Борисова Людмила : другие произведения.

Не господа своей жизни. Часть 1 (общий файл)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.11*14  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Социальная проза. Автор - больше любитель поковыряться в головах героев, чем устраивать им головокружительный экшен. Поэтому устраивайтесь поудобнее и настраивайтесь на основательное погружение.
    История о жизни, о долге, о семье. И о любви, конечно. О любви романтичной и не очень, о любви к Родине и к отдельному человеку, к близкому и к самому себе. А еще о выборе. О случайном и тщательно обдуманном, о "выпавшем на долю" и сделанном самостоятельно. Насколько человек сам строит жизнь и отвечает за нее, а что может сетовать на пресловутую "судьбу". Маленькое королевство с абсолютной монархией, расположенное в центре демократической Европы, - единственная фант.допущение автора. Всё остальное - наша с вами современность, обычные люди с их совсем не сказочными проблемами.
    Оценки открыты, комментарии приветствуются. Книга первая, на самом деле совсем-совсем-совсем первая. Это не столько просьба автора о снисхождении, сколько надежда, что дальше будет лучше, и обещание расти над собой. Править буду, обязательно.

- 1 -

  
   - Дамы и господа, обратите внимание на сей шедевр. Картина принадлежит перу неизвестного художника и относится ко второй половине пятнадцатого века. Продолжтельное время не утихают горячие споры об авторстве этого творения. Ряд экспертов полагают, что данная работа принадлежит перу самого Леонардо да Винчи, его миланскому периоду, и изображает домочадцев герцога Людовико иль Моро. Однако последние исследования все настойчивее опровергают подобную гипотезу. Поэтому мы с вами будем исходить из того, что картина написана пока неизвестным нам художником. Но от этого она не теряет своей прелести. Это воистину жемчужина не только этого зала, но и мирового искусства в целом.
   Взгляд экскурсовода затуманился, и он на некоторое время выпал из реальности, увязнув в божественной палитре. Многозначительное покашливание низвергнуло его с небес на землю. Он смущенно поправил очки в тонкой металлической оправе, ответно откашлялся, настраиваясь на деловой лад, и перешел к следующей работе.
   - Данную небольшую гранитную статую Его Величеству королю Куману, покойному батюшке ныне здравствующего нашего правителя короля Ханесема Ш, преподнес арабский шейх Абдулла аль Джасиб, зная тягу его величества к предметам восточной старины. Статуя была найдена тринадцать лет назад на раскопках в Египте и относится к четырнадцатому веку до нашей эры. Предположительно изображает голову фараона Аменхотепа III...
   За экскурсоводом, послушно вертя головами, двинулась очередная группа посетителей.
   За сегодня - четвертая. Правда, еще не вечер, и возможно, что не выполнена даже половина дневной нормы. Эта ничтожно малая часть огромного королевского дворца, превращенная в музей, открыта для всех желающих с восьми утра до полудня каждый день за исключением государственных праздников, дней королевских приемов и по особым на то распоряжениям Его Королевского Величества Ханесема Ш правителя Отнийского Королевства.
   Основные и действующие по своему прямому назначению дворцовые палаты от общедоступных отделяют несколько нейтральных помещений с возведенными дополнительно укрепленными стенами; вооруженные до зубов королевские гвардейцы несут там неусыпный караул; в помощь им каждый дюйм площади нашпигован современнейшими охранными электронными, механическими системами и приборами. Сквозь такие заслоны не то что мышь, даже микроб не в силах будет проскочить. Хорошо, что музей представляет собой всего лишь небольшую двухэтажную пристройку к грандиозному в своей монументальности и красоте основному зданию. В противном случае организация охраны потребовала бы военной мощи, сравнимой с мощью армии какой-нибудь небольшой страны.
   Но простым людям, посетителям музея, все равно льстит находиться в одном здании с величественным грозным монархом, ложное чувство приобщения к жизни королевских особ приманивает сюда людей словно ос на сладости, и поток посетителей не иссякает никогда. Несмотря на то, что сам государь Отнии посещает эту часть своего дворца настолько редко, что вероятность повтора такового события в ближайшие дни является исчезающе ничтожной.
   Впрочем, надо быть справедливым - не только желание заглянуть в замочную скважину на жизнь великих мира сего ведет сюда людей, сам музей - как архитектурное творение и как собрание экспонатов - необыкновенно красив, уникален, исключителен и прекрасен. Помимо особо ценных образцов местной культуры и исторических ценностей, здесь выставлены в качестве экспонатов всевозможные подарки, преподнесенные в разное время членам королевской семьи. Среди различных, часто банальных сувениров, попадались и необыкновенно ценные предметы как то превозносимая выше гранитная статуя четырнадцатого века до нашей эры.
   Наибольший вклад в пополнение коллекции внесли отец и дед нынешнего правителя - ревностные ценители искусства в целом. Рвение же короля Ханесема Ш больше направлено на собирание предметов старины и сохранение истории прежде всего своей страны, культуры своего народа. А для "внедрения культуры в массы" высочайшим королевским распоряжением ведущие умы историко-культурных наук нынче проводят в музее лекции, посещение которых входит в ежегодную обязательную программу любого вида обучения молодежи от малышей до студентов - каждому в доступной ему форме.
   Ну вот... Навеянные речью гида мысли опять сделали замысловатый вираж и убежали в сторону от и без того трудом пролагаемой для них тропы. Придется снова согнать их в кучку. Что-то сегодня необычайно трудно сосредоточиться. Впрочем и неудивительно, настроение препаршивейшее...
   Итак, четвертая группа - одиннадцать человек, преимущественно молодежь 17-19 лет, сопровождаемая дородной дамой среднего возраста. Дама - без сомнения местная, что явствовало не столько из ее внешнего вида, сколько из хозяйской снисходительности, с которой она обращалась со своими подопечными, и по уверенности в ответах на их вопросы. Доверенная молодежь - явно гости столицы - как только вступили в зал, так все норовили растечься по нему. Сквозь анфиладу комнат дозволялось проходить только в сопровождении гида, за чем строго следили суровые смотрители. Зато уже запущенным внутрь зала посетителям была предоставлена клеточная свобода передвижений, чем стреноженные местным суровым порядком молодые люди и старались воспользоваться. И за экскурсоводом по пятам следовало не больше половины. Но вдохновенная его речь все равно доставала в любом закутке.
   Судя по всему, гораздо больше выставленных красот и редкостей молодых иностранцев интересовала та жизнь, что протекала рядом за тройными стенами, поэтому в заготовленное повествование гида время от времени бесцеремонно вклинивались с относительно посторонними вопросами.
   - Скажите, а на той половине, - высокий молодой человек неопределенно кивнул головой куда-то наверх, невольно намекая на приближенных к небесам высокородных особ, - вы были? Там тоже все в шедеврах и позолоте?
   Экскурсия проходила на английском языке - по сути втором официальном языке маленького Отнийского королевства. Гости же говорили на нем с заметным акцентом, знакомым, но пока не поддающимся идентификации.
   - Доступ в королевский дворец простым смертным заказан. Несмотря на непосредственную близость, к моему великому сожалению, я никогда там не был, и вряд ли такое счастье мне светит в обозримом будущем, - постарался сухо ответить гид, но в голосе непроизвольно сквозила скрытая жалость. - А о роскоши, царящей там, вы можете судить не только по тому отражению, что видите в залах музея, но и по фотографиям и репродукциям, как выставленным здесь, так и художественным альбомам в изобилии представленным в многочисленных книжных лавках.
   Речь напыщенная и излишне многословная.
   - А самих короля и королеву вы вживую видели? - уже вопрос от, если судить по внешнему виду, самой юной из группы.
   - К сожалению, всего один раз, издалека и не здесь. Его величество немало ездит по стране, а вот в своем собственном музее, расположенном в непосредственной близости, бывает, увы, нечасто. В те редкостные моменты, когда Их Величества удостаивали честью посетить музей, я не был сочтен достойным, чтобы присутствовать при оном великом событии.
   Гид успел произнести из заготовленного про выставленные в музее ценности еще пару фраз - и вторгся очередной вопрос.
   - Скажите, а в вашей стране король на самом деле решает всё? - снова та же "младшенькая".
   - Разумеется всё, - вставила свое слово дама-сопроводитель, тщательно стараясь не скатиться на чересчур покровительственный тон, и добавила: - Всё, что сочтет достойным и необходимым. И помогают ему в этом советники и министры.
   Прям лекция для воспитанников детского сада.
   - А кто выбирает этих советников? - спросила еще одна особа, блондинистые волосы в полспины, а глаза черные, как у ворона.
   - Всех помощников великий государь выбирает сам, - наставительно пояснила дама.
   - Это всегда герцоги, принцы, графы?
   - Далеко не всегда. Титулы, конечно, сохранили свое значение при приближении ко двору, но в случаях выбора профессионалов они уже потеряли свое преимущество, - отчеканил гид.
   Из двенадцати членов Высшего Королевского совета, между прочим, титулы имеют лишь пятеро, в том числе герцог Норим - действующий наследник престола.
   - А если принятое королем решение будет противоречить законам, что окажется приоритетнее? - снова "младшенькая".
   "А кто...", "а если...", "а где..."... "А если слона свести с китом - кто победит?" Идиотские вопросы! Эти демократичные европейцы помешаны на своем божестве - конституции и законности, никакой гибкости и индивидуальности. Слова-то умные знает - "приоритетнее", а разум на уровне младенца.
   - Вне всякого сомнения, высочайшее королевское решение перевесит любой закон. Так же как не подлежит сомнению право правителя страны изменить и совершенствовать любой принятый ранее законодательный акт, решающий судьбу страны и ее подданных, - предельно почтительно ответствовал гид.
   - Это же произвол и диктат, - прокомментировал один из юношей. - Как может существовать стабильность в государстве, где любой закон может быть в одночасье и единоличным решением изменен.
   - Напомню вам, господа, что подобное положение вещей много столетий господствовало в большинстве стран мира. И именно правитель страны более чем кто либо радеет о ее стабильности и процветании. Однако простите, сударь, высказывания подобные вашим хоть и не преследуются в нашей стране, но все же являются проявлением нелояльности к существующей власти, и я как представитель государственной структуры не могу их одобрить и поддержать - твердо и четко поставил точку в разговоре экскурсовод. - Будет лучше, если мы вернемся непосредственно к делам, собравшим нас в этих исключительно прекрасных помещениях.
   Интересно, эта фраза - заученный шаблон, действительное мнение или трусливое высказывание? Не преследуются... Ну да, официально нет... Как впрочем и во всем "демократичном" мире...
   Две девушки остановились неподалеку и, сдержанно посмеиваясь, подтвердили, что подобные умные мысли посетили не одну голову. После краткого обсуждения, они пришли к общему выводу, что экскурсоводом двигало единственно чувство страха... Кстати, русские - уловилось из их тихого диалога. Красивые девушки. Особенно невысокая брюнеточка. Точеная, словно фарфоровая куколка. Большие темные глаза, изогнутые вскинутой дугой брови. Обтягивающая юбчонка и коротенький жакетик подчеркивают аппетитные пропорции.
   Кто они? Просто туристы? В столице по всей видимости не первый день - ловко оперируют названиями больших улиц. Подошедший к девушкам парень похвастался, что вчера нашел небольшое в кафе неподалеку от "Трибун" - не такое крутое, зато кухня дешевле и даже приличнее. Пригласил девушек вечерком пообедать там, а уж потом идти развлекаться в "Трибун".
   "Трибун"... Кафе, завсегдатаи которого в основе своей студенты расположенного неподалеку филологического института с их шумными вечеринками и вечными философско-политическими спорами. Там еще всегда негласно дежурит тайная полиция, регистрируя вольнодумцев.
   Значит, студенты-иностранцы. Скорее, практиканты, приехавшие по обмену. Недавно проходила информация о таковой проводимой акции.
   Точно. Мелькали слова "лекции", домой... Говорят быстро и шепотом - тяжело ловить смысл в не очень знакомом языке.
   Экскурсовод тем временем, привычно двигаясь по отработанному маршруту, перешел к следующему экспонату. Не оборачиваясь, по всей видимости для того, чтобы не дать ни мига возможности ненасытной молодежи опять влезть с отвлекающими вопросами, он широким жестом повел рукой, указывая себе за спину:
   - Данное монументальное сооружение, более чем двух с половиной метров в высоту, - культурное наследие нашей страны. В давние еще языческие времена на этом троне-постаменте восседал великий жрец, от имени богов принимая подносимые священные дары, служа связующим звеном между высшими божественными силами и смертными, возносящими свои восхваления и мольбы. У подножия трона располагался камень, на котором складывались дары и совершались жертвоприношения. К сожалению, жертвенник до наших дней не сохранился, уничтоженный вандалами уже в нашем столетии. Дабы спасти седалище от подобной участи, было решено перенести его сюда из долины рек....
   Яростно-возмущенный взгляд дамы, направленный ему за спину, и перемежающиеся смешками перешептывания молодежи заставили гида озадаченно оборвать самого себя на середине фразы и обернуться. Он опешил. На древней святыне, довольно вальяжно откинувшись на грубо вырезанную в камне спинку трона, расположился молодой человек, почти мальчик, на вид лет шестнадцати-семнадцати.
   Те самые, отмеченные чуть ранее, две молодые девушки и парень прервали свой тихий разговор, среагировав на внезапно исчезнувший монотонный голос, доселе служивший неумолкаемым фоном их беседе. Проследовав за общим взгядом, все трое с недоумением воззрились на юношу. Их уже значительное время отделяли от постамента какие-то два-три шага, но каждый из них, мельком взглянув, принял сидящую фигуру за неотъемлемую часть творения. Настолько органично и незаметно вписался он в окружающую обстановку. Облаченный в светло-серые брюки и такого же цвета легкую хлопчатую жилетку с надвинутым на лицо капюшоном он сливался с серой же поверхностью выдолбленного в камне священного седалища. Расслабленно положив ладони рук на колени, он и сейчас был каменно неподвижен и лишь насмешливо-острым взглядом живых черных глаз разглядывал столпившуюся у его ног группу.
   Экскурсовод от возмущения сделал несколько судорожных вдохов-выдохов, и, так и не подобрав слов, достойных выдать всю силу его чувств, взорвался стандартными:
   - Что вы себе позволяете, молодой человек?! Да как вы посмели! Что вы делаете?!
   - Мне казалось, я использую вещь по ее прямому назначению - сижу, - с дружелюбной иронией промолвил юноша.
   У него был мягкий грудной голос, словно лев промурлыкал.
   - Это же музейный экспонат!
   - Я в курсе. Но не думаю, что я наношу ему непоправимый вред, - сказал парень.
   - Немедленно сойдите вниз.
   Экскурсовод принялся вертеть головой по сторонам, выискивая смотрителя. Того нигде не было видно. Зато молодежь впервые за время экскурсии вся собралась в единую кучку и с любопытством следила за беседой.
   - Смотрителя нет. Он вышел, оставив меня вместо себя, - ответил на поисковые потуги гида молодой человек.
   - По какому праву? Кто позволил вам здесь находиться? - едва не срывался на крик гид.
   - Гловер, - кратко произнес паренек.
   Профессор Гловер - величина мирового значения, доктор исторических наук, автор нескольких известных глубоко научных трудов по культуре и истории Отнии - курировал этот крупнейший исторический музей страны, немало способствуя увеличению и улучшению его коллекции, преподавал в столичном университете, а также занимался своими научными исследованиями в многочисленных научных лабораториях и в богатейшей историко-культурной библиотеке, принадлежащих дворцовому музею. Неоднократно за свои несомненные заслуги удостоенный личного внимания Его Величества короля ХанесемаШ и, говорят, даже имеющий свободный доступ на территорию королевского дворца.
   - Какое отношение вы имеете к профессору Гловеру, юноша? - от уважения к прославленному имени тон речи экскурсовода поневоле стал более сдержанным.
   - Он мой преподаватель, - ответствовал юноша на троне.
   - Не слишком ли вы молоды, чтобы учиться у светила такого уровня? - поинтересовался экскурсовод.
   Паренек невозмутимо пожал плечами и наконец соизволил подняться с музейного сокровища. Он отбросил на спину скрывавший его лицо капюшон и ловко спрыгнул с высокого постамента. Приземлившись, он оказался настолько близко к экскурсоводову носу, увенчаному тонкими очками, что мужчина от неожиданности отпрянул; очки, подпрыгнув, скатились на самый кончик, и гид резким движением вскинул голову, пытаясь удержать их хотя бы там. Он и сам постыдно свалился бы, не будучи заботливо подхвачен на руки сгрудившимися за его спиной. Отступив на пару шагов назад и приняв устойчивое положение,экскурсовод с негодованием оглядел юношу с головы до ног.
   Темные, почти черные волосы, встрепанные небрежным мелированным ежиком, и темные же глаза, сверкающие сейчас задорной хитринкой, задавали тон в его внешности. Среднего роста, коренастый, крепкий парнишка с грацией тигра. Черты лица не блистали оригинальностью - все обычно, все на месте, всего в меру, то есть довольно пропорциональное и симпатичное. Только губы были чуть более чем нужно и несколько по-детски полноваты, но зато когда они раздвинулись в улыбке, окружающие оказались не в силах сдержать ответной. Настолько очаровательна она была - словно в черно-белый пейзаж вдруг бросили горсть яркого солнечного света. Такие лица называют необыкновенно обаятельными.
   - Это не имеет значения, - улыбаясь, произнес юноша. - Все же, если вас так это волнует, у меня есть разрешение.
   Паренек вынул из кармана жилетки и протянул к самому носу гида, показывая, но не выпуская из рук, ярко-красную табличку. По хорошему, ей полагалось бы располагаться пристегнутой на груди хозяина, а не в его кармане. Экскурсовод проверил - действительно, по всем правилам оформленное разрешение на свободное пребывание на территории дворца-музея - с фотографией носителя и подписью профессора Гловера. Бессрочное. Видать, и правда помощник профессора, а может, просто родственник, получивший это право по блату... Нет, зная прямодушие профессора, такое стыдно даже предположить...
   - Могу я задать вам вопрос? Меня смутили некоторые расхождения в представлении событий, - оторвал гида от изучения документа юноша, возвращая табличку в карман.
   - Да, слушаю вас.
   Мужчина склонил набок голову и чуть подался вперед, изображая заинтересованное ожидание. Всегда приятно, когда у людей возникают вопросы по существу, это свидетельствует об их внимании и интересе к рассказаному. Да и возможность блеснуть эрудицией перед несведущими тоже неизменно вызывает удовольствие.
   - Предыдущий гид несколько иначе описал значение этого сооружения, - парень слегка повернул голову, указывая на пьедестал, с которого минуту назад соскочил. - Он поведал довольно страшную историю. Утверждал, что данный "стул" сам по себе служил жертвенником. На него сажали подготовленных к жертвоприношению молодых красивых девушек, вскрывали им вены, и вся кровь их по специальным желобкам стекала прямо в подставленную у подножия чашу.
   Все с невольным ужасом и извечным любопытством людей к кровавым драмам прошлого обратили взгляды на кресло. Желобки на подлокотниках и у того места, где должны находиться ноги сидящего, действительно, были.
   - Чушь и невежество, - порывисто воскликнул гид. - Я курсе, кто распространяет подобное предположение, но считаю его бездоказательным и абсурдным.
   - Почему же? Вполне возможное предположение, - спокойно заметил парень.
   - Если бы вы читали труд уважаемого Поуло Кибрина, то вы знали бы...
   - У вас есть эта книга? - перебил его паренек. - Я искал ее. Если вы будете столь любезны и позволите мне, то я с удовольствием прочту.
   Экскурсовод манерно закатил глаза. Нечасто встретишь подобное рвение у молодежи. Даже если принять во внимание, что книга и правда весьма редкая. В дворцовой библиотеке, например, она отсутствовала, и сам профессор Гловер спрашивал у него разрешения прочесть сей труд.
   - Похвально, конечно. Вы так увлечены культурой?
   - Скорее историей, но ведь это взаимосвязано, не правда ли?
   - Ну что ж, по счастливой случайности книга у меня с собой. Я как раз был намерен эту неделю с ней поработать. И если вы зайдете ко мне в кабинет через пару часов, я смогу дать вам ее посмотреть. Но выносить труд отсюда не позволю, даже не надейтесь на это, молодой человек.
   Юноша отрицательно покачал головой.
   - Будет лучше, если вы дадите мне книгу сейчас, - возразил он. - За час я прочту то, что мне интересно и верну ее вам, не выходя из этого помещения. Залогом вам будет поручительство профессора Гловера. Через него вы всегда сможете меня найти.
   И паренек снова улыбнулся, просительно глядя в глаза экскурсоводу. Тот сломался.
   - Хорошо..., - протянул он, но сомнения все еще скребли душу. - Но моя экскурсия...?
   - Дело займет у вас не более десяти минут. А я уже так давно сижу в этом зале, что, думаю, смогу на время вашего отсутствия занять уважаемых гостей. Если они не против.
   Гости дружно-сумбурными восклицаниями подтвердили свое согласие. Даже дама-сопроводитель. С непостижимой для самого себя быстротой уступив обаянию и просительному взгляду молодого человека, фактически не оказав никакого должного сопротивления, и при этом полностью отдавая себе отчет, что выступает самым злостным нарушителем всех правил и инструкций, почтенный гид поспешно выскочил из зала. Чем быстрее он побежит, тем скорее вернется.
   - Продолжим экскурсию, - предложил юноша, когда шаги экскурсовода погасила захлопнувшаяся дверь.
   Он поочередно обвел всех присутствующих взглядом, будто пересчитал, и зацепившись за ту самую брюнетку, что не так давно привлекла его внимание, остановился на ней. Лицо девушки зарделось румянцем и стало еще обворожительнее - в фарфоровую куколку вдохнули жизнь и чувства. Она ответила мимолетно-игривой стрельбой глазами, и паренек отвел взгляд.
   - Расскажи еще про эти жертво...ношения, - с чудовищным акцентом, зато по-отнийски, обратился к парню один из гостей.
   Молодой человек учтиво склонил голову, отдавая дань уважения, но ответил на английском: если бы его родной язык был гостям достаточно знаком, вряд ли гид вел бы свои повествования на чужом языке. Любовь, уважение и приоритет родного языка целенаправленно вбивались жителям Отнии с младенчества, хотя и английский пользовался в повседневной жизни равноправной популярностью. Лишь древние старики в самых отдаленных селениях, наверно, владели все еще единственно родным отнийским языком. Юноше было безразлично на каком общаться.
   - Обожаете страшные кровавые истории? - паренек состроил кровожадную гримасу, сопровождая ее якобы магическими движениями ладони и заунывным голосом: - Но такие вещи полагается слушать под покровом ночи, в кругу преданных друзей, прячась под теплым одеялом.
   Молодежь сдержанно засмеялась, оглянувшись на бьющие сквозь витражи на окнах разноцветные солнечные лучи, но тут же притихла в предвкушении.
   Рассказчик из парнишки оказался отменный, он завладел вниманием публики с первых слов. Возможно, большую часть рассказанного он сам только что придумал, но слушатели застыли, завороженные его негромким голосом и плавным рассказом. Сам паренек все свое жуткое повествование посвятил симпатичной брюнетке. Кокетливо поджатые губки девушки сперва приоткрылись, а вскоре начали мелко подрагивать, словно повторяя вслед за юношей слова. Глазки распахнулись, и, погруженная пристальным взглядом в кровожадность былых времен, она слушала, затаив дыхание.
   Лишь изредка юноша отводил взор свой от прекрасной избранницы, пробегая по замершим лицам прочих слушателей. Несмотря на юный возраст, всеобщее внимание и неравнодушные взгляды молодых женских особей мальчишку явно не смущали. Не просто не смущали - он говорил с упоением, наслаждаясь произведенной реакцией, играя с нагнетенной мрачной обстановкой. А глаза слушателей все стекленели, и лбы бороздили тяжелые морщины понимания и сочувствия к несчастным, жившим в былые тяжелые времена, о черных тяготах которых поведывал юный рассказчик.
   Наконец, выложившись, он на краткий миг замолчал, а потом негромко рассмеялся. Так, что все вздрогнули, оторопев от внезапного контраста.
   - Ау, очнитесь, - окликнул он. - Это всего лишь легенды... Ну, что еще вы хотели бы послушать?
   Народ начал растерянным покашливанием и бессмысленными мелкими движениями приходить в себя.
   Польщенная откровенным интересом симпатичного, жаль, что столь юного, незнакомца, брюнеточка решила продолжить заигрывания. Нарочито обольстительно поводя бедрами, она подошла к ближайшему экспонату - разукрашенному неярким орнаментом сосуду, формой напоминающему античную амфору.
   - Что вы можете рассказать, например, об этой вещице, господин гид? - игриво спросила девушка и облокотилась на высокий постамент.
   - Остановись! - вдруг выкрикнул паренек.
   Брюнеточка отпрянула, потеряла равновесие, отчего уперлась в постамент уже двумя руками. Конструкция пошатнулась и стала медленно клониться на бок. Перепуганная девушка попыталась ее удержать, цепляясь за гладкую цилиндрическую поверхность тяжелой чаши, но не смогла.
   Как в замедленной съемке кино, сосуд неспешно рухнул на пол. Рухнул с величавостью достойной своего звания шедевра, и развалился не на миллионы презрительно мелких осколочков, а на пару десятков почтенных черепков, как раз таких, какие с благоговейным упорством разыскивают по всему свету археологи. Несколько секунд грандиозного звона - и тишина.
   Все испуганно безмолвствовали.
   Молодой человек присел над осколками. Этот сосуд вместе с основой, на которой он стоял, всего полчаса назад работники музея принесли из мастерской, где его то ли изучали, то ли реставрировали, и не успели как следует закрепить - опасались помешать рабочим шумом приближающейся экскурсии. Понадеялись на обычный авось. И вот... Безотчетным движением расстроеного человека паренек поднял два ближайших черепка и приставил друг к другу. Детали подошли идеально. Юноша бросил черепки на пол и поднялся.
   - Не бери в голову, - обратился он к впавшей в ступор брюнеточке, побледневшей и снова широко распахнувшей глаза, но теперь уже извергающие ужас. - Не очень новая, потрепанная и бессмысленная вещь, - съязвил он.
   - Что мне теперь будет? - прошептала насмерть перепуганная девушка.
   Из-под опять накинутого на лицо капюшона метнулся злобный взгляд, но тут же погас, никем не замеченный под плотной завесой. Парень ехидно усмехнулся.
   - Подумаешь, ваза - одной больше, одной меньше.
   - Как вы можете так говорить! - раздался гневный девичий голос.
   Юноша повернулся в ту сторону, откуда он прозвучал. До настоящего момента эта девушка ничем его не привлекла, но сейчас он посмотрел внимательнее. На вид немного старше его, как и большинство присутствующих. Классический костюм-двойка успешно скрывал все возможные прелести девичей фигуры. А вот волосы хороши, если бы она не прятала их в заурядно завязанный на затылке хвост - рыжевато-медные и воздушные даже на вид. Наверно, приятно было бы погрузиться в них ладонями и провести пальцами расчесывая. На лице девушки россыпь мелких веснушек - определенное очарование в этом есть. А глаза-то, глаза... Горят праведным гневом и возмущением. И кажется даже слезинки сверкают? А страха нет... Ну правильно, чего ей-то бояться.
   - А что такого? - деланно удивился парнишка.
   - Это же древность! Культурное достояние!
   Он скривился - девушка, конечно, эмоциональна, но излишне доверчива - кто сказал, что раз музейный экспонат, значит древность.
   - Ну не ваше же культурное достояние... Моей страны.
   - Любая культура - это мировое, всеобщее достояние, - назидательно, словно малому ребенку втолковывала эта девушка в классическом костюме.
   - Банально, - снисходительно заметил юноша.
   - А черствому, бездушному человеку любые чувства банальны. Чувства и понятия красоты они вечны и всегда свежи, даже если слова их выражающие звучат банально. Вот такие как вы, равнодушные и циничные подобно варварам и крушат древности, а вместе с ними и историю.
   Хорошо сказала, яростно, черт побери. Хотя он-то тут при чем? Только из-за неуклюжих попыток привести в себя брюнеточку? Но он не был бы собой, не реши испытать ее выдержку.
   - А я считаю, что никакие вещи не должны служить вечно. Древность должна уступать место современности и прогрессу и отправляться на свалку, а не храниться веками.
   - И эксклюзивность должна уступить стандартности и посредственности. Так?
   Парнишка не успел ничего ответить - в зал в сопровождении смотрителя вернулся экскурсовод группы. Они на ходу о чем-то оживленно беседовали, посмеиваясь, гид бережно прижимал к животу внушительный фолиант.
   И оба вдруг разом замолчали, дружно остановились, одновременно побледнели и одинаково воззрились на усыпавшие пол осколки.
   Оба служителя музея, обязанные в какой-то мере страховать друг друга, неслыханным образом нарушили строжайшие предписания и инструкции, и поплатились - надо же было так сложиться злополучным обстоятельствам, что именно в их отсутствие произошло непоправимое. Смотритель сдавленно сглотнул и мужественно начал допрос:
   - Как это произошло? Кто виновен? - обратился он к молодому человеку. - Я вам доверил...
   Все лица слаженно повернулись к пареньку, ожидая его ответа. Со всех сторон уставились одинаково круглые глаза, словно ему предстояло исполнить смертельный цирковой трюк или в его силах было вернуть время вспять. Юноша вскользь облизнул губы.
   - Простите, сударь, это произошло нечаянно. Я не хотел, - в голосе его перекатывались раздраженные звериные рыки, но при этом где-то отдаленно они напоминали раскаяние.
   - Вы хотите сказать, что это варварство устроили вы? - обескураженно спросил смотритель. - Профессор Гловер поручился за вас...
   - Я же сказал, что это произошло нечаянно, - закипая, повторил парень.
   - Так на самом деле и было? - повернулся смотритель к руководительнице группы.
   Дама попыталась поймать взгляд молодого человека, но тот не то специально, не то непроизвольно отвернулся, и женщина, в голове которой сейчас билась только одна изрядно малодушная мысль, что у нее появился шанс отложить, а то и вовсе избежать скандала, сдавленно вымолвила: "Да".
   - В таком случае я бы очень просил вас, сударыня, быть свидетелем и проследовать с нами к директору дворца-музея. Сердечно извините за причиняемые вам этим неудобства, но это не займет у вас много времени, а нам значительно упростит работу.
   - Хорошо, - проговорила дама.
   Дальше все пошло по инструкциям. На замену был срочно вызван новый смотритель. Группа студентов продолжила экскурсию под руководством все того же гида.
   Экскурсовод попытался было выспросить у молодых людей, что же на самом деле произошло в его отсутствие. Но ребята начали путаться в рассказах, сбивались, перебрасываясь непонятными взглядами, переводили стрелки друг на друга. И в конце концов оказалось, что никто в действительности ничего и не понял и не видел. Пришлось, не солоно хлебавши, гиду заученно продолжать свои повествования, а притихшие студенты послушной стайкой последовали за ним.
  
   В кабинете директора-распорядителя - небольшом помещении с маленьким окошком почти под потолком, которое в былые времена скорее всего использовалось под кладовую, чем в качестве людского жилища - и куда через добрых пятнадцать минут петляния по анфиладам дворца, смотритель довел даму-наставницу и предполагаемого виновника несчастья, кроме самого директора присутствовал и профессор Гловер, которому уже успели доложить о неприятностях у его протеже. Парень сдержанно поздоровался с профессором и, не спрашивая разрешения, расположился в кресле для посетителей. Второе кресло директор предложил даме. Прочие остались стоять.
   Смотритель вкратце изложил суть дела, не скрывая своей личной оплошности и вины.
   - Господин Лэнст, не могли бы вы поподробнее описать как именно произошло несчастье, - предельно вежливо попросил директор, обращаясь к молодому человеку.
   - Какая разница? Я же признался, - возмутился паренек.
   Он закинул ногу на ногу и с повышенным вниманием принялся разглядывать затейливые ремешки, украшавшие запястье его левой руки.
   - Требование вполне обосновано, Эрвин, - холодно сказал профессор Гловер. - Но если вы не желаете, думаю, миссис Кромбах... если я не ошибаюсь... - кивнул профессор женщине, - сможет частично нам помочь.
   - Весьма лестно и неожиданно, профессор, что вы помните меня, - поразилась миссис Кромбах.
   Она была мимоходом представленна профессору пару месяцев назад на встрече, посвященной проблемам высшего образования, но никак не полагала, что мировая знаменитость запомнит женщину, примечательную лишь тем, что в тот день яростно продвигала идею обмена студентами в международном масштабе. Ту идею, что сейчас сама же и претворяла в жизнь. С переменным успехом... И рискующую нынче потерпеть полное фиаско, увенчаное позором.
   - Ладно, будь по-вашему, - выдавил из себя Эрвин, наконец поднимая взгляд на собеседников. Он справедливо решил, что на собственную фантазию полагаться резоннее: - Меня предупредили, что постамент незакреплен, и я специально встал рядом с ним, дабы уберечь от возможных неприятностей. Но сам же неловко повернулся и уронил злосчастную посудину.
   - Подобная неуклюжесть... Эрвин, это так не похоже на вас, - изумился профессор.
   Эрвин заметно засмущался, опустил забегавшие глаза и сконфуженно почесал кончик носа. Ответил, не скрывая досаду от вырываемого из него признания:
   - Ну... ну я, честно говоря... решил немного покрасоваться перед девушкой и... ну не рассчитал.
   Он так правдоподобно изобразил смущение и раскаяние, смешанные с раздражением, и даже румянцем покрылся в меру, что миссис Кромбах лишь озадаченно уставилась на него.
   Директор и профессор Гловер переглянулись.
   - Тем не менее у нас нет иного выхода. Мы обязаны сообщить о произошедшем Его Королевскому Величеству, господин Лэнст. Как бы то ни было, вы пока несовершеннолетний, и мы обязаны...
   Парнишка высокомерно вскинул голову и поднялся. Губы его гневно сжались в узкую полоску.
   - Жалуйтесь кому хотите, хоть самому господу богу, если считаете подобную мелочь достойной его внимания, - сквозь зубы процедил он. - Мне больше нечего сказать. Если я еще понадоблюсь, вы всегда сможете меня найти. Честь имею, господа.
   Коротко кивнув, он вышел.
   - Эрвин... Его Величество... Могу ли я предположить, что этот молодой человек... - миссис Кромбах вопросительно посмотрела на профессора Гловера.
   - Да, - подтвердил незаданный вопрос Гловер, - Граф Эрвин Лэнст - фаворит, любимчик и воспитанник нашего короля.
   - Я что-то слышала о нем, но совсем немного, мельком... Наш государь суров. Что ждет мальчика за такую провинность?
   - Да что его может ждать?! - в сердцах воскликнул директор музея. Он искренне переживал потерю одного из своих экспонатов, причины же и последствия случившегося его волновали куда как меньше. - Он всегда пользовался абсолютной свободой и безнаказанностью. Взбалмошный мальчишка!
   - Я бы не стал утверждать столь категорично, - задумчиво проговорил профессор. - Я преподаю Эрвину не так давно, но по тому, что я видел, не сказал бы, что его жизнь настолько безоблачна. Наш высокочтимый король Ханесем Ш, и правда, достаточно жесткий человек и, несмотря на предоставляемую свободу, держит своего любимчика в ежовых рукавицах. Молодой человек между прочим свободно владеет тремя иностранными языками и еще несколькими довольно сносно; в свои весьма юные годы учится уже в трех высших учебных заведениях, не считая персональных занятий, подобных моим; его физической подготовке мог бы позавидовать иной мастер спорта... Это из того, что известно мне. Не всякий родитель станет так мучить своего отпрыска. И при всем этом, молодой человек еще находит достаточно времени проявлять свой взбалмошный характер.
   Директор отмахнулся от подобных рассуждений.
   - Как бы то ни было, ничто теперь не возместит потери. Это, конечно, был далеко не самый ценный экспонат, но тем не менее удар болезненный. А если преподнесший этот дар музею, вздумает полюбоваться, а тут..? Международный скандал! Я буду только рад, если виновный понесет заслуженное наказание. Хотя случившегося это не поправит... Господи, даже возмещения-то с него требовать бессмысленно! Это то же самое, что требовать с самого нашего государя за нанесеный ему же урон... Он действительно сказал правду? - с надеждой спросил директор у миссис Кромбах.
   Женщина заколебалась, но здравомыслие одержало верх над совестью, и она подтверждающе кивнула.
   - Ну что ж. Благодарим вас за помощь, миссис Кромбах, и не станем вас больше задерживать.
   Директор музея благодарно пожал женщине руку и галантно проводил ее ко входной двери. Профессор Гловер попрощался вежливой улыбкой.
  
   Оказавшись выпровоженной из кабинета, миссис Кромбах растерянно посмотрела по сторонам. Приблизительное направление, по которому предстояло возвращаться она помнила, но все-таки заблудиться в многочисленных залах и переходах было более чем реально. Смотритель, довевший ее сюда, остался у директора - с ним видать разговор будет дополнительный, и если судить по тому, что за все время в кабинете директора тот не произнес ни одного лишнего слова - проблемы у него будут серьезные. Не исключено, что именно на него теперь и спишут все понесенные потери.
   Женщина вздохнула и робко двинулась выбранным курсом.
   - Постойте, - прозвучал резкий негромкий приказ.
   Эрвин ждал, прислонившись к одной из изукрашенных причудливой резьбой колонн. У миссис Кромбах удивленно изогнулись брови - как он умудряется теряться, будучи на виду? Странный он. Женщина так растерялась, что первой непроизвольно сорвавшейся с ее языка фразой оказался полный сарказма комплимент:
   - В вас умер талантливый актер, - проговорила она.
   - Почему умер? Живет, здравствует и процветает, - бесстрастно поправил Эрвин.
   С первого же мгновения их встречи в сердце миссис Кромбах зародилась совсем несвойственная ей враждебность и неприязнь. Откуда? Ведь молодой человек поступил благородно, и ей надлежало бы испытывать к нему признательность. Ну хотя бы на словах... Откуда же эта тяготящая неловкость, желание как можно скорее избавиться от его присутствия?
   - Я до сих пор так и не успела выразить вам свою благодарность, сэр... господин... - замялась миссис Кромбах.
   - Просто Эрвин... Теперь вам предоставлена такая возможность, - довольно холодно ответил юноша.
   Готовую излиться благодарственную речь от таких слов окончательно приморозило, и женщина выдавила только:
   - Спасибо.
   - Пожалуйста, - в тон ей сказал Эрвин.
   Просто закончить разговор на этом месте, попрощаться и уйти миссис Кромбах сочла невежливым, и справедливости ради, а может из любопытства, задала тот же вопрос, что и давеча директору музея.
   - Но что вам теперь за это грозит?
   По крайней мере, если парню светит наказание, совесть стала бы конечно мучить ее сильнее, но тогда, быть может, он не был бы ей так противен. У его поступка появилось бы по-настоящему рыцарское отражение. Однако миссис Кромбах и тут не получила ответа.
   - Вас так волнует моя участь? Но вы же сами видели, что я ушел, не дожидаясь вердикта, - паренек сдвинул губы в презрительной ухмылке.
   - Я не про решение музея. Они ведь обещали сообщить о случившемся Его Величеству.
   Эрвин повел плечами.
   - Какое вам дело?
   - Вы взяли на себя вину одной из моих подопечных...
   - И что из того? Вы рванете защищать меня перед лицом короля? - спросил Эрвин и сам же ответил на свой обоснованно риторический вопрос: - Правильно, вряд ли... Но я готов требовать с вас плату за оказанную услугу.
   - Плату? - выдохнула женщина с облегчением от прояснения ситуации.
   - Вы удивлены? - насмешливо прищурился Эрвин. - Начитались женских романов и уверены, что поступки подобные моему совершаются единственно по благородному движению души?
   - Нет... Но я считала, что благородные стремления более свойственны молодым людям. А расчетливость и извлечение выгоды - удел прожженных жизнью циничных дельцов.
   - Неправда. Даже малый ребенок ластится часто из меркантильных соображений, желая добиться чего-то вполне определенного от своих родителей.
   Миссис Кромбах не стала продолжать бессмысленного спора - парнишка явно поднаторел в игре словами. Женщина ощущала себя черствой неблагодарной скотиной, но ничего не могла с собой поделать. Она была противна самой себе, но еще более неприятен ей был этот скользкий надменный тип, беседа с которым была похожа на прогулку по минному полю - никогда неизвестно, к чему приведет следующий шаг.
   - Так что же вы хотели бы получить? - поинтересовалась женщина.
   - Не пугайтесь. Звезду с неба я в состоянии добыть и без вашего содействия. Я всего лишь хотел бы снова встретиться с вашей честнРй компанией - имею в виду ваших подопечных. Заодно удовлетворю ваше любопытство в части понесенного мной наказания, если уж оно вас так гложет. Но я ставлю условие - вы не станете распространяться перед ними о моем положении при дворе и связи с нашим великим государем... Вас ведь просветили, не так ли? - Эрвин махнул головой в сторону директорского кабинета. - В противном случае, я поведаю дирекции музея правду и, уж поверьте, ваших иностранцев затаскают по судам, у них будут проблемы в посольстве, их, возможно, занесут в черный список, и путь им в нашу с вами страну в будущем будет заказан. А может и не только сюда. Да и вас саму вряд ли оставят в покое.
   Возможно, это были преувеличенные угрозы - миссис Кромбах не была достаточно сильна в подобных коллизиях, но звучало вполне логично. Надо полагать молодой человек имеет и здесь значительно больше знаний. Да уж! Манеры речи и поведения, запросы и выводы никак не соответствовали совсем юному внешнему виду парнишки - по-кошачьи мягкому и обаятельно улыбчивому. При этом явно опытному самодовольному придворному интригану с ехидным колючим взглядом. Скользкий и противоречивый. Незаметный и одновременно средоточие всеобщего внимания.
   - Могу ли я поинтересоваться причинами такого интереса к моим студентам?
   - Можете, - покровительственно кивнул он. - Но не стройте из себя недалекую особу, вы и сами это прекрасно поняли. Меня заинтересовала девушка в вашей компании, и я желал бы продолжить с ней знакомство.
   - Но зачем же вам такие сложности? И для чего встречаться со всеми, если интересует одна? - допытывалась миссис Кромбах.
   Она действительно не понимала. С одной стороны его желание с виду было так по-мальчишечьи простодушно, и по сравнению с тяжестью преступления плата казалась такой ничтожно малой. С другой - не оставляло чувство второго, третьего дна в его просьбе. Что он уготовил девушке или не только девушке? И она, отвечающая за благополучие молодых людей в чужой стране, будет спокойно смотреть? Нет, конечно. Она станет пристально следить и вмешается в нужный момент!
   - Неужели я должен отчитываться перед вами в своих действиях и намерениях? - спросил юноша. - Мне казалось, я предложил вполне выгодные вам условия.
   - А если девушка даст вам от ворот поворот?
   - Вы считаете, найдется такая, которая мне откажет? До сих пор у меня не было проколов, - самодовольно похвастал Эрвин. - В любом случае, это уже не входит в наш с вами контракт.
   - Господи, Эрвин, сколько же вам лет? - не выдержав, сорвалась женщина.
   Она с остервенелой яростью тискала сумочку. Эрвин покосился на ее руки и чуть отступил - сумочка выглядела достаточно увесистой.
   - Восемнадцатый, - осторожно сказал он.
   Среагировать он, конечно, успеет, но устраивать в музее рукопашную с женщиной...
   - Ты уж прости меня, Эрвин, если мои слова покажутся обидными. Ты еще фактически ребенок. И рассуждаешь тоже как самовлюбленный зеленый юнец. Разумеется, у молодого человека с твоим общественным положением нет недостатка в женском внимании, однако...
   И замолчала, остановленная повелительно вскинутой ладонью.
   - Вы переходите границы, - высокомерно предупредил юноша. - Остановитесь, пока я на самом деле не обиделся. Итак?
   - Простите великодушно... - прерывая свою отповедь, колко ответила Лайра Кромбах. - Давайте договоримся так: завтра днем мои ребята на лекциях, а вот ближе к вечеру мы обычно собираемся вместе, обсуждаем прошедший день, делимся впечатлениями и прочим. Обычно часов в пять в каком-нибудь кафе. Например, в "Трибун". Вам подходит такой вариант?
   Эрвин поморщился, но, конечно, не стал распространяться о дежурящих там полицейских шпиках.
   - Очень шумное место. Лучше "Шамр е Ют". Это тоже недалеко.
   - Я не знаю такого места.
   - У вас есть достаточно времени, чтобы узнать и найти. Всё - договорились. До завтра, миссис Кромбах. Если, конечно, наказание Его Величества не будет излишне суровым или меня не посадят под арест.
   Последняя фраза была произнесена с ощутимо нарастающей нервозностью, и миссис Кромбах снова почувствовала себя виноватой.
   - А если посадят? - задала она нелепый вопрос.
   - Значит вам повезет, я не приду, - съязвил Эрвин и решительно развернулся, готовый покинуть женщину, не утруждаясь дополнительным прощанием.
   - Эрвин, подождите, - окликнула миссис Кромбах, с трудом пересилив свою неприязнь. - Не могли бы вы подсказать, как мне теперь найти моих студентов. Вам, должно быть, дворец известен лучше, чем мне.
   - Я уже спешу... Хотя оно и правда: без сопровождающего в ближайшем же зале вас препроводят только к выходу.
   Молодой человек вернулся к двери в кабинет директора музея, без стука распахнул ее и в открывшееся пространство бросил:
   - Господин директор, соизвольте довести дело до конца и проводить миссис Кромбах на место, откуда вы ее взяли.
   И не дожидаясь ответной реакции, направился в обратную сторону, оставив дверь кабинета нараспашку.
  
   *********
  
   Пока добрался до небольшой скрытой галереи, соединяющей две половины королевского дворца - путь сам по себе неблизкий, несмотря на то, что предусмотрительно приколотая на грудь табличка с беспрепятственным пропуском через любые помещения, освобождала от излишних вопросов - известность его личности отнюдь не означала мгновенного физиономического узнавания в недворцовой среде... Пока миновал все охранные кордоны с их мощными запорами - здесь проверяли всех и вся, невзирая на известность и титулы, и тут проявлять свой гонор не имело ни малейшего смысла. Поблажки могли быть предоставлены исключительно членам монаршей семьи... Потом немалое расстояние по королевским действующим владениям - здесь, разумеется, уже никто не смел задерживать. Но минуты убегали со скоростью улепетывающего зайца.
   Была еще одна возможность: путь через улицу не вызвал бы никаких задержек-проверок, но занял бы в общей сложности не меньше получаса, даже если бегом. Это ж надо выйти из музея в город, обойти вдоль дворцовой ограды на противоположную сторону, пройти через парк. Разумеется, вариант сразу отпал.
   По высившимся по сторонам двери вооруженным гвардейцам Эрвин понял - опоздал. Двери перед ним распахнулись.
   Влетев в залитый ярким солнечным светом небольшой спортивный зал, юноша с ходу в почтительном поклоне опустился на одно колено перед великим государем Отнии Его Величеством королем ХанесемомШ и затих, тяжело дыша. Вид короля не предвещал ничего хорошего.
   - Вы опоздали, граф, - подтвердил государь.
   Раздраженный рык грозного правителя принудил склоненную голову опуститься еще ниже.
   Эрвин украдкой скосил взгляд на часы. До условленного времени оставалось еще пять минут. Но это не имело никакого значения - заставить монаршию особу ожидать даже минуту - немыслимое нарушение приличий и этикета.
   - Смиренно прошу простить меня, мой государь, - сказал Эрвин, не поднимая головы.
   - Надеюсь, причина была существенная, - гневно поджал губы король. - Вы предоставили мне достаточно времени выбрать взыскание.
   - Всецело полагаюсь на милость моего повелителя, - покорно произнес юноша.
   - Переодевайтесь, - с заметным пренебрежением сказал король и жестом дал дозволение подняться.
   Его величество был уже в спортивном облачении - белоснежное дзюдоги, перепоясанное черным поясом.
   Стоящий наготове слуга, изъявляя желание помочь, протянул форму Эрвину.
   - Я сам, ступайте, - велел ему юноша, поднимаясь с колен.
   Пятясь, слуги покинули помещение, вслед за ними исчезла и извечная охрана. В центре зала, сложив на груди руки, остался стоять лишь учитель мастер Сокоро.
   Мастер Сокоро, имеющий высочайшую степень десятый дан дзюдо, уже много лет тренировал государя Отнии, и ученик его достиг в своих занятиях уже той ступени, которая позволяла схватиться с учителем считай на равных. Хотя никаких экзаменов и соревнований повелителю Отнии, разумеется, не устраивалось. Государь относился к занятиям исключительно как к способу проведения досуга и поддержания себя в форме. Но занимался по-возможности регулярно.
   Увлечение правителя словно моровое поветрие не могло не накрыть все его дворцовое окружение - кто-то на самом деле увлекся, кого-то хватило на пару месяцев, а кто-то не имея ни способностей, ни желания, продолжал заниматься, надеясь таким способом заслужить внимание и одобрение своего монарха.
   Действительно, время от времени отдельным особям и выпадала честь быть партнерами в схватках с самим государем. Ведь необходимо же было на ком-то отрабатывать приемы и совершенствовать технику. Но даже для этого мастер Сокоро предпочитал приглашать опытных иностранных борцов, поскольку местные, а уж дворцовые искуссники в особенности, даже имея определенные умения, до такой степени страшились причинить возможную боль великому монарху, и даже просто прикоснуться к священной особе короля казалось им кощунством, что тренировки сводились к клоунскому представлению.
   Попытки Его величества приобщить воспитанника к своему увлечению давали плоды лишь первые пару лет. Потом, когда Эрвину было позволено посещать занятия и тренировки проводимые для гвардейцев службы личной охраны короля, мальчик со всем пылом своей увлекающейся натуры перебросился туда. Там обучали борьбе без правил и ограничений, направленной на развитие феноменальной реакции, скорости, внимания, силы удара, владению различным оружием и подручными средствами, призванными защитить опекаемую особу и себя от возможных неприятностей и нападений. По сравнению с этим любая другая борьба казалась детским развлечением. И государь вынуждено признал обоснованность вероломства мальчика. Но периодически, не стесняясь прибегать к давлению и не оставляющим выбора приказам, требовал от Эрвина составить компанию в тренировках. Тот впрочем не очень и сопротивлялся.
   - Добрый день, мастер, - галантно поздоровался Эрвин с учителем.
   Посуленная великим правителем Отнии расправа за опоздание юношу, видать, несильно беспокоила - верноподданические манеры его бесследно пропали вместе с покинувшими зал слугами. Он быстро скинул одежду, не утруждаясь походом в раздевалку или хотя бы за подготовленную ширму, и переоделся в положенную форму. Эрвин принципиально носил только белый пояс, по его словам исключительно из любви к этому цвету.
   Король ХанесемШ тоже погасил гневные молнии, которые до этого метал его взгляд, и спокойно, не обращая на переодевающегося юношу внимания, неспешно принялся разминать мышцы.
   - Приветствую вас, Эрвин, - с достоинством сложил руки в ответном обращении мастер Сокоро. - Давно вы не радовали меня своим присутствием.
   - Ни вашего уровня, учитель, ни уровня Его величества мне здесь не достичь. А на меньшее я не согласен, - сподхалимничал Эрвин, одаривая мастера улыбкой.
   Приведя в надлежащий порядок внешний вид, Эрвин задорно крутанулся вокруг себя, демонстрируя полную готовность к дальнейшим действиям.
   Разминка и начальная тренировка прошли в полном молчании, прерываемые лишь указаниями и советами мастера Сокоро да редкими вскриками соперников. Наконец, противники вышли на татами.
   - Хадзимэ, - прозвучала команда, означающая начало поединка.
   Государь Отнии был несравнимо более опытным борцом. Зато Эрвин был более ловок и гибок. Наработанная скорость восприятия действий противника и реакции на них позволяла уходить от ударов в самом начале их движения. К сожалению, строгие правила борьбы существенно ограничивали свободу, и Эрвин быстро заработал пару наказаний - сидо, когда в запальчивости сбился и применил неразрешенные приемы. Наконец, противники сошлись в близком захвате, и тут король Ханесем Ш чуть слышно произнес:
   - Надеюсь, девушка сегодня того стоила?
   От неожиданности Эрвин отвлекся, чем не преминул воспользоваться противник. Толчок, потеря равновесия, захват и парень оказался прижат к полу. Грубой физической силы, как ни крути, у едва вышедшего из подросткового возраста юноши было значительно меньше, чем у взрослого тренированного мужчины - подняться Эрвин уже не смог.
   - Иппон, - прекратил схватку наставник, объявляя чистую победу, и тут же направился к побежденному.
   Усевшийся в центре татами Эрвин смиренно выслушал описание своих ошибок, советы и наставления учителя. Мастер сам продемонстрировал юноше лучшие варианты ухода от того рокового броска, что был ему навязан в схватке. Когда парень в шестой раз оказался брошенным на пол, наблюдавший со стороны, государь дал отбой истязаниям.
   - Мастер, считаю, он уже все понял.
   Учитель повел рукой, приглашая своего высокородного ученика на татами для продолжения тренировки.
   - Из вас еще не сделали отбивную, господин граф? - походя, поинтересовался король.
   - Мне лестна ваша забота, великий государь, но я достаточно крепок, - признательно склонил голову Эрвин.
  
  
   - Расслабляющий массаж, чай для восстановления сил... Составишь компанию? - привычной фразой предложил государь Эрвину, когда тренировка была окончена, и после надлежащих прощальных взаимных раскланиваний с мастером они остались в спортзале вдвоем.
   Эрвин недовольно поморщился.
   - Тогда сразу набегут слуги. Не хочу... Давайте, Ваше величество, я лучше сам приготовлю чай, а все прочее - потом, без меня, - сказал он.
   - Изволь, - кивнул Ханесем Ш.
   Всё полагающееся для оживляюще-освежающего напитка было загодя предусмотрительными слугами расставлено на специальном столике. Оставалось лишь наполнить чаши. Там же призывал расслабиться на своих просторах удобный уголок для отдыха, по-восточному наполненный множеством разнообразных подушечек, столиков и подставочек.
   Эрвин взвесил в руке фарфоровую чашу - нечто метаморфозное, по форме больше напоминающее стакан, а по роскоши и изяществу близкое к элегантной чайно-кофейной посуде. Покрытое позолотой изделие могло бы считаться произведением искусства, со временем достойным занять свое место в каком-нибудь музее. Или будущие поколения сочтут это посредственностью и выбросят на помойку? Эрвин тряхнул головой, загоняя эти вздорные мысли подальше. Совсем краткий разговор с рыженькой эмоциональной девушкой почему-то продолжал назойливо щекотать память, должно быть из-за своей неоконченности.
   Прежде чем наполнить королевскую чашу, он налил немного себе и опробовал - ставшее уже неосознанно-автоматическим действие. Почти единственное из бездны предписанных дворцовым этикетом требований, что не казалось юноше раздражающе бессмысленным, и посему неукоснительно соблюдаемое, даже когда они оставались с великим правителем Отнии наедине.
   Поставив две наполненные чаши на невысокий столик в восточном стиле с высокими бортиками, Эрвин отнес и аккуратно поставил его около монарха. Проигнорировав манящие удобства уголка для отдыха, они расположились в самом центре зала на матах, куда юноша лишь кинул несколько небольших подушек для комфорта.
   - Это было неспортивно, государь, - отметил Эрвин, протягивая стакан с напитком.
   - Ну ты же любишь бои без правил, - произнес король ХанесемШ с добродушным злорадством. Он полулежал на матах, одной рукой подперев голову, другой поглаживая свою аккуратную бородку.
   - Ну да, - набычился Эрвин без особой, впрочем, обиды, скорее по привычке. - Придраться не к чему - тут получилось все честно и по правилам, но все равно нечестно.
   Он уселся рядом, скрестил по-турецки ноги, и после непродолжительных усилий добившись равновесия, установил свою чашку с напитком на коленку.
   - Втяни колючки, ежик, и усвой горький урок, - шутливо-торжественно провозгласил правитель, - и ответь на мой вопрос.
   - Какая девушка, милорд? - прозондировал почву Эрвин, не сводя глаз с покачивающейся чаши.
   - Та, которая заставила тебя взять на себя свою вину...
   Эрвин снова поморщился.
   - Шпионство во дворце поставлено на широкую ногу.
   - Стараются... Но на самом деле со мной связался профессор Гловер и передал ту версию, что предложил ему ты.
   - И что?
   - Ну, я знаю тебя все же несколько лучше, чем профессор. Сложил два плюс два... - пояснил король. - К тому же, Эрвин, ты непозволительно забыл о камерах слежения в каждом зале.
   - Забыл! - Эрвин стукнул кулаком по мату, сетуя на такую оплошность.
   Государь едва успел подхватить его опасно накренившуюся чашу - этому сосуду сегодня повезло больше, чем несчастному шедевру в музее. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись - одинаковая мысль посетила головы не впервые.
   - Зато я не забыл и велел уничтожить записи... - сказал ХанесемШ. - Однако, ты опять ловко ушел от ответа.
   - Да нормальная девица, весьма симпатичная, - пожал Эрвин плечами и залпом осушил спасенную чашку-стакан.
   - Мне не нравятся твои устремления, мой мальчик. Гораздо спокойнее, когда ты приударяешь за фрейлинами... да и не только, но здесь во дворце. Неужели здешние просторы уже маловаты? Что вдруг потянуло на "нормальных", к тому же иностранок? Мне еще не хватало международных проблем с тобой. Да и медицинских в случае чего тоже.
   Слегка насмешливый, но мягкий и снисходительный тон произнесенных Его Величеством претензий не подразумевал под собой ни приказа, ни необходимости ответа и повиновения - простая констатация факта.
   - Я буду аккуратен, - сказал Эрвин.
   - Надеюсь. А как ты собираешься возместить урон, нанесенный моему музею? - сменил тему король.
   - А вы, государь, разве не отмажете меня?
   - И не подумаю.
   - Ваза-то фальшивая...
   - Но даривший ее об этом не подозревал.
   - Ну да... - отрешенно проронил юноша. - В действительности, я собирался вместо нее передать в музею что-нибудь из своих личных запасов древностей, если оно их устроит. В замке этого добра хватает. Хотят - пусть спустят на аукционе и купят такую же вазу на ближайшем базаре.
   Эрвин крутил на мягком материале татами пустой стакан, задумчиво разглядывая оставляемые им следы. Наступившая тишина нарушалась лишь негромкими поскрипываниями материала.
   Льющийся в окна полуденный солнечный свет отражался от нанесенной на чаше позолоты и играл на лице юноши солнечными зайчиками. Редкие светлые прядки в его растрепанных волосах сами напоминали пробивающиеся из темноты лучики.
   Его величество король ХанесемШ выжидательно молчал, периодически мелкими глотками отпивая ароматный напиток и наблюдая за калейдоскопом света и эмоций на лице Эрвина. Односложные и большей частью флегматичные ответы юноши дали понять, что отнюдь не раскаяние и покаяние понудило того до поры до времени оставить слуг за дверью, да и не ожиданием любовных приключений наполнены его помыслы. Но не в привычках государя было давить на своего воспитанника.
   - Государь, вы торопитесь? - наконец спросил Эрвин.
   - Подождут.
   Эрвин пересел так, чтобы они оказались точно друг напротив друга и мимолетным движением облизнул губы.
   - Там, в этом зале стоит каменное кресло... - начал он и рассказал все услышанные им сегодня легенды.
   Получилось, конечно, не так проникновенно и красочно, как перед студентами, поскольку цель, надо полагать, была иная, вышло скорее сухо и деловито. Государь выслушал без комментариев и не скрывал своего удивления.
   - Да, я помню это седалище. Видел, когда оно стояло еще на своем законном месте, - проговорил он, когда Эрвин замолк. - И ты, понятное дело, сразу взгромоздился на него?
   - Вы все-таки просмотрели запись, прежде чем уничтожить? - ощетинился Эрвин.
   - Господь с тобой, ежик, когда бы я успел? Просто я на твоем месте тоже неудержимо захотел бы так поступить, - сказал государь и с сожалением развел ладони, - но вряд ли бы посмел, ведь это же так "некоролевски"... Ну и кем ты себя ощутил - великим жрецом или прекрасной красавицей?
   - Для великого жреца он несколько неудобен.
   - Ну, во-первых, видать, мастера в те времена не были столь искусными. Во-вторых, тут уж выбирать не приходится: или солидность или удобство. Считаешь, мой парадный трон - прямо кресло для отдыха?
   - Понятия не имею...
   - Да ладно! - хмыкнул король ХанесемШ. - Хочешь сказать, что ты ни разу не взбирался на него?
   Мельком улыбнувшись, Эрвин не стал озвучивать и так понятный им обоим ответ. Он снова нервно несколько раз провел языком по губам. В такие моменты он походил одновременно и на беззащитного растерянного ребенка и на змею перед броском. Государь не впервые с досадой отметил это. Любая не поддающаяся контролю привычка - слабое место человека, и по хорошему следовало бы отучить мальчика, но ХанесемШ не торопился - необходимость этого была пока несравнимо меньше, чем испытываемое государем удовольствие от наблюдений за воспитанником. Тем более, что и проявлялась с годами уже лишь при действительно сильном волнении.
   Но по мере дальнейшего рассказа Эрвина снисходительно-ласковая полуулыбка на лице монарха сменилась сурово поджатыми губами и напряженным взглядом. Готовая было сорваться подколка про то, что раз уж юноша ощутил себя не жрецом, значит быть в образе прекрасной женщины ему оказалось куда как более приятно - мгновенно забылась. Государь отставил свой недопитый стакан, полулежачую позу сменил на менее раскрепощенную и слушал с молчаливым вниманием.
   - Да бог с ними, со всевозможными тронами... Я понимаю, что все это лишь мои фантазии, но то что я почувствовал - это... - Эрвин прикусил губу, отчаянно подыскивая подходящие слова. - Этот чертов камень, как мне показалось, отдал мне все, что сумел впитать за века - людские боль, отчаяние, ужас, надежду. Сон ли то был, гипноз ли, или мое воспаленное воображение... Но я почувствовал себя тем самым человеком, которому предстоит стать жертвой, предуготовленной всевышнему. Я испытал всё - от того момента, когда меня как быка на заклание вели к лобному месту, и до самого последнего мига, когда мир вокруг посерел и погас. Это ужасающее ощущение добровольного бессилия перед уготованным тебе судьбой. Это так трудно описать словами! Тоска, обреченность, одиночество. Представь: сначала тебя ведут - ведут неторопливо, долго и нудно, вокруг возносят молитвы, горят священные огни, ты окружен тысячами людей... Ты хочешь вырваться, но покорно идешь и слушаешь песнопения и даже подпеваешь им, потому что веришь, что это нужно. Послушно садишься. Страшно, безумно страшно, но уже необратимо... Камень в предвкушении угощения принимает в свои объятия - нежные и зовущие. Ведь там нет даже намеков на то, что жертву держали силой, нет там никаких креплений... Потом короткая и даже немного приятная боль, и из тебя по каплям вытекает жизнь - медленно и неумолимо. Вокруг стоят эти..., стоят преклонив колени, воздают почести, молятся. Смакуя, следят, как угасает твоя жизнь. Кто-то из них, быть может, и жалеет, но пальцем не шевельнет для спасения, да ты и сам не пытаешься это сделать... И совершенно один... И твердо знаю, что на самом деле всем глубоко безразличен, и моя боль, моя жажда жизни, молодость их не трогают. Большинство даже радует, что я умираю, а они - бедные и уродливые, больные и увечные остаются. А потом... конец... Для меня все закончится навсегда. Толпа разойдется, обсуждая и красивую церемонию и совершенно посторонние дела, предвкушая сытный ужин, теплую постель и завтрашний день, который конечно же будет лучше нынешнего... И если назавтра окажется, что жертва оказалась принесенной зазря, они с сожалением скажут, что я оказался просто недостаточно хорош для богов... - Эрвин посмотрел в глаза собеседнику. - Какова же должна быть вера, чтобы человек не возмутился, не расшвырял все вокруг, не швырнул в лицо ведущим его сосуд с кровью своей?! Ведь всегда лучше умереть стоя, чем вот так... как баран... и ради баранов... Я никогда не понимал Иисуса Христа, и теперь не понимаю еще больше, но сегодня я смог почувствовать его. Для того, чтобы добровольно пойти на такое, надо быть или святым, или идиотом.
   Его королевское величество ХанесемШ озадаченно глядел на охваченного черными мыслями воспитанника - парнишку трясло как в лихорадке. Не в первый раз Эрвин вынуждает монарха замолчать, переваривая поражающие неожиданностью и кажущейся нелогичностью высказывания.
   - Вера - сильная вещь, Эрвин, она тысячелетиями двигает историю. Вера в бога, в господина, в светлое будущее... Хотя, справедливости ради надо сказать, что в твоем случае жертву, наверняка, сначала основательно одурманивали, чтобы не сопротивлялась. Вряд ли все они были героями, - осторожно, спокойными, нарочито прагматичными словами, государь постарался вытащить юношу из затянувшего его мрачного омута.
   - Думаешь, всегда?
   - Не знаю. Но так бы сделал я.
   - Не всегда, наверно... - вскользь решил для себя Эрвин и снова горячо заговорил, сбить его настрой государю не удалось. - Да это и неважно. Я говорю о сути, а не о конкретной личности... Человек умирает в искренней вере. А потом, столетия спустя, люди с удовольствием, пуская слюнки от возбуждения, слушают кровавые истории и смакуют ту жертву, которую ты принес, и смеются над твоей наивностью и верой, которая уже давно никому не нужна...
   Юноша опустил голову. Губы его тряслись, пальцы не переставая нервозно перебирали горемычный стакан.
   - Что ты хотел от меня услышать? - осторожно спросил государь. - Совет? Мнение? Успокоение?
   Эрвин вскинул взгляд - он и не задумывался об этом.
   - Даже не знаю, - проговорил он с недоумением. - Ничего, наверно. Просто высказаться... Мне показалось страшным умереть таким нелепым образом. Я, например, готов в любой момент умереть за тебя, мой государь, но сражаясь, защищая - как угодно, только бы не добровольно давая себя прирезать. Так я, наверно, не смогу...
   Король ХанесемШ потер рукой лоб. Сам он был больше человек действия. Чувства и переживания, как свои так и чужие, могли лишь служить ему опорой для принимаемых решений. Периодические же самокопания и эмоциональные взрывы Эрвина постоянно ставили в тупик. Неплохо умея анализировать людские поступки, как психиатр правитель Отнийского королевства был недостаточно хорош.
   - Мальчик мой, откуда вообще подобные мысли? Я очень надеюсь, что тебе никогда не придется ни умирать за меня, ни принуждать себя к любому насилию над собой. В конце концов, у человека всегда есть выбор... Мне кажется, я предоставил все условия, чтобы ты мог думать своей головой и принимать решения, не оглядываясь по сторонам.
   - Да, только порой предоставленные тобой условия, государь, существенно снижают варианты выбора, - грустно усмехнувшись, передернул Эрвин высказанную монархом мысль. - В том-то и дело, что это был бы мой сознательный выбор... и я его боюсь.
   Король ХанесемШ, положив руку Эрвину на затылок, привлек его к себе.
   - Перестань, ежик. Это лишь твои фантазии и эмоции... Когда принимаешь подобные решения по отношению к себе, поверь, это еще не так страшно. Страшно решать что-то за других. К сожалению, придет время - ты и это испытаешь, и отнюдь не в фантазиях... Знаешь, я пожалуй, сведу тебя с одним человеком. Мы встречались всего раз, но мне запомнилось. Тебя он должен заинтересовать - странный, не то философ, не то святой чудак, выдает диковинные мысли - может они помогут тебе разобраться в себе, а может просто отвлечешься... А сейчас, Эрвин, я должен идти. Зови слуг.
   И когда Эрвин уже готов был подняться, король выдал заключение:
   - Во всяком случае истоки твоего сегодняшнего самопожертвования ясны.
   - Возможно и навеяло, - прикинув, согласился юноша. - Хотя я в данном случае не терял ничего. Даже наоборот.
   Высказавшись, парень заметно остыл, а затихающие эмоции он уже с возрастом научился прятать от постороннего взгляда. Поднявшись на ноги, Эрвин размахнулся и швырнул свою пустую чашу прямо во входную дверь спортзала.
   На звон брызнувших по сторонам осколков тут же влетели стражники.
   - Своеобразный способ, - пробормотал правитель. - Тебе определенно сегодня нравятся звуки разбивающейся посуды. На ужин велю подать одноразовую.
   Лукавая улыбка стерла последние видимые следы мрачных мыслей с лица Эрвина и, опустившись на одно колено, он подал руку, помогая повелителю подняться.
   Понабежали слуги, оттесняя их друг от друга, с поклоном распахнули двери, приглашая принять подготовленную ароматную ванну.
   - Дозволит ли великий государь мне удалиться в свои комнаты? - склонил голову Эрвин.
   - Ступайте, граф. И постарайтесь вечером не опаздывать.
   Подождав, когда Эрвин выйдет, его величество король ХанесемШ вызвал командующего гвардейским корпусом своей службы безопасности.
   - Капитан Пакрет, сегодня же возобновите охрану сопровождения мальчишки, минимум на неделю, - приказал государь. - У меня есть опасения, что он может в ближайшие дни влезть в какую-нибудь неприятность.
   - Простит ли Его Величество мою дерзость, если я осмелюсь усомниться в целесообразности данного действа, - почтительно, но твердо произнес капитан гвардейцев - когда дело касалось работы, он считал себя обязанным все делать и знать основательно. - Молодой человек проходит подготовку в гвардейском корпусе...
   - И вы полагаете, что этого достаточно, чтобы я был уверен в его неуязвимости? - сурово перебил государь.
   - Простите, Ваше Величество, я лишь хотел сказать, что его опыт достаточен для того, чтобы он тут же обнаружил слежку. Кроме того, за исключением зеленых новичков всех мало мальски опытных гвардейцев он знает в лицо.
   - А я и не требую от вас, господа гвардейцы, скрывать от графа сам факт охраны. Он не глуп, и сам все прекрасно осознает. Позвольте ему делать всё, что угодно, и не влезайте туда, где по вашему мнению он и сам неплохо справится. Я не требую от вас никаких отчетов. Лишь того, чтобы с ним не случилось непоправимого. Свободны, капитан. А вы, - обратился государь к окружению, - поторопитесь. У меня уже нет времени прохлаждаться, так что ускорьте свои процедуры.
   Король отвернулся от командира охраны, отдавая себя во власть слуг, подготавливающих тело своего монарха к омовению, массажу, облачению и прочим подданическим радостям.
   Капитан гвардейцев отошел в сторону и сокрушенно вздохнул. Он неоднократно сталкивался с молодым графом Лэнстом на тренировках гвардейцев личной королевской охраны, ощутил на себе его несносный характер, и очень хорошо представлял сложность поставленной перед ним и его ребятами задачи - нащупать, не переступить и не упустить ту грань, где своеволие и безнаказанность Эрвина пересечется с приказом государя. Знать бы еще истоки и подоплеку этого приказа. Добросовестный и совершенный в своем деле профессионал, капитан Пакрет неизменно пасовал перед необходимостью вести политику, угождать и разбираться в хитросплетениях государственных замыслов. А отношения великого государя и его юного фаворита, даже по прошествии стольких лет после появления Эрвина во дворце, временами казались окружению лишенными всякой логики и смысла. Полное безразличие к поступкам и характеру молодого человека, холодное и пренебрежительное, а порой и безжалостное обращение с ним со стороны правителя королевства перемежалось с фактами, демонстрирующими неоспоримую заботу и безграничное доверие государя. А в такой непростой ситуации никогда не знаешь, что имелось в виду, что вызовет одобрение повелителя, а за что на его голову, а главное на головы его ребят-гвардейцев, падет непредсказуемый в своей ярости гнев монарха.
  
  
  
  
  
  
  

- 2 -

(Пять лет до)

  
   В этих местах с незапамятных времен почти безраздельно царствовала природа. Студеный тяжелый воздух, переполненный сыростью и угрюмостью побеждающей осени. Вековые деревья, протягивающие к несогревающему солнцу свои дрожащие ветви. Тишина, прерываемая лишь резкими порывами ветра и печальными вскриками птиц.
   Всего в нескольких километрах живет своей шумной жизнью немаленький город - столица, но здесь здравствует оторванный от его суеты и забот отдельный маленький мир - незыблемый, послушный похоже одному лишь течению времени. Кенстраст-гимназия - элитное учебное заведение для отпрысков титулованных особ и редких простых граждан королевства, способных выложить немалые деньги за престижное обучение своих наследников. Издревле ее территория была окружена густыми зарослями девственного леса. Лишь в одном месте лес вспорот широким современным асфальтированным отменным шоссе - несколько неуместным в этом древнем царстве.
   Четыре корпуса старейшей в стране гимназии выстроились в ровный трехэтажный прямоугольник из серого мрачного камня. Снаружи строение больше всего походило на крепость - сплошные толстые стены без выступов и украшений с небольшими бойницами окон. В одном из корпусов, рассеченном надвое огромной, вытянутой на высоту двух этажей аркой парадного и единственного въезда во внутренний двор, располагалась административная часть заведения. Справа находился женский корпус, слева мужской. В оставшейся части здания располагались некоторые учебные классы, библиотека и прочие официальные помещения, общие для мальчишеской и девчоночьей братии.
   И разумеется, спокойной и незыблемой крепостью гимназия могла быть только снаружи. На самом деле это был улей, деятельный улей, населенный неугомонным, пульсирующим роем, полным кипучих страстей и бьющей через край энергией жизни.
   Правда, в данный момент этот улей жужжал тихо, сдержанно, деловито - шли занятия. Но не бывает таких строгих правил и требований дисциплины, которые бы временами не нарушались. Поэтому ничего удивительного в том, что в безмолвии каменных переходов по-мышиному громко шуршали крадущиеся шаги нарушителей, не было.
  
   - Носом перестань хлюпать, придурок! - раздраженным шепотом прикрикнул Крис, кинув через плечо быстрый и раздраженный взгляд.
   - А хто я могу сдедать, есди у медя насморк? - так же шепотом прогнусавил Магнар.
   - Идиот, пусть лучше течет, потом подберешь. Гремишь, как молоток. Сейчас Каземат нас застукает, мало не покажется.
   - Заткнитесь оба!
   Четверо мальчишек приблизились к своей цели - одной из массивных дверей в центре длинного коридора на втором этаже левого корпуса.
   Внутреннее строение гимназии не блистало оригинальностью и роскошью. Каждый этаж представлял собой нескончаемый коридор, опоясывающий все здание по периметру. Когда-то это была открытая всем ветрам террасса, но теперь выходящая на просторный внутренний двор сторона была застеклена высокими стрельчатыми окнами, призванными оберегать гимназистов от перемен погоды. Но справлялись со своей задачей они не очень, и несмотря на протянутое центральное отопление, в особо суровые зимние дни по коридорам гуляли леденящие сквозняки. С другой стороны коридора располагались одинаково мощные двери, ведущие в самые разнообразные помещения - от учебных классов и жилых комнат до подсобно-хозяйственных. Поскольку ранее эти двери служили единственной преградой от непогоды, то сделаны они были действительно на совесть, через их мощь не проникало не только ни единого дуновения ветерка, не было лазейки даже звуку, какой бы звонкой шумной детской оравой он ни был издан.
   Поэтому, когда Крис, проковырявшись в замке целую минуту, наконец, сумел отпереть дверь, и мальчишечья четверка, проскользнув в помещение, аккуратно ее затворила за собой, все заметно расслабились. Теперь не нужно было опасаться, что ревностный коридорный смотритель, прозванный ребятами Казематом за постоянно произносимую им в адрес нарушителей спокойствия фразу "в казематы бы вас отправить", услышит их разносящиеся эхом шаги и громыхающее фыркание Магнара.
   Был самый разгар учебного дня, и всей компании полагалось находиться на занятиях, каждому в своем классе, каждому на своем месте. Ибо компания подобралась разношерстная. Самого старшего - Магнара - мальчиком назвать можно было уже с большой натяжкой, ему стукнуло семнадцать и на будущий год предстояло выйти на финишную прямую - выпускной курс. Гений техники, с легкостью впитывающий любые науки, жадный до знаний Магнар был гордостью гимназии, ему пророчили великое будущее, тем более, что и материальную базу отец Магнара герцог Хунарис для будущего величия сына был в состоянии подложить немалую.
   Крису, наследнику знатного рода графов Такертов, было пятнадцать. Внешность высокого представительного подростка уже сейчас могла служить украшением любого аристократического древа, настолько правильными, тонкими и благородными были его черты. Звезд с неба Крис не хватал, но учился стабильно, все свои силы направляя на успешное окончание гимназии, что дало бы ему полное право поступить в любую военную академию и, главное, обеспечило долгожданную возможность вырваться из-под гнетущей родительской опеки.
   Затесавшемуся в эту компанию девятилетнему Нику здесь явно было не место, но он привычно следовал хвостиком за своим кумиром, периодически преданно заглядывая тому в глаза. После того, как Эрвин - последний из нашей четверки - в прошлом году встал на защиту новичка, которого более старшие гимназисты пытались провести через усложненный обряд посвящения - робкий малыш почитал за счастье просто находиться рядом с ним, всегда готовый по первому слову броситься выполнять любое поручение. Стеснительный болезненный Ник появился в заведении на два года позже, чем это обычно принято в гимназии, и тут же был затюкан бывалыми сокурсниками роем насмешек и мелких, въедливых шуточек, как это зачастую встречается в мальчишеских сборищах, какими бы аристократичными и элитными они ни были. Острый на язык и быстрый на кулаки Эрвин раз и навсегда отбил у желающих тягу приставать к малышу и взял его под свое крыло. А лезть на конфликт с Эрвином никому было не с руки.
   В свои двенадцать лет Эрвин сменил уже три школы. Предыдущие две вынуждены были выставить его за дверь, несмотря на прилагаемое к нему немалое денежное пособие. Третья пока гордо держалась. Не столько из-за денег, хотя добровольно-желательно-обязательные пожертвования родителей составляли основную часть денежных поступлений престижного заведения, сколько из-за нежелания опытных педагогов признать свое бессилие и уронить профессиональный престиж гимназии в глазах общественности.
   Учиться Эрвин не считал необходимым, хотя на его ум, память и способности жаловаться не приходилось. То, что вызывало его интерес, он схватывал слету и прочно. К сожалению, из предлагаемого преподавателями заинтересовать его сумело немногое. В Кенстраст-гимназии мальчик учился второй год и успел прослыть самым неукротимым нарушителем спокойствия со времени ее основания. Ну, возможно, это было и преувеличение - разве же упомнишь всех учащихся за более чем вековую историю. Но на неистощимого на выдумки, не признающего никаких авторитетов Эрвина невозможно было найти управу.
   Как же прославляли порой несчастные учителя и воспитатели - кто втайне, а кто, отчаявшись, и в открытую - те благословенные времена, когда физические наказания отроков были в узаконенном порядке вещей, когда непокорного можно было упечь в карцер, ну хотя бы на худой конец оставить без обеда. Славная то была эпоха... Даже у убежденнейших приверженцев либеральных методов воспитания бывает истощается терпение и лопаются стальные нервы. Однако... Как бы ни хотелось педагогам, столкнувшись с такими по всей видимости безнадежно-отчаянными случаями, применить древние методы, притом все и сразу, приходилось подчиняться веяниям современности. А последние изыскания психологов призывали действовать убеждениями, разъяснениями, личными примерами, лаской, любовью. Но Эрвин будто смеялся над всеми выводами и советами знатоков детских душ. Имеющиеся в арсенале гимназии современные виды воздействия мальчишка игнорировал, на разговоры, увещевания отвечал ехидными насмешками или ироничным молчанием, на попытки втереться в доверие ощетинивался злыми, полными презрения колючками. И уповать на чью-либо стороннюю помощь администрации не приходилось.
   Мальчик был круглым сиротой.
   Потеряв в трехлетнем возрасте разом обоих родителей, Эрвин в один день стал владельцем достаточно обширного поместья и носителем титула графа Вуттонского. Ни близких, ни родственников в нагрузку. В обязанности же назначенного в поместье несовершеннолетнего графа королевского управляющего воспитание мальчика не входило. Единственным, кто пестовал, вкладывал душу и силы в Эрвина, была нянюшка Ханна - мягкая и добросердечная женщина, приставленная к мальчику со дня его рождения и души не чающая в своем "несчастном сиротке" и обожаемом хозяине. Вероятно, только ее безграничная любовь, только заложенные ее неисчерпаемой добротой основы не дали взрасти в душе мальчика вполне закономерно там появившимся семенам злобности и самовлюбленного эгоизма. Окруженный практически с младенчества лишь слугами, которых больше заботили хорошие отношения с управляющим, и не сильно интересовала судьба их маленького взбалмошного хозяина - главное, чтобы был доволен и не жаловался, мальчик рос, подобно птице в необозримых небесных просторах - вольный и независимый, незнакомый со словом "нельзя", привыкший к мгновенному исполнению любого каприза.
   Как логичный итог всего вышесказанного, теперь юный граф был сущим наказанием для всего, требующего порядка и подчинения. Но это было бы полбеды. Своей безудержной энергией и безнаказанностью он неизменно вызывал восторги и дикую зависть прочих гимназистов. Ведь не всем же так везет, а любому человеку, а уж тем более молодому и полному жизни, иной раз хочется отдаться во власть желаний, не оглядываясь на нависший над головой карающий кулак. И время от времени, воодушевленные примером или сагитированные Эрвином, поднимали робко-дерзкие головы его последователи.
   Пока этих прочих, дерзнувших поднять руку на гимназические порядки, удавалось урезонивать. Однако строгая дисциплина, обязанная царить в столь прославленном и аристократичном учреждении, постоянно рисковала быть жестоко повергнутой. Да и этого оказалось мало - задорный блеск черных глаз, необыкновенно обаятельная улыбка и заразительный смех Эрвина не только сражали наповал сердца большей половины гимназисток, но и нередко смягчали праведный гнев преподавателей.
   Отношения гимназии и родителей учащихся стремительно накалялись, родители справедливо требовали от элитной школы прекращения балагана и соответствия своему благородному статусу.
   Поскольку обучение в гимназии было построено на принципе полупансиона, то на выходные роскошные автомобили развозили воспитанников по родным гнездам. Но выходные имели свойство пролетать непростительно быстро, даря персоналу короткую передышку в их беспрестанных сражениях. Глотнувший вольности в своем поместье Эрвин возвращался в понедельник полным новых сил, заряда и идей. Родители же прочих гимназистов-гимназисток, впечатленные рассказами своих чад, все настойчивее грозили гимназическому начальству скандалами и даже лишением лицензий.
  
   Не приходится сомневаться, что и сегодня именно Эрвин, неведомо чем сумевший сплотить вокруг себя нужных ему людей, был идейным вдохновителем и подстрекателем взломавшей дверь четверки.
   Тщательно заперев за собой дверь, невольно притихшие мальчишки огляделись. Окружающее безмолвие давило на нервы. Непривычно было находиться здесь, среди покинутых парт и одиноко возвышающегося преподавательского стола, в абсолютной тишине и одиночестве. Словно в склепе. Единственными одушевленными существами здесь казались портреты на стенах, молча и с осуждением взирающие на дерзнувших прервать их отдых. Ник робко вжал голову в плечи и привычно посмотрел на Эрвина. Магнар, наконец, громко, не скрываясь, высморкался. И этот резкий звук разом привел всех в чувство.
   - Давай, доставай, - деловито скомандовал Эрвин.
   Магнар аккуратно вынул из-за пазухи небольшой прибор - детище своего таланта от конструирования до воплощения - и гордо взвесил его на ладони. Небольшая размером со взрослую ладонь коробочка с рядом отверстий по сторонам. Крис тут же протянул руку, желая рассмотреть поближе, но Магнар отвел ладонь. Эрвин лишь деловито взглянул издалека.
   - Сработает? - спросил он.
   - Все проверено не один раз, - заверил Магнар.
   Этой непонятной конструкции, которую с непередаваемой нежностью, поглаживал Магнар, уготована была короткая, но яркая жизнь. Приборчик задумано было прикрепить под сиденьем преподавательского кресла, и, запущенный дистанционно, в нужный момент он должен произвести незабываемый эффект: из-под досточтимого зада преподавателя вылетит с десяток рождественских фейерверков. С шумом, треском, свистом, искрами рассыплются они над головой и по сторонам от кресла, а в икры преподавателя вопьются десяток иголок - не сильно, не до крови, но достаточно ощутимо, чтобы заставить того подскочить и заплясать. Собственно говоря, именно подобные прыжки почтейнейшего господина Скарентена были первоначальной задумкой, но в процессе взлета творческой мысли Магнара затея обросла дополнительными наворотами. Даже если бы у него не было личных счетов к господину Скарентену, раз попавшая Магнару в голову идея должна была воплотиться с максимально возможным результатом - этого требовал интеллектуальный азарт будущего гения.
   Не было, пожалуй, ни одного гимназиста старше четвертого курса, кого одно упоминание о преподавателе истории господине Скарентене не приводило бы в нервный трепет. Историк - особа дотошная и занудная - не терпел небрежения к своему предмету. Редкий ученик мог похвастать, что ни разу не корпел ночами, зубря ненавистные даты, имена и события, с поистине животным страхом ожидая предстоящего вызова. За малейшую неточность в ответе преподаватель с легкостью заваливал горами дополнительной литературы, требовал составить рефераты, доклады. В любой момент времени на территории гимназии можно было найти того несчастного, а иногда и не одного, кто именно сейчас проклинал злодея и призывал все мыслимые бедствия на его голову.
   Вполне предсказуемый конфликт господина Скарентена и Эрвина развивался стремительно и достиг своего апогея, когда преподаватель всунул мальчику толстенную книгу по истории Мессопотамии и не терпящим возражения голосом велел подготовить доклад на весь следующий урок. Эрвин в ответ швырнул книгу на учительский стол, вышел из класса, громко хлопнув дверью. Больше на уроках истории он не появлялся.
   Но это был бы для преподавателя слишком легкий исход дела; конфликт требовал логического завершения. Как Эрвину удалось привлечь к своим планам двух старших гимназистов, одному из которых уж точно не с руки было ссориться с администрацией накануне выпускного курса, - секрет только его авторитета и обаяния. Месть обещала быть красочной. Единственный недостаток ее был в том, что насладиться ей можно было лишь единожды, а все участники операции учились на разных курсах. Впрочем, сам триумф Эрвина не очень интересовал, и он был готов благосклонно пожертвовать наслаждением от зрелища в пользу своих товарищей, лишь бы потешить свое тщеславие. А в его причастности никто и так не усомнится.
   Мальчишки присели вокруг перевернутого преподавательского кресла. Магнар повертел в руках свое произведение, в последний раз любовно проводя по его граням.
   - Смотрите, - деловито стал показывать он Эрвину и Крису, - крепить надо вот в таком положении, чтобы направление удара было правильным. А то еще подпалим его. Ленты недостаточно, крепить будем шурупами - здесь, здесь и по краям.
   Тут он опять шмыгнул носом и сконфуженно замолчал. Крис и Эрвин вопросительно подняли на него глаза. Ник, забавно прикусив язык и вытянув голову, продолжал разглядывать хитроумный прибор.
   - Слушай, Эрвин, может, не стоит? Ну его к черту, - сказал Магнар. - По-моему, получилось чересчур. Оно тебе надо?
   - Что, наложил в штаны от страха, механик? - скривил губы в усмешке Эрвин. - Ну и пошел ты...
   Эрвин закончил фразу отборным ругательством.
   Крис поднялся, весь его аристократический вид выражал презрение и брезгливость.
   - Ты выражаешься как мусорщик, - сказал он, словно выплюнул.
   Эрвин, все так же сидя на корточках, оторвался от созерцания прибора и поднял глаза.
   - Я могу говорить как хочу и где хочу, чего тебе не светит никогда, - с вызовом сказал он Крису.
   Крис счел ниже своего достоинства отвечать задиристому мальчишке и гордо отвернулся. Ощутимо запахло ссорой.
   Эрвин окинул взглядом соратников - такие разные и такие одинаковые - в одинаковых форменных костюмах и галстуках, с короткими аккуратными прическами, словно солдатики на плацу. Эрвин хотел было снова посмеяться над трусостью и чопорностью товарищей, но взглянул на угрюмые лица Криса и Магнара и, верно оценив силы и выгоду, промолчал. Черт! Если бы не вынужденная необходимость прибегнуть к их помощи, Эрвин бы вообще предпочел все делать сам. Действовать в одиночку, зависеть лишь от себя самого - гораздо комфортнее и привычнее. Но раз уж ему навязали общественное воспитание, пусть привыкают - он станет использовать навязанное так, как выгодно ему. А сейчас наиболее выгодным представлялось сохранить приятельские отношения и с Крисом и с Магнаром - ведь эта проделка, наверняка, не последняя. "Получилось чересчур..." Эрвин в нерешительности прикусил губу: а ведь правда - оно им надо? Им, не ему. Магнару, отличнику и гению, эта выходка могла выйти боком и стоить отличного аттестата, к которому он стремился столько лет. Что будет Крису - страшно подумать. Криса в гимназии уважали. Но хотя гимназисты и делали вид, что ни о чем не подозревают, многим было известно, чем "награждал" досточтимый граф Такерт своего старшего сына за малейшую провинность. После иных выходных Крис, бывало, не одну неделю на спортивных занятиях стеснялся обнажить спину и старательно сжимал зубы, утверждая, что всего лишь потянул мышцы. А уж малыш Ник тут и вовсе не при чем, он и с преподавателем-то истории сталкивался пока только в страшных рассказах однокашников. А надо отдать должное Эрвину - еще ни разу Ник не был заподозрен даже в причастности к проделкам своего кумира.
   Эрвин по привычке быстро облизнул губы.
   - Ладно, уходите-ка отсюда, - сказал он. - Я сам дальше справлюсь, - и, заметив замешательство в рядах соратников, продолжил: - Нет, я серьезно говорю. Тут работы минут на пятнадцать. Мало ли что - я-то отбрыкаюсь и вас не выдам, а вам, действительно, не сдобровать. В конце концов, это моя затея. А кто рванет кнопку, мы потом решим.
   - Ты серьезно? - настороженно переспросил Крис.
   - Вполне.
   Крис с Магнаром переглянулись. Бросать товарища, конечно, подло... Но с другой стороны, какая будет польза, если они спалятся все разом? Этому головорезу опять ничего не будет, а им...
   - Ты не думай, мы не трусы, но это, и правда, было бы лучше.
   - Да я не думаю, - широко улыбнулся Эрвин, - валите, и Ника забирайте.
   Улыбка, как нередко с ним случалось, довершила дело. Откровенно говоря, Крис с Магнаром посопротивлялись лишь для вида, и с облегчением выдохнули, приветствуя такой исход. Оставалось только так же незаметно, как они проникли в класс, так же его и покинуть. Мальчишки подошли к двери. Перед тем как "пойти на дело" они, уж разумеется, со всей положенной основательностью удостоверились, что будущая жертва - господин Скарентен, у которого было окно в два урока, счастливо уехал в город и вернется, как следствие, нескоро. Текущий урок еще не закончился, так что в коридоре должно быть безлюдно, если только Каземат не нагрянет с обходом.
   Крис осторожно приоткрыл дверь на крошечную щелочку - никого, тишина. Открыл пошире - мальчишки ужами вынырнули в коридор. Ника пришлось, сдержанно шипя и уговаривая, вытаскивать силой, подпихивая с двух сторон. Он горел желанием доказать свою преданность и оставаться до последнего. Лишь непререкаемый авторитет Эрвина вынудил подчиниться. Крис и Магнар тихо прикрыли мощную дверь и еще раз дружно выдохнули - пронесло. Вот дураки, чего их угораздило связаться!
   Эрвин остался один. Сразу стало вдвойне и даже втройне неуютно, словно страх покинувших его товарищей, задержавшись в комнате, накинулся теперь на единственную оставшуюся жертву. Неудержимо захотелось тоже плюнуть на все и уйти. Гордость и упрямство не позволили. Чем быстрее он займется делом, тем скорее все закончится. Эрвин склонился над стулом.
   "Черт!" - снова раздосадованно ругнулся он про себя. Техническая сторона дела, как обычно, его подводила. Ну не любит его техника, и даже простейшие инструменты грозят непредсказуемым злодейским нападением. Маленькая отвертка соскользнула и проехалась по ладони, разрывая кожу. Слизывая выступившие алые капельки, Эрвин засунул рану в рот.
   - Что вы здесь делаете, сударь?
   Внезапно прозвучавший строгий женский голос застал его врасплох. От неожиданности Эрвин вздрогнул и отпрыгнул на пару шагов в сторону, одновременно оглядываясь.
   Видимо, торопясь скрыться, эти олухи недостаточно плотно закрыли дверь! И теперь на пороге стояла высокая стройная женщина - преподаватель по танцам и достойным манерам мисс Виодетт.
   - Господин Эрвин Лэнст, ну конечно..., - узнала мальчика стройная дама.
   Мисс Виодетт преподавала в гимназии третий месяц, но этого оказалось достаточно, чтобы при имени Эрвина у нее начинали трястись руки и безотчетно поджимались губы. При том, что сначала ей необычайно посчастливилось - на первых нескольких уроках мальчик вел себя довольно терпимо и молодая учительница успела обнаружить и убедиться в наличии у него врожденной гибкости, музыкальности, слуха и, как это потом ни отрицалось всеми его последующими поступками, чувства такта и обходительности. А потом ее постигла та же участь, что и внушительное число прочих преподавателей, - мальчишке словно вожжа под хвост попала. Заниматься он отказался, но на уроки являлся исправно, хотя бедная учительница уже с завистью поглядывала в сторону тех счастливчиков, чьи уроки он просто игнорировал. Ее занятия часто были объединенными, и своими комментариями, подколками и насмешками Эрвин неизменно доводил девочек то до слез, то до смеха, мальчишки при нем страдали от стыда и осознания собственной неуклюжести. Зачастую урок заканчивался раньше времени от того, что дети впадали в ступор, будучи не в состоянии выполнить самого простого задания мисс Виодетт, затюканные градом злорадных насмешек.
   - Не соизволите ли вы все-таки ответить, господин Лэнст, что вы здесь делаете? - отчетливо повторила мисс Виодетт, голос ее знакомо задрожал от нарастающего гнева.
   - Заблудился, - ядовито ответил Эрвин, продолжая сидеть на полу, скрестив ноги и посасывая грязную ладонь.
   Весь его вид был один сплошной вызов порядку. Единственной поблажкой гимназическому стилю в гардеробе Эрвина была серая рубашка - она его вполне устраивала. Но уж, конечно, без всяких там галстуков и с неизменно закатанными рукавами. Длинные черные волосы его были небрежно перетянуты в хвост, в левом ухе сверкала небольшая серьга.
   - А это что? - учительница взглядом указала на стул с висящим на одном недокрученном шурупе приборчиком.
   - Понятия не имею, впервые вижу. Должно быть вентилятор, он, полагаю, необходим господину Скарентену для проветривания ног и... ну вы поняли, - мальчик смотрел снизу вверх с откровенной издевкой.
   Мисс Виодетт наклонилась и с предельной осторожностью отсоединила непонятную конструкцию. Повертела в руках, но смысл вещицы остался для нее загадкой.
   - Извольте следовать за мной, - сказала она и решительно двинулась к выходу.
   - Ага, побежал! Мне и здесь неплохо, - вслед ей выкрикнул Эрвин.
   Молодая учительница поняла, что терпение ее растянулось до предела, и если она сейчас же не сделает чего-то кардинального, то при следующем их столкновении, она уже будет всерьез готова к изощренной физической расправе. Мисс Виодетт стремительным шагом вернулась к Эрвину и изо всех сил решительно дернула его за руку. Чтобы не быть позорно проволоченным по полу, мальчик был поневоле вынужден подняться и, упираясь, но все же потащиться за мисс Виодетт. Ярость прибавила хрупкой женщине сил. Если бы идти было далеко, мальчик бы без сомнения вырвался, но мисс Виодетт всего лишь дотянула его до соседнего кабинета и втолкнула внутрь. По инерции просеменив еще несколько шагов, Эрвин уперся руками в учительский стол и остановился.
   Здесь шел урок арифметики пятого курса, у доски что-то писал мелом профессор Друктон - настолько милый и мягкий старичок, что на его уроках Эрвин, если и не занимался, то и срывать их без особой надобности не стремился. Профессор даже относился к неугомонному мальчику с известной долей симпатии. Сейчас он удивленно прервал речь и поверх очков окинул недоуменным взглядом ввалившуюся посреди урока странную пару.
   - Очень прошу простить меня, профессор, за подобное вторжение. Но пожалуйста, не могли бы вы предположить, что это за вещь, - мисс Виодетт протянула пожилому профессору непонятный приборчик.
   Профессор Друктон осторожно осмотрел конструкцию.
   - Откуда это у вас, молодой человек, - сделав верные выводы, обратился профессор к Эрвину.
   - Сам сделал, - буркнул Эрвин.
   - Вот как? Ну что ж, похвальная тонкость и аккуратность работы, - одобрил профессор, не питая при этом иллюзий насчет мальчика и нисколько не поверив его словам. - Но вот что это...
   Профессор попытался отогнуть небольшую пластинку.
   - Не трогайте, - закричал Эрвин.
   Но было уже поздно. Конструкция сработала. К счастью, профессор держал штуку так, что иголки ушли в пол, но шутихи вырвались с грандиозным шумом и фейерверком. Яркие огоньки, разбрасывая вокруг фонтаны искр, заметались по классу. Дети иступленно закричали, бросились прятаться под столы или закрывать головы руками. Помещение стремительно наполнялось дымом. Долженствующий вызывать восторги и праздничное настроение салют на этот раз породил лишь безудержную панику и вопли. Рождественское представление продолжалось с минуту. Наконец фейрверк затих, гимназисты вслед за ним тоже постепенно перестали орать.
   Несчастный профессор выронил злополучную игрушку и, прижимая ладонь к левой половине груди, пошатываясь и прихрамывая, поспешил из класса. До полусмерти перепуганная мисс Виодетт, тем не менее сумела сохранить остатки самообладания. Но ноги отказывались ее держать, руки тряслись, сердце бешено колотилось, и она вынуждена была опереться о стену.
   - Господин Блатт, - обратилась она к сидящему в первом ряду мальчику, - помогите, пожалуйста, профессору дойти до доктора.
   Мальчик с готовностью выскочил за дверь.
   - Так больше продолжаться не может, Лэнст, - от захлестнувшего негодования голос мисс Виодетт дрожал и срывался, лицо пошло красными пятнами, ладони сжались в кулаки с такой силой, что аккуратные отточенные ноготки практически протыкали кожу.
   - Я не хотел этого здесь, - выкрикнул Эрвин.
   - Ваша бессовестность и безнаказанность уже перешла все возможные границы, - не обращая внимания на его возглас, продолжала преподавательница. - С каждым днем вы ведете себя все более возмутительно. Я вынуждена требовать, чтобы ваши родители явились в гимназию, и я буду настаивать, чтобы они приняли самые решительные меры к обузданию вашего поведения.
   Молодая учительница остановилась перевести дыхание и натолкнулась на сумрачный взгляд Эрвина.
   - У меня нет родителей, - сквозь зубы процедил он.
   - Вот как? - в другое время трепетная учительница смутилась бы произнесенной мальчиком фразы, попыталась бы смягчить душевную рану, которую она могла невольно нанести ребенку своими словами; в другое время и с другим ребенком - но не сейчас. - Но кто-то же должен за вас отвечать? - жестко спросила она.
   - У меня есть официальный опекун, но он живет отдельно, - усмехнувшись, ответил Эрвин.
   - Вот и отлично. Я думаю, самое время вашему опекуну вспомнить о своих прямых обязанностях и заняться вашим воспитанием! - воскликнула мисс Виодетт и бросилась к учительскому столу.
   Эрвин слегка вытянув шею наблюдал, как изящная ручка учительницы быстро строчила что-то на листке бумаги. В классе повисла гробовая тишина, но в запале борьбы за справедливость мисс Виодетт окружающего не замечала. Она несколько раз сложила исписанный лист и, протянув руку в сторону Эрвина, затрясла бумагой перед его лицом.
   - Я решительно настаиваю, чтобы вы передали эту бумагу своему опекуну, и он незамедлительно связался с гимназией. Я намерена изложить ему все о вашем недостойном поведении и добиваться ответной реакции. Если же вы не передадите этот вызов, то следующий я уже буду не писать, а сама явлюсь требовать личной встречи! И клянусь, тогда уж я смогу убедить призвать вас к порядку.
   Словно завороженный Эрвин следил за трепещущим листком. Медленно, словно бумага могла обжечь или ужалить он протянул руку и вынул лист из дрожащей руки преподавательницы. Вопреки его ожиданиям, бумага не обожгла и не рассыпалась от его прикосновения. Он с недоумением повертел ее в руках.
   - А что, это неплохая мысль, - сказал он так тихо, что учительница едва его расслышала.
   Мисс Виодетт притихла, удивленная его словами.
   - Хорошо. Я даю слово, что сделаю все возможное, чтобы мой опекун получил эту бумагу. И не моя вина, если она до него не дойдет... А потом разбирайтесь сами.
   Мальчик взглянул в глаза учительнице, ехидство в его взгляде сменилось какой-то недетской серьезностью и даже непонятной мрачной угрозой. Мисс Виодетт опешила и не нашлась, что ответить. Эрвин же аккуратно положил сложенный лист в задний карман неформенных брюк и, не сказав больше ни слова, покинул аудиторию. В классе все еще стояла тишина. Мисс Виодетт недоумевающе пожала плечами.
   Под аккомпанимент раздавшегося в этот момент мелодичного звонка, возвещающего конец урока, молодая преподавательница изящных манер спешно простилась и заторопилась в сторону административного корпуса. Сейчас ее больше всего волновало самочувствие бедного профессора Друктона, которого она так неосмотрительно подставила в прямом смысле под пули.
   К счастью, все обошлось. Профессор, выпив успокоительные капли, уже сидел в глубоком кресле в общей преподавательской комнате и, обмахиваясь словно веером журналом для оценок, посмеиваясь, рассказывал окружившим его коллегам об очередной выходке "ужаса гимназии". У мисс Виодетт камень с души свалился.
   - Ну что, милочка, чем закончилась сегодняшняя история и с чего началась, кстати? Я вижу, у вас пока еще нервы покрепче, чем у меня, старика, - добродушно засмеялся Друктон.
   - Я бесконечно рада, что с вами все в порядке. Я так сожалею о произошедшем и о том, что вмешала вас в это. Простите, пожалуйста, но до господина директора я бы Лэнста просто не дотащила.
   - Ничего-ничего, - успокоил ее профессор.- Не думаю, что директор похвалил бы вас за устроенный фейерверк у него в кабинете. Так чем же дело закончилось? Все живы?
   - Живы. А я вызвала на встречу опекуна Эрвина Лэнста. И честное слово, не понимаю, почему вы до сих пор не требуете от него оказать самое решительное влияние на своего воспитанника, если уж у мальчика нет никого родных! Или через суд требовать лишения опекунства, если он не собирается этим заниматься!
   Профессор перестал обмахиваться, кто-то за спиной мисс Виодетт сдавленно вскрикнул, а стоящая рядом преподавательница литературы у девочек прикрыла рот рукой и испуганно посмотрела на мисс Виодетт. В учительской повисла такая же тишина, как давеча в аудитории пятого курса.
   - Н-да..., - как-то крякающе произнес профессор Друктон, - ну вы, милочка, даете. Вы что не знаете, кто его опекун?
   - Господи, вы работаете здесь без году неделю, а решаетесь делать такие вещи. Вы, иностранка, рискуете делать то, на что не осмелился бы, будучи в здравом уме, ни один гражданин Отнии! Вы бы хоть с бывалыми людьми посоветовались, - простонала преподавательница литературы.
   Мисс Виодетт оглянулась. Все смотрели на нее как на зачумленную - со страхом, жалостью и сочувствием. Сердце учительницы сжалось в недобром предчувствии, но она продолжала храбриться.
   - Да будь его опекун хоть самим королем, он должен выполнять свои обязательства! - воскликнула она и в поисках поддержки вопросительно оглядела всех своих коллег по очереди.
   - И вы, зная это, осмелились составить вызов?! - поразился профессор Друктон.
   - Зная что?
   - Зная, что официальным опекуном юного графа Эрвина Лэнста является Его Величество наш благословенный король ХанесемШ?
   Затравленно бегая взглядом по сторонам, учительница лишь смогла прошептать:
   - Я не знала...
   И ее молодой крепкий организм все-таки решил, что на сегодня с него достаточно потрясений, и милостиво отправил свою хозяйку в глубокий обморок.
   Когда мисс Виодетт пришла в себя, учителей в преподавательской комнате не было. Она лежала на просторном диване, под голову была упредительно подложена подушка, а напротив, в том самом кресле, где недавно сидел профессор Друктон, сейчас расположился директор гимназии господин Пачмен. Он тщательно выжимал над стоящим на полу тазиком с водой мокрое полотенце, готовясь сменить то, что накрывало лоб мисс Виодетт. Заметив, что молодая женщина пришла в себя, директор прекратил свое занятие и опустил полотенце обратно в воду. Небрежно стряхнув с ладоней остатки воды, он пощупал пульс учительницы и удовлетворенно кивнул.
   - Все в порядке, - констатировал он. - Но вы, мисс Виодетт, пока не вставайте.
   Господин Пачмен поднялся и, заложив руки за спину, принялся мерить шагами комнату. Это был высокий представительный мужчина лет шестидесяти. Он занимал пост директора Кенстраст-гимназии уже почти двадцать лет, придя к этому престижному месту нелегким и достойным путем честного труженника, начиная сорок лет назад с должности простого преподавателя в провинциальном городишке. Неизменно спокойный и выдержанный он, казалось, давно должен был приобрести мощный иммунитет к конфликтам и иметь необыкновенно устойчивую нервную систему, ежедневно находясь под непрекращающимся обстрелом с одной стороны заносчивых, часто невоздержанных родителей-аристократов с их вечными претензиями, с другой затравленных учителей с истерзанными нервами, с третьей постоянно давящих своими требованиями, инструкциями, ограничениями и отчетами вышестоящих органов. Он неуклонно отстаивал интересы и защищал свой маленький, придирчиво собранный им самим коллектив учителей, таких же фанатиков своего дела, как и он сам. Сейчас им угрожала очередная напасть. Директор остановился посреди помещения и, как обычно, когда сильно нервничал, несколько раз с силой провел ладонью по голове, приглаживая остатки волос. Возможно, эта привычка в немалой степени способствовала тому, что волос оставалось с каждым годом все меньше - нервничать господину Пачмену приходилось постоянно.
   - Я не стану выговаривать вам, мисс Виодетт, за ваш неразумный поступок. Сделанного не вернешь, а вы, как мне кажется, все и так прекрасно поняли, - начал директор. - Немного для информации, раз вас угораздило остаться единственным несведущим человеком в гимназии (уж не знаю, как я умудрился упустить эту информацию для вас): опекуном графа Лэнста, действительно, является наш великий государь. В свое время это был чисто юридический жест доброй воли со стороны нашего короля, и, насколько мне известно, более его величество никакого внимания к жизни и судьбе своего воспитанника не проявлял. Хорошо это или плохо для нас и для самого мальчика - это мы сейчас обсуждать не станем. По крайней мере, ситуация была стабильная. Вы же своим необдуманным письмом можете нарушить это равновестие.
   - Но ведь мальчика уже выставили из нескольких школ.
   - Вот именно - выставили, - с нажимом сказал директор. - Выставили, а не привлекали и не тревожили по этому поводу королевскую особу. Боюсь, что и нам пришлось бы в скором времени поступить также. Горестно, конечно, признавать свое бессилие. Да и деньги, прилагаемые к нему, в гимназии надо признать были не лишними. Но, принимая мальчика, я переоценил наши силы. Возможно, со временем мы бы и совладали с ним, но на меня начинают очень, очень сильно давить родители, они уже закидывают жалобами министерство. А уж что будет теперь...
   Директор выразительно замолчал.
   - Может, все обойдется? - робко предположила мисс Виодетт, принимая сидячее положение. - До Его Королевского Величества бумага просто не дойдет...
   - Может, может... Но я бы не стал слепо полагаться на случайность или надеяться на милость и понимание нашего государя. Вы помните судьбу Минтской общеобразовательной школы?..
   Мисс Виодетт горестно кивнула. Руководство Минтской школы, одной из множества школ второго по размеру после столицы города Отнии, придя в отчаяние от непродуманной по их мнению обязательной учебной программы, от несоответствующего труду уровня оплаты, от засилья всевозможных инструкций, требований и контроля, решилось, перепрыгнув через голову министерства образования, напрямую, представить свои жалобы Его Величеству ХанесемуШ - "милостивому и справедливому". В результате, по высочайшему королевскому указу, ссылаясь на неспособность заведения организовать подобающий учебный процесс, в течение четырех месяцев школа была полностью расформирована, ученики распределены меж близлежащими учебными заведениями, администрация и преподаватели уволены, здание перешло в ведение министерства образования и на данный момент сдавалось в аренду какой-то частной фирме.
   - Нашей гимназии, конечно, вряд ли грозит расформирование, но наказание может последовать нешуточное, - директор снова пригладил многострадальную прическу. - А вот нам с вами, мисс Виодетт, светит в лучшем случае увольнение. Дай бог, чтобы без лишения возможности работы по специальности, штрафов или еще чего похуже...
   - Какая же я дура! Простите меня, пожалуйста, господин Пачмен, - прошептала мисс Виодетт, понимая, что своим поступком, возможно, поставила большой жирный крест на карьере и судьбе уважаемого человека; у нее самой вся жизнь впереди... - Наверно, самым лучшим будет потребовать записку у Лэнста обратно?
   - Именно этим мы с вами сейчас и займемся, мисс. И приложим все свои способности и всю свою силу убеждения, чтобы уговорить, - директор сделал удар на последнем слове, - мальчика вернуть письмо. Но вне зависимости от результата, нам придется через какое-то время отчислить Эрвина. Боюсь, что после этого случая мы проиграли вчистую и больше не сможем с ним справляться. Особенно в том случае, если он отправит письмо, но записка не достигнет адресата. Мальчик почувствует себя абсолютно безнаказанным, - директор рассуждал вслух, меряя шагами комнату. - Как вы себя чувствуете, мисс Виодетт? - спросил он и, убедившись, что женщина пришла в норму, сказал: - Я пошлю за юным графом. Надеемся, он соизволит явиться...
  
   Посыльный нашел Эрвина Лэнста в его аппартаментах, как обычно нарушающим гимназический распорядок - в дневное время гимназистам категорически запрещалось без острой на то необходимости находиться в помещениях для сна.
   По обычаю компании из трех гимназистов предоставлялось в распоряжение две небольшие, но достаточно уютные комнатушки - гостиная и крохотная спальня, с трудом вмещающая в себя три кровати. Несмотря на напряг с жизненным пространством, кровати тем не менее были разгорожены раздвижными легкими ширмами на персональные зоны. Существовали, конечно, комнаты предусмотренные и на двоих и даже на единоличное владение - но это уже для привилегированных случаев. Эрвин не считался особым в том смысле, которое требовало бы уважительного с ним обращения.
   И все-таки спальня днем была единственным местом, где можно было уединиться. Эрвин, не удосужившись даже снять обувь, развалился на своем ложе и задумчиво крутил в руках злополучную записку. Ему было страшно. Это был не страх наказания, такая мысль даже не посетила его необузданную голову, настолько крепко он был уверен в своей безнаказанности. Томило предчувствие, что сия маленькая бумажка способна кардинально изменить его судьбу. До смерти осточертела одинокая жизнь в поместье с подобострастными слугами, осточертели школы со своей казарменностью и подчиненностью порядку, осточертело все это однообразие. При этом так же безмерно страшила вероятность снова быть кинутым, оказаться никому не нужным и на этот раз уже окончательно и навсегда.
   Он почти не помнил своих родителей. Но понимая разумом, что виновницей их разлуки стала злодейка-судьба, несчастный случай, мальчик злился на покойных отца с матерью за то, что они бросили его совершенно одного на свете. Неосознанная, но глубоко пустившая корни детская обида. И пока фигура опекуна, кем бы он ни был, хоть иллюзорно маячила где-то в его жизни, оставалась надежда, что он кому-то нужен, что хоть кто-то интересуется его судьбой. Хотелось верить, что король помнит о нем, просто такой уж важный и занятой ему достался опекун, которому все недосуг заниматься воспитанием лично. Эрвин уже не помнил, с какого момента он в тайне от всех начал собирать все подряд, что хоть как-то было связано с Его Величеством королем Отнии Ханесемом Ш - фотографии, вырезки из газет и журналов, записанные на слух из телевизора фразы и даже подписи под законодательными актами. Вещей скопилось немало, и все было надежно спрятано в тайнике....
   Ему просто некогда... Но все изменится, стоит напомнить о себе. Чем он хуже других детей? Если же эта записка будет равнодушной королевской рукой (он не догадался даже предположить того, что послание возможно не достигнет адресата, не пройдя фильтра строгой предварительной секретарской цензуры) отправлена в мусорное ведро, тогда... Эрвин не мог решить, на что же будет похож подобный крах всех его надежд. Он, разумеется, вообще не думал такими сложными причинно-следственными связями и не раскладывал свои мысли и ощущения по полочкам. Он был всего лишь маленький мальчик, который теребил в руках исписанный листок, в сотый раз перечитывая начертанные там официальные фразы, и просто до колик в животе страшился неизвестности...
   Как и следовало ожидать, со злорадной ухмылкой выслушав все убеждения, просьбы, обещания и задабривания господина директора и мисс Виодетт, записку Эрвин им не вернул. Была пятница, и вечером гимназисты разъехались по домам, а в понедельник Эрвин мстительно подтвердил, что письмо ушло по адресу. Дальнейшее от него не зависело.
   Все, что смогла предпринять администрация гимназии, это послать вслед записке в секретариат королевского двора свое письмо с максимально убедительными извинениями-объяснениями, с просьбой проигнорировать возможно полученное уже канцелярий недоразумение-вызов. Оставалось молиться и надеяться на лучшее.
   Целую неделю на Эрвина не поступило ни одной жалобы ни от наставников, ни от преподавателей. Он по прежнему посещал только те занятия, которые хотел, и делал на них то, что считал интересным, но по крайней мере не лез на конфликты. На уроках мисс Виодетт мальчик молча сидел в стороне, одаривая ее время от времени сумрачными взглядами.
   К следующему понедельнику Эрвин уверился, что отправленное письмо было проигнорировано. Озлобленный и мрачный вылез он с утра из доставившего его в гимназию автомобиля и, отгородившись от мира поднятым воротником и глубоко натянутой шапкой с большим козырьком, закрывавшим пол-лица, направился в сторону своего учебного корпуса.
   - Эрвин, привет, - прорвался через его защиту жизнерадостный голос.
   Высунув из-под шапки один глаз, Эрвин оглянулся. Ник приветливо махнул ему рукой. Но его улыбающееся добродушное лицо вызывало сейчас лишь раздражение. Эрвин отвернулся, и поглубже засунув руки в карманы плаща, продолжил свой путь.
   - Что, хвостик, отбросила тебя ящерка, - услышал он.
   Слова были обращены к Нику. Довольно добродушно и беззлобно. Но подействовали на Эрвина словно искра, взрывом сминая преграды перед сдерживаемым отчаянием и обидой. Эрвин резко сдвинул шапку на затылок и развернулся. Он увидел перед собой противника, которому суждено было расплатиться за всех. Легкая насмешка на лице "злодея" - аккуратного светловолосого парня года на три старше Эрвина - показалась хищным оскалом. Взметнувшийся кулак опустился в самый центр ухмыляющейся физиономии. Не ожидавший такого остервенелого нападения парень даже не сообразил дать отпор, лишь прижал обе ладони к лицу. Следующий удар он получил в незащищенный живот, согнулся пополам и упал на камни. Когда Эрвин успел выдернуть из земли штакетник от расположенной рядом цветочной клумбы, он и сам не заметил. В уже занесенные над головой для удара руки разом вцепилось несколько человек. Подоспевшие наставники вывернули дубину из сведенных яростью ладоней. Вдвоем они с трудом удерживали извивающегося словно змея мальчишку.
   Товарищи помогали подняться с земли несчастной жертве.
   - Очумел что ли, недоумок?! - выкрикнул парень, растерянно глядя на свои покрытые кровью ладони и нежно дотрагиваясь до распухающего прямо на глазах носа.
   Эрвин забился еще сильнее, но воспитатели держали крепко.
   Спустя два часа насилу напичканного успокоительным, задавленного воспитательными вразумлениями, Эрвина наконец оставили одного в небольшой палате гимназического лазарета. Едва за последним санитаром закрылась дверь, мальчик уткнулся лицом в подушку. Слезы полились полноводной рекой, не сотрясая тело рыданиями - молча, неудержимо, не растапливая комок в горле, не принося облегчения.
  
   Выслушав удручающее сообщение о драке, господин Пачмен схватился за голову. До настоящего момента все выходки Эрвина хотя и имели порой плачевные последствия, но никогда не носили заранее продуманно жестокого и злобного характера. Скорее зашедшими непредусмотренно далеко шалостями. Но теперь...
   - Готовьте, пожалуйста, документы на отчисление, - вздохнув, сказал господин директор секретарю.
  
  
   *******
   Голос министра социальных дел звучал монотонно, и мысли начали рассыпаться. Ничего нового сказано не было. Пересыпание из пустого в порожнее все тех же проблем.
   - Всё, совещание закончено, - неожиданно резко бросил государь Отнии и, не поднимая головы, исподлобья кинул краткий взгляд на министра.
   Пожилой, довольно тучный мужчина захлебнулся последней фразой и, судорожно кашлянув, оборвал себя на полуслове. Аккуратно закрыл папку с бумагами. Душевное состояние их великого правителя сегодня явно оставляло желать лучшего. Гадать, что на сей раз послужило источником - безнадежное дело. Хандра преследовала государя в последнее время все чаще и чаще.
   Состав высочайшего королевского совета - все двенадцать советников-министров и герцог Норим,- спешно поднялись со своих мест и склонились в почтительных поклонах. Все здесь строго подчинялось этикету и по глубине поклонов можно было доподлинно судить о степени важности и приближенности к верхам. Герцог лишь склонил голову, ибо в отсутствие прямого наследника он на данный момент был ближайшим претендентом на трон.
   Поступок Его королевского величества хотя и был неожиданным, но не вызвал у привычных к странностям королевских особ членов совета ни удивления, ни уж тем более дерзновенной попытки возмущения. У многих из них еще свежо в памяти было воспоминание о том, как отец нынешнего правителя благословенный король Куман завершил особо доставшее его заседание совета при помощи обыкновенного огнетушителя - присутствующие, а среди них было немало и тех, кто и по сей день находится на том же посту, не забудут этого до конца своих дней. Король Ханесем Ш пока не позволял себе подобного обращения с ближайшими помощниками, но прекращал совещения внезапно и решительно уже не в первый раз. И у советников появлялся прекрасный повод поспорить, выбирая из ряда послуживших тому причин: либо их повелитель уже принял решение по обсуждаемому вопросу, либо проблема ясна и ему нужно время на обдумывание перед оглашением приговора, либо данный вопрос монарху неинтересен и дальнейшему обсуждению не подлежит. Возможным было и то, что проблема не столь спешна, а завладевшее государем уныние не дает ему заниматься подобными мелочами.
   Впрочем, не стоит наводить напраслину. Нынешнего правителя страны ни в коем случае нельзя было обвинить в пренебрежении своими обязанностями. Ни одна мало мальски серьезная государственная проблема не избегала его высочайшего внимания.
   И неизменно терпеливо и сдержанно выслушивая все мнения и стороны, в спорных случаях позволяя на королевских советах разгораться нешуточным словесным битвам, доходящим иногда до криков и оскорблений министрами друг друга, поддерживая и поощряя разумные дебаты, - судьбоносные решения государь принимал всегда единолично. И горе тому, кто после оглашенного вердикта, попытался бы продолжить спор. После пары таких случаев, повлекших за собой мгновенную отставку дерзнувших, оставшиеся усвоили урок и подобного себе не позволяли.
   Его Величество ХанесемШ Арвест Воулерт абсолютный монарх Отнии был еще достаточно молод, лишь несколько месяцев назад, привычно пышно всей страной отпраздновав очередную годовщину своего рождения, он перешагнул возраст Христа. Но за плечами уже десятилетие единоличной власти. Десятилетие, за которое верноподданные уже успели изучить тяжелый непредсказуемый нрав короля и привыкнуть к крутым поворотам его решений. Или думали, что изучили и привыкли. Кто достоверно мог сказать, что скрывается за светской улыбкой, прячущейся в густоте бороды и усов, или в стремительном взгляде карих глаз? Ни один человек на свете не смог бы похвалиться, что сумел проникнуть в душу правителя Отнии или даже просто прикоснуться к ней.
   Всегда у всех на виду, но настолько высоко и неприступно, что снизу можно было только, до боли закинув голову вглядываться, теша себя иллюзорной близостью к его стопам. Но не к душе...
   Кивнув головой в ответ на почести, государь порывисто поднялся и широким шагом покинул зал советов.
   Глашатаи, до минимума скомкивая подобающую фразу, едва успевали возвещать о появлении монарха, когда тот стремительно, чрез широко распахивающиеся перед ним двери из зала в зал, пересекал свой дворец. Не глядя по сторонам, он тем не менее замечал все. Поклоны, поклоны, реверансы, выставляемые ему на обозрение лысые затылки, пышные шевелюры, замысловатые прически... Ни одного лица... Повелитель вышел на парадное крыльцо. Ледяной ветер кинулся ему навстречу, заставив остановиться и отвернуться, пряча лицо от бешеной атаки первого снега. Ветер не отвешивал поклоны, но и монарх не склонится перед природой - король Ханесем вскинул голову, с болезненной радостью принимая нападки стихии... Правда, глаза при этом все-таки пришлось прикрыть. Дешевая показуха... Он в душе язвительно посмеялся над собой: "Нашел достойного противника!"
   Хорошо было его древним предкам - легко было проявить себя в бесконечных приличествующих монархам войнах и распрях, борьбе за троны и владения. Имена королей древности дивили разнообразием - от МехонаI Великого до Раене Бесславного. Кем останется в истории он - Ханесемом Третьим Никаким или отличительным станет лишь какой-то внешний признак, типа Мена Длинноносого? Всё теперь считается цивилизованным решать мирно и дипломатически, шпионами, тайными агентами и политическими интригами. Как можно в таких условиях проявить себя как личность, как заставить людей поверить в него?
   Десять лет назад, едва взойдя на трон, он был готов перевернуть мир, исправить все чужие ошибки и недочеты. Молодость кипела в нем, заставляя бить себя в грудь - вот уж я...! Но все оказалось уже придумано и продумано. Отец передал Ханесему крепкое и стабильное государство с компетентным советом министров, где каждый действительно знал свое дело. Абсолютная монархия на деле обернулась лишь надзором за самостоятельной работой сложного механизма - тут смазать, там подправить, здесь заменить испорченные детали. Нет, конечно, слово и решение монарха по-прежнему непререкаемо и свято, но молодой король был достаточно умен, чтобы не ставить палки в колеса собственной машине и не чинить часы топором. Единственное, что не отдал он на волю министров, в чем принимал самостоятельные решения по самым мелким вопросам, была армия. Армия должна подчиняться только своему государю - в этом у него не было ни малейшего сомнения. Даже в мирное время, когда все заботы ограничены лишь ее пропитанием, содержанием и обучением.
   Никто не замечает мастера, когда машина работает исправно.
   И все чаще стали поднимать голову и высовываться из глубоких подполий левые организации, призывающие к свержению бесполезной в их глазах монархии, советующие королю подвинуться, уступая власть парламенту и демократии. Тут и там возникали тайные общества, пропагандирующие эфемерную свободу. А чем оно лучше? Тем что власть уйдет от одного лица, и разделится на множество кусочков? Тем что эти обглоданные кусочки будут постоянно передаваться из рук в руки, и каждый будет откусывать себе. Пока МОЯ страна, земля, Родина не превратится в государство. Государство без государя. Дом превратится в общежитие. Как большинство стран, окружающих маленькую гордую Отнию. А его народ упрямо желает быть как все.
   Нет, он будет держать власть, не потому что это нужно ему,... ну не только поэтому..., а потому что так правильно. Но для этого его страна должна быть самой лучшей, народ самым счастливым, правление справедливым... Господи, какая патетика, какая экспрессия! Но народ всегда недоволен. Достижения не замечаются, ошибки возводятся в ранг его личных человеческих недостатков. Очень трудно создавать лучшее, стараясь не обрушить хрупкого равновесия. И все это под критическим надзором как своего народа, так и окружающих стран, с нетерпением голодного хищника в засаде ждущих малейшую оплошность, ехидно посмеивающихся, если случается оступиться, и втаптываюших, втаптывающих поглубже в грязь.
   Достойно сражаться оставалось лишь с природой. На севере страны под гнетом стихии горы опять обрушили лавины на небольшие подгорные селения. Гибнут люди. И все привычно винят в этом своего государя. Но все, что было в силах властей, уже сделано - опытным министрам не требовалось королевского приказа, лишь согласия, - направлены спасатели, отправлена помощь. И даже жители были оповещены заранее о возможных оползнях, и не его вина, что понадеявшись на авось, люди остались.
   Хотелось самому броситься на завалы, рукой сказочного богатыря отшвыривать валуны, своей грудью останавливать стихию. И разумеется, он поедет. И будет вынужден, находясь в полной безопасности, в окружении бдительной охраны и предупредительных слуг, произносить сочувственные речи, справедливой рукой карать виновных, щедрыми горстями отмеривать помощь. Возможно, ему даже покажут нескольких пострадавших, отведут в неправдоподобно чистую больницу... Это только в в древних сказаниях король мог скакать на своем добром лихом коне впереди войска с мечом наголо...
   Все яростнее нападал ветер, острые льдинки замерзшего дождя кололи лицо. Кто-то набросил на королевские плечи меховую накидку. Закутываться молодой монарх не стал, с наслаждением чувствуя как коченеют руки, как стекают по лицу ледяные капли... Как хотелось просто закричать во весь голос, устремляя вопли в это холодное бездушное небо!
   Так и становятся тиранами - от избытка сил, которым нет выхода, от избытка власти, закованной в узкие рамки, от осознания своей мощи, до которой никому нет дела, от... отчаянного, разрывающего душу одиночества на вершине величия.
   Король Ханесем развернулся. В трех шагах неподвижно застыли два гвардейца, ставшие настолько обыденными, что их присутствие уже не замечается. Чуть поодаль тоже застыла, но уже от холода, небольшая кучка особо ретивых придворных, считающих своим долгом почаще попадаться на глаза королю, лишний раз отметить свое почтение, чтобы... Чтобы что? В чем состоит такая особенная привлекательность в близости к королевской персоне? Даже если это лишь пыль, опадающая с его плеч, лишь отблеск королевского сияния.
   Главы окружающих стран, помешанные на своей демократии, прославляющие народовластие, - почему же даже им так льстит внимание абсолютного монарха маленькой страны? Почему каждый из них, у кого есть хоть малейший шанс, настойчиво пытается навязать королю Отнии знакомство со своими неизменно восхитительными дочерьми, племянницами, подругами?
   Королева... Его королевству... королю необходима королева. И наследник. Этот вопрос с каждым днем все чаще поднимают советники, терпеливо предлагая одну кандидатуру за другой. Они опять правы. Необходимо. Правильно. И... появится хоть один человек, с которым можно будет разделить вершину. Может быть. Если кандидатура будет удачна.
   ХанесемШ со злорадством отметил красные носы и посиневшие губы придворных. Ни один из них не успел надеть подходящей одежды, спеша проявить свое почтительное рвение и выскочив под промозглость поздней осени вслед за государем. А теперь не смели даже пошевелиться поэнергичнее, чтобы согреться, боясь нарушить размышления повелителя. Лишь слегка притоптывали ногами да украдкой потирали ладони. Едва король повернулся к ним, все снова дружно спрятали свои носы, явив взору монарха промокшие затылки с испорченными прическами. У кого таковые были.
   Один. Высоко над всеми. У всех на виду.
   Может, действительно, уйти? Пусть будет, скажем, та же конституционная монархия. И короля станут просто любить как местную достопримечательность. И станет он нормальным человеком...
   Не дождётесь!
   Привычным движением руки государь подозвал к себе секретаря - единственного человека, кроме стражи, находящегося здесь по долгу службы и посему не нашедшего ничего зазорного в том, чтобы улучить возможность и доставить себе теплый плащ. Остальным ХанесемШ велел немедленно убираться. Свита поспешно попятилась, втягиваясь обратно во дворец. Король, не спеша, направился вглубь парка.
   - Если на сегодня нет больше срочных дел - остальное отмените, - не оборачиваясь, бросил правитель секретарю.
   - Слушаюсь, Ваше Величество, - кивнул секретарь, немного замялся, но чувствуя гнетущее настроение повелителя, решил развеять его, направить мысли государя в иное, не столь мрачное, русло и продолжил. - Позволит ли мой великий государь развлечь его забавным происшествием?
   - Говорите, - довольно холодно разрешил правитель.
   - Изволит ли Ваше Величество помнить аварию, произошедшую девять лет назад, в которой погиб граф Фраут Лэнст?
   Столь неожиданный вопрос застал короля врасплох, но достиг своей цели - он спустился с небес на землю, отвлекся от глобальных вопросов и заинтересовался.
   - Нет, - легкое удивление мелькнуло в его голосе - всерьез ли полагает секретарь, что монарху полагается помнить подобные события.
   - Авария произошла девять лет назад на горном перевале Витраба. Королевская охрана вашего величества проявила излишнюю ретивость при освобождении дороги королевскому кортежу, находящийся за рулем граф Лэнст не успел справиться с управлением на щебенке, уступая путь, и...
   - Я помню, - раздраженно оборвал король, пока ничего забавного он в сообщении секретаря не находил.
   Он, действительно, вспомнил. В свое время пресс-службы двора постарались замять этот инцидент, списав все на неосторожность водителя и, не вдаваясь в подробности, представили произошедшее так, будто авария произошла еще до прохождения королевской колонны, и охрана, к великому сожалению, прибыв постфактум, не успела и не имела возможности ничего предпринять для спасения людей. Все, находящиеся в автомобиле погибли мгновенно - граф, его молодая супруга, управляющий графа и пожилая прислуга графини. Истинная информация не попала даже в архивы, все виновные и свидетели немедленно были уволены - правда, с немалым содержанием - запуганы и отправлены в такую глушь без права возвращения, где даже попытайся они о чем-либо рассказать, над их словами бы только посмеялись.
   Но доверенному личному секретарю отнийского монарха полагалось быть надежным хранилищем порядочного количества всевозможных тайн и событий, он обязан знать и помнить обо всем. Поэтому он продолжил ненавязчиво напоминать, пересказывая события девятилетней давности.
   - После гибели графской четы у них остался трехлетний сын, по счастливой случайности в тот день не сопровождавший родителей в поездке. Никого из близких родственников у мальчика не осталось и Вы, Ваше Величество, в высочайшем милосердии своем взяли на себя заботу о маленьком графе и объявили себя его официальным опекуном.
   Правитель легким кивком показал, что и это он теперь вспомнил. Девять лет назад он был еще полон великих замыслов и стремлений улучшить мир. Он искренне переживал случившееся и пытался по возможности смягчить последствия. Он и тогда уже ко всему подходил ответственно и тщательно выбирал нового управляющего в имение Лэнстов, и даже некоторое время честно интересовался судьбой маленького графа, требуя отчетов и донесений. Но потом более серьезные проблемы отодвинули это на второй план, третий, десятый... И ХанесемШ теперь не сразу вспомнил то небольшое для него происшествие.
   Мысли опять потекли не туда, и король с трудом заставил себя вникать в то, что продолжал говорить секретарь.
   - Молодому графу Эрвину Лэнсту сейчас двенадцать лет. Он учится в Кенстраст-гимназии - престижное заведение для отпрысков знатных семейств, хотя и, говорят, не сильно отличающееся по уровню образования от лучших спецшкол для обычных детей.
   - Опустите пока эти подробности, - велел государь, - покороче.
   - Слушаюсь, Ваше величество. Так вот: мальчик отличается неуемным характером и излишней... как бы сказать... энергией. Словом, вас, Ваше Королевское Величество, как официального опекуна мальчика, вызывают в школу для беседы по поводу безобразного поведения вашего воспитанника.
   - Что?!
   Король резко остановился и воззрился на секретаря. Он был настолько огорошен, что не смог сдержать эмоций. Хорошо, что никто кроме верного помощника не видел повелителя в этот момент. Вид у него был, как бы непочтительно это ни звучало, довольно глупый: глаза широко раскрылись, на лице блуждала бестолковая усмешка. Он не знал то ли гневаться, то ли смеяться подобной дерзости.
   Секретарь удовлетворенно улыбнулся, пряча улыбку под легким наклоном головы.
   - По всей видимости, написавшая данный вызов преподавательница не имела ни малейшего понятия, кому именно она его адресует. Поскольку почти сразу вслед за этой запиской последовало письмо от руководства Кенстраст-гимназии полное извинений, раскаяния, просьб о прощении, обещании наказать имевшую наглость учительницу..., ну и все как положено. Я позволил себе передать эту нелепость Вашему величеству с единственной целью развлечь и позабавить.
   - Позабавить... - задумчиво произнес ХанесемШ, взяв себя в руки. - А как первая записка попала к вам?
   - Она поступила вместе с обычными еженедельными отчетами от королевского управляющего именьем графа Лэнста. Правда, сам управляющий утверждает, что видит записку впервые. Я не придал бы ей вообще никакого значения, если бы не последовавшее за ней извинительное письмо. Письмо пришло напрямую в секретариат.
   - Значит первую записку подкинули в бумаги управляющему... Кто? Мальчик? Зачем?.. Я хочу довести эту забавную историю до конца. Пусть написавшая записку учительница и молодой граф явятся во дворец. Я хочу с ними побеседовать.
   Решение было спонтанным, подсказанным изъясняющимся не очень внятно внутренним чутьем.
   - Как будет угодно Вашему Величеству, - в голосе секретаря явственно послышалось недоумение.
  
   Во вторник днем директор Кенстраст-гимназии господин Пачмен вызвал мисс Виодетт к себе в кабинет и молча протянул ей вскрытый голубой конверт украшенный золотыми королевскими вензелями и печатями. Это было официальное приглашение на королевскую аудиенцию на следующее утро.
   Такой же конверт королевский управляющий Вуттонским графством переслал в тот же день и Эрвину.
  
   ********
  
   По случаю приглашения на аудиенцию в королевский дворец Эрвина срочно отправили из гимназии домой в поместье. Оставшийся вечер и все следующее утро замок графа Лэнста походил на сумасшедший дом в день переезда. Мальчика дергали, мыли, одевали-раздевали и снова одевали, приводили в порядок, будто принесенного в дом грязного уличного котенка, а не аристократическую особу и помимо того своего хозяина. Разве что кипятком не ошпаривали для достижения полной стерильности и золотом не обволакивали словно драгоценный камень оправой.
   В тот же вечер в замок приехал директор Кенстраст-гимназии господин Пачмен и до самого отхода ко сну преследовал Эрвина наставлениями и уговорами вести себя на приеме прилично, упрашивал не подвести гимназию, как бы плохо молодой граф к ней ни относился, и по-возможности не навлечь гнев великого государя ни на себя, ни на вложившее в него столько силы учебное учреждение. Эрвин все сносил безропотно и безучастно - позволял слугам крутить себя и делать с собой все, что заблагорассудится, молча выслушивал поучения директора, изредка кивая, чтобы тот только отстал. Мальчик впал в прострацию. Лишь когда Ханна попыталась со слезами на глазах уговорить Эрвина подстричься или хотя бы укоротить волосы, он уперся рогом, и все причитания заботливой нянюшки пропали втуне.
   Ночью он так и не лег спать. Промучавшись пару часов, Эрвин забрался с ногами на подоконник и до рассвета просидел, наблюдая за беспрерывно меняющимся небом. Мысли крутились в голове, сталкивались и расползались в такт тучам, которые то позволяли звездам сверкнуть яркими огоньками, то закрывали собой малейшие проблески света, но никак не складывались в стройные осмысленные ряды.
   С утра суматоха в доме пошла по-новой.
   Пришел в себя мальчик только в машине, мчащей его в сторону королевского дворца. Неожиданно он абсолютно успокоился и расслабился. Что будет, то будет, а главного он добился - заявил о себе. Эрвин стянул с шеи ненавистный галстук, скинул пиджак и бросил его под ноги. Потом вытащил из ящичка свой запас - джинсы и соответствующую обувь - иногда, чтобы не затевать ненужные споры с нянюшкой, единственным человеком на свете, которого он берег, любил и старался по-возможности слушаться и не обижать, Эрвин выезжал из своего замка в положенной форменной гимназической одежде и переодевался уже по ходу движения. Это же он проделал и на этот раз. А пока неуклюже менял брюки, елозил на заднем сиденье автомобиля, окончательно испортил прическу, в которую Ханна попыталась уложить его вызывающе длинные лохмы. Пожилой водитель осуждающе покачал головой, встретившись с молодым хозяином взглядом в зеркале заднего вида.
   На территорию окружающего королевский дворец парка сквозь массивные кованые ворота автомобиль пропустили без задержек, и еще почти десять минут они лавировали по усыпанным гравием дорожкам парка, огибая многочисленные позолоченные фонтаны, еще работающие несмотря на угрожающие заморозки, пышные клумбы и невысокие кусты, которые опытные садовники даже поздней осенью заставили радовать глаз разноцветьем незабываемого, колыхаемого ветром живого ковра.
   Сам дворец представлял собой множество белоснежных башенок и шпилей, воздушно устремленных в небеса. Как выглядит дворец с этого ракурса Эрвин до этих пор видел только на фотографиях и картинах, тогда как с противоположной стороны, к которой примыкал доступный общественности сад, он бывал неоднократно как по собственной воле, так и с нередкими школьными экскурсиями-прогулками. Там же находилась дворцовая площадь, на которой проходили праздничные парады, и туда же соответственно выходил парадный балкон, с которого великий государь приветствовал народ и наблюдал за проходящими торжествами.
   С противоположной стороны строение тоже нависало помпезностью, но в то же время не казалось столь претенциозным, и даже создавало впечатление покоя и умиротворенности. От главного здания расходились два крыла, охватывающие прибывающих во дворец словно крылья белоснежного ангела встопорщенные перьями нежных башенок и выступов.
   На высоком парадном крыльце, куда можно было въехать на машине прямо к высоким дверям, Эрвина встретил лакей в цветастой ливрее и поклоном предложил следовать за собой. Шел он довольно шустро, и мальчику, чтобы не отстать, приходилось поторапливаться. Вскользь он прикинул, что это разумно - обычным прогулочным шагом дворец пришлось бы пересекать не один час. Но по сторонам походя смотреть успевал. Королевский дворец, как и положено, поражал своим великолепием. Ничего общего с хотя и богатым и уютным, но весьма аскетичным убранством родного гнезда графа Лэнста, и уж совсем непохоже на почти монастырскую строгость Кенстраст-гимназии. Каждые новые покои казались роскошнее предыдущих - все разные, но одинаково потрясающие. Особенно запомнился пересекаемый огромый зал со стенами задрапированными небесно-голубой тканью, со сводчатым потолком, стилизованным под небосвод - таким высоким, что небо казалось настоящим - с двумя рядами украшенных причудливой резьбой белоснежных мраморных колонн по центру зала.
   У каждой из распахнутых сейчас дверей застыли в почетном карауле стражники в такой же цветастой и немного старомодной национальной одежде, как у сопровождающего Эрвина лакея.
   Наконец, они дошли до небольшой комнаты, в убранстве которой преобладали успокаивающие зеленые расцветки. Вдоль стен были расставлены небольшие креслица и диванчики. На стенах - множество картин, в основном портретов - от миниатюр до воссозданных в натуральную величину и занимающих все пространство между высокими окнами. Это было преддверие малого приемного королевского зала. "Подождите здесь. Вас позовут", - поклонился лакей и удалился.
   Эрвин посмотрел по сторонам. У ведущих в следующее помещение дверей замерли уже не стражи-украшение, а настоящие солдаты - гвардейцы Службы Личной Безопасности Королевского Двора при полном параде, и выразительно положив руки на свисающие с шеи черные блестящие автоматы. Мальчик подошел поближе и присел, разглядывая навешенное на охране многообразное оружие. Гвардейцы заметно напряглись, но не пошевелили при этом даже глазами.
   За спиной зашуршало. Эрвин обернулся. У одного из кресел стояла мисс Виодетт непривычно нарядная, но смертельно бледная, чего не смог скрыть даже умело нанесенный макияж. Занятый своими тревогами и волнениями Эрвин совершенно позабыл, что должен здесь ее встретить. Мальчик усмехнулся и, поднявшись, отошел к противоположной от мисс Виодетт стене, сделав вид, что поглощен рассматриванием одного из портретов. Легкий перестук каблучков замер за его спиной. Эрвин не обернулся.
   - Эрвин, - услышал он тихий голос, - мы можем с вами поговорить?
   - Нет, - враждебно бросил мальчик, ожидая очередных наставлений, просьб - своего хватало.
   - Ну что ж... Я все же скажу только одно: прости, если мое письмо принесет тебе сегодня неприятности.
   Это было неожиданно. Особенно тихое личное "ты". Эрвин повернулся, чтобы ответить, но в этот момент двери распахнулись:
   - Мисс Женев Виодетт, Вас ждут, - пригласил придворный.
   Женщина обреченно вздохнула и решительно двинулась навстречу судьбе. "Как на плаху", - посмотрел ей вслед Эрвин.
  
   ********
  
   Приемная зала, куда ступила мисс Виодетт, была далеко не самым большим помещением дворца, но все же достаточным, чтобы пересекающий ее человек успел проникнуться величием момента и почувствовать себя крохотным ничтожеством. От мраморных отполированных до зеркального блеска плит пола стук каблуков отражался звуком выстрелов и, эхом взлетев в звенящей тишине под бесконечно далекий свод, вынуждал и без того напуганную молодую женщину с каждым шагом все глубже втягивать голову в плечи. Сотня одновременно и мучительно долгих и закончившихся непомерно быстро шагов на подкашивающихся ногах до стоящего на возвышении и сверкающего золотом королевского трона. И когда молодая женщина, наконец, добралась до его подножия, последние ростки ее былой решительности бесследно растаяли. У нее не нашлось сил и на краткий миг бросить прямой взгляд на восседающего на престоле. Не поднимая головы, она склонилась в глубоком реверансе - том самом, какому обучала благородных девочек на своих занятиях. В таком неудобном положении, с дрожащими коленками мисс Виодетт замерла в ожидании.
   - Надеюсь, Вы не в обиде, мисс Виодетт, что я не внял в полной мере Вашей просьбе и не явился лично на назначенную Вами встречу? Я предпочел призвать Вас в свой дом, - услышала она раскатистый голос, так хорошо известный любому жителю страны.
   Робко осмелившись приподнять голову, она успела в одно мгновение снизу вверх окинуть взглядом трон, и встретившись взглядом с Его королевским Величеством ХанесемомШ, против своей воли упала на колени.
   Не наличие короны делает из человека монарха. Голову молодого мужчины перед ней покрывала лишь шапка его собственных коротко постриженных волос, и облачен он был в легкий светлый костюм, более подходящий для отдыха на открытом воздухе, чем для дворцового приема, но все в нем: от невозмутимо покоящихся на позолоченных ручках трона ладоней до величественной осанки, высокомерного и пронизывающего до самой глубины души взгляда, не вызывало сомнений - перед ней властитель, владыка от самого всевышнего. Подобный монументальным изваяниям египетских богов. В охватившем мисс Виодетт неожиданно для нее самой чувстве было что-то пришедшее из самой глубины веков, от древнего почитания святыней, от поклонения божеству, от рабского служения хозяину, чувство накрепко въевшееся в человеческую душу. Ибо все различие в чувствах людей состоит лишь в том, что кто-то считает себя подотчетным лишь господу богу, а кто-то готов молиться на любого, бросившего подачку.
   - Простите, пожалуйста, Ваше Величество, за возмутительное письмо! Клянусь, даже в самых дерзких своих мыслях я не могла и представить себе, кому я его адресую. Умоляю, великий государь, помиловать меня!
   Мисс Виодетт словно раздвоилась. Одна ее часть, коленоприклоненно и приниженно выпрашивала прощения, а вторая недоуменно воззрилась на первую, ничего не понимая. За последние дни просить прощения ей приходится уже не впервые, и это уже начинает входить в дурную привычку. Но чтобы так! Откуда это? Как могла она, считающая себя достаточно смелой, цивилизованной, современной женщиной, словно средневековая крестьянка перед своим сюзереном падать на колени, причитая, вымаливать милость? Она - лишь гостья, случаем заброшенная в эту самодержавную страну (правда уже добрый пяток лет назад). Она - получившая два высших европейских престижных образования, одно из которых юридическое. Она - в совершенстве знавшая международные законы, свои гражданские права и обязанности. Чем должен обладать этот человек, чтобы всего лишь один его взгляд придавил ее, размял ее европейскую демократическую культуру словно фантик от конфеты, обнажив древние инстинкты. Она чувствовала, что власть и сила в руках этого человека безмерны, что закон в его руке лишь скорлупа, которую он с легкостью разгрызет и выплюнет. И все будет в его власти, и все будет лишь так как он захочет. И никакое иностранное подданство не спасет женщину от уготованной участи.
   - Я получил также письмо от администрации Кенстраст-гимназии, - продолжил король, не обращая внимания на причитания женщины, - представителем которой Вы здесь являетесь. Я принимаю их извинения, о чем просил бы Вас уведомить свое руководство. Что же касается непосредственно Вас, мисс, то я оставляю за собой право решить вашу судьбу по завершении нашего разговора.
   - Ваше Величество, - лишь смогла сдавленно прошептать мисс Виодетт.
   - Встаньте и возьмите себя в руки, - велел государь. - Помогите, - чуть кивнул головой он в ее сторону.
   Двое, незамеченных ранее молодой учительницей, мужчин кинулись помогать ей подняться.
   Оба до поры до времени тихо стояли в сторонке. Это были приглашенные королем ХанесемомШ консультанты-советчики. Первый - известный в стране профессор, практикующий специалист по детской психологии - сам впервые предстал пред королевские очи и был солидарен в своих переживаниях с молодой мисс. Второй - высокий представительный мужчина, доктор Джеймс Тервол, - был личным лечащим врачом государя. Он, как человек допущенный спецификой своей профессии к слабостям и некоторым моментам личной жизни государя, чувствовал себя в присутствии монарха не так скованно как прочие, изредка позволяя себе крошечные вольности. Сейчас, не спрашивая монаршего дозволения, доктор протянул мисс Виодетт бокал воды из стоящего неподалеку на небольшом постаменте хрустального кувшина. Его Величество недоуменно приподнял бровь, но промолчал. Судорожно сделав пару глотков, мисс Виодетт оказалась в состоянии подняться на подкашивающиеся ноги и посмотреть вперед, тщательно при этом избегая маломальской вероятности вновь встретиться взглядом с монархом.
   - Итак, я Вас слушаю, - сказал король.
   - Ваше Величество, извините меня, - снова повторила мисс Виодетт.
   - Я полагал, что вы стремились встретиться со мной не для того, чтобы бесконечно извиняться, - перебил ее государь с заметным раздражением. - Поберегите наше с вами время, переходите к делу.
   - Изв..., - начала мисс Виодетт и, испуганно прикусив губу, перестроилась, - Ваше Величество, совершить столь дерзкий поступок меня побудило поведение юного графа Вуттонского Эрвина Лэнста, единственным опекуном которого являетесь вы, Великий государь, - краем глаза заметив легкий одобрительно-подбадривающий наклон головы короля, мисс Виодетт осмелела. - У него такой характер, что нам с каждым днем все труднее становится справляться с ним. Он ведет себя просто невозможным образом и последняя выходка...
   - Ваши претензии к графу Лэнсту вы выскажете позднее, когда он будет стоять здесь рядом с вами и иметь возможность говорить в свое оправдание, - опять прервал король Ханесем учительницу. - Для начала я просто хочу поговорить о мальчике. Он плохо учится?
   - Он с трудом переходит с курса на курс, Ваше Величество.
   - Что преподаете Вы?
   - Я даю основы танцев и основы достойных манер, с вашего позволения, Ваше Величество.
   - Ваш предмет господин граф тоже не может постичь?
   - Да, Ваше Величество...
   - Он глуп, ленив?
   - Совсем нет, Ваше Величество. То, что ему нужно, он схватывает на лету. Он просто не считает нужным учиться... Простите, Ваше Величество, могу ли я говорить более подробно, с примерами?
   - Да.
   - Благодарю, Ваше Величество. Преподаватель физики рассказал мне следующий эпизод: один из однокурсников господина Лэнста, весьма посредственный ученик, однажды поразил господина учителя своими знаниями по заданной накануне теме. Преподаватель справедливо поинтересовался, откуда у того такие глубокие познания, и мальчик ответил, что Эрвин Лэнст, заметив его мучения по заучиванию, сумел так понятно и доходчиво все объяснить, что он теперь знает эту тему назубок. Сам же Эрвин за ту же тему получил неудовлетворительную оценку только потому, что просто отказался отвечать. Молодому человеку совершенно неинтересна учеба. Шалости, насмешки, не делающие скидки ни на возраст, ни на пол, ни на общественное положение выбранной жертвы, срывы уроков - это занимает его гораздо больше.
   - Он жесток?
   - Нет, Ваше Величество, - учительница задумалась.- Я не могу сказать, что он склонен к жестокости, хотя некоторые его выходки весьма беспощадны. Но я не отнесла бы их к проявлениям осознанной агрессии, скорее это результаты обычной детской неспособности предусмотреть все варианты и поставить себя на место жертвы, и тогда даже невинные шалости могут привести к тяжелым последствиям. Господин Лэнст беспредельно избалован, но мне кажется, зерно в нем заложено доброе. Если хотя бы посмотреть на то, как ретиво Эрвин защищает попавшего под его влияние младшекурсника.
   - Он дружит с малышами?
   Вопросы звучали отрывисто. Такова была манера государя - скрывая ход своих мыслей, он сжатыми фразами вникал в суть дела, не давая собеседнику возможности углубиться в ненужные подробности или уйти в сторону.
   - Насколько мне известно, Ваше Величество, господин Лэнст не дружит ни с кем. Он временами сплачивает вокруг себя тех, кто ему необходим, но друзей у него нет.
   Сев на любимого конька, разговорившись на наболевшую тему, а главное отметив открыто демонстрируемый интересс правителя, мисс Виодетт перестала трястись от страха. И хотя поднять голову и взглянуть в лицо своему собеседнику она все еще не осмеливалась, устремив неподвижный взор на основание трона, но говорила она почти спокойно и ровно. Однако расслабилась она рановато. Разглядеть в спокойном тоне, в казалось бы благодушных вопросах истинные намерения и интересы государя неискушенной в тонкой политике преподавательнице изящных манер нечего было даже и пытаться. Даже знавшим короля еще маленьким принцем, удавалось это далеко не всегда.
   - Из всего Вами сказанного, сударыня, я понял, что вы всем вашим прославленным педагогическим учреждением с его, как утверждается, огромным опытом и мудрыми видалыми специалистами не можете справиться с умным, добрым, способным, но шаловливым мальчиком? В таком случае грош цена вашему бесполезному заведению! И чего же после этого вы хотите от меня, не имеющего ни малейшего опыта в общении с детьми?
   Эти суровые фразы, произнесенные ровным невозмутимым голосом, снова пробудили утихшую было панику, и мисс Виодетт в отчаянии залепетала.
   - Ваше Величество, милостивый государь, простите, я не знала, к кому направляю это злополучное письмо.
   - Это я уже слышал! То есть любая другая персона вас устроила бы значительно больше, и вы с большей уверенностью могли бы ожидать от нее квалифицированной помощи, чем от своего монарха?
   Мисс Виодетт поняла, что ляпнула что-то не то, запуталась совсем, стушевалась.
   - Ваше Величество, я совсем не то хотела сказать..., - сдавлено прошептала она и замолкла.
   Выждав в молчании несколько бесконечных, томительных секунд, правитель Отнии, наконец, смилостивился.
   - Хорошо, мисс Виодетт. Будем считать, что я вас выслушал... Пригласите господина графа, - приказал король слугам.
  
  
   *********
   Мальчик приблизился к королевскому трону. Эхом проносящийся по залу стук шагов, хотя и не такой оглушительный как от каблучков преподавательницы, принудил его ступать не спеша, внимательно глядя под ноги. Он остановился на полшага впереди мисс Виодетт и вскинул взгляд. Голову при этом задрать пришлось порядочно. Неловко, но достаточно изящно поклонился, умудрившись при этом не отвести зачарованного взгляда от лица величественного правителя. Вот он перед ним наяву - живой, близкий, можно коснуться рукой. Человек, о котором Эрвин знал, как ему казалось, так много, что сам королевский летописец, обязанный фиксировать каждый миг жизни властителя, умер бы от зависти. Человек, черты которого были до мелочей знакомы по сотням фотографий, картин, записей. Исполнилась сокровенная детская мечта. Сердце взведенной пружинкой сжалось в груди, готовое броситься навстречу чуду. Сжалось от волнения и ожидания. Но ни страха, ни смятения перед величием грозного монарха в этом сердечке не было. Эрвин ни на миг не усомнился в своем праве присутствовать здесь.
   Государь с интересом посмотрел на своего "подопечного", которого он лицезрел первый раз в жизни.
   Едва их взгляды пересеклись, дрожь пробежала по телу молодого короля - от макушки до самых пяток, словно молния сверкнула перед глазами, заставив зажмуриться. Он с трудом сдержал себя, чтобы не вскочить или не засмеяться в голос от неожиданности. Но лишь крепко сжал ручки трона и слегка подался вперед. Прошло мгновение, и повелитель взял себя в руки, позволив легкой светской улыбке коснуться губ, приветствуя юного графа. Но чувство, словно на тебя вылили ведро солнечного света, так и осталось сидеть где-то внутри. Светлое и уютное, как детсткое ожидание рождества и сопутствующей ему сказки.
   Что вызвало такую реакцию, король ХанесемШ и сам толком объяснить не мог. Что такого необыкновенного увидел он в мальчишке? Довольно мелковатый для своего возраста, но крепкий двенадцатилетний мальчик с ничем не примечательной, хотя и довольно симпатичной внешностью. В нем чувствовалась порода не одного поколения влиятельных графов, владетелей не самого захудалого поместья. Но сквозь чопорную скорлупу родовитости и аристократизма наружу неудержимо вырывался яркий фейерверк протеста, вызова всему миру, не имеющий никакого отношения к глубине рода. Не нахальности, не развязности, а бурлящей жажды жизни, вседозволенности, самоуверенности. В чем-то сродни стремлениям и порывам самого великого правителя Отнии, только не сдерживаемое правилами и этикетами - неприкрытое, нескрываемое, свободное.
   Королю вообще нечасто доводилось общаться с детьми. Представляемые ему время от времени отпрыски знатных семейств сливались перед ним в единую массу прилизанных, одетых в строгие изящные костюмчики мальчиков и пышных, словно распустившиеся пионы, девочек, которые умели заученно кланяться и испуганно или восторженно взирали на своего повелителя или же робко опускали глаза. Нечто подобное он ожидал и сейчас. Наверно, поэтому представшее перед ним так удивило. Вполне возможно, что и охватившее чувство на самом деле лишь реакция на неожиданность. Ведь на самом деле немногое для этого и требовалось - лишь нарушить обыденное однообразие, называемое нормой.
   А вид мальчишки действительно выбивался из привычной монарху заурядности. Его длинные, почти до самых плеч, густые черные волосы сохранили следы автомобильной борьбы с одеждой - никто не наводил ему красоту непосредственно перед вратами зала; зацепившаяся за ухо прядь являла взорам небольшое кольцо серьги. Строгая белоснежная рубашка была заправлена в совсем уж нестрогие и совершенно неподобающие для дворцового приема потертые джинсовые брюки. Мальчуган часто дышал, он был безумно взволнован, но отнюдь не испуган. Чуть полноватые губы влажно блестели - временами он нервно прикусывал их, ладони мелко подрагивали, то сжимаясь в кулаки, то расслабляясь, словно готовились к драке. Он не обращал ни малейшего внимания на исходящего в неистово-отчаянных движениях церемониймейстера, показывающего немедленно опустить глаза и склониться в подобающем положению нижайшем поклоне. Напряженно замерев, мальчик ждал.
   Взаимное разглядывание на самом деле заняло не больше четверти минуты, когда Его Величество, наконец, откинулся на спинку трона.
   - Приветствую Вас, господин Лэнст, - с сухой и официальной улыбкой промолвил король.
   - Доброе утро, Ваше Величество, - просто, без изысков ответил Эрвин, голос его слегка хрипел и дрожал.
   Доктор Джеймс Тервол украдкой улыбнулся невитиеватости и простодушию произнесенного в адрес грозного монарха приветствия.
   - Сожалею, что поводом для нашей встречи послужили жалобы на Ваше недостойное поведение, граф, - все так же сухо сказал ХанесемШ. - Ваш преподаватель, мисс Виодетт, поведала, что Вы напрочь игнорируете всякое обучение. Могли бы Вы назвать причину такого равнодушия?
   - Скучно, - лаконично ответил мальчик.
   - Скучно получать знания, узнавать новое?
   - Если мне не нужно - я не хочу это учить; если нужно и интересно - я сам выучу и не хочу, чтобы мои знания потом проверяли!
   - Весьма четко изложенная позиция, - бесстрастно сказал король. - Вы любите читать книги?
   Вопрос был неожиданным, Эрвин замялся и сбился с выбранного нагловатого тона.
   - Да. У меня дома огромная библиотека. А какая связь?
   В глазах государя Эрвин поймал мягкую беззлобную насмешку, понял, что заданный вопрос преследовал именно эту цель - сбить его, и обозлившись, снова выпустил колючки. Отвернулся и демонстративно сжал губы.
   -Мисс Виодетт, - обратился король к молодой женщине, - я готов выслушать ту историю, что заставила вас обратиться ко мне. Как я понимаю, подобных рассказов у Вас много, но мы начнем с конца.
   Присев в глубоком реверансе, учительница приступила к изложению. Проклиная себя, жалея мальчика, страшась той неизбежной беды, что она невольно вынуждена теперь вызвать на его пусть и необузданную, но несчастную голову, мисс Виодетт старалась смягчить свой рассказ, представляя все произошедшее невинной детской шалостью. Но и молодой король был уже достаточно опытен в обвинительно-оправдательных речах, чтобы из любого повествования выхватить безэмоциональную суть дела, истоки и побуждения сторон. Обмануть его было нелегко. Он не сводил взгляда с мальчика, который в продолжении всей обвинительной речи продолжал насупившись молча глядеть в сторону.
   - Вы совершенно не боитесь, господин граф, - не то спросил, не то констатировал король, когда рассказ был закончен на моменте написания учительницей злополучной записки.
   - Чего? - Эрвин слегка пожал плечами, прерывая свое молчание.
   - Вас доставили сюда с той целью, чтобы я оказал на Вас влияние. Неужели Вы, господин Лэнст, не страшитесь грозящего наказания? - соблаговолил уточнить повелитель Отнии.
   - А в Вашем представлении "оказать влияние" всегда равносильно "наказать"?.. Довольно ограниченное представление.
   Приемная зала, в которой малейший шорох, благодаря специальной акустике, усиливался эхом стократ, погрузилась в полное безмолвие. Окружающие королевский трон боялись вздохнуть. Даже простое обращение к монарху без титулования и должного почтения должно было привести дерзнувшего к аресту, подобную же наглость за обозримую историю королевства осмелились позволить себе немногие, обычно те, кто уже загодя был осужден на смертную казнь и терять им было нечего. Впрочем и смертники дерзали нечасто, ибо даже смерть может прийти к человеку разными путями.
   Король Ханесем в гневе сжал губы. Это было уже чересчур даже для его испытанной невозмутимости. Хотя надо отдать должное - мальчишке, учитывая его возраст, действительно, не откажешь в изворотливости, логике и... уме.
   - Чем же вы занимаетесь на своих занятиях, мисс Виодетт? - разгневанно спросил повелитель у преподавательницы изящных манер. - Вы бездарный педагог и даром получаете свой хлеб, если Ваши питомцы не выносят с Ваших уроков даже крупицы знаний.
   Только мертвый не почувствовал бы неминуемость грозной молнии, готовой сорваться с карающей руки полубога.
   Мисс Виодетт снова упала на колени, слезы потекли по ее щекам, она уже приготовилась провести остатки своих дней в темных сырых подвалах.
   - Ваше Величество, я не ходил на ее занятия, - в панике крикнул Эрвин. - Великий государь, не обвиняйте ее, она тут ни при чем!
   - Как видите, юный граф, - усмехнулся король, - я способен оказать на вас влияние даже не прибегая ко вполне заслуженному вами наказанию. Выражаться вы стали уже заметно приличнее... Но всё, достаточно! - рыкнул государь. - Мисс Виодетт, возвращайтесь в свою гимназию, вам запрещается покидать ее стены до поступления соответствующего разрешения. Возможно, позднее я захочу встретиться с Вами повторно. Граф Лэнст, ступайте вон, вас позовут, когда я приму решение.
  
  
   ********
  
   - Ваше мнение, господа, - обратился король к двум знатокам от медицины.
   - Благодарю Вас за оказанное мне небывалое доверие, Ваше Величество. По моему мнению, господин граф - испорченный, избалованный, наглый мальчишка, - согнулся в поклоне специалист по психологии. - Если мой великий государь будет столь благосклонен, что сменит справедливый гнев на поистине королевскую милость к молодому человеку, соблаговолив сделать скидку на его юный возраст и отсутствие подобающего воспитания, и Ваше Величество всемилостиво позволит высказать мне свое почтительное мнение, я бы советовал отправить молодого графа в какую-нибудь военную школу. Возможно, там его смогли бы усмирить и превратить в достойного члена общества. Но этот мальчик не стоит того, чтобы великий повелитель тратил на него свое драгоценнейшее время.
   Привычно выудив из закрученной речи суть ответа, король ХанесемШ кивнул.
   - Что скажете вы, Джеймс? - повернулся он к своему доктору.
   - Испорченный, избалованный мальчик, - согласился доктор Джеймс.- Но в то же время несчастный, заброшенный, никому не нужный и никем не любимый ребенок, - добавил он. - Боюсь, что военная школа ожесточит его еще больше. Если этот мальчик тяготит вас, Ваше королевское Величество, я бы смиренно просил отдать юного графа под мою опеку. Мне все-таки кажется, что в нем есть неплохой потенциал. Главное, чего сейчас недостает ему - любви и внимания. Мы с женой постараемся ему это обеспечить.
   - Если Ваше Величество позволит мне высказать возражение уважаемому коллеге, то я считаю, что не любви, а строгости и крепкой руки ему не достает, - возразил психолог. - Одинокий ребенок в поместье, окруженный со стороны слуг всеобщим вниманием, любовью и вседозволенностью - они именно этим испортили его.
   - Но он свободолюбив, Ваше Величество. Военная муштра сломает его и обозлит. Из того, что я увидел и услышал - я не думаю, что Эрвин способен стать образцовым преданным офицером. Он вырастет жестоким, он возненавидит вас, Ваше Величество. В любом случае, он когда-то вырастет и станет полноправным графом, одним из ваших не самых последних подданных, государь. Нужен ли вам в вашем окружении враг?.. Ну, может, не враг - это я слишком сильно выразился, но... Лучше уж тогда от него избавиться сейчас.
   - Да, это был бы не самый худший вариант - он решил бы все вопросы разом, - пробурчал психолог.
   Король, движением ладони остановив прения, погрузился в размышления. Хотя в действительности решение ему самому стало ясно сразу, в тот самый момент, когда он встретился взглядом с Эрвином. Появление мальчика оказалось сродни куску хлеба для голодного. Зерно в нужное время пало на унавоженную почву. Государя сейчас лишь грызли сомнения, что промелькнувшее чувство общности окажется только мечтой, самообманом. Да, глупо искать в маленьком двенадцатилетнем ребенке единомышленника. А может так оно и лучше. "Неплохой потенциал" - сказал про мальчишку доктор. Судя по всему, материал, действительно, отменный, и есть время лепить, ваять и испытывать. Ребенок, как опять же справедливо заметил доктор, вырастет, и если даже десятая доля из того потока, что почувствовал король, истинна, он станет тем соратником, о котором мечталось. Впрочем, ничто не мешает государю в любой момент избавиться от мальчика, а справляться с болью от угасшей мечты ему не впервой. И ждать и терпеть тоже. Он попробует.
   Оба же профессора, несмотря предыдущее на расхождение во взглядах, в одном были единодушно уверены - мальчика ожидает суровый приговор. Доктор Джеймс мало полагался на свою защитную речь - уж больно серьезен был проступок молодого необузданного графа - непочтение и пререкание с великим и всемогущим не могло и не имело права сойти с рук мальчику. Наконец, государь провозгласил свой вердикт:
   - Благодарю. Я выслушал вас, господа. Мое решение таково: я намерен приблизить мальчика к себе и приложить некоторые усилия к его перевоспитанию. И ввиду отсутствия у меня соответствующего опыта, рассчитываю в этом деле на ваши советы и подсказки.
   Профессора ответили почти хором.
   - Слушаюсь, Ваше Величество.
   - С радостью, Ваше Величество.
   - Вы можете быть свободны. Через пять минут верните сюда молодого графа.
   Знаком Ханесем Ш приказал караулу покинуть зал вслед за эскулапами.
   На какое-то время он остался один. Попытался откинуться на спинку трона и, прикрыв глаза, расслабиться - не удалось - чертовски неудобное седалище это престол, ну неужели предки не могли для себя любимых соорудить что-то более комфотное. Чтобы размять ноющее от однообразной позы тело, пришлось подняться и спуститься вниз. Из-за этой встречи он вынужден был сегодня отменить ежедневную тренировку - жаль конечно, но похоже дело того стоило.
   Прохаживаясь, государь с безотчетным нетерпением поглядывал на дверь.
  
  
   *********
  
   Эрвин вызывающе засунул руки так глубоко в карманы джинс, что штаны аж перекосило, остановился в трех шагах от короля.
   - Ну и что решил судебный конклав? - ядовито спросил мальчик. - Ваше Величество, неужели вы накажете несчастную мисс Виодетт, виновную лишь в том, что связалась со мной.
   Государь отметил про себя, что своей судьбой Эрвин не озаботился. То ли действительно переживал за свою учительницу больше, чем за себя, то ли был настолько убежден в своей безнаказанности, то ли просто по детскому легкомыслию.
   - Разумеется, - высокомерно ответил король, - ведь она оказалась не в состоянии донести до вас, граф, даже такую священную вещь, что в присутствии короля запрещено первому открывать рот и вообще говорить без позволения?
   - Я же сказал, что не посещал ее уроки, она не могла меня ничему научить. А я всегда говорю тогда, когда мне есть что сказать.
   - А сказать, я так понимаю, вам всегда есть что... - отметил король. - Вы чересчур разговорчивы, молодой человек. Но этикет и Вы обязаны соблюдать.
   - Этикет придуман надменными людьми для управления дураками.
   - Возможно. А вы себя не причисляете ни к тем ни к другим? Но эти правила придуманы не Вами, граф Лэнст, и не Вам их отменять. Вы лишь обязаны им следовать.
   - Зачем?
   - Ну хотя бы как проявление уважения и почтения к своему монарху. Хотя вижу, что и чувство уважения Вам не ведомо. Но Вы должны знать, что несоблюдение этих правил приравнивается к оскорблению королевской особы и несет за собой серьезное наказание. А усугубленный дерзостью, подобной Вашей, юный граф, проступок приравнивается к государственной измене.
   - И что Вы со мной сделаете? - усмехнулся Эрвин, по-прежнему не вынимая рук из карманов.
   Наконец-то, его заинтересовала и собственная судьба. Голос короля был ровен, ничего кроме легкого интереса к происходящему в нем не отражалось. Но он искренне наслаждался этой непривычной для него словесной перепалкой.
   - Все, что угодно, - ответствовал правитель. - Если следовать букве закона, то самое малое - Вам грозит пожизненное заключение, а возможна и смертная казнь. И зря Вы думаете, что юный возраст послужит защитой и оправданием.
   Ехидство стерлось с лица мальчика, руки, наконец, покинули карманы и судорожно сжались в кулачки, глаза забегали, выдавая смятение. Он по привычке судорожным движением облизнул губы. Но именно возраст не позволил Эрвину принять угрозу всерьез и осознать всю действительную тяжесть своего проступка - слишком мал был жизненный опыт и слишком велика вера молодости в исключительность своего существования и невозможности лично для себя никаких трагических невзгод. Все в жизни возможно, но с другими - не со мной.
   - Не имеете права! Вы мой опекун и не можете меня убить! - проговорил он внезапно охрипшим голосом.
   ХанесемШ, наконец, стряхнул свой надменно-непричастный вид и тон.
   - Кто бы говорил о правах и правилах! - пришла очередь молодого государя позлорадствовать. - Не ты ли только что провозглашал, что все правила придуманы для дураков?! Ты забываешь, перед кем стоишь! Ничто не может ограничить короля в его решении. Здесь все решаю я!.. - повелитель на мгновение замолчал, в его глазах появился хищный блеск. - Но, я не стану принимать столь категоричных мер. Однако! За любое свое действие человек обязан отвечать и получать по заслугам. Я поступлю так, как должен был бы поступить нормальный родитель с непослушным ребенком.
   Его Королевское Величество великий король Отнии ХанесемШ быстро преодолел три разделявших их шага, и мальчик забился в стиснувших его словно клещи руках. Неведомо откуда в руках монарха оказался крепкий, изящный, украшенный тонким тиснением кожаный ремень, в обычное время исполняющий обязанности перевязи для одного из многочисленных королевских знаков отличия. И этот ремень с силой опустился на те части тела Эрвина, что находились ниже зажатой подмышкой короля головы.
   Начальные шлепки, пришедшиеся по местам, защищенным толстыми джинсами, Эрвин выдержал молча - в основном от удивления и неожиданности, а не от стойкости и мужества, но все, что находилось выше, прикрывала лишь тонкая белоснежная рубашка, которую нянюшка Ханна, отправляя драгоценного хозяина на высокопоставленную встречу, с трудом уговорила надеть - и первый же хлесткий удар, пришедшийся по спине, заставил Эрвина заорать во весь голос. След от ремня сразу вспыхнул багряным рубцом, проступившим через тонкую ткань. Мальчик вопил и извивался, но вырваться из крепкой хватки у него не было ни малейшего шанса.
   Отвесив порядка полудюжины полновесных ударов, ХанесемШ, наконец, отпустил Эрвина, и тот, упав на пол, мгновенно перекатился подальше на десяток метров. Поднявшись на колени, он наградил своего мучителя полным ненависти взглядом. По щекам мальчика текли слезы, сливаясь в настоящие реки с ручьями из носа, губы дрожали от ярости и оскорбления.
   Последний (и единственный на его памяти) раз он претерпел физическое наказание в пятилетнем возрасте, когда получил пару шлепков по мягкому месту от Ханны за устроенные в центре большой гостинной замка прыжки через костер - наслушавшийся увлекательных историй мальчик тогда вообразил себя юным индейцем, проходящим свое первое посвящение. После этого нянюшка долго просила прощения и со слезами на глазах втолковывала надутому малышу опасности подобных развлечений.
   Поэтому сейчас унижение раздирало его душу с такой же силой, как и физическая боль - тело. И это та долгожданная встреча, варианты которой он столько лет перебирал в душе?!
   - Я убью тебя! - с непередаваемой ненавистью прошипел мальчик.
   Сила его чувств удивила короля. Он тоже впервые в жизни самолично привел свой же приговор в действие. Он глядел на дело своих рук и испытывал при этом чувство некоего интереса, наблюдая бессильную ярость наказанного ребенка. Словно сытый хищник, играющий с недобитой жертвой. Словно хозяин, держащий в руках кусок мяса и наблюдающий как его маленькая домашняя собачонка надрывается от тяфкания, пытаясь вытребовать лакомство.
   Король приблизился к Эрвину, тот не двинулся с места, повторив свою полную злобы фразу.
   - Вот как! И как ты себе это представляешь?- поинтересовался король.
   - А вот так!..
   Эрвин резко вскочил на ноги и бросился на своего обидчика. В руках у мальчика что-то блеснуло.
   Тело, доведенное почти до совершенства изнуряющими тренировками, само знало, что делать, и действовало без команды от мозга - отклонить удар, направить его инерцию в другом направлении, заставить противника потерять устойчивость и помочь ему упасть - минимум движений, максимум результата. Эрвин пролетел мимо, упал, проехав несколько метров по гладкому полу, оружие выскочило у него из руки и зазвенело, укатившись под небольшую тумбу. Но мальчик тут же опять вскочил на ноги и бросился на обидчика с голыми руками. И вторично оказался на полу, сильно при этом припечатавшись плечом о подножие трона. Государь при этом лишь неуловимым движением ладони сориентировал его полет.
   - Ты совершенно не умеешь драться, - сухо постановил король и, поскольку Эрвин не произнес ни звука, уточнил: - Еще пробовать будешь?
   Мальчишку душила ярость. Слезы застилали глаза, растрепанные волосы прилипали к взмокшему лицу, полностью выбившаяся из брюк рубашка потеряла впереди несколько пуговиц, а на спине грязными пятнами выступили следы от полученных ран. Он держался за ушибленное плечо, но губы сжались в тонкую полоску, ноздри трепетали - сдаваться волчонок не собирался.
   Король, так и не дождавшись ответа, продолжил беседовать монологом:
   - Я сейчас беру уроки у мастера Сокоро. Слышал про такого? - опять в ответ тишина. Впрочем, губы мальчика дернулись, показывая, что имя именитого мастера дзюдо ему известно. - Если хочешь, он будет давать уроки и тебе.
   Государь был уверен, что Эрвин и сейчас промолчит, но тот неожиданно прохрипел:
   - Хочу. Тогда я тоже научусь драться и, клянусь, смогу убить тебя!
   - Эк тебя заело-то! - государь неодобрительно повел головой. - Договорились. Но моего уровня вам, молодой человек, удастся достичь не скоро. Посему еще пару лет я уверенно могу не опасаться за свою жизнь. Давай-ка, парень, на это время объявим перемирие. Тем более, что видеться нам теперь придется часто.
   Эрвин внимательно посмотрел на правителя, выискивая следы насмешки, но даже намека на подобное не обнаружил - в голосе короля звучало неподдельное уважение.
   - У меня нет желания больше видеться с вами, - огрызнулся Эрвин.
   - Не сомневаюсь, - все так же невозмутимо сказал король, - но тебе придется с этим смириться. С завтрашнего дня ты переезжаешь во дворец. Здесь тебе подготовят комнаты и слуг.
   - Я не хочу.
   - Это не имеет ни малейшего значения. Здесь все решаю я, - повторил государь уже произнесенную фразу. - Запомни раз и навсегда главную заповедь - если ты еще раз на людях позволишь себе непослушание и хоть малейшую дерзость в отношении меня, то дожить до того времени, когда ты будешь в силах отомстить - тебе не суждено. Надеюсь, ты догадываешься, почему сегодняшнее поведение сошло тебе с рук?
   - Потому что у меня сейчас больше прав требовать от вас исполнения своих обязанностей, чем у вас требовать что-то от меня.
   И хотя король имел в виду совсем иное, он вынужден бы согласиться с логичностью вывода. Мальчишка порой выдавал нетривиальные суждения.
   - Приведи себя в порядок и ступай домой собирать вещи.
   В голосе короля зазвучал металл. Над все еще лежавшим на полу Эрвином теперь вздымался не выдавший ему взбучку опекун, а грозный властитель, спорить с которым опасно. И мальчик больше не осмелился ни на одно дерзкое высказывание - он поднялся, сморщившись от боли, как сумел привел в порядок свою одежду, пятерней расчесал спутавшиеся волосы. Потом подошел к стоящему возле королевского трона маленькому столику, на котором стоял изумительной красоты хрустальный графин с кристально чистой водой и такой же тонкой работы бокал, и нагло, поливая себе на ладони водой, умыл лицо и высморкался. По зеркальному мраморному полу растеклась неприглядная лужа. Эрвин вынул из заднего кармана джинс платок, вытерся. Все это он проделал демонстративно игнорируя присутствие короля, в нарушение всех этикетов непочтительно повернувшись к монарху спиной.
   ХанесемШ, прикусив нижнюю губу, сдержал рвущуюся наружу улыбку. Исходящий от мальчишки искрометный огонь не могли погасить даже испытываемые им боль и унижение. Государь снял с себя короткий белоснежный пиджак и бросил Эрвину. Мальчик машинально поймал.
   - Дарю тебе мантию со своего плеча, - торжественно сказал молодой король, но тут же продолжил нормальным тоном, и в голосе его сейчас не было монаршей надменности: - Надень, можешь не возвращать... И напоследок - все, что произошло сегодня между нами - останется между нами. Мне кажется, мы оба в этом заинтересованы. Единственно, я пришлю тебе доктора, но этому человеку можно доверять - на то он и доктор. Ступайте же, граф, вы свободны.
   Эрвин надел предложенный пиджак и даже застегнул его на все пуговицы, чтобы самый острый взгляд не смог бы догадаться, какое оскорбление ему было нанесено. Что-то неразборчиво пробурчав в ответ на прощание, мальчик покинул залу.
   Едва за ним закрылась дверь, король наклонился и извлек из-под шкафчика предмет, которым его только что чуть было не лишили жизни. Удивленно приподнял брови - это оказался его же собственный покрытый королевскими вензелями металлический пинцет, используемый для моделирования - маленькое королевское хобби, успокаивающее нервы и позволяющее спокойно подумать, - который Его Величество необдуманно с утра положил в карман пиджака. Остается только удивляться, как и в какой момент ушлый мальчишка смог выудить эту вещь.
   История хранит немало сведений о нападениях различных фанатиков на священные особы правителей, закончившихся с разными исходами для обеих сторон. Но удайся мальчишке сегодняшний выпад - это был бы самый примечательный случай за всю историю человечества. И верный способ остаться в памяти еще целого ряда поколений, неизменно вызывая смех и жалость своей нелепостью.
   "Неплохой потенциал", - снова вспомнил слова доктора Джеймса Тервола государь и, наконец, не сдерживаясь, искренне рассмеялся.
  
   ******
   В сопровождении придворного Эрвин, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, прошел через множество комнат, но на этот раз ничто не привлекало его внимания, в глазах мелькали только различные узоры напольных покрытий.
   Забравшись на заднее сиденье своего автомобиля, Эрвин отрывисто велел водителю ехать домой. И пока тот напряженно вел автомобиль по узким извилистым дорожкам дворцового парка, мальчик первым делом, шипя от боли, стянул с себя дарованный пиджак, и ногой с остервенением запихал его в угол. Выудил свой, застегнул его с той же тщательностью как и давеча королевский подарок, и растянулся на животе насколько позволяла ширина машины - сидеть, да еще облокачиваясь спиной, было невыносимо. В продолжении долгого пути многотерпеливый водитель был вынужден выслушать столько далеко нелестных высказываний по поводу умений и стиля своего вождения, сколько ему не довелось выслушать за всю свою многолетнюю службу, которую он начинал еще у деда Эрвина. Самыми мягким было утверждение, что с такими способностями ему пристало заниматься только перевозкой дров, и обещание пересадить водителя с атомобиля на управление телегой - там ему, дескать, было бы самое место. Пожилой водитель в ответ лишь извинялся.
   В холле замка навстречу молодому графу почти бегом кинулась его добрая нянюшка, все время отсутствия Эрвина места себе не находившая от волнения и беспокойства. Но Эрвин оттолкнул ее с неожиданно резким, на грани истерики, криком "Не трогай меня", быстро поднялся в свою спальню и заперся там на ключ.
   До самого вечера мальчик не высовывал носа из комнаты. На все попытки слуг увещеваниями, уговорами, причитаниями, задабриваниями уговорить юного хозяина объяснить хоть что-то и выйти, он лишь иногда удостаивал их ответами на уровне "пошли все вон".
   Во второй половине дня королевский управляющий поместьем доставил приказ за подписью самого Его Величества ХанесемаШ с требованием в течение завтрашнего дня организовать переезд господина Эрвина Лэнста в королевский дворец на постоянное место жительства.
   Поэтому когда поздним вечером звонок возвестил о прибытии нового гостя, в замке творилась полная неразбериха и растерянность. Кто-то из немногочисленных слуг пытался согласно королевскому приказу собрать вещи мальчика, упаковывая их в большие сундуки и чемоданы, правда никто толком не мог определить, что же на самом деле нужно собирать; кто-то складывал свой скарб, будучи уверенными, что с переездом хозяина, их тоже "попросят вон"; большинство же слуг бестолково толклись в холле, обсуждая навалившиеся проблемы, но ничего не предпринимая. Обыкновенно заправляющей всем и всеми в доме Ханне было не до сборов - не понимая, что произошло с мальчиком, она терзалась от невозможности ему помочь.
   Управляющий представил ее вновь прибывшему:
   - Сэр, это мисс Ханна, фактически домоправительница этого дома. Думаю, она сможет вам оказать дальнейшую помощь.
   - Благодарю вас, сударь, - сказал гость, видный из себя мужчина средних лет в изящных тонких очках, и обратился к Ханне. - Добрый вечер. Меня зовут Джеймс Тервол, я личный лечащий врач Его Величества короля ХанесемаШ. Я хотел бы встретиться с вашим хозяином, графом Эрвином Лэнстом. Будьте любезны, проводите меня к нему.
   - Доктор? - растерянно пролепетала вконец упавшим голосом Ханна. - Почему доктор? Бога ради, скажите же, наконец, что случилось?
   Слуги в холле замерли, забыв все правила приличия и открыто прислушиваясь к ответу. Доктор обвел присутствующих острым взглядом.
   - А что поведал вам ваш хозяин? - спросил он.
   - Ничего, сэр, - всхлипнула Ханна. - Господин граф как приехали, так заперлись у себя в комнате и не выходят. А потом пришел приказ...
   - В таком случае, я не имею права что-то рассказывать и вмешиваться. Что господин Эрвин захочет, то он вам сам и скажет. Проводите меня к нему.
   - Он заперся...
   - Ничего, попробуем уговорить.
   Ханна скептически покачала головой и пригласила доктора следовать за собой.
   - Господин Лэнст, это доктор Джеймс Тервол, - снова представился доктор, на этот раз закрытой двери. - Будьте любезны, откройте.
   - Благодарю, мне не нужен доктор, - ответил звонкий голос.
   - Милорд, - терпеливо сказал доктор, - у меня королевский приказ, и я обязан его выполнить. Если вы не впустите добровольно, я вынужден буду взломать дверь.
   Ханна сурово кинулась было на защиту хозяйской собственности, но доктор Тервол остановил ее успокаивающим движением руки и сделал знак помолчать. Действительно, через минуту в замке скрежетнул ключ, и дверь приоткрылась - мысль о том, что его будут вытаскивать силой, как и ожидал доктор, показалась мальчику более унизительной.
   Нянюшка быстрым взглядом в раскрывшуюся щель окинула мальчика - он был бледен и хмуро кутался в широкий банный халат. Дверь раскрылась ровно настолько, чтобы дать возможность доктору проникнуть внутрь, а когда Ханна попыталась войти следом, Эрвин взглянул на нее исподлобья.
   - У тебя тоже королевский приказ? - спросил он. - Нет? Тогда иди отсюда.
   В замке снова лязгнул ключ, оставив слуг в еще большем расстройстве. Что же произошло? Зачем приехал королевский доктор?
   - Давайте, сразу договоримся, господин граф, - решив первым делом прояснить ситуацию, сказал доктор. - Я приехал сюда выполнять свою работу, поэтому оставьте при себе свой гонор, злобу и недовольство. Мне кажется, я пока ничем не заслужил такого обращения.
   - Простите, доктор. Разумеется, мое настроение никоим образом не относится к вам, - светски, улыбнувшись одними губами, сказал Эрвин.
   Доктор кивнул, принимая извинения.
   - Раздевайтесь, молодой человек, - велел он.
   Взглянув на спину мальчика, Джеймс присвистнул. Но ни одного слова осуждения в адрес повелителя не произнес.
   Утром, сразу после проведенной экзекуции государь Отнии снова призвал к себе доктора Тервола, признался в том, что вынужден был физически наказать дерзкого мальчика и осведомился о мнении доктора по этому поводу. Джеймс Тервол с сожалением отметил про себя, что Его величество все-таки прислушался к мнению психолога и решил воздействовать на своего воспитанника методом "крепкой руки". "Могу ли я поинтересоваться, какому именно наказанию Ваше Величество приказали подвергнуть господина Лэнста?" - спросил доктор. ХанесемШ потер лоб и проронил: "Я высек его. Сам." Доктор растерялся. Спрятав за легким покашливанием, якобы прочищающим горло свое удивление, и выиграв этим себе несколько мгновений на раздумье, Джеймс проговорил: "Если Ваше Величество позволит мне высказать свое мнение, то я считаю - это был действительно наилучший выход. Не могу не восхититься вашей дальновидностью". "А как же ваши уверения в необходимости применения к нему любви и внимания?"- сухо спросил государь. "Мне ли говорить великому государю, что любовь к детям, как и к подданным, неотделима порой от наказаний для их же блага, - сказал доктор. - Здесь, как в политике - от своего законого властителя народ сможет вытерпеть многое. По моему скромному мнению, если бы великий государь приказал слугам привести в исполние наказание, мальчик, с большой долей вероятности, обозлился бы и затаил обиду. Но Ваше право, мой государь, я думаю, он примет, поймет заслуженность ваших действий и сделает верные выводы. Мне показалось, мальчик довольно неглуп, Ваше Величество." "Я рад, что наши с вами мнения и выводы совпали, доктор", - поблагодарил король и отпустил Джеймса Тервора, повелев сегодня же навестить юного графа.
   И сейчас доктор Джеймс Тервор, взглянув на спину Эрвина, по достоинству оценил тяжесть королевской карающей длани.
   - Для начала, парень, пойдем-ка в душ, я помогу тебе отмыть весь этот кошмар, а потом уже будем лечить, - сказал доктор мальчику.
  
   Минут через двадцать Эрвин, отмытый, намазанный заживляющими бальзамами, лежал спиной кверху на своей постели, прикрытый до поясницы легким одеялом. Боль на время отступила, словно смытая теплой водой и мягкими руками доктора вместе с засохшей на ранах кровавой коркой. Мази приятно холодили раны. Доктор перенес поближе к кровати стул с высокой резной спинкой и пристроился рядом.
   - Строишь планы мести? - спросил доктор.
   Эрвин сквозь щелки смыкающихся глаз взглянул на него. Сил и желания отвечать не было. Доктор понял и продолжил:
   - Не отвечай - вопрос риторический. Просто послушай. Тебе сейчас больно и обидно, ты горишь жаждой отмщения. Но, думаю, ты все-таки не будешь отрицать, что получил сегодня заслуженно. Мало того, я лично был уверен, что тебя ожидало значительно более тяжелое наказание. Взрослого человека на твоем месте ждала бы смертная казнь. Тебе повезло - Его Величество человек суровый и тяжелый, но не склонный к бессмысленной жестокости. И вот что я хочу сказать: тебе выпал редкостный шанс, и не воспользоваться им было бы безмерной глупостью. Сейчас только от тебя и твоего поведения зависит станет ли сегодняшнее внимание государя (не усмехайся, я не про порку) лишь его краткой блажью и вскоре твоим единственным окружением вновь станут слуги и люди, которым ты неинтересен, и ты вырастешь обычным ленивым помещиком-самодуром, или же сегодня тебе дан старт в новую жизнь, в которой ты будешь окружен такими людьми, что перед тобой откроются все жизненные дороги. Молчи - не спорь! Тебе уже не пять лет и, когда ты немного пораскинешь мозгами, ты согласишься с моей правдой. А сейчас прикажи принести теплого молока и ложись спать, у тебя был трудный день. Я передам бальзамы твоей домоправительнице - все равно от нее ты не скроешь своих ран. И если ты не против, успокою твоих слуг, что с их хозяином все в порядке, остальное им сообщит королевский управляющий.
   Мальчик слабо кивнул головой. Доктор провел ладонью по его влажной голове и, покидав свои лечебные инструменты в чемоданчик, вышел.
   Эрвин лежал не двигаясь, ибо каждое движение снова пробуждало боль. Попытался задним числом придумать ехидную фразу, которой должен был бы - просто лень стало, уверял он себя, - ответить на воспитательную речь доктора. Но не смог. Внезапно он понял, что не осталось в нем больше ни злобы ни ненависти. Тяжелый день, как это ни странно, вызывал чувство удовлетворения и покоя. И маленький израненный мальчик, уснул со счастливой улыбкой на губах, так и не дождавшись принесенного Ханной ужина.
  
  
   Большую часть уже упакованных в горячке чемоданов слугам пришлось распаковать. Оставили только самое необходимое, ну и любимое, конечно. Переезжал хозяин в конце концов не куда-то за тридевять земель; и если вдруг в чем появится нужда - доставят позже. С другой стороны, никто не сомневается, что в роскошном королевском дворце найдется великое множество драгоценностей, сокровищ и шедевров, а вот можно ли там с такой же легкостью при необходимости получить банальную зубную щетку - это никто заранее сказать не мог. И поитересоваться не у кого, и проверяльщика заранее не пошлешь. В результате набралось два небольших чемодана самого насущного на первое время. Львиную часть времени юный граф все равно проводит в гимназии.
   Перед самым отъездом Эрвин спустился к своему тайнику. Подземелья не отапливались, и руки стыли и дрожали от холода, когда он, отодвинув заветный камень, вытащил на свет божий свои сокровища. Оный свет божий сюда, правда, проникал адски скупо, лишь сквозь ряд зарешеченных и даже незастекленных узких окошек, снаружи находящихся у самой земли и почти полностью заваленных землей и заросших сорняками. Эрвин подержал в руках внушительного вида сундучок, доверху набитый бумагами. Достал из-за пазухи особо дорогие - те, что обычно хранил наверху у себя в комнате, добавил к имеющимся. Ему не требовалось много света: все сокровища были изучены вдоль и поперек, всё давно выучено наизусть. Но сейчас пересматривание накопленного добра не вызывало былого трепета. Может сжечь все к дьяволу? Рука потянулась к старательно упакованным в пленку спичкам, составляющим периодически пополняемый запас освещения (порой казалось таким романтичным и таинственным перебирать свои сокровища при свете живого огня). Но передумал - успеется. Кто знает, надолго ли пришли перемены в жизни. Будет потом на чем сорвать злость. Мальчик рывком захлопнул крышку сундучка, резким движением запихнул его на место к прочим вещам и зашипел от боли - раны на спине хоть и были обработаны чудодейственными мазями, оставленными доктором Терволом, за ночь разумеется не зажили. Перевязывать себя Эрвин не дал, а заклеить полностью все рубцы не представлялось возможным. Малейшее касание одежды заставляло его кривиться и по-змеиному шипеть.
   Путь в королевский дворец протекал по уже проторенной дорожке. Единственным отличием от вчерашней поездки было сопровождение нянюшки Ханны. Мальчику было разрешено взять с собой одного человека из личной прислуги. Сначала он с мстительным чувством избавления от надоевшей старой жизни хотел оставить пожилую нянюшку, как особу порядком поднадоевшую в навязчивой своей заботе и нравоучениях, в замке. А в новую жизнь взять простого лакея, не осмеливающегося действовать дальше подай-принеси. Да и негоже казалось уже не маленькому мальчику тащить с собой няню. Но потом представил дни и вечера в огромном здании, где нет ни одного знакомого лица, круглосуточные караулы, чужой суровый человек в качестве опекуна, общаться с которым - Эрвин не тешил себя бесплотными иллюзиями - ему придется вероятно не намного чаще, чем сие случалось и до этого дня, и мальчик с паническим страхом схватил за руку такую родную, пусть временами брюзжащую, но безмерно любящую его женщину. "Ты поедешь со мной", - непререкаемым тоном заявил Эрвин. Пожилая нянюшка в ответ лишь радостно заулыбалась и прижала вырывающегося хозяина к себе.
   Один из встречающих на ступеньках парадного дворцового крыльца слуга принял чемоданы и сразу куда-то исчез, унося пожитки, другой почтительно пригласил следовать за собой. Залы, сквозь которые шли сегодня, были иными, но с тем же режущим взгляд великолепием и роскошью. Армии придворных сновали во все стороны по своим делам. По важной неприступности лиц трудно было судить кто они - то ли слуги, спешашие выполнить задания своих господ, то ли сами господа аристократы-министры, занятые выполнением своих руководящих миссий. Мельтешащий муравейник, наполненный непонятной суматошной жизнью.
   Разве же можно здесь жить?! У мальчика сжалось сердце. Зверски захотелось обратно в свой тихий замшелый замок - и это он-то казался Эрвину необъятным! Дом, где всю возможную суету создавал лишь он один. Или же скорее, бросить все вещи - и в осточертевшую гимназию, в миниатюрную комнату, рассчитанную на целых трех человек.
   И снова путь уперся в высокие расписанные позолотой белоснежные двойные двери, наглухо закрытые и охраняемые полудюжиной колоритных вооруженных гвардейцев, решительно преградивших им путь.
   - Далее следуют личные покои Его Величества короля ХанесемаШ, членов королевской семьи и приближенных особ, господин граф, - пояснил сопровождающий.
   Эрвин отвернулся, демонстрируя полное равнодушие к подобострастному поклону.
   Провожатый показал бумаги начальнику караула. Тот окинул мальчика и пожилую женщину с ног до головы мгновенно проинспектировавшим взглядом и звонко щелкнул каблуками, отдавая честь.
   - Прошу вас, господин граф.
   По ту стороны дверей сопровождающего лакея в цветастой ливрее сменил мужчина, одетый во вполне современную форму обслуживающего персонала- практичную и удобную.
   - Добро пожаловать, милорд, - с каменным лицом приветствовал он мальчика.
   И они двинулись дальше. От этой бесконечной смены помещений, непроницаемых лиц, назойливого великолепия уже начинало мутить. Хотя перемены в окружающей обстановке были очевидны. Зеркальный мрамор и замысловатый паркет заменили мягкие ковры на полу и гобелены на стенах; устрашающе огромного вида люстры заменились на мягкий свет настенных и встроенных светильников в тех помещениях, куда проникало недостаточно дневного света. Повсюду появились натуральные растения - свисающие и стоящие отдельно или небольшими зелено-цветущими оазисами. Чопорная мебель сменилась уютной. Из-за одной не до конца закрытой двери доносились музыка и женский смех.
   Внезапно звук рояля стал громче, дверь распахнулась во всю ширь, из нее вывалился высокий мужчина в обнимку со стройной девушкой лет двадцати с хвостиком в обтягивающих джинсах и футболочке, оканчивающейся чуть пониже высокой груди. Заметив мальчика и его провожатых, они приглушили свой смех.
   - Это что еще за явление? - насмешливо произнес мужчина и, не отпуская девушку, едва успевавшую семенить за его размашистым шагом, подошел к Эрвину.
   В высоком господине яркой внешности: с густыми срастающимися на переносице бровями цвета перепревшей соломы и длинным носом, украшенным посередине небольшим горбиком, придающим своему владельцу вид высокомерной и неистовой аристократичной личности, - трудно было не узнать кузена короля, действующего наследника отнийского престола Его высочество герцога Норима собственной персоной.
   Герцог указательным пальцем приподнял лицо мальчика за подбородок и повторил:
   - Я спросил - кто ты и откуда взялся?
   Эрвин не отвечал и не двигался, спокойно глядя в глаза герцогу Нориму. Пауза затянулась.
   - Ваше Высочество, вы своим величием напугали мальчика. Видите, он слова вымолвить не может, - приветливо улыбнулась Эрвину девушка, выглядывая из-под плеча великорослого герцога. - А какой хорошенький! Могу поспорить, это новая пассия старой герцогини Функез или Котуольского... И в сопровождении матроны - какая прелесть.
   Слуга, рассудивший, что мальчик действительно онемел от страха и почтения, а герцог медленно закипает раздражением, вознамерился помочь.
   - Ваше Высочество, перед вами граф Эрвин Лэнст, опекуном которого является Его Величество наш государь ХанесемШ. Графу по приказу короля отведены угловые восточные покои.
   Герцог отдернул руку от лица Эрвина. Снисходительная, но довольно благосклонная его ухмылка превратилась в удивленную и чуть презрительную.
   - Забавно, - промолвил герцог. - Для меня это новость.
   Он развернулся и удалился в те помещения, откуда вышел, увлекая за собой с любопытством оглядывающуюся девушку. Шумно захлопнулась за ними дверь.
   - Долго нам еще идти? - раздраженно обратился Эрвин к слуге, брезгливым движением потирая то место, которого коснулись пальцы наследника.
   - Нет, господин граф. Прямо по коридору до конца.
   Все когда-нибудь кончается. Эрвин с облегчением выдохнул и расслабился, когда бесконечное путешествие закончилось, и он наконец оказался пусть в совершенно незнакомом и чужом, но все же личном помещении, где ему не грозят неожиданные встречи и чужое любопытство.
   Правда пришлось пережить еще одну нежданную встречу. Посреди гостиной уже стояли два его чемодана, неведомым образом очутившиеся здесь раньше своего хозяина, а подле них в почтительном реверансе присела юная особа в старомодном как мир наряде прислуги - в фартучке и с покрытой головой. Эрвин вопросительно махнул ей головой. Особа присела еще ниже (определенно, в планы физических занятий в этом доме входило очень ограниченное число упражнений - лишь наклоны и приседания, зато эти задания исполнялись спортсменами с небывалым усердием и постоянством; может еще и соревнования устраивают - кто больше, кто глубже, кто дольше?) и звонким девичьим голосом отчиталась:
   - Добро пожаловать, господин граф. Я ваша служанка. Меня зовут Онтал. Прикажете распаковать ваши вещи, милорд?
   Эрвин обернулся к Ханне. Та благодушно улыбнулась девушке:
   - Спасибо, милая. Пока твоя помощь не понадобится. Господин граф должен немного отдохнуть и освоиться, а потом мы тебя позовем.
   Однако - как хорошо, когда рядом есть человек, знающий, чего ты хочешь. Эрвин признательно кивнул нянюшке.
   Девушка еще раз присела в поклоне.
   - Слушаюсь, госпожа. Осмелюсь только доложить: вот это звонок, вызывающий лично меня, - Онтал положила на один из чемоданов небольшой брелочек. - Для этой же цели звонки рядом с каждой дверью. Приятного отдыха, господин граф.
   - Постой, - окликнул Эрвин девушку, и та мгновенно замерла на месте. - А где обитает сам король?
   - Личные покои Его Величества располагаются этажом выше и занимают пространство над этим самым помещением и целым рядом соседствующих, - прояснила Онтал.
   - А кто здесь жил до меня?
   - В этих покоях уже долгое время никто не жил, господин, - ответила Онтал, и глазки ее смущенно забегали.
   - Понятно. Ты свободна, - Эрвин не стал пока забивать себе голову лишними вопросами.
   Он огляделся по сторонам.
   Гостиная была небольшая, но светлая. С полагающимся действующим небольшим камином, несмотря на то, что во дворце давно уже было проведено центральное отопление. Правда, интерьер оказался еще тот: на стенах - покрытие, сплошь усыпанное множеством мелких цветочков, такого же стиля обивка на мягкой мебели, занавесях. Картины на стенах - те же цветы в различных видах. "Хорошо, что не зайчики-мишки", - усмехнулся Эрвин.
   Из гостиной по сторонам вело три двери: сразу за камином справа - скромная вытянутая комнатка, вся сплошь задрапированная коврами, по-видимому ранее небольшой будуарчик - Эрвин снова молча повел головой, приглашая нянюшку располагаться в этих покоях, слева одна дверь вела в непонятного назначения помещение без окон - если судить по обилию зеркал, возможно, бывшая гардеробная. Последняя дверь - в спальню, такую же умильно цветастую как и гостиная, только вместо светло-желтых оттенков, здесь господствовала зелено-розовая гамма. И над всем доминировала огромная кровать с резным изголовьем под богато вышитым пологом. В спальне за еще двумя скромными дверьми обнаружились так называемые санитарно-гигиенические помещения. Для прислуги подобная роскошь была предусмотрена где-то за пределами выделенных покоев.
   К окнам гостиной примыкал балкончик, совсем маленький, достаточный лишь для того, чтобы поместить туда небольшой столик и пару креслиц и в теплое время года наслаждаться свежим воздухом и открывающимся видом. Окна выходили в розарий - крохотную часть дворцового сада, заботливо и интимно огороженную густыми кустами, охраняя нежные растения от пронизывающих зимних ветров, а посетителей от любопытных взглядов. Летом, наверно, благоухание роз наполняло ароматом комнаты. Садик получался почти приватным - сверху лишь королевские личные покои, снизу подсобные помещения без окон.
   "Опять цветы", - отметил Эрвин и задернул тяжелые шторы.
   Он скинул свитер и обувь и плюхнулся животом вниз на безбрежную кровать. Болезненно повел лопатками, пытаясь отодрать прилипшую к ранам футболку. Но идти в душ, менять повязки было пока лень.
   - Ханна, принеси мне плеер, задерни эти проклятые занавеси и оставь меня в покое, - велел он няне.
   - А гимназия, вы поедете?
   - Завтра, - отрезал Эрвин.
   Он провалялся до вечера, поднимаясь лишь несколько раз, чтобы смыть боль с несчастной спины и освежить лечебные мази, да пару раз перекусить. Та же Онтал принесла еду, можно сказать, прямо в кровать. Эрвин не стал пока уточнять, что это - местная традиция питаться каждый в своем углу, или Ханна предусмотрительно избавила своего хозяина от излишков общения. Пища оказалась вкусной, но тривиальной. Деликатесами не баловали, выбрать тоже не предложили. С родным домом не сравнить в плане учета личных пристрастий, но и на гимназию не похоже - там были помешаны на здоровом образе жизни и усиленно пичкали питомцев исключительно полезными продуктами в нежной обработке.
   Ладно, с прокормом разберемся. А вот круг общения пока не радовал. Дома были послушные слуги, в школах пусть не друзья, но хоть ровесники, связанные единством жизни и интересов. А здесь... Ровесников, как он понял, нет в принципе. Величественный король вряд ли снизойдет до регулярного общения с воспитанником, а может и вообще в скором времени вновь забудет о его существовании. Встречать ежедневно наследника престола - испытание не для слабонервных. Сегодняшнее знакомство раз и навсегда отнесло герцога Норима к "нежелательным для общения" личностям. Чем занимаются прочие, живущие здесь особы? Не имеются в виду работающие и служащие. Скажем, эта дамочка с герцогом - не похожа она на служащую управленческого аппарата, скорее, смахивает на обслуживающую этот аппарат. Кем предстоит стать в этом обществе Эрвину? Обжиться, вписаться, влиться... И будет он кипеть в этом супе, стряпаемом грозным монархом, пока не пропитается всеобщим ароматом и не станет таким же как все?..
   Музыка не помогла расслабиться, и Эрвин попытался уснуть. Но и это не удалось.
   Пока изменения в жизни мальчика назвать положительными можно было с большой натяжкой. Потерялось многое, а вот от приобретенного воротит.
  
   Ближе к вечеру посыльный передал Эрвину приказ короля ХанесемаШ явиться на аудиенцию. Снова вереница залов, коридоров, лестниц, переходов. Обратной дороги, как вскоре понял Эрвин, самостоятельно ему не найти.
   Государь Онтии принимал в так называемой "малой библиотеке", прилегающей к основной - огромной, заполненной от пола до потолка застекленными книжными стеллажами. В этой комнате, с мебелью из мореного дуба и теплой кожи, с отделаными деревом стенами, содержались лишь самые необходимые и любимые фолианты; здесь же было излюбленное "домашнее" рабочее место короля ХанесемаШ.
   При появлении мальчика прислуга, повинуясь мимолетному движению королевской ладони, церемонно удалилась. Они снова остались наедине.
   Весь день Эрвин надеялся на эту встречу, ждал и боялся ее. К вечеру в душе снова всплыли злость и обида на вчерашнее унижение. И пока в сопровождении слуги шагал сквозь череду помещений всё прикидывал каким своим манерам дать нынче ходу. Болезненно повел плечами. Возможность получить еще раз трёпку не воодушевляла, решимость спорить и сопротивляться поутихла, но лебезить и кланяться он тоже не смог бы. Покопавшись в ощущениях, обнаружил, что ни любви, ни почитания, ни ненависти он сегодня не испытывает. Поэтому решил по возможности держаться проверенной линии и больше молчать.
   Его Величество предстал перед мальчиком словно древне-римский патриций - облаченный в тяжелый бархатный халат он полулежал на небольшом диване, правой рукой, усеянной сверкающими перстнями, придерживал на груди небольшую книгу, тяжелый взгляд был устремлен на мальчика. Сумрачный взгляд, и непроницаемое лицо. Практически непроницаемое... Эрвин озадаченно замер. Нередкое и для "нормальных" детей чутье, помогающее им делить людей на "хороших и плохих", у выросшего среди чужих взрослых мальчика было развито сильнее, чем это считалось естественным. И он порой удивлялся, как могут окружающие не видеть друг в друге того, что для него было абсолютно очевидно ясным с первого взгляда.
   И сейчас, в глубине неприступности и суровости повелителя он увидел... страх. Страх и надежду... Этот могущественный человек так всерьез принял угрозу двенадцатилетнего мальчика?
   Король ХанесемШ безмолвно ждал, когда Эрвин приблизится. Он не мог отделаться от опасения, что вчерашние впечатления были случайны и вымышленны, а принятое решение - спонтанно. Прошел день, под гнетом неиссекающих ежедневных проблем улеглись первые эмоции, и былое воодушевление сегодня покажется горячечным бредом. А после закончившейся "избиением младенца" встречи мальчик и вовсе превратится в зашуганную мышку.
   Но на монарха смотрели все те же дерзковатые глаза, все так же вызывающе были запихнуты в карманы руки. А вот если исключить задиристый взгляд, общий видок у мальчишки был не самый жизнерадостный: усталый и даже казалось болезненный. За показной наглостью безуспешно скрывалась растерянность перед сделавшей крутой вираж судьбой.
   - Ну что, неукротимый мститель, как устроился? - мягко спросил король, откладывая в сторону книгу.
   - Нормально. Но дома у меня комнаты побольше, - исподлобья, но достаточно дружелюбно ответил Эрвин.
   Обращаться с положенным титулованием и смирением он то ли не был обучен (что весьма сомнительно), то ли не считал нужным, то ли нарочно дерзил. Положенного юнцу шарканья ножкой и поклона государь тоже не дождался. Хоть это и непривычно покоробило сурового правителя, но он решил пока не обращать внимания.
   - Разумеется. Ведь то был твой дом, а этот - мой. Не переживай. В этом огромном дворце маленькие комнаты - воистину спасение, - сказал король и показал глазами на небольшой столик: - В шахматы играешь?
   - Немного.
   - Садись, проверим, - кивнул государь на стул рядом.
   - Не хочу.
   - Что, сидеть больно? - понимающе спросил король.
   - Нее, на стульях нормально, проблемы с креслами и диванами. Просто не люблю шахматы, давайте лучше в морской бой.
   - Во что?.. Ты бы еще салочки предложил, - губы короля раздвинулись в едва заметной улыбке. - Тогда в шашки, - постановил он.
   Они пересели к шахматному столику, расставили фигуры. Эрвину выпало играть белыми. Он сделал первый ход и нерешительно посмотрел на короля.
   - Говори, - заметил его взгляд ХанесемШ.
   - Государь, мне не нравятся мои комнаты, - робко признался мальчик; неудобно было начинать разговор с хозяином с претензий к его жилищу.
   - Чем? - поинтересовался государь. - Светлые, достаточно просторные...
   - Они девчачьи, умильные... И мне кажется с ними связана какая-то тайна?
   - Ну тайн во дворце полно. Со временем многое услышишь. А что касается девчачести, то все в твоих силах. Позови дизайнера и сделай так, как нравится тебе.
   - Всё, что угодно? - глазки мальчика озорно блеснули.
   - Всё, - подтвердил ХанесемШ. - Не позволяю только делать необратимых изменений: как то ломать стены, полы, сносить камин и тому подобное. Дворец - достояние страны и памятник архитектуры. Предпочтительно также, чтобы ты придерживался общего стиля, но это не принципиально.
   - Ладно, - удовлетворенно согласился Эрвин; с чем согласился - конкретизировать не стал. - Тогда еще вопрос - где мне разрешено передвигаться во дворце?
   - В каком смысле - где? - переспросил государь и усмехнулся. - Господин граф, дворец - отныне ваш дом, и "передвигаться" вы можете по нему где угодно. Те помещения, куда доступ закрыт, обычно заперты и охраняются. Так что в государственные секреты проникнуть вам не удастся. Также не советую без разрешения хозяев вламываться в личные аппартаменты важных персон. Но с этим, полагаю, ты и сам разберешься. В остальном весь дворец - и здание и парки - в твоем распоряжении. Мало того, в твоем распоряжении и мои личные покои, за исключением кабинетов, приемной залы и спален. Я достаточно полно ответил на твой вопрос?
   - Да, - важно подтвердил Эрвин.
   Некоторое время соперники сосредоточенно двигали фигуры, но вскоре мальчика дернула новая мысль, он поднял голову.
   - Ваше Величество, что вы решили с моей учительницей?
   - Она тебе нравится? - вопросом на вопрос ответил государь.
   Эрвин засмущался, поджал губы, но твердо ответил:
   - Да.
   - Я заметил... - кивнул король без малейшей насмешки. - Ничего я с ней делать не намерен, и сообщил ей, что она абсолютно свободна. А в дальнейшем посмотрим.
   - Спасибо, государь, - порывисто вскакивая с места, воскликнул мальчик.
   Король Ханесем оторвал взгляд от шашечной доски, подивившись несоразмерной горячности своего так внезапно свалившегося на голову воспитанника.
   Его Величество действительно устроил сегодня в Кентраст-гимназии небывалый переполох утренним телефонным звонком. Звонок раздался в кабинете директора господина Пачмена чуть свет, когда в гимназии еще не начался и самый первый урок. Голос королевского секретаря, представившись, попросил вызвать к телефону мисс Женев Виодетт, преподавательницу изящных манер. "Мисс Виодетт готовится к уроку. Позвать ее, потребуется некоторое время", - внезапно охрипшим голосом ответил директор гимназии. "Я перезвоню через пятнадцать минут. Надеюсь, вам будет достаточно?" - спросил королевский секретарь. "Конечно", - уверил господин Пачмен.
   Когда ровно через пятнадцать минут звонок раздался снова, мисс Виодетт дрожащей рукой подняла трубку. "С вами, мисс, будет говорить Его Величество ХанесемШ Арвест Воулерт, правитель Отнийского королевства. Будьте добры, подождите, соединяю", - еще раз представившись сообщил голос все того же секретаря. Можно было подумать, кто-то посмел бы ответить отказом. Ожидание длилось минут десять. У бедной учительницы дрожащая рука, судорожно сжимающая трубку, за это время стала мокрой, вибрирующие ноги подкосились, она опустилась в кресло. "Мисс Женев Виодетт?" - наконец произнес в трубке знакомый мужской голос, спутать который с чьим-либо иным было бы невозможно, не узнать - тоже. "Да, Ваше Королевское Величество", - мисс Виодетт вспорхнула на ноги. Невольно поднялся со своего стула и присутствующий при разговоре директор гимназии. "Мисс Виодетт, прошу вас не воспринимать буквально мою гневную речь, которой закончилась наша вчерашняя встреча. Она была больше ориентирована на графа Эрвина Лэнста, чем на вас. Я уж не знаю, на горе или на радость вы подсунули своему монарху эту бомбу - будущее покажет, но думаю, вам уже известно, что я пока оставил молодого графа при себе. Посему я просил бы вас держать меня в курсе всех событий, происходящих с господином Лэнстом в стенах вашего заведения. Писать мне больше не нужно, приглашать я вас тоже не стану. Запишите телефон", - государь на несколько мгновений прервал речь, давая возможность собеседнице подготовить пишущие принадлежности. "Ваше Величество,..." - попыталась вставить слово учительница, но королевский голос перебил ее. "Готовы? - спросил государь. - Не надо никаких извинений, мисс, их я наслушался вчера. Я знаю все, что вы хотели мне сказать. Записывайте... - государь Отнии продиктовал цифры. - Это номер телефона доктора Джеймса Тервола, вы видели его вчера и, возможно, запомнили. Прошу вас связываться с ним регулярно, как минимум раз в пару дней. Всего хорошего, мисс Виодетт. Успехов вам в вашем нелегком труде." "Благодарю вас, Ваше Величество", - взволнованно сказала молодая учительница. "Да, еще, - вспомнил король Ханесем. - Разумеется, я отменяю назначенный вам арест в пределах гимназии. До свидания, мисс". В трубке послышались короткие гудки. Мисс Виодетт бессильно опустилась в на стул, сердце ухало как филин в безмолвии ночи.
   Вот такой был утром разговор.
   Эрвин смешал шашки на доске.
   - Надоело! - заявил он.
   Король сложил руки на груди и, ничем не показав своего удивления очередной дерзостью, откинулся на спинку стула.
   - Не любишь проигрывать? - хмыкнул молодой монарх.
   - Не люблю, - буркнул мальчик. - Но сейчас просто нет настроения играть.
   Забывшись, он коснулся спиной стула, но тут же отшатнулся и зашипел от боли. С губ чуть слышно сорвалось весьма замысловатое ругательство. Король сделал вид, что произнесенные сквозь зубы непристойности не достигли его монаршего слуха.
   - Очень больно? - посочувствовал он; ответом послужил весьма злобный взгляд исподлобья. - Все еще злишься?
   - А вы как думаете?! - вскипел Эрвин.
   - Думаю, что не очень сильно, - невозмутимо сказал король ХанесемШ.
   Мальчика вторично за вечер подбросило вверх с насиженного места, на этот раз от возмущения. "Вот попрыгунчик неугомонный", - улыбнулся про себя государь.
   - Несильно?! Вас бы так! Да я...! - мальчик сжал кулаки, и правитель уже приготовился отразить его новое нападение, но Эрвин вдруг неожиданно прошипел: - Да, несильно... и что? Про два года я помню.
   - Я тоже. А ты умный мальчик, граф Эрвин Лэнст... Но сейчас ты устал, - произнес государь. - Иди ложись спать, а завтра с утра отправляйся в гимназию.
  
  
   Очень скоро совместно проводимые вечера стали привычной традицией. Если Эрвин был не в гимназии, если сам великий государь Отнии не был в отъезде и проводил вечера во дворце, он неизменно призывал Эрвина к себе. Чаще всего при этом они оба занимались каждый своими делами. Эрвин приносил с собой заданные в школе уроки, игры, или просто брал книжку, король ХанесемШ обычно в это время занимался бумагами - собирал воедино все события дня как в стране, так и за рубежом, попутно решал мелкие государственные вопросы.
   Он никогда не понуждал мальчика к разговору, не выспрашивал о событиях прошедших дней, даже не ставил Эрвина в известность о том, что все многочисленные проделки воспитанника незамедлительно становились ему известны. Он не читал нотаций, ничему специально не учил. Но неизменно выслушивал все, что мальчик считал нужным рассказывать сам, и всегда с готовностью и подробно отвечал на любые его вопросы: будь то вопросы о строении Вселенной или о подоплеке тех государственных решений, что он принимал на глазах у Эрвина. А раз заданный вопрос обрастал у дотошного мальчишки сотней новых. Он не успокаивался, пока не добирался до сути или не упирался в границы своих знаний и возможностей. Оставаясь наедине с неприступным повелителем королевства Отнии, одно имя которого произносилось подданными благоговейным шепотком, мальчик не стремился сдерживать свой необузданный характер. Он забрасывал вопросами, он спорил до топания ногами и набрасывания с кулаками на оппонента; заведясь, он временами швырялся всевозможными предметами (правда, не в самого монарха); злился на поражения в играх, дерзил и ругался.
   Ему позволялось все. Суждения доктора Джеймса Тервола оказались не лишенными основания. Эрвину, действительно, не хватало именно такого внимания - надежного и авторитетного человека рядом, способного объяснить, направить, поддержать. Кто мог играть эту роль в прошлой жизни мальчика? Слуги, которые по сути своей изначально не годились в советчики? Учителя, видящие в нем больше нарушителя спокойствия? И со временем Эрвин привыкал все вопросы держать в себе, постигая все сам, доверяя лишь собственным ощущениям и опыту. И теперь все накопленное с мощью полноводной горной реки обрушивалось на непривычного к такой необузданности монарха.
   Король ХанесемШ терпеливо отвечал на вопросы, убеждал в спорах, порой, правда, срываясь на крик и затещины. Воистину, для того чтобы невозмутимо воспринимать все выходки своенравного отрока, надо было обладать ангельским терпением, а государь и сам был человек молодой, горячий и вспыльчивый, лишь многолетними ежедневными тренировками, обусловленными его исключительным положением, наученный сдерживать свои эмоции. И с каждым разом ХанесемШ все больше привязывался к мальчику и не единожды ловил себя на мысли, что ждет этих вечеров как отдушину в льстивом, наигранном и утопающем в роскоши и коррупции окружении.
   Мальчик впитывал полученную информацию как губка. Здесь его никто не заставлял запоминать, никто не экзаменовал, не проверял усвоенное, и он поглощал нужное и ненужное; что-то понималось, что-то непонятое оседало в памяти и с готовностью всплывет, когда станет доступным его разуму.
   Но полученный на первой их встрече урок Эрвин не забыл и беспрекословно принял навязанные Его Величеством правила игры. Все личные отношения государя и его воспитанника были надежно спрятаны от посторонних глаз. Никогда, ни при каких обстоятельствах, в присутствии даже самого последнего слуги, Эрвин больше не позволял себе ни малейшей дерзкой выходки, ни одного резкого слова в отношении своего монарха. На людях он был само послушание, почтение и покорность. Да и обращение с ним государя в обществе немало тому способствовало. Вне их уединенного общения король ХанесемШ всячески сторонился мальчика и, как тому казалось, намеренно избегал даже мимолетных встреч. А если и вынужден бывал обратить внимание на своего воспитанника, то делал это весьма сурово и высокомерно, слова обращенные к мальчику неизменно звучали отрывисто и холодно. Боясь услышать правду о мотивах таких контрастов, Эрвин даже не пытался ничего выяснять. Для себя он нашел вероятную причину и, с горечью закопав ее на самое дно души, постарался отрешиться от мучительного понимания. И сам старался лишний раз не попадаться на глаза.
  
   Тем временем все реже стали поступать со школы нарекания на поведение Эрвина. Но отнюдь не от того, что тот вдруг стал примерным и исполнительным учеником и уж совсем не потому что боялся возможных наказаний, если вдруг о его проделках станет известно опекуну. Просто ему открылись новые горизонты: королевский дворец оказался куда большим и благодатным полем для деятельности, и всю свою энергию Эрвин направил туда.
   Пока дело ограничивалось выходными - терпеть еще было можно. Тем более, что для начала мальчику потребовалось некоторое время, чтобы освоиться с новыми пространствами, ознакомиться с географией и порядками нового владения. Но вскоре наступил переломный момент - почти месячные рождественские каникулы, на период которых гимназия закрывалась. И дворец взвыл.
   Уверенно себя чувствовать придворные могли только в отведенных им личных покоях, и разумеется, только те из счастливцев, кому повезло таковые иметь, ну или во время редких часов отсутствия Эрвина во дворце в принципе. Казалось невероятным, как один маленький ребенок сумел в короткий срок довести до военно-осадного положения огромный чопорный взрослый налаженный мир. В общественных местах передвигались, с нервным напряжением прислушиваясь и стараясь предугадать, что ждет за углом. Важные господа и разряженные дамы стремились перебежками миновать наиболее опасные помещения, и как сведения с полей сражений передавали друг другу известия, где на данный момент может находиться маленькое чудовище. Порой создавалось впечатление, что он обладает умением возникать в десятке мест одновременно.
   Хорошо еще, если мальчишка рассекал по коридорам дворца на своем небольшом мотороллере, изредка сшибая по пути мебель и неудачно попавшихся на пути персон - его по крайней мере было слышно издалека и можно было успеть заблаговременно прижаться к стене. Но от обожаемых мальчиком шумовых, водяных и дымовых бомбочек, от устраиваемых хитроумных ловушек и засад, от выскакивающих из-за всевозможных прикрытий машинок на управлении и летающих самолетиков, стремящихся напугать и сбить с ног, и прочих проделок, на которые только хватало неуемной фантазии и обширного жизненного опыта Эрвина, подпитываемого просмотром соответствующей теле- и кинопродукции, а также от его язвительных насмешек и комментариев скрыться заранее было практически невозможно. Дня три, например, в одной из зал, где сходились многочисленные деловые пути, передвигаться можно было только ползком или аккуратно держась за стенки после того как мальчишка полил пол какой-то неопознаваемой невидимой смесью одновременно скользкой и неимоверно липкой. Причем намазал непредсказуемыми пятнами. Смесь держалась мертвой хваткой, несмотря на все усилия ее отмыть; пришлось снимать лак с паркета. За это время число понесенных травм достигло десятка, не считая благополучно завершившихся падений.
   А через пару недель после начала каникул придворных ожидало очередное потрясение - мальчик появился в сопровождении огромного пса неизвестной породы, по виду и манерам щенка, но размерами уже приближающемуся к полноразмерному барану, такому же лохматому, неуклюжему и пока по-щенячьи бестолковому. Откуда Эрвин добыл зверя, он так никому и не сообщил, но животное отмыли, продезинфицировали, а разрешения поселить его у себя в комнате Эрвин спросить не счел необходимым.
   Довольно благодушный по характеру, но не соизмеряющий своей силы пес с неистовым лаем носился по залам, делясь переполняющим его счастьем, набрасывался с изъявлениями признательности на любого, попадающегося ему на пути, радостно трепал жертву за одежды, вырывая куски ткани, облизывал мокрым языком, оставляя клочья своей шерсти и липкую слюну в подарок.
   В одно из очередных исследований дворцовых просторов эти два монстра ввалились в Рыцарский зал. Пес сразу же с грохотом рассыпал по полу стоящие в углу доспехи и принялся гонять металлическую рукавицу, а мальчик замер в дверях, не в силах вздохнуть, от охватившего его восторга и благоговения. Здесь он еще не был. Какой же мальчишка и даже взрослый мужчина не впадает в экстаз от вида оружия! А здесь было собрано все именное оружие королевского рода - от рыцарских доспехов и мечей до гвадейского клинка Его Величества ХанесемаШ, действующего главы королевского гвардейского корпуса. Разумеется все опасное современное и огнестрельное оружие хранилось в за непробиваемым стеклом - притягательное, но недоступное. Но вот древние мечи, арбалеты, пистолеты, доспехи вполне можно было подержать в руках, оценить и примерить. Караул не смел мешать. И бедным слугам отныне пришлось мириться еще и со своей участью изображать неприятелей при испытании древних мечей и служить манекенами для примерки доспехов - самому мальчику все они были слишком велики. Натянуть арбалет и крутить мечом у него тоже пока не получалось, но один вид выскакивающего из-за угла с воинственным кличем мальчишки в частично напяленной и звенящей железом броне и с нацеленной вперед древней или не очень древней угрожающей металлической штуковиной, заставлял придворных и дворцовых обывателей мало что не падать в обморок.
   Жаловаться не смел никто, как никто не мог понять какие именно отношения связывают маленького неуемного сироту и их сурового неприступного повелителя. По дворцу ползали всяческие слухи о причинах этой вдруг возникшей несвойственной монарху привязанности. Шепотом, под страхом разоблачения и неминуемого беспощадного наказания делались даже самые гнусные и неприличные предположения. Впрочем, в разгульной и свободной от морали придворной жизни с ее интригами и кознями, прикрытыми непроницаемыми сводами дворца, многое уже давно превратилось из гнусности в норму. И очень уж хотелось дворцовым сплетникам спустить и самого великого государя до своего уровня, исподтишка утверждая, что "ничто человеческое ему не чуждо".
   Поэтому, регулярно докладывая королю о поступках его воспитанника, придворные, как им казалось, с пониманием относились к полной безнаказанности мальчика. Ни один из пострадавших не рисковал прийти лично, благоразумно выбрав наименьшее из зол - никому не хотелось, нырять под вероятный гнев короля или возможную месть юного графа. Да и надо смотреть вперед - неведомо какую роль уготовано играть мальчику в будущем. И стиснув зубы ждали.
   Терпение придворных растягивалось, подобно туго натянутой на рогатку резинке. И это не могло продолжаться бесконечно: когда-то или палец сорвется, или резинка лопнет. От отчаяния решился принять на себя удар главный дворцовый смотритель, чашу терпения которого переполнил последний вопиющий случай: расставив на полу в одной из зал с десяток собранных по ближайшим помещениям небольших мраморных и глинянных бюстов возможно небольшого размера, не вникая в их ценность и значимость, Эрвин разлегся метрах в пятнадцати и принялся расстреливать их из одолженного в рыцарском зале духового пистолета. К счастью, попал только в одну, выстрелом отколов от мрамора внушительный кусок. Прибежавший на восторженный крик смотритель, упав, успел грудью прикрыть уцелевшие сокровища, и попал под очередной залп. Пуля пробила неудачливому защитнику икру левой ноги, и кровь мгновенно окрасила штанину брюк. Нежно прижимая к груди выжившие ценности, хромая и оставляя за собой кровавые следы, смотритель поспешно вышел из зала. И немного приведя себя в порядок, с отважной безысходностью ринулся искать короля.
  
   Его Величество ХанесемШ, не спеша, прогуливался по утопающему даже в это время года в цветущей зелени обширному и богатому зимнему саду. Тропические растения, обвивающие мраморные колонны, успешно соседствовали здесь с неприхотливыми огромными кактусами. Какофония цветочных запахов сбивала неподготовленного с ног. Недостаточность проникающего через стеклянный потолок солнечного света дополняли всевозможные лампы, вписанные в интерьер сада так, что источники определить порой было практически невозможно.
   За монархом, поминутно склоняя голову в почтительном поклоне, следовал министр экономики, сухощавый и невысокий мужчина с блестящей в свете ярких ламп лысиной. В предверии собираемого чуть позже заседания совета министр докладывал подробности, нежелательные для оглашения на общем совещании, когда главный дворцовый смотритель, приволакивая левую ногу, нагнал их на мраморной дорожке и рухнул перед государем на колени.
   Через десятки извинений за дерзостное беспокойство великого государя, через сотни просьб о помиловании, через тысячи льстивых слов о могуществе, доброте и милости повелителя с отчаянием прорвалась просьба хоть как-то повлиять на поведение воспитанника.
   ХанесемШ жестом остановил речь жалобщика и подозвал слугу.
   - Позовите сюда господина Лэнста, - велел король.
   В ожидании мальчика государь продолжил прерванную негромкую беседу с министром. Дворцовый смотритель так и остался коленноприклоненно стоять поодаль.
   Минут через двадцать Эрвин появился в сопровождении своего четвероногого страшилища. Пес, видать решивший по окружающей зелени, что его вывели на незапланированную прогулку, по обыкновению решил поделиться своей радостью и, жизнерадостно взлаяв, выбрал своей жертвой центральную фигуру людского сборища. Сердца присутствующих лишь успели сжаться от ужаса. Все закончилось быстрее, чем даже сумели среагировать гвардейцы охраны. Не двинувшись с места, молодой король пристально глянул в глаза несущемуся на него зверю. И пес, заскребя когтями всех четырех лап по гладкому полу, остановился в нескольких шагах, пару раз махнул лохматым хвостом и засеменил обратно к своему хозяину. Государь отвернулся и сделал знак смотрителю продолжать свою речь.
   Эрвин слушал, сердито сжав губы и, поглаживая от растерянности смирно сидящего у его ног и высунувшего огромный язык пса, бросал быстрые взгляды на величественного опекуна. Лицо короля ХанесемаШ было как и обычно непроницаемо спокойным. Дослушав до конца, государь перевел взгляд на мальчика.
   - Что вы скажете на это, Эрвин? - сухо спросил он.
   - Извините, Ваше Величество, я больше так не буду, - опустил глаза мальчик.
   Государь все так же бесстрастно обратился к коленнопреклоненому смотрителю.
   - Слышали, сударь, он больше не будет. А вам придется ответить за проявленную невнимательность, халатность и причиненный ущерб. Можете оба быть свободны.
   Кланяясь и пятясь, дворцовый смотритель удалился. Эрвин просительно взглянул на короля, но ему был повторно сделан знак уйти.
  
   Информация, несмотря на внушительные расстояния, которые ей приходилось преодолевать, распространялась во дворце с волшебной быстротой.
   И уже через пару часов весть об очередном фортеле юного королевского воспитанника, обойдя весь дворец, достигла и ушей доктора Джеймса Тервола. Достигла в лице герцогини Монехар, пожилой представительницы одной из побочных вервей королевского древа Отнии, специально изредка покидающей тихую жизнь в собственном загородном поместье, чтобы пообщаться с современными светилами медицины и пожаловаться лично королевскому доктору на одолевающие ее болезни. Привыкший к размеренной жизни и подорванный болезнями организм престарелой дамы с трудом пережил одно из столкновений с шебутным воспитанником государя на дворцовых просторах, и теперь она старалась без крайней нужды не покидать своих покоев, ожидая пока закончатся ее столичные дела и упакуются многочисленные чемоданы.
   Доктор молча выслушал сетования старушки на истрепанные нервы. Возмущаться реакцией монарха она разумеется не посмела, но намеками дала понять, что уж она-то с ее огромным опытом догадывается о подоплеке такой снисходительности.
   Закончив дела с герцогиней Монехар доктор Тервол без промедления отправился к Его Величеству ХанесемуШ просить об аудиенции.
   Старательно выполняя указ повелителя, доктор следил за поведением и повадками Эрвина, собирал воедино редкие похвалы и многочисленные жалобы, сливающиеся к нему из всех источников. С завидным упорством он снова и снова заводил увещевающие разговоры с мальчиком, стараясь со своей, несмотря на все получаемые им сведения, искренне испытываемой к Эрвину симпатией, наставить его на путь истиный и превратить в достойного члена высокого общества. Но все его усилия разбивались, натолкнувшись на светски выдержанную и искусственно любезную реакцию, с которой Эрвин его выслушивал и, проводив, продолжал и дальше жить своей безбашенной жизнью. Доктору удалось достичь не большего, чем и всем прочим воспитателям. И единственный человек на свете, кто по мнению Джеймса Тервола мог бы повлиять на мальчика, на получение реакции от которого без сомнения и были интуитивно и бессознательно направлены все выходки Эрвина, упорно не проявлял к этому ни малейшего интереса. Равнодушно выслушивая регулярные доклады Джеймса, король ХанесемШ ни разу их не прокомментировал, лишь пару раз спросил мнения доктора, но ни разу к нему не прислушался. И доктор Джеймс Тервол твердо вознамерился прояснить ситуацию.
   Ему повезло даже больше, чем давеча дворцовому смотрителю. Государь как раз распустил малый совет и намеревался на краткое время отвлечься от государственных дел и заодно выпить чашку чаю. Он принял доктора сразу.
   - Добрый день, Джеймс, - приветствовал государь. - Налейте себе чаю.
   - Благодарю вас, Ваше Величество.
   Доктор, повинуясь, налил себе самую малость и остановился перед монархом, не зная как бы помягче начать. Не очень он был искушен в плетении словес. А когда готовишься обратиться с речью, которая вероятно вызовет королевское недовольство, естественно испытывать мягко говоря трепет. Благо и пример невезучего главного дворцового смотрителя был еще достаточно свеж в памяти. Но Джеймс Тервол считал себя обязанным высказаться.
   - Это на вас не похоже, доктор - вы дрожите передо мной словно проштрафившийся министр. Не вы ли еще вчера решительно и достаточно сурово отчитывали меня за пренебрежение вашими указаниями? - добродушие произнесенных государем слов не коснулось его королевской величавой неприступности.
   Доктор Джеймс Тервол, наконец, собрался с духом.
   - Ваше Величество, заранее смиренно прошу простить, если слова мои вызовут Ваш справедливый гнев и сочтутся за дерзость. Будучи не в силах постичь всю глубину ваших целей и замыслов, я, простой смертный, теряюсь в догадках и сомнениях. Разрешит ли государь облегчить мне душу и высказать терзающее меня.
   - Джеймс, слишком напыщеная речь для вас, - снова сухо уронил государь.
   - Ваше Величество несколько месяцев назад оказали мне высокую честь, намереваясь испрашивать моих советов в вопросах воспитания графа Эрвина Лэнста. Но не понимая Ваших целей и ожидаемых результатов, мне трудно следовать вашему приказу и что-либо осмелиться высказывать. Я нахожусь в недоумении и растерянности, и не в силах и не вправе давать какие-либо советы, опасаясь быть неправым.
   Джеймс Тервол замолчал, ожидая реакции.
   - Говорите, доктор, - разрешил король.
   - Молодой человек изначально безмерно избалован. Вы же, государь, не сдерживая, предоставляете ему безграничную безнаказанную свободу. Он уже сейчас держит в страхе весь дворец. Дозволено ли мне будет поинтересоваться, что движет вами, Великий Государь - безразличие к мальчику или неведомые вашему покорному слуге высокие и далекие замыслы. Умоляю, не сочтите вопрос за наглость, Ваше Величество. Если же Эрвин Вам не нужен, государь, я дерзну снова предложить повелителю отдать мальчика под мою опеку. Я увезу его отсюда и, возможно, смогу перевоспитать.
   - Перевоспитать?... - задумчиво протянул король ХанесемШ. - Джеймс, это была моя идея - спрашивать ваших советов, хотя пока я и не считал остро-необходимым прибегать к ним. Посему у меня нет повода не одобрять ваши стремления, - король ХанесемШ поджал губы, недовольный необходимостью объяснять свои действия. - Я действительно поступаю так преднамеренно. Я не собираюсь препятствовать мальчику ни в чем и впредь. И не позволю этого никому другому.
   - Зачем, государь? - возглас Джеймса Тервола был полон искреннего недоумения. - Ведь он вырастет бессовестным самодовольным тираном.
   - Он вырастет свободным, доктор, - терпеливо возразил государь. - И в своей жизни станет руководствоваться лишь своими желаниями, полученными знаниями, здравым смыслом и опытом. Он не станет подчиняться, оглядываться и не будет бояться никого и ничего.
   - Даже вас, великий государь?
   - Я бы хотел, чтобы и меня Эрвин слушался из уважения, а не от страха. Возможно, мне и придется прибегать к строгости, но я постараюсь делать это как можно реже и только по праву воспитателя. Эрвин - яркая звездочка, и я не хочу загасить ее огонь чрезмерным давлением.
   - Это очень рискованно, мой повелитель. Больше похоже на мечты и желаемую сказку. При таком воспитании редко вырастают достойные личности, - доктор развел руки и в сомнении покачал головой.
   - Рискованно, - согласился король. - Но вы сами говорили, доктор Тервол, что в Эрвине заложено доброе начало. Мне кажется - у меня есть основания надеяться на лучшее.
   - А если нет, ваше величество?
   - Ничто не мешает мне в любой момент избавиться от мальчика, Джеймс, если что-то пойдет не так, - бесстрастно проговорил король. - Теперь вам известны мои цели, доктор, и я снова могу расчитывать на взвешенность ваших советов для их достижения. Предвосхищая ваш следующий вопрос: в свои планы на мальчика я вас посвящать не намерен. Что-то еще?
   - Ваше Величество как обычно ставит перед собой высокую и сложную задачу. И я буду счастлив всеми силами способствовать ее решению, государь.
   - Я рад и надеюсь на поддержку. И настоятельно прошу вас, доктор Тервол, присовокупить полученную вами сегодня информацию к той врачебной тайне, которую вы обязаны надежно хранить от посторонних. В противном случае мне не удастся достичь желаемой мной цели.
   - Разумеется, Ваше Величество. Я безмерно горд оказанным мне доверием великого государя, и обязуюсь свято хранить доверенное мне.
  
  
   Вечером ХанесемШ встретил воспитанника без привычного приветствия.
   - Как зовут твое лохматое страшилище, которое сегодня пыталось меня загрызть? -спросил король.
   - Никак не зовут. Просто "пес", и он добрый, -- ответил Эрвин и напрягся, готовый к возмущению и отпору: - Я что, не могу завести себе собаку?
   - Да хоть слона заводи, если хочешь, и если сможешь с ним справиться. Ты осознаешь, что гвардейцы должны были сегодня подстрелить твоего Пса?
   - Я не подумал, - тихо буркнул Эрвин.
   - И не впервые, - отметил государь.
   - А как вам удалось его остановить?
   - Меня слушаются умные люди. Неужели я не справлюсь с животным, обладающим лишь инстинктом?
   Он не торопился разрядить возникшее между ними напряжение, сохраняя безучастное спокойствие. Эрвин кинул на стол принесенную с собой игру, но располагаться не стал, а остался молча стоять перед опекуном.
   Просторная комната уже была погружена во мрак зимнего вечера. Только за спиной правителя одиноко горела лампа, оставляя в густой тени его лицо, зато хорошо освещая стоящего перед ним мальчика. Как на допросе.
   - Ждешь нагоняя? - наконец по-прежнему сухо и бесстрастно спросил король, прерывая молчание.
   - Ну когда-то это должно было случиться, - дерзко ответил Эрвин, но было заметно, что на самом деле он всерьез побаивается предстоящего. - Ваш принцип, государь, - за все следует отвечать.
   Закономерный вывод и логичны были бы действия. Руки чесались выдать взбучку. Не за разбитый бюст, разумеется, а за самоуверенность и наглость. Все-таки крепко въелись усвоенные с младенчества порядки и правила. Но государь снова сдержал себя. Окинул воспитанника взглядом с головы до ног.
   Жизнь в королевском дворце с ее претенциозностью и роскошью никак не повлияла на манеры и внешний вид мальчика. Те же длинные растрепанные волосы до плеч (если бы это были изящные локоны в стиле прошлого века, а то лохматые небрежные патлы!), та же сережка в ухе и жуткого вида шипастый браслет на руке, выпущенная поверх объемных штанов до колен не по размеру большая футболка, спортивные ботинки на босу ногу. Словом, юный хиппи на прогулке, а не воспитанник одного из утонченнейших и элегантнейших правителей современности.
   Король ХанесемШ сам велел нянюшке Эрвина не сдерживать молодого хозяина в его манерах и внешнем виде. И теперь лицезрел плоды. Впрочем, не без удовольствия.
   - Я не стану тебя наказывать, - промолвил король, - ты накажешь себя сам.
   - Это что - новый способ - когда не хочется утруждаться лично? - съязвил Эрвин. - И что я по вашему желанию должен с собой сделать?
   - Ты не понял. Накажу тебя не я. Сама жизнь расставит все на свои места. Ты волен поступать так, как тебе заблагорассудится, я ничем не намерен тебя ограничивать. И если ты хочешь оставаться королевским шутом - это твое право.
   - Я не шут, - вскинулся Эрвин.
   - А кто? - спокойно поинтересовался государь. - Репутацию кого как не шута ты зарабатываешь своими поступками. Ты - мой воспитанник. Тебя могли бояться, ненавидеть, любить, уважать и даже презирать, но из всего возможного ты выбрал шутовской вариант, когда люди смотрят на тебя, как на досадную помеху, а за спиной смеются над тобой, над твоей глупостью. И когда ты вырастешь, никто из окружения никогда не будет воспринимать тебя всерьез. Подумай об этом. Другого наказания не будет.
   Эрвин подавленно молчал. Слова опекуна вновь пробудили то понимание, что он так тщательно прятал от самого себя в глубинах души. Но ничего спросить опять не решился, загоняя горькие мысли обратно. А дальнейшие слова лишь укрепили его уверенность - он нужен монарху лишь как экзотический зверек, призванный нарушить обыденность и развеять скуку, игрушка на время отдыха - поиграть, посадить в клетку и забыть до следующего раза.
   - Мне исправно докладывают как о твоем поведении в гимназии, так и о твоем терроре во дворце, - продолжил король ХанесемШ. - Это твоя жизнь и твои дела, которые меня могут забавлять и интересовать, но в которые вмешиваться я не собираюсь. Живи, как знаешь. Гимназия пусть разбирается сама, а подрыва дисциплины во дворце я не опасаюсь. К сожалению, тебя не достаточно, чтобы это придворное стадо бросило свои кормушки и разбежалось. Мне нужен ты таким, какой ты есть, и твое поведение меня не сильно волнует. Я намерен требовать от тебя пока только одного - ты обязан учиться - постоянно и с полной отдачей.
   - Чему? - мрачно насторожился Эрвин.
   - В первую очередь тому, что хочешь ты. Я выполню любое твое желание, сделаю все, что ты захочешь. Во-вторых, тому, что мы оба сочтем для тебя необходимым.
   - Необходимым для чего?
   - Опять же для того, что выберешь ты.
   - Как-то все чересчур радужно у вас получается... - пробурчал мальчик.
   - Это тебе пока так кажется, - с легким ехидством пообещал государь.
   Выдержав паузу, король ХанесемШ поинтересовался:
   - Сколько статуэток тебе удалось подбить?
   - Одну...
   - Не успел?
   - Не попал.
   Результатом этого эпизода стало то, что к занятиям Эрвина по борьбе с мастером Сокоро прибавилось обучение владению всевозможными видами оружия от метательных ножей до стрельбы из артиллеристких орудий (к счастью, пока в теории) и, хочешь-не хочешь, занятия по истории и культуре с ведущими профессорами, чтобы думал, на что можно поднимать руку.
   Таким же образом добавились вскоре профессора по экономике, математике, сначала в качестве репетиторства; потом появились обществоведение, дипломатия и прочее и прочее. И в результате приблизительно через полгода занятия в Кентраст-гимназии стали мешать бурному дворцовому обучению, и с общественным образованием Эрвину пришлось расстаться. Впрочем, без всякого сожаления с обеих сторон.
   Жизнь стала настолько насыщенной, что большая часть сил уходила в благородном направлении. Разумеется, безудержный характер не удержать в рамках приличий, особенно если никто его и не сдерживает, и шалости не прекратились, но на бестолковые у него теперь просто не оставалось времени.
   Дворцовые обыватели получили возможность расслабиться, но не терять бдительности - вставать на пути Эрвина, напротив, со временем становилось все более неразумным. Опять как в раннем дошкольном детстве, единственный ребенок во взрослом коллективе, но теперь уже отнюдь не в обществе послушных слуг, вынужденный полагаться лишь на себя - пытавшихся его обидеть или просто втереться к нему в доверие для извлечения личной выгоды, Эрвин ставил на место стремительно, изощренно и со свойственной детям жестокостью. Он никогда не прибегал к помощи государя, никогда не жаловался на обидчиков, но те, кто попадался под его месть, запоминали это навсегда. Эрвин быстро учился жить в волчьем коллективе, полном козней и интриг. Так же быстро как и всему прочему.
   Впрочем вышесказанное все же является значительным преувеличением. Не так уж много неприятелей и обидчиков было у мальчишки. Пока только на уровне личных бытовых ссор. Те, кого угораздило попасть на конфликт с Эрвином в дальнейшем старались этого избегать. Опытные придворные просто вычеркивали его из сферы своих интересов. Втираться к мальчишке в доверие большого смысла не имело, поскольку для всех было абсолютно очевидно, что юный граф не имеет на государя ни малейшего влияния, и поддерживать с ним хорошие отношения с этой целью не было ни малейшего резона. У большинства обывателей хватало и своих личных забот, чтобы всерьез воспринимать Эрвина, да и вообще обращать на него сколь-нибудь стоящее внимание. Особенно после того, как поутихла опасность его непредсказуемых проделок.
  
   Как-то так получилось, что за прошедшие несколько месяцев жизни во дворце Эрвину больше ни разу не довелось столкнуться лицом к лицу с наследником Отнийского престола герцогом Дейнаром Норимом. После памятной встречи в первый день, их общение ограничивалось лицезрением друг друга на некоторых публичных церемониях. Герцог Норим оказался одним из немногих счастливчиков, кто знал о выходках юного королевского фаворита только понаслышке. Выслушивая то, что рассказывали ему придворные, герцог громко хохотал и восхищенно комментировал остроумие мальчишки. Однако ближе сходиться с виновником желания не проявлял.
   Но когда-то этому суждено было случиться.
   Эрвин возвращался с очередного занятия с очередным профессором, когда услышал извиняющуюся скороговорку своей нянюшки Ханны, и пошел быстрее.
   Открывшаяся картина заставила вскипеть яростью. Его пожилую нянюшку, к которой, несмотря на то, что именно она прежде всех страдала от его нередкой несдержанности и грубости, Эрвин относился очень трепетно, Его Высочество герцог Норим поставил перед собой на колени и заставил униженно просить прощения. Причиной, как понял Эрвин из лепета Ханны, была ее нерасторопность - пожилая женщина не успела достаточно быстро отскочить, уступая дорогу стремительно и почему-то спиной выскочившему из-за угла герцогу и тот, не заметив, наскочил на нее. Пострадавших в столкновении не оказалось. Но бедная женщина испуганно шептала слова извинения.
   - Ах ты, неуклюжая старуха! - надменно вскинув подбородок, уронил герцог.
   Но уже замахнувшаяся для удара рука не успела опуститься. Эрвин вырвал из ближайшей кадки растение и вместе с налипшим комом земли швырнул его герцогу Нориму прямо в лицо. Цветок, к слову сказать, оказался розой, и несколько шипов впились в руку мальчику, и обломившись, остались в ладони. Попасть Эрвин, конечно, не смог. Бдительные слуги-охрана отбили удар, и наследника лишь усыпало землей.
   Мальчика тут же схватили и, заломив ему руки за спину, подтащили к герцогу.
   - Тварь! - взвизгнул наследник, вытряхивая из волос застрявшие комья грязи. - Соображаешь на кого руку поднял!?
   - Я-то соображаю, - черные глаза мальчишки сверкали бешенством. - А вы не смейте никогда прикасаться к этой женщине!
   - Обалдел? - герцог Норим даже орать перестал от удивления. - Из тебя сейчас же здесь на моих глазах зебру сделают! - кивнул он стражникам.
   По знаку наследника один из слуг перехватил мальчика покрепче, второй начал стаскивать с него футболку. Эрвин не сопротивлялся. Сквозь стиснутые зубы прошипел:
   - Только попробуй!
   Столько уверенности было в его угрозе, что наследник престола задумался. Он подошел поближе и, как при их первой встрече, указательным пальцем приподнял лицо мальчика, с возникшим вдруг интересом вглядываясь в обострившиеся от ярости детские черты. Ехидно проурчал:
   - Хорошо, змееныш. Я не трону тебя. Из уважения к моему венценосному брату и нашему государю, я не стану портить понравившийся ему товар... Скажи-ка мне по секрету, он уже пользуется тобой или ждет, пока плод немного созреет? - герцог похотливо вытянул губы и большим пальцем провел по щеке мальчика. - А вот когда ты ему поднадоешь и поистаскаешься, я отыграюсь. Ничего. Я подожду. И думаю, мне не придется ждать слишком долго. Ты знаешь, что за комнаты - те, в которых тебя поселили?.. А мог бы и полюбопытствовать. Там издревле селились королевские пассии. И именно там десятки лет назад таинственно друг за дружкой исчезли две надоевшие любовницы моего дяди, короля Кумана. Их никто никогда больше не видел ни живыми, ни мертвыми. С тех пор комнаты пустовали... А теперь там появился ты. Символично, не правда ли?.. Бросьте его, - рявкнул герцог напоследок.
   Слуги выполнили приказ буквально - швырнули мальчика на пол.
   Герцог самодовольно скрылся за углом.
   Ханна со слезами кинулась поднимать хозяина, поправлять его одежду.
   - Не нужно было этого делать, сэр Эрвин, - причитала она, уводя мальчика в его покои.
   Но Эрвин не слышал ее. Он послушно пошел за няней и расширенными от страха глазами невидяще смотрел прямо перед собой. Женщина заперла за ними дверь.
   - Ханна, это неправда, - прошептал мальчик, его трясло от внутреннего плача. - Честное слово, это неправда.
   - Конечно, неправда, сэр, - прижимая мальчика к себе и целуя его макушку, успокаивала Ханна. - Он просто гнусный похабщик, этот герцог. Прости меня, господи, за это неуважение к Его Высочеству.
   Не вполне традиционные любовные пристрастия наследника престола, его всеядность в этом плане и даже нарочное поддержание своеобразного баланса в чередовании любовников и любовниц не было строгой дворцовой тайной. Хотя и чрезвычайно разгульными и непотребно развратными, публично демонстрируемыми его развлечения тоже не были. Свою личную жизнь герцог не афишировал. Эрвина достигали только общие слухи и намеки.
   - Ханна, поехали отсюда домой, - просительно вцепился Эрвин в руку нянюшки. - Сейчас же.
   - Вы не можете, сударик мой. Без разрешения Его Величества не можете, - Ханна довела мальчика до дивана, он с плачем уткнулся ей в колени. - Ничего, вот вернется наш государь и все будет хорошо. Он, станется, и отпустит вас в домой, если мы хорошенько попросим. И никто вас больше не посмеет тронуть.
   - Меня и так никто не посмеет тронуть, - захлебываясь слезами прошептал Эрвин. - А герцог еще поплатится...
   - Господь с вами, сэр Эрвин, - испугалась нянюшка, гладя его по спине. - Не вздумайте. Постарайтесь забыть. Он же, возможно, будущий король.
  
   Его Величество король ХанесемШ в эти дни посещал с официальным визитом ряд европейских стран. Его возвращение планировалось еще только через месяц.
  
  
   *******
   Месяц тянулся мучительно долго. Хотя результаты проделанной работы и завершившихся переговоров оказались на редкость удовлетворительными, а где-то даже неожиданно прекрасными.
   Но как же хорошо все-таки после бесконечных гостиничных номеров, наконец-то, оказаться дома!
   Жаловаться на жесткость кроватей, плохое обслуживание и питание, разумеется, не приходилось. Роскошь предложенных принимающей стороной гостиничных суперлюксов была достойной королевского титула Его Величества правителя Отнии ХанесемаШ. Ничего плохого припомнить было нельзя, тем более что государь Отнии не отличался особо изысканной прихотливостью. Но все равно дома после более чем месячного отсутствия и дышится легче и запахи слаще. Даже если этот дом размером с небольшой город, ... или размером во всю страну.
   Ханесем Ш, устроившись в любимом кресле в малой библиотеке, блаженно вытянул ноги и прикрыл глаза.
   - Приготовьте ванну, - велел он, предупредительно затихшему рядом секретарю. - Где граф Эрвин Лэнст?
   - Где-то на территории дворца, Ваше Величество.
   - Пусть придет через час. Через полтора соберите малый совет с докладами. Ступайте.
   - Слушаюсь, Ваше Величество.
   Поклонившись, секретарь вышел. Но через полминуты раздался робкий стук в дверь, и он снова появился на пороге. Король пошевелил рукой, разрешая говорить.
   - Ваше Величество, господин Эрвин появился сам и просил передать просьбу об аудиенции. Я велел ему подождать часик, но решился доложить.
   Государь кивком поблагодарил секретаря за сообразительность.
   - Впустите.
   С наслаждением потянувшись, король поднялся на ноги. Не было и дня за этот месяц, чтобы он не вспоминал о мальчике. Первые дни особенно часто. В толпе представляемых ему лиц он пытался найти хоть отдаленно похожий взгляд, во время скучных церемоний сквозь чужие нудные голоса ему слышался звонкий ломающийся голосок и заливистый смех, лица встречаемых детей ему казались пресными, и ни в какое сравнение не шли с его озорным и строптивым воспитанником. И светская улыбка монарха невольно становилась искренней, и глаза смотрели мягче. Наверно, это тоже сыграло свою роль - все намеченные встречи и переговоры прошли на редкость успешно. Со временем острота ощущений приутихла, лишь вечерами охватывала тоска, которую не могли развеять даже самые пылкие женские объятия.
  
   Эрвин покрепче закрыл за собой дверь и обернулся. Стиснутые губы его мелко тряслись, лихорадочно блестящие глаза были готовы разразиться слезами. Сердце в груди короля заметалось в нехорошем предчувствии.
   - Что случилось? - жестко спросил он; спросил сразу, отбросив неуместные приветствия.
   Стремительным броском мальчик кинулся навстречу, и только отточенная реакция позволила государю вовремя среагировать. Эрвин повис у него на шее, обвил руками и ногами, и крепко сжал. Его Величество ошеломленно подхватил мальчика. Сеансы его истерик, обид, возмущений уже стали привычными, но чтобы осмелиться позволить себе подобную дерзость - прикоснуться без соизволения...
   - Что случилось, Эрвин? - сурово повторил король ХанесемШ. - Тебя кто-то обидел?
   Мальчик замотал головой. Так, что его волосы защекотали нос и смешались с монаршей бородой и усами.
   - Я скучал, - прошептал Эрвин ему прямо в ухо.
   Дыхание государя внезапно сперло так, словно в грудь ударили тяжелым кулаком. Он сильно до боли, до красных плавающих пятен зажмурил глаза и в том порыве нежности, когда чувства переполняют так, что для облегчения хочется причинить боль и себе и другому, прижал голову Эрвина к своему плечу. Щелкнули замки, раскрылись шлюзы, и грозный государь физически ощутил, как волны ранее сдерживаемых под спудом чувств снесли его с высокого монаршего пьедестала и завертели, закружили, ломая преграды из гордыни, неприступного одиночества.
   Некоторое время они стояли так, замерев и казалось даже не дыша. Наконец, государь поставил мальчика на пол.
   - Я уж испугался было, что после неудачной попытки заколоть, ты теперь решил меня задушить, - ласково улыбнулся он, взъерошивая волосы Эрвина и заглядывая во влажные сверкающие радостью глаза. Никогда еще правителя Отнийского королевства не приветствовали с таким бесхитростным восторгом.
   - Не-е, у нас же договор на два года. Я помню, - улыбнулся ему в ответ Эрвин.
   От его лучезарной улыбки распахнулось сердце навстречу, и молодой король беззаботно рассмеялся, чего ни разу до этого не позволял себе в чьем-либо присутствии.
   - Ну слава богу, утешил... Но знаешь, мальчик, ты немножко невовремя. Впрочем... Составишь мне компанию в принятии ванны. Отдохнем вместе.
   Эрвин застыл. Внутри все дернулось, скукожилось и замерло. Словно его, разогретого на жарком солнце, вдруг кинули в леденящий снежный сугроб. Последние слова невольно напомнили о намеках герцога Норима, о домыслах, гуляющих по дворцу. Эрвин всячески гнал от себя даже зачатки мыслей о том, что этот величественный, недосягаемый, но одновременно ставший уже таким единственно близким человек может вынашивать гнусные низменные планы. Но подлый червячок сомнений все равно протискивался и грыз душу. Ведь предсказанная герцогом участь не была бы удивительной для юной симпатичной королевской игрушки! А если так, если подозрения оправданы - куда ему деваться, у кого искать защиты? Мальчик прекрасно осознавал, что может вести себя как угодно нагло и дерзко, но по сути он - самый бесправный и беззащитный подданный перед лицом своего повелителя. Карающая длань достанет его из под земли, и никто не спасет. Эрвин отступил на несколько шагов, былая радость его вмиг погасла. Он провел языком по губам и робко замотал головой.
   - Что опять? Чего ты испугался? - в досаде сдвинул брови король.
   - Вот еще! Ничего я не боюсь! Чего мне бояться? - пробормотал Эрвин, но продолжал смотреть в сторону. - Просто это... неприлично.
   - Лжешь... Подойди.
   Эрвин послушно приблизился на пару шагов, с трудом заставляя себя переставлять вмиг ставшие пластилиновыми ноги.
   - Мальчик, ты боишься, - постановил король. - И почему-то боишься в этом признаться. Страх - это не грех. Лучше показаться трусом, чем оказаться в глупом безвыходном положении. Не позволяй другим руководить твоими страхами... Кто и что тебя напугало? Поясни свою реакцию?
   Мальчик продолжал, потупившись, хмуро буравить взглядом пол.
   - Эрвин! - требовательно окликнул король. - Я жду.
   Он в первый раз отступил от собственных же установок и настаивал на ответе воспитанника. Разительная перемена в настроении мальчика, его внезапный испуг насторожили и заставили недоумевать. ХанесемШ взял Эрвина за плечи и легонько встряхнул. От его прикосновения мальчик напрягся и задрожал, но не двинулся с места.
   - Да что с тобой? - уже не на шутку взволновался государь.
   Мальчик наконец чуть слышно проговорил:
   - По дворцу... ходят разные слухи, что я уже... что мы... что вы... Я не хочу...
   - Что? - продолжал недоумевать король, но тут он, сопоставив, все понял, и вскипел в душе от ярости и одновременно вздохнул с облегчением.
   Но скрипнув зубами, он привычно взял себя в руки и, стараясь сохранить внешнее хладнокровие, поинтересовался:
   - Значит тебе поведали о моей... нетрадиционной ориентации, о моей особой любви к маленьким мальчикам, и ты, несмотря на это - или специально для этого? - послушно пришел сейчас ко мне сам? Какая однако приятная покорность, малыш. Я безмерно рад твоему добровольному согласию.
   Король медленно сделал шаг к мальчику. Эрвин, будучи не в состоянии отвести взгляда от наступающего кошмара, попятился. Отступал, пока не уперся в стену. Дальше оставалась лишь киношная возможность раствориться в непреодолимой преграде. Придвинувшись вплотую, король ХанесемШ одной рукой обхватил оба запястья мальчика с такой силой, что тот не мог теперь даже дернуться, не причинив себе бесполезную боль. Но нашел в себе силы прошептать:
   - Просто так я не дамся.
   - Ты надеешься справиться со мной?
   - Если вы тронете меня так, я найду способ отомстить.
   Он говорил чуть слышно, но голос уже больше не дрожал. И во взгляде мальчика страх пропал, заслоненный таким отчаянием обманутого ребенка, болью и обидой, что заглянув в пугающую черноту, король ХанесемШ отпустил Эрвина, уже ругая себя в душе последними словами, что довел мальчишку до подобного состояния. Повернулся спиной и отошел.
   - Черт возьми, Эрвин, как ты мог даже подумать?! - вдруг сорвался ХанесемШ на крик. - Неужели я чем-то дал тебе понять, что такое возможно в принципе? Как мог ты до такой степени накрутить себя страхами! Как мог ты оскорбить меня, даже предположив подобное!
   Эрвин съехал по стене на пол, спрятал лицо в коленках и заплакал.
   - Я не стану спрашивать, откуда пришли к тебе эти слухи, - жестко чеканя слова изрек государь. - Запомни, в этом гадюшнике верить можно только самому себе и то не каждый день. Если принимать за истину и сотую долю того, что здесь распускают, можно сойти с ума через неделю.
   Король ХанесемШ опустился на корточки и двумя ладонями заставил мальчика поднять зареваное лицо. Глаза их оказались почти напротив.
   - Эрвин, поверь мне - это ложь, даю тебе в этом честное слово. Надеюсь, ты не станешь сомневаться в слове своего государя. Но... ведь ты пришел ко мне с радостью, и как мне показалось - искренней... Как ты мог?! - голос государя неожиданно для него самого сорвался обидой.
   Мальчик не отвел пораженного взгляда. Человек, сидящий перед ним, обнимающий его теплыми ладонями, и заглядывающий в его глаза с обидой и раскаянием одновременно, никак не походил на сурового неприступного монарха. Эрвин впервые вдруг узрел, что грозный правитель-то страны на самом деле еще совсем молодой мужчина и прежде всего человек, способный не только повелевать, учить и направлять, но и, как всякий человек в мире, жаждущий понимания и искренности. Привыкнув с младенчества видеть в этом человеке лишь недосягаемого идола для себя, Эрвин никогда и не задумывался о подобном.
   Эрвин отнял руки государя от своего лица, повернул их ладонями кверху и уткнулся в них лицом - непроизвольный жест, на все будущие годы ставший неизменным проявлением его любви к этому человеку.
   - Я правда очень соскучился, мне было одиноко здесь без вас, - прошептал он. - И я очень старался не верить... я был уверен... ну почти уверен, что сейчас-то мне ничего не грозит.
   Государь только изумленно покачал головой.
   - Ты не должен бояться меня, мальчик, бояться говорить со мной. Пообещай мне, что ты никогда больше не станешь подкармливать свой страх чужими недомолвками и слухами. И я со своей стороны обещаю тебе, что никогда ни один заданный тобой вопрос, ни одно высказанное тобой мнение, сомнение или возражение не будет мной использовано против тебя. Даже если оно мне будет сильно не по душе. С одним условием: это должно происходить только между нами, - сказал король ХанесемШ и, дождавшись, когда Эрвин кивнет головой, соглашаясь, улыбнулся: - Думаю, теперь нам обоим точно хорошо бы было окунуться в воду, чтобы прийти в себя. Или ты все еще опасаешься меня?
   Мальчик повторил свои давешние слова, но теперь куда как более уверенно:
   - Я не боюсь.
  
   "Ванна" оказалась небольшим овальным бассейном метров пять длиной и два шириной, покрытым зеленоватой шапкой пены. От бассейна исходил приятный горячий аромат смолы и мяты. Откуда-то беззвучно и незаметно возникла девушка и, склонившись перед монархом в глубоком поклоне, стала помогать ему снимать одежду.
   - Раздевайся, забирайся, - сказал государь все еще шмыгающему носом Эрвину и подчеркнуто отвернулся. - Сам справишься?
   - Вполне.
   По пологим ступеням с позолоченными перилами мальчик спустился в "ванну" и устроился с одной стороны бассейна. Там под водой, спрятанное в густой пене, оказалось удобное кресло с ручками и подголовником. Расположившемуся в нем мальчику вода доходила почти до самого подбородка.
   Его величество король ХанесемШ сел напротив. За его спиной опустилась на колени девушка и нежными движениями принялась массировать плечи, спину и грудь монарха. Тот прикрыл глаза и расслабился.
   Эрвин принялся строить из крепкой пены замки, а потом, дуя на них, словно снарядами проделывал в них бреши и разрушал. Девушка напротив, не прерывая массаж, кидала на мальчика задорные взгляды и приветливо улыбалась. Но Эрвин был занят своими мыслями. Внезапно, решившись в самом деле разрубить сегодня на части все снедающие его страхи, он прервал блаженную тишину.
   - Ваше Величество, разрешите ли вы задать мне еще один вопрос?
   Приоткрыв затянутые негой глаза, король ХанесемШ выразил разрешение движением век.
   - Достаточно, ступай, - приказал он девушке. Та поклонившись, исчезла так же неслышно как и возникла.
   - Государь, если я буду стараться вести себя пристойно, как все, вы перестанете стыдиться и презирать меня? - скороговоркой, словно опасаясь, что решимость его внезапно покинет, спросил Эрвин.
   Король опешил и раскрыл глаза полностью. С мальчиком не соскучишься. Менее чем за час общения Эрвин успел столько раз огорошить, удивить, поразить и даже успешно перевоспитать едва появившегося после продолжительного отсутствия дома государя, что тому впору было поднимать руки, признавая свое поражение и требовать заслуженного отдыха. За всю, например, месячную поездку все решаемые мировые проблемы вкупе не дали ему столько поводов усиленно крутить мозгами, пытаясь разобраться в причинах и подоплеках; происходящие события, и новые впечатления не всколыхнули столько эмоций, сколько свалил на него один маленький мальчик за более чем краткое время.
   - Желание прилично вести себя - достойно уважения. Но, мальчик, с чего ты взял, что я могу стыдиться тебя? Я никем в своем окружении так не горжусь, как тобой.
   - Вы никогда прилюдно не обращаете на меня внимания, всегда стараетесь отделаться. Вы обращаетесь со мной как с домашним зверьком, нарушившим покой, - Эрвин бросал слова с вдруг прорезавшейся злостью, сквозь стиснутые зубы. - Поэтому и ходят всякие... слухи.
   - Пускай чешут языки, тебя это не должно трогать. Я мог бы наказать тех, кто их распускает и распространяет, но не стану этого делать. Это лишь подогреет их уверенность. Сие есть сизифов труд. Научись их не слышать... Эрвин, то, что я сейчас скажу, наверно, очень непедагогично и неправильно, и уж совсем не подобает мне как монарху. Но раз уж у нас с тобой сегодня пошли такие разговоры, давай полностью проясним картину.Чтобы отныне недоговоренности не вырастали из тараканов в слонов в твоей мятущейся головке. Я скажу - ты примешь к сведению, и больше мы об этом постараемся не говорить. Я уже давно дал понять, что твои выходки меня нисколько не смущают. Я люблю тебя таким, каков ты есть. И вовсе не в том смысле, что пытаются придать этому слову дворцовые пошляки. Да, малыш, вынужден признать, ты за эти полгода стал мне бесконечно дорог. Я благословляю тот миг, когда ты появился в моей жизни. Мне кажется, далеко не всякий родитель может так любить своих детей, как я тебя. Но ты же сам убедился, в каком окружении мы с тобой живем, и признайся я в своих истинных чувствах прилюдно, узри окружающие лишь сотую, тысячную их долю - и это будет последний миг твоей свободы, Эрвин. Я вынужден буду прятать тебя как драгоценную жемчужину. Или отослать прочь, как бы ни было мне это больно. Тебя окружат льстецы, тебя втянут в интриги, на тебя станут давить, через тебя будут стараться повлиять на меня. А уж о том, чтобы свободно разгуливать за территорией дворца, тебе вообще придется забыть. Как и меня, тебя повсюду будут сопровождать охранники, люди начнут следить за каждым твоим шагом, твоим именем станут пестреть газеты, и, уж конечно, тебе придется отказаться от любых незапротоколированных публичных сборищ и неформального общения. Разумеется, когда-то это все равно неизбежно случится. Но пусть это будет как можно позже, когда ты уже не будешь столь юн. И если я правильно понимаю твой характер, для тебя тоже потеря свободы - сродни потери жизни. Ты этого не хочешь так же как и я. А главное, это будешь уже не ты... Так что, Эрвин, до поры до времени все останется так, как было, и ты смиришься с этим.
   Несмотря на горячую речь, голос короля снова звучал ровно и бесстрастно.
   Эрвин, слушая, продолжал безотчетно строить какие-то фигуры из постепенно тающей на воде пены и временами прикусывал нижнюю губу или бегло проводил по ней языком. Сочетание "мы с тобой" такой щемяще-сладкой болью резануло душу, что все остальное сказанное меркло под этой грудой обрушившегося счастья. Когда государь закончил, мальчик молча поднялся и вышел из бассейна. Король ХанесемШ следил за ним с озадаченной настороженностью - настроение у мальчишки менялось как море в ветренную погоду. К чему готовиться? Эрвин подошел ближе к правителю и опустился перед ним на колено.
   - Мой государь, клянусь всем, что есть в мире святого, что на целом свете не найдется человека более преданного вам, чем я. Моя жизнь принадлежит вам вся и без остатка. И я надеюсь, что мне когда-нибудь удастся доказать вам справедливость моих слов, - торжественно произнес Эрвин.
   Несмотря на то, что вид коленопреклоненного обнаженного мальчика - мокрого, с хлопьями мыльной пены, повисших на теле и свисающих с сосулек волос, со стороны должен был бы быть скорее комичным, король ХанесемШ смотрел на склоненную перед ним голову с соответствующим произнесенной мальчиком речи чувством гордости и удовлетворения.
   Вдруг Его величество протянул руку и сдернул Эрвина в воду. Тот свалился, подняв целый фонтан брызг, и вынырнул, отплевываясь.
   - Эрвин, ты поразителен! - смеясь, воскликнул молодой государь и, скинув с себя груз тяжелых бесед и забыв о монаршем величии, они устроили шумную водную потасовку.
  
  
  
   Утомившись, Эрвин выбрался из бассейна и уселся на бортик, болтая в воде ногами.
   Решив, что на сегодня серьезных рассуждений довольно, ХанесемШ решил взять беседу в свои руки и, изменив обыкновению, задавать вопросы сам:
   - Чем занимались вы в мое отсутствие, молодой человек? Надеюсь, ты не весь дворец успел превратить в развалины?
   - Когда там! Да же я целыми днями учусь! Продыху нет! - проворчал Эрвин.
   - Так уж и нет? - не поверил король. - Подожди, это еще цветочки, - посулил он. - Уже сдаешься?
   - Государь, велите хотя бы Ханне оставить меня в покое! Она совсем замордовала меня своей музыкой, - пожаловался мальчик. - Слезами, постоянным скрипом, она достает меня!
   - Музыкой? - государь очередной раз за сегодня удивленно приподнял брови. - Это что-то новое... Ты поёшь или играешь?
   - Она заставляет меня и то и другое. Приволокла в мои комнаты пианино и упросила того преподавателя, который дает уроки герцогине Марханд, приходить и ко мне.
   - И есть успехи? - поинтересовался государь.
   Эрвин досадливо дернул плечами.
   - Какая разница?! Есть, говорят. Но я считаю это занятие смешным и недостойным настоящего мужчины.
   - Ну что ж... Если ты действительно не хочешь, я скажу твоей нянюшке оставить тебя в покое. Но, честное слово, мне было бы очень жаль, если бы имея способности, ты бросил занятия. Я очень люблю музыку, но к сожалению, не имею ни слуха ни голоса. Так что перед тем как бросить, ты продемонстрируешь то, чего достиг. Не выставляй иголки, ежик, - усмехнулся король ХанесемШ, глядя на насупившегося воспитанника, - просто для информации, я не стану давить на тебя.
   В глазах мальчика внезапно засверкал шальной огонек, он порывисто сменил позу.
   - Если Ваше Величество такой любитель музыки, могу я сделать вам небольшой подарок? - загорелся Эрвин.
   - О подарках обычно не спрашивают, - заметил король.
   - Не дурак - понимаю, но это особый случай. Скоро во дворце будет праздник-бал по случаю очередной годовщины возрождения монархии...
   - Да, через месяц, - подтвердил государь.
   - И я слышал, что на праздновании обычно состоится небольшой концерт.
   - Совсем небольшой. Традиционно - из коротких отборных номеров выступлений, прошедших за текущий год в столичных оперных театрах. И разумеется чаще всего из того, что понравилось мне. Уж не собираешься ли ты выступить? - улыбнулся государь.
   Эрвин отмахнулся:
   - Нет, конечно. Я бы хотел пригласить балетную труппу, что понравилась мне. Это будет сюрпризом, но надеюсь, вас он тоже не оставит равнодушным.
   - Балет? Неплохо. С удовольствием посмотрю на то, что восхитило тебя, - горячность мальчика возбудила любопытство, но далее выяснять король не стал, пусть будет действительным сюрпризом. - Договорились. Подай халат и сам вытирайся-одевайся.
   Неслышная, неся на вытянутых руках свежую одежду, вернулась девушка, чтобы помочь повелителю в облачении.
  
   Через непродолжительное время, потребное королю Отнии на то, чтобы дать слугам привести в порядок его внешний вид, появился вызванный звонком секретарь. Замер в поклоне.
   - Совет? - бросил краткий вопрос король.
   - Ваше Величество, малый совет ждет своего повелителя.
   - Герцог?
   - Его Высочество также присутствует.
   - Хорошо. Эрвин, - так же отрывисто обратился государь к мальчику, - ступай со мной. И чтобы без моего разрешения я не слышал от тебя ни звука, ни вздоха.
   - Слушаюсь, Ваше Величество, - послушно сказал Эрвин.
   Ничего не понимая, он двинулся вслед за величественным правителем. На ходу взбивая ладонями непросохшие волосы - сушить их феном он не захотел - Эрвин с трудом поспевал за размашисто шагающим королем ХанесемомШ и строил догадки о планах монарха.
   - Его Величество ХанесемШ Арвест Воулерт, государь Онтийского королевства, - провозгласил слуга, распахивая перед ними двери в зал советов.
   Пятеро ожидающих в зале мужчин почтительно склонились.
   Эрвин огляделся. Он представлял себе комнату советов немного иначе. Скорее похожей на те, что он видел в кино: длинный конторский стол с обязательными бутылками минеральной воды на нем и председательствующим креслом во главе. Ну, делая поправку на место проведения, кресло уместней будет заменить троном, а стол сделать резным.
   Но комната оказалась не такой уж большой и до гордого именования залом явно не дотягивала. Она была уютно по-домашнему оформлена в темно-зеленых спокойных тонах. С ковровым покрытием во всю площадь пола, обитыми тканью стенами, классическими умиротворяющими изображениями пейзажей в простенках и большим окном, выходящим во внутренний двор. Вместо предполагаемого трона было стоящее на некотором возвышении кресло с высокой спинкой, только не конторское, а старинное, похожее на те, что ставят для отдыха у каминов. Ну может чуть более строгое.
   У советников стулья были попроще, но тоже уютные. Они выстроились в четверть круга у подножия королевского, и обращены были к стене, на которой друг под другом находились два экрана. Один поменьше - обыкновенный телевизионный для показа записей, на другой можно было вывести то, что писал любой из присутствующих советников на стоящем перед каждым персональном столике, вернее на специальном экране на нем. При этом все прочие могли корректировать и исправлять написанное, синхронно появляющееся на всех столах. Непосредственно напротив короля для его удобства находились два экрана-дубликата.
   Больше в комнате ничего не было, да особо и не поместилось бы.
   Пятеро ожидающих в зале мужчин почтительно поклонились.
   - Добрый вечер, господа, - приветствовал их государь, усаживаясь и движением ладони разрешая присутствующим следовать его примеру
   Обернувшись к Эрвину, он опять же знаком велел ему встать чуть поодаль у стены.
   Королевские советники-министры недоуменно переглянулись, но не посмев ничего сказать, расселись по своим местам. Остался стоять лишь его высочество герцог Норим, злобно и презрительно сверля мальчика взглядом. Государь сделал вид, что не замечает поведения наследника.
   - Я в общих чертах в курсе тех дел, что происходили в стране в мое отсутствие. А теперь я хотел бы услышать подробности. Прежде всего касательно аварии в хирургической больнице. Каковы выводы специалистов? - обращаясь ко всем сразу, приступил к делу правитель.
   - Ваше Величество, августейший брат мой, прошу меня простить, но это недопустимое нарушение традиций и правил. Присутствие на королевском совете посторонних лиц - это угроза государственности и монаршей власти, - учтиво, но с видимым усилием сдерживая негодование, высказался герцог Норим.
   Его лохматые брови образовали хищный треугольник, а ноздри орлинного носа трепетали от возмущения.
   Король Отнии милостиво соизволил отвлечься от государственных дел и пояснить - равнодушно, словно сообщая между делом всем известную истину.
   - Вы правильно заметили, герцог - на королевском совете. Вот когда вы займете трон, вы, без сомнения, станете отменять введенные мной традиции и правила, а до тех пор воздержитесь от обсуждения моих действий и... предпочтений, - государь многозначительно взглянул на своего кузена.
   Герцог Норим опустился на свое место, всем видом выражая недовольство, но больше перечить не осмелился.
   - Мы не будем сегодня обсуждать государственные тайны. И можете считать это, - государь слегка повернул голову, указывая на стоящего у стены мальчика, - лишь дополнительным элементом интерьера.
   Государственные и уж тем более международные секреты на общих советах, действительно, не обсуждались, таковые вещи обычно происходили за еще более закрытыми дверями и в еще более узком кругу посвященных. Часто их хранителем была лишь одна персона в королевстве. А сейчас - лишь собирание воедино информации, обсуждения, оглашение решений и приказов.
  
  
   За полчаса сумев вникнуть во все злободневные вопросы, выдав ряд неотложных распоряжений, государь Отнии распустил совет.
   - Принесите чаю, - велел король вызванному секретарю, и обратился к Эрвину, когда секретарь вышел: - Присаживайся.
   Эрвин пристроился на одном из советниковских стульев и с интересом принялся исследовать устройство хитроумного столика. Что-то щелкнуло, моргнуло, экран погас и больше не включился. Мальчик досадливо сморщил нос и виновато поднял глаза. Техника, как обычно, не вынесла его любознайства. Государь изумленно повел головой, но успокаивающе усмехнулся.
   Секретарь вкатил небольшой позолоченный столик на колесах, уставленный легкими закусками, фруктами и десертами и удалился, послушный бессловесному приказу. Ему не позволили даже переставить доставленное на более подходящее место.
   Король спустился со своего возвышения, подтолкнул столик ближе к Эрвину и сам, переставив соседний стул, устроился напротив мальчика.
   - Начнем, - скомандовал он.
   Налегать на сладости Эрвина заставлять было не нужно.
   - Это я люблю больше всего, - с воодушевлением воскликнул мальчуган, заглядывая под крышку маленькой десертной тарелки.
   - Вот как? - искренне изумился король ХанесемШ, глядя на небольшую благоухающую карамелью золотистую горку на блюде. - Я, конечно, не такой любитель сладостей, но по-моему подобное творение вижу впервые.
   - Шеф-повар недавно придумал такую вещь и угостил меня первого. А потом еще несколько раз пробовал на мне. По его словам, набивая руку. Попробуйте, милорд, это необыкновенно вкусно.
   Наблюдая азарт, с которым мальчишка набросился на угощение, словно изголодавшийся нищий, государь тоже почерпнул ложечкой лакомство, кивнул и одобрил:
   - У вас образовался блат на кухне, молодой человек? Необычайно полезное приобретение. Пожалуй, это один из самых разумных твоих поступков.
   - Угу, - пробурчал мальчик, попробовал улыбнуться с набитым ртом и тут же прикрыл его ладошкой, не давая сбежать тому, что туда уже попало.
   Большая королевская кухня была одним из первых мест, которое Эрвин посетил в первые дни топографических исследований дворца и единственным местом, откуда Эрвина непочтительно и решительно выставили. Шеф-повар не стал церемониться, а при первых же попытках мальчика напроказничать за шиворот выпроводил за дверь. Но еще дома в родовом замке Эрвин обожал следить за кухаркиной стряпней. Таинство приготовления лакомств из ничем не примечательных ингредиентов завораживало, а полученное с пылу с жару, а не как положено достойному хозяину за чопорно накрытым столом в большой столовой, казалось значительно вкусней. А тут такие объемы, просторы! Шумное, блестящее и запашистое царство притягивало как магнит, и попытки проникновения продолжались, но теперь мальчик вел себя здесь пристойно, оглядываясь на тяжелый кулак главного кухонного владыки, и временами был готов даже выполнять черную работу, зарабатывая право находиться здесь. И шеф-повар проникся настойчивостью и открыто демонстрируемым уважением неугомонного мальчика и теперь периодически баловал его всевозможными изысками, персональными блюдами и новшествами.
   - Ну и каково твое первое впечатление от королевского совета? - спросил государь, дождавшись, когда мальчик победит то, что сумел запихать себе в рот.
   - Мой государь полагает, что я смогу дать более дельные советы по обсуждаемым вопросам, чем эти люди? - удивился Эрвин.
   - Пока нет. Меня интересует твое общее мнение о совете и советниках.
   - Балаган, - не задумываясь выпалил Эрвин и деловито зачастил: - Вероятно, они дельные специалисты, раз вы доверили кресла. Но какие советы может дать совет, двое из пяти членов которого смертельно боятся сказать хоть слово, могущее идти вразрез с вашим? У них языки присыхают. Похоже вы не так давно их чем-то довели до заячьего мандража. Если нужно независимое мнение от очкастого верзилы, то лучше потребовать его в письменном виде - там он разгуляется в доказательствах, а мужик по связям с общественностью явно намерен что-то сказать вам наедине и скоро попросит аудиенции. Принц заранее готов искать ляпы в любом начинании, идущем от вас лично. Этот усатый в полосатом костюме - я так и не понял, кто он по должности - старается делать вид, что не боится резать вам горькую правду, а на самом деле уверен, что исподволь подводит вас к нужному ему решению. Вот только толстенький старичок... финансист, мне он показался умным мужиком, но, похоже, именно сегодня его гнетет что-то далекое от общественных забот, но он искренне старался сосредоточиться...
   Мальчик перевел дух, и у государя появился момент встрять в его монолог.
   - Мне тоже показалось, что с ним что-то не то. Скажи, Эрвин, ты был знаком с этими людьми до настоящего момента?
   Выданные характеристики были удивительно точны. Но разве возможно выяснить такие вещи за полчаса пассивного наблюдения?
   - Только с принцем Норимом встречался, но лично общаться больше не киплю желанием.
   Король ХанесемШ, забыв о чае и вкусностях, ошеломленно слушал. Какими словами он должен молиться господу, пославшему ему этого мальчика?! Какое ангельское провидение подсказало не пройти мимо, остановить внимание? Это не только солнечный зайчик, способный одним своим присутствием осветить все вокруг, зарядить энергией, подпитать свободным духом и просто скрасить одиночество - хотя уже одного этого более чем достаточно, чтобы держать его при себе. Но судя по всему уже увиденному, умение понять человеческую сущность по краткому знакомству - удивительная, но далеко не последняя способность этой маленькой незаурядности.
   Хотя, как выяснил государь впоследствии, Эрвин скорее не в людях хорошо разбирался, а безошибочно чувствовал их отношение к себе и понимал, как выгоднее себя с ними вести. Проходя сквозь эту призму, чужие характеры приоткрывали перед ним свои завесы. Это была вынужденно зародившаяся сиротская способность, когда приходится сталкиваться с суровым миром взрослых, не защищенным от него безоглядной и безусловной родительской любовью. А поскольку король ХанесемШ отныне удостоился звания самого близкого и любимого человека на свете, то и отношение окружающих к нему Эрвин распознавал с той же уверенностью, как и к себе.
  
   Через пару лет из привилегии, как все еще казалось советникам его величества, присутствие Эрвина на королевских советах стало негласной обязанностью, без убедительной причины пропускать их ему не дозволялось. У него уже было свое место на совещаниях - чуть в отдалении, так что видеть его напрямую мог единственно сам властитель. А поскольку молодой человек никогда не произносил на совещаниях ни слова, то о нем забывали уже на второй минуте. Все, даже герцог-наследник, привыкли и перестали задаваться вопросом о цели нахождения здесь Эрвина.
  
   После страстных выяснений отношения короля Отнии ХанесемаШ и его маленького воспитанника перешли на новый уровень. При этом взбучки (хотя до таких кровавых, как в первый день встречи, и близко больше не доходило) Эрвин почему-то стал получать несколько чаще. Видимо потому что государь все меньше сдерживался при нем. Да и мальчишка окончательно уверовал, что новообретенный родитель не собирается снова отказываться от своих обязанностей, несмотря на то, что вошедший в самый критичный подростковый возраст воспитанник выводил его из себя все более изощренно. Но зато и проявлять наедине с мальчиком свою привязанность государь тоже теперь не стеснялся.
   О том, какие дискуссии разгораются порой между правителем королевства и его воспитанником, о том, как вопреки своему обыкновению государь терпеливо объясняет причины своих слов и поступков (мечта любого царедворца!), не делая скидок на то, что многое мальчик не сможет понять в силу своего возраста и знаний, о том, как внимательно выслушивает он вопросы и мнение Эрвина, поправляет и направляет, разумеется никто не был в курсе - видимые посторонним их отношения не претерпели каких-либо заметных изменений.
   За исключением одного, существенного - Эрвин теперь сопровождал своего короля практически во всех поездках, где это представлялось хоть отдаленно возможным.
   Приблизительно через пару месяцев после того приснопамятного разговора, где они наконец пришли к некоторому взаимопониманию, и первого появления Эрвина на королевском совете, его величество король ХанесемШ готовился отбыть с рядом очередных официальных визитов, в том числе в достаточно отдаленные страны. Планировалось почти месячное отсутствие владыки в королевстве.
   За несколько дней до этого они вечером, как обычно, занимались рядом каждый своим делом.
   - Эрвин, насколько дорог тебе твой шалопайский внешний вид? Что это - вызов или проявление твого вкуса? - внезапно поинтересовался государь у мальчика.
   До этого момента король ни разу не комментировал то, в каком виде перед ним представал воспитанник. Эрвин на долю секунды оторвался от портативной электронной игры, но тут же слабо чертыхнувшись, вернулся к ней. На днях к его и без того неангельскому виду добавились яркие оттенки: теперь в его длинных волосах сверкали пряди всех оттенков радуги. Парикмахер потрудился на совесть - выдал всю имеющуюся палитру. А напяленная мальчиком на себя одежда ветхостью своей всё чаще напоминала ту, что хранится в запасниках музея и датируется позапрошлым веком. Оттуда же и украшения. Фасон же позволял думать, что мальчик позаимствовал наряды у стокилограммового хиппи из злачного квартала. Хорошо, хоть благоухал всегда свежестью и чистотой. Впрочем, это могло доказывать расторопность слуг и заботливость нянюшки, а не аккуратность мальчика.
   - Мне нравится, как все эти прилизанные господа шарахаются от меня. И ненавижу какую бы то ни было форму... Государь, вы же утверждали, что вам все равно, как я выгляжу, - удивился Эрвин.
   - Немного не так, - поправил государь. - Меня не волнует и не шокирует, как бы ты ни выглядел и что бы ни делал, если тебе это нравится. Пока это не вредит твоему здоровью. Мне гораздо важнее ты сам, твои мысли, чем та оболочка, под которой все это прячется. Хоть в негра перекрашивайся и прикрывай бедра лишь папуасскими перьями. Но я уезжаю...
   - Знаю, - понурился Эрвин. - Вы отпустите меня на это время в мой замок?
   - Я хочу, чтобы ты отправился со мной.
   Мальчик опустил игрушку, не обращая внимания на изданный ей победный писк, символизирующий проигрыш слабого человеческого разума перед машинным аналитическим. Государь продолжил:
   - И то, как ты так выделяешься, не очень соответствует той задаче, которую я хотел бы на тебя возложить.
   - То есть я поеду не в качестве комнатной собачки?
   - Да, в качестве собачки твой видок был бы как раз более чем уместен... Но я жду от тебя реальной работы.
   Трудно было бы представить что-то способное вызвать больший восторг, гордость и счастье мальчика.
   - Какой? - с придыханием спросил он.
   - Мне нравится твоя способность разбираться в людях. Я убедился какие точные и меткие суждения ты выдаешь о персонах, которых видишь впервые. На предстоящих мне встречах будет много народу. И о многих из них мне кажется полезным услышать твое мнение. Но для этого ты должен научиться не бросаться в глаза, быть рядом, но не замеченным. Взгляд человека должен скользить по тебе, как по пустому месту. Только тогда ты сможешь добыть достоверную информацию.
   - Я должен стать шпионом?
   - Если хочешь, можешь назвать и так. Дело, конечно, не простое. Я не надеюсь, что ты приобретешь невидимость за один день и даже за месяц. Но у нас с тобой впереди годы, ты очень способный мальчик и непременно научишься. Ну что, берешься?
   - Еще бы!
   На следующий день, встретив воспитанника, государь вынужден был признать: несмотря на то, что он считал себя в душе прогрессивно смотрящим на окружающее, на самом деле он, оказывается, банально консервативен. Стандартный до серости Эрвин - стриженный, прилизанный и ухоженный - понравился ему больше, чем в бунтарско-хиповой раскраске. Хотя определенный шарм пропал.
   - Мне жаль... - начал было государь.
   - А мне - нет, - невежливо перебил мальчик.
   На этом разговор окончился.
   Шло время, и мальчик набирался опыта. Он научился когда надо быть тенью самого себя, научился при необходимости быть в меру услужливым. Он как хвостик следовал за монархом и легко становился для окружающих настолько естественным, что о его наличии быстро забывали.
   Принимаемый всеми за заурядного услужливого пажа Его Величества короля Отнии ХанесемаШ, Эрвин оказался бесценным помощником. Секретных сведений он, конечно, не добывал (опытные политики не откровенничали даже в присутствии чужих животных), но людей учился читать как раскрытую книгу. Его выводы становились все более точными. А знать человека и его слабости - половина дела для манипулирования им. Приобретенные же Эрвином в общении с великими мира сего опыт и знания переоценить и вовсе невозможно.
   Новые страны, города, люди, знания насыщали детские годы Эрвина горой впечатлений. Он с гордостью и полной самоотдачей стремился выдать все, на что был способен.
   Хотя с другой стороны при всей своей насыщенности, жизнь его была довольно однообразна: постоянная учеба, участие в государственных делах, которые пока не приносили радости ни его уму ни сердцу, бесконечные общения со взрослыми скучными людьми. А светские рауты, приемы, политические игрища и вовсе неподходящее место для детей. И лишь изредка, как глоток свежего воздуха, находилось немного времени общаться со сверстниками за пределами величественных дворцовых стен.
   Правда постоянных приятелей становилось раз от раза все меньше. Первое время оставалась хилая горсточка, человека четыре-пять, с которой поддерживались более менее периодические контакты. Но даже их дружескими назвать было нельзя. Самой продолжительной оказалась связь с Ником - тем самым малышом, которому Эрвин благоволил в гимназии. Вполне предсказуемое приятельство. Родители Ника разрывались между, по их мнению, оказывающей плохое влияние на податливого их сына дружбой с неуравновешенным Эрвином, и возможностью через это знакомство казаться себе причастными к личной жизни королевского двора. Поэтому, скрепя сердце, не мешали их, к счастью редким, встречам.
   Но и эти отношения постепенно сошли на нет.
   О своей нынешней жизни Эрвин имел право поведать очень немногое, и обиженные скрытностью приятели, обвиняя его в зазнайстве, подстрекали и напрашивались в гости. Эрвин же достаточно жестко пресекал подобные поползновения, и взаимное удовольствие от такого общения стремительно приближалось к нулю.
   Он все чаще предпочитал краткие поверхностные связи, подхватываемые на городских улицах, в парках, клубах и тусовках. И чем шумней и безудержней была компания, тем с большим толком ему казалось проведенным свободное время. Путешествуя от спальных районов столицы с их не самой благополучной криминальной обстановкой к великосветским балам и приемам, он одинаково легко вписывался и там и тут, оставаясь при этом всюду малопонятным чужаком. Но даже завязывая сомнительные знакомства и ввязываясь в уличные потасовки, он всегда ощущал за своей спиной незыблемые позолоченные ворота, готовые в любой момент раскрыться перед ним и отгородить от любых неприятностей. А среди высокомерных представителей власти местного значения видел наигранность их манер и с удовольствием попирал все их церемонные устои и обязательства. Он то пускался к самому дну, к обществу бомжей и наркоманов, то поднимался к утонченнейшим обществам владык мира. Но ни грязь и пороки подворотен, ни напыщенность верхов не прилипали к нему. Вероятно, именно из-за существующей возможности сравнивать быт и взгляды, задаваться кучей вопросов и находить противоположные по сути ответы. Это постепенно учило благоразумию и рассудительности, и вместе с тем изворотливости, скрытности, цинизму, но и сочувствию, снисходительности, милосердию. Такую кашу, что творилась в его взглядах и голове, трудно себе даже представить. Но общий духовный стержень тем не менее, закаляясь, лишь крепче держал его на ногах.
   Его величество ХанесемШ крайне редко, лишь в качестве самого сурового и кратковременного наказания, приставлял к воспитаннику лицо, обязанное сопровождать мальчика на внешних прогулках, но в основном обоснованно полагался на прочность его жизненных позиций и здравый смысл. О том, где конкретно временами носит его неуемного мальчишку, государь судил лишь в той мере, в какой Эрвин сам считал нужным сообщить, а также вылавливал истину из льющегося на него свежего потока вопросов. И хотя король часто высказывал недовольство подобными путешествиями, но никогда им не препятствовал. Да он и сам находил в рассказах Эрвина массу полезной информации о тех сферах жизни страны, в которые не мог окунуться самолично.
  
  

- 3 -

  
   Небольшое кафе с прозаичным названием "Шамр е Ют", что в переводе означало что-то вроде "С приветом от Юты", находилось чуть вдалеке от от шумных центральных улиц, спрятанное от мимолетных взглядов случайных прохожих высокой сплетенной из лозы решеткой. Обвивающие решетку стебли дикого винограда еще не успели покрыться густой зеленью листьев и сейчас торчали во все стороны взрывом проводов. Позднее, вечером кафешку, наверняка, заполонят звуки бешенной музыки, но пока о грядущем напоминали только музыкальные инструменты на сцене и одиноко торчащий там же микрофон. Помещение наполнено полумраком и тишиной. Народу было, мягко говоря, немного - две щебечущие обильно накрашенные дамы неопределенного возраста (если смыть боевую раскраску они с одинаковой долей вероятности могли оказаться как молодящимися старушками, так и старающимися казаться старше малолетками) и одинокий потягивающий кофе мужчина у барной стойки.
   За высоким оконным стеклом все сильнее накрапывал дождь. Неизвестно откуда взявшийся в солнечный весенний день, непредсказанный всезнающими синоптиками, льющийся из одинокой приблудившейся тучи, но постепенно все более перераставший в ливень.
   Плотный, борцовского сложения мужчина в отливающей платиновым блеском черной рубашке - бармен, он же по совместительству хозяин заведения, он же при необходимости вышибала, - от скуки привычно протирал безупречно чистые бокалы и сквозь их идеальную прозрачность поглядывал на входную дверь. В душе его теплилась надежда, что застигнутые усиливающейся непогодой прохожие логично трансформируются в посетителей. Не то чтобы временное отсутствие народа нанесло бы ему заметный урон, но очень уж тоскливые чувства навевал пустой зал, в котором вместо оживленного людского гомона слышался лишь шум дождя. Наконец бармен обрадованно вскинулся и призывно поднял сжатые в символическом пожатии руки, приветствуя ввалившуюся шумную толпу молодежи.
   Хозяина нисколько не огорчило то, что ребята, поглощенные разговором, проигнорировали его жесты, деловито прошли в конец зала, ловко сдвинули там вместе пару столов, развесили на вешалках свои намокшие куртки-плащи и впритык ввосьмером разместились на кожаном диване и дополнительно заимствованных от чужих столиков стульях. Официант молниеносно доставил на столы несколько книжечек-меню, и выжидательно-вопросительно оглядел посетителей. И хотя слов незнакомого языка официант не понял, но дружные движения руками, которыми от него стали отмахиваться, были вполне красноречивы, и он ретировался.
   Один из юношей отрешенно принялся листать меню, но больше поддерживал всесторонние беседы, чем вникал в содержимое яркой книжицы.
   Высокий серьезный молодой человек, придирчиво обследовал висящий у него на шее фотоаппарат, выискивая на нем следы просочившегося сквозь тканевую курточку дождя.
   Суетливая словно пичуга девушка - для студенческого сообщества она казалась удивительно юной, вытянув шею, с любопытством оглядывала сумрачный бар. Девчушка была несколько неказиста с виду - выступающая верхняя челюсть приоткрывала маленькие зубки, глазки тоже были маленькие и чуть навыкате. Вся она была непропорционально вытянутая, словно стремящийся к солнышку вытянутый стебелек, но зато такая бесхитростно жизнерадостная, что, глядя на нее, хотелось улыбаться, и забывались все ее внешние недостатки.
   В центр диванчика решительно пробралась особа в узких черных брючках и малиновой тонкой кофточке, мягкими волнами очерчивающей лебединую шею. Природа не пожалела для ее внешности самых сочных красок. Совершенно черные короткие волосы обрамляли ее точенное белоснежное личико со смоляными как и волосы бровями, длинными ресницами и яркими алыми губками. И снова первым в голову пришло сравнение с куколкой, только сейчас скорее не с фарфоровой статуэткой, а с театральной марионеткой. Потому что, даже когда девушка уже плюхнулась на выбранное место, ноги и руки ее продолжали мелкие нервозные движения: высокие острые каблучки выбивали дробь на деревянных досках пола, ладошки то потирали друг друга, то принимались беспричинно поправлять прическу, теребить побрякушки на запястьях и шее, постукивать по столу. Губки то сжимались в тонкую полоску, то надувались и подрагивали. Она схватила одну из книжечек меню, но тут же отбросила ее в сторону. Подружки заботливо протиснулись к ней и сжали двух сторон, одна даже обняла за плечи, и что-то обе ей втолковывали. Девушка недовольно выскользнула из навязчивого объятия и махнула рукой на попытки ее успокоить.
   - Ну и что там, Антон? - отбросив попытки сосредоточиться на меню, спросил юноша у товарища.
   - Да вроде повезло, - ответил Антон, обтирая напоследок фотоаппарат нижним краем рубашки, и кивнул на окно: - Хорошо, что успели до ливня. Надо подумать: я ведь только сегодня поленился взять чехол. Лень было таскать лишнюю тяжесть, он мне еще вчера в музее синяков набил.
   Капли дождя стучали все чаще, на улице потемнело словно незаметно подкрался поздний вечер.
   - Ты не трогай глаза, тогда краснота сойдет сама, - поучала Анна нервно дергающуюся брюнетку, но обнять больше не пыталась.
   С другой стороны уговаривала вторая подруга:
   - И не переживай, Инга. Плохие вести доходят быстро. Но даже в газетах нет еще ничего об этом. Может, обойдется... Лайра просто так обещать не станет.
   - Спасибо, успокоила, - взъелась Инга.
   Правильные и спокойные речи Николь отчего-то стабильно вызывали у нее одно лишь раздражение. Чересчур правильные и чересчур спокойные. Такие же как и вся она сама. Невозможно было даже представить, чтобы эта рассудительная Николь способна была бы попасть в подобную историю. У нее всегда все шло правильно, пристойно, намеченные планы были продуманы до мелочей со всеми возможными вариантами исходов. Математически выверенная жизнь, ровное движение вперед к намеченной цели. Уверенность в себе, отсутствие метаний и сомнений. До серости, до скуки и прозябания. Это была жизнь гужевой лошади. По крайней мере с точки зрения Инги. Саму же Николь похоже собственная невзрачность вполне устраивала. Хотя кто ее знает - тихоню и скрытницу.
   - Нет, Игорёха, ты подумай: он мне дает такую тему, на сбор информации по которой уйдет не меньше трех месяцев. Когда я должен это успеть?! А влепит "незачет", потом дома повторно пересдавать. Бред какой-то, - обратился Марк к приятелю в ядовито-оранжевой панамке и, тяжело отдуваясь, опустился на стул - спешная прогулка под дождем, больше похожая на пробежку, далась страдающему дикой неприязнью к любым физическим упражнениям Марку нелегко.
   - Не кипятись, Маркух. Психология - такой предмет, где основное зависит от метода подачи и уверенности в себе. А ты у нас даже выглядишь убедительно, не чета мне, - сказал Игорь и засмеялся, припоминая: - Ты помнишь, как этот пацан вчера в музее приподнес нам выеденного яйца не стоящую легенду. У меня аж мурашки по телу забегали. Вот кто, наверно, сумел бы и без подготовки убедить нашего профессора в чем угодно.
   - Да, язык у меня так не подвешен. Иногда я думаю, что неправильное направление выбрал, - скривился Марк и вырвал у Романа из рук меню: - Дай сюда. Все равно не читаешь.
   Молодые люди старались перекрестными разговорами ускорить вялотекущее время и постоянно при этом оглядывались на входную дверь. А все их мысли так или иначе с разных сторон стекались в одну ямку.
   И когда в проеме двери, стряхивая с зонта (волшебная предусмотрительность) собранный дождь, появилась женщина в легком светлом плаще и элегантной шляпке, молодежь разразилась восторженными воплями.
   - Ну наконец-то!.. Ура!.. Добрый вечер!.. Мы уже изнываем!..
   - Здравствуйте, ребята, - приветствовала Лайра Кромбах и добродушно осудила их пыл: - Вы с такой горячностью на меня напали, словно я и вправду посмела опоздать.
   Вчера, после приснопамятной, мягко говоря, неприятности, произошедшей в Музее Королевского Дворца, ребятам так и не удалось толком побеседовать со своей наставницей. Выяснение отношений в дирекции и путешествие по музейным залам неколько затянулось, и миссис Кромбах соединилась со своими студентами уже в автобусе. Кроме них там было еще несколько групп почитателей искусств, поэтому Лайра ограничилась успокаивающим кивком головы, и наклонившись, прошептала на ухо виновнице трагедии, чтобы та не слишком убивалась - по всей вероятности буря несчастий все-таки обошла их стороной. Выйти ей пришлось раньше - у дверей министерства образования, где ее уже ждали с отчетом, тогда как ребята отправились дальше, прямиком к студенческому общежитию.
   Утром - лекции в университете: у всех разные и в разных местах, куча сокурсников рядом, миллионы новых впечатлений и забот. Миссис Кромбах в течение дня выискала возможность каждому из своих подопечных дать адрес и небольшую карту и сообщить, что их традиционная ежедневная встреча-обсуждение сегодня состоится в небольшом кафе, где они раньше еще не собирались.
   Сама она часа три потратила, чтобы разыскать среди извилистых улочек неприметное заведение. С удивлением взглянула на потускневшую от ветра и дождя вывеску с лицом улыбающейся женщины, распущенные волосы которой складывались в название кафе.
   Чем могла привлечь эта неказистая забегаловка молодого самовлюбленного придворного аристократа, последнего отпрыска старинного графского рода, юного приближенного к самой значимой и величественной персоне королевства? Как он в принципе мог здесь оказаться? Лайра Кромбах пожала плечами. За вчерашний вечер и нынешнее утро она добыла об Эрвине Лэнсте основные сведения. И, как ни странно, это не потребовало от нее серьезных усилий. Оказалось, что он второй год числится студентом двух факультетов университета: юридического и экономического, и слушателем отдельных дисциплин на ряде других. Так что основные анкетные данные были доступными. Но преподающие ему профессора сделали небольшую поправку: непосредственно в университете молодой граф посещает только избранные лекции - главным образом посвященные практическим занятиям. Остальное обучение основано на частных уроках с преподавателями или проходит заочным методом - в противном случае, ему не удалось бы совместить все выбранные науки. Трудолюбивый юноша. Вряд ли, конечно, такая увлеченность науками - осознанный выбор молодого человека, скорее подчинение указаниям свыше. Трудно представить его корпящим над учебниками. С другой стороны - он успешно их постигает. Преподаватели отзывались о нем резко противоположно: одни утверждали, что юноша обходителен, с готовностью выполняет любые задания, необычайно настойчив и любознателен в науках; другие - что идут на занятия, как на каторгу, и под одним только его взглядом начинают заикаться и путаться в основных понятиях, что соблюдать четко продуманные последовательные планы уроков с ним невозможно, въедливыми вопросами и насмешками он постоянно сбивает всю программу; но и те и другие соглашались, что молодой человек весьма способный и неординарный. В подробности процесса обучения именитые профессора не вдавались - оно и понятно; да Лайра Кромбах и не стремилась дознаваться - жажда покопаться в чужой личной жизни не входила в круг ее интересов, впрочем как и сам Эрвин Лэнст, если бы ею не руководило стремление узнать его получше, чтобы при необходимости защитить своих подопечных. Но пока она лишь убедилась, что первое впечатление ее не подвело - он сумасбродный, ядовитый и, к сожалению, умный и обаятельный тип.
   А молодым девчонкам внимание именно таких мужчин и льстит - красивых, богатых, острых на язык, не признающих авторитетов, не поддающихся условностям. И именно таким мужчинам подобные неопытные дурочки служат лишь очередной галочкой в вывешиваемом на всеобщее обозрение списке побед.
   У самой Лайры подрастала дочь, сейчас ей было девять лет, и Лайра невольно примеряла судьбу своих подопечных студенток к любимой малышке. Женщина готовилась к обороне, проводила разведку и строила укрепления. Она не даст в обиду своих девочек, не позволит надругаться над их чувствами. В конце концов, он ведь еще даже не мужчина - мальчик, недавний подросток, избалованный, привыкший к услужливости и подчинению; и она не сомневалась, что имеющей большой жизненный опыт взрослой женщине не составит труда раскрыть его намерения и вовремя дать по рукам. "Даже ценой собственной жизни" - высокопарно закончила миссис Лайра Кромбах свои рассуждения. "Стоп, - остановила она себя. - Это конечно прекрасные громкие слова, но кто знает, каким в действительности влиянием обладает этот мальчишка и на что способен пойти, "получив по рукам"?" Ну что ж, посмотрим. Он сделал глупость, раскрыв перед женщиной свои планы, и она намерена в полной мере использовать свои преимущества: оповещенность, возраст и опыт.
   Вечер неумолимо приближался.
   Как правило их "тусовка" назначалась часов на пять-шесть вечера и ребята подходили к месту сбора по-отдельности или малыми кучками из разных мест. Но сегодня немного отошли от обычая. Собравшись все вместе у фонтана студенческого городка - место красивое и известное, они решили искать новое заведение сообща и поэтому явились дружной толпой и чуть заранее. По дороге сюда они успели еще раз обсудить и давешнее событие и заметную нервозность Лайры, когда она вернулась из дирекции. Но выдвигаемые версии были бездоказательны, и азарт угадывать и предполагать быстро угас.
   Миссис Кромбах как обычно была пунктуальна.
   Ей тут же расчистили почетное место во главе тесной компании.
   - Миссис Кромбах, откуда такая похвальная предусмотрительность? Ничто ведь не предвещало дождя. Или господь бог наделил вас способностью предвидеть погоду? -поразился Игорь, принимая зонт и помогая наставнице снять плащик.
   - Господь бог, Игорь, наделил меня рассудительной способностью не верить синоптикам и по возможности все свое носить с собой. Дама в моем возрасте не может себе позволить походить на мокрую курицу, - улыбнулась миссис Лайра Кромбах, усаживаясь на предложенное место. - А ты сними шапку, иначе твои волосы залиняют в цвет твоего головного убора, и замечательная надпись отпечатается у тебя на лбу.
   Любимая яркая панамка Игоря с надписью "boss" уже стала его визитной карточкой, и большинство преподавателей смирились даже с присутствием его в таком виде на лекциях. В обычное время шапочка весьма шла парню, но сейчас промокшая сидела на нем словно свесившийся гребень у петуха.
   Игорь послушался и, протянув руку, повесил шляпу на вешалку.
   - Балбес! - воскликнула Анна, и задорно вздернутый кончик ее носа от возмущения вскинулся еще выше. - Теперь с твоей кепки будет капать на мой светлый плащ!
   С трудом выцарапавшись со своего места, она спешно перекинула несчастный головной убор на самый нижний крюк, где тот повис, понурив поля, болтаясь и слезливо капая в гордом одиночестве.
   - Простите, босс, ваша подмоченная репутация низвергла вас из шляпных верхов в презренные обувные низы, - прокомментировал Игорь.
   Все прочие сдержанно посмеялись немудреной шутке.
   - А вы, Лайра, как всегда - сама элегантность при любой погоде и при любых обстоятельствах, - от всей души выдал комплимент Антон.
   - Благодарю, Антон. Что же вы, ребята, еще ничего не заказали? Это нехорошо сидеть такой толпой за пустым столом. Давайте для начала хоть чаю горяченького закажем. А то на нас уже косо поглядывают..., - Лайра начала было поднимать руку, призывая официанта.
   Но Инга порывисто дернулась вперед и схватила миссис Кромбах за рукав. Умоляюще сложив ладошки она горячо запричитала:
   - Лайра, ради бога, не томите! Расскажите сперва, пожалуйста, как прошел ваш разговор с руководством музея. Я глаз ночью не сомкнула! - прекрасные черные глаза разрушительницы музейных экспонатов на самом деле были в красных прожилках, и даже сквозь умело наложенный макияж проглядывали синяки - свидетели ночного бдения и вероятно немалого количества пролитых слез.
   - Я, ребята, на самом деле не очень много могу поведать. Главное, Инга, тебе, я думаю, нет причины переживать за возможные проблемы. Молодой человек полностью взял вину за свершившееся на себя и придумал достаточно убедительную историю. До настоящего момента от своей версии он, видимо, не отказался. В противном случае нас бы уже давно призвали к ответу.
   - Классный парнишка! - одобрительно сказал Игорь. - Инга, ты роковая девушка. Еще одна жертва твоей красоты пала в порыве благородства. Я впечатлен его поступком, но не удивлен.
   - Не думаю, что его поступок вызван внутренним благородством, - сказала Лайра Кромбах, намереваясь подготовить ребят и внушить им ту же антипатию к юноше, которую испытывала сама. - В дирекции и потом в разговоре со мной он вел себя весьма нагло и вызывающе.
   - Нормальная психологическая реакция, - научно обосновал Марк. - Сначала под влиянием чувств и чар Инги, он дал волю благородству и взял вину на себя. А потом сработал защитный механизм, заставивший его... кстати, Лайра, он не представился?
   - В дирекции его называли Эрвином, - проговорила Лайра и хотела возразить Марку, но тот удовлетворенный ответом кивнул и продолжил свое:
   - Так вот: сработала защитная реакция, под воздействием которой парень стал вести себя так, чтобы ему задавали поменьше вопросов. Если бы он действительно был виноват, то самозащитой могли оказаться слезы, оправдания... Впрочем, тут многое зависит и от характера. А вот впоследствии, немного остынув, ты уж прости, Инга, он мог и задуматься, стоило ли приносить такую жертву ради незнакомки. А если еще и родители насядут...
   Он выразительно замолчал. Ребята сочувственно посмотрели на Ингу.
   - Что же мне делать?! А если ему ударит в голову, и он передумает?.. Мои родители не вынесут такого скандала. Нам в жизни не расплатиться, - слезы снова заблестели глазах девушки.
   Что можно было на это сказать? Ее слова прозвучали так словно она заранее обвиняла в подлом предательстве молодого человека, вздумай он вдруг возмутительно-вероломно поведать миру правду.
   "Любое рыцарство следует подпитывать. Дай мне шанс, и я мир ради тебя переверну", - с тоской подумал Марк, но вслух ничего не сказал.
   - Лайра, какое возмещение назначили нашему защитнику? - тихо спросила Николь. - Может мы могли бы хоть часть расходов попробовать взять на себя?
   Студенты смущенно замолчали и сделали вид, что пропустили последнее щедрое предложение мимо ушей. Помочь очень хотелось. Каждый был бы непрочь блеснуть великодушием. Но подсчитывая в уме свои финансы, отделяя ту максимально возможную часть, с которой каждый из ребят в состоянии был бы расстаться без катастрофических последствий, они понимали, что вся собранная сумма скорее всего не сможет покрыть даже стоимости ручки разрушенного шедевра. К их большому прискорбию все до одного собравшиеся студенты в денежном плане пока еще сидели на шее у своих родителей. Они переглянулись между собой и обратили взоры к своей наставнице. Миссис Кромбах вздохнула, сдерживая непреодолимое желание рассказать ребятам правду и поскорее увести их из этого заведения - она предчувствовала, что новое знакомство способно принести им проблемы, почище той, что разыгралась вчера. Однако она вовсе не была уверена, что ее откровения оттолкнут молодежь, скорее следовало ожидать от них обратной реакции - всплеска любопытства.
   - Я не знаю, Николь, какое возмещение ему назначили, - с неохотой растягивая фразу начала она, - но это именно он попросил меня собрать вас сегодня в этом кафе и изъявил желание встретиться с вами вновь. В том числе и для того, чтобы поведать, чем закончится для него дело.
   - Он придет сюда? Вот здорово! - Лола захлопала в ладоши от восхищения.
   Инга вдруг смешалась. А вот ее уже вовсе не радовала предстоящая встреча. Как смотреть ему в глаза, что говорить? Какими словами выразить благодарность? Да и сама благодарность сразу куда-то испарилась. В голове бешено забегали мысли: "Никто его в принципе и не просил брать вину на себя. Да и не такая уж он безвинная жертва. Сам спровоцировал..."
   - Он сказал, что если сможет - придет, - сказала миссис Кромбах. - Но ребята, я очень хотела бы вас попросить и предупредить...
   - Если сможет? - перебив, всколыхнулась Инга, и в ее голосе прозвучала надежда. - А почему не сможет?
   Остальные осуждающе посмотрели на нее, а потом дружно обернулись на звук звякнувшего колокольчика над входной дверью в кафе.
   Их предчувствия оправдались.
   Эрвин остановился на пороге - мокрый настолько, что даже с носа свисали капли. Дождь на улице не просто усилился, а - к чему дело предсказуемо и шло - уже лил как из ведра. Струи дождя хлестали в окна кафе и стекали по ним сплошным потоком. Парень словно пес помотал головой, стряхивая воду. Это помогло мало, и он несколько раз провел по лицу и по волосам ладонями, отчего теперь окончательно стал походить на обалделого персонажа, засунувшего пальцы в розетку, как его традиционно изображают в мультфильмах. Но не жалкий и пришибленный, а неизменно задорный и живой. Он огляделся по сторонам, а поскольку народу было не несметное количество, то сразу обнаружил искомую компанию.
   - Привет всем, - громко поздоровался он, еще не дойдя до столиков.
   Мужчины с готовностью вскочили, нестройным хором отвечая на его приветствие и протягивая ладони. Эрвин попытался вытереть мокрую от дождя руку о такие же мокрые брюки, зияющие прорехами и потертостями то ли по последней моде, то ли от ветхости, оценил на взгляд полученный эффект и засмеялся.
   - Не побрезгуете? - спросил он, демонстрируя почти нулевой результат.
   Никто не ответил отказом.
   Эрвин кивнул девушкам и миссис Кромбах и оценил обстановку. В общем и среднем на него смотрели с дружелюбным интересом: женщина намерена испепелить его силой мысли, маленькая стрекоза открыла в восхищении рот, чувства прочих колеблются где-то между этими крайностями. Он представил себя со стороны: ошалелый кот после душа - картинка должно быть занимательная. Хотя бывало и хуже, им еще повезло. Эрвин задержал взгляд на Инге и красноречиво вскинул брови. От него не укрылись ни красные прожилки в ее испуганно бегающих глазках, ни слегка распухший от слез носик, ни решительно поджатые губки. Однако страх и враждебность в ее виде не только не возмутили, а скорее кольнули симпатией. Он и сам терпеть не мог людей, которым вдруг оказывался чем-то обязан, особенно в мелочах. И если не удавалось побыстрее вернуть долг, начинал тихо ненавидеть благодетеля. Куда предпочтительнее самому собирать долги - что ему чаще и приходилось делать. Родственность ощущений вселяла надежду, что общение с девушкой не свелось бы к дифирамбам и беспочвенным надеждам.
   Эрвин медленно растегнул молнию на черной кожаной куртке и, словно фокусник, эффектным движением вынул оттуда небольшую ярко красную розу - едва начавший раскрываться бутон, чудом не помявший ни одного нежного листочка, несмотря на довольно бесцеремонный способ переноски. Перегнувшись через стол, юноша протянул цветок Инге, небрежно держа его за основание бутона.
   - Надеюсь, влага в твоих глазах - это лишь капли дождя, а ночь, проведенная без сна, была наполнена увеселениями, а не явилась следствием вчерашних неприятностей, - негромко произнес Эрвин.
   Инга приняла цветок и, почувствовав, что щеки жаром заливает румянец, опустила лицо, не выдержав пристального взгляда юноши.
   - Спасибо, - смущенно прошептала она.
   Сама такая же прекрасная, как юная нежная роза в ее руках, с зардевшимся лицом - она была настолько очаровательна, что мужская часть студенческой компании застыла в восхищенном изумлении, с плотоядно распахнутыми глазами и слюной возбуждения, скапливающейся во рту. Марк пожирал ее со щенячей тоской в глазах. Антон потянулся к фотоаппарату. Это единственное, что ему сейчас было доступно - увековечить красоту для поклонения потомков. Девушки-подружки почувствовали острый укол ревнивой зависти.
   Одна Лайра Кромбах не поддалась всеобщему поклонническому помешательству. Звук с яростью выдохнутого воздуха заставил Эрвина оторваться от созерцания прекрасного - миссис Кромбах не сводила с него глаз и за стиснутыми губами с трудом сдерживала готовое вырваться возмущение. Эрвин метнул в ее сторону нарочито ехидный взгляд и украдкой подмигнул.
   - Почему вы сидите за пустым столом? - поинтересовался он, выпрямляясь.
   Парень скинул куртку и небрежно швырнул ее на подоконник, куда она шмякнулась, звякнув многочисленными заклепками. Под курткой оказалась единственная относительно сухая часть его гардероба - темная кофта, под распахнутым воротом которой - футболка и множество коротких цепочек и плетеных шнурочков с непонятными амулетами или просто украшениями. Нечто подобное украшало и оба запястья. Нимало не заботясь о производимом впечатлении, Эрвин снял насквозь промокшие кроссовки и, прошлепав босиком по далекому от стерильности полу, поставил их на включенный обогреватель у окна. Забрался с ногами на выделенное ему место на еще одном заимствованном от соседнего столика стуле между потеснившимися Игорем и Лолой. И одновременно со всем этим, не дожидаясь ответа на заданный вопрос, юноша безотлагательно приступил к действиям. За его искрометной энергией невозможно было не только угнаться, но и просто успевать реагировать. Свистом подозвал к себе официанта.
   - Две бутылки вина... - резво начал было он, но официант решительно пресек:
   - Алкоголь подаем только лицам, достигшим двадцати лет. Вынужден просить вас показать документы.
   - Облом, - шутливо поморщившись, резюмировал юноша. - Ладно, тогда бокал вина для госпожи, а нам всем чаю и погорячее. И самую лучшую выпечку и сладости, что у вас есть. Я угощаю.
   - Эрвин, мы в состоянии заплатить за себя сами, - охладила его пыл Лайра Кромбах.
   - Как скажете, - с готовностью согласился Эрвин. - Хотя в моем положении сотня-другая погоды не сыграет.
   Сказанное каждый понял по своему. Лайра Кромбах, будучи в курсе его настоящего положения, знала, что для него вероятно деньги действительно большой роли играть не должны. Вывод, сделанный ребятами, озвучил Игорь:
   - Тебя оштрафовали?
   - Мы... я готова была бы помочь... сколько смогу, - попробовала гнуть свою линию Николь.
   Эрвин даже не повернулся в ее сторону. Он опустил голову на поставленные локтями на стол руки и, сидя в такой несуразной позе, сосредоточился исключительно на Инге:
   - Штуковина, которую мы с тобой кокнули, не такой уж шедевр. Так что как я тебе уже и говорил, не парься по этому поводу.
   - "Мы... разбили"? - настороженно повторила его мысль Инга.
   - Ну вряд ли ты станешь возражать, что если бы я не вел себя так... вызывающе, то ты не поступила бы столь опрометчиво. Так что моя вина может и посущественнее твоей будет, - Эрвин снова улыбнулся. - И полностью ее признавая, я готов просить прощения за то, что ты влипла из-за меня в эту историю.
   И Инга оказалась беззащитной под лучами изливающегося от его улыбки обаяния. Уже смелее встретилась взглядом, улыбнулась в ответ и пала, затянутая в бездонный омут глаз. Утонула в их темной глубине, растворилась в его улыбке, растеклась воском от его чарующего бархатного голоса. Ладонь сама поднялась навстречу, очерчивая в воздухе желанные контуры. И только разделяющий их стол пока приостановил ее одержимость. Она снова сочла себя обязанной испытывать горячую признательность к юноше за проявленное благородство, и согласна была доказать ее всеми возможными способами и расплатиться всеми доступными средствами.
   Мощный чувственный посыл снес бы на своем пути и более существенные преграды, что уж говорить о добропорядочной стойкости юного, обремененного гуляющими гормонами здорового мужчины. Эрвин нервно сглотнул и облизнул губы. И это неосознанное его движение словно током пронзило и без того находящуюся на грани исступления девушку. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Инга привстала со своего места и потянулась через стол. Ее мозг взорвется, сердце выскочит из груди, если она не ощутит хотя бы кончиками пальцев тепло его тела.
   Словно невзначай поменяв неустойчивую позу, Эрвин отодвинулся подальше и из-под на мгновение скрывшей его лицо ладони победно посмотрел на Лайру Кромбах. Женщина в ярости смяла вкладыш меню и стукнула кулаком по столу. Но Эрвин успел раньше. Он уже перешел на возможно деловитый тон и обратился ко всем присутствующим одновременно:
   - Это была довольно хорошая подделка под старину, но все же подделка. Она ценна только лишь как подаренный сувенир. Так что сумма штрафа не такая уж запредельная, а предоставленная рассрочка позволит мне выплатить ее, не умирая от непосильного труда, голода и холода.
   Отвлеченные слова подействовали отрезвляюще. Инга немного пришла в себя и, досадуя на свой неожиданный порыв, вернулась на свое место. Но щечки ее все еще полыхали румянцем - погасить такое возбуждение в один миг невозможно. Марк, с грохотом отодвинув свой стул, удалился в туалет, пробурчав что-то про необходимость мыть руки перед едой.
   Появился официант, проворно начал переносить с сервировочного столика чайники с кипящим напитком и гору еще горячей ароматной выпечки. Молодежь с пылом набросилась, и первое блюдо опустело еще в руках официанта - он, сориентировавшись, просто пронес его вдоль ребят, и каждый схватил приглянувшееся. Эрвин с наслаждением обхватил еще не отогревшимися после промозглого дождя ладонями кружку с горячим чаем. Дурак он был, что не приехал сюда на машине. Но сначала ничто не предвещало ливня, потом же вызывать машину было уже поздно, а такси ловить негде.
   - Сударь, - обратился он к официанту.
   - Слушаю вас.
   Эрвин достал из заднего кармана брюк несколько слипшихся мокрых денежных купюр.
   - Не были бы вы так любезны, сгонять в ближайший магазин и принести мне оттуда любую, главное, сухую обувину.
   - Простите, молодой человек, но это не входит в круг моих обязанностей, - сухо ответил официант.
   - Я же не прошу вас устроить мне стриптиз и даже не уговариваю позволить согреться насквозь продрогшему малолетке стаканчиком горячего вина, - возразил Эрвин. - Я всего лишь прошу обслужить меня и продать вполне доступный вам товар. Сдачи не надо, - намекнул он.
   Официант подчеркнуто брезгливо разлепил деньги, оценил. Обернулся к окну - бешеный ливень сократился до размеров обычного затяжного дождя. Снова критически посмотрел на сидящего перед ним взъерошенного посетителя.
   - А брюки сухие молодому человеку не надобны? - наконец хитро поинтересовался он.
   Эрвин засмеялся и достал еще бумажек.
   - Давай, - ответил он.
   - Встаньте, сударь, - скомандовал официант.
   На взгляд прикинул необходимый размер, взглянул на сохнущую на обогревателе обувь и удалился. Молодежь, приостановившая трапезу на время наблюдения за оригинальной торговой сделкой, многозначительно переглянулась между собой и снова вернулась к еде и к прерванному разговору.
   - А твои родители что сказали, Эрвин? - с набитым ртом проговорил Игорь.
   - Что это исключительно мои проблемы, - сказал Эрвин. - Сам вляпался, и разбираться должен тоже сам.
   - И всё? Тебе повезло с предками.
   - Не жалуюсь, - усмехнулся Эрвин. - Но ты считаешь, что такой подход проще?
   - Мои бы и головомойку устроили и расплачиваться заставили, - пробормотал Марк.
   Он с нехарактерной для него вялостью отковыривал от своей булочки маленькие куски и время от времени отправлял их в рот с таким видом, словно это были куски лимона. И украдкой поглядывал на Ингу, сидящую над нетронутой тарелкой и не сводившую блестящих глаз с Эрвина.
   - Но, знаете, вы ведете себя крайне невежливо, - вдруг сказал Эрвин. - Мы сидим с вами уже скоро как полчаса, а я до сих пор не могу обратиться к вам по именам.
   - Ой, извини, пожалуйста, - сконфуженно сказал Антон и предложил: - Давай я тебе всех по очереди представлю, - серьезный Антон явно признавался в этой компании за старшего, не считая, разумеется, наставницы Лайры Кромбах. - Миссис Лайру Кромбах, нашу мать-настоятельницу, ты уже знаешь, меня зовут Антон, героиня вчерашнего дня - Инга, Николь, Анна, Лола, Игорь, Марк, Роман. Вчера с нами были еще Олежка и Лена, но у них сегодня какие-то дополнительные лекции.
   Антон поочередно обвел присутствующих рукой.
   Эрвин встал из-за стола и отвесил шутливый поклон, получившийся между прочим весьма ловким и церемонным.
   - Рад познакомиться, дамы и господа. Разрешите и мне официально представиться - меня зовут Эрвин, - дав о себе столь исчерпывающую информацию, он снова забрался на стул, поджав под себя босые ноги. - А теперь не были бы вы так любезны рассказать о себе поподробнее. Откуда вы, и что сплотило вас в, как я вижу, весьма дружный, хотя и разношерстный коллектив.
   Никто не усомнился в его привилегии стать главой компании и праве вести пристрастные распросы. Или просто не успели даже задуматься о свершившемся факте.
   И хотя повествование, при котором говорить пытались все вместе и сразу, перебивая друг друга вдруг всплывающими ответвлениями и то и дело вспыхивающими взрывами смеха, получилось очень эмоцональным и сумбурным, чему немало способствовала живая реакция на все происходящее нового знакомого, Эрвину удалось выудить достаточно полную картину появления здесь каждого из ребят в течение первых же десяти минут. Несколько будто невзначай заданных вопросов, умело направляемое течение беседы - и характеры раскрывались перед ним как на ладони. И не только это. Где-то в глубине головы успевал откладываться анализ и дальновидные политические подоплеки их визита. Но это где-то в бездонной глубине - на будущее; сведения, получаемые мимиходом. Эрвин не гнал неуместные мысли, но всплыть наружу не позволял. Всему свое время и место. "Это как пытаясь согреться, попутно бессмысленно набиваешь себе брюхо", - сравнил он - пусть не очень удачно, зато весьма насущно, и долил себе очередную порцию кипятка. От количества выпитой горячей жидкости уже подташнивало, но это давало хоть временное облегчение. Внутренности у него все еще прижимались друг к дружке, пытаясь противостоять холоду извне, и мелко тряслись, вынуждая своего хозяина вести себя решительнее и энергичнее. Эрвин и пытался отвлечься единственно возможным - общением.
   Вся иноземные члены компании в свое время испытали нежданно свалившееся на голову счастье от возможности принять участие в международной акции по обмену студентами между отнийским университетом и ведущими университетами ряда других европейских стран. Эти студенты приехали из разных уголков огромной России, из разных высших учебных заведений, ранее незнакомые друг с другом, теперь они объединились в чужой стране единый национальный коллектив. Подобные временные небольшие группы студентов прибывали из Австрии, Великобритании, Италии и ряда других стран. Такое же количество студентов отправлялось в свою очередь из Отнии в столицы соответствующих государств. Весьма выгодное сотрудничество получалось, учитывая контраст в размерах стран-участников и принимающей стороны. Акция финансировалась международными фондами и щедро дополнялась отчислениями из королевской казны.
   Данная группа была сформирована на четыре месяца, половина из которых уже успешно закончилась. Студенты обучались различным специальностям на разных факультетах университета и даже разных курсах, но проживали все вместе. Ежедневные обязательные общие встречи носили как информативный характер, так и не давали ребятам затеряться в чужой стране и обычаях. Здесь же они делились впечатлениями, сомнениями и вопросами. Кроме того это была фактически единственная возможность наставнице, отвечающей за их благополучие, хоть как-то контролировать молодежь, следить за настроениями и при необходимости направлять.
   Лайра Кромбах участия в разговоре не принимала. Она разъяренной медведицей следила за охотником, критично близко подобравшимся к ее медвежатам, готовая в любой момент подняться на задние лапы и подмять под себя дерзнувшего. Однако вся ее агрессивность с треском разбивалась о стену равнодушия: молодой человек вел свою, как предполагала Лайра, подлую игру с полной самоотдачей, и на мнение женщины юноше было глубоко наплевать. Тем более, что мимоходом, не прерывая бойкого участия в общем разговоре, он еще успевал подкармливать булочками сидящую рядом Лолу, радостно подпрыгивающую от любого знака его внимания; перебрасывался двусмысленными взглядами с Ингой, которую каждый раз бросало в томный жар; пытался расшевелить мрачно помалкивающего Марка, и даже живо интересовался техническими характеристками фотоаппарата Антона.
   Если бы миссис Кромбах лично не беседовала с ним вчера, если бы не была им самим поставлена в известность о его намерениях, то она бы тоже пала, покоренная его легкой и искрящейся натурой. Этакий беззаботный парень - душа нараспашку. Можно было только рукоплескать его способности перевоплощаться. Когда же он играл: вчера, когда предстал перед ней высокомерным себялюбцем, или сегодня, сразив всех лучезарным обаянием? А в том, что парень замечательный актер, Лайра уже убедилась.
   Вернулся отправленный в магазин официант, и Эрвин, покинув ненадолго компанию, наконец смог с наслаждением ощутить сухое тепло. Официант не поскупился. Спортивные брюки были модной фирмы, кроссовки высокие и крепкие, и про носки не забыл. "Пусть не такие крутые, как твои, зато даже по таким лужам дойдешь до дома сухим", - покровительственно откомментировал официант свой выбор обувки. Видимо выданная ему сумма была настолько значительна, что даже при подобных тратах, он выглядел более чем удовлетворенным. Но главное для Эрвина - одежда была сухой, он и не ожидал, сколько счастья может принести такой с виду простой факт. Все познается в сравнении. Жизнь сразу засияла для него новыми красками - яркость окружающего мира мягко поблекла, блаженная нега разлилась по телу, глаза стали закрываться. Захотелось очутиться дома под теплым одеялом. Но не прямо сейчас - признался себе Эрвин. Сейчас он не уйдет. Девушка что-то задела в его душе - он не смог бы выразить это словами - но от одного взгляда на нее сжималось горло, приятно ускользала мысль, слабели руки. Это было так непривычно и неожиданно, что хотелось испытать снова и снова.
   Эрвин поблагодарил официанта дополнительной подачкой и вернулся к компании.
  
   - И как вам нравится учеба в моей стране и в столичном университете? - поинтересовался Эрвин после того как новые знакомые дружно одобрили его обновки.
   Вопрос был настолько банальным, что обычно с ходу и не знаешь, как следует на него ответить, чтобы и ответ не вышел таким же до смешного предсказуемым. Одно отличие: вопрос прозвучал так, словно юноша спрашивал о принадлежавшей ему собственности. Заметивший это Антон, качнул головой.
   - У тебя чудная, своеобразная страна, - добродушно ухмыльнулся он, выдав ожидаемо тривиальный ответ. - А образование говорят ценится как одно из самых лучших в мире. Жаль только, что оно фактически закрытое. Ни к вам ни пробиться, ни своих не выпускаете. Мы - редкостное исключение из правил, и то не исключение - а так обгрызок.
   Это было правдой.
   Небольшое королевство Отнии не располагало обильными залежами редких полезных ископаемых, не имело выходов к морю, не лежало на перекрестке крупных торговых путей. Основное богатство страны - люди. Приоритетом в развитии страны пользовались те отрасли, что требовали интеллектуального труда, результаты которого могли бы привести к процветанию страны и укреплению ее влияния в мировом сообществе. Поэтому качеству образования, в том числе и высшего, нынешний правитель уделял особое внимание. Хотя высшее образование оставалось платным, но разработанная замысловатая система поощрения, поставленная в зависимость от достигнутых успехов на пути приложения своих сил, позволяла порой выпускникам за короткое время не только вернуть от государства затраты, но и перекрыть их. Целесообразность и успешность этой системы пока еще трудно было прогнозировать со стопроцентной вероятностью. Слишком много факторов вставало на пути расчетов. Но уже сейчас научные институты, оригинальные изобретения, производства, требующие высококвалифицированных кадров множились как на дрожжах. Международная торговля интеллектом набирала обороты. Ценные специалисты осыпались благами и возможностями, но им же ставились жесткие рамки: хочешь процветать - оставайся за закрытыми границами своей страны. С нарушителей требовали возврата не только реально понесенных расходов на образование, но и утеряного государством дохода в виде отчислений от заработков во все последующие годы.
   Впрочем жизнь показывала, что даже при таких суровых ограничениях, получаемые блага значительно перевешивали. Свидетельства тому - многочисленные попытки знатоков из других стран втиснуться в общество отнийских мудрецов и добровольно стать заложником государственной поощрительной системы. Но это удавалось далеко не каждому, преимущество всегда оставалось у своих доморощенных дарований.
   Взращивание гениев начиналось со школьной скамьи. Учить молодежь считалось престижным и выгодным. Не считаясь со средствами в столичный университет отбирались самые ведущие специалисты по всей стране, всеми возможными способами переманивались зарубежные светила. Быть преподавателем университета - значило обеспечить себя уважением и достатком на годы преподавания, и получить увесистый плюс для будущего роста.
   Выяснять, что из всего вышесказанного известно молодым студентам-иностранцам, Эрвин разумеется, не стал. Опять же - не то место, время и цели. Он отделался краткой резолюцией:
   - Таково решение нашего короля: все лучшее и только своим. Соответственно и спрос больше.
   - По-моему это ошибочное решение, - авторитетно вставил Антон.
   - Будущее покажет.
   - Нет, это же глупость, когда блажь одного человека ставит крест на судьбе многих одаренных людей, держит их в клетке, - вспылил Антон.
   Из его горячности следовал прямой вывод: спор возникал не впервые, и кто-то уже забил мозги студентов провокационной чушью.
   - Ну клетка достаточно просторная и комфортная, - досадливо поморщился Эрвин, спорить сейчас ему совершенно не хотелось. - По вашему мнению, было бы лучше, будь это блажь горстки наделенных временными правами выскочек?
   - Я не об этом...
   Эрвин обернулся к миссис Кромбах - женщина смотрела на него уже не с ненавистью, а со страхом и мольбой. Разговор повернул в опасную сторону. Официально провозглашенная законами Отнии свобода слова фактически означала свободу выражений восторгов по поводу проживания в столь замечательной стране и восхваления прозорливости и гения великого монарха. Высказывать недовольство можно было только плохой погодой или обвешиванием в магазине, все чуть более серьезное - дома, маленьким семейным кружком и потише. Эрвин прервал Антона, не дослушав.
   - Господа, вы здесь лишь временные пришельцы. Не вам рассуждать о правильности выбранных правительством решений, - сказал он.
   Казенная сухость фразы заставила Антона придержать язык и повнимательнее присмотреться к собеседнику. Однако Эрвин поспешил придать себе простовато-добродушный вид и смягчить резкость открытой улыбкой.
   Но тут Игорь решил блеснуть своей политической подкованностью.
   - Ну порой чужие ошибки легче проанализировать, глядя на них издалека. Душевно больной человек никогда не в состоянии оценить истиную стадию своей болезни. Так же и сама монархия не способна понять, что она - пережиток. Движение истории не остановишь и разрушение монархического строя - лишь логичное звено исторической цепи. Надо принять неизбежное и дать свершиться ему с наименее болезненными последствиями для общества.
   - Это не твои мысли, Игорь, - заметил Эрвин.
   Игорь не стушевался.
   - Конечно, не только мои. Это мысли всего цивилизованного общества, и я полностью с ними согласен.
   - Разумеется, молодые зеленые студенты - это вершина цивилизованного общества, - усмехнулся Эрвин. - Всё, господа, достаточно. Я слышал ваши речи в музее, слышу сейчас. И вынужден предупредить, что не стоит в моем присутствии больше поднимать подобные темы.
   - Почему это? - с вызовом сказал Игорь.
   - Потому что ты меня убедить не сможешь, я тебя - не хочу. Затевать бессмысленные споры - не вижу необходимости, - спокойно сказал Эрвин. - И я не позволю несведущим людям голословно чернить мою Родину. Если же вы станете упорствовать в своих речах, я вынужден буду сдать вас полиции.
   - И совесть позволит стукачить? - спросил Антон.
   - И даже не колыхнется сомнением, - заверил Эрвин. - Поэтому я и честно предупредил, чтобы сие не было для вас неожиданностью.
   - Ты такой убежденный приверженец монархии?
   - Самый убежденный.
   - Странно, - ехидно ухмыльнулся Игорь, - мне по твоим повадкам и внешнему виду показалось, что ты больше бунтарь.
   - Внешность - дело переменчивое. Может я и бунтарь, но не идиот же, чтобы идти против того, в правильности чего абсолютно убежден.
   - Игорь, пожалуйста, прекрати, - скатившимся от страха на фальцет голосом встряла Лайра Кромбах, поскольку ее молодые люди, войдя в азарт уже не реагировали на отчаянные движения, призывающие замолчать.
   - Игорь, послушайся взрослого и умудренного опытом человека, - таким же тоненьким голоском съязвил Эрвин и, перекрестив руки, показал, что разговор окончен.
   Спокойная уверенность молодого человека не дала спору перерасти в ссору. Задетые, но не обиженные Игорь и Антон дружно пожали плечами и замолчали.
  
   Девушки в придавшей встрече досадную напряженность перепалке не участвовали. Эрвин лишь поймал на себе удивленный взгляд Николь. За все время встречи она произнесла не более полутора десятка ничего не значащих слов. Это как-то не вязалось с ее вчерашней горячностью. Лолу политические разговоры нисколько не интересовали, ей не терпелось вернуться к непринужденной болтовне. Она постукивала чайной ложечкой о край своей чашки, и будто случайно дергала Эрвина за рукав, демонстрируя опустевшую тарелку. Анна наблюдала за мужчинами с женской снисходительностью к их мелким страстям. Инга ничего не имела против монархии: короли, принцы, балы, дворцы - это напоминало детское погружение в сказку, девчачьи игры в принцесс и драконов, столкнуться с подобным наяву было бы занимательно.
  
   А на сцене тем временем появились помятые, словно невыспавшиеся, музыканты, принялись настраивать инструменты, микрофоны, разминать голос. Их появление удачно заполнило неловкую паузу.
   Заинтересованно обернувшись в их сторону, Эрвин вскользь оглядел постепенно наполняющийся посетителями зал и вдруг замер, а потом с неожиданной злостью ударил кулаком по столу так, что чашки испуганно звякнули, а компания за столом уставилась на него в немом изумлении, предположив, что это, видать, запоздалая реакция на уже затихнувший спор. Но Эрвин поднялся и двинулся в сторону выхода из кафе.
   Там у самых дверей за отдельным столиком расположились двое с виду невзрачных взрослых мужика. Между ними стоял начатый графин жидкости яркого рубинового цвета, два полупустых стакана и небольшая тарелка с сухариками.
   Эрвин уперся ладонями о стол. Полный ярости взгляд его, переводимый с одного лица на другое, предназначен был пронзить насквозь. Гвардейцы Службы Личной Безопасности Королевского Двора выдержали натиск с вежливым спокойствием, почтительно слегка склонив головы в знак приветствия.
   - Только не говорите мне, что вы просто случайно проходили мимо и зашли водички попить, - прошипел юноша сквозь стиснутые зубы. - Какой у вас приказ?
   - Ни во что не вмешиваться до самой последней возможности, но сохранить вам жизнь, Эрвин, - невозмутимо ответил один из мужчин.
   Парень носом втянул в себя воздух, выдал смачное ругательство, заставившее взрослых мужиков пораженно крякнуть от неожиданности.
   Они все трое уже не один раз встречались на занятиях королевской гвардии, но имен большинства из коллег по тренировкам Эрвин не запоминал, в близкие отношения ни с кем не вступал, без необходимости не общался и эту пару тоже знал только в профессиональном плане. Не самые крутые вояки, если такое определение вообще применимо к принадлежащим к обществу наивысших профессионалов. Но и внутри высших всегда имеются свои градации.
   - А если я смоюсь? - поинтересовался Эрвин, спустив наружу лишний пар.
   Второй мужчина скептически усмехнулся, но первый, более дальновидный, спокойно ответил:
   - Вы и сами, Эрвин, знаете это не хуже нас. Тогда мы потеряем службу, а возможно - при неблагоприятном исходе - и жизнь. Зная тебя, предчувствую, что нам и так предстоит адская работенка, не усложняй ее нам специально..., гвардеец, - многозначительно сказал мужчина.
   Он налил в опустошенный стакан напитка из графина и протянул Эрвину, предлагая выпить за сотрудничество. Второй рукой поднял за горлышко графин - как чашу для себя. Эрвин прикинул и принял стакан. Конфликт с гвардейцами смысла не принесет - они люди подневольные, разовая победа над ними дела не решит. Чокнулись, подписав негласное соглашение.
   Рубиновая жидкость оказалась терпким гранатовым соком. Парень стукнул опустевшим стаканом по столу и скривился от выпитого залпом кислого напитка.
   - Не вмешиваться? - уже более благодушно усмехнулся Эрвин. - Вы же знали, что я все равно вас рано или поздно обнаружу, могли бы объявиться чуть пораньше. Если я в ближайшем будущем умру от воспаления легких - это будет ваша прямая вина.
   Мужчина, с которым Эрвин выпил на брудершафт, виновато приподнял брови, но не ответил. Выданные гвардейцам указания были настолько расплывчаты, что им оставалось полагаться лишь на собственную интуицию.
   - Ладно, - еще раз подтвердил свое согласие не сопротивляться Эрвин. - Вот и дальше не вмешивайтесь, пока я не дам сигнала.
   Он, не спеша, возвратился за свой столик.
   Настроение резко упало ниже плинтуса. Чем обоснованы такое повышенное внимание и слежка? Что-то случилось? Или он сам сделал что-то не так? Пришло время? Даже после шумных попоек и дебошей, в которые он бывало ввязывался в городе, такого раньше не было. Король ХанесемШ с отеческой снисходительностью вынимал его из рук полиции, не опускаясь ни до наказаний, ни даже до нотаций.
   При напряженном графике жизни Эрвину нечасто выпадала радость окунуться в городские развлечения. Тем полнее, как ему казалось, он использовал редкие шансы. Благодаря своему характеру парнишка с легкостью вписывался в любую компанию: будь то дворовая футбольная команда, к которой он мог присоединиться в самой середине игры, или какая-нибудь молодежная неформальная тусовка, почему-то, независимо от своей направленности, неизменно принимающая в ряды нового члена. Чаще всего кратковременного. И далеко не всегда прогулка заканчивалась так и там, где ей благопристойно намечено было завершиться. Но никогда до сих пор всевидящее око не опутывало его свободы.
   - Кто это, Эрвин? - спросил Игорь, кивнув в сторону двери.
   Эрвин вздрогнул. Он задумался и не расслышал прозвучавшего вопроса. Но о смысле догадался.
   - Хорошие знакомые, - буркнул он и встряхнулся, скидывая мысли поглубже. - Инга, могу я пригласить тебя на танец? - поднимаясь, спросил юноша.
   Музыканты - хиповатого вида молодые люди с длинными нечесанными волосами - разминая заспавшиеся руки, заиграли медленную музыку, не портя ее до поры до времени своими надрывными хриплыми завываниями.
   Инга рыбкой проскользнула между препятствиями на пути к вожделенной цели и подошла к Эрвину. В предвкушении зажмурившись, она вложила свои похолодевшие пальчики в его протянутую руку. Сердце ухало как филин в лесной ночи, периодично бросаясь то в пятки, то застревая комком в горле.
   Его теплая ладонь оказалась по-мальчишечьи мягкой и по-мужски властной. Рука уверенно легла на ее талию и притянула Ингу к себе. В круге танцующих они были одни, десятки глаз сейчас устремились в их сторону, но это уже не волновало обоих. Нехитрая мелодия влекла за собой, движения не требовали умственных напряжений. Танцевать Инга умела и любила безмерно. Убедившись, что ее кавалер тоже, как ни странно, не только не стремился отдавить ей ноги, но и не топтался неуклюже на одном месте, Инга решилась полностью отдаться во власть упоительного полета. И во власть партнера.
   Лица их оказались совсем рядом. Устремленные на юношу сверкающие глаза, румянец на щечках были красноречивее любых слов. С этой минуты она покорна любому его желанию. Гордо приподнятая головка и проскальзывающая по губам улыбка говорили, что отнюдь не поддавшись на его обольщения, не кротко и слепо отдается она ему. Это ее желание. Это она очаровала юного поклонника и теперь позволяет побежденному любить ее. Юноша взглядом согласился.
   Лежащая на плече Эрвина рука девушки медленно, словно случайно, переместилась, и маленькие пальчики наконец исполнили дерзновенную мечту и коснулись его губ. Не спеша очертили их контур, скользнули по щеке и опустились на затылок. Она перебирала высохшие после дождя острыми сосульками пряди его волос, и они послушно распадались под ее касаниями, нежно щекоча ее ладошку. Ощутив под рукой все еще влажный воротник, Инга прервала молчание:
   - Мокрый, - одними губами сказала она. - Не заболеешь после такого душа?
   - Возможно, - ответил Эрвин. - Единственное, что меня сейчас способно спасти - это всестороннее прогревание.
   Инга тихо засмеялась.
   - Не боишься, что мое прогревание будет чересчур жарким и у тебя опасно поднимется температура? - игриво поддела она.
   - Не боюсь. Надеюсь, - сказал юноша.
   Эрвин нежно притянул Ингу еще ближе и склонился к ее приоткрывшимся губам.
   Музыканты остановились, закончив одну и готовясь выдать новую мелодию.
   Алые губки совсем близко и дыхания уже перемешиваются.
   В ровном гуле голосов кафе среди затихшей музыки раздался приглушенный кашель. Эрвин отдернулся, словно от удара, и глухо зарычал, оборачиваясь.
   Кашлял перебравший клиент у барной стойки, пьяно прикрывавая рот локтем.
   Оба мужчины у входной двери казалось не обращали на Эрвина ни малейшего внимания, но все равно представление, как они сейчас отметили время, место, занятие, партнера, зафиксировали, запомнили, отправили в обработку - это мгновенно отбило у Эрвина все чувства и желания. Очарование последних минут разбилось вдребезги, зазвенев напоследок искрящимися осколками.
   - Что-то случилось? - озадаченно поинтересовалась Инга.
   - Да, случилось, - нервно сказал Эрвин. - Прости, я должен уйти.
   - Сейчас? - спросила Инга.
   Взгляд ее метался по лицу Эрвина. Она не могла решить, нужно ли ей оскорбиться или лучше сделать вид, что резкая выходка парня ее совершенно не задела.
   - Да, прямо сейчас, - сказал Эрвин. - Немедленно. Не обижайся. Прости. Мы еще встретимся, и я все объясню, но сейчас я должен исчезнуть.
   Эрвин проводил ошеломленную девушку обратно к ее товарищам, сбивчиво попрощался со всеми и, подхватив с подоконника свою куртку, надел ее уже на ходу.
   - Эрвин, постой! - вдруг решительно вскочил со своего места Марк и бросился следом.
   Юноша остановился у барной стойки, поджидая.
   - Что? - отрывисто спросил он у запыхавшегося Марка.
   - Тебе нравится Инга? - в лоб спросил Марк.
   Эрвин оглядел Марка с головы до ног и обратно. Марк в ответ с вызовом сжал кулаки и принял стойку, долженствующую видимо продемонстрировать его готовность не гнушаться и физическими методами воздействия на соперника. Бисеринки пота блестели у него на лбу и над верхней губой. "Чего он от меня хочет? - с досадой подумал Эрвин. - Сказать "да"? Уложить этого горе-ухажера у ног девушки, обнулив этим все его шансы? Свершить благое дело, лишив его напрасных мечтаний о недостижимом? Впрочем, всякий имеет право на попытку. Парень неплохой, хоть и недотепа."
   - Она твоя, Марк, - коротко сказал Эрвин.
   Марк удивленно обмяк.
   - Почему? - глуповато спросил он.
   - Чем ты недоволен? - усмехнулся Эрвин. - Хотел посоревноваться? Не стоит... Моя доля, - бросил парень смятую деньгу на барную стойку и ушел.
   Один из соглядатаев покинул из кафе, едва только юноша собрался одеваться, другой неспешно вышел замыкающим.
   - Что с ним? - в недоумении спросил Антон одновременно у вернувшегося Марка и замершей над оставленной Эрвином одеждой Инги.
   Марк лишь пожал плечами.
   - Сама не поняла, - ответила Инга; она решила не обижаться, убежденная, что лишь действительно уважительная причина могла заставить парня ее бросить; ну или старалась из всех сил показать, что ничуть не уязвлена. - Вот так ни с того ни с сего вздернулся и сказал, что должен уйти.
   - И слава богу, - облегченно расслабляясь, сказала Лайра Кромбах. - И надеюсь, что не вернется.
   - А мне он понравился. Забавный парнишка, - сказал Игорь.
   - Во всяком случае, с ним не соскучишься, - подтвердил Роман.
   Дальнейший вечер прошел как-то скомканно. Говорить о делах не хотелось, развлечения тоже не лезли на ум. Сама собой свернулась беседа и через полчаса ребята по-немногу разошлись.
   Лайра Кромбах попросила Ингу задержаться. Они остались вдвоем.
   К этому времени музыканты на сцене разошлись в полную силу. Несчастные инструменты гремели с рокотом Ниагарского водопада. Но скрипучие голоса певцов, потрясающих спутанными шевелюрами, с легкостью перекрыли бы шум взлетающего истребителя. Наверно, в этом была своя непонятая прелесть, ибо поклонников и у такого искусства оказалось немало. Площадка перед эстрадой была забита до отказа, и безумства фанатов тоже вносили свою шумовую лепту.
   Говорить можно было только доверительно прижавшись губами к уху собеседника.
   - Да, Лайра? - Инга сложила руки на груди, что в позе склонившихся друг к другу подружек выглядело несколько нелепо. Девушка подозревала, о чем предстоит разговор.
   - Инга, он обещал тебе еще встречи? - спросила миссис Кромбах.
   - Лайра, простите, но вы уверены, что это ваше дело?
   - Я отвечаю за вас, Инга. Подожди возражать. Я знаю, что ты уже взрослая, - остановила она фыркнувшую в ответ Ингу. - Ты просто выслушай меня.
   Воздетый к потолку взгляд Инги выразил о ее готовность претерпеть муки предстоящего разговора.
   - Инга, девочка, я хочу тебя просто предостеречь от этого парня. Не верь ему, - проникновенно прокричала Лайра Кромбах Инге в ухо.
   - А кто вам сказал, Лайра, что я верю ему. Да и чему я должна верить?
   Миссис Кромбах обескураженно замолчала.
   - Неужели вы думаете, что я возомнила, будто он безумно влюбился и собирается на мне жениться? Неужели вы думаете, что я всю жизнь мечтала о таком муже - странном и ненормальном? Он красивый, богатый, интересный, веселый парень, я ему нравлюсь. Почему бы не воспользоваться этим? Что нам мешает просто получить удовольствие от общения? И между прочим мне стоило бы расплатиться за то, что он сделал.
   "А ведь они оба стоят друг друга", - подумала миссис Кромбах. Еще наблюдая за ними во время танца, Лайра поймала себя на мысли, что любуется. Несмотря на всю ее неприязнь к Эрвину, она вынуждена была признать, что пара получилась изумительная. И внешне, и по характерам, и манерами они бесподобно подходили друг к другу. И даже разнузданный мешковатый внешний вид парня рядом со стройной красавицей не мешал этому впечатлению. Аристократизм и воспитание не спрячешь, и пристрастный взгляд взрослой дамы за развязанностью парнишки отчетливо угадывал галантность. А Инга с ее горделивым достоинством смотрелась бы в великосветских салонах сногсшибательно и легко затмила бы собой большинство светских львиц.
   - Ну что ж..., - вздохнула Лайра. - Смотри только, чтобы плата не оказалась слишком высока. Будь очень осторожна с ним, придерживай свой язычок. Ты умница, и я верю, ты сумеешь отнестись к нему трезво.
   - Лайра, вы что-то о нем еще знаете, чего не сказали нам? - проницательно спросила Инга.
   - Я делаю логичные выводы: мы встретились в королевском дворце, пусть и в общих залах, он на короткой ноге с именитым профессором, директор обращался с ним крайне почтительно, сам парень ведет себя очень вызывающе и распущенно...
   - "Золотая молодежь"? - понимающе спросила Инга.
   - Думаю, что именно так.
   - И кто же его родители? - поинтересовалась Инга.
   - К сожалению, он не сообщил свою фамилию, и я не смогла что-либо выяснить, - смутившись солгала миссис Лайра Кромбах, помятуя о данном обещании и угрозах.
   - Спасибо вам Лайра, я учту ваши слова. Действительно, спасибо, - искренне сказала Инга, чмокнула свою мать-настоятельницу в щеку и убежала. Стук ее каблучков перестал быть слышен уже на втором шаге.
  
  
   Эрвин с досадой отбросил все возможные развлекательные планы на сегодня. Расслабиться не удастся. С радеющими о его благе преследователями он больше не общался. Правильнее всего, наверно, было бы сейчас пойти во дворец и потребовать объяснений. Однако по здравому разумению торопиться все же не стоило. Результат выяснения отношений мог как улучшить обстановку, так и усугубить. Все зависило от королевского взгляда на проблему. Вряд ли, конечно, государь совсем запретит городские прогулки, но ставить даже под маловероятный удар ближайшие дни было жалко. Мысль о том, что он не увидит в самом скором будущем девушку вызывала легкую панику. Они должны хотя бы поговорить по человечески. Тогда, вероятно, он успокоится, а дальнейших встреч и не потребуется.
   Эрвин бесцельно побродил какое-то время по узким улочкам, испытывая на крепкость как новую обувь так и выдержку своих соглядатаев. И те и другие справлялись на отлично: ботинки с легкостью переносили погружение в лужи по самое свое горло, секьюрити сумели не потерять его на шумных улицах, не пронзая при этом непрерывными взглядами его затылок и фактически оставаясь ненавязчиво незаметными. Наконец, решение было принято.
   Планируемый вечер все равно полетел к черту. Пусть хоть освободит место следующему, если вдруг завтра повезет больше. Эрвин позвонил профессору, преподающему ему гражданское право, и перенес намеченный на завтра урок на ближайший час и в удвоенном размере. Профессор был вынужден сдвинуть все свои планы и посвятить вечер именитому ученику. Эрвин предоставил ему единственную поблажку - не стал вытаскивать профессора из теплого дома, а сам явился к нему, всполошив всех домочадцев преподавателя, почтительно поздоровавшихся и испуганно исчезнувших в недрах дома дабы не помешать занятиям.
   Накопившиеся за вечер досада, раздражение и неудовлетворенность нашли долгожданную жертву. Свою порцию знаний Эрвин получил, но за это время учитель проклял небо, загнанный в угол его докапываниями и комментариями, целью которых было исключительно довести его до нервного срыва. Если бы вопрос стоял в деньгах, то профессор выгнал бы мальчишку в первые же минуты. Но выгодой с этим учеником не пахло, на кону стояло нечто повыше - жизнь.
   Когда через три часа Эрвин наконец оставил чуть живым взмокшего профессора, было уже одиннадцать часов. Он махнул рукой в пустоту - соглядатаи выскочили из припаркованного рядом автомобиля как чертики из коробочки. Уже новая парочка. Эрвин забрался на заднее сиденье и назвал им адрес.
   В центре столицы у него имелась собственная небольшая двухкомнатная квартирка, приобретенная пару лет назад для возможности свободных встреч с редкими приятелями, свиданий и вечеринок, да и просто для одинокого отдыха. О наличии этого гнездышка Эрвин старался без особой надобности не распространяться. В его родовом поместье, например, о квартирке не знал никто, из обитающих в королевском дворце тоже. За единственным логичным исключением. Хотя теперь, похоже, будет в курсе половина гвардейского корпуса.
   Заперев за собой дверь квартиры, Эрвин, не включая света, разделся и банально завалился спать. День настолько утомил, что сил не хватило даже на душ и ужин.
  
  
  
  

*******

  
   На следующий день небосвод снова сиял безупречной голубизной, и снова ничто не предвещало дождя. Николь подняла лицо к небу, в мыслях погрозила ему пальчиком и счастливо зажмурилась от ответного теплого касания. Несомненно этот солнечный поцелуй оставит ей в отместку очередной маленький признак весны: пугливую и задорную веснушку. Легкий порыв ветра нежно подтолкнул девушку в спину, призывая не терять времени на пустые сомнения.
   Но в сумочке на всякий случай поселился маленький складной зонтик.
   Занятия закончились чуть раньше ожидаемого, и у нее в запасе оставалось почти три часа свободного времени. И так замечательно, что это случилось именно в такой денек. Ни минуты из выпавшей роскоши не должно потратиться бесцельно. Сейчас по-быстрому перекусить, возможно, даже где-нибудь на ходу, и вперед, вперед.
   Николь безумно любила одинокие прогулки - упоительное чувство полета над реальностью, время исследований и открытий, покорения неизведанного мира и погружения в мечты. За два месяца Николь уже успела исходить ближайшие окрестности вдоль и поперек. Но каждый раз обнаруживала что-то ранее незамеченное: забавную вывеску, необычной формы дерево, притаившуюся в подворотне лавку с сувенирами. Или просто каждый день новые лица, новые фантазии и эмоции.
   Сегодня девушка решилась на более далекую вылазку. Страшновато было. Она не очень хорошо ориентировалась в чужой местности. Даже в родном городе друзья смеялись над ее способностью теряться в трех домах. А здесь - чужая страна, чужие порядки и не всегда благожелательные лица. Николь боялась, что замечтавшись, она в рассеянности забредет за угол и не найдет обратной дороги. Но неизведанное манило все настойчивее. И понятно было, что все отговорки несерьезны - кругом люди, в сумочке лежит подробная карта города с четко очерченым планом передвижения, погода прекрасная, настроение отличное. Пока решимость не иссякла, и она не придумала причину, дающую малодушную возможность перенести прогулку на неотдаленное будущее, надо действовать.
   И она даже знала куда направит свои исследовательские стопы. Во время одной из многочисленных экскурсий, устраиваемых для студентов-иностранцев, они проезжали мимо небольшого зеленого парка невдалеке от центра города. Маленькое зеленое пятнышко среди скопища машин и людей запало в душу девушки заметной даже издалека умиротворенностью. Попросив местных студентов начертить ей маршрут со всеми подробностями, в это место Николь и собралась с духом сейчас направиться. Решительным движением подтянув покрепче завязанные на затылке в хвост волосы и распахнув плащ, позволив теплому весеннему ветерку освежить замученное духотой аудиторий тело, она легко сбежала по длинной университетской лестнице на небольшую площадь со монументом, прославляющим дерзновенную устремленность молодежи в будущее - детище одного из выпускников университета, в центре и множеством разноразмерных скамеечек, хаотично раскиданных по всей площади. Маленький студенческий оазис. Излюбленное место встреч, свиданий и посиделок между лекциями. Учебный день еще не закончился, а скамеечек пустых уже было не больше половины.
   - Привет!
   Николь вздрогнула от неожиданно произнесенного на ее родном языке приветствия и обернулась, заранее досадуя на возможную задержку. На спинке одной из ближайших скамеек словно всклокоченный воробей на ветке сидел новый знакомый, столь спешно вчера покинувший их общество. Николь остановилась и подождала, пока Эрвин спрыгнет и подойдет к ней.
   О том,что его видели сегодня в университете, Николь уже наслышана. Одна из лекций совпадала у нее с Анной, и та все полтора часа безумолчным шепотом делилась впечатлениями. Эрвин ранним утром появился в аудитории, где у Анны только что закончилось первое занятие, о чем-то поговорил с преподавателем и, заметив девушку, пригласил ее разделить с ним завтрак в студенческом кафетерии. За полчаса перерыва он до такой степени окружил девушку сердечным вниманием и осыпал комплиментами, что теперь она связно могла только повторять его имя, сочетая его с умилительными прилагательными. Вся же ее прочая речь состояла из одних исключительно восторженных междометий.
   Анна - застенчивая, скромная девушка, приехала из далекой российской глубинки. Маленький алмаз, выуженный международным фондом по обмену студентами из кучи сверкающих стеклышек. Выросшая в большой сельской семье, с детства деля свое время между нелегким физическим трудом и неистребимой жаждой знаний, она относилась к материальной стороне жизни с устойчивым прагматизмом, тогда как в душевном плане оставалась большим ребенком, готовым верить любой красивой сказке. А в то, что жизнь способна превратиться в сказку, она уже поверила. По сравнению с ее маленьким сельским городишкой жизнь заграничной столицы казалась фантастически волшебной. И красноречивый и неунывающий Эрвин с легкостью вписывался в волшебную мечту. Пусть не изящный принц на белом коне, и не олигарх на черном мерседесе, но ему с лихвой хватило получаса, чтобы вскружить девушке голову.
  
   Сейчас это чудо обольстительности слегка развязной походкой, засунув руки в карманы джинс, заправленных в ужасающие грубые сапоги с высокой шнуровкой, позвякивая полами распахнутой куртки, приближалось к Николь.
   - Привет, Эрвин. Ты говоришь по-русски? - изумилась она.
   - Очень мало, - медленно и старательно произнес Эрвин и перешел на английский. - Это практически все, что я пока знаю, - губы юноши явили миру чарующую улыбку, но глаза скрывались за абсолютно непроницаемыми стеклами солнечных очков.
   "Ну до чего же невовремя", - подумала Николь, лихорадочно придумывая способы поскорее от него отвязаться
   - Не ожидала такой встречи. Ты ждешь Ингу? Но боюсь, что у нее занятия закончились еще раньше, а она - птичка резвая, и уже куда-нибудь упорхнула.
   - Причем здесь Инга? - слегка скривился юноша. - Я жду тебя, Николь.
   - Меня? Вот как?- подчеркнуто ядовито сказала Николь и без того недовольная встречей, а теперь вдобавок покоробленная его тоном. - Ты видимо решил ускоренными темпами осчастливить своим вниманием наших девушек по очереди? Я уже третья за два дня?
   - Четвертая, - поправил юноша, снова лукаво улыбнувшись.
   - Значит, Лолу ты тоже... встретил? - полуутвердительно спросила Николь.
   - Да. И знаешь куда она меня затащила? На свои занятия по гимнастике. Обворожительное зрелище.
   Лицо Николь стремительно покрылось красными пятнами. Собственно говоря сия способность довольно свойственна светлокожим особам, поэтому больше поражала скорость, с которой это произошло. Следующая резко брошенная Николь фраза вышла неожиданно хлесткой как пощечина.
   - Перебираешь, как щенков в помете: кого утопить, а кому дать шанс?
   Прозвучавшая в словах злость царапнула, но Эрвин проглотил, не поморщившись. Вчера ему так и не удалось вызвать на контакт эту девушку, зато выбранная сегодня тактика дала незамедлительные результаты. И он продолжил в той же манере:
   - Ну что я могу поделать, если вы все такие разные и такие одинаково прекрасные. Я просто не в состоянии выбрать.
   - На мой счет можешь не утруждаться. Такие люди, как ты, мне противны. Ты жесток и... глуп. Другие девушки тоже скоро в тебе разберутся, и я им в этом помогу. Пропусти, я спешу.
   Николь решительно двинулась прямо на него. Эрвин ошалело отпрянул, пропуская, и посмотрел вслед. Затянутые в тугой узел огненные волосы девушки метались в такт шагам и хлестали по гордо выпрямленной спине. Негодование настолько ослепило Николь, что она не заметила находящейся в двух шагах лужи, со всего размаху влетела в нее и, прежде чем смогла остановиться, успела вляпаться в грязь обеими ногами. С внешне невозмутимым видом она выбралась на сухое место, стремительно пересекла площадь и скрылась за углом.
   Эрвин усмехнулся. "Ядреный попался орешек", - подумал он, провожая девушку взглядом поверх спущенных на кончик носа очков. Заинтересованность девушкой переросла в спортивный азарт. Игра начинала затягивать. Больших проблем он пока не наблюдал. "От ненависти до любви" даже меньше, чем один шаг - факт неоспоримый. На крайний случай всегда оставался фактически беспроигрышный вариант завоевания женщины. Если дает сбой личное обаяние - используем тяжелую артиллерию: задавить роскошью, деньгами, влиятельными связями. Вот только и результат станет предсказуемо потребительским: требования ввести в высокое общество, абсурдные просьбы познакомить чуть ли не с самим монархом, шантажи слезами и вымогаемые денежные награды. И как следствие - незамедлительный разрыв с его стороны. "Начнем с простого, - решил он. - Главное, чтобы эта их мать-настоятельница не влезла невовремя".
   Едва зайдя за угол ближайшего дома, Николь остановилась. Придерживаясь рукой за рекламный щит, девушка подогнула ногу, оценивая понесенные потери. Светлые туфельки были заляпаны грязью - откуда она только взялась в асфальтированной луже? - такими же неприглядными пятнами были забрызганы колготки до самых коленок, и даже на плащ попали кляксы. Все это, конечно, не критично: обувь отчистить - это быстро, колготки в сумочке есть запасные - можно переодеть в любом кафе, с небольшими пятнами на плаще пока можно смириться.
   Вот только идея поехать в парк уже не казалась Николь столь же привлекательной как всего десять минут назад. Светлое и воздушное настроение испортилось. Щеки ее горели от ненависти и стыда, стоило ей представить, как должно быть смеялся вслед ей Эрвин, наблюдая ее конфуз. Она стыдилась своей нелепой способности чуть что заливаться краской, стыдилась и своих глупых непонятно почему родившихся напыщенных слов, которые бросила ему в лицо. Сейчас придумывались и находились куда как более убедительные фразы, которые несомненно заставили бы нахала почувствовать всю подлость своего поведения как по отношению к ней, так и, главное, по отношению к бедной Инге, которая после вчерашнего была вправе надеяться на продолжение отношений, да и по отношению к Анне, которая похоже пала под его чарами, и к Лоле, подробности встречи которой с Эрвином Николь еще не знала, но уже подозревала о результате. А ее саму, Николь, как самый бесперспективный и непривлекательный вариант, он оставил напоследок!.. Поймав себя на этой мысли, Николь ужаснулась. Неужели она возмущена тем, что ею пренебрегли, а ее презрение и ярость - всего лишь обида на то, что он не счел ее достойной первостепенного внимания?
   Девушка стояла, застыв посреди улицы с поднятой как у лошади ногой, и устремленным в глубины своей души взглядом пытаясь призвать к ответу предательские мысли, когда ее ладонь, все еще вцепившуюся в металлический щит, накрыла чужая теплая рука.
   - Объясни, пожалуйста, чего ты вдруг так взъелась на меня? - голос юноши был снисходительно насмешливым.
   Николь пристыженно поставила ногу на землю.
   Ну неужели же он настолько бессердечен и туп, чтобы действительно ничего не понимать, чтобы не чувствовать низость своих поступков!
   - Как тебе не стыдно! - прохрипела Николь, но вся ее прорепетированная в мыслях речь снова вылетела из головы, и она вдруг почувствовала, как глаза наполняются слезами бессилия.
   Она знала, как следовало сейчас поступить, если так некстати улетучились нужные слова. Тем более, что не проймут его самые правильные слова - это она уже поняла! Ни к чему ему слова! Николь знала, как правильно: надлежало сию же секунду залепить ему настоящую пощечину! Такую, чтобы напрочь стереть с его обаятельной физиономии следы наглой ухмылочки. За себя, за Ингу, за всех тех, кому он уже сделал больно и кто будет иметь несчастье столкнуться с ним в будущем! Она знала... Но то, что так прекрасно и эффектно выглядит в кино - так тяжело и унизительно оказалось осуществить наяву. Слезы стекали по щекам Николь, а она не могла отвести негодующего взгляда от безоблачного неба, отражающегося в непроницаемых стеклах.
   Наконец Эрвин стянул очки и повесил их на ворот рубашки. И вместе с ними, словно маска, с его лица исчезли даже намеки на беззаботную улыбку или ядовитую насмешку, которые уже казались Николь неотъемлемой частью его облика, лишь периодически заменяя друг друга.
   - Пойдем, - вдруг сказал он.
   Юноша крепко взял ее за запястье и потащил за собой. Николь покорно пошла следом. Но пройдя несколько шагов, она пришла в себя и, заартачившись, остановилась. Попробовала вырвать свою руку, но парень держал с неожиданной силой и на девичьи потуги даже не дернулся.
   - Куда ты меня волочешь? - возмутилась Николь и принялась осматриваться по сторонам, на всякий случай выглядывая поблизости стражей порядка.
   - Туда, где ты сможешь немного успокоиться и мирно поговорить, - сказал Эрвин. - Выдели мне всего лишь два часа своего драгоценного времени - большего у меня и у самого нет. Даю слово, Николь, что больше не обижу тебя ни словом, ни действием.
   - Я же сказала - можешь не утруждаться. Будет лучше, если ты просто оставишь меня в покое.
   - Может быть и будет, но только не сейчас, а как-нибудь попозже. Хочешь ты того или нет, но я не брошу несчастную иностранку в подобном состоянии посреди города. Тебе придется еще потерпеть мое общество.
   В сказанном не прозвучало ни толики насмешки, впрочем и чувства вины тоже.
   - Не бойся, - повторил Эрвин и снова слегка потянул девушку за руку.
   В компанию к хаотичному сумбуру взбесившихся мыслей и чувств Николь присоединились любопытство и острое нежелание остаться наедине с самой собой, и эти новички в голове возобладали. Она нехотя, все еще сомневаясь, но кивнула головой. В любом случае, оставаться стоять здесь было нелепо. Поскольку, сперва покорно последовав за Эрвином, она позволила себя дотащить до многолюдного проспекта, и свое упрямство неуместно высказала в непосредственной близости к пешеходному переходу, пересекающему главную столичную магистраль. Теперь нескончаемые толпы прохожих вынуждены были огибать стопорящую движение парочку, и некоторые из них даже намеренно толкали, выражая законное недовольство.
   На противоположной стороне дороги остановился автобус.
   - Нам подойдет, - вдруг сказал Эрвин.
   Светофор на переходе уже мигнул желтым, а автобус собирался закрывать двери. Эрвин еще крепче схватил Николь за руку и, лавируя между начавшими движение автомобилями, потянул ее через дорогу. Плотный поток машин наглухо перекрывал проезжую часть сразу вслед за ними.
   Двери автобуса сомкнулись перед самым носом, но водитель снова гостеприимно их распахнул, приглашая. Эрвин подтолкнул девушку. Но едва Николь, все еще опираясь на его руку, успела поднять ногу на ступеньку, парень передумал и неожиданно дернул девушку назад. Махнул водителю, чтобы тот уезжал.
   - Ты что? - повернулась к юноше Николь, едва не сваливаясь ему на руки.
   - Подождем следующий, - не стал объяснять причин своего несуразного поведения Эрвин. - Они многие туда идут.
   Автобус отъехал. Эрвин взглянул на противоположную часть дороги. Даже отсюда было видно, что один из соглядатаев-телохранителей раздраженно высказался вслед отъехавшему автобусу, другой как раз в это время подогнал к обочине автомобиль. Первый, уже готовый впрыгнуть на заднее сиденье, вдруг встретился взглядом с Эрвином и замер. Очухавшись, он признательно склонил голову и, уже не спеша, хлопнул дверью машины, дождался зеленого сигнала светофора и перешел через дорогу. Автомобиль развернулся и тоже остановился невдалеке от автобусной остановки.
   За время поездки в автобусе Эрвин не произнес ни слова. Он загнал девушку в самый конец салона, в угол, и взявшись с двух сторон от Николь за поручни, напрочь перекрыл ей возможность к бегству, поймав в ловушку рук и взгляда.
   Страха перед нахальным малолеткой - а он несомненно был несколько младше ее - Николь не испытывала, но придавленная его молчанием и откровенно изучающим осмотром, не стала унижаться возмущениями и расспросами. Она пыталась увлечься проносящимися за стеклом пейзажами и даже попробовала запоминать дорогу - так, в качестве тренировки памяти, сознавая, что это ей не дано, - но никак не могла сосредоточиться, и скоро забросила попытки. Наконец, Эрвин смилостивился и отвернулся к окну, но неприкасаемых объятий не раскрыл. Пассажиры, тихо переговариваясь, бросали беспокойные взгляды на странную парочку: встрепанного паренька в вызывающе хулиганском прикиде и смятенно прячущую покрасневшие глаза более чем чинно и строго одетую девушку. Но перешептываниями все и ограничилось.
   Ехали недолго. Автобус привез их на набережную реки, делящей столицу на почти равные две половины, условно называемые дворцовой и университетской.
   По широкой каменной лестнице они спустились к самой воде. Бесконечные толпы прохожих, городской шум и суета остались наверху - здесь было тихо и совершенно безлюдно. Горожане не спешили променять теплую солнечную набережную на сумрачный прибрежный променад. А если и решались приблизиться к воде, то уж точно не на этой стороне. Несмотря на то, что бесподобный вид открывался именно отсюда.
   Каменная кладка противоположного берега реки плавно перерастала в стены величественного строения. И чем выше от земли, тем более насыщенными становились украшающие его лепнина, колонны и статуи - все белоснежное на все более темнеющем общем фоне. Цвет приземистого, но растянувшегося на добрые сотни метров строения постепенно кверху сменялся со светло-голубого до ультрамаринового. Венчал здание единственный ряд горизонтально вытянутых окон под самой крышей, сияющих витражами всех оттенков синего цвета. Прекрасное в любую погоду - сейчас все это великолепие щедро орошалось солнечными лучами.
   Судя по всему, солнышко вообще посещало тот берег гораздо более охотно. Высаженные там вдоль воды цветы даже отсюда радовали глаз многоцветьем, тогда как с этой стороны все еще не просохли следы вчерашнего ливня на прогулочной дорожке, а чахлые цветочки не в силах были раскрыть бутоны. Цветов там и тут было много. Столичная традиция разбивать клумбы у самой воды казалась безумно непрактичной, но снова и снова, пережив периоды запретов и застоя, возрождалась. Погибшие во время нечастых разливов реки растения неизменно заменялись свежими. Причем если городские службы медлили, или в тех местах, где это уже не являлось заботой города, обыкновенные жители брали инициативу в свои руки, и река опять несла свои темные воды в цветочных берегах. Горожане гордились своей традицией. Про это Николь обязательно слышала на каждой экскурсии.
   Эрвин присел у самой кромки, провел рукой по воде, словно погладив волны.
   - Что это? - спросила Николь, первой прерывая затянувшееся молчание и кивнув на голубое жизнерадостное здание.
   - Таклон, - ответил Эрвин и, заметив немой вопрос Николь, пояснил: - Верховный суд и тюрьма.
   - Тюрьма?! В центре города? И такая красивая? - поразилась девушка.
   - Когда она строилась, это место было даже не окраиной столицы, а предместьем. Не переживай: сейчас это скорее админстративная тюрьма и предварительные камеры, здесь не содержат ни убийц, ни маньяков. Что касается красоты... Насколько я слышал, ее темницы уходят глубоко и выглядят, как положено выглядеть подземельям.
   - Зачем же ты привел меня именно сюда?
   Эрвин, все еще сидя на корточках у воды, озадаченно развел руками.
   - Честно говоря, я не воспринимаю это место так трагично. Так же как и все эти люди, - юноша показал на залитый солнцем и заполненный гуляющими людьми берег напротив. - Это жизнь. Для меня это просто красивое место. А главное, вода на меня всегда действует успокаивающе. Я понадеялся, что и тебе поможет, - сказал он и глянул на Николь снизу вверх с вдруг вновь всплывшим менторским ехидством: - Здесь ты сможешь более спокойно высказать все, что ты обо мне думаешь. И наверно само провидение подсказало мне привезти тебя именно сюда. Ибо витающая здесь мощная аура правосудия поможет тебе подобрать такие же емкие слова, какими ты уже меня успела наградить.
   - А тебе так важно знать, что я о тебе думаю? - раздраженно поинтересовалась девушка, поеживаясь от сырой промозглости, идущей от воды, и от едкого сарказма, снова исходящего от парня.
   - Любопытно, - подтвердил Эрвин. - Но особо не усердствуй, Николь. Думаю, ты догадываешься, что на выслушивании нотаций я уже собаку съел. Вряд ли ты скажешь что-то новое.
   Николь устало опустилась на небольшой выступ-скамеечку в стене. Сильные эмоции покинули ее, прихватив с собой изрядное количество и физических сил. Вынужденное молчание в покачивающемся неспешном автобусе, ритмичный плеск воды, тишина, полумрак, здание напротив, прячущее за своей красотой такие мрачные тайны, по сравнению с которыми ее проблемы кажутся надуманными и смешными: и воспитательный энтузиазм девушки поутих, сочинять обвинительную речь расхотелось.
   - Что-то у меня запал уже пропал, - вяло сказала она.
   - На это я и расчитывал, - слегка улыбнулся в ответ Эрвин.
   Он подошел к Николь. Она думала, что он сядет рядом и продвинулась, освобождая место на коротковатом для двух чужих друг другу людей выступе. Но юноша наклонился, и не успела Николь опомниться, как он мягко, одним движением снял с нее обе туфли. Вернувшись вместе с ними к воде, он достал из кармана платок и, смачивая его в воде, аккуратно отмыл все уже подсохшие пятна грязи. Грязную тряпку, в которую превратилась тонкая ткань, парень скомкал и выкинул в урну. Поставил чистую обувь перед Николь. В его действиях не было ни угодничества, ни заигрывания, просто небольшая естественная услуга, вроде той, что оказывают женщине, придерживая перед ней тяжелую дверь. И девушка в ответ тоже не испытала ничего кроме легкого шока и спокойной благодарности.
   - Спасибо, - сказала Николь, вставляя ноги в туфли, и почему-то добавила: - Инга вчера забрала твою одежду из кафе, высушила.
   - Зачем? - удивился Эрвин, но тут же спохватился. - Ну да, спасибо ей, конечно. Я непременно в ближайшее время заберу.
   Николь покачала головой, поразившись полнейшему равнодушию, прозвучавшему в его голосе. Это не всколыхнуло в ней былую ярость, поэтому девушка ответила сдержанно, даже неохотно, похоже, что только из обязанности сдержать данное самой себе слово.
   - И все-таки, Эрвин, ты поступаешь очень некрасиво. Ты дал понять Инге, что испытываешь к ней определенные чувства. Она поверила, она ответила. Ты же видел, как она на тебя смотрела. А теперь ты демонстрируешь, что на самом деле она тебе совершенно неинтересна. Ты представляешь, как больно ей будет узнать об этом?.. А Анна - что ты сделал с ней!
   - Ты преувеличиваешь. Я никогда не даю женщинам бесплодных надежд и не обманываю пустыми обещаниями. Инга - опытная, умная девушка, она прекрасно поняла, что это ни к чему не обязывающая игра. Анна, возможно, по своему простодушию восприняла мои комплименты слишком буквально. Но не объяснять же ей теперь, что я несколько приукрасил? С другой стороны, я уверен, что повысил ее уверенность в собственных женских чарах. Это ей полезно. А Лола - та вообще не дала мне рта раскрыть, щебетала не переставая, и всё порхала с такой скоростью, что даже у меня голова закружилась.
   - Эрвин, любая девушка воспринимает коплименты, особенно когда они сыплются потоком, и заигрывания как предверие более серьезных отношений.
   - Правда? - Николь показалось, что недоумение Эрвина было искренним, но, потратив не более пары секунд на раздумья, он сказал: - Я все же думаю, что не любая и не всегда.
   В голове у него не укладывалось, как приятные обоим отношения могут кому-то принести боль. Более того, Эрвин был уверен, что женщина получает от общения с ним все, что ей только нужно: внимание, подарки, развлечения, наслаждение. Ничего большего желать она не может и не должна. Серьезные отношения? Брак? Обязательно. Когда придет пора думать о детях. Но неужели хоть одна из всех его приятельниц согласна сейчас представить его отцом собственного ребенка? Вот именно! А пока это остается взаимной игрой, оно должно сопровождаться исключительно удовольствием.
   - Ты устала? - вдруг спросил Эрвин.
   - Нет, нисколько. Вроде особо не с чего...
   - Тогда может просто прогуляемся по берегу?
   Он не предложил руки, чтобы помочь девушке подняться. Лишь подождал, когда она согласно кивнет, встанет сама, поправив чуть смявшийся плащик, и повел ладонью, указывая направление предложенной прогулки.
   Продолжать обсуждение своего поведения Эрвин не стал. И никаких тем, способных снова вызвать раздражение у девушки, он тоже не поднимал. Он вообще ничего не поднимал. Но только по прошествии почти часа Николь вдруг озарило, что, движимая короткими наводящими вопросами, она умудрилась выложить о своей жизни почти все. В том числе некоторые маленькие секреты, которые скрывала даже от подруг в приступах самых задушевных бесед. От совершенно непривычного многословия пересохло горло, язык прилипал к нёбу. Продемонстрировав искреннюю заинтересованность Эрвин открыл дорогу мощному потоку, и теперь ему оставалось лишь вовремя и в нужном месте ставить запруды, поддерживая направление.
   В какой-то момент Эрвин остановился и озадаченно посмотрел на свою спутницу. Увлеченная Николь не обратила внимания на скользнувшую в его взгляде растерянность. Он конечно слушал и даже слышал и понимал, что она говорила. И даже, не задумываясь о сути разговора, направлял ее рассказ.
   Но все только для того, чтобы она не замолчала, только бы продолжала говорить. И не имели никакого смысла произносимые слова, она могла бы сейчас читать учебник физики, она могла продолжать отчитывать его - результат был бы тот же. Он завороженно смотрел на лицо девушки. Россыпь веснушек на немного приплюснутом носике и округлых щечках, слегка тронутые светлой помадой губки, выбившаяся из прически прядь волос. Зачем же она прячет эту роскошь в мерзкий хвост! И голос... Легкий, как ее поступь, когда он увидел ее сбегающей по университетской длинной лестнице, чистый, как ее лицо, не испорченное тоннами косметики, трепещущий, как ее изумительные волосы, пытающие вырваться из стянувшей их тюрьмы... Протянуть руку... Нет, не обнять, не поправить упавшую на лицо рыжую прядку, а лишь коснуться музыки ее голоса. Они кружили голову. Она кружила голову. Такое упоительное чувство охватывает в первый по-настоящему весенний день: кругом еще слежалые сугробы, зябко пробирает влажный холодный воздух, но солнышко этой влагой уже смыло зимнюю пыль со своих лучей, и они стали необыкновенно легкими. Веселыми предвестниками жаркого лета, смеясь, бежали солнечные посланники с небес к промерзшей земле. Снег - рыхлый и тяжелый - ослепительно засверкал, как не способен сверкать ни один бриллиант на свете - живым, танцующим блеском. И ты глубоко вдыхаешь свежий воздух - прозрачный и ароматный; расправляешь плечи и всеми порами перегруженного зимними холодами и придавленного скопом одежды тела впитываешь весну. Настолько сильным и явным было ощущение, что Эрвин прищурил глаза, вдыхая. И снова взглянул. Наваждение не исчезло; оно стояло рядом, в заурядном сером плаще, тщательно застегнутом на все пуговицы, в ухоженных, но далеко не новых туфельках и со студенческой сумкой через плечо.
   Эрвин опустил голову и двинулся дальше. Девушка не заметила остановки.
   Николь рассказала о своей семье: о маме - преподавателе русского языка и литературы в средней школе, о папе - по образованию инженере-металлообработчике, но сейчас вынужденном зарабатывать деньги, работая в шиномонтажной мастерской. О том, что ее имя Николь - вовсе не любовь родителей к Франции, а переделанное из русского имени Николай - родители ждали мальчика, а получилось... ну то, что получилось. О том как она и не чаяла пройти жесткий отбор международной комиссии, отбирающей студентов. Она была далеко не самой лучшей ученицей даже на своем курсе, не говоря уж о всем институте, а тем более в городе и области. Но на комиссию произвело впечатление ее маленькое сочинение на тему, в чем она видела бы пользу для себя от этой поездки. Большим плюсом для нее оказалось ее почти совершенное знание английского языка - заслуга мамы. Рассказала о том, что когда пришла бумага о том, что она прошла конкурс - против неожиданно высказались родители. Они, как выяснилось, до этого даже не надеялись на ее победу, и хотя всячески поддерживали дочь, но готовились исключительно к тому, что им придется успокаивать ее после неудачи. Никогда не покидавшие своего родного города родители Николь представить себе не могли, что их такая молодая и неопытная дочь окажется одна в совершенно чуждой стране со странными непривычными нравами и обычаями. После бесконечных слез, убеждений и уговоров сошлись на том, что мама поедет вместе с дочерью во что бы это ни встало. Делу дали ход, и когда в самой середине оформительских процедур выяснилось, что маме разрешения не дадут, отступать уже было несерьезно, да и родители уже наполовину свыклись с мыслью о том, что дочь их уже достаточно взрослая. Родители у нее хорошие, но очень строгие; с малых лет они требовали от дочери - единственного ребенка - идеального поведения, разумных мыслей и разумного же обоснования любого своего поступка и даже мысли.
   - Когда мне было лет тринадцать, подружка пообещала меня научить наводить макияж. Обещала сделать меня писаной красавицей. Но красавицы из меня так и не вышло. Мама застала нас в самом разгаре процесса... Конечно, по неопытности, мы немного перестарались, но я же никуда не собиралась идти, только пробовала. Ты не представляешь, что мне было! Родители три дня пилили меня по очереди: сначала папа отдыхал - мама воспитывала, потом наоброт. Чего я только ни наслушалась! И то, что это показывает скудость моего ума, и то, что, выглядя столь непристойно, я теряю уважение в глазах окружающих, что друзьями моими отныне будут лишь бандиты и извращенцы и многое и многое другое... Это было ужасно...
   Николь помолчала, искоса оглядев своего спутника, который шагал в метре от нее, по-прежнему засунув руки в карманы и задумчиво гоня перед собой маленький камешек. Всклокоченные крашенные волосы, сережка, поблескивающая в ухе, усыпанная заклепками куртка, странные непонятные украшения. Она бы не удивилась, если бы выяснилось, что руки его расцвечены какими-нибудь страшными татуировками, или не только руки.
   - Твои родители, я смотрю, более выдержаны в плане твоего внешнего вида, - сказала Николь с легким осуждением, но и с невольно прозвучавшей завистью. - Или они сами придерживаются того же стиля?
   Эрвин споткнулся, и только представив себе такой вариант, расхохотался.
   - Нет, Николь, - сквозь смех проговорил он. - Я один такой несуразный. Но его совершенно не волнует, что у меня на голове, главное - что внутри нее. Так же и с одеждой: главное, чтобы под ней было здоровое сильное тело. А мне нравится так выглядеть: удобно. А легкий шок окружающих - это и вовсе клево. Сейчас-то я уже перебесился, в подростковом возрасте было значительно хуже.
   Николь тоже засмеялась, зараженная неожиданным весельем не так уж далеко ушедшего от подросткового возраста паренька. Хотя и не в полной мере поняла причину настолько бурной реакции. Но смех ее быстро угас. От беззаботных слов Эрвина у нее остался какой-то щемяще-тоскливый осадок. Это был первый раз, когда у него вырвалась хоть какая-то информация о себе.
   Они знакомы с Эрвином много-мало, но уже третий день, а она до сих пор о нем не знает ничего. Совсем ничегошеньки. Кроме того добровольного признания, что в качестве наказания ему предоставляют полную свободу разбираться со своими проблемами самостоятельно. Через его красноречие до этого ни разу не проскользнуло никаких личных сведений. Скрывал или просто к слову не пришлось?
   - "Его" - в смысле отца? - несмело задала вопрос Николь и так же робко, тихо, чтобы он мог сделать вид, что не расслышал, и при желании уйти от ответа, спросила: - А мама?
   Эрвин нахмурился, рассердившись на себя за несдержанность. Чем эта девушка его так расслабила?
   Обычно со своими шапочными знакомыми он никогда не вдавался в подробности своей биографии. А других знакомств в городе у него не было и быть не могло. Это место и время отдыха и развлечений. Имя опекуна здесь - табу за семью печатями. Причины необходимости этого ему были ясно растолкованы несколько лет назад, и он внял их справедливости. А впоследствии к ним добавились и свои мотивы. И без того хватало завистливых взглядов посвященных, и тем или иным образом высказанных ими мыслей, что ему, оказывается, безумно повезло в жизни потерять самых близких людей. Даже не сознавая жестокую глупость своих высказываний.
   О своем сиротстве он тоже не стремился распространяться. В самом начале бывали случаи, когда он пытался поведать новым знакомым правду. Но после его заявления, что он круглый сирота, обычно наступала тяжелая пауза, и временные приятели заметно хладели к нему. Они чувствовали себя неловко, считая себя обязанными высказать сочувствие, но не имея ни малейшего желания этого делать. К счастью, если дети, бывает, еще обсуждают своих предков, то в подростки уже не опускаются до таких детских тем напрямую. Поэтому если вставал нечастый вопрос, то Эрвин придумывал себе родителей на основании тех остатков памяти, что еще теплились в нем. Стараниями его нянюшки Ханны, он все еще сохранил отголоски воспоминаний о родителях, хотя подозревал, что они уже большей частью надуманные.
   Происхождение и графский титул сильно не скрывал. Это был своеобразный козырь, когда хотелось быстро и надежно произвести впечатление на женскую особь.
   По большому счету он и не делал из себя тайны. При желании добыть правду, трудностей у желающих не возникло бы. Другое дело, что он ни с кем не заводил достаточно продолжительных отношений, чтобы у кого-то успело возникнуть таковое желание. С той же легкостью, с какой приятели заводились, с той же и забрасывались. Никем особо не интересуясь, никого не впуская в свою личную жизнь, он порхал временным гостем, наслаждаясь непродолжительной свободой.
   По крайней мере до сих пор...
   Но раз уж сейчас вылетело опрометчивое слово - нет смысла прятаться за враньем и выдумками.
   - Мои родители погибли, Николь, когда я был совсем малышом, - обыденно-спокойно сказал Эрвин. - Я их фактически не помню. Моим воспитанием занимается опекун.
   Он подготовился к стесненному молчанию или в лучшем случае ждал услышать любопытственно-жалеющие вопросы, но Николь не спросила, а скорее высказала свои мысли вслух:
   - Вот почему ему все равно как ты выглядишь, и как ты справляешься со своими проблемами.
   На подобные изречения у Эрвина давно в запасе было множество ответов, услышав которые собеседник бы поостерегся впредь затрагивать эту тему. Но сейчас необъяснимо захотелось оправдаться. Возможно, в ответ на искренность и доверчивость девушки. Ну что ж: откровенность за откровенность.
   - Нет, Николь, это вовсе не так, - горячо возразил Эрвин. - Да, он предоставляет мне полную свободу в том, что считает не принципиальным, и там, где я способен справиться самостоятельно. Но в равнодушии его не смог бы обвинить и самый заботливый родитель. То что он сделал для меня, то что делает - невозможно переоценить. Не думаю, что даже родной отец мог бы дать мне и половину той заботы.
   "И наглядные примеры его заботы сейчас незримо следуют за нами по пятам" - добавил про себя Эрвин. Несмотря на то, что никаких явных следов присутствия шпиков он не наблюдал, но ему казалось, что он постоянно чувствует спиной инспектирующие взгляды. Хорошо хоть шум реки полностью исключал возможность быть подслушанным.
   - А ты любишь своего опекуна, - пораженно сказала Николь, удивившись скорее не самому факту, а той прорезавшейся эмоциональности и глубокому чувству, с которыми говорил Эрвин.
   - Да, Николь, очень люблю, - тихо, но твердо сказал юноша. - Это самый близкий мне человек. Единственно близкий. Я готов душу продать за него. Он для меня - всё. Да и как могло быть иначе?! Он - важный и занятой человек - взял на себя такую обузу - совершенно чужого ребенка и исправно выносит меня уже столько лет.
   - Как же так получилось? Он был дружен с твоими родителями?
   - Нет, скорее наоборот. Я слышал, что мой отец его даже недолюбливал, но это не имеет уже никакого значения. Просто так сложились обстоятельства.
   Николь тоже любила папу и маму, это было само собой разумеющимся. Но открыто на людях проявлять свои чувства к родителям она бы не смогла. Так же как и большинство из ее ровесников. Ее бы не поняли, посчитали инфантильной и возможно обсмеяли. Эрвина же подобные мелочи не смущали. Каков бы ни был человек, воспитавший его, при всех бросающихся в глаза его педагогических неудачах, он мог гордиться тем, что привил горячую любовь к себе, которую молодой человек охотно провозглашал во всеуслышание.
   - Ты так страстно говоришь об этом, что мне уже нестерпимо хочется познакомиться с таким неординарным человеком.
   - В скором времени не обещаю. Мой опекун - не любитель посторонних людей в доме. Но если наше знакомство окажется продолжительным, я просто обязан буду вас представить друг другу.
   - А вот этого я тебе не обещаю, - вновь ощетиниваясь, сказала Николь.
   Эрвин спрятал в кулак усмешку.
   За откровениями и исповедями отошедшая на второй план неприязнь Николь снова решительно пробилась в первый ряд. Она вовсе не собиралась уступать свое место симпатии. Николь вспомнила, что за тип пытается усыпить сейчас ее бдительность и оплести своими чарами. Странно только, что неловкости от своих излияний Николь не испытывала. Хотя и не очень удивительно. Словно случайные попутчики, встретившиеся в купе поезда, после задушевных бесед они скоро разлетятся в разные стороны, чтобы никогда больше не встретиться. Без взаимных обязательств, и возможного осадка от собственных слез и признаний. В подобных случаях легкое любопытство вполне приветствуется, и можно заставить замолчать свое твердое убеждение в неприличности проявление интереса к чужой личной жизни. А интерес парнишка вызвать сумел.
   - А свои дети у твоего опекуна есть? - поинтересовалась Николь.
   - Нет.
   - А жена?
   - Супруга есть, но ко мне она не имеет никакого отношения. Она появилась позже, - сказал Эрвин, словно это должно было что-то объяснить для девушки, но она не уловила должной связи. - Однако, Николь, кто тебя больше интересует - я или мой воспитатель? Он достаточно известная личность. Я и так вынужден всегда находиться в тени его имени. Поэтому не хотел бы без необходимости продолжать эту тему, - Эрвин ухмыльнулся: - Но если тебя интересуют взрослые мужчины, ты так и скажи, я не стану навязываться.
   - Честно говоря, ты меня не очень интересуешь. А вот твой опекун, если судить по твоим рассказам, человек куда более приятный. Во всяком случае это единственное, что ты согласился рассказать о нем и о себе.
   Эрвин точным ударом ноги послал гонимый камешек к середине реки и, взглянув на часы, решительно развернулся к девушке.
   - Мне просто гораздо приятнее было слушать тебя, чем говорить самому, - сказал он.
   Эмоциональные беседы окончены. Время пролетело стремительно.
   - Николь, к моему великому сожалению, те два часа, что я выпросил у тебя уже истекли. У тебя осталось времени ровно столько, чтобы не опоздать на вашу традиционную встречу-свидание. Да и меня уже скоро ждут.
   - А ты так ничего и не рассказал толком о себе, - слегка растерянно повторила Николь.
   Резкие переходы в его настроении сбивали с толку.
   - Это дает мне смелость просить тебя еще об одной встрече, - сказал Эрвин. - И я постараюсь удовлетворить твое любопытство. Я смею надеяться?
   Они как раз подошли к очередной лестнице, ведущей на набережную над рекой, и начали подниматься наверх. Ступеньки вывели их на театральную площадь. В отдалении справа виднелся тот самый парк, куда так хотела попасть сегодня Николь. Ну что ж, во всяком случае теперь она знает, как туда добраться.
   Прямо напротив через площадь на здании оперного театра висел огромный плакат, возвещавший о грандиозном концерте известного пражского танцевального коллектива "Спика", в репертуаре которого были собраны народные танцы всех стран мира от африканских туземных ритуальных танцев до шаманских напевов народов крайнего севера. Коллектив снискал в своем направлении заслуженную славу самого лучшего коллектива не только современности, но и мировой истории. Концерты их проходили при неизменном аншлаге и осыпались исключительно восторженными комментариями. В столице Отнии они давали всего два представления: сегодня и завтра.
   Эрвин заметил сожаление, с которым Николь отвернулась от афиши. Они направились к автобусной остановке, с которой Николь могла бы вернуться обратно к университету.
   - Не знаю, Эрвин, - ответила Николь на вопрос юноши, обидеть прямым "нет" она постеснялась. - Я тебе уже сказала, чтобы ты не расчитывал на то, что я тоже начну петь тебе дифирамбы. И я по-прежнему считаю наше общение неуместным.
   - А если я в качестве взятки за встречу приглашу тебя завтра на этот концерт? - кивнул Эрвин головой на афишу.
   Глаза девушки невольно вспыхнули.
   - У тебя есть билеты?
   - Пока нет. Но если ты согласишься - будут.
   Николь сразу поникла. Подошел нужный автобус.
   - У тебя нет шансов. Я интересовалась, как только мы сюда приехали - билеты распроданы полгода назад.
   - И тем не менее: если ты согласишься, я попробую найти возможность.
   - Но если у тебя есть возможность, почему у тебя их нет до сих пор. Это же изумительный концерт. Ты видел хоть один их танец?
   - Я видел их выступление. Впечатляет, но не мой стиль.
   - Где? Сегодня же первое.
   - Николь, не городи чепухи - просто ответь на мой вопрос: ты встретишься со мной, если это свидание состоится завтра на концерте?
   - Да, Эрвин, ради такого события, я разумеется вытерплю еще одно свидание с тобой, - заверила Николь.
   - Вот и отлично. Встретимся завтра в фойе. Только прошу тебя подойти пораньше на полчасика, чтобы у меня было время разобраться с билетами. Договорились? - Николь кивнула, а Эрвин развернул ее к выходу из автобуса. - Твоя остановка. Ты уж извини, но я выходить не стану. Нет желания даже мельком сейчас столкнуться с твоими приятелями.
   Николь не успела даже попрощаться, будучи выпровожена на улицу.
  
   По случаю замечательной погоды приятели-студенты во главе с миссис Лайрой Кромбах собрались прямо у университета на скамеечках. После обязательных отчетов-вопросов, разговор плавно перетек на обсуждение нового знакомого. Это не могло не случиться, поскольку ни Анна, ни Лола не в состоянии были сдержать разрывающих их эмоций и поминали его имя по любому поводу и вовсе без оного. Антон и Роман сегодня не пришли, зато были Лена и Олег, которые жаждали узнать подробности вчерашних событий. Игорь, Лола и Анна с удовольствием утолили их любопытство, а девушки заодно в очередной раз поведали о сегодняшних новостях. Лола, оказывается, не только затащила Эрвина в гимнастический зал, но и заставила поддерживать ее во время выполнения упражнений и теперь восхищалась силой и надежностью его поддержек. От Анны ничего нового Николь не услышала, но рассказывая, та пыталась перещеголять Лолу в доказательствах более явного интереса Эрвина именно к ней. Инга смогла еще вытерпеть изображаемые подругами в лицах прошедшие давеча события, в том числе и ее собственное поведение, но когда они стали шипеть друг на друга, скрупулезно подсчитывая знаки внимания, Инга просто встала и покинула компанию. Марк кинулся за ней, но девушка крикнула ему что-то настолько резкое, что опешивший парень так и остался потеряно стоять на дорожке. Яростью сдерживая слезы, Инга старалась себя уверить, что Эрвин сегодня на самом деле искал как раз-таки ее, но не знал, что ее факультет находится совсем в другом здании, а эти дуры, конечно, ничего не стали ему говорить.
   О своем свидании Николь промолчала. Не хватало еще ей подлить масла в огонь. Получается, что она зашла значительно дальше подруг. Нахальный парнишка, действительно, оставил ее напоследок. И по всему выходит, что оставил как десерт.
   Наконец, окончательно разругавшись, Лола и Анна разъяренными мигерами разбежались в разные стороны.
   Лайра Кромбах, прижав ладони к вискам, даже не пыталась вмешаться в девичью грызню.
   Она вяло махнула рукой оставшимся ребятам, давая знак к окончанию их совещания, и не спеша направилась к дому.
   Появившись как яркая комета, мальчишка в один день превратил их дружную компанию в сборище склочных грызущихся крыс. Даже если он удовлетворился игрой и больше не мелькнет на их горизонте, чтобы восстановить мир и согласие понадобится не один день и уйма сил. Скорее всего придется смириться с натянутыми отношениями между девчонками до самого конца срока. К тому же и в том, что парнишка исчез окончательно, Лайра глубоко сомневалась. Вряд ли он уже добился того, чего хотел и оставит их в покое. Если попытаться рассказать теперь девочкам правду о его положении и намерениях, это скорее всего распалит их и перессорит еще больше. Да и мальчишки не останутся в стороне. Марк наверняка бросится выяснять отношения. Обостренно справедливый Антон всенепременно ввяжется в спор о чести и достоинстве. Игорь обязательно скатится на оскорбления. А что выдаст в ответ на их выходки задетое самолюбие Эрвина? Не стоит даже гадать. Судя по всему, моральные запреты - это не для него.
   Остается один выход: найти парнишку самой и попытаться воззвать к его совести и потребовать оставить их в покое. Вот только поможет ли? Во что это выльется уже для всего проекта?
   Но невозможно находиться все время под таким тревожным напряжением.
   Кропотливая работа последних лет, выискиваемые по мелочам возможности, оббивание порогов, тонны исписанных бумаг и прошений, сотни блещущих красноречием бесед - и все это рухнет из-за каприза вздорного маленького придворного?!
   Ей следовало дать отпор ему сразу, при первой же их встрече. Нельзя было позволить брать такую власть над взрослой женщиной. Как она вообще могла поддаться на его удочку, поверить его заявлениям и речам? Испугалась возмездия? Какого?!
   Неприятность, произошедшая в королевском музее, по сути была всего лишь неприятностью. Досадной, прискорбной, но никак не связанной с ее детищем. Вряд ли наказание включило бы в себя какие-либо ограничения на сущность проекта. С денежными штрафами, газетной шумихой удалось бы справиться. Серьезными проблемами произошедшее грозило в основном Инге и самой Лайре лично. А с этим можно было смириться. Зато не пришлось бы жить под таким колпаком липкого страха неизвестности. Лайре не следовало принимать ту неожиданную помощь юного монаршего фаворита.
   Послать его куда подальше теперь - значительно сложнее и опаснее. Кто знает, в каком виде, обидившись, влиятельный и красноречивый парнишка поведает эту историю заинтересованным и угодливым лицам. Вероятно после его вмешательства отделаться голой шумихой и деньгами уже действительно не получится.
   Едва зайдя в свою квартиру, Лайра сбросила плащ, шляпку и направилась к телефону. Глубоко вздохнув, она решительно набрала номер.
   Если профессор Гловер, светило исторических наук, вспомнил ее после давней мимолетной встречи, то возможно он сейчас не откажется помочь.
   На том конце провода трубку взяла секретарь и после взаимных представлений сообщила, что в данный момент профессор не может ответить. На просьбу изложить возникшую проблему, Лайра лишь продиктовала свои контактные данные и попросила передать их профессору с пожеланием краткой беседы.
   Профессор перезвонил на удивление скоро.
   - Простите, что отвлекаю вас, профессор, - сказала Лайра Кромбах.
   - Добрый вечер, миссис Кромбах, - ответил профессор Гловер, голосом человека не склонного вести бессмысленные светские беседы. - У вас возникли проблемы? Я безмерно уважаю вас и вашу деятельность, и буду рад помочь, чем смогу.
   - Пока нет, - протянула Лайра, придумывая как получше начать. - Я хотела бы поговорить с вами о молодом человеке, свевшем нас в последний раз.
   - Об Эрвине? - удивился профессор и на пару секунд замолчал. - Впрочем, понимаю. Ваша заботливая натура не дает вам покоя? Все еще переживаете за последствия для него?
   - И это тоже..., - протянула Лайра. - Я слышала, что ему назначили штраф.
   - Штраф? - снова удивился профессор. - Нет, об этом речь не шла. На следующий день он преподнес в дар музею и в качестве компенсации изумительно сохранившийся туалетный столик, датируемый не позднее чем шестнадцатым веком. Из раритетов его собственного рода. Мы хотели было отказаться, поскольку стоимость явно не соответствовала нанесенному ущербу. Но он дал понять, что обратно подарок не примет, а мы можем, если нам хочется, продать подношение, и - его слова: "накупить ваз, подобных разбитой и заставить ими весь наш музей".
   В голосе профессора прозвучало нескрываемое восхищение и смех. Лайра молчала.
   - Так что можете считать эту историю закрытой, миссис Кромбах, - продолжил профессор Гровер. - Или вас волновало не это?
   - Не только... Извините, профессор, я хотела бы попросить вас рассказать то, что вам известно об этом мальчике.
   Голос профессора стал сухим.
   - Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше любопытство в этом вопросе, миссис, - сказал он. - Да и знаю я не много.
   - Дело не в любопытстве, профессор, - сказала Лайра. - Дело в том, что после этой истории молодой человек стал меня шантажировать, угрожать проблемами моему проекту и студентам. И я очень бы хотела узнать действительную степень его влияния.
   - Шантажировать? - непроизвольная привычка в виде вопроса повторять последние слова собеседника, видимо давала возможность профессору осмыслить услышанное. - Это серьезнее...
   Сердце Лайры застучало сильнее: профессор даже не удивился. Значит, он отнюдь не считает это невозможным. Профессор Гловер помолчал, но подумав все-таки решился:
   - Лайра, я не стану спрашивать вас о подробностях и причинах ваших разногласий с Эрвином. Будучи наслышан о его распущенности, склонен полагать, что они личные. И даже подозреваю, какие, но лучше мне об этом достоверно не знать. Вас же прошу в ответ не очень афишировать то, что я скажу, и не ссылаться по возможности на меня. Это не тайна, но мне кажется, что это плохой и опасный повод для сплетен, поскольку затрагивает не только жизнь молодого графа, но и личную жизнь нашего государя.
   - Разумеется, профессор, - заверила Лайра. - Если бы не то отчаяние, до которого я дошла, я бы ни за что не осмелилась вмешивать вас в свои передряги. Простите меня, пожалуйста!
   - Не беспокойтесь. Как бы то ни было, буду рад вам помочь. Тем более, что мои слова вероятно вас несколько успокоят, - сказал Гловер. - Я ведь обычно никогда и никому не даю частных уроков. Поэтому прежде чем дать согласие на преподавание графу - впрочем согласие чисто номинальное, сами понимаете, - усмехнулся профессор, - я попытался, как и вы, получить всю возможную информацию. Характер Эрвина - не секрет, и я страшился, обучая его, оказаться на пороховой бочке. Полученные сведения позже подтвердились моими собственными наблюдениями и выводами. Успокойтесь, Лайра. Молодой человек не имеет ни малейшего влияния при дворе.
   У сжимающей влажной рукой трубку Лайры Кромбах при этих словах словно стержень внутри сломался. Она с облегчением закрыла глаза и откинула назад голову. На секунду прижала трубку телефона к груди и снова поднесла ее к уху. Профессор тем временем продолжал:
   - Его Величество наш король Ханесем Ш, конечно, ответственно заботится об образовании своего воспитанника. Но заботой о его знаниях и здоровье дело и ограничивается. Эрвин очень часто сопровождает нашего государя в поездках, совещаниях и на приемах. Однако смысл его присутствия, говорят, - только мелкие услуги да развлечение монарха. Возможно, у государя и есть свои мысли на счет юноши, но пока он - никто. Лично мое мнение: Его Величество лишь развлекает наличие рядом этого живого и искрящегося создания. Ведь вряд ли он осмеливается демонстрировать перед королем свой гонор. В присутствии государя он, говорят, хотя и бойкий, но послушный ягненок. И всерьез, мне кажется, Его Величество своего воспитанника не воспринимает. Он предоставляет мальчику полную свободу и издалека любуется его выходками; государь исполняет любые его желания, но при этом исключительно мелко личные. Как я знаю, передавать через него какие бы то ни было просьбы к государю - бесполезно, заводить с ним дружбу - бессмысленно. Его мнение и слова государь игнорирует, к жалобам не прислушивается. К примеру, о давешнем событии в музее я лично вынужден был поставить в известность Его Величество ХанесемаШ, но государь и пальцем не пошевелил, чтобы оградить Эрвина от неприятностей, предоставив разбираться самому... И вот еще - мне рассказывали, подробностей правда не знаю: с полгода назад парень ввязался в какую-то заварушку и вместе со своими подельниками загремел в полицию. Говорят, попал туда не впервые. Разумеется, во дворце приняли от него разрешенный телефонный звонок, однако государь посчитал возможным вытащить Эрвина из камеры только на второй день. Глава отделения полиции, узнав кого задержал, сам искал способы оправдаться и избавиться от парня, готов был сдать свои полномочия и самолично сесть в тюрьму, но получил из королевской канцелярии лишь выговор за то, что слишком быстро освободил заключенного, не востребовав даже полагающийся в таких случаях залог. Вот таково на мой взгляд положение вещей, Лайра. Из личного опыта могу добавить, что я на занятиях с Эрвином не церемонюсь. Пару раз в самом начале пришлось его приструнить довольно сурово. Уж не знаю, жаловался он на меня или нет, но ведет он себя теперь при мне достойно, а как я слышал от коллег, это редкостная удача. Хотя не исключаю, что это результат не столько моих заслуг, сколько того, что мой предмет юноше безусловно интересен. Вот видите, как много я вам выдал, Лайра, - засмеялся профессор Гловер. - Но надеюсь, что хоть немного смог помочь. Не воспринимайте угрозы мальчишки всерьез, крупных проблем он вам доставить не сможет. Я так понимаю, что ничего противозаконного вы не совершили, поэтому ваше слово перевесит любые его каверзы. На поводу у него никто не пойдет и ради него закон и инструкции нарушать не посмеют. Хотя и на рожон не лезьте. На мелкие пакости Эрвин способен - об этом я тоже наслышан. С ним стараются по мелочам не связываться.
   - Профессор, - с чувством сказала Лайра, - вы даже не представляете, какой камень вы сняли с моей шеи. Я благодарна вам по гроб жизни. Вы необыкновенно чуткий и замечательный человек!
   - Спасибо на добром слове, Лайра. В вашем самоотверженном труде итак хватает проблем и забот. Рад, что оказался способен снять с вас хотя бы малую часть. До свидания, миссис Кромбах. Если вы не сочтете за наглость, очень бы хотел узнать, закончится ли эта проблема для вас благополучно.
   - Я обязательно сообщу вам, профессор. Еще раз спасибо. До свидания.
   Теперь она знала, что будет делать, если Эрвин еще раз осмелится появиться в их жизни.
  
  

*********

   Его Величество король Отнии ХанесемШ, скрестив руки за спиной, остановился у высокого окна. Толстое переплетенное древней деревянной рамой стекло. Большая часть жизни через стекло. Через окна - в домах, дворцах, бронированных автомобилях, самолетах, через экран телевизора...
   Правитель незаметно вздохнул. Опять ипохондрия накатила? С чего бы вдруг? Тем более сегодня. Кажется, в такой день нормальный мужчина должен испытывать восторг, умиление и гордость. И где оно - нормальное?..
   И почему не наполняют ликованием предстоящие три недели: почти каникулы - море, солнце, минимум дел - можно сказать, человеческий отдых?
   Позади государя его решающих слов терпеливо ожидала небольшая зарубежная делегация. Поднявшиеся вслед за королем Отнии трое солидных мужчин остались почтительно стоять около своих кресел. Он видел их отражения в стекле: сухощавый - второй по значению и первый по влиятельности в маленьком представительстве - махнул руками двум другим, и они склонили головы, устроив тихое совещание в совещании. О том, что их поступок виден как на ладони, они не сообразили. Хотя высокий уровень, которого они достигли в бизнесе, позволял думать, что подобные вещи они должны были бы замечать. Впрочем ничего предосудительного они не делали. Свое лицо отнийский монарх благоразумно оставил в тени, и ответной слежки за его выражением не опасался.
   ХанесемШ продолжал молча глядеть в окно и в отражение. Пусть посовещаются и пускай думают, что и он всесторонне обдумывает вопрос.
   И вернулся к своим мыслям.
   Должно быть это просто усталость. Вот чувства и сгладились: радость не заставляла учащенно биться сердце, а наваливающиеся нескончаемой лавиной проблемы плавно обтекали по сторонам и решались механически спокойно. Усталость. Или обычная вечерняя расслабленность.
   На дворцовый парк за окном неотвратимо наползали сумерки. Самое тоскливое время суток. Еще не ночь и уже не вечер. Все окрашивалось в грязно-серые размытые тона. Яркие цвета становились приглушенными. Медленно зажигалась двойная линия фонарей, освещая уходящую вдаль полосу воды и узкую прогулочную дорожку вдоль нее. Светильники были встроены в мраморное ограждение бесконечной череды фонтанов - днем сверкающих полированной бронзой и позолотой, а сейчас угадываемых лишь непонятными силуэтами по слабо поблескивающим струям воды. Весь остальной парк постепенно пропадал во мраке.
   Но это здесь. С другой стороны королевского дворца парк до самой глубокой ночи подсвечивался яркими огнями беспрерывного праздничного фейерверка. Однако такое навязчивое, кричащее освещение, попадавшее в личные покои, раздражало государя, поэтому на скрытой от простых граждан стороне королевской резиденции искусственные огни зажигались лишь в особых случаях, и сумраку здесь было где разгуляться.
   Немного непривычный час для аудиенций. Но в течение следующих трех недель иной возможности не предвидится.
   - Я соглашусь со строительством завода только в обмен на контрольный пакет акций нового филиала и полностью местный штат предприятия, - произнес король ХанесемШ, не оборачиваясь.
   Мужчины прекратили свое совещание и переглянулсиь. Высокий распрямился с явным выражением "ну я же говорил".
   - Ваше Величество, мы предложили со своей стороны в высшей степени замечательные условия распределения прибыли, - настойчиво втолковывал подтянутый пожилой мужчина, председатель совета директоров концерна. - Наш автомобильный концерн огромен, имеет подобные заводы-филиалы во многих странах и везде получает неизменно стабильную прибыль. Предложенные условия весьма выгодны, но мы можем еще дополнительно обсудить суммы и ставки. Не считая этого, завод даст добрую тысячу новых рабочих мест с достойной оплатой труда в удаленных от столицы Отнии районах. Мы разумеется расчитываем, что эти рабочие места займут местные кадры. Но высшие специалисты и руководство...
   Правитель Отнии повернул голову, вежливо внимая речи гостя. Проект, безусловно, выгодный. И он понимал стремление известного автомобильного монстра открыть не самое экологически чистое производство по выпуску своих новых моделей именно здесь: достаточно далеко от своих мест обитания и в то же время близко от большинства рынков сбыта, приемлемо дешевая и весьма квалифицированная рабочая сила, маленькое государство, которому можно навязать свою волю.
   - Высшие специалисты будут местными, - жестко отрезал король ХанесемШ. - За время строительства мы успеем воспитать свои достаточно квалифицированные кадры. Руководство также назначу я. Подчиняться оно будет головной компании с первоочередной отчетностью мне. Предприятие, господа, выгодно вам в не меньшей доле, чем моей стране. Так же как и отсутствие здесь вашего завода критично не подорвет ни прибыльность вашей компании, ни процветание моего государства. Так что думаю, вы согласитесь на мои условия, даже если они идут вразрез с вашими обычаями.
   - Ваше Величество, но создавая прецендент...
   Слушая, государь снова обратил взор к засыпающему парку.
   Разглядывать из светлого помещения подробности становилось всё сложнее. Но граница освещенной полосы стала более резкой.
   И на этой дорожке, перескочив заросли зеленого лабиринта, появился огромный лохматый пес. Ростом почти до пояса взрослому человеку, с длинной шерстью грязно бежевого цвета, взметающейся кверху при каждом прыжке вместе с длинными теряющимися в шерсти ушами. Такое беспородное чудовище, да еще свободно разгуливающее, изображая домашнего питомца, во дворце было одно. Почему-то, несмотря на неоднократные предложения, Эрвин упорно не хотел отправлять Пса в свое имение, хотя там без сомнения зверю было бы куда комфортнее, чем в дворцовых палатах.
   Миновавшие годы не добавили собакоподобному монстру ни грамма солидности и достоинства (в полной гармонии с его хозяином), и не умерили его доброты и любопытства. На своих положенных прогулках он с легкостью мотал несчастного выгуливавшего его слугу во все стороны, не замечая вцепившегося в поводок человеческого веса. Его интересовало и радовало все: от скачущих лягушек, до проезжающих автомобилей, и для удержания требовалась недюжинная физическая сила. Слушался Пес только одного человека. А вот при встрече с правителем отнийского королевства старательно всем своим видом демонстрировал, что вовсе не замечает августейшую особу или интересуется ею еще меньше, чем лягушками.
   Сейчас Пес несся по парку в свое удовольствие, не обремененный сдерживающим поводком. Из этого напрашивался логичный вывод. Государь приподнял голову, вглядываясь. Улыбнулось сердце, подпрыгнув и опустившись на место. Как всегда при виде воспитанника невольное облегчение и уютное спокойствие разлились в душе. Словно вдруг распахнулось окно, и легкие вдохнули глоток свежего воздуха, словно мягкий лунный свет озарил непроглядную ночь. Сумеречная тоска превратилась в вечернюю умиротворенность.
   Занятые каждый своими делами, они могли не видеться подолгу, а если и встречаться, то в окружении толп людей, перебрасываясь совсем изредка общими фразами. Но государю казалось, что отсутствие Эрвина хотя бы где-то отдаленно в пределах огромного дворца, превращает этот дом в рабочее помещение, и лишь Эрвин вливает в него жизнь. Король Ханесем был бы рад иметь мальчика всегда в непосредственной близости, но... С неохотой, с неизменным беспокойством и тихой завистью, но он старался как можно меньше ограничивать свободу воспитанника. Во всяком случае свободу проведения досуга.
   В общих чертах, если не вдаваться в некоторые досадные тонкости, мальчик пока превзошел самые дерзкие возлагаемые на него мечты. Жаль только, что нельзя ускорить время и сразу получить его лет этак через пяток. Это было бы весьма полезно для дела, хотя чисто по человечески, по родительски, упустить мгновения его становления тоже не хочется.
   Эрвин шел по ограждавшему водоем с фонтанами парапету, нарочно наступая на утопленные в мраморе фонарики. Свет гас под его ногами и снова вспыхивал позади. Время от времени подзывая пса и показывая ему что-то, парень старался заманить лохматого приятеля к себе наверх. Но вера Пса в хозяина не простиралась настолько далеко, или опыт разумно подсказывал опасаться. Пес не поддавался и снова уносился в сторону. Угощением или уговорами, но Эрвину все-таки удалось настоять на своем. И на узкой мраморной ограде, озаряемые мелькающим под ними светом, они устроили состязания. Далеко, высоко и темно - поэтому подробностей государь не видел, но это не мешало ему с улыбкой следить за немым представлением. Пес зубами ухватился за середину предложенной ему палки, его хозяин крепко держал за два края и, балансируя и скользя ногами и лапами на гладкой поверхности, они тянули в разные стороны. Детская забава должна была рано или поздно закончиться тем, что один из них свалится. В лучшем случае спрыгнет на землю.
   В этот момент на границе света и тени король ХанесемШ заметил еще одну группу, наблюдавшую за его воспитанником. Монаршье лицо не стало снимать с себя улыбку, но взгляд сменился на внимательно-оценивающий. Это была совершавшая вечернюю прогулку королева, в сопровождении четырех придворных дам. Она остановилась в паре десятков шагов позади Эрвина. Лиц не было видно, но судя по движениям, дамы азартно заключали пари.
   Человеческая хитрость победила звериную мощь. Выбрав момент, Эрвин отпустил палку, и Пес, соскользнув, громыхнулся в фонтан. Парень торжествующе вскинул руки. Дамы наградили победителя аплодисментами, и тот, только сейчас их заметивший, соскочил вниз и направился к отделившейся от своей свиты королеве.
   Гордо вскинув золотистую головку, любовно увенчаную замысловатой маленькой шляпкой, королева поджидала юношу в слабом свете фонарей. Неизменно элегантная и утонченная, даже когда этикет позволял несколько расслабиться, даже наедине с собой. Но всегда готовая к допустимому веселью, и неизменно радостно раскрывающаяся на любое незапротоколированное проявление внимания, даже когда была уверена в его наигранности.
   Если по своему положению, как и ее супруг окруженная почтительностью и поклонением, королева находилась на недосягаемой высоте над всеми жителями королевства, то по своему возрасту и характеру к Эрвину она была значительно ближе, чем к своему властвующему спутнику жизни. Их с Эрвином разделяло каких-то пять лет, и связывал одинаково живой интерес к жизни. После роскошной свадьбы три года назад она оказалась заброшенной в совершенно чуждый ей мир, одинокой и неприспособленной, умеющей произнести на языке своих подданных только вызубренную наизусть приветственную фразу. Милая девушка, красивая, умная, одаренная природой и воспитанием всеми мыслимыми достоинствами. Но почему-то не затронувшая сердца супруга.
   Король ХанесемШ сознавал, что погруженный в государственные заботы, он, мягко говоря, недостаточно уделяет супруге внимания, так необходимого в самые сложные для нее моменты. Как тогда, так и сейчас. Впрочем, ни к чему врать самому себе - среди всего нагромождения дел всегда можно найти моменты для проявления любви. Если она есть.
   Венценосный брак был заключен исключительно по политическим соображениям - это юная королева знала. Дочь крупного нефтяного магната, она принесла своему супругу в качестве приданого выгодные договора и уверенность в стабильных отношениях. А как гордился тесть гордым королевским званием дочери. Так что девушка была готова к известной холодности супруга, но от прочих ожидала проявления сердечности, к которой привыкла с детства; а получила от нового окружения лишь шлепок угодливости и помойное ведро интриг. Неизвестно сколько бы у нее пошло времени на поиски своего места и во что бы превратился ее честолюбивый, но добросердечный характер, если бы скоро преодолевший первоначальное смущение перед новой госпожой Эрвин, не взял над ней негласное шефство. Никто другой на это не осмелился бы. Памятуя о своих первых днях, стараясь облегчить новоиспеченной королеве вступление в должность, он посвящал ее в хитросплетения отношений, рисовал графики родства и подчинения, рассказывал о тех тонкостях этикета, которые замалчивали приставленные советники.
   Нельзя сказать, чтобы Его Величество ХанесемШ возрадовался возникшему содружеству взрослеющего воспитанника и юной супруги, хотя и сознавал его пользу на настоящем этапе. Однако быстро успокоился. Мальчик оставался с королевой неизменно уважительным, по крайней мере на той стезе, что вызывала опасения монарха, - против этого не могли попереть даже известные дворцовые сплетники. Но еще больше успокаивало отношение королевы: как она ни старалась за показной горячей благодарностью скрыть истинные чувства - сдерживаемая лишь гордостью ее жгучая ревность к любимчику супруга была очевидна. Шло время, а одно из своих прямых назначений королева так и не смогла выполнить, и ее положение в борьбе за внимание монарха становилось все более шатким, тогда как Эрвин стоял на своем месте, хотя и не очень сознаваемом, но ощущаемом, с каждым днем все более твердо. И их отношения оставались настороженно дружескими.
   Поэтому наблюдая за встречей в темноте парка, король ХанесемШ лишь спокойно отметил про себя отсутствие даже намека на положенную церемониальность, когда Эрвин подошел к королеве. Они обменялись парой слов, и по всей видимости чьи-то слова заставили юношу обернуться. Вовремя.
   Пес наконец достал со дна фонтана свой трофей, выпавший из пасти во время падения. С грациозностью волосатого бегемота перевалился он через борт бассейна и теперь нес добычу хозяину. Реакция парня была четкой и молниеносной. Эрвин решительно обхватил королеву за талию, развернул в воздухе, поставил перед собой и спрятался за ее спину. Гордо положив груз на землю к их ногам, зверь с чувством отряхнулся.
   Бедная юная королева даже не успела прикрыть лицо. Наверно не меньше центнера воды окатило ее с головы до ног. Растерянно расставив руки, она молча смотрела на испорченный наряд. Намокшая шляпка скособочилась и поникла. Вокруг заквохтали дамы из свиты, доставая платки, помогая королеве вытереть лицо, и бестолково отряхивая намокшую одежду. Парень, усевшись на дорожку, заходился от смеха.
   Обидно, что толстые стекла не пропускают ни звука.
   Его Величество сжал губы, отвернулся и быстро отошел от окна, дабы даже мимолетный взгляд членов зарубежной делегации не смог узреть безобразную непочтительность. Гости уже закончили свою речь и теперь снова ждали ответа отнийского монарха. После доводов, убеждающих в разумности, выгодности и проверенности предложенного ими варианта, последней была фраза о том, что высказанные государем требования необычны, непредусмотрены и выходят за рамки их компетенции. Они должны будут представить запрос на обсуждение общему совету директоров, а это к их досаде растянет окончательное подписание еще на какое-то время.
   - В отличие от вас, господа, у меня нет необходимости с кем-то согласовывать свои решения. Поэтому они останутся неизменными. Надеюсь на благоразумие вашего совета директоров и его расторопность. Через три недели вы сможете снова связаться со мной, и я верю, что мы ко всеобщему удовольствию поставим точку в наших соглашениях. Благодарю вас и спокойной ночи, господа.
   С неумелым поклоном трое важных мужчин покинули комнату.
   Король ХанесемШ посмотрел на часы. Легкий ужин и спать. На сегодня хватит.
  

********

  
   Эрвин сидел перед свежеразожженным камином и полотенцами вытирал блаженно жмурившегося Пса. На такую зверюгу полотенец потребовалось с десяток. Хорошо, что у него такая реакция, иначе быть бы ему второй день подряд умытым холодным душем.
   Онтал - личная бессменная служанка графа Эрвина Лэнста - беззвучно накрывала на стол и молча кривилась от резкого запаха мокрой псины. Тащить в комнату, на дорогой ковер эту грязь! Не лучше ли дать сначала слугам отчистить и высушить животное? Тем более что ей после этого отчищать самого хозяина от налипшей шерсти (к слову: этот его наряд хотелось просто сразу выкинуть в мусор, чтоб не позорился, как и существенную часть его остального гардероба), а вот ковер, возможно, будет испорчен безвозвратно. Но разве станет ее сумасбродный господин думать о подобных низменных мелочах?! Она никак не могла привыкнуть к присутствию в покоях графа Пса. Собака есть собака. Особенно таких размеров. Пес считал эти комнаты хозяйской и своей собственностью, и когда Онтал входила сюда в одиночестве, он следил за ней таким неморгающе пристальным взглядом, что ей было страшновато поворачиваться к нему спиной во время работы. И она старалась провернуть все необходимые дела за то время, когда специально приставленный слуга, уводил Пса к себе (иногда не на один день, если господин граф не собирался ночевать во дворце) или на прогулку.
   Эрвин уже давно обитал в этих комнатах один, и Онтал - единственная кроме "псового слуги", кто имел сюда доступ. Прочих в отсутствие хозяина "добродушный" Пес даже на порог не пускал.
   Нянюшка Ханна вернулась в графское имение, приняв на себя там все бразды правления в доме. Сменивший ее дядька-наставник тоже уже был уволен за ненадобностью по причине взросления королевского воспитанника.
   Комнаты за это время выдержали ряд косметических ремонтов и смен обстановки, пройдя путь от кричаще-ярких красок, разрисованных стен, развешенных в качестве украшений страшных постеров известных музыкальных групп до окружавшего сейчас минимализма. Доминировали в комнате, естественно, телевизор на стене и навороченный музыкальный центр под ним. Стену, противоположную той, у которой был камин, покрывали периодически заменяемые фотообои. Сейчас они изображали черно-белый кусок узкой городской улицы в пасмурный день с серыми стенами домов и уходящей вдаль булыжной мостовой. Остальные стены были спокойно-бежево-полосатые. Из мебели: в центре гостиной угловой массивный диван стального цвета, такие же кресла под окном и небольшой столик, который Онтал накрывала сейчас к позднему ужину. При необходимости столик через состояние скромного единоличного обеденного легко трансформировался в большой гостевой. Пушистый ковер такого же оттенка, что и мягкая мебель, лежал только у самого камина и был излюбленным собачьим местом. Да и хозяйским тоже - расположившись именно там на подушках, Эрвин и предпочитал проводить совсем уж свободное время, предназначенное для телевизора и безделья.
   Комната, где раньше обитала нянюшка, а потом дядька-надсмотрщик, была переоборудована в рабочий кабинет. С тем же стилем минимально занятого пространства и максимально возможного удобства. Маленькая комнатка без окон превратилась в обычный склад юношеских необходимых, но совершенно бесполезных вещей: насос для мяча, который когда необходим, приходится ждать по часу, сами мячи, гантели, спортивные снаряды, чтобы не таскаться через полдворца в спортзал, собачьи игрушки и лакомства, чтобы баловать зверя между кормежками, куча проводов и музыкальных наворотов, подставок под музыкальное оборудование и аппаратуру, которые никуда нельзя отдать, иначе ноги приделают, игры и игрушки детские и не очень, утащенные из запасников древние мечи и и прочие не самые опасные экземпляры вооружения, которые очень хотелось время от времени опробовать или разобрать (вот только собрать обратно не давала техническая неприспособленность, но надежда пока не покидала) и множество вещей, о наличии которых давно забылось. Все говорило о разносторонних интересах и известной безалаберности владельца.
   А вот спальню Эрвин практически не трогал. От пола до потолка на стенах через равные промежутки тянулись лепные колонны, древние как сама комната. Цветочная обивка между ними осталась прежней. Только часть мебели поменялась: резную кровать под балдахином заменили на современную - не такую громоздкую и помпезную, но от этого не менее удобную; убрался туалетный столик с зеркалом. Освободившееся место занимало электронное пианино и принадлежности к нему. Часто это было первая вещь, которой пользовались утром, и последнее, чего касались руки хозяина вечером.
   Сейчас Эрвин был безмерно благодарен своему опекуну за то, что тот поддержал нянюшку Ханну и не дал ему в свое время бросить занятия музыкой. После жалобы мальчика на доставшие его уроки, король ХанесемШ вынудил Эрвина продемонстрировать достигнутые успехи. Выдержал государь ровно полурока и решительно прекратил всеобщие мучения. Преподаватель, терзавший неугомонного мальчика бесконечным повторением однообразных гамм и пассажей, вылетел за дверь. Заметить какие-либо способности в преподнесенном варианте их выражения ХанесемуШ не удалось, но вот с каким упоением мальчик погружался в звуки и с каким явным раздражением выплывал оттуда из-за постоянных дерганий учителя - это он увидел ясно. Эрвину было предъявлено безаппеляционное условие: он продолжает занятия еще два месяца с другим учителем, и уже тогда высказанное им решение будет окончательным. С приходом же нового преподавателя занятия музыкой Эрвин не прекращал все эти годы. Музыка - во всех ее проявлениях стала потребностью его жизни.
   Ничто так не способно влиять на человеческую душу, как волшебное сочетание музыки и слов. Ничто с такой легкостью не проникает в самую глубину сердца и не вызывает такого мгновенного отклика. Любому человеческому состоянию найдется отражение в музыке. Она сопровождает от материнской колыбельной до похоронного марша. Она может вызвать слезы радости и горя, восторг и одержимость, принести облегчение и рассеять печаль, помочь признаться в любви и поднять на борьбу. Это верный друг и самое приятное лекарство. И порой принимать его приходилось в лошадиных дозах. Если не по времени, то по эмоциональности.
  
   Онтал присела перед господином, показывая, что все готово и выражая желание уйти.
   - Останься, - приказал он.
   Сменив одежду на более домашнюю, хотя и столь же неуместную в королевских палатах, как и давешние драные джинсы, и слегка умывшись, юноша уселся за стол.
   - Поведай мне последние дворцовые новости и сплетни, - велел Эрвин, кивнув Онтал на диван.
   Девушка пристроилась на краешке, чинно сложила ладони рук на переднике и обстоятельно принялась докладывать. Граф постоянно требовал от нее подобных рапортов, поэтому речь у нее была накоплена и подготовлена загодя. Не отвлекаясь от поглощения пищи (второй день на перекусах всухомятку - с ума сойти можно) и не комментируя, Эрвин время от времени кивал головой, демонстрируя безусловное внимание. Среди прочего прозвучала фраза, что Его Величество король ХанесемШ покидает дворец завтра утром, еще до обеда.
   - Как утром? - вскинулся Эрвин. - Я думал, ближе к вечеру.
   - Так говорят.
   В таких вещах дворцовые слухи были вернее провозглашенных указов.
   Тогда может получиться, что им и свидеться наедине завтра не получится. Эрвин прикинул время. Для официальных посещений уже поздновато. Государь вероятнее всего сейчас готовится ко сну. Рискнуть? Или попробовать нагрянуть завтра с рассветом? Утро хотелось оставить для более приятных бесед. Вламываться же к спящему королю - ребячество. Поломав голову над этой проблемой еще добрый час, за это время закончив ужин, выпроводив служанку, расчесав Пса и сам приняв душ, Эрвин все-таки решился.
   Он отодвинул занавеску от окна в спальне, снял с шеи цепочку с крестиком, вставил его длинным концом в один из зазоров между лепной колонной и стеной, и повернул. Часть стены - в человеческий рост - выдвинулась и отъехала в сторону. Без шуршания и скрипа, совершенно беззвучно. Под ней открылась уходящая наверх винтовая лестница.
   Это и была та самая "страшная тайна" этих комнат. Секретный ход, соединяющий личные покои монарха с признанной спальней любовниц. С наружной стороны дворца этот путь проходил внутри примыкающей к стене колонны, ничем неотличимой от сотни прочих, но внутри полой ровно на расстояние между двумя этажами. Механизм дверей был сделан настолько добротно и качественно, что за прошедшие века не потребовалось ни одного крупного ремонта или обслуживания. Лишь замки смазать, чтобы не скрипели. Раньше внутри женского помещения отъезжающая стена была скрыта занавесями и архитектурными деталями так, что властвующий монарх мог появляться у своей пассии неожиданно даже для нее самой, уже возлежавшей на кровати. Многие из них даже не подозревали о наличии этого пути. И уж конечно движение было сугубо односторонним. Этим же путем проник и загадочный похититель двух любовниц короля Кумана, отца нынешнего правителя. Не исключено, что это был и сам король. Скорее всего именно для этой цели их и поместили тогда в эту комнату. Потому что использовать ход по прямому назначению у правителей уже сотню лет не было острой необходимости. Построен он был около трехсотпятидесяти лет назад королем Ниамом втайне от своей ревнивой супруги, из под каблука которой он правил. Но с тех пор любовницы и законные супруги монархов сосуществовали почти открыто. С нечастыми исключениями. Король ХанесемШ тоже не стремился афишировать свои связи, особенно перед ложно-пуританской демократической Европой, но и не прятал их за семью замками, тем более что и узами брака связал себя лишь недавно. За долгие годы о наличии тайного хода забыли почти все, лишь за комнатой закрепилось наименование и предназначение, а потом добавились "страшные магические слухи". Но секрет исправно, на всякий случай, передавался от одного властвующего монарха к следующему. А как - то ведомо лишь им одним.
   Все это Эрвину поведал король ХанесемШ, наглядно продемонстировав механизм движения в обе стороны и вручив ключ. А также раскрыл то, что уж точно никогда не выдавали монархи своим любовницам, но Эрвину знать полагалось, дабы не беспокоился за свою честь и неприкосновенность личной жизни. Существовала простая, не требующая даже наличия ключа, возможность снаружи заблокировать механизм открывания хода и соответственно доступа в комнату постороннего лица.
   Со своей стороны король ХанесемШ пользовался ходом лишь в одном случае, после которого и признался в его наличии. Во время серьезной болезни Эрвина. Мальчик лежал в жестокой лихорадке несколько дней, и государь, появляясь в его спальне в те моменты, когда там никого не было, дежурил у постели ночами наравне с няней и доктором (которым строго настрого запретил говорить о своих визитах - нянюшка Ханна не интересовавшаяся дворцовой жизнью, если она не затрагивала ее хозяина, и не задавалась вопросом о пути появления монарха, доктор, привыкший к тайнам, терпеть их не мог и поэтому не вникал) и даже часто вместе с ними. Король ХанесемШ ухаживал как умел, поил, успокаивал и укрывал мечущегося в жару мальчика, выполнял все докторские предписания. Он отменил все выездные встречи, и сам днем после бессонных ночей выглядел так, что по дворцу поползли слухи, что мальчишка принес из своих прогулок по злачным местам какую-то страшную заразную болезнь, следующей жертвой которой стал сам государь, а скоро она накроет весь дворец. Но мальчик выздоровел, и все забылось.
   А вот Эрвин с удивлением обнаружил, что участие монарха в его излечении неведомо никому. Он и сам первоначально принял его появления за фантастический бред воспаленного болезнью сознания. Однако видение по пути на поправку не исчезло. И то, что никто во дворце не обнаружил путешествий государя из личных покоев до его комнаты и не обсудил эту новость с каждым желающим - это невероятно. Няня и доктор, связанные словом, молчали, но армии шмыгающих повсюду и ежеминутно слуг рта не закроешь. И на прямой вопрос мальчика государь с готовностью и даже радостью раскрыл тайну.
   - А вы не боитесь, государь, что я могу выдать? - спросил тогда ошарашенный, польщенный, возбужденный и успокоенный разоблачением мистических слухов и страхов мальчик.
   - Выдашь - замурую в этом переходе заживо, - улыбнулся король, взъерошивая ему волосы и притягивая к себе.
   Шутка или нет, а свои обещания правитель имел привычку выполнять.
   Эрвин же пользовался тайной лестницей без особого зазрения совести. Сначала по казалось бы уважительной причине: вскоре после болезни его начали мучить старые детские ночные кошмары, в возобновление которых он стыдился признаться даже нянюшке. Это продолжалось почти полгода то затухая надолго, то не давая уснуть из ночи в ночь. Тогда он поднимался наверх и, если была возможность, забирался на королевскую кровать, или проводил ночь в соседней с королевской опочивальней комнате. И никогда не получал отказа. Потом стал появляться просто по зову души. Правда в последнее время все реже. Вышел из детского возраста, да и времени не оставалось, и вечером просто валился с ног и засыпал.
  
   Плита за спиной бесшумно затворилась, плотно встав на свое место. И даже самый придирчивый взгляд и тщательное простукивание не обнаружили бы теперь местонахождение необычной двери. Стена выглядела девственно непотревоженной.
   Эрвин находился в предверии самых что ни на есть личных королевских покоев. Даже вездесущей охране вход в эту комнату и далее без особых на то распоряжений был заказан. Дверь в спальню Его Величества короля ХанесемаШ была приоткрыта и судя по доносившимся звукам государь коротал часы не в одиночестве. И вовсе не королева разделяла ночное бдение монарха, ибо к супруге государь при желании всегда наведывался сам.
   Неслышно ступая по пушистому ковру, юноша пристроился в небольшом кресле за бюро, придвинул к себе несколько листов бумаги с королевским гербовым водяными знаками и решил скоротать время, занявшись хотя бы предварительными набросками к очередной работе, которую он обещал сдать очередному профессору уже через три дня и к которой так и не нашел времени приступить. К происходящему по соседству искренне старался не прислушиваться, осадить связанные с этим фантазии и грозящее нахлынуть возбуждение. А это было совсем не так просто, учитывая наполненные чувствами события последних пары дней, так и не перешедшие во что-то определенное. И сопровождавшее их вынужденное воздержание начинало сводить с ума - тревожить это дело казалось уже небезопасным для нервного спокойствия.
  
   Таинство любовных отношений Эрвину открылось в пятнадцатилетнем возрасте, когда он был соблазнен герцогиней Дорн. Польщенный вниманием взрослой опытной женщины (герцогине было аж двадцать два года - в глазах мальчишки дама уже в возрасте), ошеломленный яркостью испытанных ощущений, Эрвин ударился в открывшиеся развлечения с присущей ему энергией и полной самоотдачей. Его Величество, прознав о новых увлечениях своего воспитанника, велел доктору Терволу прояснить для мальчика медицинские опасности, подстерегающие его на этой стезе и рассказать о методах защиты и предохранения. Больше напрямую в эту часть жизни Эрвина он тоже не вмешивался, лишь изредка подтрунивая над его темпераментом.
   Разумеется и до этого первого случая отношения между мужчиной и женщиной не были для Эрвина тайной за семью печатями. В гимназиях скабрезные мальчишечьи похвальбы, шуточки и намеки считались шиком. Но дальше этого строгая дисциплина и детская брезгливость маленьким недорослям зайти не давали. А вот во дворце с легкостью можно было постигнуть все науки любви. Кроме неприкрытых заигрываний и нескромных поцелуев и объятий, за которыми он нередко заставал дворцовых обывателей, ему благодаря "страшной тайне комнаты" открывалось и то, что не является достоянием даже самой узко-посвященной общественности. Но застав монарха несколько раз в самых интимных ситуациях, Эрвин старался в дальнейшем избегать подобных случаев. Сначала эта часть человеческой жизни казалась ему невыносимо грязной и постыдной, а когда испытал подобное сам - наблюдения за другими привлекать перестали окончательно.
   Через два года упорных занятий он считал себя уже опытным неотразимым любовником, познавшим приятнейшее искусство во всех приемлемых его проявлениях.
  
   Сила воли все-таки возобладала: минут через двадцать работа, как ни странно это звучит при данных обстоятельствах, затянула. И Эрвин невольно вздрогнул, когда однообразие звукового фона сменил женский голос.
   - Умоляю подождать крошечную секундочку, мой повелитель, - прозвучал нежный воркующий голосок около самых полураспахнутых дверей.
   В комнату скользнула божественная нимфа - совершенно обнаженная, сияя идеальными пропорциями тела и мягким томным блеском глаз удовлетворенной, польщенной мужским вниманием женщины. Груди ритмично поднимались от еще не успокоившегося дыхания.
   Эрвин видел эту женщину в числе фрейлин королевы - если постараться, можно даже вспомнить имя - но в данном качестве лицезрел впервые.
   Женщина бросила в глубину спальни искусительную улыбку и обернулась. Резко вскрикнула и невольно подалась назад, заметив в полутьме комнаты постороннего человека. Вглядевшись, она узнала юношу. Но даже не подумала прикрыть свою наготу от жадно ощупывавшего ее взгляда. С самодовольным удовлетворением заметила его засверкавшие глаза и нарочно встала в дверях так, чтобы показать свои прелести в наиболее соблазнительном виде. В этой комнате отсутствовали окна и белоснежное тело, озаряемое лишь светом ночника, проникающим из спальни, чуть поблескивающее капельками пота, казалось дьявольским ангелом в лучах божественного света и с бесовским огнем в глазах. Увиденное отнюдь не добавило молодому человеку стоицизма.
   - Закончили? - глухо вполголоса поинтересовался юноша, за сарказмом скрывая охватившее его желание.
   Нимфа не успела ответить.
   - Зайди! - раздался голос из глубины.
   Король ХанесемШ не мог слышать тихого голоса Эрвина. Но не нужно обладать особой проницательностью, чтобы догадаться, чье именно немыслимое для всех прочих появление здесь без доклада и разрешения могло вызвать удивленный вскрик его прелестницы.
   Когда Эрвин проходил мимо женщины, та снисходительно улыбнулась ему, отметив явное доказательство реакции молодого человека на ее прелести, зашла следом и изящно опустилась на край кровати.
   Эрвин поклонился монарху и замер, ожидая дозволения обратиться.
   Вокруг королевского ложа, настолько огромного, что само походило на отдельную комнату, в беспорядке были разбросаны многочисленные предметы одежды, покрывала, подушки, драпировки. Обычное безобразие, доказывающее с толком проведенное время. Государь протянул руку к первому попавшемуся куску ткани и кинул его женщине. Та нехотя завернулась. Эрвин с сожалением отвел от нее взгляд и обратил его в сторону возлежащего на подушках владыки.
   - Где вас носило эти два дня, молодой человек? - обратился король к воспитаннику.
   Имевшие место в последний час события настроили его на весьма благодушный лад. Хандра была окончательно побеждена. Но взглянув на лицо Эрвина, он понял, что минуты блаженства прошли и в ближайшие время не вернутся. Вместо ожидаемой теплой улыбки - сердито поджатые губы. Впрочем, ради того, чтобы поздороваться или пожелать спокойной ночи, парень и не ввалился бы с визитом в такой час. Что опять растревожило муравейник этой неугомонной души?
   - Я полагаю моего повелителя интересует, как я провел эти ночи, ибо все остальное время с меня исправно не спускали глаз? - склонив голову и приличествующе потупившись, уточнил юноша.
   Его Величество не спеша приподнялся с подушек. Глаза его сузились.
   - Что ты себе позволяешь? - холодно проговорил государь и вдруг коротко рыкнул: - Пошла вон!
   Женщина вспорхнула и мухой вылетела из комнаты, плотно прикрыв за собой створки.
   Эрвин отбросил учтивость.
   - Не станете же вы отрицать, милорд, что за мной по пятам уже который день следуют соглядатаи? - раздраженно поинтересовался он.
   - И ты ворвался сюда только для того, чтобы скандалом испортить мне настроение и все ночные удовольствия!?
   - Потому что завтра вы опять покинете страну, а я хочу слышать объяснения. Вы полагаете, у меня не испорчены последние дни? Какое удовольствие от жизни можно получать, когда каждый твой шаг подлежит фиксации и доносу!
   - С чего ты это взял? - спокойно спросил государь.
   Эрвин непонимающе нахмурился.
   - Ты решил, что мне докладывают о твоих передвижениях?
   - Ну да..., - протянул Эрвин.
   - А кому тогда по-твоему должны докладывать о моих передвижениях мои телохранители? Вероятно, журналистам и летописцам?
   Эрвин злобно молчал.
   - Это охрана, а не шпионы. Я лишь спокоен, что с тобой все в порядке, а в твоих шляниях по городу я копаться не собираюсь.
   - Охрана от кого? Что случилось? Что изменилось? Почему вы меня не предупредили, почему тайно? - засыпал парень вопросами.
   - Уймись. Скорее всего, от тебя самого. Последнее время ты ведешь себя весьма неадекватно.
   - Я всегда вел себя неадекватно, - справедливо возразил Эрвин, - но это не служило поводом к тайному шпионажу.
   - Тайному? Вот что тебя задело? Да начни я говорить с тобой заранее, закатанный тобой скандал не шел бы ни в какое сравнение с нынешним. Я полагаю, что испытав такую ненавязчивую охрану, ты поймешь, что она вполне приемлема и не мешает жить. Тебе пора к ней привыкать. Или ты предпочитаешь, чтобы с тобой как в детстве открыто ходил дядька-сопроводитель?
   - Почему я должен привыкать? - упорно гнул свое Эрвин.
   - Пока это обусловлено моими отеческими пожеланиями и предосторожностями.
   - Они мне мешают, - упрямо сказал юноша. - Я обязуюсь вести себя в городе осмотрительно, со мной все будет в порядке, и ваше имя, государь, я не запятнаю. Уберите их.
   - Эрвин, все равно мы к этому вернемся.
   - Не сейчас, - настойчиво покачал головой Эрвин.
   - Хорошо. Через три недели я возвращаюсь. И если мои опасения окажутся беспочвенными, я пока уберу от тебя гвардейцев.
   - Я и за одну неделю сойду с ума!
   - Вот и проверим твою выдержку. Если тебе не нравится, ты волен оставаться на территории дворца - места здесь предостаточно, и охрана преследовать не станет. Эрвин, всё - это не обсуждается, - категорично закрыл разговор король.
   Эрвин пнул ногой валяющуюся на полу подушку.
   - Могу я переночевать в предбаннике? - он показал кивком в сторону прилегающей комнаты.
   - Разумеется. Если хочешь, можешь и здесь остаться. Но! - многозначительно произнес король, и Эрвин вскинул на него настороженный взгляд. - Как мужчина мужчине: не смей разевать рот на моих женщин. До тех пор пока женщина принадлежит мне, она должна принадлежать только мне. И если я узнаю о ее измене даже с тобой, я ее уничтожу, и тебя в бараний рог согну. Понял?
   - Хорошо, мой господин, не узнаете, - сказал юноша тоненьким голоском, передразнивая воркующий тон нынешней полюбовницы короля ХанесемаШ.
   Желание - вещь тонкая, и сейчас ему уже ничего не хотелось, разве только чтобы его оставили в покое. Он взял с собой одно из одеял и вышел из опочивальни, взмахом головы предлагая вернуться на место ожидающей за дверью женщине.
   Государь не стал реагировать на саркастический тон последней фразы, ибо не сомневался, что его слова поняты и приняты всерьез, а дерзкие слова мальчишки - лишь дань привычке и характеру.
  
   Вполголоса прозвучавший оклик ворвался в сладостный сон и безжалостно вырвал наружу. Глаза под еще закрытыми веками распахнулись, но почувствовали окружающую темноту. Еще ночь? А вроде выспался... Эрвин приоткрыл глаза. Ощущения обманули. Солнце уже встало, но поскольку в этой комнате окон не было, здесь царил постоянный полумрак. Единственный луч света из узкой щели из королевской опочивальни робким облаком растекался по комнате.
   - Эрвин, ты здесь? - позвали снова.
   - Да, - отозвался юноша.
   - Иди сюда.
   Стараясь не открывать полностью глаз, чтобы не прогнать чуть дышащие следы уходящего в небытие сна, Эрвин завернулся в одеяло, прошаркал на королевское ложе, завалился и с наслаждением вытянулся: диванчик, на котором он провел эту ночь, к подобной роскоши не располагал. Эрвин снова смежил веки, пытаясь нагнать остатки сна, но, увы, от него остались лишь светлые расплывчатые воспоминания, а мозг уже был полностью готов к очередному реальному дню.
   Его королевское Величество ХанесемШ лежал на спине, положив руки под голову, и задумчиво разглядывал рисунок на потолке тяжелого полога, окружающего кровать. Женщина исчезла из его постели еще ночью. Эрвин не проснулся, когда она проскользнула мимо него.
   - В городе неспокойно, - не открывая глаз произнес Эрвин.
   - Я знаю, - сказал государь и повернул голову, ожидая продолжения.
   - Вы поэтому приставили ко мне охрану?
   - Эрвин, мне казалось, что вчера я уже достаточно ясно изложил причину. Полагаешь за ночь что-то изменилось? Или ты смеешь сомневаться в моих словах?
   - Вчера я был зол, и меня больше интересовал результат, чем причины.
   - Ну и как тебе результат? - улыбнулся король, наблюдая, как парнишка с чувством потянулся, окончательно просыпаясь.
   "Всклокоченный чеширский кот на солнцепеке. Неудивительно, что женские толпы от него уже приходится отгонять метлой, что бы этими особями ни руководило - материнский инстинкт, пламенная страсть или желание приручить дикое животное. Вон и вчерашняя краля готова была рвануть за ним по малейшему взмаху ресниц. Взрастил на свою голову соперника", - беззлобно и даже с оттенком гордости подумал король.
   Кстати, сравнение мальчишки с различными представителями кошачьих приходило не в первый раз и не ему одному. В оценке его воспитанника такое мелькало нередко. Да, и со временем мы обманем природу, вырастив из домашнего своенравного котенка тигра. Время, время...
   - Нормально, могло быть и хуже..., - кивнул Эрвин, осветившись той самой чеширской улыбкой. - Но причины мне показались неубедительными.
   - И тем не менее тебе придется ими пока удовлетвориться, - сказал государь. - На бюро в комнате черная папка, принеси ее сюда.
   Эрвин соскользнул с высокой кровати, сходил к столу, на котором все еще лежали его листы с набросками к студенческому заданию. На обратном пути, подпрыгивая на ходу и придерживая папку подбородком, натянул на себя любимые домашние штаны, брошенные у ночного пристанища, - жутко застиранные, но пока еще не дырявые, и фасона, который непонятно какими силами держится на бедрах. Вернувшись в опочивальню, он улегся на спину поперек безбрежной кровати в ногах короля. Протянул черный бювар, в котором хранились несекретные бумаги, вызвавшие интерес правителя, а также вырезки свежей прессы, но государь качнул головой.
   - Сверху лежит брошюрка. Прочти.
   Вынув книжицу размером с полтетрадного листа в восемь страниц убористого текста, сопровождаемого карикатурными рисунками, Эрвин отбросил в сторону папку и принялся читать. Это был прямой призыв к свержению монархии, нагромождение необоснованных утверждений в ожидающей светлой жизни без самодержавного гнета, высмеивание лично монарха и монархии в принципе, как деградации и стагнации в развитии страны. Все голословно, но очень цветисто, эмоционально и поэтому кажется убедительным. Употребляемые выражения и мысли были знакомы. Король ХанесемШ зорко следил за его лицом.
   - Ты уже видел это? - проницательно спросил король, дождавшись когда Эрвин перелистнет последнюю страницу.
   С обратной стороны, как и следовало ожидать, не было ни наименования редакции, ни тиража, ни прочих обязательных типографских сведений.
   - Нет, - задумчиво покачал головой Эрвин. - Но слышать довелось. Что это? Откуда?
   - Эти брошюрки-листовки всплывают в совершено разных частях города. Пока не удается поймать ниточку. Они называют себя "Глотком свободы" - это все, что пока удалось выяснить. Ни состава, ни количества, ни мест сборов...
   - Это опасно...
   - Не впервые. Главное загасить все в зародыше.
   Его Величество король Онтии поднялся с кровати. Эрвин расправил сложенный на специальной подставке утренний халат, почтительно помог повелителю надеть и снова с ногами забрался на королевское ложе. Взбил повыше подушки и уселся на них, откинувшись на задрапированное парчой изголовье.
   - Говори, что знаешь, - велел король, непроизвольно поморщившись на его бесцеремонность.
   - Я встречался с иностранными студентами, - начал юноша.
   - Теми, с кем познакомился в музее? - уточнил государь.
   Эрвин осторожно кивнул и пересказал все политические речи, свидетелем которых стал и в музее и в кафе. Дело не шуточное, и личным эмоциям здесь не место. Государь неспешными шагами мерил комнату.
   - Как всегда. Я не сомневался, что если не истоки, то уж явные следы надо искать в молодежных сферах. Но пока обнаружить не удавалось, - правитель рассуждал вслух и давал маленькую лекцию воспитаннику. - В каждом молодом человеке тлеет бунт и достаточно искры, чтобы все вспыхнуло. Где студенты - там обязательно смуты. Поэтому я и стремлюсь оградить наше студенчество хотя бы от влияния извне. По крайней мере свои смутьяны легче управляемы и выявляемы. Среди них легче обнаружить новоявленного лидера. Я был бы рад выкинуть всю иностранщину из страны. Всё неспокойство идет оттуда.
   - Не думаю, что это хороший выход.
   - Это был бы безобразный и опрометчивый поступок, а отнюдь не выход. Образованная молодежь - мощная сила, управлять которой очень трудно, но в случае удачи поддержку которой трудно переоценить. Тут тебе и энергия, и ум, и будущее как минимум двух убежденных поколений. Поэтому я всеми силами хочу заиметь в их лице лояльного и преданного стране и монархии соратника, готов осыпать их всевозможными привилегиями.
   - Но запреты на выезд...
   - Да, запреты это не самый лучший способ. Особенно в отношении любознательной и энергичной студенщины. Надо заинтересовывать выгодой, уверенностью. Чтобы дурные мысли не лезли в их горячие, легко воспламеняемые головы. Но сейчас на это нет лишних средств, я и так вынужден отрывать от других не менее важных областей. Ты же знаешь. С одной стороны я даю им наилучшие знания, с другой - эти же знания рождают вольнодумства. Необразованными людьми легче управлять, но в современной Европе это невозможно. Однако ты прав, в самом ближайшем будущем систему надо снова пересматривать, пока не стало поздно.. А сейчас остается усиливать бдительность, глушить сопротивления в зародыше.
   - Силой?
   - Полагаешь, достаточно погрозить пальчиком? Устроить диспуты и споры кто прав и что лучше? Доказывать надо делом, но сначала притушить пожар... Ты можешь выяснить откуда твои приятели насосались идей и откуда подпитываются? Они же здесь всего пару месяцев...
   - Да, постараюсь, - сказал Эрвин и нервно облизнул губы. - Но я бы не хотел, чтобы они связывали свои возможные неприятности со мной.
   Государь остановился и непонимающе посмотрел на юношу.
   - Почему это тебя заботит? - спросил он. - Ты намерен их защищать? Отстаивать их невиновность?
   - Ни в коем случае, - твердо сказал Эрвин. - Они взрослые люди, должны понимать, что делают. И я сделаю все, что должен. Но не всем же есть дело до политики, а с некоторыми из них я бы хотел продолжить знакомство.
   - Мальчик мой, не путай политику и личную жизнь, - недовольно нахмурился король. - Постарайся их разграничивать. Но раз уж смешал, смирись с возможными неприятностями. Они уже от тебя не зависят. И эта точка соприкосновения станет твоим слабым местом.
   - А у вас, милорд, получается так разграничивать жизнь? - понтересовался Эрвин, вполне искренне.
   Несмотря на довольно близкое общение, даже он за эти годы не смог определить, где заканчивается личная жизнь Его Величества короля Отнии ХанесемаШ, а где начинается политика. И склонялся к тому, что личной жизни у монарха фактически нет, любое действие имеет под собой тонкий расчет и далеко идущие общественно полезные планы. Однако очень хотелось верить, что не все...
   - В большинстве случаев - получается, - ответил правитель и пристально посмотрел на юношу. Эрвин понял недосказанное и опустил взгляд. Король кивнул, одобряя его догадливость, и продолжил мерить шагами комнату. - И это моё слабое место. Поэтому я и счел необходимым приставить к этому месту охрану.
   Повисло напряженное молчание.
   - Впрочем, мы сделаем несколько иначе, - подумав, решил государь. - Ты встретишься с соответствующими лицами, повторишь им все, что знаешь, дашь наводки и исчезнешь из этой истории. Чтобы не слушал больше подобных речей и не вел подобных бесед.
   - Ваше Величество, уж не опасаетесь ли вы, что я могу попасть под влияние заговорщиков? - засмеялся Эрвин.
   - А есть вероятность? - спросил король.
   Эрвин единым движением перекатился с расслабленной позы на колени, глаза запылали обидой.
   - Тогда зачем говоришь об этом? - невозмутимо заметил государь и пояснил: - Эрвин, ты можешь делать все, что тебе угодно: ты можешь болтаться, где хочешь, развлекаться, как душа твоя желает, громить, крушить, и при этом быть уверенным, что рано или поздно я вытащу тебя из любой переделки, если останешься жив. А в этом я все же полагаюсь на твой здравый смысл и чувство самосохранения.
   - Лучше уж рано, чем поздно, - тихо буркнул юноша, припоминая.
   - А это уж как я посчитаю нужным, - прокомментировал государь, он подошел к Эрвину, дождался, когда парень поднимет лицо и посмотрит ему в глаза, и продолжил: - Но никогда - слышишь, мой ежик, - никогда, твое имя не должно упоминаться рядом с каким бы то ни было антигосударственным заговором. Если при этом есть даже крошечная, иллюзорная опасность возникновения слухов, что ты оказался по ту сторону баррикад. В этом ты должен быть незапятнан.
   Юноша взял руку короля в свои, и прижался к его ладони щекой. Государь ласково провел пальцами по его лицу и высвободил руку.
   - Словом, я рад, что твои мысли занимают не только девушки. Я-то был уверен, что все свое свободное время ты проводишь под крылышком у очередной красавицы и ведешь разговоры отнюдь не о политике, - неожиданно перевел тему государь и уселся рядом.
   - Между прочим, не так у меня его и много - свободного времени, - взъелся Эрвин, ибо тема была наболевшая. - Как вам известно, в меня без устали пихают всякие науки, как топливо в тепловоз на полном ходу - не успеваю переваривать, и я присутствую почти на всех бесконечно увлекательных заседаниях совета! Вы же только что провозгласили, что я имею права иногда отдохнуть, как мне того хочется.
   - Не только имеешь - ты обязан это делать, пока можешь... Ежик, ты не передумал - не поедешь со мной? - неожиданно спросил государь.
   Эрвин вослед перестраивался в разговоре с опекуном мгновенно привычно - не потому что стремился угодничать, а потому что настроенный на волну этого человека видел течение его мыслей, чувствовал их, и переходы не являлись неожиданностью.
   - Если Ваше Величество позволит, я бы предпочел остаться. Насколько я понял для меня это была бы лишь развлекательная поездка?
   - Именно - каникулы.
   - Тогда не хочу.
   Что-то свербило душу. Государь привык доверять своей интуиции, а она навязчиво требовала настоять на своем и не отступать от обычая - взять мальчика с собой. Но он не нашел достаточно убедительной причины для упорствования. Объяснение нужно было прежде всего для самого себя, потому что знал - Эрвин бы для виду поворчал, но не воспротивился бы даже немотивированному прямому приказу.
   - Милорд, ради вашего спокойствия я обязуюсь слушаться охрану, - улыбнулся Эрвин.
   Король недовольно поморщился: проклятье, перед этим мальчишкой чувствуешь себя просвеченным, как на рентгене, с годами перестает спасать даже хваленая выдержка. Его Величество ХанесемШ потянулся к шнуру со звонком, вызывающим слуг.
   - Может, я сначала исчезну? - остановил его Эрвин.
   - Все опасаешься неприличных слухов?
   - Берегу вашу репутацию.
   - Ну-ну. Хорошо... Но прежде, чем ты уберешься из моей постели, я хотел тебе сказать еще кое-что.
   Эрвин удивленно склонил голову набок: в голосе грозного повелителя прозвучали нерешительные нотки.
   - Будь добр, не подвергай больше здоровье королевы таким рискам, как давеча вечером. Даже если опустить твое совсем не джентльменское поведение - это получилось нехорошо.
   Улыбка невольно озарила лицо Эрвина, и он засмеялся, вспомнив вчерашнюю сцену. Пообещал, что постарается впредь воздерживаться. А заодно, в качестве предыстории, расписал свое путешествие под проливным дождем с такой самоиронией, задором и комментариями, что и король, глядя на него, не смог сдержать смех.
   - Не сомневаюсь, что твой организм в состоянии выдержать и не такое надругательство, - посмеиваясь, сказал государь, - но не все могут так рисковать.
   Эрвин вдруг напрягся. Наконец-то сел как приличный человек на край кровати. Он догадался о причинах неожиданной заботы государя о супруге. Улыбки погасли, он изучающе посмотрел на монарха.
   - Королева ждет ребенка, - подтвердил король ХанесемШ, возвращая такой же острый взгляд.
   Радостное, давно ожидаемое, лелеемое известие. Событие, о котором молились уже не первый год. Но два мужчины сидели отвернувшись друг от друга. Эрвин согнулся, поставив локти на колени и запустив обе пятерни в косматую шевелюру, гипнотизировал ковер под ногами.
   - Это прекрасно. Поздравляю вас, Ваше Величество, - наконец сказал юноша. - Я рад, что вам за грудой прочих дел хватило сил и времени достичь давно желаемого.
   Государь исподлобья кинул на него раздраженный взгляд, но не стал строить из себя оскорбленного целомудрия. Эмоции парнишки можно было понять, а за словами он, когда они были одни, не очень следил. Кто как не Эрвин должен был бы желать появления прямого наследника короля ХанесемаШ. Хотя бы в пику занимающему сейчас этот пост герцогу Нориму, с которым у него с первых дней необъяснимо не сложились отношения. Но он боится, что теперь ему придется потесниться, или вовсе исчезнуть из сердца опекуна, который направит всю свою любовь в родное, законное русло. Королева и ее отпрыск поднимутся к самой вершине, а ему останется вытирать пыль с их подошв. Зависть и ревность в отношениях королевы и Эрвина отныне сменят направление на противоположное. Глупый мальчишка.
   А вот почему самого короля Ханесема не возносило к небесам счастье от осуществления давнего желания - государь не мог точно ответить даже сам себе. Наверно, по той же причине. Наследник желанен, нужен, необходим. Но впускать еще кого-то в свое сердце желания не было. Вполне хватало имеющегося. Конечно, в идеале - хотелось бы объединить то, что есть. Но даже усынови он в свое время Эрвина, это не дало бы тому права на наследование, а лишь родило бы дополнительную нестабильность в обществе. И все же хорошо, чтобы родился сын... Родной... Собственная кровь...
   - Но королева держится как ни в чем не бывало, - отметил Эрвин. - Неужели ей хватает выдержки держать при себе столь долгожданную радость?
   - Она еще ничего не знает, - сказал государь. - Она пожаловалась на недомогание. А доктор, выяснив причину, поспешил выслужиться и в первую очередь принести сие радостное известие своему королю. Королеву я лично намерен обрадовать сегодня. С официальным сообщением погодим еще хотя бы месяц... Всё. Ступай к себе. К завтраку появишься?
   - Нет, государь. Боюсь, что уже не укладываюсь в долгие придворные церемонии.
   - Тогда - до встречи через три недели. Ступай.
   Эрвин церемонно поклонился, не позволив себе сердечного прощания, и ушел тем же путем, как появился, прихватив со стола свои исписанные бумаги.
   Когда Его Величество король Отнии ХанесемШ дарил прощальный поцелуй своей супруге, сияющей и раскрасневшейся от счастья, Эрвина среди провожавших он уже не увидел.
   А придворные за спиной осуждающе обсудили неприлично счастливое поведение юной королевы: нельзя же так бесстыдно откровенно радоваться отъезду супруга.
  

**********

   Николь стояла перед кроватью с разложенным на нем своим небогатым гардеробом и решала самую страшную женскую задачу: что надеть? Взгляд все настойчивее останавливался на платье для особо торжественных случаев - тонкое, летящее, с открывающее руки и с кружевными оборками вдоль выреза на груди. Натурального белого цвета с чуть набивным цветочным узором. Очень торжественное! Слишком торжественное... Не будет ли она смешно выглядеть в нем рядом со своим спутником? Наверно, разумнее надеть классическую темную юбку с розовой блузой и темным же ремешком с яркой пряжкой? Это всегда приемлемо и уместно.
   Этим ее выбор по сути и ограничивался. Остальное было сугубо практичным и каждодневным. До этого вечера нехватка роскоши вроде и не ощущалась. Николь попробовала пробежаться после занятий по ближайшим магазинам, но имеющийся там ассортимент не позволил соблюсти тонкую границу цена-красота-качество. Приобрести ничего не удалось.
   Совета спросить не у кого. Девчонки, соседки по комнате, разбежались по своим вечерним делам. Можно было заранее попросить у них подходящий наряд. Это нормально и естественно. Так делалось всеми и всегда. Но тогда бы пришлось изложить свои планы на вечер. И не приходится сомневаться, что допросы были бы со всем пристрастием. А этого-то и хотелось избежать - ибо достоверно и долго врать она не сумеет. Вдруг Эрвин лишь чесал языком, похваляясь, что легко добудет билеты счастья. Да и о самом их свидании Николь пока никому не рассказала и в ближайшем будущем не собиралась.
   Отсутствие предмета мечтаний на горизонте сегодняшного дня накалило отношения Анны, Лолы и Инги еще больше. Каждая ревниво следила за другими двумя, подозревая соперниц в тайных свиданиях и хитрых планах. Парни как могли сглаживали острые углы. Но что могли мужчины?
   Ну хорошо, пусть будет платье! В конце концов она идет на концерт не для него. Пусть же это будет праздником по всем статьям. Николь твердо решила не портить себе настроения, оглядываясь на чужое мнение, и уж тем более подстраиваться под чужой внешний вид.
  
   За сорок минут до начала концерта Николь уже стояла в фойе оперного театра. Публика едва-едва начинала собираться. Только самые нетерпеливые и прибывшие издалека и не рассчитавшие времени далекого пути. В основном, не задерживаясь у входа, разряженный народ сдавал верхнюю одежду и проходил на второй этаж в кафе. На улице пара мужчин томились в ожидании: один спокойно курил одну сигарету за другой, второй в нетерпении постукивал по ноге букетом гвоздик в прозрачной упаковке. Если его пассия задержится еще на десять минут, то в подарок получит свежеотбитый веник в полиэтилене.
   Николь отдала гардеробщику плащик и в растерянности огляделась по сторонам. Фойе было небольшим. Эрвина не было. Наверно не стоило надевать платье - не по сезону легкое и слишком открытое, привлекающее внимание. Пригладив рукой волосы и заправив на место выбившийся локон, Николь отошла в сторонку и оттуда стала наблюдать за прибывающей публикой. А еще - не стоило сдавать верхнюю одежду. Если Эрвин не появится или не сможет достать билетов, неловко будет забирать ее обратно. Ладно, надо будет сделать это не когда концерт уже начнется и станет ясно, что ее прокатили, а значительно раньше. Притворится, что ей что-то понадобилось в плаще и потихоньку улизнет на улицу.
   Господи, о чем она думает? Какое ей на самом деле дело, что о ней подумает гардеробщик? Очень ему нужно думать о ней! До чего ненормальная у нее натура.
   Где же Эрвин? Если он просто решил посмеяться над ней, то удивляться тут нечему. Вполне в его духе. Не исключено, что он сейчас стоит за углом и ухмыляется, наблюдая как она рыщет его по сторонам. Это он проявляет разнообразие. Других девушек обольстил и бросил, ее обманет иначе... Николь постаралась напустить на себя равнодушно-отвлеченный вид. Перед главным входом в концертный зал остановился мотоцикл. Парень в кожаной куртке, на голове шлем. Кто его разберет в сгущающихся сумерках.
   - Я же обещал, что билеты будут, - прозвучал за спиной мягкий голос.
   Николь вздрогнула. Ну что за манера подкрадываться неожиданно! К тому же, можно подумать, что они не расставались и здороваться не нужно! Николь поджала губы и обернулась.
   Обомлела, онемела.
   Это уже становилось традицией: при встречах с Эрвином у нее либо пропадают нужные слова либо льются непредсказуемым потоком. На этот раз проглотилось даже приветствие.
   Блистательный молодой человек перед ней ничего общего не имел с раздолбаем, с которым она вчера гуляла у реки. Словно сошедший со страниц глянцевого журнала, рекламирующего самые крутые бренды для самых респектабельных мужчин. Безупречный. Импозантный. Неотразимый. Темный костюм сидел на нем настолько естественно и облегал так ловко, словно являлся второй кожей. Приобретенные в магазинах типовые костюмы так не сидят, и непривычные к ним люди не носят их с таким естественным изяществом. Расстегнутый в уступку молодости и неофициальности мероприятия ворот рубашки, лишь чуть более светлой чем костюм, придавал легкий налет небрежности. Приемлемый, не снижающий общего строгого вида. Вчера спутанные, торчащие взрывом волосы приобрели вид безупречной прически, где каждому волоску казалось раз и навсегда было отведено с математической точностью выверенное место, там он и зафиксировался навеки. А черные как смоль гордо изогнутые брови и густые длинные ресницы - мечта любой девушки - наводили на дерзновенную мысль об использовании услуг недурственного визажиста. Но она не осмелилась бы утверждать это наверняка. Если это и было так, то макияж был настолько легким, что лишь ненавязчиво почеркивал черты лица, впрочем особо в этом и не нуждавшиеся. Как же она раньше этого не заметила? Оказывается, если первым в глаза не бросается его возмутительный прикид и сразу не портит общего впечатления, то все остальное - на очень даже хорошем уровне. Классический аристократический профиль греческих статуй, высокий лоб и глубокий взгляд. Юноша словно стал на несколько лет старше, мальчишкой его назвать уже не повернулся бы язык. Только пухловатые губы смягчали строгость, да озорные лучики, бегающие в черных глазах.
   - И между прочим, пятый ряд - самый лучший, - продолжил Эрвин, словно не замечая остолбенения Николь и поигрывая перед ней двумя билетами.
   - Здравствуй, - наконец промолвила Николь. - Я не узнала тебя.
   Если бы он в таком виде предстал перед ее приятельницами, для умопомешательства девушек ему не пришлось бы даже открывать рот и сыпать комплименты. Достаточно было бы взгляда, и девчонки сами бы закрутили перед ним... восточные танцы.
   - Богатым буду, - улыбнулся Эрвин: видимо такая примета-поговорка не была русским изобретением. - Идем, Николь. Хочу занять места заранее, пока народ не навалил.
   Он взял ладонь Николь, уверенно пристроил ее на своем локте и, ободряюще прижав ее другой рукой, повел девушку наверх в зал. Былая развязанность походки сменилась в нем кошачей грацией. Николь порой ловила на себе оценивающе-удивленные взгляды. Особенно женского пола. И вполне понимала причину этого. Ее парадно-торжественное платье на шикарном фоне ее спутника выглядело дешевой базарной тряпицей. Нельзя сказать, что выглядело совсем уж нескладно - публика здесь была разная. Не только те, для кого непомерные цены на билеты были мелкими расходами - такие и выглядели соответствующе, но и скромно одетые любители искусства, кто смог наскрести достаточную сумму на самые дешевые места, стоимость которых тоже была далека от разумной. Но обещаемое зрелище того стоило. Николь могла бы затеряться среди таких людей и не привлекать к себе нескромных взглядов, если бы ее ладонь не покоилась на руке столь обалденного молодого человека. Она прекрасно осознавала, что притягивает к себе взоры как нелепая гусыня рядом с ястребом.
   Несколько раз солидные мужчины сдержанно кивали Эрвину, приветствуя. Он отвечал еще более скупо, а то и вовсе игнорировал. В их сторону, радушно улыбаясь и аппетитно раскачиваясь на высоких шпильках, двинулась разряженная девушка. Но Эрвин, полуобняв Николь за плечи (мурашки пробежали по всему телу от его прикосновения к обнаженному плечу), повернул в другую сторону. Догонять девица не стала. Юноша явно торопился убраться в зал с глаз долой от людского сборища. Он стыдился своей спутницы - это понятно. Но ничем этого не показал. Николь сердито оборвала подобные мысли. И опять себя обругала: что ей за дело до мнения всех окружающих и даже до мнения о ней ее кавалера? Пригласил? Спасибо. И ее ответное дело - получить удовольствие, а не изводить себя в который раз критическим самоанализом.
   При входе в концертный зал Эрвин мягко улыбнулся Николь. Все ее метания были для него открытой книгой, но он не шевельнул бровью, чтобы облегчить ее страдания. Так очарователен был волнительный румянец на ее щечках и смущенный блеск глаз, которые никак не могли ни за что зацепиться и метались вокруг в поисках уверенной поддержки.
   Зрители пока не спешили рассаживаться, и огромный оперный зал встретил их объемной прохладой и относительной тишиной. Пятый ряд действительно оказался самым идеальным: первый после прохода, ничто не загораживало обзор, и не слишком близко, чтобы не смотреть оглушенно снизу вверх.
   - Эрвин, какие у нас места? - подала голос Николь.
   - Сейчас разберемся, - ответил Эрвин и показал ей на свободные кресла в центре ряда. - Располагайся.
   Николь с облегчением села. Вздохнула, расслабляясь. Словно успешно прошла первый тур экзамена. Оставалось коротать время до начала за светской беседой, попутно оглядывая зал - в принципе ожидаемо для такого помещения стандартно-помпезный с огромными люстрами, лепниной, бархатом и позолотой. Итак, светская беседа...
   - Сколько стоили билеты? - спросила девушка. - Боюсь, что я не смогу вернуть так сразу. Ты сможешь подождать начала месяца? У нас будет стипендия, и я сразу отдам.
   - Девушка, если вы не заткнетесь на эту тему, то я обрушу эту аппаратуру, - Эрвин показал на осветительные приборы на краю сцены, - и обвиню вас. Это не музей - шуму будет побольше.
   Николь безотчетно ответила на его улыбку, но возразила:
   - Хорошо, я больше не буду говорить об этом, просто отдам тебе, когда смогу. Я не хочу быть ничем тебе обязанной, Эрвин, - твердо сказала Николь, и чтобы отрезать возражение и возможную обиду, напомнила: - Ты обещал, что расскажешь о себе.
   - Ты расчитывала услышать что-то занимательное? - слегка настороженно спросил юноша. - Обещал - придется выполнять. Спрашивай, я постараюсь ответить.
   Николь попридержала с неприличием рвущееся наружу любопытство.
   - Тебе очень идет твой нынешний вид, Эрвин. Почему бы тебе всегда так не выглядеть? Если уж ты любишь покорять девушек, с такой внешностью тебе это было бы еще проще.
   Парень всем телом развернулся к Николь.
   Во-первых, это ему надлежало бы начать свидание с положительной оценки внешнего вида дамы. Он намеренно это упустил. Просто потому что видел ее переживания по этому поводу, и хотел посмотреть, что будет дальше. Невзыскательность к человеческой внешности и признание как за собой так и за прочими людьми права выражать себя через внешний вид так, как им угодно, не мешало выросшему в великосветских салонах молодому человеку одним взглядом заметить всё. Милое безликое платьице, самодельный маникюр, практически естественный макияж и проклятый хвост за спиной. Предельно аккуратно, вкус безупречен, но опыта и изюминки ни на грош. Самовыражение - это явно не ее конек...
   Во-вторых, якобы приуменьшая свое любопытство, девушка так наивно откровенна и непоследовательна, что общаться с ней - одно удовольствие.
   - Спасибо, я знаю, - со смешком поблагодарил Эрвин. - Но это было бы скучно просто, Николь. Ради себя я не стану идти на сделку с личными пристрастиями и удобством. Я мог бы и сюда прийти так, как мне приспичит. Не думаю, что передо мной закрыли бы двери. Но я не смею поставить в неудобное положение свою спутницу и оскорбить ее неуважительным отношением к общественным нормам и приличиям в важный для нее момент.
   Полная навороченного любезного приличия фраза прозвучала у него непринужденно и почти ласково. Почему-то с этим Эрвином Николь чувствовала себя очень легко. Его великолепие не давило на девушку так, как давешняя необходимость вразумлять его нотациями. Особенно, когда избавилась от сравнивающего любопытства окружающих.
   В это время к ним приблизилась пара - мужчина и женщина средних лет - очень важные и, судя по виду, настроенные весьма решительно. Мужчина взглянул на свои билеты и обратился к Эрвину и Николь.
   - Молодые люди, мне кажется, вы заняли наши места, - сурово произнес мужчина.
   Эрвин, не проверив ни свои ни чужие билеты, поднялся с места.
   - Должно быть это какое-то недоразумение, - сказал он. - Давайте, позовем служителя, он непременно разберется.
   - Никого не надо звать, просто освободите, будьте добры, - вполголоса прошипел мужчина.
   Его раздражение можно было понять. Эти места были судя по всему одними из самых престижных, а мужчина был самодовольно важным. И привлекать к себе внимание спорами и выяснениями с обслуживающим персоналом справедливо считал унизительно недостойным. Но к ним уже спешил работник театра. Эрвин протянул ему свои билеты и вкратце объяснил проблему. Театральный служитель сравнил их с билетами раздраженного мужчины, за спину которого пряталась не менее раздраженная дама, озабоченно покачал головой:
   - Простите, господа. Видимо, произошла досадная накладка. Действительно, получились двойные билеты. Приносим свои извинения.
   - Что значит "приносим извинения"? - закипел мужчина, он покраснел от злости и необходимости, понижая голос, вести себя сдержанно. - Вы прикажете нам теперь сидеть на полу? Мы купили билеты почти год назад, проделали черте знает какой путь! Что значит "досадная накладка"?
   Эрвин с вежливым интересом следил за реакцией спихнутого мужчины.
   - Я все понимаю, сэр. Это полностью наша вина. Можем ли мы вам, господа, предложить иные места? - распинался служитель.
   - Какие иные? На галерке? На стульчиках? Вы сошли с ума! - мужчина шипел как закипающий чайник, скоро начнет выплескиваться.
   - Мы могли бы предложить вам места в отдельной ложе. Вам или молодым людям, - любезно наклонял голову служитель театра то в одну, то в другую сторону, обращаясь к оскорбленным сторонам по очереди.
   - В какой ложе? - вставила свое слово возмущенная дама. - Они же тоже все заняты. Кроме...
   - Мы предоставим вам места в ложе, - вежливо встрял в секундную паузу служитель, - и просим принять в качестве компенсаци недоразумения напитки и сладости за счет театра. Их вам доставят прямо в ложу. Или ничего кроме стульев мы больше, увы, предложить не можем.
   Суровый мужчина и его дама замолчали, переглядываясь и обдумывая выгодно ли предложение.
   - В ложе? Изумительно! Тогда я готов великодушно уступить господам наши места, хотя мы и заняли их первыми, - быстро заговорил Эрвин. - Но мы вернем их вам, господа, а сами уж так и быть пойдем в ложу.
   - Ну уж нет, молодой человек, - решительно выставил ограничивающую ладонь мужчина. - В ложу последуем мы... так и быть.
   Этим конфликт разрешился. Мужчина и его дама гордо прошествовали за театральным служителем, а Эрвин вернулся на свое место.
   - Надо ж так пролететь, - с досадой сказал он Николь. - Я думал, если мы займем места первыми, то останемся в более выгодном положении.
   - Ты знал, что билеты двойные? - спросила девушка.
   - Николь, все билеты были распроданы полгода назад. Ты сама мне сказала, - напомнил Эрвин.
   Они посмотрели друг на друга, и Николь, не выдержав его хитрого взгляда, отвернулась, недовольная.
   - Значит билеты достались тебе еще дороже? Пришлось давать взятку?
   Замечательный вывод! Поражающий логикой и многогранностью. Что ж ее так заело на этой теме?
   - Николь, милая, да не дергайся ты, - снисходительно сказал Эрвин. - Билеты мне достались бесплатно.
   Так оно и было. Билетов свободных действительно предложить ему не смогли. Даже брони. Только в том случае, если кто-то не придет, и появятся пустые места. Но такой вариант Эрвина не устраивал. Не иметь уверенности, ждать до самого последнего момента и получить места на галерке - это не про него. Директор театра, конечно, рьяно сопротивлялся, и никак не мог понять, почему, имея полное право получить доступ как минимум в частную ложу принца-наследника, да и в прочих, принадлежащих высокопоставленным лицам, ему были бы если не рады, то польщены, юноша требует от него нарушения правил - впустить во второе по великосветской святости место совершенно чужого человека без разрешения на то владельца.
   Однако мучиться вопросами Эрвин ему не дал. Он с милой улыбкой прямо заявил, что если у него не будет места в партере и там, где он хочет, то он попросту сорвет представление. А это парнишка мог. До сих пор директор покрывался холодным потом, вспоминая события почти четырехлетней давности. И после тех приснопамятных событий, если Эрвин - в обществе монарха или один - появлялся в концертном зале, у него неизменно старались выяснить отношение к предстоящему действию. Хорошо еще, что Его Величество ХанесемШ предпочитал приглашать артистов в свой дворцовый театр, а не посещать общественное заведение. График актеров не всегда совпадал с графиком правителя Отнийского королевства. В одиночестве же Эрвин посещал чаще молодежные тусовки.
   Четыре года назад маленький королевский воспитанник - тогда еще известный совсем узкому кругу посвященных - в составе королевской свиты сопровождал монарха на оперную постановку"Ромео и Джульетты" в исполнении труппы столичного театра. Чопорный, с виду приличный мальчик вместе с сопровождающим его учителем-наставником был препровожден на положенные им места внизу и чинно-спокойно просмотрел весь первый акт. Известное, снискавшее мировую славу произведение, классический предсказуемый сюжет. В начале второго акта мальчик начал ерзать на своем месте, нервничать и оглядываться наверх. Но поскольку королевского внимания, несмотря на попытки привлечь его к себе, он так и не удостоился, то решил взять все в свои руки. Ближе к середине акта он вскочил со своего места и одним прыжком оказался на сцене. Звонкий мальчишеский голосок с легкостью перекрыл мощные голоса исполнителей.
   - Я не хочу, чтобы эта пьеса заканчивалсь идиотскими смертями, - громко и спокойно провозгласил он. Не топал, не истерил, уверенный в себе и в своей правде, просто поставил перед фактом.
   Артисты неловко замолчали. Не сразу среагировал оркестр, но тоже умолк. Зал заперешептывался, раздались смех и возмущения. На сцену вприпрыжку поднялся учитель мальчика, проклиная в душе свою судьбу и мысленно подготавливая оправдательную речь, чтобы сократить срок тюремного заключения. Тринадцатилетний мальчик развернулся лишь на секунду, и учитель, согнувшись пополам, скатился обратно к подножию ступеней.
   Художественного руководителя театра уже успели ознакомить со служебным положением нарушителя спокойствия, и он поостерегся применять силу. Полезно было бы одобрение свыше. Реакция же Его Величества ХанесемаШ ничем не помогла. Государь, откинувшись на кресле, наблюдал из ложи за развивающимися событиями, но не помог ни одной из сторон. На лице его не читалось никаких эмоций. Похоже, для него поведение мальчика неожиданностью не явилось.
   Художественный руководитель и директор попробовали убеждениями увести неотносящуюся к сюжету персону со сцены. Мальчику втолковывали, что это неприемлемо, неприлично, неэтично. Классическое произведение, написанное великим Шекспиром, проверенное веками, известное всем. В конце концов, сцена - отражение жизни, и не все в ней всегда красиво и безоблачно.
   - Плевать, - поджимая губы бросил мальчик. - И без вас известно, что такое жизнь. Но здесь фантазия. А все что придумано, может быть изменено. Мы не в силах изменить жизнь, но здесь я требую другого конца.
   Король ХанесемШ поднял ладонь,собираясь говорить. Мальчик послушно замолчал.
   - Даю вам полчаса, чтобы изменить пьесу, - проговорил повелитель.
   Не добавив больше ни слова, король покинул ложу, и сопровождаемый ближайшей свитой, отправился на дополнительный антракт. Со своим воспитанником он обменялся коротким неодобрительным взглядом, но ему тоже ничего не сказал. Ни тогда, ни впоследствии.
   Счастливому концу знаменитой трагедии стоя рукоплескал весь зал. Смысловые накладки в получившемся новом сюжете никого не волновали. Несмотря на то, что в таком виде опера еще достаточно долго не сходила со сцены театра и принесла ему дополнительную славу и бешеный доход, коллектив театра от актеров до костюмеров до смерти своей не забудет тех минут бешеной подготовки, переосмысления, буйства фантазии, неожиданных вспышек одаренности у всего коллектива и адского напряжения сил и возможностей. Директор слег в больницу с инсультом. Учитель-наставник мальчика был уволен, но без репрессий. Но это были единственные жертвы. Спектакль удостоился высочайшего одобрения. Правда, гастроли этой версии были запрещены.
   У Эрвина это был первый "выход в большой свет".
   Поэтому в обещании Эрвина сорвать и этот спектакль директор нисколько не усомнился, и сердце его знакомо сжалось. Оставалось надеяться, что в отсутствии монарха, его воспитанник все же не станет вести себя категорично нагло. Слабенькая, но надежда. И все же лучше уж поверить его словам, что принц-наследник не почтит ныне театр своим присутствием (и опыт подсказывал, что это девяносто девятипроцентная вероятность) и пойти на небольшое служебное нарушение.
  
   Николь недоверчиво повела головой. Но потом подумала и выдала очередной шедевр:
   - У тебя наверно полно друзей. Неудивительно, что тебе дали фальшивые билеты. С тобой половина важной публики сегодня перездоровалась.
   - Дом моего опекуна посещает много достаточно важных персон, - сухо сказал Эрвин. - Друзья - это несколько иное.
   Николь засмущалась.
   - Я не так выразилась. Не друзья, конечно... - сказала она и решила замять свою неудачную фразу. - Хотя я полагаю, что и друзей у тебя очень много. С твоим характером и умением завоевывать людей...
   - Приятелей у меня действительно много. А друзей... Я думаю, что не больше, чем у тебя... - Эрвин подумал и добавил: - Нет, еще меньше - ни одного.
   - Отчего ты решил, что у меня нет друзей? - обиделась Николь, хотя он и угадал верно: настоящих, крепких друзей у нее нет, даже по женским легкомысленным понятиям закадычных подруг от силы парочка.
   - Потому что ты очень неординарный и хороший человек. Обычные посредственности не любят нестандарта. А такие как ты подобных себе не ищут, они самодостаточны. И даже если захотят - легко не найдут: белые вороны встречаются достаточно редко, чтобы столкнуться друг с другом в жизни.
   - Ты тоже "хороший, неординарный" раз не имеешь друзей? - поддела Николь.
   - Нет, - одобрительно повел головой Эрвин, - так откровенно себя восхвалять не стану даже я. Это я сказал только о тебе. А я просто не умею дружить, да и со мной не очень стремятся.
   Николь не смогла понять, должна ли она высказать обиду или это уважительное признание или он напрашивается на предложение дружбы с ее стороны. А пока она обдумывала, Эрвин вдруг напрягся. Николь проследила за направлением его взгляда. Тот самый служитель, что разбирался с двойными билетами, снова направлялся в их сторону. Он был бледен словно сам готовился к роли в японской пьесе, напялив на лицо беленую маску. До начала концерта оставалось около десяти минут.
   - Что еще? - буркнул Эрвин. - Оставайся здесь, Николь, - велел он и двинулся навстречу.
   - Сударь, Его Высочество герцог Норим в театре, - побелевшими губами пробормотал служитель, едва только Эрвин подошел к нему. - Его охранники уже обнаружили чужих людей в ложе принца.
   Юноша спокойно, держа на лице светскую улыбку, вывел служителя из зала.
   - Вы утверждали, что принц-наследник не появится сегодня, - в панике служитель начинал повышать голос и частить слова. - Вы уговорили нас разрешить этим людям туда войти!
   К ним уже приближался художественный руководитель театра, спина директора мелькнула бегущей по лестнице на второй этаж к ложам.
   - Сопли и зад подотрите, - презрительно сказал Эрвин. - Я все улажу.
   Он быстрым шагом, перепрыгивая через ступеньки, стал подниматься наверх. "Какого дьявола он здесь забыл? - думал Эрвин. - Для соблюдения приличий достаточно было концерта во дворце. Да и там он обхаял". Нелюбовь герцога к музыке серьезнее поп-эстрадной была общеизвестна. Он с удовольствием посещал только спортивные мероприятия и публичные праздники. Театры, музеи, оперы были не по его части. В этом у них было с его властвующим кузеном своеобразное разделение обязанностей присутствия высочайших особ. Что вдруг заставило принца-герцога изменить пристрастиям?
   Охрана после краткого визуального контроля беспрепятственно пропустила Эрвина в коридор, ведущий к великосветским ложам.
   По всей видимости герцогу Нориму только сейчас доложили о том, что в его собственной ложе расположились никому неизвестные чужие личности. Онемевший от ужаса директор театра открывал-закрывал рот, не издавая ни звука. Если Его Величество короля ХанесемаШ боялись за за излишнюю суровость и категоричность в решениях, то герцога-наследника страшились больше за эмоциональность и непредсказуемость. Он мог и добродушно рассмеяться на грубое нарушение закона, а мог и жестоко покарать за непонравившийся косой взгляд. Сегодня вечером он был не в духе. Посещение концерта он выиграл (или проиграл?) в фанты. Можно было бы плюнуть и выкинуть выигрыш, если бы фанты не распределяла королева. Пришлось деланно обрадоваться и попереться в этот треклятый театр.
   Наследник, уже было смирившийся с потерей вечера и надеявшийся хотя бы подремать в удобном кресле в ложе, нашел на ком выместить свое недовольство и сверкал очами на рыбоподобного директора в предвкушении расправы. Трагедии не случилось. Он все равно собирался смотреть концерт из ложи короля, на которую имел законное право в моменты отсутствия монарха или предварительно уведомив. Но дело принципа... Он высокомерно вскинул голову, и тут перед его величественной персоной словно из-под земли вырос Эрвин.
   - Ваше Высочество, - обратился к нему юноша, отвесив положенный смиренный поклон, - это была моя идея. Господин директор выполнял мой приказ.
   Герцог вскинул кустистые брови, из-за чего они благополучно воссоединились на его переносице, но ничем больше не показал своего удивления неожиданным вмешательством. Ориентировался он быстро.
   - Кто бы мог сомневаться, что раз творится что-то дерзко-наглое, значит руку к этому приложил господин Лэнст, - скривился герцог Норим. - С какой стати вы, граф, распоряжаетесь моей собственностью? Вам недостаточно привилегии там находиться?
   - Я ни за что не позволил бы себе наглость посягнуть на собственность Вашего Высочества. Но дозволить посторонним проникнуть в королевскую ложу - немыслимое нарушение закона, приличий и безопасности. Я же дерзнул предположить, что высокородный принц ничуть не менее благороден и снисходителен, чем наш великий государь, в милости своей позволивший мне разрешить этим господам в знак оценки мелкой услуги, оказанной ими вашему покорному слуге, проявить к ним внимание этим достойным способом: позволить лицезреть концерт из высокородных лож.
   Приблизившись к Эрвину вплотную, герцог Норим довольно долго и задумчиво разглядывал склоненную перед ним повинную голову.
   "Что он там разыскивает? Следы жизни? Или изучает способ укладки? С его соломой на голове - не поможет", - мелькнуло в голове юноши, бросившего мимолетный взгляд на лицо принца-наследника. Он видел, что герцог лихорадочно ищет подвох в его словах. Обосновано сомневается в их правдивости. Но опровергнуть или проверить прямо на месте не может. Подвергать сомнению решение монарха даже произнесенное чужими устами - недопустимо. Противопоставить себя государю в снисходительности и благородстве - это ему потом выйдет боком.
   - Вы, господин Лэнст, способны испортить своим присутствием даже самое, казалось бы, мирное мероприятие, - раздраженно произнес герцог.
   Пришлось ему смириться со случившимся фактом, спустить дело на тормозах и никого при этом не наказать. Пока не наказать... но сделать очередную зарубку. Если собрать все зубы, которые уже имеет герцог на этого малолетнего нахала, можно смело украсить ими челюсть акуле среднего размера в положенные несколько рядов.
   - Ваше Высочество, обязуюсь весь оставшийся вечер вести себя тихо как мышка. Дабы не спугнуть робкую музу, у которой появился еще один шанс найти лазейку в Вашей душе и влить в нее небольшую долю понимания настоящей музыки. Для начала в таком упрощеном варианте.
   Эрвин говорил чуть слышно, только для принца, не спуская с лица вежливо-виноватой полуулыбки. Но взгляд из-под прикрывшей глаза челки сочился ехидством.
   - Скотина, - так же тихо и с такой же вежливой улыбочкой ответил герцог.
   Без ненависти сказал. С липким восхищением, окинув ладного парнишку с головы до ног. Именно из-за этого липкого внимания Эрвин и старался в ночные часы не бродить в одиночестве по королевскому дворцу и не попадаться на глаза подвыпившему герцогу, когда тому море по колено. Именно поэтому Пес был обучен никого не впускать комнату и защищать хозяина, несмотря на чины и ранги, хотя большинство обитателей дворца непонимающе пожимало плечами на эту блажь любимчика монарха. Но ведь защита и карающая длань повелителя могли и запоздать. А в запоздавшей пользы мало. Да и что страшное могло грозить наследнику? Пока еще наследнику...
   Герцог Норим, не добавив больше ни слова, прошествовал дальше. Закрылась дверь в королевскую ложу, слегка расслабилась внешняя охрана.
   Проходя мимо директора, Эрвин слегка щелкнул его по носу, от чего тот вздрогнул и наконец вышел из столбняка. "Живите!" - весело сказал ему парень на прощание.
   - Господин Лэнст, - окликнул его директор.
   - Эрвин, - поправил юноша, оборачиваясь; вышеозначенное обращение действовало на него как скрежет ножа по стеклу - отдавало официозом и школой - и в меру сил сносилось только от герцога-наследника, делавшего сие намеренно.
   - Сэр Эрвин, - жалобно прохрипел глава концертного зала, - а вы не пробовали посещать футбол или рок-концерты? Я уверен, что вам бы там понравилось гораздо больше, чем в скучном занудном чопорном театре.
   Эрвин засмеялся и показал ему фигу.
   К слову сказать, нарушители территории даже не заметили, пронесшейся над их головами бури. Они счастливо просмотрели представление с крайних мест в ложе принца-наследника, гордо сознавая, что с самим высокородным хозяином их разделяет лишь тонкая перегородка. Самодовольных рассказов им хватит надолго.
   Когда Эрвин вернулся в партер, публика как раз поднялась, приветствуя входящего в королевскую ложу наследника отнийского престола Его Высочество герцога Дейнара Норима. Юноша проскользнул к Николь.
   - Эрвин, принц! - с восторженным придыханием сказала девушка.
   Герцог радушно улыбался, приветствуя народ, и наконец подал знак к началу концерта. С пятнадцатиминутным опозданием.
   - Ну и что? - буркнул Эрвин.
   - Ну я вообще-то первый раз вижу живого принца, - смущенно пояснила Николь.
   - И как - сильно отличается? - пожал плечами Эрвин. - Две руки, две ноги, а посередине... - Эрвин встретился взглядом с Николь и замял: - Извини.
   - Что-то случилось? - озабоченно спросила девушка. - Что нужно было служителю?
   - Все в порядке, - прошептал ей на ухо Эрвин, потому что все уже расселись по своим местам и наступила тишина. - Этот господин, которого мы согнали с места, снова закатил скандал. И меня пытались уговорить, как более молодого и покладистого, все же уступить ему наши места и согласиться на что-нибудь попроще. Но все обошлось.
   Николь попыталась что-то еще спросить, но в этот момент открылся занавес - и все остальное мелочно ушло на второй план.
   Происходящее на сцене закрутило, завертело фейервеком музыки, эмоций, танцев, цвета и блеска. Николь сцепила в замочек ладони и старалась не упустить ни мгновения. Но время казалось увеличило свою скорость до космической и пролетало яркой падающей звездой, когда не успеваешь произнести даже самое короткое заветное желание. Лишь мелькали мысли "это надо запомнить", "здорово", "господи, как это здорово"! Несколько раз Николь оборачивалась к своему спутнику, желая разделить впечатления, но не решилась. Слов подобающих не придумано на человеческом языке. К тому же Эрвин сидел с таким погруженным в себя видом - полуприкрыв глаза и расслабившись, что не хотелось его тревожить, да и себя отвлекать посторонними мыслями. С таким ли внутренним упоением он следил за концертом или провалился в собственные далекие мысли - было по его лицу непонятно. Да и выяснять не хотелось.
  
   Они неспешным прогулочным шагом шли вдоль набережной. Эрвин украдкой наблюдал за парящей в облаке блаженства спутницей. В голове Николь все еще звучала музыка, перед глазами проносились танцы. Снова и снова, пока еще свежо в душе, Николь перебирала наиболее приглянувшиеся фрагменты, стараясь запомнить покрепче. Она с готовностью согласилась на предложение Эрвина погулять в ночной тиши. В той эйфории, в которой она сейчас находилась, немыслимым казалось оказаться в спящем общежитии, среди непричастных к свершившемуся чуду лиц. Растолкать? Пытаться втолковать им - невидящим, нелицезревшим, изображать в лицах? К тому же их, вероятно, будет интересовать и то, как она там оказалась не меньше, чем сам концерт.
   - Эрвин, неужели такое могло не понравиться?
   - Ну что ты, Николь. Конечно, понравилось. Все было в высшей степени профессионально и феерично.
   - И это всё, что ты в силах сказать?
   - Я не очень люблю такой способ подачи музыки. Но вполне солидарен в твоих восторгах по поводу красоты и качества.
   - Как-то не очень душевно у тебя это звучит..., - меж светлых, едва заметных бровей Николь пролегла расстроенная складка - так хотелось поделиться, обсудить.
   - Зато от тебя исходит столько восторга, что я счастлив уже от того, что смог тебе это организовать.
   - Значит, отдуваться в восхищениях придется мне одной? А ты опять скажешь, что тебе более приятно меня слушать?
   Эрвин засмеялся. Какой у него приятный смех. Ему невозможно не вторить. Им невозможно не наслаждаться. Первыми появляются морщинки в уголках губ, потом с характерным прищуром начинают смеяться глаза, потом рождается сам смех и захватывает его целиком, не оставляя ни мельчайшего сомнения в искренности. Николь улыбнулась в ответ. Она, связанная глупыми условностями и внутренне навязанными требованиями вести себя прилично и следить за собой, не умеет быть такой открытой. Постоянно боится оказаться смешной, неуместной. Даже сейчас она стыдится захвативших ее эмоций и боится дать им волю. А так хочется. Но похоже, даже чужим восторгам поддакивать не получится.
   - С удовольствием скажу именно так, - подтвердил Эрвин. - А ты постарайся оправдать доверие.
   - Перебьешься, - сказала девушка. - А какая тогда музыка нравится тебе?
   - Всякая. Я же сказал, что меня больше не устроил способ подачи.
   - Жаль, что ты не остался позавчера с нами в кафе подольше. После той музыки кошачий концерт покажется шедевром. Это было ужасающе.
   Эрвин смущенно почесал за ухом.
   - Ну вообще-то я специально вас туда позвал, чтобы их послушать. Весьма наслышан об этой группе, но наяву не имел удовольствия. Да вот опять не получилось...
   - Нда, - озадаченно протянула Николь. - О вкусах не спорят...
   - Не спорят, - согласился Эрвин. - Но восхищаться-восторгаться услышанным-увиденным можно. Особенно тобой - ты неподражаема. Я готов водить тебя ежедневно куда тебе угодно, чтобы вызвать такую бурю эмоций.
   Николь опять не нашлась, что ответить. Она сознавала, что не имеет достаточного опыта, чтобы суметь уверенно отделить наигранные комплименты от искренних слов, и очень боялась попасть на удочку его очарования. Но кажется, пока ничего особенного сказано не было? Ведь это же правда - ее уносит сейчас от испытываемых эмоций, и организовал это он. Надо будет обязательно отдать деньги. Даже до стипендии - лучше занять у подружек.
   - Эрвин, а на кого ты учишься в университете? - решила лучше продолжить отвлеченные расспросы Николь.
   - Трудно сказать определенно, - ответил Эрвин и перечислил основные предметы, какие уже прошел и какие посещает сейчас.
   Николь удивленно нахмурилась. Ряд предметов, как она знала, дают уже на последних курсах, а остальные были перемешаны с целого ряда различных факультетов.
   - Зачем тебе такая каша?
   - Мало того, что каша, у меня еще и система своеобразная, - пожаловался или похвастался Эрвин. - Я стараюсь не растягивать науки на год-два, а по возможности впихнуть их в несколько недель-месяцев, а потом лишь изредка поддерживать практическими занятиями и лекциями.
   - А так можно?
   - Пока получается. Я ведь занимаюсь больше частным образом и самостоятельно. И кроме университета есть еще пара заведений, где я числюсь.
   - И какое у тебя в результате получится образование? На кого?
   - Бог его знает, - легкомысленно сказал парень. - Учусь тому, что мой опекун считает нужным, а там как получится. Знания-то будут.
   - А диплом? В вашей системе образования корочки дают многое.
   - Значит будет и диплом, в свое время. А что ты собираешься делать, когда вернешься домой?
   - Попробую перевестись в столичный институт - после международной практики, говорят это проще, стану учителем, как мама. Но вот получится ли устроиться работать в столице - не знаю. Возможно, придется вернуться домой. Но я постараюсь.
   - А чем плох дом?
   - Знаешь, после столицы, где меня подготавливали сюда, после заграницы, после того как увидишь какие бывают возможности, так не хочется опять падать ниже.
   - Возможности? К каким возможностям может стремиться молодая красивая девушка? Найти себе достойную пару, выскочить замуж, нарожать детей. В столицах, конечно, шансы поприятнее...
   - Эрвин, какой ты однако женоненавистник!
   - Напротив, очень даже "навистник". Но неужели карьерным ростом заняты все мечтания прекрасной юной дамы.
   Николь задумалась. Она была приучена мыслить глобально, ставить правильные вехи на жизненном пути, давать ожидаемые строгими учителями верные ответы.
   - Если честно, то мое мечтание немного попроще, чем достижения на профессиональном поприще. И вместе с тем сложнее - моим родителям не посчастливилось осуществить такое, - робко как о чем-то постыдном сказала Николь, но в этот вечер хотелось думать о личном и приятном. - Я мечтаю побывать на море, покататься на яхте под парусом. Представляешь: солнце, белый парус, синее море... Ты был на теплом море?
   - Да, был. Вот это нормальная мечта для живого человека, а не деловой машины. У тебя все это обязательно будет.
   Стандартные слова на подобные вещи, но почему-то ему хотелось верить.Человек с такой улыбкой и таким легким отношением ко всему вокруг одним своим видом вызывает мысли о достижимости всего самого светлого в жизни.
   - А какая у тебя заветная мечта? - спросила в свою очередь Николь.
   - Не скажу, Николь, - покачал головой Эрвин.
   - Но она хоть осуществимая? Или сродни полету в космос?
   - Увы, полет в космос выглядит для меня более реально...
   - Трудно иметь цель, которую невозможно достичь.
   - Николь, милая, да что ж ты все скатываешься на заумно-философские темы! Расслабься. Смотри, какая замечательная ночь вокруг. У тебя просто перебор эмоций за сегодня. У нас в гимназии один тип был, он так переживал перед каждой контрольной, трясся так, что после урока выходил из кабинета, приваливался к стеночке и засыпал прямо на полу. И таких трудов нам требовалось, чтобы добудиться его к следующему уроку.
   Эрвин взял течение беседы в свои руки, и скоро Николь уже весело смеялась его шуткам, забыв о недавней натянутости и о возможно неприличном своем виде со стороны. Она в свою очередь вспоминала забавные приключения. Им было неожиданно легко друг с другом.
   Николь обнаружила почти нулевую осведомленность Эрвина о последних достижениях кинематографа. По телевизору он предпочитал смотреть только незагружающие разум боевики или спокойные старые фильмы. Николь больше тянуло на психологические вещи и научно-популярные передачи. Психологически Эрвин мог разобрать любой фильм по полочкам и это порядком достало, поэтому и не прельщался, а в прикладной науке был практически полным профаном, как и в технике, если это не касалось оружия. Николь же всё раннее детство провела, помогая отцу разбирать-собирать старый личный весьма потрепанный жизнью автомобиль. Зато они оба оказались любителями фантастики и яро рекомендовали друг другу открытые для себя шедевры. Эрвин, по большому счету, мог с легкостью поддерживать в разговоре любую тему, даже самую отдаленную от его познаний.
   Словом, точек соприкосновения и поводов поспорить оказалось немало. Время текло незаметно. Останавливаясь и снова продолжая идти; то еле передвигаясь, то в азарте спора быстрым и энергичным шагом, они прошли насквозь весь парк, в который так стремилась попасть Николь, и выбрались снова на набережную реки с другой его стороны. В темноте Николь заметила только черные стволы деревьев - никакого дневного очарования и прелести.
   И даже не задумалась об опасности прогулки почти ночью в безлюдном месте.
   Пока дорогу им не преградили двое. Похожие друг на друга словно братья - высокие, широкоплечие, с заметным брюшком. У одного - приплюснутый, перебитый в свое время нос, одет он был в кожаную куртку и джинсы. Второй - в спортивном костюме не первой свежести. От них разило алкоголем, но оба крепко стояли на ногах.
   - Доброй ночи, молодые люди. Закурить не найдется?
   - Не курим, извините, - спокойно ответил Эрвин и попробовал, прикрыв собой девушку, обойти парочку, но мужики снова встали на пути.
   - И не пьем? - потряхивая полупустой бутылкой виски, злорадно поинтересовался тот, что в спортивном костюме.
   - И не пьем, - подтвердил Эрвин.
   Мужики дружно заржали, словно услышали безумно остроумную шутку. "Спортсмен" поставил бутылку на бетонный столбик речной ограды.
   - Какая отрада для родителей. Не пьет, не курит, красавчик. И слушается папу с мамой. Правильно?
   Эрвин представил, какую милую и душевную картину они должны представлять: испуганная девушка и невысокий паренек, прилизанно-послушного вида с ангельским личиком и в явно недешевом прикиде. Добыча - легче не придумаешь. Вчера они, небось, поостереглись бы задираться к малолетнему хулигану, нашли бы чего попроще.
   - Правильно. И мама мне запрещает разговаривать с незнакомыми дядями, - также спокойно, но уже напружинившись сказал Эрвин.
   - Ай, какой умница. Вот и не разговаривай, - одобрительно зачмокал губами все тот же "спортсмен"; второй предпочитал помалкивать. - Просто молча выворачивай карманы, снимай часики, побрякушки. И с пигалицы своей тоже... Неее, - заухмылялся вдруг он, придумав вариант еще практичнее, - лучше снимай пиджачок вместе с карманами; брюки, так и быть пока можешь оставить.
   Снова довольно заржал на собственное остроумие и показал глазами вниз на свою руку.
   Эрвин перевел взгляд и побледнел. Сразу, как отхлынуло. На уровне живота на него было направлено дуло пистолета.
   Николь поразилась мгновенному страху, отразившемуся на его лице. Он живо осмотрел безлюдную улицу, насколько позволял взгляд, если не очень поворачивать голову. Потом чуть сдвинулся, открывая девушку и подставляя ее на выстрел вместе с собой. Словно собирался спрятаться за нее. Того и гляди в обморок грохнется. Неужели ей предстоит отбиваться одной?
   - Мужики, оставьте нас, пожалуйста, - тихо попросил Эрвин.
   Но мужики тоже заметили его очевидный страх, и "спортсмен" покачал рукой с пистолетом и осмелел до наглости, к которой прибегать сперва и не собирался.
   - Давай-давай, шевелись, радость родителей. А потом мы тебя еще поучим, как с девочками надо обращаться. Тут на набережной есть тихое местечко для подобных удовольствий.
   Эрвин, не мешкая, начал расстегивать пиджак.
   То, что пистолет - игрушка, его опытный взгляд определил сразу. Но издалека этого не видно. Он подал охране знак, показывающий отсутствие опасности и просьбу не вмешиваться, но прекрасно понимал, что всему есть предел. Своих телохранителей он сегодня воочию не видел и даже не задавался вопросом проникли ли они вслед за ним в театр, подобно ли охране принца ждали у дверей зала или стерегли его выход снаружи. Однако сам факт их наличия уже не вызывал сомнения. Хорошо хоть под ногами не путаются. Но глаза и приборы у них зоркие. И если гвардейцы заметят малейший блеск оружия у собеседников доверенного им лица, они без колебания пристрелят этих недоумков, и начихать им на подаваемые знаки.
   Если он хочет спасти эти никчемные жизни, надо прикрыть их собой вместе с возможным проблеском металла и действовать быстро, но спокойно. Набережная в обе стороны была совершенно пуста - ни деревца, ни кустика, на дороге ни одного автомобиля, даже припаркованного. Но метров через пятьдесят, через дорогу, начинались дома, горели витрины закрытых магазинов и торгующих круглосуточно киосков. Значит сейчас с охраной его разделяет пятьдесят метров, но еще секунды - и они обязательно подойдут ближе, если заподозрят неладное.
   Эрвин снял пиджак и протянул его "спортсмену". Тот довольно осклабился и тоже вытянул руку, продолжая держать парня на прицеле. Господи, ему с детьми в солдатики играть, а не пытаться нападать в темных переулках. Эрвин не теряя времени кинул в него пиджак, схватил за руку, выкрутил и, точным движением отключив "спортсмена", бросил на мостовую. Пистолет - классная подделка, в темноте практически неотличим, даже жаль выкидывать - швырнул в реку. Распрямляясь, заметил, что в дело вступил и второй мужик, в кожаной куртке, до этого осуществлявший лишь моральную поддержку приятелю. Но Эрвин и его ни на миг не выпускал из поля зрения. В руке "кожаного" сверкнул нож. Не игрушка. Забавы закончились.
   Помня о том, что должен находиться между пустынной улицей и оставшимся горе-злоумышленником, оберегая его от собственной охраны, а еще не давая ему приблизиться к сжавшей кулаки девушки - только бы не вздумала рвануть на помощь, а если судить по ее виду, то именно этим она и намерена заняться - Эрвин развернулся к новой напасти.
   Необходимость думать сразу о нескольких вещах, опасаться поступков готовых к вмешательству помощников и навязанность борьбы в строго определенном положении подвели парня. И в тот момент, когда ударом в шею отрубил и "кожаного", он почувстовал резкую боль и жар в левой руке чуть ниже плеча. Нож был нацелен в гораздо более жизненноважное место, но Эрвин, не успевая полностью отбить, смог только подставить менее страшный вариант. Выпавший нож он ногой отправил вслед за игрушкой-пистолетом.
   Оба бандита валялись без сознания (хотелось надеяться). Через дорогу уже направлялись телохранители - не бегом, поскольку видели, что дело закончено.
   Эрвин поднял свой пиджак, водрузил его на место и, наклонившись к "кожаному", принялся, бесцеремонно поворачивая тяжелую тушу, стягивать с него куртку.
   - Зачем? - спросила Николь.
   Она удивительно быстро пришла в себя. Далеко и не уходила, просто не успела начать действовать. Увидев страх Эрвина, она уже была готова броситься на мужиков с криками, визгами и кулаками, и все последующее оказалось для нее стремительно неожиданным.
   - Трофей, - коротко бросил ей Эрвин, тяжело дыша закончив свою нелегкую процедуру, проводимую по сути одной рукой.
   Когда подошли охранники, он застегивал молнию чужой куртки. Длинные рукава закрыли ему ладони почти до кончиков пальцев, и он еще дополнительно сжал левый манжет в руке.
   Гвардеец по-очереди ощупал бандитов.
   - Живы, - констатировал он. - Полицию вызвать?
   Второй пристально и вопросительно смотрел на Эрвина. Слава богу, у обоих хватило ума не выдавать свое предназначение. Эрвин невозмутимо выдержал взгляд и, слегка приподняв руки, повернулся вокруг себя, показывая, что он в порядке. Он действительно казался лишь куда более бледным, чем обычно, но, во-первых, в темноте это не очень заметно, во-вторых, и события предшествовали волнительные - бледность оправдана. Гвардеец с облегчением отвернулся.
   - Не стоит, сами приедут. Вон, с ларьков вызовут, - кивнул Эрвин на светящиеся киоски в отдалении.
   - Мы на машине, - словно незнакомому постороннему сказал охранник. - Может вас, молодые люди, доставить на более людное место, хватит на сегодня потрясений?
   - Да, пожалуйста, - согласился Эрвин. - Если вас не затруднит, отвезите нас домой.
   Гвардеец махнул им, приглашая следовать за собой.
   Второй привычно замыкал шествие. Как на параде.
   - Эрвин.., - позвала Николь, когда он обнял ее и повел за гвардейцем к машине, припаркованой на противоположной стороне дороги в тени.
   - Потом, Николь, пожалуйста, потом, - попросил Эрвин.
   Николь напоследок обернулась посмотреть на оставшихся лежать на холодном асфальте злодеев, промолчала, но когда они уже были в машине, не выдержала:
   - Они же там могут замерзнуть. А может у них переломы, помощь нужна? - сказала Николь.
   Сидящие впереди телохранители одновременно улыбнулись.
   - Тебе их жаль? - изумленно спросил Эрвин.
   Он угрюмо скукожился в углу и глядел на спутников испоблобья.
   - Ну люди все-таки..., - сказала девушка.
   - Не успеют - полиция появится. Она у нас всегда начеку, - с иронией ответил Эрвин.
   - А ведь полиция не узнает, за что они получили. Значит им все сойдет с рук?
   - Не сойдет, - пообещал Эрвин, в очередной раз порадовавшись нелогичным скачкам мыслей подруги.
   Он многозначительно посмотрел в зеркало заднего вида на охранника-пассажира; тот сомкнул веки - уяснил. Вслух еще раз удостоверился:
   - С вами, ребята, правда все в порядке?
   - Нормально, - сурово сказал Эрвин, и телохранитель - удовлетворенный или нет - послушно заткнулся.
   - Здорово ты их отделал! Мы видели окончание. Даже помощи не потребовалось. Молодец! - похвалил водитель.
   - Угу, - нечленораздельно ответил Эрвин.
   Он назвал адрес, по которому их следовало доставить, и принялся объяснять, как туда добраться. Но водитель не принял игры, буркнув: "Знаю".
   Гвардейцы подвезли молодую парочку к высокому многоквартирному дому с ярко освещенным вестибюлем и дежурившим там консьержем. Высадив пассажиров, охранники остались в машине. Дежурить у подъезда или потом рассредоточатся по этажам?
  
  
   Николь механически сняла плащик, повесила и огляделась.
   Входная дверь впускала посетителей в просторный холл. У двери - несколько вешалок, шкаф для одежды - и сразу большая гостиная. Щелчок выключателя, и Николь в первый миг зажмурилась: вспыхнувших маленьких огоньков на потолке и стенах было так много, что предметы в комнате даже не отбрасывали тени. Разделенная легкими перегородками на несколько отдельных зон гостиная была заставлена низенькими диванчиками, креслами, пуфиками; между ними такой же высоты вытянутые извилистые столы и тумбочки. И мебель, и стены, и перегородки были все разных цветов - не режущих глаза, но светлых ярких оттенков. Окна во всю высоту комнаты днем в изобилии впускали естественный свет, а сейчас были закрыты разноцветными жалюзи. Странная квартира. Больше похожая на молодежный клуб, чем жилое помещение. Полное красок, солнца и света. Но неодушевленное и стерильно пустое, ни одной личной вещи.
   За спиной лязгнул, запираясь, замок. Эрвин брезгливо скинул чужую куртку на кафельный пол прямо у двери, и тут Николь обнаружила, для чего он ее напялил. Сжимавшая манжет куртки ладонь его была в крови. Кровь пропитала и весь левый рукав пиджака - темная ткань стала блестящей. Но толстая кожа куртки не дала просочиться наружу.
   - Почему ты не сказал раньше?! - возмутилась Николь. - Тебе надо было в больницу.
   - Не надо, - возразил Эрвин. - Ничего страшного. Ты поможешь перевязать?
   - Конечно! Раздевайся. У тебя есть бинты?
   Эрвин недоуменно пожал плечами. Сейчас, на свету его бледность стала еще более заметна и переходила в серость от накатывающей слабости от потери крови и боли.
   - По-моему, нет. Подожди.
   Он, придерживаясь за стену и оставляя на ее крашенной поверхности кровавые полосы, исчез за одной из дверей - нежно-зеленоватой. Вернулся со свертком белой ткани.
   - Простыня. Разрежем, подойдет, - и снова смущенно поднял брови. - Только, кажется, ножниц у меня тоже нет. Во всяком случае, я не помню, чтобы были.
   - Как же ты живешь? - удивилась Николь.
   - Ну это не предметы первой необходимости, - оправдывался Эрвин. - А я живу здесь лишь несколько дней в году.
   - Это предметы первой помощи, - наставительно сказала девушка. - Хоть нож у тебя есть?
   Парень уверенно кивнул головой и показал в сторону оранжевой двери. От резкого движения его качнуло к стене, и он прислонился к ней, обхватив пульсирующую руку другой.
   - Попробуй снять пиджак и рубашку, я быстро, - скомандовала Николь и ринулась по указанному ей пути.
   За обозначенной ей дверью скрывалась кухня - без особых наворотов, напоминавшая конторскую: удобно разогреть, похранить немного и недолго. Обилия висящих по стенам привычных шкафов для посуды и кухонной утвари не наблюдалось. Лишь большой холодильник, встроенные крошечная плита, микроволновка. Ну и под ними все же несколько хранительных мест. Подробности рассматривать некогда. Ножи висели в логичном месте над разделочным столом.
   Девушка сделала надрезы на простыне и ловко оторвала от нее длинную полосу. Свернула в рулончик и с этим доморощенным бинтом поспешила обратно.
   Эрвина она нашла в ванной комнате, обнаруженной за полураспахнутой голубой дверью по характерным звукам текущей воды и зажженному свету.
   За это время парень сумел раздеться, стянуть руку повыше раны импровизированным жгутом из пояса банного халата, который вместе с магазинной упаковкой остался валяться на полу поверх брошенных там же пропитанных кровью предметов гардероба. Когда Николь появилась в дверях, Эрвин, зажимая рану полотенцем, пытался отмыть остальную часть руки под краном. Картина была неприглядная. Пол, раковина и всё вокруг нее были забрызганы кровью и красными лужицами.
   - Давай я, - взялась за дело Николь.
   Другим полотенцем она аккуратно отмыла парню руку насколько могла ближе к ране. Не задумываясь, протерла раковину и все прилегающее.
   - Надо бы чем-то обработать. Вдруг зараза попала, - нерешительно сказала Николь, вспоминая обязательные уроки по оказанию первой помощи в школе, но уже не надеясь, что в этом доме найдется что-то дезинфицирующее сильнее кипяченой воды.
   - При таком кровотечении - не попадет, - успокоил ее Эрвин.
   - Ну тогда пойдем в комнату, там удобнее бинтовать, - предложила девушка. - Дойдешь?
   - Если поможешь - доковыляю, - слабо улыбнулся Эрвин.
   Прислонив парня в гостиной к стене, Николь принялась за дело. Откромсав ножом от того же полотенца, которым он зажимал порез, кусок махровой ткани в качестве впитывающего материала, предварительно уточнив насколько оно чистое (оказалось на счастье не новым, с магазинной грязью, а свежепостиранным), она старательно начала бинтовать. Под корректирующими и направляющими комментариями Эрвина.
   Но даже поглощенная работой она безотчетно окинула полуобнаженного парня оценивающим женским взглядом. Мельком, украдкой. Совершенен как бог! Никаких следов измывательств в виде татуировок, которые она ожидала увидеть. Крепкий, атлетически сложенный мужчина. Напряженные от боли мышцы выступали рельефами древнеримских скульптур. И головокружительный запах мужского тела, с явственным ароматом свежескошенной травы, утренней росы и отчего-то пением жаворонка. По низу ее живота прокатилась горячая протяжная волна. Николь зарделась от нахлынувших непристойных мыслей, и движения ее на какое-то время стали скованными и неловкими. Она старательно избегала мимолетной вероятности коснуться его кожи.
   - Ты веришь в бога? - спросила Николь, обратив внимание на старинный крестик, висящий на груди Эрвина.
   - Верю, - уверенно сказал Эрвин.
   По мере того, как кровотечение останавливалось, рана переставала пульсировать и стягивалась тугой повязкой, он чувствовал себя получше. Во всяком случае, слабость прошла. И не просто прошла... Откуда только силы берутся. Он, не отрываясь, смотрел на девушку.
   Прикусив нижнюю губу, она ответственно старалась сделать все наилучшим образом. Веснушки еще явственнее проступили на сосредоточенном лице, носик чуть заметно шевелился в такт движениям рук. Колеблющиеся на груди кружева платья не открывали ни на йоту больше того, что позволительно. Платье ей шло, но значительно больше пошло бы его отсутствие. Словно в ответ на мысли Эрвина в этот самый момент щеки девушки залил недвусмысленный румянец и сломал стоические намерения парня. Всё, что копилось и росло эти дни, с того самого момента, когда впервые кольнуло симпатией от ее эмоциональной речи в музее, и тщательно забивалось поглубже как нечто непонятное и необычное, бурно завосторжествовало победу. Возбуждение накрыло его с головой. Парень судорожно сжал зубы, но краткий стон сдержать не смог. "Прости", - поспешно сказала Николь, решив, что нечаянно причинила ему боль.
   Мучительно захотелось схватить, сжать ее прямо сейчас, почувствовать ее губы, ее бьющееся тело под своим... Трепетно обнять, покрыть нежными чуть заметными поцелуями ее волосы, тело, послушно упасть к ногам... Такие противоречивые и одинаково неистовые чувства.
   Эрвин задышал глубже, пытаясь совладать с захватившим исступлением. По всей видимости кровопотеря оказалась куда серьезнее, чем он полагал, и от этого он ослабел и перестал владеть собой. Никогда еще чувства к женщине не сносили так головы.
  
   Закончив заматывать рану, Николь, наконец, подняла на него взгляд. Лицо юноши было бледным, а прищуренные глаза смотрели на нее с лихорадочным блеском. Губы напряженно сжались в узкую полоску. "Бедный, как ему должно быть больно. Столько крови потерял, вон какой бледный, как смерть, - пожалела Николь и вспомнила его очевидный страх в самый опасный момент. - Но только настоящий мужчина мог так бояться, но преодолеть себя. Ни за что бы по нему не сказала."
   Под его молчанием ей стало неловко. Вдруг Эрвин протянул здоровую руку и расстегнул заколку, скреплявшую ее волосы в высокий хвост. Дорогая красивая заколка, любовно выбранная в магазине к предстоящему великому вечеру, с металлическим звоном упала на пол. Легкое пламя волос рассыпалось по плечам. Ладонь Эрвина оказалась погребена под этим огнем, и он дрожащей рукой провел от ее шеи по плечам, спине, расчесывая изнутри это волшебство пальцами. Лихорадочный огонь в его глазах стал решительным и жадным.
   Напуганная хищническим взглядом и действиями Николь отпрянула и уперлась спиной в каменную твердость его руки.
   Только сейчас до нее дошло, что она оказалась одна, в чужом доме, наедине с чужим мужчиной. В его власти. Как так получилось? Как завертелось, что она оказалась в такой тривиально-пошлой ситуации? Но он после драки казался таким маленьким, испуганным, но вместе с тем надежным! Все перепуталось в ее голове. А ведь силу этого мальчишки она уже испытала... Надежность обольстителя?! О чем она думала? И никто никогда не догадается, где она. Он конечно ранен, ему и сейчас должно быть больно... Как он может в такой момент думать еще о чем-то... Но дверь заперта - Николь отчетливо вспомнила, что ключ остался лежать в кармане пиджака, пиджак брошен на полу в ванной...
   Ладони Николь уперлись в грудь парня в попытках оттолкнуть. Напрасно. Она ощутила напряженные горячие мышцы, бешенные удары сердца и частое отрывистое дыхание. Словно обжегшись или коснувшись чего-то непристойного, девушка в панике отдернула руки от обнаженного тела. И почувствовала, как пальцы на спине обхватили ее еще крепче.
   У него болит рука. И если сейчас ударить по ней, то он обязательно ее отпустит. А потом бегом в ванную... нет, не успеет! К двери - и колотить в нее ногами и руками - кто-то же должен услышать и хотя бы позвонить в полицию... Что-то она успеет, прежде чем он очухается.
   - Не надо меня бить, Николь, - прошептал Эрвин. - Зачем?
   Девушка снова взглянула ему в лицо - он читает мысли? Парень нервно улыбался, поедая ее взглядом. В ее глазах растерянность, недоумение, паника, страх, стыд, решительность - словно комикс для младенцев: все неприкрыто и искренне.
   - Что тебе нужно? - дрожащим голосом спросила Николь.
   Глупый вопрос. Предсказуемо глупый.
   - Награды, Николь, - выдавил Эрвин, с чувственным рыком проурчавшего тигра. - Я же рисковал жизнью ради тебя. Я спас тебя, твою жизнь и достоинство. Я достоин благодарности?
   Говорить. Надо что-то говорить. Николь слышала, что с насильниками надо говорить, он расслабится в словах, отвлечется, и может появиться шанс. Главное, не спорить, не злить... Но против воли Николь сказала:
   - Достаточно будет простого, искреннего "спасибо".
   - Нет, Николь, мало. Я истекаю кровью, я обессилел, я почти умираю, а ты отделываешься дешевым "спасибом"?!
   - И за спасение моего достоинства ты требуешь расплату моей честью? - спросила девушка, и в ее вибрирующем голосе зазвучали стальные нотки.
   Она еще боялась, очень боялась, но уже была настроена воинственно и решительно. Браво. Эрвин ослабил хватку и выключил сарказм. Спокойно. Так нельзя.
   - Что тебя держит, Николь? - с просительной горечью спросил он. - Я обещаю, что все будет прекрасно. Мы же не дети, какая может быть преграда?
   - Ты мне неприятен, - выпалила Николь, не задумываясь.
   - Неправда. Я знаю, я чувствую, что это не так, - Эрвин провел языком по пересохшим губам. - Николь, я могу изливаться в комплиментах сколько хочешь, я могу обвить тебя словами, как паутиной. Но правда останется одна. Я думаю о тебе постоянно с той встречи в музее. Ты стала моим наваждением, моей страстью, болью, надеждой. Николь, подари мне всего один раз, и я большего не потребую, пока ты не снизойдешь до меня снова. Я буду послушен и верен. Не лишай меня счастья. И Николь, пожалуйста, не смотри на меня так испуганно, я никогда не посмею тронуть тебя против твоей воли. Но не убивай меня... Николь!
   Он повторял ее имя, как молитву.
   - Эрвин, я хочу уйти.
   Парень опустил руки и потеряно глядел в пол. Нельзя сказать, что он успокоился, частое дыхание еще кузнечным мехом вздымало грудь, но сумел взять себя в руки. Он не в силах обидеть ее.
   - Хорошо, я больше не заикнусь об этом, пока ты сама не захочешь, - проговорил он сквозь зубы. - Ты моя богиня, делай со мной, что хочешь. Но знай, что я буду ждать всегда, я буду ежеминутно медленно сгорать, в надежде. И как только ты скажешь "да", я в тот же миг упаду покорно к твоим ногам. И клянусь, ты не пожалеешь об этом.
   - Пожалуйста, дай мне уйти, - жалобно и в то же время решительно сказала Николь.
   Эрвин чуть заметно кивнул, не поднимая глаз. Пошатываясь, он дошел до входной двери и поднял трубку домофона.
   - Закажите такси к подъезду, - дал он распоряжение консьержу.
   Сходил в спальню, выудил из шкафа чистую рубашку и практически такой же пиджак, что валялся на полу в ванной. Всё молча, не глядя на сочувственно следящую за ним Николь. Точными движениями поправил перед зеркалом одежду и прическу. И вот он снова стоял перед девушкой строгий, безупречный и роскошный. И бесстрастный. Лишь наконец проступивший сквозь бледность румянец, придавший ему неземное очарование, и мелко подрагивающие губы, словно продолжающие про себя горячий монолог, говорили о душивших его страстях.
   Николь чувствовала себя страшно виноватой. А ведь он ей нравился. Конечно, это далеко от любви. Просто он сегодня необычайно красив, просто в ней говорит признательность за проведенный вечер, просто ей жаль парня. Однако она принуждала себя вспомнить его поведение во все предыдущие дни и убедить себя в вероятной наигранности его слов. Он несомненно говорил ей вызубренную наизусть, испытанную речь. Но может, она ошибается?...
   - Эрвин, я доберусь сама, - робко сказала Николь.
   Куда он в таком состоянии отправится? Хотя и дома в одиночестве ему тоже, должно быть оставаться тяжко.
   - Нет, - мрачно отрезал Эрвин, - я довезу. Не бойся.
   Когда они спустились вниз, такси уже ждало перед домом.
   Эрвин подошел к консьержу:
   - Пожалуйста, организуйте уборку в моей квартире, - попросил он. - Куртку у двери пусть выкинут.
   - Вы вернетесь, сударь? - спросил консьерж, делая пометки в своих записях.
   - Скорее всего. Часа через полтора все должно быть чисто.
   Консьерж согласно кивнул.
  
  
  
   Напряженно глядя себе под ноги, Николь направилась ко входу в общежитие. Не оглянулась. Провожать Эрвин не стал. Не выходя из такси, он поставил ногу на асфальт - готовый если понадобится прийти на помощь, и убедился, что Николь благополучно достигла убежища и проникла внутрь.
   - Куда дальше? - спросил водитель, когда пассажир снова откинулся на сиденье.
   - Пока вперед, - велел Эрвин.
   Получив чувствительный удар по тщеславию, он не хотел бы теперь оставаться один и всю долгую ночь самовлюбленно тешить себя душевными самокопаниями. Можно подсластить пилюлю, заменив сегодня в постели девушку на более покорную и изощренно готовую к исполнению любых его желаний. Но это то же самое, что вместо опьяняющего фейерверка шампанского выпить стаканчик родниковой воды. Жажду конечно сие утолит, но удовольствие получится сугубо физическое. Хотя и это уже не помешало бы. Рвануть сейчас, или дотянуть до завтра? Уж больно муторно сейчас думать о какой-то другой.
   А ведь всё так неплохо шло. И даже эти придурки встретились кстати. Девушка должна была расчувствоваться от его самоотверженности и сноровки. А уж пожалеть раненого просто была обязана. А она?! Хоть бы погладила в конце концов, хоть бы слово ласковое сказала.
   Эрвин разочарованно сжал кулаки. И тут же отпали сомнения, куда надлежало бы направиться. Долгое время лежавшую без движения левую руку пронзила острая боль. Мышцы онемели и одновременно взрывались резью от малейшего напряжения.
   Но прежде - позвонить. У Эрвина имелся мобильный телефон, но он был такой громоздкий, что таскать его в кармане представлялось затруднительным, и юноша редко брал его с собой. Надо найти телефонный автомат. Впрочем, не надо, у охранников, наверняка должна быть связь. Пусть от их преследования будет хоть какая-нибудь польза.
   - Остановите здесь и подождите, - сказал Эрвин водителю и положил на переднее сиденье деньги за уже пройденный путь.
   Неподалеку стоял ярко освещенный киоск, набитый обычным набором товаров - сладости, напитки, журнальчики. Направляясь к нему, Эрвин краем глаза отметил остановившийся метрах в трех позади его такси темный автомобильчик. Расплатившись с продавцом и положив покупку во внутренний карман куртки, Эрвин подошел к этому автомобилю. Окно передней пассажирской двери с готовностью опустилось.
   - Телефон дайте, позвонить надо, - сухо сказал Эрвин, протягивая руку и даже не удосужившись наклониться и заглянуть внутрь.
   Рука с аппаратом высунулась незамедлительно. Однако взявшийся за телефон юноша почувствовал, что передавать его ему не спешат.
   - Эрвин, с вами действительно все в порядке? - обеспокоенно спросил невидимый владелец высунутой руки.
   - Хватит меня доставать однообразными вопросами. Не ваше дело, - грубо отрезал Эрвин.
   - И наше тоже, сэр, - возразил голос. - Вам не следовало подавать неразумные знаки, а стоило позволить нам разобраться с ними. Особенно, когда обнаружилось оружие. Ваш поступок грозил ранением для вас и неприятностями как для вас, так и для нас.
   - Телефон дай, - поджал губы юноша.
   Рука разжалась, отпуская аппарат. Эрвин отошел на десяток шагов и набрал номер.
   - Добрый вечер, Джеймс. Это Эрвин. - представился он. - Надеюсь, я вас не разбудил?
   - Дожили! Представляется! Я еще узнаю твой голос, сынок, хотя мы и давненько не встречались, - прозвучало в ответ радостное многословие Джеймса Тервола, личного лечащего врача и медицинского консультанта Его Величества короля ХанесемаШ. - Рад тебя слышать. Мы не так давно вернулись и еще не ложились спать. Ты-таки заметил меня сегодня?
   У доктора была специфическая манера произносить слова с ужасающей быстротой. По-отнийски он, иностранец, говорил еще несколько сдержанно, но английские слова вылетали со скоростью пулеметной очереди, складываясь в одну длинную фразу.
   - Заметил? Где, док? - удивился Эрвин.
   - Я видел тебя сегодня на концерте и был несказанно удивлен. Мне казалось, это несколько не твой стиль. Но поскольку ты был не один и не в ложе, я не стал навязывать свое общество и высказывать свои радость и удивление. Решил, что ты не горишь желанием общаться.
   - Вы необыкновенно тактичны, господин доктор, - поддел Эрвин. - Но я тебя не видел, иначе непременно бы подошел.
   - Значит моя деликатность оказалась неуместной. Но если не горячее желание обсудить прошедший концерт, то что тогда заставило тебя позвонить в столь неурочный час?
   - Горячее желание увидеться-таки сегодня, Джеймс, - передразнил доктора Эрвин.
   Неизменный в любой жизненной ситуации оптимизм доктора ощутимо передавался даже по телефонным проводам. Слыша его искреннюю радость, невозможно было ею не заразиться.
   - Конечно, приезжай, сынок. Я всегда рад тебе, - горячо заверил Джеймс Тервол.
   - Буду минут через двадцать, - сказал Эрвин и отключил трубку.
   Юноша молча сунул телефонную трубку во все еще раскрытое окно машины и вернулся в такси.
   - Частный район Наволы, - велел он водителю.
   Некоторое время ехали молча, но наконец таксист не выдержал.
   - Мне кажется, эта машина преследует нас, - произнес он, заглядывая в зеркало заднего вида.
   - Да, - резко сказал Эрвин. - Не обращайте на них внимания.
   Успокоившись на этот счет, таксист все же высказал удивление:
   - Но если они все равно едут за нами, не проще ли было бы тебе, парень, ехать с ними? Во всяком случае, дешевле.
   - Там нет места, - отрезал Эрвин.
   Водитель недоумевающе еще раз взглянул на неотвязно двигавшийся следом автомобиль - мелькающий свет уличных фонарей выхватывал в нем две головы - и обиженный резкостью пассажира замолчал на весь оставшийся путь.
   Дом доктора Джеймса Тервола и прилегающий к нему сад окружал ажурный в полчеловеческого роста заборчик из светлого древянного штакетника. Эрвин легко открыл никогда незапираемую калитку. Фосфорецирующие фонарики выхватывали из темноты только плитки, которыми была выстлан дорожка, и не проникали вглубь сада. Но Эрвин был здесь не впервые и, даже не видя окружающего, вполне мог себе его представить.
   Жилище доктора было совсем не такое большое, как можно было бы ожидать, учитывая значимость его персоны. Обычный для этого респектабельного, но не кичливого своим богатством частного жилого района на окраине столицы дом. Выложенная светлыми кирпичиками двухэтажная постройка была окружена любовно обихоженным цветочным садом. Высокие стеклянные двери на другой стороне дома, как знал Эрвин, выходят через широкую терассу на ровный газон, усаженный по периметру плодовыми деревьями и кустами различных ягод. Сад - и цветочный и плодово-ягодный - был страстью хозяйки дома и изобиловал не столько ассортиментом и правильными пропорциями, сколько любовью. В середины весны до самой поздней осени здесь царило непричесанное буйство красок и запахов.
   Когда юноша миновал уже большую часть пути, над входном в дом ярко вспыхнул фонарь, заставляя зажмуриться, и гостеприимно распахнулась дверь. В лучах электрического света возникла невысокая стройная женщина в вечернем платье нежно-жемчужного цвета и накинутой на плечи меховой накидке.
   - Я услышала звук отъехавшей машины, - сказала женщина в темноту сада; вряд ли она могла что-то видеть, находясь на ярком свету, но ее уверенный голос был гостеприимно весел. - Здравствуй и заходи, гость нежданный.
   - Доброй ночи, миссис Тервол, - поздоровался Эрвин, поднимаясь на невысокое крыльцо.
   Оба засмеялись получившейся необычной для приветствия фразе. Привстав на цыпочки (даже невысокому Эрвину она была чуть выше плеча, что уж говорить о ее великане-муже), женщина легко коснулась губами щеки юноши и подтолкнула его в дом.
   Отделанный светлым натуральным деревом холл сразу объял уютом. Эрвину всегда казалось, что этот дом сверху донизу пронизан мягким светом счастливого семейного очага. Сам доктор, несмотря на то, что по долгу службы, ему чаще прочих приходилось сталкиваться с горестями и болью, с цинизмом и бюрократией, поражал своим легким и оптимистичным взглядом на жизнь. Его обворожительная супруга, миловидная блондинка с голубыми глазами, маленькой пчелкой жизнерадостно следовала за своим мужем, обеспечивая ему надежный крепкий тыл. Наверно это и давало силы Джеймсу Терволу со стойким жизнелюбием относиться к ударам судьбы.
   С лестницы, ведущей вдоль правой стены дома на второй этаж, с частым шлепаньем босых ног по деревянным воздушным ступеням скатился еще один звонко смеющийся клубочек.
   - Эрвин! - ликующе воскликнуло маленькое создание, окутанное облаком длинных волос пшеничного цвета, и тут же обрушило суровые претензии: - Почему ты так долго у нас не появлялся?
   Шестилетняя дочь супругов Терволов Кейт остановилась на последней ступеньке и, сердито надув губки и топнув босой ножкой, оглядела гостя оценивающим взглядом.
   - Какой ты сегодня красивый, - отметила девочка.
   То что ее мама была в вечернем платье, Кейт воспринимала как должное, а вот приглаженного Эрвина, от которого сейчас за версту несло официальностью и респектабельностью, ей доводилось видеть нечасто. Если быть точной, то наверно не больше двух раз на ее памяти, когда родители брали ее с собой: один раз дело было на ежегодном параде в королевском дворце, где она долго стояла и смотрела на бестолково марширующих солдатиков, и второй на открытие чего-то там у папы на работе. Впечатления от этих взрослых церемоний у непоседливой девочки остались не самые радужные.
   Только Эрвин хотел высказать благодарность за столь лестную оценку своего внешнего вида, как Кейт с детской бесцеремонностью добавила поварешку дегтя.
   - Ты мне такой совершенно не нравишься, - безапелляционно заявила девочка и для пущей убедительности даже зажмурила глазки, с нажимом произнося "совершенно". - Такой ты страшно серьезный и играть со мной не будешь.
   - Кейт! - всплеснула руками миссис Тервол, а Эрвин, запрокинув голову, засмеялся.
   Дурное настроение в этом доме таяло как снег летним днем.
   Вот только рука болела все сильнее. Эрвин старался держать ее в кармане и поменьше беспокоить, но даже в неподвижном состоянии она продолжала ныть, а пальцы уже отказывались повиноваться. На лбу выступили капельки пота. Но он облизнул губы, присел перед девочкой на корточки и, слегка скривившись от кольнувшей боли, достал из-за пазухи большую шоколадку, купленную им в киоске и уже успевшую слегка подтаять от тепла его тела.
   - Прости, что так долго не наведывался, - сказал Эрвин. - Надеюсь, ты была послушной девочкой и заслужила сладости?
   Малышка спрятала руки за спину и сморщила маленький носик.
   - Не очень-то мне нужны твои подарки, - снова пробурчала Кейт, а ее мать ужасе от таких слов прикрыла себе рот ладонью. - Лучше бы ты сам приходил почаще. А если бы я была послушной, то сейчас бы спала и тебя бы не увидела.
   Принимая справедливость произнесенных претензий, Эрвин вложил шоколад в маленькую ручонку.
   - А почему юная леди все еще не спит? - спросил Эрвин.
   - Потому что мы с Ивонн лишь полчаса назад вернулись домой - заезжали поужинать, - ответил за дочь появившйся в холе доктор Тервол, сияющий от удачного вечера и прихода гостя, - а эта маленькая особа почему-то вбила себе в головку, что должна дождаться нас и непременно сообщить, что в том яйце, из которого няня ей пыталась приготовить ужин, было вместо одного - целых два желтка. Эта несчастная недоделанная яичница до сих пор дожидается нас на кухне. Няне так и не удалось уговорить Кейт ни съесть ее, ни улечься спать до нашего прихода. Завидное упорство.
   - Такое событие несомненно не могло ждать до завтра, - сказал Эрвин. - Зная твой богатырский аппетит, Джеймс, я уверен за ночь ты съел бы яичицу и так и не узнал бы что она была волшебная... Здравствуй, док, извини еще раз за позднее вторжение.
   Разговаривая, Эрвин поднялся на ноги и приветственно кивнул хозяину дома. Улыбка сошла с лица доктора, едва он быстро окинул Эрвина с ног до головы профессионально проницательным взглядом.
   - Что с тобой? - обеспокоенно спросил он.
   Миссис Тервол только сейчас заметила болезненную бледность юноши и заторможенность его движений.
   - Мне нужна твоя помощь, доктор, - сказал Эрвин.
   - Пойдем в кабинет, - деловито сказал Джеймс Тервол.
   - Ты уже уходишь? - обиделась Кейт.
   Эрвин наклонился к самому уху девочки и секретно зашептал.
   - Кейт, я очень сильно ударился рукой, мне больно и я не могу с тобой играть. Но твой папа настоящий волшебник, ты же знаешь, он меня быстро-быстро вылечит, и я покажу тебе одну очень интересную игру.
   - Меня сейчас погонят спать, - сказала Кейт таинственным шепотом, чудесно слышимым всем в холле, и насупилась.
   - Если твои родители не будут против, я останусь у вас ночевать, - тихо доверительно продолжил юноша. - И если юная леди не спит до обеда, то мы обязательно вместе позавтракаем, а может и поиграть успеем. Но ты обязательно должна поскорее пойти в кроватку, чтобы не проспать. Договорились?
   Девочка несколько раз энергично кивнула головой, молча развернулась и быстро пошлепала наверх в свою спальню.
   - Ты волшебник, Эрвин, - улыбнулся Джеймс, глядя вслед девочке.
   - То же самое я сказал ей сейчас про тебя, док, - сказал Эрвин. - Идем.
   Ивонн, проводив мужчин взглядом, последовала за дочерью наверх, чтобы продолжить помогать ей укладываться. Да и самой уже очень хотелось освободится от красивого, но сковывающего вечернего наряда.
   В небольшой комнатке, прилегающей к рабочему кабинету и служащей при необходимости полноценным медицинским кабинетом, доктор Тервол скинул выходной пиджак и галстук, засучил рукава рубашки и принялся аккуратно разматывать повязку на руке Эрвина.
   - Шустер же ты, парень, - бормотал доктор, ловко и одновременно нежно орудуя пальцами. - Еще три часа назад я лицезрел тебя полного сил и здоровья. Где тебя опять угораздило?
   - Было дело, - сказал Эрвин и зашипел сквозь стиснутые зубы, когда дело дошло до уже успевшей присохнуть части.
   - Тихо-тихо-тихо, - зачастил доктор. - Сейчас уже всё. Повязка наложена совсем не профессионально, - пояснил он. - Тебе следовало сразу обратиться в медицинское учреждение. Плохо наложенная повязка может вместо пользы принести еще более серьезный вред. Где ты нашел эту тряпку? Сомневаюсь, что ты хотя бы продезинфицировал ее. Знаешь, у меня в молодости был в практике один случай, когда такая мелочь чуть было не убила человека, получившего вполне безобидную рану...
   Доктор, сам не вникая в суть своих слов, с сосредоточенным видом нес околесицу, основной целью которой было отвлечь пациента от зацикливании на боли и сути процедуры. Эрвин не прислушивался. Наконец, рана была обнажена. Многословие доктора поугасло, речь стала деловито лаконичной. Всесторонне рассмотрев распухшую руку, Джеймс констатировал:
   - Глубоко, но не представляет опасности. Красивая. Ничего важного не задето. Скользнуло на излете. Мышцы тебя спасли. Края ровные, чистые. Но их следовало бы стянуть и зашить.
   Эрвин, переводя дыхание, кивнул. Голова неожиданно закружилась, он чуть было не упал со стула и, опершись здоровой рукой о край стола, удержал себя в сидячем положении. Доктор поспешно сунул ему под нос какую-то резко пахнущую гадость, помог перебраться на медицинское кресло, зафиксировал руку, вколол анестезирующий укол и, в ожидании пока лекарство подействует, занялся подготовкой необходимых инструментов.
   Эрвин вяло следил за его отработанными действиями. Нельзя сказать, что юноша был таким уж привычным к ранам и боли. Получаемые в свое время от опекуна, имеющего достаточно тяжелую руку, затрещины и выволочки ни в какое сравнение не шли с ударами, растяжениями и вывихами, заработанными во время тренировок. Но правитель страны уже давно отказался от физических методов воспитания, убедившись в полной их нерациональности. Спортивные травмы тоже не были страшно болезненными и невыносимыми. Драки, в которые неугомонный парнишка с завидным постоянством влипал во время своих прогулок по городу, обыкновенно заканчивались, не успев и начаться. Его внушительная подготовка чаще не оставляла сопернику шанса. Так бы несомненно случилось и на этот раз, не будь рядом этих чертовых телохранителей. Вид же воспаленной раны, как бы ни ратовал доктор за ее красоту, к испытываемой боли добавлял накатывающе волнами омерзительное чувство тошноты и слабость.
   Наконец обезболивающее начало работать, и юноша обрел желание продолжать беседу.
   - Джеймс, ты можешь не сообщать государю о том, что со мной случилось? - спросил он.
   Доктор Тервол прервал свою трудовую деятельность и удивился:
   - Какой смысл? Рано или поздно он все равно узнает. Тем более, что это не впервые. С чего вдруг такая предосторожность?
   Эрвин досадливо поджал губы и отвернулся. Но помолчав, пояснил:
   - Мой заботливый опекун приставил ко мне телохранителей, - сообщил он.
   - На первый взгляд весьма разумное решение, но я так вижу - недостаточное, - усмехнулся доктор Тервол. - Уберечь тебя можно, наверно, лишь заперев в клетке.
   - Да уж, - согласился Эрвин. - Будь я один, когда это случилось, лишь я один и получил бы головомойку. А может и вовсе бы пронесло. Теперь же скорее не этим орлам предстоит меня защищать, а мне отмазывать их. Когда Его Величество узнает о моем ранении, они все дружно полетят со службы. В лучшем случае.
   - А что говорят на это сами твои телохранители? - спросил доктор.
   - А они не в курсе того, чем закончился для меня вечер, - довольно засмеялся Эрвин.
   - Это как так?
   - Я уложил этого придурка, а то что он успел задеть меня они и не заметили.
   Джеймс Тервол глубоко вздохнул, высказывая свое осуждение, и задумался. Он стоял, растопырив стерильные ладони, и придирчиво анализировал рану на взгляд.
   - За три недели она не заживет, - сказал он с глубоким сомнением в голосе.
   - Ну может хоть затянется? Скажу, что поцарапался, перелезая через забор, - иронично предположил Эрвин.
   - Следы от швов останутся, - сказал доктор.
   - Следы останутся, - кивнул Эрвин. - Ладно, шей, там видно будет. Может, не заметит.
   - Специально я ничего не стану говорить Его Величеству, - решил наконец доктор Тервол. - Если ж он узнает и задаст прямой вопрос, извини, Эрвин, я расколюсь. Но постараюсь держаться до последнего, ты уж выкручивайся сам. Пойдет?
   Эрвин кивнул головой, соглашаясь. Он и сам прекрасно понимал, что играть в подобные игры с королем было не только глупо, но и жизненно опасно. По иронии судьбы из всех втягиваемых вольно и невольно им в свои проблемы, меньше всего опасностей всегда грозило именно ему самому. Прочие оставались заложниками королевского настроения и первой реакции государя на случившееся. Самое умное было сейчас сделать так, чтобы когда государь увидит воочию результаты, все к тому времени казалось бы недостойным королевского внимания, несущественным и несерьезным, случившимся десятилетие назад.
   Повернув голову набок, Эрвин наблюдал за отточенными и быстрыми движениями пальцев доктора. Несмотря на то, что последние годы доктор Джеймс Тервол будучи руководителем реабилитационного центра и куратором ряда клиник чаще в ежедневной работе использовал свои организаторские способности, но главный рабочий инструмент хирурга - руки - не забыли навыков. Он работал с истосковавшимся упоением и что-то тихо напевал себе под нос. В какой-то момент бросив взгляд на пациента, он с улыбкой поинтересовался:
   - Голова не кружится? Может лучше отвернешься?
   - Нет, все нормально, - заверил Эрвин. - Это я сначала от расслабухи развинтился.
   - Эрвин, что за выражения? - деланно расширив глаза возмутился Джеймс. - Кстати, что за девушка с тобой сегодня была? Весьма необычная и не очень походит на светскую даму.
   - Так, очередная приятная знакомая. Студентка университета.
   Джеймс Тервол нахмурился.
   - Мне кажется ты становишься все более распущенным и неразборчивым в своих отношениях с женщинами, сынок. Менять девушек с такой частотой и легкостью - недостойно истинного мужчины. Тебе всего семнадцать лет, а сколько женщин уже было у тебя? И осталась ли во дворце хоть одна, не удостоенная твоим вниманием?
   - Прости, док, ты никогда не говорил мне, что истинный мужчина должен вести скрупулезный подсчет своим связям. Но раз ты считаешь нужным, отныне я стану более прилежен с учетом.
   Эрвин смотрел на доктора с выражением почтительного внимания и послушания на лице, но в глазах бегали озорные бесенята.
   - Прекрати, - взвинтился Джеймс Тервол. - Во главе отношений мужчины и женщины должна стоять любовь, чувства, а не стремление к плотским радостям. Ты обкрадываешь себя, лишь поверхностно пробегаясь по отношениям. Откусывая верхушечки, ты рискуешь никогда не познать настоящей любви.
   Доктор приподнял инструменты, останавливая работу. Хоть он и вполне доверял твердости своих рук, да и работа не требовала большой точности, но продолжать работать в раздраженном состоянии он себе на позволял.
   По мнению Джеймса Эрвин был слишком рано и безжалостно втянут во взрослую жизнь, нравственно и психологически совершенно неподготовленным. Доктор Тервол не смел вмешиваться и противостоять весьма специфическим методам воспитания короля ХанесемаШ, но исподволь настойчиво пытался прививать мальчику иные ценности, сдерживать его безудержные и безнаказанные выходки, показывать иной взгляд на жизнь и человеческие отношения, особенно стараясь нивелировать как казалось Джеймсу недопустимо потребительское отношение к женскому полу. К сожалению, он прекрасно понимал, что его авторитет ни в какую не сравнится с влиянием на Эрвина Его Величества короля Отнии, на которого парнишка готов был ежечасно молиться как на бога во плоти.
   - Джеймс, я никогда не сближаюсь с женщиной, не испытывая к ней чувств. Я всегда приступаю и заканчиваю дело с любовью, - наставительно сказал Эрвин.
   - Любовью?! Мальчишка! Что ты знаешь о настоящей любви? А если будешь так вести себя и дальше, то никогда и не узнаешь, и потеряешь невосполнимую часть жизни. Любовь должна идти от сердца, а не от, прости меня, мужского достоинства.
   - И что же мне теперь в ожидании этой "любви" гнить в одиночестве? - спросил Эрвин с саркастическим смешком. - Так и пропустить ее можно, если не пробовать, а бежать или запереться в монастыре.
   - Господи, какое одиночество, о чем ты говоришь? Это не гнить, это копить, бережно хранить чувства, не расплескивая их по пустякам. А любовь она обязательно придет и сторицей отплатит за всё время ее ожидания.
   - И получится такая счастливая самодостаточная семья, как твоя Джеймс? - вдруг непоследовательно спросил Эрвин.
   - Да, Эрвин, иметь любимую семью - это важно. Это стабильный надежный тыл за спиной, это основа и цель жизни, - сказал доктор, даже не заметив, как разговор был направлен в несколько иное русло.
   Губы юноши дернулись выдать очередной злорадный комментарий, но тут же сжались. Он с равнодушным спокойствием потянулся в кресле, меняя застоявшуюся позу.
   - Господин доктор, наркоз перестает действовать. Может завершите свою работу? - холодно сказал Эрвин, обращаясь к противоположной стене.
   Джеймс Тервол побуравил его негодующим взглядом, но лицезрев полное безучастие, вздохнул и продолжил портновско-хирургическое целительство в полнейшем молчании. Наконец все было закончено, и он помог пациенту надеть вынутую из шкафа свою личную футболку - стерильно чистую. На Эрвине она сидела как наряд новоиспеченного накрахмаленного привидения, зато должна была заменить ночное одеяние.
   - Когда наркоз полностью отойдет, будет плоховато, - сухо предупредил доктор. - Ивонн подготовила твою комнату. Надеюсь, ты не намерен куда-то еще податься на ночь глядя?
   - Спасибо, Джеймс. С удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством. Позвони во дворец, скажи, что я остался ночевать у тебя.
   Доктор, всем своим видом выражая незаслуженную обиду, молча кивнул и резкими движениями принялся наводить порядок в своей домашней операционной. Провожать гостя он не стал - сам разберется, не впервой.
   Добравшись до знакомой комнаты, Эрвин обнаружил ожидающий его на столе ужин, заботливо накрытый салфеткой, теплый и ароматный. Не яичница. С удовольствием прикончив все в один присест, он едва успел дотащить себя до кровати и отключился.
   Но проснулся уже через час. Наркоз отошел, и предплечье ныло, словно кто-то методично мял натруженные мышцы. Рука, казалось, требовала постоянной смены положения, но от движений ноющая боль превращалась в резкую. Следовало убедить голову переключиться на что-то постороннее и постараться забыться. Особых усилий для этого прилагать не пришлось, образ рыжеволосой феи всплыл сам собой. Рука прекратила жалобно ныть, вспоминая случайные прикосновения прохладных девичьих пальцев к горящей вокруг раны обнаженной коже. А ощущение прижатых к груди ладошек заставили приятно сжаться все остальные органы. Вопреки опасениям юноши, в эти волнующие мысли не закралось ни толики былой обиды от попранного мужского самолюбия. Он даже довольно улыбнулся, вспомнив полное испуганной решимости лицо девушки, когда она недвусмысленно послала его ко всем чертям.
   И опять погрузился в сон.
   В следующий раз, заставив вдруг резко встрепенуться, разбудило ощущение чужого присутствия в комнате. Послышался слабый шорох.
   - Ну и кому я понадобился? - сонно спросил Эрвин темноту.
   Из-за стоявшего у двери невысокого комода отделился маленький силуэт.
   - Ты точно не уехал? - спросил детский голосок.
   - Кейт? - удивился Эрвин.
   - Папа вылечил тебя? - снова спросила Кейт, бесцеремонно забираясь к нему под одеяло и потянув к себе единственную подушку.
   - Не совсем, но уже намного лучше, - сказал Эрвин, покорно позволяя девочке отпихнуть себя в самый угол кровати, уступая во владение практически всю площадь подушки и лишь оберегая руку от особо ретивых движений. - А что скажет мама, когда утром не обнаружит тебя в комнате?
   - А куда я денусь из дома? Позовет, я откликнусь, - философски заметила юная особа.
   Эрвин тихо засмеялся. Девочка свернулась калачиком, выставив острые коленки, и засопела. Уже почти из объятий сна Эрвина выдернул голосок, бодрый как только что после освежающего душа:
   - Эрвин, может ты все-таки мой брат? Ну может не полностью, а знаешь как у Милли и Ротса, что живут через дом от нас: у них мама одна, а папы разные. Так бывает, - блестящие в лунном свете глазки смотрели с надеждой.
   - Бывает, - согласился Эрвин. - Но, нет, Кейт, я тебе никто. А почему ты об этом подумала?
   - Мой папа часто зовет тебя "сынок"...
   Эрвин ухмыльнулся, вспомнив последние отцовские морализирования доктора.
   - Это лишь ласковое обращение, Кейт. Он просто хорошо ко мне относится и, изображая из себя родителя, любит меня повоспитывать...
   - Он тебя любит, - задумчиво поправила Кейт. - И он добрый и веселый. А твой король холодный и злой. Он обижает тебя?
   - Ну я тоже не сахар, - сказал юноша. - Бывает, он крут, но ровно настолько, насколько я заслуживаю.
   Эрвин не опускался в разговорах с малышкой Кейт до привычного взрослым сюсюканья. Может кроха и не все понимала умом из сказанного, но суть ее детская душа выхватывала безошибочно.
   - Это потому что ты ему не родной, - сказала Кейт. - Мне мама читала в книжках и объясняла, что не все взрослые умеют любить детей. Особенно чужих, - Кейт порывисто развернулась, и Эрвин поспешил выставить правую ладонь, защищая руку - отодвигаться было уже некуда. - Вот было бы здорово, если бы мои родители взяли тебя к себе, когда ты был маленьким. Папа как-то сказал, что он хотел это сделать, но король ему не позволил.
   "Скоро у его величества короля ХанесемаШ появится законный, долгожданный наследник," - подумал Эрвин. И тогда уж ему придется в полной мере насладиться судьбой... даже не пасынка, а... а кем он тогда станет? Юридически через полгода их жизни и вовсе перестанут быть связанными. Предстоящая свобода и радовала, и пугала. Будет ли государь рад избавиться от вечно создающего проблемы юнца? Из ранга королевского воспитанника перейти в должность придворного слуги, лакея? Лучше уж зарыться в поместье и картошку сажать! А кем еще способен быть неопытный мальчишка при особе правителя? Он понимал, что выращивается королем ХанесемомШ для каких-то своих непонятных планов. Но это не особо трогало, покуда был уверен в искренней безусловной его любви. А такие вещи он чувствовал безошибочно. Любовью он дышал, он поглощал ее как иссушенный путник родниковую влагу, впитывал ее каждой клеточкой тела словно солнечный свет, и, потеряв, находиться дальше при государе он не сможет. Просто засохнет, распадется и умрет. Но где ему тягаться! Что он сможет противопоставить любви к родному ребенку?!
   - И здесь я тоже не был бы родным, - вслух заметил Эрвин, как в продолжение своих мыслей и в ответ на слова Кейт.
   - Мой папа не стал бы тебя обижать, честное слово, - горячо заверила девочка. - Даже когда я очень плохо себя веду, папа только смеется и говорит, что он все равно меня очень любит. Мама может иногда шлепнуть... Но тебя бы не стала.
   Эрвин с ласковой улыбкой слушал разглагольствования крохотного философа.
   - У тебя замечательные родители, Кейт, - мягко прервал он девочку. - Но вряд ли твой отец и ныне горит энтузиазмом взвалить меня на свою шею. Да и я вполне доволен тем, что имею. Давай спать, Кейт. Хотел бы я иметь такую сестренку.Ты все равно мне как родная, даже если и родители у нас разные.
   - Но тогда ты жил бы с нами, - пробормотала Кейт и неожиданно заснула так мгновенно, как умеют это делать только маленькие дети.
   Эрвин укрылся оставленными ему крошечными излишками одеяла.
  
   Раннее утреннее солнышко защекотало закрытые веки, проникло глубже, заставив проснуться. Эрвин сперва отвернулся и только тогда открыл глаза. Девочка лежала рядом, закутавшись в одеяло как гусеница в кокон. Словно почувствовав его взгляд, Кейт приоткрыла один глаз, широко улыбнулась и снова зажмурилась от слепящих солнечных лучей. Выдержав еще не больше одной минуты, Кейт потерла кулачками глазки, потянулась и уселась на кровати, продолжая единолично кутаться в одеяло.Но тут же обнаружила свой захватнический поступок.
   - Ты замерз? - озабоченным тоном маленькой женщины спросила девочка и начала разворачивать свой кокон.
   - Нет, - сказал Эрвин, останавливая ее.
   Кейт дотронулась ладошкой до его шеи - мама всегда так проверяла, не замерзла ли дочь на улице. Потом, придирчиво нахмурившись, обследовала взглядом юношу. Вдруг глазки ее расширились.
   - Что это? - пораженным шепотом спросила она.
   Эрвин недоумевающе проследовал за ее взглядом по надетой на него футболке отца Кейт, ниже и еще ниже... Его глазам открылось обычное утреннее возбужденное мужское безобразие, прикрытое лишь обтягивающим нижним бельем. Он, лукаво прикусив губу, сказал нарочито серьезным учительским тоном:
   - Ну понимаешь, Кейт, мужчины и женщины устроены там немного по-разному. И иногда это особенно заметно.
   - Да? Покажешь? - с живейшим интересом спросила девочка и придвинулась поближе.
   Эрвин прищурился. Благовоспитанное семейство умудрилось шесть лет воспитывать свое чадо в целомудренном неведении. Не пришло ли время положить этому конец? Это была бы изумительная возможность отомстить Джеймсу за его смертельно доставшие нравственные проповеди. Вряд ли сексуальный ликбез, проведенный Эрвином со всеми интересующими девочку подробностями и демонстрациями, покажется этому пуританину... скажем так: культурно - прилично-своевременным. Подложенная свинья будет грандиозной. Фантазии не хватит представить его звериное родительское бешенство, при том что оно будет запоздалым и абсолютно бесполезным. И уж точно надолго отстанет с нотациями.
   - Кейт, - обратился он девочке и та с готовностью навострила уши, - твой папа в отличие от меня считает, что есть такие вещи, которые не принято обсуждать между мальчиками и девочками. Будет лучше, если ты задашь эти вопросы маме.
   - А она знает? - разочарованно спросила Кейт.
   - Без сомнения, - заверил Эрвин. - А сейчас беги-ка ты лучше в свою комнату. Будем одеваться, мыться и скоро встретимся за завтраком.
   Девочка неохотно сползла с кровати, до последнего момента не отводя глаз от приоткрывшейся ей новой тайны, и упорхнула.
   Порывшись в комоде, где хранилось некоторое количество его вещей, несмотря на то, что в последний год Эрвин становился в этом доме все более редким гостем, юноша вытащил черные штаны, многослойную трикотажную кофту серо-зеленого цвета с непонятными абстрактными рисунками и темную спортивную кофту на молнии. В нижнем ящике обнаружил кроссовки. Неуклюже орудуя в основном одной рукой, он умылся, натянул все на себя и спустился вниз.
   Слегка опухшая со сна, мягкая и домашняя Ивонн встретила юношу солнечной улыбкой. Довольная Кейт уже сидела на своем месте за столом и в нетерпении махала ногами. Утренний туалет она по всей видимости совершала самостоятельно - из под домашнего сарафанчика неравномерно выглядывал воротничок кофточки, терпения причесать длинные пушистые волосы у нее хватило только на половину головы. Интересно, Ивонн в курсе, где провела ночь ее малолетняя дочка?
   У плиты заканчивала готовить завтрак полноватая высокая женщина с суровым неприступным лицом. Она являлась в дом к супругам Терволам в течение последних шести лет почти каждое раннее утро и оставалась насколько необходимо (из чего следовало, что она была одинокой), помогая Ивонн вести хозяйство и присматривать за непоседой Кейт. Ее суровый вид уже давно не мог обмануть никого из семейства доктора - женщина она была заботливая, послушная и исполнительная. Разве что излишне молчаливая, что впрочем полностью перекрывалось безудержным многословием прочих домочадцев. Но вот колючего и непредсказуемого Эрвина она всегда недолюбливала, и во время его визитов старалась по возможности находить работу в удаленной от него части дома, не понимая и не одобряя привязанности к нему ее хозяев. Единственной причиной, оправдывающей такое состояние вещей, ей казалось то, что доктор и его супруга вероятно возлагают определенные надежды на то, что этот юноша займет видное общественное положение в будущем и близкие отношения с ним окажутся отнюдь небесполезными. Кейт же конечно, как любому ребенку, льстило внимание более старшего по возрасту и восхищала та полная отдача, с которой он погружался в их совместные игры - чаще всего возмутительно шумные и темпераментные. Но женщина никогда не позволяла себе высказать вслух недовольство и была уверена, что ведет себя с молодым человеком исключительно корректно, поддерживая действия хозяев, и о ее действительном мнении никто не догадывается. Ей и голову не могло прийти, что на мистическом уровне подсознания чувствующий отношение людей к себе, как бы тщательно они не скрывались, Эрвин с первых дней втихомолку следит за ее наивными потугами казаться благосклонной и порой нарочно изводит женщину безобидными, но болезненными шутками и каверзами. Впрочем впоследствии, насладившись результатом, неизменно ее задабривая.
   Пока еда поспевала, Ивонн встала за спиной дочери и, наводя порядок на голове беспрерывно егозящей Кейт, выспрашивала мнение Эрвина о вчерашнем концерте. Причину ночного визита юноши она от мужа в общих чертах узнала, но выспрашивать подробности не стала, и теперь ограничилась сугубо физиологическим интересом к его самочувствию. Захочет - сам посвятит в подробности.
   Спустился к столу Джеймс, благоухая чистотой и утренним парфюмом.
   Завтрак прошел в легкой беседе. Такой, о подробностях которой не вспомнишь через пару часов, но которая с утра дает заряд хорошего настроения на весь день, каким бы тяжелым он ни оказался.
   Правда, скоро Кейт основательно обиделась. Она выяснила, что сразу после завтрака отец намерен, не слушая никаких отговорок, осмотреть рану Эрвина и убедиться в правдивости его слов о великолепном самочувствии. А после этого у юноши уже не останется времени на игры с ней. В заверения, что он обязательно объявится в скором будущем, верилось уже с трудом.
   Покидая этот гостеприимный дом, Эрвин вспомнил, что и в своем собственном уже не был месяца три. Бывшая нянюшка, названивая по надуманно деловым поводам, неизменно робко интересовалась планами приезда драгоценного хозяина, но он так же настойчиво отговаривался отсутствием времени. А следовало бы почаще посещать эти два места - дом и семейство Терволов, подновляя иммунитет к дворцовым и политическим передрягам. Доколе правителя Отнии нет во дворце, ему в принципе тоже нет нужды находиться там без дела. Решено - если не исполнятся мечты и лелеемые намерения, то ночевать он эти дни будет отправляться в поместье. Ничего, что по утрам далековато добираться до города, зато тишина, покой и нежное внимание Ханны смогут залечить душевные раны, а волшебные мази доктора - физические.
   Доктор Джеймс Тервол проводил юношу до калитки, у которой ждало очередное вызванное такси. Телохранителей в пределах видимости не наблюдалось. Ловко прячутся. Эрвин представил себе вооруженных до зубов мужиков, залегших сейчас, например, вон в той канаве, или с нацеленным на него биноклем засевших в ветвях вечнозеленых елей. Бред какой!
   Эрвин повернулся к Джеймсу, чтобы попрощаться.
   - Если ты можешь подождать еще немного, мы могли бы поехать вместе. Я бы сам довез тебя до города, - предложил доктор Тервол, устремив на юношу сосредоточенный взгляд.
   - Ну уж нет! Нет у меня ни минутки лишней, - с насмешкой ответил Эрвин.
   Оказаться снова в запертом помещении с Джеймсом ему совсем не улыбалось.
   Судя по виду доктор за ночь не остыл, по-прежнему считает его поведение неразумным и раздражен безрезультативностью своих нравоучений. Набравшись слов и выдержки за ночь и за завтрак, Джеймс с большим удовольствием продолжит вразумлять непутевого отрока. Увы, даже сбежав сейчас, надолго отделаться Эрвину не удастся, Джеймс без сомнения твердо намерен возобновить беседу при первом же удобном случае, и даже в отсутствие такового.
   Оценив все эти отраженные на лице Джеймса мысли и эмоции, Эрвин не удержался от желания на прощание немного сбить с него напыщенность.
   - Джеймс, - сказал Эрвин, вдруг озабоченно нахмурившись, - к вопросу о воспитании чувств противоположных полов...
   Доктор Тервол вознес в душе хвалу господу за свою красноречивость - неужели его речь хоть что-то затронула в парнишке? Одно только то, что он первым начал разговор о чувствах - это уже существенный прогресс. Увы, годы общения с Эрвином так и не приучили искреннего до наивности доктора к постоянному ожиданию подвоха.
   - Кейт приходила ко мне сегодня с вопросами о физиологических различиях мужчин и женщин. И весьма живо требовала наглядной демонстрации подробностей. Как же ты упустил такое? Я не мог не прореагировать...
   Словно обухом по голове. В глазах у Джеймса на миг потемнело, лицо приобрело покойницкий оттенок, оживленный красными пятнами. Он схватил Эрвина за отвороты.
   - Что ты ей наговорил, испорченный мальчишка? - завопил Джеймс, и слезы от гнева и ужаса выступили в глубине его глаз. Его маленькое лучезарное солнышко, его обожаемая кроха, его тщательно оберегаемый от всех жизненных нечистот ангел! Если этот беспутный юнец и правда... прореагировал - какая травма нанесена неокрепшей детской психике! С какими чувствами вступит она со временем во взрослые отношения! Навсегда останется грязный след в жизни чистого ангела!
   Эрвин немного помолчал, выжидая, когда стадия заморозки от ужаса доктора перейдет в стадию закипания от гнева. Потребовалось не более полуминуты. Следующим этапом стало бы рукоприкладство.
   - Я посоветовал ей с такими вещами обращаться к маме, - бесстрастно сказал Эрвин.
   - Да ты... - доктор не мог подобрать подходящих слов и приготовился душу вытрясти из этого малолетнего садиста.
   - На помощь! - вдруг крикнул Эрвин.
   Ни один из них не успел заметить, откуда выпрыгнули добры молодцы, но через мгновение Джеймс уже мог видеть только свои собственные ботинки, а заломленные руки его прижимались к позвоночнику.
   Юноша демонстративно поправил высвобожденную одежду и пошел к такси.
   - Эрвин! - укоряюще крикнул вслед доктор.
   - Отпустите, - открыв дверь автомобиля, бросил парень охранникам.
   Джеймсу он послал воздушный поцелуй и чарующе улыбнулся.
   Итоговый удар остался за ним.
   - Нашли от кого защищать, - проворчал доктор Тервол, выпрямляясь и встряхивая руки.
  
  
  
  

*********

  
   С утра Эрвин успел провернуть кучу научно-изучательских и дворцово-совещательных дел, но ближе к обеду его организм вдруг стал бунтовать и требовать отдыха. Дотянув до полудня, понял, что ничего в его раскалывающуюся голову впихнуть уже не получится. Отменил все, что еще намечалось, и велел доставить свой изнемогающий под тяжестью недуга организм к себе в поместье, в родовой замок. На предложения остаться во дворце и принять там достойную врачебную помощь, он упрямо покачал головой: "Домой".
   Родные стены встретили знакомым с детства вневременным спокойствием и древней снисходительностью мирской суете.
   Строго говоря, родовое гнездо графа Лэнста, называть замком было не совсем верно. Не было там ни возникающих при подобном наименовании в воображении мощных крепостных стен, высоких башен, рвов, мостов и шпилей. Но сам господский дом, имевший Г-образную форму, был выложен из крупного камня. Стены в своей нижней части успели порасти мхом, а сверху трехэтажное здание украшало несколько башенок с покатыми крышами. В целом дом выглядел настолько мощно и нерушимо, что невольно подводил к ассоцияциям с древними крепостями. Поэтому за ним и закрепилось наименование Вуттонского замка - по названию принадлежащих владельцам окрестностей.
   Главный парадный вход с высокой двустворчатой дверью находился в центре длинного крыла.
   Внутри дом был под стать своему внешнему виду. В просторном прохладном холле всегда царил полумрак, лишь отчасти разгоняемый хрустальными светильниками на стенах из темного дуба. Огромная тяжелая люстра под потолком зажигалась лишь по серьезным поводам, а свет из узких окон с широкими переплетами далеко не проникал. Мебель тоже была старинной и благородно тяжелой. Дубовый древний паркет сверкал полированной чистотой без малейшего следа современного лакового покрытия. Наверх в темноту уходила массивная каменная лестница с резными балясинами такими же темными как и стены и выстланная бежевым ковром с темно-коричневым рисунком. Но общая мрачность дома была не из тех, что пугают и подавляют. Скорее, соборный полумрак - величественный, но домашний.
   На первом пролете лестницы висел большой в полтора человеческих роста портрет, встречающий каждого, кто входил в парадную дверь. Художник, создавший полотно, был если не гением, то большим талантом. И в выражении лиц родителей Эрвин всегда находил что-то новое. Сейчас отец встретил его с легким осуждением, а мать сочувственно улыбалась едва уловимой ласковой улыбкой. Или ему просто хотелось, чтобы так было.
   В любом случае сразу накатила расслабленность и умиротворенность. Дом. Незыблемый, крепкий, ждущий, всегда готовый принять и защитить за своими толстыми каменными стенами, спрятать в своем темном надежном чреве.
   Весь немногочисленный штат прислуги появился встретить нечасто удостаивавшего их подобной радостью хозяина. Постоянно проживающих в замке слуг было всего пятеро, считая бывшую няню графа Ханну, которая хотя сама уже не имела физических сил выполнять трудоемкую работу, но успевала появляться всюду и быть в курсе всего, что творилось в поместье. В этом ей помогали еще четверо - двое крепких мужчин и две женщины среднего возраста. Сурового разделения обязанностей здесь не существовало, поскольку жизнь текла в ритме природных циклов, наплывов гостей не было, и работы Ханна распределяла, исходя из насущной необходимости. А если была нужда - на помощь звали жителей графского поместья.
   К молодому графу все без исключения слуги относились с большой симпатией и даже с некоторой родительской ответственностью и заботой. Появлялся он редко, в заведенные порядки особо не вмешивался, полностью доверяя сам дом Ханне, а поместье в целом королевскому управляющему. Но в обиду своих слуг не давал, платил неплохо, хлопот таких как в раннем детстве уже не доставлял, - ибо свой дом берег и холил. Зато с его появлением замок обретал законченность, и слуги чувствовали незряшность своего ежедневного труда.
   Но сейчас молодой хозяин был в явно нелучшей форме, и слуги тотчас же прервали приветственные речи и озабоченно заперешептывались.
   Эрвин вяло махнул всем рукой, чтобы убирались, и осторожно, стараясь нести свое тело как созданное из хрупкого стекла, неспешно стал подниматься в свою спальню. Нянюшка Ханна пошла следом, тихо ворча себе под нос, но при этом тщательно заботясь, чтобы слов было не разобрать, дабы не спугнуть - с ее хозяина станется взбелениться и снова исчезнуть на несколько месяцев.
  
   Заверения Эрвина, что с ним все в порядке, надо лишь предоставить ему покой, не убедили Ханну, и в деле здоровья молодого господина она была неумолима: позвонила доктору Джеймсу Терволу и расписала состояние графа, приукрасив преувеличенными мрачными подробностями.
   - У тебя высокая температура, - констатировал спешно приехавший доктор, едва дотронувшись до лба Эрвина.
   - Я чувствую, - усмехнулся юноша.
   Несмотря на ощущения, что в голове у него сейчас невидимые существа занимались литейным производством со всем положенным шумом и жаром, силы шутить Эрвина еще не покинули окончательно. Доктор счел это положительным признаком и, убедившись, что немедленная гибель его пациенту не грозит, отправился мыть руки.
   Первым делом он размотал повязку на руке, предположив, что воспаление раны могло стать причиной болезни. Но там все было в полном порядке. Джеймс перевязал заново, потом как положено пощупал пульс, заглянул в глаза больному. Он был непривычно сосредоточено молчалив и деловито беспристрастен.
   - Надо взять анализы, - хмуро произнес Джеймс Тервол. - Я возьму кровь, и сразу же отправлю в лабораторию.
   - Док, уверяю, это обычная простуда. Я отлежусь и все пройдет. Тебе не стоило приезжать. Ханна как всегда наводит панику, - сказал Эрвин, но следил за доктором с нарастающим беспокойством.
   Его начинала тревожить суровость обычно многословного доктора. Неужели он углядел что-то серьезное, способное отправить в постель не на один день. Такой вариант никак не входил в его планы. Сам Эрвин был уверен, что ничего кроме высокой температуры его не беспокоит. Трудно, правда, предположить, что смогло оказать такое влияние на крепкого юношу, неужели промозглый дождь три дня назад?
   Джеймс молча продолжал необходимые манипуляции. Но натура доктора не позволила долго держать личные обиды при себе. Даже страдания пациента его не остановили. А может оно и к лучшему: пока Эрвин в полубеспомощном состоянии можно не так опасаться его вечного сарказма.
   - Да мне безразлично, что с тобой, - вдруг прорвало доктора. - Главное, чтобы ты болел в полном согласовании с моим диагнозом. И в случае чего, я имел полный отчет о верности методов лечения и применении всех возможных средств.
   Произнося эти безжалостные фразы, доктор даже не глядел в лицо пациенту. Но трепещущие крылья носа выдавали с трудом сдерживаемое раздражение. Перетянув Эрвину правую руку жгутом выше сгиба локтя, Джеймс набрал несколько пробирок крови для анализа, и от ярости чеканя шаг несколько громче, чем это уместно в комнате больного, отошел к своему походному медицинскому чемоданчику. Юноша прикрыл глаза, словно это могло заглушить громом отзывающиеся в голове шаги доктора.
   - Джеймс, неужели я настолько сильно тебя обидел? - спросил Эрвин, наконец уяснив причины холодности с ним Джеймса - тот должно быть так и не отошел с их последнего разговора.
   Доктор не уловил ни толики раскаяния в сказанном.
   - Если бы не мой долг, я бы постарался и вовсе не встречаться с тобой и не разговаривать, - ответил доктор, колдуя над пробирками, таблетками, порошками. - Выпей это, - по-прежнему не глядя на юношу, Джеймс протянул ему стакан с растворенным лекарством.
   - Могу я хоть поинтересоваться, чем дело закончилось? - спросил Эрвин, принимая питье.
   - Не можешь, - сдерживаясь, отрезал доктор. - Пей.
   Но поскольку юноша молчал и не выполнял указания, Джеймс Тервол был все-таки вынужден, с раздражением поджав губы, посмотреть ему в лицо. Полный обиды и укора взгляд доктора впился в лицо Эрвина. Но тут же против воли смягчился - паренек глядел на него виновато, через щелки отяжелевших от болезненной горячки век - ослабевший и несчастный.
   - Прости, Джеймс, я поступил глупо. Но не со зла, правда. Ты же знаешь, я люблю тебя, просто меня достали твои нравоучения, - едва ворочая сухим языком, сказал Эрвин и, поддерживаемый доктором, в несколько больших глотков, морщась, выпил лекарство. - Какая гадость. Что это?
   Доктор Тервол отставил пустой стакан, скрестил пальцы рук на животе, подождал какое-то время, раскачиваясь с пятки на носок, и неожиданно злорадно ухмыльнулся.
   - Слабительное... Сильное... - произнес доктор и со злорадством следил, как у юноши вытягивается лицо. - Это моя месть. Вряд ли предстоящее тебе будет сходно с тем, что ты заставил испытать меня, но это будут тоже весьма сильные впечатления.
   Эрвин с трудом приподнял голову с подушки.
   - Док, ты что - обалдел?! - хотел закричать он, но из пересохшего горла, которое не смог освежить стакан принятой горькой микстуры, вышло лишь хриплое подобие человеческой речи.
   Доктор промолчал, все так же покачиваясь. Некоторое время они смотрели друг на друга и не издавали ни звука. Эрвин прислушивался к своим ощущения. Ему показалось, что к горячечной головной боли постепенно добавляется чувство тошноты и растущее брожение в животе. Он медленно откинулся на подушку и вдруг сдержанно засмеялся, сжимая раскалывающийся лоб руками и пытаясь этим остановить литейное производство в своей голове.
   - Молодец, доктор, - проговорил он, делая паузы между словами. - Ценю замысел! Это так на тебя непохоже... но поистине здорово... Видать, я и правда сильно тебя задел.. Теперь, если я переживу, мы будем квиты? Ты простишь меня?
   Джеймс Тервол перестал качаться, брови его взметнулись в недоумении.
   - Ну знаешь, Эрвин! - удивленно сказал он. - Если бы я мог предвидеть такую твою реакцию, мне, и в самом деле, стоило бы осуществить свое мимолетное желание. Я думал, ты станешь обвинять меня в пренебрежении обязанностями и угрожать расправой свыше.
   - Когда это я на кого бы то ни было ему жаловался? Тем более на тебя, - нахмурился Эрвин. - Но ты о чем? Я не понял.
   Тяжесть, лежащая на веках, заметно полегчала, и он отнес это на живительное действие смеха.
   - Это было всего лишь жаропонижающее, - пояснил доктор Тервол, с наигранной досадой.
   - Действительно, жаль, - согласился Эрвин. - Значит месть не удалась, и я остался непрощенным?
   Лицо его покрыла испарина, волосы прилипли к влажному лбу, слова выцарапывались из пересохшего горла, но он уже опять был полон неуемной энергии. Джеймс вздохнул и махнул рукой, снова признавая свое поражение - таить долго обиду было не в его характере, а на этого мальчишку и подавно.
   - И когда ты только повзрослеешь? Не только телом, - проворчал он.
   - Ой, не начинай опять, Джеймс, у меня нет сил с тобой пререкаться. Вокруг и так слишком много напыщенных серьезных взрослых. К тому же - признай, разве я сделал хоть что-то хоть когда-то действительно страшное и непоправимое?
   - Ладно, - вынужден был согласиться доктор. - Постарайся уснуть и побольше пей. Я дам указания твоей домоправительнице.
   Ближе к вечеру от болезни не осталось и следа. Видимо это была даже не простуда, а жар навеянный эмоциями и переживаниями. И хотя Ханна пыталась уговорить молодого графа полежать в постели по крайней мере денек, удержать Эрвина дома ей не удалось. Тем более, что анализы доктора не выявили никаких отклонений в здоровье ее бесценного господина, и обращаться в вышестоящие инстанции, способные удержать молодого человека в постели категоричным приказом, повода не нашлось.
   И к вечеру Эрвин снова исчез из замка в неизвестном направлении и на неопределенный срок.
  

- 4 -

  
   Эрвин устроился поудобнее, надел наушники, включил музыку и приготовился к долгому ожиданию.
   Телохранители на передних креслах автомобиля расслабились. Водитель вяло следил сквозь затемненные стекла за обстановкой снаружи, сидящий на пассажирском сиденье охранник уткнулся лицом в сложенные на бардачке руки и подремывал. Смена им выдалась настолько безоблачной, что грех было этим не воспользоваться, набираясь сил. Вооруженного нападения на автомобиль вряд ли стоит опасаться, поэтому пока доверенное им неугомонное лицо развалилось на задних сиденьях и покидать их общее пристанище не собирается, можно насладиться покоем. Это была та самая пара охранников, с которой Эрвин пил на брудершафт, заключая негласное соглашение о сотрудничестве. Вследствие чего они осмеливались чувствовать себя относительно надежно.
   Строгий кодекс не позволял телохранителям чесать языком, и о том, что выпало на долю их коллег вчера, этой паре было неведомо (такая секретность не всегда признавалась полезной для дела, но спорить не полагалось). А им крупно повезло, что весь день Эрвин пребывал в тех местах, где охранять его было не предусмотрено. Правда, еще не вечер.
   Автомобиль был припаркован на стоянке около студенческого общежития.
   Сколько придется ждать, предугадать сложно. Но другого места, где достоверно можно поймать Николь не найдешь - ночевать-то она должна прийти. Наверно. Даже если глубокой ночью. Или ее неприступность распространяется только на него?..
   Прошло часа полтора. Становилось совсем темно. "Студенческий слет иностранцев" должен был закончиться уже час назад. Но никого из знакомых Эрвин в округе общежития так пока и не заметил. Оно и понятно - кто в такую погоду откажется погулять? Уж точно не дорвавшиеся до свободы студенты в чужом городе.
   Это он как послушный мальчик выполняет наказы строгой нянюшки: лежит, отдыхает и бережет свое драгоценное здоровье.
   Эрвин выпрямился и скинул наушники.
   Девушка быстрым шагом приближалась к общежитию, задумчиво погруженная в свои мысли.
   Одна. Удача. Не придется вести разборки с ее подругами.
   Кричать через улицу Эрвин не стал, а догнать бы не успел - уж больно резва. Он незамеченным вышел из машины, поднял с земли камешек и кинул его Николь под ноги. Девушка встрепенулась, заметила Эрвина, улыбнулась, но тут же поторопилась скрыть свою реакцию.
   - Здравствуй, рад тебя видеть, - снова по-русски приветствовал ее Эрвин и вернулся на привычный: - Видишь, я выучил еще четыре слова.
   - Способный, - с иронией похвалила Николь. - Здравствуй. Ты как обычно, выскакиваешь из ниоткуда.
   - Напугал?
   - Не очень, начинаю привыкать.
   Они замолчали, настороженно и оценивающе глядя друг на друга.
   Николь была почти уверена, что после того, как она вчера его отшила, парень больше не появится. Очень уж уязвленным он вчера выглядел. Найдет кого-нибудь попокладистее для своих завоеваний. Но видимо так легко он решил не отступать. И вопреки здравому смыслу, его внезапное появление девушку обрадовало.
   Эрвин читал на лице Николь ее настроение и силился понять, что в этой девушке заставляет его делать это. Почему он здесь, как дурак, готов ждать целую ночь, чтобы выяснить ее расположение духа? Неужели жажда победы, задетое самолюбие, желание довести дело до конца? Так и не нашел ответа.
   - Как твоя рука? - спросила Николь.
   - Лучше, чем опасался, - Эрвин продемонстрировал, что пальцы двигаются вполне сносно. - Я все-таки внял твоему благоразумию и показался доктору. Между прочим, он злостно раскритиковал нашу перевязку.
   - Ну у меня нет большого опыта, - начала оправдываться Николь.
   - Не кисни, все в порядке, - успокоил Эрвин. - Ты очень занята сейчас?
   - Собиралась немного подготовиться к занятиям...
   - А если я позову тебя на час погулять? Обещаю, что по безлюдным местам больше водить не стану, и ничего неприличного себе не позволю.
   Николь вознамерилась было отказаться. Это было бы правильно. Зачем водить парня за нос? С другой стороны, она предупредила, что видит его намерения насквозь и симпатии он у нее не вызывает. И наконец, если вдуматься, то ничего кроме хорошего лично она пока от Эрвина не видела, и было бы верхом неблагодарности снова обидеть его отказом. А что до вчерашних его слов и признаний... Ну вечер был эмоциональный, мальчик сорвался... И даже если врал, то получилось красиво, вдохновенно.
   - Хорошо, подожди меня, я положу вещи и переоденусь, - согласилась Николь.
   Эрвин кивнул и с важностью плюхнулся на лавочку, показывая, что готов ждать сколько угодно.
   Вернулась Николь быстро. Она переоделась в простые джинсы и курточку, чтобы несильно отличаться от своего спутника, снова имевшего вид потрепанного веника. Но это Николь уже не смущало.
   Выпрошенный Эрвином час прогулки оказался ровно часом. Спокойной достойной прогулкой по окрестностям с легким чаепитием в кафе (по настоянию Николь платили каждый за себя). И благовоспитанным прощанием на пороге общаги, с договоренностью встретиться и завтра.
   Где носило Эрвина весь оставшийся вечер, уточнять не будем, но ночевать он, как и собирался, вернулся к себе в замок к несказанной радости домоправительницы, окружившей его всем возможным уходом и вниманием, разве что фейерверк не организовавшей в его честь.
   Вечерние встречи с Николь превратились в традиционные и уже не ограничивались часом, а прихватывали все, что оставалось до ночи (ранней или поздней - это уж как получится). Так что им обоим приходилось поднапрячься, чтобы провернуть все свои дела и занятия в дневное время - на него Эрвин пока не посягал.
   Николь расслабилась. Эрвин больше ни разу, как и обещал, не заикался о своих чувствах. Хотя в той или иной шутливой форме временами напоминал, что надежды и тоска его не гаснут. Но ответа не требовал. А его темпераментность захватывала Николь все больше.
   Эрвин таскал ее по всему городу и его окрестностям. Каждый вечер он показывал ей что-то новое: места красивые и странные, кино- и прочие театры, аттракционы и парки, трущобы и современные каменные джунгли, кафе и забегаловки. Он ухитрялся впихнуть максимально возможную программу в отведенное ему время, загружая Николь впечатлениями под самую завязку, не давая остановиться, задуматься; передумать и отказаться.
  
  
   Это было байкерское кафе с обычным для такого заведения прокуренным помещением (хотя дым и не стоял столбом, благодаря хорошей вентиляции), с убранством в виде грубых деревянных столов и скамеек, развешенных по стенам стилизованных под старину фотографий изображавших эволюцию моторизированной техники. Один из раритетов красовался воочию на самом почетном месте - в углу. Публика была тоже соответствующая: в большинстве своем взрослые накачанные мужики с руками в татуировках и лихо смолящие сигареты девушки в коже.
   Николь снова ощутила неловкость. Они здесь смотрелись как инопланетяне. Даже невзирая на хулиганско-грубоватый экстерьер Эрвина и отсутствие на ней парадного платья.
   Однако мужчина с пышными свисающими усами, восседающий во главе длинного стола, за которым собралась самая многочисленая компания, вдруг поднял огромную чашу пива, зажатую в украшенной синими драконами и черепами руке, и заорал страшным басом:
   - Эрвин, здорСво! Сколько лет, сколько зим!
   Ему завторили прочие и даже с других столов посыпались приветственные крики. Большая часть сопровождающих приветствия комментариев, на которые компания дружно загоготала, были произнесены по-отнийски и смысла Николь не уловила.
   Эрвин в ответ улыбался, пожимал протянутые руки. Николь уже не впервые столкнулась с известностью своего приятеля в самых различных, часто совсем противоположных по своим интересам, сообществах. Где-то его принимали с готовностью. Но кое-где встречали и с опаской: видать те, кто столкнулся с излишне несдержанной частью его натуры.
   - Присоединяйся к нашему столу, - позвал пожилой мужчина с обветренным, покрытым глубокими морщинами лицом.
   - Спасибо, я сегодня с собственной компанией, - отказался Эрвин.
   Понимающе заухав в ответ, заставлять и уговаривать их не стали. А когда молодая парочка устроилась за персональным столиком, на них и вовсе перестали обращать внимание. Присутствующая публика была свободолюбивой и к чужой личной жизни тоже относилась с уважением.
   Николь украдкой полусняла под столом обувь. Присесть удалось впервые за четыре часа беспрерывного хождения, и сейчас она с наслаждением вытянула уставшие ноги. Похоже, ее неугомонного приятеля сделали на японской фабрике неломающихся заводных игрушек и вставили вечную батарейку, или в крайнем случае солнечную, выключающую его только на ночь - этого Николь проверить не могла. Она, конечно, обожала неспешный долгий променад, но прогулки с ним больше напоминали кросс по пересеченной местности. Сегодня это чудовище затащило ее в речной порт. Обходительность и обаяние Эрвина открывали перед ними борта любого частного пришвартованного там судна, на котором находился хоть кто-то из команды. Заявления Николь, что она уже почти совсем разуверилась в прелести своей мечты о море и парусах и готова любоваться водными красотами исключительно с твердого берега или даже на экране телевизора, Эрвина не убедили. Чем ближе придвигалась ночь, тем сильнее Николь шатало от непрекращающейся качки, от крутых лестниц и периодических ударов о неожиданно подстерегающие на каждом шагу препятствия. Свободное пространство на маленьких суденышках использовалось с максимальной практичностью. А на больших казалось все казалось резким и неуместным. Бедные ноги ныли и просили пощады. Но только категоричный отказ Николь покидать берег и сидячая забастовка на причале поумерили пыл Эрвина, и он наконец согласился предпочесть вечернюю трапезу выходу в ночное плавание по реке.
   В кафе они, как оказалось, появились в самый сладкий момент. Когда они сделали заказ и настраивали организм к приему пищи соответствующей беседой, громыхающий до этого из больших колонок тяжелый рок с резким скрипом замолк. А в часть зала, отведенную под танцевальную площадку, вышел человек в североамериканском национальном наряде и неизменной широкополой шляпой с загнутыми краями. В сопровождении маленького оркестра из двух парней с гитарами и девушки с синтезатором. Их определенно ждали. Потому что завсегдатаи сразу отложили еду, прекратили разговоры и повернулись в его сторону.
   Эрвин сначала с места следил за танцем, но потом поднялся и подошел ближе, с откровенным восторгом наблюдая, что выделывает ногами под музыку этот парень. Когда он закончил, зал огласился одобрительным свистом, криками одобрения и требованиями повторить. Танцор - мужчина средних лет, тяжело отдуваясь, большими глотками пил воду из двухлитровой бутылки, благодарил и знаками требовал небольшого отдыха.
   - Научи меня так, - вдруг громко попросил Эрвин. - Покажи медленнее.
   Народ еще больше оживился, предвкушая дополнительное развлечение.
   - Ну давай, - скептически ухмыляясь, согласился танцор, вытирая пот со лба. - Иди сюда.
   - Николь, пошли попробуем, - с горящими глазами потянул девушку за руку Эрвин.
   Но Николь вжалась в спинку стула, уперлась в пол ногами. На лице ее отразился такой ужас, какого на нем не было даже в момент нападения бандитов. Выйти на всеобщее посмешище, показаться неуклюжей на глазах такого количества народа?! Слушать гогот и свисты в свой адрес?! Да лучше умереть на месте. Она яростно замотала головой и готова была разреветься. Пыталась в отчаянии просипеть что-то про усталость, отсутствие настроения.
   Эрвин успокаивающе сжал ее ладонь и отпустил.
   Танцевальную площадку и общий зал отличала лишь символическая граница: по-разному выкрашенный пол. Эрвин решительно подошел к ближайшему к этой границе столу и, упершись в него рукой, сдвинул в центр площадки для танцев. Сидящие за этим столом недоуменно проводили уехавшие у них из под носа еду и питье и молча замерли на скамейках с уцелевшими остатками пищи в руках. Та же участь постигла следующий стол. Но тут уже обкраденные пришли в себя и дружно вскочили, воззрившись на нахала. А когда они поднялись на ноги, и скамейка из-под них тоже стала уезжать, они наконец ошарашенно возмутились словами, письменно воспроизвести которые не представляется возможным. Энергетика Эрвина значительно превосходила их реакцию, но способствовала красноречию.
   - Ты что делаешь, парень? - приблизительно так в переводе на благонравный язык звучали посыпавшиеся на юношу негодования.
   - Как что? - удивленно округлил глаза Эрвин. - Ну если моя девушка не хочет идти танцевать, значит танец должен прийти к ней поближе. Не могу же я быть в такой дали от нее!? А вы, чем кричать, лучше бы помогли - у меня рука болит.
   И мощные татуированные мужики, гремя подбитыми железом сапогами, одобрительно смеясь и перебрасываясь грубоватыми шуточками, живо переставили тяжеленную мебель, освобождая площадку перед покрасневшей Николь.
   Снова заиграла музыка - медленнее, чем было положено, парень-танцор приглашающе повел ладонью.
   Эрвин внимательно следил за его движениями и повторял довольно успешно, пока они были медленными. Народ подбадривал посвистыванием и притоптыванием. Но с ускорением мелодии приходилось пошевеливаться все быстрее и быстрее, и в конце концов ноги все же завязались узлом, и Эрвин под громкое улюлюкание и аплодисменты свалился, перекатившись на здоровую руку. Сразу несколько человек бросились к нему, заботливо подхватили, поставили на ноги и даже отряхнули одежду.
   - Слушай, ты способный парень, - похвалил его мастер-танцор. - С первого раза редко кто даже движения улавливает. Если ты будешь приходить заниматься каждый день, я через полгодика из тебя конфетку сделаю. Придешь? Грех пропадать таланту.
   - Спасибо за щедрое предложение, - засмеялся Эрвин. - Непременно воспользуюсь своим талантом, когда прижмет. А сейчас, прости, еще на одно самосовершенствование меня уже не хватит.
   Танцор, выразительно пожав плечами, мол - жаль, но ты дурак, ушел к себе в подсобку. Довольный Эрвин свалился на стул напротив Николь. Он слегка кривился, нежно баюкая руку, но при этом сиял, как начищенный пятак. А Николь опять позавидовала его способности жить в свое удовольствие, не зацикливаясь на мнении окружающих и не придавая большого веса своим неудачам. Он, казалось, беззаботно летал по жизни, не встречая никаких преград, с легкостью перелетая любые трудности и помехи на пути. В такие моменты трудно было представить, что у него вообще могут быть неприятности, что он умеет быть серьезным и его может заботить что-то серьезнее проблемы предстоящего ужина.
   Но это было не так. Николь уже успела узнать его чуть больше, но понимать от этого стала еще меньше. Его легкость и беззаботность отнюдь не были следствием глупости или легкомыслия. В его практичном уме и хватке Николь уже имела время убедиться. В Эрвине была скорее внутренняя свобода, свобода от любых условностей, но в то же время неосознанный вызов, бросаемый всем подряд. Он требовал внимания к себе везде, где бы ни оказался - восторгов или неодобрения - это, кажется, было не принципиально. Находясь с ним невозможно было спрятаться в тени и оставаться на втором плане. Впрочем, порой, когда они оставались наедине, Эрвин, словно сам устав от своей энергии, вдруг становился отрешенным и уходил куда-то глубоко в себя. В такие моменты хотелось обнять его, растормошить, чтобы снова увидеть улыбку на его лице. Но он успевал прийти в себя раньше, чем Николь набралась бы храбрости сделать это. И еще довольно долго взгляд его, который настойчиво ловила девушка, оставался тусклым, хотя лицо внешне и оживлялось. А потом все возвращалось на места. И что для него было игрой, а что нормой понять было невозможно. Быть может наигранная, якобы охватывающая его временами, грусть была предназначена показать девушке, как он страдает от ее холодности? Потому что избражать веселье и вседовольствие куда как сложнее. По крайней мере самой Николь всегда казалось именно так. А поковыряться в подробностях своей души Эрвин не допускал.
   На столик между Николь и Эрвином со стуком опустились две огромные кружки пива. Бородач с обветренным лицом через густые усы обнажил в улыбке желтые от курева зубы.
   - От нашего стола вашему столу, - пробасил он.
   - Даме лучше бы шампанского, - сказал Эрвин, частично уже имеющий представление о вкусах Николь, и одобрительно придвинул к себе пенную кружку - напрямую ему бы здесь алкоголь не продали, но подарок же отбирать не станут.
   - Намек понят, - кивнул бородач и крикнул бармену: - Бутылку шампанского! - и снова повернулся к парню. - Эрвин, хочешь, я покажу тебе свою малышку Молли?
   Эрвин знал трепетное отношение этих грозных, мощных мужиков к своим двухколесным товарищам, фактически членам семьи, а порой и заменяющих оную, и отказаться от предложения значило бы незаслуженно обидеть. Поэтому Эрвин с готовностью поднялся. На этот раз и Николь не стала сопротивляться и тоже вышла на мотостоянку у кафе.
   Трудно сказать, почему бородач решил, что этот двухколесный черный монстр устрашающих размеров может иметь принадлежность к женскому роду, но погладил он его, то есть ее, по блестящей коже с соответствующей лаской.
   - Не правда ли хороша! - это был не вопрос, а гордое выражение восторга. - Хочешь прокатиться? - спросил бородач.
   Несмотря на высшую степень оказанного доверия, Эрвин отрицательно покачал головой. Однако удержаться от того, чтобы хотя бы потрогать, сесть и ощутить молчаливую силу замершего зверя, не смог. Куда уж его личному небольшому мотороллеру до этого спящего дракона.
   Богатый королевский авто- и мотопарк естественно неудержимо привлек к себе Эрвина с первых дней его появления во дворце. Выгнать оттуда любознательного мальчишку долгое время не было никакой возможности. Не имея ни малейших технических способностей, он тем не менее влезал во все. Несколько попыток самостоятельно водить машину и поковыряться в моторах закончились легкими авариями, но не остановили рвения. Дворцовым механикам оставалось только усилить бдительность и по возможности отвлекать юного автолюбителя предложениями посильной помощи. Но со временем страсть немного поутихла, поскольку особый королевский указ даже на мотороллере разрешил ему разъезжать исключительно в пределах дворцовых владений. А вне разрешенной зоны - только пассажиром и желательно того, что имеет не менее четырех колес.
   - Спасибо, Гектор, - Эрвин расстроенно слез с мотоцикла, - Хороша зверя! Но я еще маленький, мне нельзя.
   - Да ладно, кто узнает? - возразил бородач, нахмурившись от досады и обиды на проявленное неуважение.
   - Это неважно узнает или нет. Мне запрещено, и я обещал, - Эрвин смягчил отказ виноватой и по-настоящему расстроенной улыбкой.
   Бородач Гектор пренебрежительно ухмыльнулся, но вместе с тем ощутил уважение к мальчишке, умеющему держать свое слово даже при таких заманчивых обстоятельствах.
   - Ну давай, прокачу, - не отчаиваясь, предложил Гектор иной вариант. - Пока я еще не выпил.
   - Сделай мне приятно, Гек, прокати лучше мою подружку. Со мной-то ей такой вариант светит еще, ой, как не скоро, - озарился идеей Эрвин.
   Николь до этого момента, спрятавшись в тени и не привлекая к себе внимания, с молчаливым восхищением разглядывала этот и остальные мотоциклы на стоянке. Такая техника все же ей была значительно ближе и понятнее неустойчивых водных суденышек. Собственный мотоцикл был несбыточной мечтой ее отца, и он бывало рассыпался в восторгах, описывая побывавших у него в автомастерской двухколесных красавцев. Но слог его речи не блистал разнообразием словарного запаса, и мама на такие разговоры непонимающе пожимала плечами, но Николь отца понимала. Услышав слова Эрвина, девушка подошла к мужчинам и, не отдавая отчета в выражении своего лица, с надеждой посмотрела на бородача. Бородач Гектор загрохотал польщенным смехом и согласно кивнул головой.
   - Только ты уж аккуратно с моим сокровищем, - наигранно озабоченно поспешил добавить Эрвин. - Оно не менее ценно, чем твоя Молли.
   - Не боись, мальчишка! - прогудел бородач.
  
   Прошло больше получаса, когда Николь и Гектор вернулись обратно. Эрвин успел перебраться к большой компании (ну не гнить же в одиночестве) и сейчас сидел прямо на общем столе между полупустых тарелок и пополняемых кружек, поставив ноги на скамейку, а кружку с пивом между колен, - раскрасневшийся и довольный. Вокруг снова грохотал тяжелый рок и хмельные крики.
   - Ура, счастье мое вернулось! - воскликнул Эрвин и потянулся к бутылке шампанского, тоже переехавшей на большой стол с их персонального и ожидавшей своей участи в ведерке с полурастаявшим льдом.
   С шумом выстрелила пробка, Эрвин проводил ее взглядом, посмеялся вместе со всеми тому, как она приземлилась в чужую тарелку, и налил искрометный напиток в бокал. Перелившаяся через край пена растеклась по краям бокала и по столу.
   - С возвращением! - протянул он шампанское Николь.
   - Ты пьян, - тихо сказала Николь, приближаясь.
   - В стельку, - кивнул Эрвин, не сводя с нее восторженно пьяных глаз. - Смотри сколько я выдул.
   Он показал свою кружку, пиво в которой не доходило до края максимум на два пальца, и доверительно наклонился к девушке.
   - Не переживай, это все та же. Пиво здесь - дрянь. Но если бы ты видела себя сейчас, ты бы тоже опьянела от восхищения.
   Николь порицающе поджала губы, но тут же, не выдержав, заулыбалась. Глаза ее сияли ликованием, отражая все то, что она не в силах была выразить словами. Упоение скоростью, мощью, проносящиеся молнией огни ночного города, грохот мотора, запах кожи, бензина - разве можно это рассказать. Щеки девушки разрумянились от встречного ветра и возбуждения. Волосы, которые пришлось распустить, чтобы шлем сидел плотнее, перепутавшись, рассыпались по спине, плечам, лицу.
   - Ты прекрасна, - прошептал Эрвин и вложил бокал с шампанским ей в руку. - За тебя! - провозгласил он не оригинальный, но чувственный тост.
   Они чуть соприкоснулись сосудами с напитками.
   - А поцеловаться? - пьяно-умиленно напомнила сидящая рядом девица, которая так увлеклась наблюдением за молодой парой, что забыла о догоравшей сигарете в руке. Обжегшись, она чертыхнулась и бросила окурок в пепельницу.
   Эрвин робко посмотрел на Николь. Но девушка, напряженно сосредоточившись на бокале, маленькими глотками поторопилась начать уничтожение его содержимого. Юноша сокрушенно вздохнул.
   Они посидели еще с полчаса, пока компания не начала редеть, и улица все чаще оглашалась устрашающим ревом мощных моторов. Байкеры собирались еще до рассвета отправиться на очередную поездку в горы, и намерены были успеть хоть немного поспать. Кемпинги и палатки, в которых они остановились на ночь, находились прямо метрах в ста от кафе.
   Николь напомнила, что и им завтра рано подниматься.
  
  
   Небо над головой было безоблачно и яркая почти полная луна придавала всему нереальный сказочный вид. Тепло. Но после духоты кафе все равно воздух показался свежим, и Николь поежилась. Эрвин вышел на улицу чуть раньше нее и сейчас завистливо рассматривал оставшиеся на стоянке мотоциклы. Девушка подошла ближе и со своей стороны какое-то время молча смотрела на спину присевшего у байка парня.
   - Эрвин, - вдруг позвала Николь.
   Он, испуганный прозвучавшим в ее голосе отчаянием, резко вскочил и оглядел ее, выискивая причину.
   - Что случилось, Николь? - спросил он.
   Николь произнесла одно слово:
   - Да.
   Тихо, едва слышно, глядя куда-то в сторону, но решительно, словно прыгнув с высокой скалы в бездонное море.
   Эрвин понял сразу, потому что ждал этого всем сердцем и каждое мгновение. Он забыл, что человеку полагается иногда дышать, и вспомнил об этом лишь когда грудь стало сжимать от недостатка воздуха.
   - Николь, ты немного выпила и расслабилась, - все-таки осторожно выдохнул он. - Ты не пожалеешь о своем решении завтра?
   - Идешь на попятный? - попробовала свести все к шутке Николь.
   Во всяком случае, если он сейчас не поймет или скажет что-то обидное, она найдет в себе силы просто рассмеяться и сказать, что он неправильно ее понял. Но Эрвин лишь отрицательно помотал головой.
   - Ты прав, Эрвин. Мы взрослые люди. Это естественно, ты мне нравишься, почему я должна сдерживаться? И ничего страшного и ненормального в этом нет...
   Николь говорила с отчаянностью приговоренного, с учительской назидательностью и детским страхом. И боялась остановиться, потому что после этого придется посмотреть ему в глаза и увидеть ответ. И только надеяться, что он почувствует, чего ей стоило первое короткое слово, всего две простые буквы.
   Уже не имело значения, действительно ли он испытывает к ней чувства, или действует по заранее обдуманному, проверенному плану. Он победил. Пусть празднует победу. Будь, что будет, но она так больше не может. Не может не признаться хотя бы самой себе, что он - с недавнего времени стал единственной мыслью, живущей в ее голове, единственным желанием, сводящим на нет все доводы ее рассудка и игнорирующим здравые преграды. Не оставляя места ни для чего более.
   Каждый день с самого утра, едва раскрыв глаза, до самого вечера жить лишь предстоящей встречей. Каждый вечер проживать как последний в жизни. Каждую ночь по десятку раз просыпаться от ужаса, что сказала, сделала что-то не так, и он больше не придет. Увидев его, растворяться от неверия в свое счастье и облегчения, что еще несколько часов жизни у нее есть. Стойко держаться и делать вид, что он безразличен. Видеть его глаза и не сметь заглянуть в их глубину. Видеть губы и умирать от ужаса, что можешь никогда не узнать их вкус. Дотрагиваться до его ладони и только вспоминать тело. Улавливать запах и не почувствовать, как он он обволакивает тебя со всех сторон.
   Даже если это будет один раз, всего один, и потом он бросит ее, но этот раз будет. Пусть всё будет.
   Эрвин отвел рыжую прядку волос, трепещущую на ветру - единственную оставшуюся преграду - и с благодарностью осчастливленного мученика приник к ее губам.
   Невдомек было самовлюбленному мальчишке, отнесшему эту относительно скорую победу над принципиальной недотрогой исключительно на свои незаурядные способности, что именно такие с виду нерушимые крепости изо всех сил ждут, чтобы их покорили. Крепости, которые никто никогда и не пробовал штурмовать, и они, зарастая серостью бытия, уже считали себя недостойными быть желанными. А при достаточно устремленной и красивой атаке с готовностью открывают свои ворота. Но уж раз впустив в свою душу, позволят захватить себя полностью, и накрепко закроют путь обратно, навсегда впечатав имя победителя в свои стены.
   Девушка закрыла глаза.
   И кажется она даже не открывала их между поцелуями, потому что очнулась в тот момент, когда вокруг вдруг вспыхнул свет. Она снова стояла в уже знакомой квартире, но как попала сюда - вспомнить была не в состоянии. Все расплывалось в блаженном тумане. За спиной, как и тогда, звякнул, закрываясь, замок.
   Снова охватили сомнения и страхи. Нет, она уже не боялась Эрвина. Ее страшило немножко иное. И она привычно начала гасить страхи отвлеченными поверхностными разговорами.
   - Ты живешь здесь один? - слегка дрожащим от волнения голосом спросила Николь.
   - Да, но очень редко, - сказал Эрвин, помогая Николь снять курточку. - В основном я живу у опекуна.
   - А сюда никто не придет?
   - Нет, не бойся.
   - А искать тебя не будут?
   - Нет, - снова односложно ответил Эрвин.
   - Полная свобода?
   - Нет, просто его нет в городе, и докладываться мне особо некому. Николь...
   - Что? - обеспокоенно спросила девушка.
   Эрвин обнял ее, и она снова закрыла глаза, наслаждаясь.
   - Не о том говоришь..., - прошептал ей в губы Эрвин.
   - А о чем надо? - немного сконфузилась Николь.
   - О том, как ты прекрасна, - назидательно сказал Эрвин и поцеловал.
   - Я должна повторить это же в твой адрес, господин учитель? - нервно улыбнулась Николь, когда он наконец оторвался.
   - Ты ничего мне не должна, - снова поучающе сказал Эрвин.
   - Я должна..., - замялась вдруг Николь. - Эрвин, я должна тебя предупредить... сказать... ну... у меня очень мало опыта... вернее, у меня нет опыта... словом, у меня это впервые. И я боюсь, что..., ну просто боюсь...
   Николь, прикусив губу, смущенно покраснела и потупилась. Эрвин опустил руки от неожиданности. Желание несколько поутихло, уверенность в себе тоже. Вот тебе раз! Надо же так влипнуть! При всем его немалом опыте быть у девушки первым ему еще не доводилось. Зато об ужасах первой ночи наслышан он был неоднократно. Почему-то некоторые его подружки считали эту тему самой достойной для послелюбовного разговора. Но поинтересоваться у них, что надо делать, чтобы этих ужасов не было, ему и в голову не приходило. Да и вообще эти темы о неприятностях на любовном фронте только раздражали.
   С другой стороны быть первым - весьма польстило его самолюбию.
   - Ну все бывает когда-то в первый раз, - растерянно пробормотал Эрвин, решив для ее спокойствия не признаваться и в своем неведении по данному вопросу. - Не робей, Николь, все будет прекрасно, обещаю тебе. Мы справимся.
   Он потянул покорившуюся девушку в сторону нежно-зеленой двери.
  
  
   Впервые в жизни ему хотелось давать наслаждение, а не получать его. Глядя в доверчивые, испуганные глаза Николь, он шептал ей нежные успокаивающие слова и старался, главное, не обидеть, прочувствовать, одарить всем, что было в его силах. Он покрывал ее тело поцелуями и ласками, пока ее взгляд не подернулся поволокой возбуждения, и она не расслабилась. Говорили, что в первую ночь девушка обычно не испытывает ничего кроме боли. И Николь остро вскрикнула, но тут же прокатились те самые волны наслаждения, она выгнулась всем телом и широко распахнула глаза от удивления и восторга. О себе Эрвин даже не задумался, поглощенный, восхищенный и гордый, прижимаясь к ее телу и впитывая ее сладкие судороги. И почувствовал себя не развлекающимся мальчишкой, а настоящим мужчиной, способным одаривать наслаждением и счастьем любимую.
   - Я люблю тебя, - прошептал он тоже впервые в жизни и искренне верил, что это именно так и будет так всегда.
   Николь посмотрела на него затуманенным взглядом и обмякла.
   - Спи, - прошептал он, целуя ее в закрывающиеся глаза.
  
  
   Разбудила Николь негромкая музыка. Она раскрыла глаза и осмотрелась. Место на кровати рядом с ней пустовало. Одежда - и его и ее - сброшенная ночью в порыве страсти, так и осталась валяться разбросанной по полу. Кроме большой кровати с высоким изголовьем и встроенного шкафа с раздвижными дверьми в комнате больше ничего не было. Окно закрывали плотные, не пропускающие ни лучика солнца шторы.
   Девушка снова закрыла глаза, прячась от вида раскиданной повсюду одежды, смятых простыней, хранящей чужие следы подушки. Правильно ли она поступила вчера? Не слишком ли вольно, недостойно, несдержанно вела себя? Что будет сегодня? Осудит ли парень ее за проявленную непристойность, навязчивость? Презрительно рассмеется и выгонит? Или уже ушел, не желая даже видеть ее?
   К звучавшей музыке добавился голос. Сначала чуть хрипловатый, негромкий, неспешный, но постепенно нараставший и окрепший. Музыка становилась все настойчивей и сильнее. Слов Николь не понимала. Но песня понравилась, и голос был удивительно знакомым и приятным. Наконец их вкусы сошлись? Надо спросить, кто поет и поискать в магазинах кассеты. Однако эти мысли промелькнули поверхностно, не заслоняя главного: что теперь будет? Наверно, лучше бы было уйти ночью, может быть даже незаметно. Но Николь даже не помнила момента, когда отключилась, и всю ночь проспала беспробудно. Зато прекрасно помнила все, что было до этого. И хотя немного стыдилась своей доступной раскованности вчера и того, что не могла держать себя в руках, но ни о чем сейчас не жалела. Вот она и стала женщиной... и никаких угрызений совести по этому не испытывает... и не собирается.
   На краю кровати Николь заметила аккуратно сложенный чистый домашний халат. Мужской, но оставленный, по всей видимости для нее. Девушка поднялась, накинула халат и запахнулась. Испуганно заметила на простыне пятна, застыла над кроватью в неловкости. Рванула было снять простыню, скомать и убрать подальше. Или пойти стирать... Но потом одумалась - это выглядело бы еще глупее; просто закрыла расправленным одеялом и двинулась на звуки музыки.
   Открыла дверь и замерла на пороге маленькой, оборудованной под музыкальную студию комнаты. Вот почему голос показался ей знакомым!
   Эрвин кивнул ей, не прерывая песни и не сбившись с мелодии. Песня достигла пика и закончилась на самой высокой ноте. Юноша провел еще раз по клавишам и развернулся к девушке.
   - С добрым утром, Николь, - улыбнулся он. - Извини, что разбудил. Я понимаю, что поспать удалось маловато. Но пора. Нас с тобой ждут науки... Просто плачут и умрут с горя, не дождавшись.
   Он был уже одет, но пока по-домашнему. И если обычные люди с утра выглядят мятыми, лохматыми и неухоженными, то Эрвин, напротив, еще не успел испортить свой вид жуткой прической и драным прикидом и выглядел мягким, милым и домашним. Чего, наверно, не скажешь о ней самой. Николь провела рукой по голове. Но увидев, как парень, разглядывая нее, все больше расцветал в счастливой улыбке, немного успокоилась.
   - Ты так сладко спала, - сказал Эрвин, подойдя вплотную к Николь и нежно проведя кончиками пальцев по ее щеке, - что я малодушно сбежал и решил будить тебя с расстояния. Это выглядело не так жестоко. Точнее, я не увидел этой жестокости.
   - Ты всегда будишь девушек серенадами? - спросила Николь, без претензий, сама не понимая зачем - такая уж глупая несдержанная натура.
   - Если я отвечу, что раньше даже желания такого не появлялось, ты поверишь?
   - Не знаю, - с сомнением сказала Николь.
   - В таком случае, никогда не задавай подобных вопросов, если одинаково не поверишь ни правде ни лжи, - посоветовал Эрвин и, смягчая свою фразу, поцеловал с готовностью прильнувшую к нему девушку. - Николь, я заказал завтрак. Его принесут минут через пятнадцать. Ты как раз успеешь привести себя в порядок. В душевой комнате найдешь все необходимое.
   - Там в спальне... там остался беспорядок, - намекая, промямлила Николь.
   - Не переживай, все уберут... Николь, - вдруг зарывшись в ее волосы и целуя в основание шеи, тихо сказал парень, - ты была восхитительна. То что произошло вчера было для меня таким откровением и счастьем. Ты самая лучшая девушка на свете.
   Николь несмело обняла его, удивляясь как простое прикосновение к совершенно чужому человеку может порождать такую бурю чувств. Представляемые до этого только в девичьих мечтах ощущения наяву оказались намного острее, многограннее и восхитительнее. Горячая его кожа, обжигающая ладони и лицо даже через одежду, сводила с ума и отзывалась в сладко сжавшемся животе.
   Завтрак прошел почти в молчании.
   Вчера вечером, когда пришли домой, Эрвин успел сделать себе болеутоляющий укол, вытребованный на всякий случай у доктора. И рана фактически не беспокоила. Зато утром в отместку она решила высказать все накопившиеся возмущения бесцеремонным обращением и попыткой заткнуть ей рот. Даже клавиш касаться было больно. А уж на тренировки придется забить не на недельку, как думалось, а значительно надольше. Нотаций по этому поводу не избежать.
   Николь же его скованный и хмурый вид с готовностью отнесла на свой адрес, но опасаясь подтверждений тому, влезать с расспросами не стала.
   Так же перебрасываясь лишь деловыми фразами, Эрвин довез девушку до общежития, куда она должна была забежать переодеться перед занятиями.
   - Вечером я увижу тебя? - спросил Эрвин, попрощавшись.
   И Николь, все это время в глубине души боявшаяся, что эта фраза так и не прозвучит, засветившись от радости, энергично закивала.
  
   Сказать, что с этого дня их закрутило в водовороте чувств и страстей, значит произнести сухую фразу с газетной передовицы. То, что захлестнуло, не передать словами. Впрочем, есть два слова, которые для испытавших людей будут достаточны, а прочим несчастным нечего и пытаться понять - им не помогут никакие красочные описания.
   Первая любовь. Взаимная и неистовая.
   Николь с каждым днем все дальше откидывала свою сдержанность и предрассудки, позволяя выйти наружу чувствам - сначала робко, с оглядкой, с сомнением, а потом с радостью вырвавшегося на волю заключенного. Эрвин же и без того всегда отдавался жизни с полным самозабвением будь то истинные чувства или игра. Он как мастер, любовно создающий шедевр, следил за происходящими на его глазах превращениями, и как никогда ранее стремился дать все, что мог, что умел, чтобы довести творение до совершенства, не испортить, не нарушить. Только вперед. И понимание того, что это доверчивое возрождающееся чудо принадлежит ему одному, что оно любит его одного, гордо возносило до небес. Он готов был мир поставить на голову ради нее.
   На занятия в университет Николь ходила только от безысходности, потому что Эрвин сам пропадал днем по своим делам, а сидеть, мечтать, вспоминать и накручивать себя сомнениями было невыносимо. Эрвин понимал, что ему-то никто не даст забросить все к чертям собачьим, особенно дворцовые обязанности, но постарался хотя бы учебные дела свернуть к какому бы то ни было завершению, и в предельно возможные сроки перейти на самостоятельные занятия.
   Но в конце концов все закончилось предсказуемо: учебу практически забросили оба. Дни полетели стремительно. Все построенные на чувствах они слились в единый слепящий праздник. Николь выхватывала отдельные моменты, часы, дни и снова ныряла в пучину.
   Купаясь в лучах любви, видя огонь восхищения в глазах парня, Николь расцвела и распустилась как роза из плотно сжатого бутона. Ее чувства и чувственность раскрылись. Она перестала задумываться и анализировать свои поступки и постоянно смотреть на себя со стороны. Любовь Эрвина, его поклонение научили ее любить прежде всего себя саму. Любовь к нему росла самостоятельно. А его безудержность, раскрепощенность захватили ее целиком. Ее восхищало в нем всё, и она этого уже не скрывала. Иногда остатки разума пытались достучаться до ее чувств, убеждая, что несовершеннолетний мальчик не должен для нее являться идеалом мужчины, что в одном человеке физически не может заключаться столько добродетелей: и ум, и красота, и сила, и благородство, и чувственность, и обходительность, и веселость, и надежность, и способность защитить от всего мира, и всё-всё-всё, что только можно представить. Но чувства отпихивались от увещеваний разума ногами и, смеясь, улетали прочь. А разум плакал, глядя вослед.
   Когда в самом оживленном месте, днем, посреди людного парка Эрвин вдруг крепко обхватил ее и впился жарким поцелуем в ее губы, Николь восторженно прижалась к нему всем телом, отвечая. Еще неделю назад представить себя в подобной ситуации она бы не смогла, а явись свидетелем, возмущенно обошла бы парочку за десяток метров и старательно стыдливо отводила бы глаза. Но сейчас самозабвенно наслаждалась. Неожиданно по их плечам аккуратно постучали. По очереди каждому, несильно, но настойчиво. Эрвин нехотя прервался. Рядом стояла сморщенная сухонькая старушка, и осуждающе грозила им костылем.
   - Я сейчас позову полицию, развратники! - злобно прошипела женщина. - Бесстыдники! Дети кругом, а они ведут себя как в публичном доме. Будете знать, как целоваться на улицах!.. Полиция!
   Тут старушка встретилась взглядом с Эрвином, испуганно взвизгнула, развернулась и со скоростью перегруженного паровоза засеменила прочь. Парень догнал ее в два прыжка, схватил и с лицом маньяка прошипел: "Ну держись бабуля!". После этого крепко поцеловал в губы и ее и резюмировал: "Всё. Теперь ты тоже соучастница. Сообщай в полицию. Сидеть будем вместе... и там...", - он выразительно злодейски закатил глаза. Старушка, вырвавшись и бормоча ругательства, побежала по дорожке. Николь смеялась, неприкрыто, искренне, безоглядно. И люди в парке, глядя на нее улыбались. И Эрвин смотрел восхищенно.
   Другой раз Эрвин, упав на колени перед своими телохранителями (о чем, конечно девушка не ведала), выворачивал карманы и слезно просил их купить от его имени для девушки самый большой букет цветов, обещая отплатить примерным поведением и послушанием. Невзирая на отрицательные движения Николь, охранники, смеясь, общими усилиями наскребли необходимую сумму из своих личных средств и выданных суточных, и Эрвин выстлал цветами имя Николь в центре главной площади под балконом королевского дворца.
   Он был способен на множество глупых романтических поступков, но всему прочему оба предпочитали тихое общество друг друга в четырех стенах его разноцветной квартиры, выбираясь оттуда на несколько часов в день, чтобы решить каждый свои неотложные дела, и снова торопливо встретиться за ужином, чтобы не расставаться еще долгие часы. И не терять ни минуты.
   Эрвину нравилось, просыпаясь, чувствовать ее дыхание в свое плечо. Аккуратно повернувшись, расправлять огненные волосы по подушке, ощущать их волшебную мягкость. Проводить рукой по всем изгибам ее тела, скрытого под одеялом. И наконец, покрыв поцелуями то, что оставалось открытым, будить ее.
   У Николь, даже если она пробуждалась раньше, не получалось долго им полюбоваться. Эрвин чувствовал ее и открывал глаза. Николь каждый раз восхищенно удивлялась, глядя как он просыпался: сразу, мгновенно переходя в стадию бодрствования (каждый раз подмывало обвинить его в притворстве), и первым делом улыбался. И сразу сердце открывалось навстречу. И утро обычно начиналось так же, как заканчивался вечер.
   Они существовали словно в закрытом временном пространстве. По молчаливому согласию, даже когда приходилось отрываться друг от друга, разрывая объятия и занимая рот чем-то иным, кроме поцелуев, они могли говорить о чем угодно: о своих чувствах, о своих интересах, о своем детстве, о мировых и вселенских проблемах, но только не о ближайшем будущем и о своих планах на него. Не о том, что пройдет всего чуть более месяца, и им придется решать, что делать дальше. Это время казалось еще недостижимо далеким. А там все обязательно решится ко всеобщему удовольствию. Не может не решиться. Эрвин вскользь пообещал, что обязательно представит девушку своему опекуну, когда тот вернется, и он непременно шокирует ее и обязательно ей понравится. Николь была свидетелем почти ежевечерних их телефонных разговоров, но из улавливаемых знакомых слов понимала, что разговор носит скорее деловой характер, чем доклады о проведенном времени, чувствах и девушках.
   Николь со страхом думала о необходимости объясняться с родителями, но уповала на помощь Эрвина. Он конечно еще не предлагал ей руку и сердце - слишком мало времени прошло с начала их знакомства. Но она не сомневалась, что это лишь вопрос времени, и ближе к концу месяца он обязательно это сделает. Ведь иначе быть не может.
   Но пока оба бежали от всего, что могло нарушить существующую идилию.
   Лучше уж занимать мысли, руки и губы тем, что может доставить удовольствие. Например, Николь могла до бесконечности слушать музыку в исполнении Эрвина, пока консьерж снизу не приходил напомнить, что уже середина ночи и прочие жильцы жалуются на слишком громкие звуки. Тогда Эрвин переходил на менее шумные произведения, или даже колыбельные. Вот только петь он наотрез отказывался, объясняя тем, что это забирает у него слишком много сил, и их может не хватить на нечто иное. Верилось с трудом, но возражения не принимались. Зато он с удовольствием слушал, как она вслух читает. Все равно что. Обычно Николь брала то, что читала в настоящий момент (иногда даже учебник, а чаще книгу на родном языке). Эрвин растягивался на диване, положив голову ей на колени и медитируя под звуки ее голоса.
   Но такую семейную идилию выдерживали не больше получаса, после чего всё постороннее и мешающее в очередной раз летело в сторону, и сила страсти сливала тела воедино.
  

************

  
   Лайра Кромбах даже через подружек-соседок по общежитию, куда Николь почти совсем перестала появляться, никак не могла передать девушке категоричное требование объявиться и вернуться к занятиям. Подружки были в курсе, что Николь закрутила роман, но подробностей они поведать Лайре не смогли, кавалера ни разу не видели и сама Николь ничего им не рассказывала. Вот уж правда: в тихом омуте черти водятся. Но Лайре даже в голову не пришло предположить, кто оказался виновником. Она была уверена, что рассудительную Николь непременно увлек взрослый серьезный мужчина, даже если не обеспеченный, то обязательно надежный. Не исключено, что обещаниями обеспеченной жизни уговорил бросить занятия.
   Все это не удивляло работающую с молодежью женщину. Такие случаи преследовали сплошь и рядом. Помешанное на любви вырвавшееся на свободу юношество постоянно влюблялось, ругалось, расставалось, пыталось бросать учебу и даже бросаться в омут. И нередко неожиданность подстерегала с самой казалось бы беспроблемной стороны. Разбираться в этом было ничуть не легче, чем бюрократических препонах власти. Времени же отнимало значительно больше, и было еще более непредсказуемым.
   Вот и на этот раз яростная любовная вражда, захватившая вверенный Лайре Кромбах маленький коллектив несколько поутихла. Поскольку юный наглый придворный, взбаламутивший тихое спокойное озерцо, больше не появлялся, то пылающие от одержимости и ревности Инга, Анна и Лола подостыли. Былая дружба между ними, правда, так и не возродилась, но змеиные шипения и взаимные слежки прекратились. У Лолы даже возникла новая симпатия, Инга соблаговолила разрешить ухаживания Марку. А сессионные волнения снова объединили их интересы и перенаправили поводы для волнений в иное русло.
   Но к сожалению, как всегда, не у всех. Хотя как раз от Николь этого можно было ожидать в последнюю очередь. Молодежь не переставала удивлять и шокировать.
   Наконец, прослышав, что Николь появилась на некоем обязательном зачете, Лайра Кромбах побежала отлавливать беглянку, пока та опять не исчезла из зоны доступа.
   Отловила. Обоих.
   Тесно прижимаясь друг к другу, они шли ей навстречу по тихому коридору. Узрев непреодолимую преграду, парочка резко становилась шагах в пяти. Как борцы с двух сторон ринга.
   Лайра почувствовала себя мячиком, из которого в один миг спустили весь воздух. Она выдохнула и поникла.
   Парень расплылся в широкой улыбке и лукаво подмигнул женщине. Подчеркнуто неспешным движением притянул девушку еще ближе и, обхватив за живот, прижал спиной к себе. По хозяйски властно и уверенно. А за наглость и ехидство, с которыми он посмотрел на Лайру, за торжество победы в его улыбочке, женщине зверски захотелось выцарапать ему глаза. После же того, как она взглянула на Николь, сердце ее зашлость от щемящей жалости.
   Не увидеть изменений, произошедших в девушке, было невозможно. Из невзрачного "гадкого утенка" проклюнулся дивный лебедь - естественный в своей красоте и искренности. Серость одежды сменилась выгодно почеркивающим ее фигурку и внешность нарядом. Принимать какие-либо серьезные подарки от Эрвина девушка категорично отказалась (хотя платить за нее к кафе и на увеселениях уже, скрепя сердце, позволяла все чаще - ибо выдержать подобное ежедневное недержание не в силах была бы никакая стипендия, а заниматься готовкой пищи Эрвин ей не позволял, максимум бутерброд намазать да чай налить). Поэтому выбор одежды исходил из ее личных финансовых возможностей. Эрвин же, ни в коем случае не заставляя Николь менять ее взгляды, стиль и вкусы, лишь помогал ей найти то совершенство, что устроило бы ее саму, наконец полюбившую себя, помогал ей набраться опыта при имеющемся вкусе.
   Достаточно строгий деловой костюмчик Николь - неискоренимое стереотипное видение достойного студента, не поспоришь - в комплекте с минимумом тщательно подобранных украшений и распущенной медью волос смотрелся необыкновенно соблазнительно.
   А взгляд... Где та рассудительность и благоразумие в нем?! На Лайру смотрели восторженные девичьи глазки, до краев наполненные простодушной, гордой, безоглядной любовью. Николь доверчиво подалась назад, подчиняясь притягивающим ее рукам.
   Лайра непроизвольным сокрушенным женским жестом прикрыла рот ладонью.
   - Добрый день, - как ни чем не бывало приветствовал ее Эрвин, а Лайре показалось, что его так и подмывает показать ей язык. - Давненько не виделись, миссис Кромбах.
   - Настолько давно, что я уже надеялась, что мы никогда больше не встретимся, - горестно сказала Лайра Кромбах.
   - Зачем же так пессимистично, Лайра? Я не мог исчезнуть, не исполнив того, что хотелось.
   - Такой мерзости я от вас не ожидала, Эрвин!
   Последними фразами Лайра и Эрвин перекинулись на родном языке, но звучавшее в голосе женщины негодование было понятно без перевода. Юноша в ответ Лайре только довольно рассмеялся. Выяснять сейчас подробности Николь было некогда, тем более, что причина, как она полагала, возможна только одна.
   - Лайра, пожалуйста, давайте, вы будете ругать меня потом, - взмолилась Николь, - когда я успешно завалю этот зачет.
   Эрвин поцеловал ее в макушку, раскрыл объятия, и девушка, бросив ему полный любви взгляд, упорхнула проваливать зачет. А он остался один на один с разъяренной матерью-настоятельницей. Попался-таки. Она опоздала, но яростная речь ее полилась как из ведра.
   - Эрвин, вы бессовестный, бездушный субъект! Как вы могли так поступить? Безжалостно вскружить девушке голову! И при всем при этом вы ведь выбрали самую беззащитную и наивную, - укоряющим движением указательного пальца дама яростно вбивала каждое слово в землю. - Почему в конце концов, если вам уж так надо было поразвлечься, вы не остановились на Инге, как предполагалось сначала. Она хоть не бросалась в омут с головой, и подозревала, чего от вас можно ожидать. Но Николь! Даже у Лолы чувственного опыта больше! Я ни в коем случае не удивлюсь, если Николь до вас не познала любви. Зачем вы соблазнили именно ее? При всем своем уме - она же наивная, неопытная, молодая девочка.
   - А я? - Эрвин невозмутимо следил за яростно выплевывающими слова губами.
   - Что ты? - огорошенно спросила миссис Кромбах, сбавляя пары.
   - А я - старый многомудрый опытный козел? - уточнил Эрвин.
   - Ну я так не сказала...
   - Именно так вы и сказали. Еще совсем недавно вы меня же называли глупым зеленым юнцом, а сегодня обвиняете в подобных грехах. У женщины не принято спрашивать возраст, но мне кажется, Николь даже несколько старше меня.
   - Но судя по всему, и прежде всего по вашим же собственным словам, несмотря на юный возраст, вы-то имеете немалый опыт.
   - Имею. И подобных Инге я могу иметь десяток на дню. За годы опыта уже приелось.
   - Если бы я знала, что ваши намерения настолько циничны и наглы!.. - воскликнула Лайра.
   - Вам это кажется. О моих намерениях я в свое время сказал лишь то, что мне понравилась одна из ваших девушек. Разве эти слова означают что-то бесчестное? Вы не считаете возможным, что я могу испытывать к девушке искренние, светлые чувства, те самые о которых вы с наслаждением читаете в романах и плачете в кино?
   Слова прозвучали так бесстрастно и холодно, что были похожи больше на издевку, чем на попытку признаться в своих чувствах. И женщина, разумеется, не обманулась прозвучавшим.
   - Вряд ли человек вашего положения имеет в намерениях что-то кроме соблазнения простоватой и наивной девушки!
   - Сударыня, я не понаслышке знаю о нравах, царящих в студенческих общежитиях. Но вы с чистой совестью считаете Николь достойной этого общества и приветствуете ее общение с друзьями-студентами. Мое же общество - общество человека, выросшего и воспитанного при королевском дворе, вы считаете абсолютно неприемлемым и унижающим ее достоинство. Дворец, конечно, не монастырский двор. Но вы забываете, кто я - я воспитанник вашего монарха, человек, в чьей жизни государь принимает самое непосредственное участие. И Его Величество вполне устраивают мои манеры и мой характер. А вот дочери простой учительницы и инженера я, конечно, не достоин. Не видите противоречия? И не оскорбление ли это монаршей особы?
   - Вот только не надо примешивать политику, Эрвин. Вы как обычно переворачиваете всё с ног на голову! Вы ловко играете словами...
   - Я не играю. Я просто думаю, что, где и как можно говорить.
   - Но ведь вы же не собираетесь жениться на Николь!
   - А вы уверены, что все связи между вашими студентами приведут к счастливому браку? Я не ангел, но и не такой демон, каким вы меня видите... Однако, в любом случае, всё это не вашего ума дело. Вы уже который раз в наших с вами беседах стараетесь меня оскорбить. Терпение у меня, конечно, дьявольское, закаленное и не таким общением. Но если я выдержан, это не значит, что можно поносить меня в свое удовольствие. Вы не боитесь, что я просто не сочту необходимым далее сдерживаться и дам волю гневу?
   Женщина промолчала. Не то чтобы ее напугали угрозы, но в очередной раз покоробил слог надменной речи, прозвучавшей из уст семнадцатилетнего мальчика. Так ли хорошо он владел собой, или был в действительности настолько бессердечен, но пробиться к его совести Лайре не удалось. У нее опустились руки.
   - Я отдаю вам должное в попытках защитить нравственность ваших подопечных, - так же спокойно продолжил Эрвин, - но, клянусь, это нисколько не способно повлиять на мои намерения. Прощайте.
   Перед тем как уйти он добавил:
   - "Дальнейшее молчание" - как говорил незабвенный принц Гамлет.
   - Нет, Эрвин, я не стану больше молчать, - твердо сказала Лайра Кромбах. - Если вы думаете, что я все еще боюсь ваших угроз и вашего "гнева", то вы ошибаетесь. Я знаю...
   - Вот и славно, что вы всё знаете, - перебил ее Эрвин, возвращаясь и подойдя к женщине вплотную. - Хотя я на вашем месте все же поостерегся бы ссориться со мной. Но это ваше право. А что касается остального... Вы опоздали, Лайра, смиритесь. Я не преступник и разоблачений боюсь еще меньше, чем вы моих угроз. В чем на настоящий момент вы меня можете обвинить, чем очернить? Что у вас есть на меня, кроме вашей неприязни, злобы и предположений? А еще денек-другой - и Николь будет безразлично, даже если вы объявите меня маньяком-убийцей. Кроме того, не станете же вы отрицать несомненную пользу и отрадные перемены в девушке после общения со мной.
   - Но что будет с девушкой, когда вы бросите ее, Эрвин? - тихо произнесла Лайра Кромбах и решительно посмотрела в его вдруг сузившиеся глаза.
   Эрвин не отвел свирепого взгляда и ничего не ответил.
   - Еще раз прощайте, миссис Кромбах, честь имею, - процедил он.
   Картинно-солдатски щелкнул каблуками, кивнул головой и ушел бродить по городу, пока Николь пыталась поразить преподавателей выплывающими из подсознания знаниями (ибо готовилась к зачету она всего лишь несколько коротких часов и свежестью памяти похвастаться не могла).
  
  

- 5 -

  
  
   Три недели пролетели как один вздох.
   Развевающийся над самым высоким башенным шпилем дворца сине-зеленый стяг с неясным снизу, но и без этого понятным всем и каждому, вензелем в центре был виден издалека.
   Его Величество правитель Отнийского королевства король ХанесемШ снова вернулся в столицу и находится в своем дворце. Этот обычай - развевающийся над резиденцией стяг, принятый во многих странах мира будь то в отношении коронованной особы или выбранного народом главы страны, для Эрвина имел свое личное значение. Он символизировал, что там его ждут. Словно флаг был поднят не в честь возвращения монарха, а приветствуя его, призывая вернуться обратно.
   Юноша, прикрывая ладонью глаза от солнечного света, улыбнулся трепещущему на ветру полотнищу.
   Выяснив, что Его Величество король ХанесемШ, едва вернувшись домой, уже с головой погрузился в дела и в данный момент принимает посетителей, Эрвин для начала направился в личные комнаты. Привел себя в удобоваримый для местного сообщества вид. Не стоило своей внешностью вводить в ступор явившихся на королевскую аудиенцию людей и без того, должно быть умиравших от страха, представ перед монархом. К тому же то, о чем сам собирался поговорить, тоже хотелось обставить самым чинным образом.
   Когда Эрвин, не привлекая к себе внимания, вошел в приемный зал (никто не препятствовал и не усомнился в его праве врываться в самый разгар процесса), перед стоящим в ее центре королем ХанесемомШ собралась небольшая толпа просителей. Сам монарх что-то тихо диктовал шустро стенографирующему секретарю. Поверх склоненных просительских голов их взгляды встретились. Юноша молча поклонился, приветствуя. Государь, не прервав ни на миг своей речи, снова повернулся к посетителям. Но краткий взгляд успел многое: визуально проинспектировать, успокоиться, обрадоваться встрече, вернуть приветствие.
   Будучи под почти ежесекундным въедливым вниманием десятков, сотен, а порой и тысяч глаз они принуждены были научиться общаться незаметно от окружающих. Способность понимать друг друга по ничего не значащим для прочих фразам, а то и вовсе обходясь без слов - взглядами, незначительными движениями и знаками крепла с годами, подпитываясь постоянными тренировками. А уж высказать желаемые чувства - это совсем плевое дело, интуитивно понятное.
   Эрвин остановился у стены и прислушался к разговору.
   В столице на настоящий момент действовали две крупные частные охранные фирмы, предоставляющие свои услуги по установке и организации охранных систем частным квартирам, офисам и организаторам различных общественных мероприятий. Владельцы этих двух конкурирующих организаций в сопровождении своих ближйших помощников сейчас и явились пред очи правителя. Будоражащий их конфликт не первый год являлся в городе притчей во языцех и затухать не думал. От честных методов конкурентной борьбы эти достойные господа со временем перешли к откровенным саботажам, подставам и клевете. Но, люди они умные - нарушений законности избегали, и гражданский суд в разрешении проблемы им помочь был не в силах. Постоянные судебные тяжбы усугубляли положение и приносили пользу только юристам и судьям. Наконец, как в старые добрые времена, враждующие стороны, уже уставшие от постоянного напряжения и безысходности, в поисках правды, справедливости и решения явились к царю-батюшке просить разрешения конфликта.
   Когда Эрвин появился в зале, стоящие с двух сторон от короля ХанесемаШ группки разъяренных людей уже прекратили сдержанно брызгать в сторону друг друга ядовитой слюной. То есть, как считали они сами - посвящать государя перепетии взаимоотношений, восхвалять себя и обливать грязью противника с достойным иного применения красноречием, но с приличествующей месту сдержанностью. Все необходимые финансовые показатели и важные подробности, разумеется, король ХанесемШ выяснил заранее и сейчас его больше интересовали сами представители.
   Оба конкурирующие главы и выглядели совершенно противоположно. Один - маленький сухощавый нескладный мужчина в светлом костюме, сидящем на нем как на вешалке, был уже в возрасте. Седоватые усы его были заботливо подстрижены, взгляд излучал гордое самодовольство. Второй - высокий крупный, был на вид не старше пятидесяти лет и походил фигурой на матрешку, раскрашенную под бизнесмена. На соперника он смотрел с ехидной уверенностью в своем превосходстве.
   Единственное, что было у них общим - это то, что на столь ответственной встрече оба присутствовали впервые. Гложимые страхом ожидания неведомых последствий, они тем не менее не могли удержаться от любопытствующих взглядов на увиденного воочию, да еще в такой непосредственной близости, своего правителя - но достаточно кратких взглядов, испуганно стараясь не показаться излишне неприлично пристальными и вызвать недовольство. Тертые бизнесмены и опытные склочники - никогда ранее они не чувствовали себя так неуверенно и подвластно.
   - Мне уже порядком надоел ваш конфликт, и я намерен раз и навсегда положить ему конец, - произнес король.
   Посетители дружно склонились в низком уважительном поклоне и попытались даже опуститься на колени, но государь знаком удержал их от этого.
   - Я выкупаю вашу фирму, господин Ретхеп, - постановил король, обращаясь к бизнесмену-матрешке, - и распускаю ее.
   От такого кардинального решения в лице изменились оба соперника и в этот момент стали похожи на близнецов, несмотря на все свои внешние различия.
   - Но Ваше Величество, это прибыльный бизнес. Это дело, в которое я вложил всю свою жизнь и душу, - залепетал господин Ретхеп, и даже конкурент смотрел на него сочувственно. - Мой государь, а если я откажусь продавать?
   - Тогда я отберу у вас фирму безвозмездно, - ровно сказал государь.
   - Но..., - глаза Ретхепа нервозно бегали, однако он собирался отстаивать свое дело до последнего, терять ему уже становилось нечего, кроме личной свободы, но уже и это не страшило, - но, Ваше Величество, это незаконно...
   - Законным способом вы, господа, пробовали решить проблему. Поскольку вы решились прийти ко мне, то должны были предполагать, что вероятное решение может вас не устроить. По крайней мере не устроить одинаково обоих. Не зря же вы обратились сюда, как к последней инстанции. Эта инстанция окончательна.
   - Вы намерены продать мое дело Глиньясти, Ваше Величество? - спросил Ретхеп, бросив яростный прозорливо-подозрительный взгляд на конкурента.
   - Я намерен распустить ваше дело, господин Ретхеп, после того, как вы получите соответствующую компенсацию, и запретить вам на определенное время возрождаться в этой сфере, - повторил король. - Господин Глиньясти от меня получит лишь дополнительный налог на свою деятельность в пределах столицы и штраф за создание настоящей ситуации. Можете быть свободны, господа. С каждым из вас в отдельности я встречусь в самом ближайшем будущем, и мы обсудим оставшиеся вопросы.
   Король ХанесемШ слегка повернулся к секретарю, и тот, кивнув, сделал пометки в своих записях.
   Не дожидаясь, когда снова склонившиеся в поклоне обескураженные просители покинут помещение, король ХанесемШ едва уловимым движением руки велел Эрвину следовать за собой и направился в небольшую комнату, прилегающую у приемному залу. Сюда монарх мог удалиться на отдых, утомленный чередой сменяющих друг друга дел и посетителей, пока те смиренно оставались по соседству ждать своего часа.
   - Ну что ж, ты жив и здоров - а это уже неплохо, - сказал государь, когда они остались одни.
   Тонкие губы монарха, спрятанные в густой бородке, раздвинулись в сдержанной ласковой улыбке, вокруг глаз проступили веселые морщинки.
   - Взаимно, милорд, - хмуро усмехнулся Эрвин. - С приездом. Как прошло?
   - Приемлемо, - отмахнулся король. - Отдохнул с известной долей отдыха. Но об этом потом. Почему бычишься? Не понравилось мое решение?
   - Разве я смею подвергать сомнению решения моего государя? - сказал Эрвин.
   - Значит, совсем не понравилось, - сделал вывод правитель Отнии. - Я тебя слушаю.
   Дерзновенная невыполнимая мечта любого царедворца - понять подоплеку тех или иных монарших решений, для Эрвина была свершившимся фактом и порой утомляла. Он был единственным человеком, допущенным к королевским мыслям. Честь, конечно, сказочная. С другой стороны, "разбор полетов", разъяснения, споры, превратившиеся из привилегии в необходимую обязанность, уже иногда раздражали своей неуместностью. Например, как сейчас, когда мысли и чувства были заняты несколько иным. Приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы высказывать сомнения вслух. Однако, надо отдать должное - поверхностно отделаться видимым согласием Эрвин никогда не пытался: если уж говорить, то начистоту.
   - Мне показалось решение слишком кардинальным. Можно было попытаться их помирить, - высказал он свое мнение.
   - Уже нельзя. Если бы они явились год назад. Но теперь их уже занесло. Личные амбиции вредят делу, - государь обыкновенно начинал объяснения корокими рублеными фразами, не уходя в сторону от сути.
   - У Ретхепа довольно стабильный бизнес и прибыль давал нормальную. Возможно, надо было сменить руководство. Да и самого Ретхепа жаль.
   - Он не смирился бы с переходом своего дела в чужие руки. Ничего, начнет что-то другое. Я выкуплю у него дело по номинальной стоимости, этого будет достаточно для нового старта.
   - Кстати, откуда деньги?
   - Большую часть даст господин Глиньясти в качестве штрафа, остальное выплатит постепенно в качестве налога.
   - Так он заранее предложил вам деньги, государь?
   - Они оба предложили мне деньги. Правда, ни один не рассчитывал на подобное решение. Пояснить, почему я выбрал Глиньясти?
   - Нет, это я понимаю, - сказал Эрвин. - Но теперь больше тысячи человек останется без работы. Это немало для такого города. Или вы расчитываете, что Глиньясти их возьмет к себе?
   - Так сразу у него не хватит на это средств. Со временем, может быть.
   - Но есть людям надо сейчас, не со временем... Это тысяча семей, минимум пара тысяч человек...
   - Что делать, придется им поднапрячься в поисках новой работы. Думаю, у большинства это получится. Через полгода-год мы сможем предложить новые рабочие места на строительстве нового автомобильного завода. Правда, это далековато от столицы и профиль работы несколько иной, но для отчаявшихся это будет удачей.
   - Строительство завода - это уже решено?
   - Да. Пока ты добирался до дворца, я успел подписать договор. Они согласились на все мои условия. Возвращаясь к Глиньясти: меня больше волнует его теперь фактически монопольное положение в столице. Благоприятный повод значительно уменьшить зарплаты, тем более, что к нему сейчас поспешит весь штат Ретхепа, и поднять цены. Но мы попробуем это нивелировать льготами мелким фирмочкам. Словом, это дело еще какое-то время надо держать на контроле, но для меня - слишком мелочно. Возьмешься?
   - Как будет угодно вашему величеству.
   - Мне угодно, чтобы ты понял правильность моего решения.
   - Я понял. Но оно мне все равно кажется слишком... - Эрвин нахмурился, подбирая слово.
   - Результаты мягких решений иногда оказываются куда как более разрушительными, - наставительно сказал государь.
   Юноша пожал плечами, принимая данное утверждение исключительно на веру.
   - Эрвин, я слышал, что ты забросил учебу, - вдруг сказал король Ханесем.
   - Я нагоню, - сказал Эрвин, он еще продолжал обдумывать предыдущую беседу и ответил машинально. - Будем считать, что это были предложенные вами каникулы, государь.
   - Договорились... Оставим на время серьезные разговоры. Посмотри-ка лучше, что у меня есть.
   Король кивком головы показал на пол.
   На ковре у стенки лежала трубка длиной около двух метров или чуть больше. Эрвин тут же отбросил все посторонние мысли и проблемы, глаза его жадно загорелись. Он присел на корточки, нежно провел по трубке пальцем и аккуратно приподнял, взвешивая. Тростниковая трубка, покрытая пальмовым деревом, оказалась неожиданно легкой. Наружную обмотку и древесину украшала резьба и инкрустация, с виду казалось, что золотая. Набалдашник с одной стороны тоже был из золота.
   - Это пукуна - духовое оружие американских аборигенов, - пояснил король.
   Он взял со столика веточку мелкого винограда, уселся на широкий подоконник и с интересом наблюдал за благоговейно-ласкающими движениями Эрвина.
   - Я знаю, - не отрываясь от созерцания, сказал юноша.
   Поднеся оружие ко рту, он примерился и так же аккуратно вернул трубку на пол.
   - А снаряды? - возбужденно поинтересовался он.
   - Ну конечно, - усмехнулся король. - Стрелы, пропитанные ядом? Перебьешься. Господин Хантер - помнишь английкого банкира с вызывающе резкими суждениями об экологии девственных лесов Америки? - Эрвин подтверждающе кивнул, - организовал роскошный вечер в мою честь на своей вилле, волей случая оказавшейся неподалеку, всего в паре сотен километров. Так этот достойный господин, побывавший в нашем музее, еще тогда излишне горячо им восхищался, а теперь стал настаивать, чтобы я принял от него подарок. Я хотел было отказаться - слишком уж настойчиво он навязывался, но потом он, заметив мой интерес, предложил это. Оказалось, что горячие речи Хантера в поддержку американских лесов не голословны, а деятельное его хобби и интерес жизни. И я благосклонно сдался.
   - В музей... Чудесная вещь. Я хотел бы попробовать пострелять, - с сожалением сказал Эрвин. Музей - не дворцовые хранилища, оттуда таскать экспонаты ему вряд ли дадут.
   - Снаряды я убрал в сейф у тебя в комнате. Правда, вынужден огорчить - они без яда, скорее спортивные. Забирай, пробуй.
   Эрвин вопросительно обернулся.
   - Ну не для себя же я уступил навязчивости господина Хантера, - пояснил государь. - Ты у меня любитель оружия. Это тебе. Музей не разорится.
   - Спасибо.
   Теперь уже по-хозяйски взяв в руки трубку, Эрвин уселся на полу поудобнее и начал ее изучать более скрупулезно.
   - Хранить палку надо в вертикальном положении. Видишь там крючок?
   - Я знаю, - снова сказал Эрвин.
   - Знаю... - передразнил король Ханесем, поднимаясь с подоконника и отбрасывая недоеденный виноград обратно. - Ладно, еще будет время разглядывать. Если у тебя нет ко мне срочных дел, то на все прочие темы мы побеседуем чуть позже. Полагаю, на этот вечер я значусь в твоих планах? Если нет, то тебе придется их поменять. А сейчас у меня еще пара-тройка посетителей, и я хотел бы, чтобы ты присутствовал.
   Государь двинулся к выходу. Эрвин тоже нехотя поднялся, но не сдержался:
   - Хорошо. У меня только одно дело...
   - Не может подождать? - спросил король через плечо, не оборачиваясь.
   - Вполне. Но у меня язык чешется.
   Правитель страны вернулся, величественно опустился в кресло и сложил руки на груди, мысленно подготовив себя к очередному выверту, и собирающийся встретить любую напасть во всеоружии. Эрвин на это хмыкнул и сразу взял быка за рога:
   - Я влюбился.
   - Поздравляю, ежик, рад за тебя, - выдохнул государь, с облегчением расслабляясь. - Этот раз - юбилейный по счету? Или с какой стати ты вдруг мне отчитываешься?
   Эрвин нахмурился, обиженный такой реакцией, и настроился на борьбу.
   - На этот раз все серьезно. Я люблю ее. Очень.
   - Вот как? И когда свадьба?
   - Думаю, что где-то через год, - ответил Эрвин, даже не заметив прозвучавшей в голосе короля насмешки. - Возможно к концу следующей весны.
   - Ну, за год все еще может измениться.
   - Вряд ли. Не так уж это много - год. Я готов ждать, если понадобится, хоть всю жизнь. Она волшебная, восхитительная девушка, и вам обязательно понравится, государь, честное слово! Я никогда не встречал таких... я люблю ее, люблю по-настоящему.
   Внешне оставаясь невозмутимым, с закаменевшим лицом король ХанесемШ сжал руками подлокотники кресла и немигающе посмотрел на юношу. Он как никто знал своего воспитанника и видел истинные чувства мальчишки за потоком эмоциональности, безудержности и наигранного цинизма. На это раз, действительно, все серьезно. По крайней мере на данный момент. Паренек светился любовью и щедро был готов делиться со всем миром - его счастья сейчас хватило бы на всё человечество и еще осталось про запас для будущих поколений. Огонь глаз и чарующее тепло его улыбки могли бы растопить льды Антарктики. А грудь государя сжали ледяные тиски. Он не имел желания словами объяснять причину своей боли, но знал, что не позволит мальчишке ускользнуть. Заставив замолчать свое сжавшееся в испуге сердце, он сказал:
   - Вот и подождешь.
   - Я не разлюблю ее ни за год, ни за десять, - улыбнулся Эрвин, и король отвел взгляд. - И она меня любит.
   - Ну еще бы... Это она подвела тебя к мысли о женитьбе? Эрвин, неужели тебя так не устраивают свободные связи, которыми ты увлекался до сих пор? Что с тобой, мальчик? Досрочный кризис среднего возраста? Нагулялся? Захотелось простого обывательского покоя? Или она настолько оплела тебя своими сетями?
   Эрвин скривился так, словно в рот ему попал большой кусок лимона, - демонстративно издевательский тон вопросов его покоробил.
   - Вы считаете, что я настолько наивен? Что меня так легко вести на поводке? - огрызнулся парень ответными вопросами. - Как будто до этого меня никто не пытался окольцевать!
   - Ты слишком молод, чтобы на данном этапе женщины выстраивались в очереди, стремясь дотолкать тебя к алтарю. Скорее, им пока достаточно доволочь тебя до укромного уголка. Хотя не исключено, что особо дальновидные начинают бросать наживку и прикорм заранее. Не переоценивай себя, парень, - раскусить бывает сложно. В подобных вещах женщины способны на такое, чего даже тебе в голову не придет. Это заложено генами, и они превзойдут каверзами самого дьявола, особенно, если на кону стоит такой куш. Уж мне ли этого не знать! Поверь, в довольно продолжительный период охоты на меня я повидал многое из их арсеналов, но всякий раз поражался новым фантазиям, уловкам и тонкой психологии... Победа над тобой, Эрвин, тоже принесет знатный приз.
   Несмотря на то, что все сказанные фразы в применении к Николь казались гнусной мерзостью, подвергать сомнению общий смысл Эрвин не стал. Он понимал, что государем руководят забота и опасение, что кто-то может обмануть неискушенного мальчишку, который потом сам горько пожалеет, что попался. "Но он ведь не знает Николь, да может быть и вовсе никогда не соприкасался с искренней любовью", - самонадеянно подумал Эрвин.
   - Пока она знает только мое имя и никаких подробностей, - прояснил юноша. - Это моё решение - жениться, и не нужно меня отговаривать, пытаясь ее очернить. Бесполезно. Я хочу иметь ее рядом всегда. А она такая девушка, которая достойна только серьезных отношений. Иное унизит ее одной мыслью.
   Король скептически приподнял уголок рта, но бородка скрыла его реакцию.
   - Ты стесняешься своего положения? - поинтересовался он.
   - Иногда оно мешает...
   - Согласен, бывает, - усмехнулся государь. - Но вот теперь ты недооцениваешь себя. Ты и сам стоишь ничуть не меньше, чем приправленный соусом моего влияния. Твоя цена высока и без того. Впрочем, сейчас это всё неважно. Развлекаться отговариванием и очернением особы, так тебя захватившей, я не стану. Остынь, Эрвин, - внезапно резко сказал король ХанесемШ. - Ты не женишься ни через год, ни через два, ни через пять, может быть и через десять тоже.
   - Почему?
   Эрвин был так ошеломлен переходом, что даже не удивился. Пребывая в полной уверенности, что единственный дорогой и близкий человек просто обязан разделить с ним такое безбрежное счастье, если только суметь отмести возможные его родительские сомнения, Эрвин лишь засмеялся в ответ.
   - Потому что я просто этого не позволю.
   Голос государя был спокоен до равнодушия, взгляд снова пристально тверд.
   Это должно быть шутка?
   - Через полгода мне исполнится восемнадцать. По закону я стану совершеннолетним, и смогу сам распоряжаться своей судьбой, - попробовал втолковать Эрвин опекуну.
   Глубоко вздохнув и с силой вытолкнув из себя сжимающий грудь и не дающий биться сердцу воздух, правитель Отнийского королевства сел поглубже и расправил плечи. Его воспитанник глядел на него сверху вниз, нахмурившись, с полнейшим недоумением на лице. Воодушевивший юношу так недавно подарок был небрежно отброшен в сторону.
   - Эрвин, неужели ты всерьез полагаешь, что став совершеннолетним, ты избавишься от моей опеки? - глядя прямо в глаза воспитаннику, сухо поинтересовался король ХанесемШ. - Отбрось бесплодные иллюзии, если они все еще у тебя есть, мой мальчик. Ты будешь при мне столько, сколько я этого захочу. Ты принадлежишь мне, прежде всего мне, и принадлежишь весь.
   Эрвин крепко зажмурился и опустил голову. Было ощущение, словно со всего размаху влетел в незамеченную стену из непробиваемого стекла. Медленно собирались осколки разлетевшихся от удара мыслей. Гас свет, потухал жар.
   Он отошел и прижался лбом к холодному стеклу окна. Государем почти дословно были повторены его же собственные слова, произнесенные давно в неудержимом порыве преданности. Тогда он был маленьким мальчиком, благоговеющим перед внезапно обретенным человеком, которого вдруг заитересовала судьба маленького сироты. И самое мерзопакостное - что ничего в его ощущениях за это время не изменилось. Та любовь - эта любовь. Время остановилось, сознание, похоже, тоже. Прошла минута, две или полчаса...
   - Бессмыслица, - наконец прошептал Эрвин, все еще лелея надежду убедить. - Почему я должен что-то выбирать, почему я должен отказываться? Что может быть здравой преградой? Я не обязан блюсти чистоту крови, у меня нет никаких договоров и обязательств. Кто пострадает от того, что я буду счастлив?!
   - Эрвин, - сказал повелитель, - я слишком много жду от тебя, чтобы позволить тебе разрываться или погрязнуть в быту и семейных отношениях. Я не намерен делиться ни малейшей толикой твоего внимания.
   - Тогда это диктат.
   - Да, - кивнул король ХанесемШ. - Чистой воды диктат. И ты станешь делать то, что я сочту нужным. Разумеется, я не собираюсь жертвовать твоими здоровыми инстинктами, ежик. Интрижки, влюбленности, женщины - выбирай любую. Однако не только официального брака - я не позволяю тебе и никаких действительно серьезных связей.
   - А если будут дети?
   - А ты уж постарайся, чтобы не было. Иначе я со своей стороны постараюсь не дать им даже родиться.
   Эрвин стиснул кулаки.
   - Значит я обречен умереть бессемейным и одиноким, - он обернулся и постарался ядовито усмехнуться.
   - Нет, конечно. Лет через десять-пятнадцать, когда ты будешь твердо стоять на ногах, женись ради бога. В любом случае у тебя остается возможность все наверстать после моей смерти.
   - Это воодушевляет, - деланно обрадовался юноша. - После этого я могу возжелать твоей скорейшей кончины, государь. А на ком мне дозволено будет жениться? На той, что даст мне мой король? Быть может он даже обговорит это в завещании?
   Окаменение прошло - он начал заводиться, и все больше срывался на крик. Но его горячая язвительность отскакивала от короля Ханесема, не задевая. Государь поднялся, и теперь они стояли друг напротив друга. Эрвин исподлобья сверлил закипающим взглядом. Король задумался, но покачал головой.
   - Думаю, что мне будет все равно. Хоть и на той, что ты сейчас себе наметил, если ваши чувства не отстынут... Мальчик мой, поверь, это единственно правильно. Так должно быть.
   - Дело о конфликте охранных фирм вы, государь, объяснили гораздо доходчивее.
   - Когда ты повзрослеешь, ты поймешь, что я прав. А сейчас поверь моему опыту.
   - Нет, это ты меня пойми, государь! "Я знаю, как должно быть правильно", - вдруг передразнил Эрвин, его начало зашкаливать и почтительность пропала напрочь. - Конфликт отцов и детей, извечное противостояние поколений. Да что мне до твоего опыта и правильных слов? Мне не нужна твоя правда, мой король, у меня есть своя. Я молод, я люблю, я не вижу никаких серьезных преград. И я добьюсь своего!
   - Давай не будем устраивать пошлых семейных сцен, мальчишка! - тоже повысил голос король. - Тем более, ты прекрасно понимаешь, что семейными в полной мере они называться не могут. Ты просто обязан меня слушаться! - с сердитым нажимом сказал король. - Хотя ты даже не представляешь себе, ежик, как бы я был счастлив, если бы это действительно был конфликт отца и сына. Но поскольку это невозможно, я намерен сделать все, чтобы ты стоял около меня незыблемо.
   - Скоро у вас будет свой родной сын, - сказал Эрвин.
   - Вот именно. Надеешься, таким образом избавиться от моего внимания? - спросил король. - Зря. Ты все равно останешься моим первенцем, даже если тебе не суждено занять трон. Место в моем сердце тебе забронировано на всю жизнь. Оттого-то я и хочу подложить под тебя более крепкую основу, чем одно мое сердце. Основу, которую не сможет выбить ни законный наследник, ни даже я, в случае возникновения между нами мелких конфликтов. А времени у нас не очень много. Поэтому в этом отношении ты не станешь мне мешать и будешь делать так, как я сказал. Даже, если тебе это очень не нравится.
   Эрвин хотел было заявить, что ничего он делать не станет и силой заставить не сможет никто, но промолчал. Это было бы враньем. Слишком велика была его любовь и вера в этого человека, чтобы он мог пойти против него силой. Смысл конфликта и запрета так до конца и не уложился в его голове. Посему и надежда решить все мирным путем пока не покинула. Надо лишь слегка остыть обоим и вернуться к разговору спустя некоторое время.
   - Слишком уж в нашем исполнении силы неравны, мой повелитель, - загнав злые слова внутрь, ядовито проговорил Эрвин.
   Государь не стал оспаривать прописную истину и счел, что разговор на этом можно считать завершенным. В знак понимания и поддержки он ласково сжал Эрвина за плечи. Юноша непроизвольно отдернулся. Порез на руке уже практически зажил и напоминал о себе только в случае прямого прикосновения, как сейчас.
   - Что с рукой? - спросил король.
   Спросил просто для того, чтобы не заканчивать разговор на надрывной ноте, полагая и в ответ получить обычную ссылку на неудачу на тренировке.
   - Поранился, - внезапно охрипшим голосом сказал Эрвин.
   Нельзя сказать, что это было неправдой. И так бы возможно все и сошло. Но душа его была до такой степени выжата, что сил не хватило спрятать смятение, чуточку сыграть и сдержать предательски дрогнувший голос.
   - Снимай рубашку, - велел король.
   Повязка уже не требовалась, всё заживало как на пресловутой собаке, но сойти за простую царапину ранение все же не могло, да и следы снятых швов не добавляли открывшемуся привлекательности.
   Государь, не сказав ни слова, резко распахнул обе створки двери и вышел в прилегающую приемную залу.
   Там за это время существенных изменений не произошло. Ушедших просителей сменили новые, такие же испуганно взвинченные ожиданием неизвестности; тот же секретарь - более выдержанный и привычный; гвардейский караул у дверей. Все - кроме стражи, разумеется, - поспешно встрепенулись и согнулись в поклонах.
   - Господа, прошу вас покинуть залу. Позже вас пригласят снова, - приказал король ХанесемШ посетителям и повернулся к секретарю: - Проводите, предложите чаю. И немедленно пришлите начальника гвардейского корпуса.
   Капитан Пакрет - глава королевских гвардейцев, явился так быстро, словно давно ждал в соседнем помещении. Звонко щелкнул каблуками, одавая честь, и вытянулся в ожидании.
   - Сколько человек охраняло графа Лэнста? - не предвещающим ничего хорошего голосом спросил государь.
   - Восемь, Ваше Величество, - отрапортовал капитан. - По два человека в четыре смены, Ваше Величество.
   - Всех сюда! - рявкнул король.
   - Мой государь... - начал было Эрвин, но правитель рыкнул, даже не оборачиваясь:
   - А вот теперь помолчите, граф!
   Он был даже рад перейти от недавних душеизлияний, которых терпеть не мог, к решительным действиям.
   Восемь гвардейцев чеканным шагом вошли в приемный зал и, выстроившись в идеально ровную шеренгу, отдали честь. Все как на подбор высокие крепкие мужчины, пышущие силой и здоровьем. На двоих была гражданская одежда - самая простая и незапоминающаяся, именно их очередь была заниматься охраной молодого графа в эти часы. Двое были в парадной форме - видимо снятые с караула, остальные в повседневной форме гвардейского корпуса.
   Государь всмотрелся в лица - ни один не дрогнул под его тяжелым взглядом, но ни один и не посмел встретиться глазами.
   - Откуда у мальчишки ножевое ранение? - вполголоса спросил король ХанесемШ и снова прошелся по лицам.
   Глаза одного из гвардейцев расширились догадкой, и король среагировал мгновенно.
   - Говори, - прозвучал резкий приказ.
   Гвардеец сделал шаг вперед.
   - Ваше королевское Величество, не могу знать точно, - отрапортовал он, - но могу предположить, что тот пьяница, с которым столкнулся господин граф в парке, все-таки сумел его достать.
   - Эрвин, это так? - бросил через плечо король.
   - Да, - сказал Эрвин, - но, государь...
   - Заткнитесь, граф, пока вас не спрашивают!.. Меня не волнует как и почему это получилось. Но вы обязаны были не допустить подобного, - ледяным тоном сказал правитель гвардейцу, и на лбу мужчины выступили крупные капли пота. - Гнать, лишить всех званий, три года исправительных работ. И напарника, разумеется, тоже.
   Несчастный гвардеец стоял все так же навытяжку, но лицо его стало смертельно бледным и желваки заходили, выдавая судорожные движения стиснутых изо всех сил зубов. Еще один гвардеец в строю изменился в лице и потупился.
   Полученная расплата для них была равносильна расстрелу. Служба в королевском гвардейском корпусе - мечта любого мальчишки, недостижимая для большинства военных вершина карьеры, место заслуженное десятилетиями упорного труда и верной службы; сюда не попадали случайные люди. И быть в наказание исключенным - событие настолько исключительно редкое, что со времени основания корпуса хватило бы пальцев на руках, чтобы пересчитать их все. Это крах всей жизни и такой неслыханный позор, пережить который было бы бесчестьем. Виновные старались не дожить до исполнения приговора. И даже лучшие друзья не препятствовали, негласно считая это, действительно, единственно возможным выходом. Это знали все. И король Отнии ХанесемШ в том числе. А уж Эрвину подобные ужасы гвардейцы рассказывали неоднократно.
   Он не выдержал. Упал перед королем на колени и заговорил быстро, глотая слова, опасаясь, что ему не дадут закончить:
   - Великий государь, явите милость. Умоляю Вас, простить гвардейцев. Я клянусь, я уверяю Вас, Ваше Величество,что виновен только я, я один. Они даже не знали ничего. Это я был глуп и невнимателен. Гвардейцы получили приказ не вмешиваться до последнего. Но кто же в силах угадать, где эта последняя граница, особенно когда имеешь дело со мной. Я обещал, что непременно дам им знак, но был излишне самонадеян. Я намеренно скрыл от охраны, что у того придурка был нож. Мой повелитель, будьте милостивы, простите невиновных.
   - Все, вами сказанное, ничуть не умаляет их вины, граф. И вы это прекрасно знаете. К чему эта комедия? - холодно спросил король ХанесемШ.
   Эрвин не отвел взгляда.
   - Я прошу Вас, Ваше Величество. Отмените свое решение. Я виноват один и готов расплатиться как вам будет угодно, если вы помилуете их.
   - Торгуетесь со мной, молодой человек! То есть ты готов на любое наказание, если я отменю решение и восстановлю их на службе? - уточнил государь.
   - Да, Ваше Величество, - подтвердил юноша; он уловил нотку удовлетворения в голосе монарха, но задумываться об этом было некогда.
   - А если я не помилую их, будешь ли ты и тогда готов к искуплению?
   - Не думаю, что тогда это будет иметь смысл, Ваше Величество.
   - А как же чувство справедливости?
   - Переживу, государь.
   Государь помолчал, взвешивая.
   - Отлично, - сказал он наконец. - Виновные должны понести наказание, и свой приказ я не отменю. Но раз уж господин граф признал и свою долю, то я согласен поделить наказание на троих. Что касается гвардейцев - с ними просто, исправительные работы сокращаются до двух лет, по истечении которых они могут снова ходатайствовать о приеме в корпус. И если их навыки к тому времени не потеряются, я уверен, что отказано им не будет. А вот с Эрвином сложнее. Уволить мне его неоткуда, на исправительные работы посылать невозможно, это обойдется мне несоизмеримо дорого. Господа, как бы вы поступили со своими отпрысками в таком случае? - обратился король к паре теперь уже бывших гвардейцев.
   Нельзя сказать, что такой вариант возмездия, был намного предпочтительнее. Предыдущее было жестоко, но недвусмысленно ясно. Верные гвардейскому долгу, солдаты не допустили бы личного бесчестия. А теперь они стояли перед выбором: исполнить ли надлежащее или выдержать двухгодичные исправительные работы на благо государства в глубоких провинциях с весьма призрачной надеждой на возвращение. И в таком состоянии от них еще требовали решения участи того, кто по своей придури довел их до лобного места.
   Эрвин же отчаянно пытался понять, что вообще происходит, ловил отражения на лице короля, силился добраться до причин радости, промелькнувшей в тот момент, когда государь затеял разборку. Никогда еще неприступный владыка Отнийского королевства не снисходил до обсуждения вопросов со слугами, какими бы привилегированными они ни были. Никогда государь не раскладывал перед ними так подробно мотивы, и уж тем более не спрашивал совета. И у кого - у людей, которых только что фактически приговорил к самоубийству.
   Озарившая догадка была до смешного простой. Государь даже не стремился ее скрывать: причиной был сам Эрвин. Король просто напросто не поверил в искренность воспитанника, не поверил в то, что юноша так скоро отказался от мечты, надежды, любви. До сих пор Эрвин фактически ни в чем никогда не получал отказа, любое его сумасбродное желание король ХанесемШ исполнял с отеческой снисходительностью, лишь изредка ставя решительные границы - разумные и не очень тяготящие. Но подобное было предсказуемо. Сегодня же мальчишку впервые обломали по-крупному, это вам не отказ женщины и задетое самолюбие - должно было получиться гораздо болезненней. И разумеется, Его Величество ни на йоту не поверил, что юноша без возражения принял его доводы и благоразумно намерен следовать им. Слишком быстро затих у них спор, не дойдя даже до обычного вымещения Эрвином злобы на бездушных предметах, посему король был просто обязан решить, что Эрвин, затихарившись, что-то задумал. Он с радостью воспользовался возможностью удержать воспитанника от вероятно взращиваемых идей сопротивления. И намерен остепенить мальчишку, причем остепенить быстро, надежно и не вступая в дополнительные бессмысленные споры, которых он по возможности вообще старался избегать. Но не признаваться же всему окружению в своем отечески-собственическом инстинкте, не строить же из себя тирана, вознамеривавшегося помешать истории современных Ромео и Джульетты. А теперь, каким бы ни было выбранное наказание, оно без сомнения выполнит свою ограничительную роль. И он - глупый мальчишка, идиот малолетний - с готовностью заглотил наживку, попался на крючок. Гвардейцы - лишь пешки и средства прилюдно указать мальчишке его место. Король ХанесемШ заранее предвидел реакцию Эрвина - слишком уж хорошо он его знал. Не вступись парень сейчас за своих телохранителей - план государя бы рухнул; дождись он беседы наедине - и у него был шанс вымолить им амнистию. Теперь же - за его самоувереннось эти люди заплатят своими судьбами, а он сам... А он сам как послушный баран будет идти туда, куда направит опытный, хитрый, проницательный пастух.
   Эрвин, все так же стоя на коленях, опустился на пятки, спрятал лицо в ладонях и тихо засмеялся, с горечью осознавая поражение. Со стороны казалось, что он, подрагивая, залился слезами. И один из гвардейцев, от которых Его Величество король ХанесемШ все еще терпеливо ждал ответа, глядя на скукоженного парнишку, прекрасно знающего нрав своего монарха, но все же так самоотверженно, хотя и заведомо напрасно, кинувшегося их защищать, сочувственно повел плечами и сказал:
   - Да что с него возьмешь, Ваше Величество? Выдал бы с десяток горячих, и забыл. Он своё тоже получил.
   Недовольно сдвинулись к переносице брови - это решение было несколько не то, что государь хотел бы услышать. Но тоже вариант, ведущий к цели.
   - Отлично, - сказал король. - Я и в самом деле давно не применял столь простой и действенный метод воспитания. Наши предки не могли быть совсем неправы. Десяток ударов не навредят молодому здоровью, но укрепят мозги.
   Немодный обычай пороть слуг в королевском дворце не пользовался популярностью, но его никто никогда и не отменял. Когда-то даже существовал особый регламент, в котором были подробно расписаны проступки и соответствующие им физические методы возмездия. И даже теперь такие меры порой действовали гораздо эффективнее, чем снижение зарплаты и лишение работы или льгот. Поэтому специальная служба во дворце была не лишней и при таком огромном обслуживающем персонале простаивала не так часто, как это казалось приемлемым в современном сообществе.
   Но то слуг и обслуживающий персонал. Ни к тому, ни к другому Эрвин себя не относил. Наказать?! Прилюдно!? Его?! Кто-то посмеет коснуться его хоть пальцем?! Та самая, знаменательная, королевская порка в день знакомства - единственное серьезное физическое наказание, которое он перенес в своей жизни. Последующие символические выволочки от опекуна были даже не расправой, а реакцией вышедшего из себя взрослого человека, когда уже не хватает слов для обуздания взбеленившегося подростка. Но и они не наносили никакого урона самочувствию и самолюбию мальчишки, лишь выбивали из него излишнюю спесь. И родительское право на это не подвергалось сомнению. А главное, все было их личными отношениями и ни разу не покинуло закрытой комнаты и не стало достоянием общественности. Да и вообще к этому времени осталось в далеком подростковом прошлом.
   Эрвин поднял голову.
   - Милорд? - он с вопросом поглядел на короля и даже натянуто улыбнулся, словно из вежливости решив поддержать нелепую шутку.
   Его Величество король Отнии ХанесемШ оставался все так же невозмутим.
   - Предупреждаю, господин граф, далее каждое сказанное вами слово добавит еще один удар. Поэтому разрешаю молча отправиться в свои комнаты. Вы под домашним арестом.
   - Да плевать я хотел! - пожал плечами Эрвин.
   В ответ на неслыханную дерзость присутствующие затаили дыхание и уставились на парнишку - столкнуться с возможным взглядом монарха казалось им убийственным.
   - Четырнадцать, - скрупулезно подсчитал государь и сделал знак Эрвину удалиться.
   Однако юноша все так же стоял на коленях, но только не было в этой позе ни смирения, ни подобострастия. Все, что скопилось за последний час - боль поверженной мечты, счастья, чувство безысходности, несправедливости, вины, словно клубы густого пара от залитого водой костра вырвались наружу.
   - Какой во всем этом смысл? Чего вы добиваетесь, мой государь?! - яростно закричал Эрвин. - Вы хотите унизить меня? Сломать, смять как бумажную куклу? Это доставит вам удовольствие? Замечательно! Всегда рад сделать вам приятное! Получайте! Я сдохну под ударами! Не правда ли - это одним махом решит все проблемы со мной?!
   Останавливаться он не собирался. Государь от неожиданности пропустил несколько секунд, и за это время парень успел наговорить столько, что продолжи он в том духе еще столько же - и такое количество ударов забьет насмерть здорового быка, не то что мальчишку. Черт дернул ввести бесовскую математику. Прекратить это теперь можно лишь кардинальным способом. Банальная оплеуха скорее всего лишь придаст ярости. Поэтому король вздернул Эрвина на ноги и постарался придать своему мощному удару максимальную мягкость. Парнишка отлетел на несколько шагов и затих.
   - Уведите его отсюда, немедленно, - сказал государь, грудь его вздымалась от сдерживаемой ярости. - И все свободны. Викс, - обратился он к секретарю, - скажите тем господам, что я буду готов принять их через час.
   Гвардейцы, чья очередь была сегодня заботиться о безопасности графа Эрвина Лэнста, помогли юноше подняться. Способность говорить его, слава богу, покинула - он нежно дотрагивался до распухающей на глазах вывихнутой челюсти.
   Государь остался один. Произошедшее основательно выбило из рабочей колеи, и он направился в голубую гостиную.
   Там как обычно тусовалась местная, необремененная трудовыми заботами или закончившая их молодежь: взрослые отпрыски проживающих во дворце высокородных особ, свободные от дежурства фрейлины, секретари и помощники, слуги из не самых низких слоев. Демократичная молодежь не придерживалась строгого табеля о рангах и чистоты крови - не те времена. В центре девичьего цветника восседал всего один молодой мужчина, раскрасневшися от обилия женского внимания. Заметив появившегося монарха, девушки прекратили свой беззаботный щебет и, поднявшись, присели в положенных реверансах. Мужчина сложился пополам, словно хорошо смазанный шлагбаум. Откуда он взялся - неуклюжий и нескладный?
   Грозовая туча мрачного настроения его величества мгновенно растеклась по комнате, и девушки испуганно замяли не успевшие погаснуть смешки и спрятать горящие озорством глазки и присели еще ниже, как будто соревновались в упражнениях по гимнастике. Весьма похоже, если учесть что глубокие реверансы достойнее выглядят у дам в пышных туалетах, а не у смешливых девчонок в коротеньких юбочках, а то и вовсе в обтягивающих бедра брючках.
   - Моник, сыграйте что-нибудь легкое, - обратился король к одной из девушек.
   Миловидная особа в свободном брючном костюме из бежевого воздушного шелка живо улыбнулась государю и уселась к роялю. После недолгого раздумья, девушка коснулась клавиш. Полилась живительная музыка шопеновского "Весеннего вальса".
   Краем глаза король Ханесем проследил за неслышным и поспешным исчезновением мужчины, но тут же выбросил из головы его да и всех иных, скучковавшихся за его спиной, и позволил музыке захватить себя. Звуки весенней капели и умытого солнца сменились незатейливой любовной песенкой. Время от времени Моник отрывалась от клавиш, исподтишка проверяя произведенное впечатление. Лицо монарха разглаживалось, но взгляд оставался сумрачным.
   Король Ханесем с досадой глядел на порхающие над клавишам тоненькие кисти рук, слушал звонкий чистый голосок. Не эти женственные руки должны были бы сегодня добывать для него звуки музыки, не этот тонкий голосок и оценивающий взгляд миловидных глазок, как он надеялся, разметет нависший груз проблем над его головой. Хотя бы на время.
   Как он скучал эти три недели, как ждал вечера, когда они останутся вдвоем, и можно будет избавиться от подобострастия и угодничества окружения. Стать почти самим собой. Возможно, он и попросил бы Эрвина сыграть для него, и тот бы не стал заниматься ежеминутной инспекцией подобно этой девчонке. Эрвин, когда играл или пел, никогда не обращал внимания на реакцию слушателей. Он делал это прежде всего для себя, и растворялся, погружался в музыку настолько глубоко и основательно, что переставал замечать все происходящее вокруг. И выплывал с последним затихающим аккордом. Казалось, начнись пожар, и он остановится лишь тогда, когда от огня рассыплются клавиши у него под руками. Наверно поэтому до сих пор так и не удалось уговорить его исполнить что-нибудь более менее серьезное на людях: при особо настойчивых требованиях он ограничивался простенькими, ни к чему не обязывающими мелодиями. А просить спеть - это и вовсе из области космической фантастики. У Эрвина не было ни феноменальных способностей, ни поражающего воображение голоса. На совершенствование не хватало ни времени, ни таланта. Но все искупалось эмоциональностью, глубиной и, самое главное, далекой от беспристрастности оценки обычно единственного слушателя. Прочих, удостоеных такой чести, можно было сосчитать на пальцах одной руки, считая преподавателей.
   Песенка в исполнении Моник сменилась новой похожей мелодией. Заметив, что лицо государя начало разглаживаться, Моник с удовлетворением придерживалась пришедшегося ему по вкусу репертуара.
   Эрвин неизменно играл, пел и слушал только то, что хотел в этот момент он сам. В этом был определенный шарм - музыка практически безошибочно выдавала действительное настроение, даже если наяву он пытался притворяться. Хотя и смешно представить, что абсолютный монарх страны может опускаться до таких развлечений, как угадывание скрываемого настроения своего воспитанника.
   На память пришел тот самый первый раз, когда Его Величество столкнулся с музыкальными пристрастиями и вкусами мальчика. Король ХанесемШ спрятал в кулак неудержимо рвущуюся улыбку, и молодой задор засверкал в его карих глазах при этих воспоминаниях.
  
   Это было пять лет назад, в первый год их "совместной жизни". Но том самом празднике, посвященном годовщине восстановления монархии и независимости Отнийского королевства, где Эрвин обещал продемонстрировать обещаный государю музыкальный сюрприз-подарок.
   Официальная часть праздничного концерта, предшествующего балу, традиционно представляла собой солянку из коротких театрально-музыкальных реприз местного значения. Крайне редко приглашались особо приглянувшиеся Его королевскому величеству иностранные номера и исполнители.
   Дело происходило даже не в помещении дворцового театра, а в большом парадном зале с его колоссальными размерами и прекрасной акустикой. В дальнем конце зала высился королевский трон - изумительный в своей роскоши, величественный, одинокий под зеленым бархатным балдахином с вензелями и национальными стягами за спиной. Чуть ниже были установлены кресла для особо важных и удостоенных чести персон. Остальные приглашенные расположились в несколько рядов вдоль бесконечно длинных стен. Чопорное светское общество, изысканные манеры, вечерние наряды, божественные ароматы, блеск золота и бриллиантов. Освященная древнейшими традициями мантия на плечах короля и сверкающая корона на челе. Оперные арии, театральные, балетные эпизоды и чинные, торжественные номера, прославляющие страну, монархию и короля. Последние были неизбежно навязчиво-льстивыми, остальное же правитель выбирал сам и поэтому было знакомо и доставляло удовольствие. Сюрприз от воспитанника он оставил напоследок. С одной стороны, в целях чинности проводимой на самом высоком уровне церемонии, следовало бы предварительно проверить. С другой - знай он о предстоящем наперед, скорее всего номер был бы отменен. Теперь же, заглядывая в прошлое, государь не испытывал ни малейшего сожаления.
   Когда "сюрприз" появился, что-либо менять было уже поздно. Это была насыщенная смесь рока, рэпа и как ни странно классики. Обещанный балет тоже был: полуголые девушки и парни в эксцентричных нарядах, отдаленно напоминающих одежду, из совершенно не подходящих для этой цели материалов: проволоки, обручей, сети. Все это безобразие не поддавалось описанию и вместе с тем завораживало слаженностью, сочетаемостью, энергией, несомненными талантом, вкусом и тонким чувством меры. Когда последние отзвуки чрезвычайно шумного номера замерли под сводами, в зале наступила гробовая тишина. Присутствующие страшились высказать свое мнение и, дружно устремив взгляды на трон, ожидали неотвратимого взрыва королевского негодования. Совсем немногие знали об истоках появления здесь этого бесчинства. С самого начала номера король ХанесемШ закопал свою бородку в кулак и в этой позе задумавшегося мудреца неподвижно пересидел все выступление. Номер был последним. Сейчас надлежало произнести небольшую благодарственную речь и покинуть помещение. Вслед за этим и гости должны были отсюда переместиться в подготовленные для бальных танцев и вечерних трапез залы. Король ХанесемШ наконец отнял ладонь от лица и расправил плечи.
   - Благодарю всех за доставленное удовольствие, - проговорил государь, произнося слова одними губами сквозь стиснутые зубы. - Последний номер был особенно запоминающимся. Длинной речи не будет. Прошу всех проследовать в соседний зал для продолжения празднества.
   Государь замолчал. Рукоплесканий не было. Толпа обескураженных гостей спешно, спиной вперед, вытекла за двери. Повинуясь знаку, вышла наружу и гвардейская стража.
   Эрвин поднялся на несколько ступенек, ведущих к трону.
   - Вам не понравилось, милорд? - расстроенно спросил он.
   Огорчение мальчика было так искренне-трогательно, и так ярко контрастировал его несчастный обреченно-послушный вид со все еще гремящей в ушах бешеной бунтарской музыкой! Король Ханесем протянул руку, подзывая его подойти поближе. Но тут его взгляд скользнул по оставшейся лежать на "сцене" утерянной кем-то из артистов блестящей мишуре, и дальше сдерживать эмоции он не стал. Молодой правитель королевства медленно сполз с трона на пол. Предусмотрительно отстегнутая мантия осталась лежать на бирюзовом бархате. Облокотившись спиной о подножие, государь залился неудержимым смехом. Такого с ним еще не было. Его трясло и подбрасывало от все новых и новых приступов хохота. Наконец, первый порыв прошел, и он поднял залитые слезами от смеха глаза на мальчика. Тот уже поднялся на самый верх и теперь смотрел на своего грозного неприступного опекуна, надувшись от обиды.
   - Ты видел их рожи? - с трудом выговорил монарх.
   - Совсем не понравилось? - снова спросил Эрвин.
   Государь нажал мальчику на плечо, заставив опуститься рядом.
   - Сядь. Музыка хороша, а все остальное я просто не увидел. Если бы ты видел их лица, ты бы меня понял.
   Эрвина во время выступления занимало совсем иное: он изо всех сил пытался вычитать на неподвижном лице государя его мнение. Мальчик надулся еще больше и отвернулся.
   - Я так понимаю - это был фрагмент полноценного спектакля? - спросил король, Эрвин сердито кивнул, не оборачиваясь. - Тогда сделаем так: посмотрим это произведение полностью, вместе и в другое время, без присутствия тех, кому это не интересно. Я приглашу труппу выступить на сцене дворцового театра.
   - Вам действительно интересно? Или это так... жест доброй воли? - спросил Эрвин.
   - Интересно. Хотя не могу сказать однозначно понравилось ли, но музыка захватила. Я хочу выслушать произведение целиком. Но не здесь и не сегодня...
   - Я понял: получилось не к месту, - виновато сказал мальчик.
   - Ну я бы так не сказал, - снова надолго зашелся смехом государь, потом вытер ладонью слезившиеся глаза. - Ты доставил мне колоссальное удовольствие - я никогда так не веселился - а ведь это и должно быть целью подарка. Ты заинтересовал совершенно новым для меня видом искусства - если бы не ты, вряд ли бы кто-то мне продемонстрировал подобное. Так что все получилось очень замечательно, мальчик. А реакция прочих немногого стоит.
   Эрвин с облегчением улыбнулся.
   Надо сказать, что этот музыкально-продюсерский дебют Эрвина был по приказу короля ХанесемаШ все же тщательно вырезан из всех возможных последующих освещений мероприятия в прессе и по телевидению. Воспоминания остались только в памяти очевидцев и приобрели статус устного народного творчества. В отношении неуемного королевского воспитанника это был далеко не последний случай. Отмазками-прикрытиями приходилось заниматься регулярно. Как в том нашумевшем случае с "Ромео и Джульеттой", так и в менее "культурных" событиях: в основном групповые нарушения общественного спокойствия в городе, сопровождаемые однажды угоном автомобиля, другой раз красочным погромом в доме одного из членов этой же компании, потом разукрашенное за пару ночных часов жизнерадостными гротескными пейзажами здание крематория - всего не упомнишь. Разбитые мячами стекла и переход дороги в неположенном месте в подсчете даже не участвуют. Так же как и доставка бессознательно пьяного мальчишки из полицейских участков. Впрочем, это-то как раз случалось нечасто. Он и на трезвую голову был способен на такое, до чего не додумается пьяный. А во всех групповых фортелях забористый стиль заводилы оставался легко угадываемым.
  
   Да, погружается парень во все с полной отдачей. Государь вздохнул, возвращаясь из воспоминаний. Клавиши рояля все еще терзали девичьи пальчики, заискивающе личико гордо улыбалось, лицезрея как с чела повелителя сползают мрачные тучи.
   К крушению личных планов король Ханесем уже привык и относился к этому с философским спокойствием. Ничего, первая любовь проходит как метеорит - ярко и быстро. Мальчишка успокоится, если не дать ему погрязнуть в этих чувствах с головой, иначе потом его точно унесет течением и вернуть будет куда как сложнее. Вот только способ укротить Эрвина выбран не самый лучший. Как-то все получилось неожиданно быстро. Правитель Отнийского королевства сам не ожидал от себя столь сурового спонтанного решения. Охватившая вдруг паника, заставшие врасплох ревность и страх потери затмили разум. Когда-то он давал себе слово по возможности не давить на Эрвина категоричным авторитетом. И вот сорвался-таки. Да, вышло с бухты-барахты жестковато. Предугадать бы теперь результат...
  
   Король Ханесем неспешно повернул голову. В дверях голубой гостиной появился королевский секретарь и, получив дозволение, приблизился и что-то негромко сказал Его Величеству. Государь поднялся и вышел в соседний зал.
   Капитан Пакрет, главнокомандующий гвардейского корпуса службу королевской безопасности, вытянувшись в струнку, приветствовал монарха.
   - Слушаю, капитан, - сказал король.
   - Ваше королевское Величество, - чеканно заговорил капитан Пакрет, - разрешите принести извинение за допущенные моими гвардейцами оплошности, которые привели к пагубным последствиям. Полностью осознавая свою вину, готов понести заслуженное наказание.
   Очередной героический виновник! Король понял, что сейчас своими руками разорвет этого человека на клочки. Глаза его опасно сузились. Спасти главу безопасности могло только максимально быстро произнесенное оправдание.
   - Ваше Величество, простите, но я снова не знаю, что делать. Господин Лэнст способен свести с ума. Я знаю как вести себя при военных действиях, я знаю, как организовать безопасность доверенного мне лица, если лицо в том заинтересовано, но как я должен поступить сейчас - я теряюсь, Ваше Величество, - с отчаянностью приговоренного высказал капитан Пакрет, по-военному сверля взглядом стену прямо перед собой.
   Кивком государь показал капитану, что ждет продолжения.
   - По дороге в свою комнату граф в гневе разбил все, что встретилось ему по пути. Двое попавших под его горячую руку слуг вынуждены отправиться в больницу: у одного серьезно вывихнута или сломана рука, второй - возможно с сотрясением головы. Женщине повезло больше - она отделалась ушибами. На увещевания парень не реагирует. Сейчас он заперся в своей комнате, но и там продолжает крушить. Ваше Величество, мои гвардейцы опасаются применить силу...
   - Из страха причинить ему увечье и быть наказанными, - закончил за капитана Пакрета король.
   - Да, Ваше Величество, - честно ответил капитан. - Они верны данным им указаниям, но не в состоянии определить границы своих обязанностей. Боюсь, что и я этого сделать не сумею.
   - Поступайте так, как обязаны успокаивать смутьянов, - велел государь, но заметив, что глава гвардейцев все еще сомневается, правильно ли понял, расставил точки: - Скрутите его и отправьте в темницу Таклона. В изолированную одиночку. Там крушить нечего, пусть остынет и отдохнет. И еще, - вдруг решительно сказал король, и капитан встал навытяжку, - насколько серьезную подготовку проходит Эрвин в вашем ведомстве?
   - Ваше Величество, в караулы его, разумеется, не отправляют. Через огонь-воду и тесты на выживаемость не проводят. Все ограничивается больше спортивной направленностью. На силу, ловкость, реакцию.
   - Отлично. Когда он снова вернется в строй, я просил бы вас, капитан, организовать его обучение так, чтобы я в некоторых, относительно спокойных случаях, мог полагаться исключительно на его охрану и помощь.
   - Мой государь, простите мне эту дерзость, - окончательно вытянулся в напряженную струнку капитан, однако закончил: - но это крайне неразумно возлагать Вашу бесценную жизнь в чьи бы то ни было единственные руки.
   - Успокойтесь, капитан Пакрет - ценю вашу верность, но я не сказал, что собираюсь воплощать такие планы в жизнь. А лишь пожелал, чтобы у графа была соответствующая подготовка. Если он на это способен. Ступайте.
   Выдав приказы, правитель не стал возвращаться в гостиную к развлекающейся молодежи. Он достаточно напитался их поверхностной беззаботностью, наслушался птичьих трелей. В оставшееся до назначенной встречи время лучше будет навестить королеву, осведомиться о ее самочувствии. Доктор утверждает, что для рождения здорового ребенка, ей требуется максимально возможное внимание супруга. Скоро уже можно будет во всеуслышание объявить о предстоящем давно молимом счастливом событии. Однако если воспитание подрастающего поколения всегда берет столько сил и нервов, сколько забирает Эрвин, то государь уже начинал сомневаться в том, что осилит такое испытание вторично.
  
   Ступив в следующую залу, государь внезапно остановился как вкопанный. В просторном помещении свободно разгуливал ветер - в двух высоченных окнах напрочь отсутствовали даже намеки на стекла. Наспех водворенная на места мебель стояла вкривь и вкось. Бросилось в глаза отсутствие большого розового куста - достопримечательности этой комнаты. Зато ковер пестрел пятнами грязи.
   Не спеша король Ханесем проследовал дальше. И чем дальше продвигался, тем явственнее выступали следы прошедшего здесь смерча. В последующих залах все еще копошились уборщики, вынимая остатки стекол из изувеченных окон, собирая осколки по полу, расставляя мебель, поправляя картины. Они спешно бросали работу и испуганно склонялись перед монархом. Не пристало великому государю быть свидетелем такой низменной работы. Но он и головы не повернул в их сторону. Так же как и не удостоил вниманием встречаемые по пути горстки любопытствующих придворных, уже наслышанных о погроме и словно невзначай прогуливающихся по изувеченным залам, оценивая нанесенный ущерб. Увидев повелителя и не сумев скрыться незамеченными, они принимали делово-озабоченный вид и отвешивали почтительные, преувеличенно низкие поклоны. И с облегчением вздыхали, когда, раздраженно чеканя шаг, государь миновал их.
   В одном месте государь заметил явные следы крови на полу и ненадолго остановился. Отсюда он решил не следовать далее по пути урагана и свернул в другую сторону.
   Удивительно, сколько можно успеть за короткое время. Энергии в парне немерено. Однако, яростный смерч имел заметно избирательную направленность - ни одна мало мальски ценная вещь не пострадала. Стекла, цветы и зеркала - эффекта много, а вреда минимум. Меньше повезло людям - они в отличие от неподвижных вещей любят появляться там, где не нужно, и встревать не в свои дела, поэтому пострадали серьезнее.
  
  

**************

  
   - Добрый день, сударыня, - приветствовал государь супругу, знаком высылая из комнаты служанок. - Личная корреспонденция?
   Королева поднялась из-за маленького письменного столика и слегка присела, как положенно отвечая на приветствие монарха. Степенно сложила исписанный лист бумаги.
   Король ХанесемШ пытливо осмотрел супругу. Разумеется, смешно пока пытаться разглядеть изменения во внешнем облике, изобличающие ее "интересное положение". Но это получилось непроизвольно, как и у любого человека в данных обстоятельствах.
   Королева выглядела слегка утомленно, но как всегда безупречно. В легком светлом "домашнем" платье с цветочным узором из натуральных тканей и подчеркивающем такую же натуральную женскую красоту, ниспадающие пышные золотые локоны, поддерживаемые скромными с виду и, как следствие, весьма утонченными и дорогими жемчужными украшениями, - сказочная фея. И в довершении всего юная королева светилась внутренним мягким светом. Вот только, к сожалению, периодические приступы слабости и тошноты немного портили ее жизнелюбивый характер, и проложили недовольную складку между ее бровей. Да и переносить вынужденное молчание ей было тяжеловато.
   Но сейчас она приветствовала мужа со сдержанной радостью и впервые без невольного чувства вины и скованности. Любила ли она супруга - она и сама себе не могла четко ответить на этот вопрос. Трудно молодой девушке горячо любить пусть и бесспорно благожелательного, но с самых первых дней сдержанного спутника жизни. Родным и близким он так пока и не стал. Выходила замуж она за короля, а вот жить все-таки хотелось прежде всего с мужчиной. Поэтому ее отношение можно скорей охарактеризовать почитанием строгого, справедливого и надежного учителя и наставника. Бояться его не нужно, но опасаться и уважать выходит само собой.
   - Переписка с благотворительным фондом, Ваше Величество, - ответила она на вопрос государя. - Желаете прочесть?
   - Позже, если вам это доставит радость, и вы позволите, сударыня.
   Поддержка всевозможных благотворительных фондов и участие в их акциях - достойное занятие для скучающей королевы и весьма полезные деяния для поддержания престижа королевской семьи и монархии в целом.
   - Весьма рад вас видеть, дорогая. И первым делом хотел бы осведомиться о вашем самочувствии.
   - Все в порядке, Ваше Величество. Доктор утверждает, что все соответсвует норме.
   - Утверждения доктора мне известны, но желал бы услышать нечто большее, чем сухие медицинские данные. Насколько я могу судить по вашему виду, настроение у вас не самое лучезарное.
   - Меня очень гнетет необходимость молчать, государь. Так хочется поведать всем и каждому о своем счастье.
   - Вполне солидарен с вами, моя дорогая. Думаю, что через две-три недели мы объявим эту радостную новость. А пока нам с вами придется потерпеть еще немного.
   - Все приметы и доктор говорят, что это скорее всего будет мальчик, Ваше Величество, - не удержалась королева, хотя пока приходилось опираться больше на бабушкины гадания.
   - Это было бы чудесно. Но, поверьте, не сильно принципиально. Самое главное, что мы с вами теперь знаем, что благостные труды наши не напрасны, и начало будет положено. Тем более, что наши традиции не устанавливают строгого мужского наследственного права. Просто девушке, согласитесь, это несколько тяжелее. Так что гораздо важнее, сударыня, что у нас наконец будет полная семья, за что я вам безмерно благодарен.
   - Еще немного рановато, Ваше Величество, - слегка кокетливо улыбнулась королева.
   - Да. Вот видите, дорогая, и в вас говорит благоразумие, - поощрительно кивнул головой король ХанесемШ. - Какой роскошный букет, - вдруг обратил внимание государь на огромный букет лилий.
   Настолько большой, что он не уместился на соответствующем столе, и место ему нашлось только на полу в огромной похожей на бочонок вазе. Необыкновенно разноцветный и яркий.
   - И между прочим, совершенно без запаха. Меня, государь, сейчас раздражают некоторые запахи. Но это - просто радует глаз.
   - Подобное чудо - ваша идея? Рад в очередной раз убедиться, что вкус у вас безукоризненный.
   - Нет, Ваше Величество, - вдруг засмеялась королева, мгновенно превратившись из чопорной дамы в задорную веселую девушку. - Это Эрвин замаливает свои грехи.
   Как бы то ни было, а она была еще совсем молода, и внимание молодого человека ей определенно льстило. Едва разговор сошел с серьезной темы, она расслабилась, позволив юной девушке взять верх над величественной королевой, и заговорила оживленно и с многословным воодушевлением.
   "Опять Эрвин! - нахмурился король ХанесемШ - Похоже, от проблем с этим мальчишкой не скрыться нигде."
   - Он успел еще что-то вытворить, пока меня не было?
   - О, нет, государь. В ваше отсутствие я его лично даже не видела. Но он позвонил в первый же день вашего отъезда, извинился за мое вынужденное купание. А теперь регулярно балует меня подобными мелкими подношениями. Вчера вечером доставили этот букет. Позавчера была изумительная сладость - даже не пирожное, но нечто воздушно восхитительное. Ваше Величество в курсе, что королевский шеф-повар использует Эрвина в качестве дегустатора? Ему достаются такие шедевры кулинарного искусства, которые даже на ваш стол доходят иногда с большим опозданием и по праздникам, а иногда и вовсе не попадают.
   - В курсе, дорогая. Выгодные связи на кухне у него с первых дней. Но вы же знаете, что я не фанат изысков.
   - Да, Ваше Величество. Однако это поведение Эрвина настолько на него не похоже, что я начинаю подозревать, что он догадывается о нашей с вами, Ваше Величество, маленькой тайне.
   - Сударыня, он ни о чем не догадывается. Он знает. Он один.
   - Вот как? Откуда?
   Король выразительно на нее посмотрел - он должен отчитываться? - и королеву снова кольнула жгучая ревность. Получается, мальчишка узнал такую важную для нее новость еще до того, как ее саму поставили в известность.
   - Тогда понятны его заигрывания, - поджала губы королева. - Его, должно быть, не очень обрадовало известие... Ему сейчас тяжело. Поэтому же он и избегает прямого общения со мной. Да и по телефону голос у него был несколько отстраненный. Наверно, стоит относиться сейчас к нему помягче. Могу ли я попросить вас, государь, тоже высказать ему благодарность за маленькие знаки внимания ко мне? Он очень нуждается сейчас в вашей любви и одобрении.
   Легко быть добрым и снисходительным, обретя уверенность. А, возможно, мальчишка и в самом деле начинает метаться, подсознательно искать новые привязанности, почувствовав, что теряет почву под ногами. Государь вдруг высокомерно сощурил глаза и приподнял подбородок.
   - Ваше Величество, - строго сказал он супруге, - я настоятельно прошу вас ни сейчас, ни впредь не вмешиваться в мои отношения с Эрвином. Я разберусь с ним сам.
   В глазах юной королевы заблестели слезы от его резкости, она отвела взгляд и часто заморгала, загоняя их внутрь. Последнее время она стала очень легка на это "мокрое дело".
   - Видеть вас, моя дорогая, необыкновенно приятно, но я пришел к вам, не успев остыть, и этим видимо совершил ошибку, - в устах короля Ханесема это можно было считать извинением. - Вы еще услышите, раз эти слухи еще не успели добраться до вас, о том, что Эрвин именно сегодня нарвался на неприятность. Но мне так не терпелось высказать вам свое уважение, что я воспользовался небольшим свободным промежутком между досадным конфликтом с мальчишкой и горой дел, расчитывая приятным общением сгладить гнетущий осадок. Позвольте же мне не раскаиваться в моем поступке, оставьте наставительные свои речи.
   Почувствовав, что получилось чересчур сурово, король ХанесемШ поднялся, подошел к сидящей на диване и часто моргающей супруге, нежно поцеловал ей руку и присел рядом, не отпуская ее ладонь.
   - Если вам будет приятно, дорогая, похвастайтесь лучше успехами на своем общественном поприще. Я наслышан о ваших достижениях, и в нетерпении от ожидания подробностей. Знаю о последней вашей миссии - широкомасштабный конкурс-фестиваль цветочных фигур, все собранные средства от которого планируется направить на совершенствование детского кардиологического центра. Я, собственно, именно поэтому в первую очередь и обратил внимание на букет. Полагаю, это мой личный доктор подбросил вам эту благотворнейшую идею? Красивый вариант ее исполнения, несомненно, привлечет много желающих.
   Вряд ли беседы с мужем о делах государственных для молодой леди предпочтительнее разговоров о чувствах и ожиданиях, но королева, разумеется, подчинилась.
  
  

***********

  
   Когда Эрвин не объявился в первый день, Николь страшно расстроилась, но не испугалась и не обиделась. Он предупредил о большой доле вероятности, что вернувшийся опекун сразу его никуда не выпустит. Но на второй день Эрвин тоже не подал о себе никаких известий, и Николь начала паниковать. Два дня разлуки для нее были сродни двум годам одиночества. Снова в голову стали лезть глупые мысли и сомнения. Поздним вечером она сама отправилась к нему на квартиру, в надежде прояснить ситуацию.
   Внизу ставшего уже почти родным дома ее встретил консьерж. Узнал. И молча вынес из своей конторки и поставил перед девушкой небольшой чемодан. Николь остолбенела. Словно со стороны слышала она разговор: свои однообразные вопросы и такие же однообразные и неумолимые ответы. Консьержу передали сумку с вещами, велели вернуть девушке, если таковая появится, и запретили давать любую информацию о владельце квартиры. Нет, владелец не съехал, но в скором будущем не появится. Нет, он не может сказать, кто и когда отдал ему этот чемодан. Нет, он не знает других мест проживания молодого человека. Он ничего не знает и не может сообщить. Он работает здесь недавно, и сказать насколько впервые это происходит тоже не может. И ему слишком дорого его рабочее место. А со своей стороны может только посоветовать девушке поскорее выкинуть все из головы. Консьерж говорил ровно и убедительно. Может, ему и жаль было убитую горем девушку, но он торопился выставить ее за дверь, опасаясь слез, истерики и скандала, способных потревожить жильцов элитного дома. Конечно, ему в помощь полиция приедет незамедлительно, достаточно нажать кнопку, но шуму и при таком исходе будет немало.
   Как в тумане Николь взялась за ручку чемодана, и он погремел колесиками за ней следом. Ничего не соображая, отказываясь верить, не разрешая своим мыслям пойти дальше того, куда в следующий раз поставить ногу, она добралась до общежития. Заперлась в своей комнате (к счастью, соседка уехала на выходные к родителям) и откинула крышку чемодана. Там были ее вещи. Все. Даже зубная щетка и сломанная заколка для волос не были забыты. И больше ничего. Ни объяснения, ни записки, ни намека, ни простого "прощай".
   Всю ночь девушка просидела над выпотрошенным чемоданом, как заведенная качая головой из стороны в сторону и повторяя "нет, нет, нет...". А утром снова отправилась к его дому.
   Успокоившись на тот счет, что девушка не собирается закатывать скандал, консьерж несколько раз выходил к стоящей на ступеньках у входа в дом Николь и сочувственно уговаривал ее оставить бесполезное занятие и вернуться домой. Но девушка с горящими глазами убеждала, что все произошедшее просто недоразумение, он неприменно вернется с минуты на минуту и все разъяснится. Мужчина, жалостливо ворча себе под нос, уходил. Но ничего нового он Николь так и не сообщил. Во второй половине дня он решился затащить девушку в фойе и усадить на стульчик в уголке - все лучше, чем торчать на виду у всего дома. Напоил чаем с булочками. Николь запихала их в себя, даже не заметив, что это было. Она сидела в уголочке и ритмично покачиваясь, не сводила взгляда с входной двери.
   Уже поздней ночью консьержу удалось уговорить девушку покинуть свою вахту и отправиться ночевать. Она для вида согласилась с его словами, что за ночь вряд ли что изменится. Но с рассветом она опять была на месте.
   Вахтер к тому времени сменился, и этот не позволил Николь торчать около подъезда и внутрь тоже не пустил. Девушка расположилась на лавочке неподалеку. Даже на слезы у нее не было сил; так все заполонила сухая боль, что ни для чего иного места не осталось. Она все еще отказывалась верить очевидному.
   Около пяти часов вечера она вдруг решительно вскочила и стремительно зашагала прочь.
  
  
   Ближе и ближе надвигалась пора экзаменов. Поэтому наши знакомые студенты даже на отдыхе не расставались с конспектами, и все их разговоры вертелись вокруг да около. А для них эта сессия означала многое. Жить в этой стране им оставалось не более месяца. Но успешно сдавшие экзамены могли расчитывать еще на месячную практику, остальным пришлось бы возвращаться домой и там снова подтверждать полученные знания.
   Погода все больше радовала теплом и безоблачностью, и молодежь сегодня расположилась в парке прямо на расстеленных в травке подстилках, устроив небольшой пикник. Их наставница почему-то впервые за все это время опаздывала.
   Завидев приближающуюся Николь, они дружно завопили, радуясь вернувшейся пропащей душе. Но тут же, словно захлебнувшись, примолкли. Николь сверкала полоумными глазами, лицо ее было бледно, и на нем ярким пятном выделялся сгоревший от двухдневного пребывания на открытом солнце нос, распухший от скопившихся и ненашедших выхода слез. Спутавшиеся распущенные волосы были непричесаны.
   - Где Лайра? - требовательно прошептали ее поджатые губы.
   К слову сказать, Лайра Кромбах не сочла необходимостью сообщить своим подопечным подробности романа Николь. Но сам факт сего был им известен, и они за это время ни один раз уже перемыли Николь все косточки, поражаясь, радуясь и удивляясь.
   - Николь, что с тобой? - испугался ее вида Антон. - Лайра опаздывает, сами ждем.
   И тут звуки произнесенного на родном языке сочувствия словно растворили сдерживающую пробку - слезы потоком вырвались наружу. Николь упала на землю, уткнулась в плечо Антону и затряслась от рыданий. Бешеных, неудержимых, в голос, с воем и причитаниями. Ей было стыдно, больно, обидно. Из прорывающихся сквозь вопли сбивчивых слов ребята уловили лишь имя виновника. Это сразу сделало ясным всю картину в подробностях.
   - Николь, дура, - пораженно воскликнула Инга, - да как ты могла всерьез поверить ему? Ведь с самого начала было ясно, что он развлекается и на серьезные отношения неспособен. Как же тебя угораздило?!
   Все, даже Марк, обычно сдувающий с нее пылинки, посмотрели на Ингу с осуждением. Зачем же так жестоко добивать и без того находящуюся на грани помешательства девушку. Антон гладил колотящуюся в истерике спину Николь. Взглянул на свою промокшую уже до локтя рубашку, достал из кармана шорт платок и принялся нежно промакивать лицо девушки. Николь внезапно вырвала у него платок, лихорадочно вытерла глаза и в полубезумстве затрясла головой:
   - Вы ничего не знаете! Вы его не знаете, не смейте так говорить! Он не такой. Он хороший, он лучше всех. С ним что-то случилось, я знаю, я чувствую это... Лайра! - вдруг кинулась она к ногам неслышно подошедшей миссис Кромбах. - Лайра, помогите мне его найти! Вы все ничего не знаете о нем! - как заевшая пластинка кричала Николь, и тут же запричитала: - Лайра, вы что-то знаете о нем. Помогите!
   Объяснять Лайре Кромбах того, что произошло, необходимости не было. Она не удивилась повороту событий, но такой силы истерики не ожидала. Как она ругала себя, что за три недели не смогла предотвратить этой ситуации. Николь хватала ее за ноги и снизу вверх заглядывала в глаза.
   Со стороны прогулочных дорожек в их сторону уже направлялся полицейский патруль. Лайра знаками попросила Игоря, как самого красноречивого, объясниться со стражами правопорядка. Нужно было что-то делать. То, что она намерена сообщить ребятам, усугубит обстановку еще больше. Но она растерялась. Столько одновременно на нее еще не наваливалось.
   - Николь, девочка, - Лайра присела на расстеленную на траве подстилку и заговорила нарочито размеренным спокойным голосом, хотя давалось ей это с видимым трудом, - единственное, что я тебе скажу: выкинь этого парня из головы, и чем скорее, тем лучше. Прими как данность - все закончилось, он больше не вернется. Он тебе не пара, Николь.
   Николь перестала рыдать и посмотрела на Лайру с неподдающейся описанию злобой.
   - Вы ничего не понимаете, - прошипела она всё ту же фразу. - Скажите мне, как его найти, и я сама разберусь пара он мне или нет. Он собирался жениться, - выдала Николь, хотя на самом деле заветных слов она так от Эрвина и не услышала, но сейчас уверила себя, что они были произнесены, - и если он пропал, значит что-то с ним случилось.
   - Николь, я не скажу тебе ничего. Даже то, что знаю о нем, - твердо сказала Лайра Кромбах. - Я понимаю, что ты влюблена в него искренне и сильно, но ты должна найти в себе силы забыть. Все кончено, - повторила Лайра.
   - Тогда я справлюсь сама, - решительно заявила Николь и, шмыгнув носом, гордо вздернула голову. - Я отправлюсь в деканат, там должны знать его данные. Я поспрашиваю у его одногруппников. Он говорил, что его опекун довольно известный человек. Думаю, мне не составит большого труда самостоятельно все выяснить.
   Действительно, не составит. Умная девочка. Лайра сложила ладони и прижала их к подбородку. Если девушка узнает, она несомненно рванет в одиночку штурмовать стены королевского дворца. И чем закончится этот штурм предугадать несложно. А вот последствия... Деканат, конечно, не выдаст - об этом Лайра позаботится, и они без сомнения послушаются. Одногруппники? Не исключено, что и подскажут. Только на это у девушки пойдет еще немало времени. Пошло бы...
   - Не успеешь, - вздохнула миссис Кромбах.
   Тут уж все, до этого молча взирающие на мучения Николь, ребята вполголоса задали один и тот же вопрос.
   - Анна... Лола... Николь... Инга... Лена... Олег... - скорбно выдохнула Лайра, - в университет пришла бумага, приказывающая вам в течение двадцати четырех часов покинуть страну.
   Лайра Кромбах поочередно встретилась взглядом с каждым из названной пятерки. Лена сегодня опять отсутствовала. Все лица были одинаково ошарашенно непонимающими.
   - Почему? - спросила Анна.
   - С какой стати? - подскочила Инга.
   - А как же экзамены? У меня все шло так хорошо, - недоумевала Лола.
   Олег промолчал.
   - Я никуда не поеду, - покачала головой Николь.
   - Значит, выставят силой. Это уже не игры, Николь. Пришла бумага из министерства образования. Никаких конкретных объяснений там не дано. Написано, что из политических соображений. И приложены все необходимые документы на выезд, вплоть до обратных билетов. Вы летите одновременно на Москву завтра в шесть вечера и оттуда каждый в свои края. Деканат университета сейчас спешно готовит со своей стороны нужные бумаги. Рекомендации и характеристики вам будут выданы нормальные, я убедилась. С экзаменами, похоже, вам придется разбираться на родине. А вот касательно причин я хотела бы услышать предположения от вас.
   Даже Николь переключилась со своей боли на общую проблему. Ведь покинуть сейчас Отнию для нее немыслимо. Но все дружно пожали плечами и снова посмотрели на Лайру, как на последнюю спасительную соломинку. Сообщение было столь неожиданным, что головы отказывались так быстро соображать.
   - Ребята, не лгите мне, пожалуйста. Все это время я поддерживала вас, и даже, если вы вляпались во что-то политическое, я на вашей стороне и попробую что-то сделать. Вы слушали антиправительственные речи? Участвовали в каких-то сборищах? Разговаривали с кем-то о политике, осуждали, возмущались? Было что-то кроме того, чему я была свидетелем? Я знаю, что это не исключено, но где и с кем?
   На каждый ее вопрос каждый из обреченной пятерки отрицательно качал головой.
   - Хорошо, спрошу прямо: кто-то из вас еще встречался с Эрвином и пробовал с ним заводить беседы, подобные тому спору, что возник в кафе?
   - Да я вообще его ни разу после музея не видел, - вскрикнул Олег, - и об этой напасти знаю только из ваших обсуждений!
   - Лайра, вы полагаете, он может быть причастен? - спросил Антон. - Но он же вроде обещал. Да и в таком случае, подобная участь постигла бы в первую очередь меня и Игоря.
   - Я уже ничего не знаю и не понимаю, Антон, - снова вздохнула Лайра Кромбах. - Обещаниям этого ушлого молодчика вряд ли стоит доверять. И я почему-то уверена, нутром чувствую, что он здесь сыграл не последнюю роль.
   - Он мог? - тихо поинтересовался Игорь.
   Было понятно, что их наставница знает больше, но лишнего не скажет. Действительно, она чуть кивнула. Почему, что, как, зачем - но Лайра была убеждена, что именно этот проклятый мальчишка, выполнивший все же свои угрозы, подстроил им гадость. Профессор Гловер ошибался - Эрвин достаточно влиятелен не только для мелких пакостей.
   - Вот поэтому, Лайра, вы и должны мне все сказать, помочь его найти, - фанатично вскинулась Николь и затрясла рукой перед лицом миссис Кромбах. - Он всё может, он обязательно поможет нам, он всё сделает, я знаю.
   - Нет, Николь, это исключено, - сомкнув ресницы Лайра выразительно повела головой.
   Словно раненая тигрица Николь вдруг отчаянно зарычала и бросилась на женщину. Кинувшиеся на помощь парни с трудом оттащили с неожиданной силой цепляющуюся за Лайру девушку. Николь упала на землю и снова забилась в истерике, воя и причитая.
   - И из-за этой дуры нас выгоняют из страны?! - заорала Инга.
   Почему она сделала такой вывод, никто из ребят не понял. Но сейчас было не до нее. Вызвали скорую помощь, и Николь увезли в больницу. Предстояло еще поговорить с совершенно ничего не подозревающей Леной.
   К ночи Николь отпустили домой. Антон с Игорем практически насильно вынудили ее собрать все свои вещи, переехать на оставшееся время жить к Лайре Кромбах и дежурили там по очереди всю ночь и весь следующий день. Все бумажные волокиты взяла на себя Лайра.
  
  
  

***************

   Тюремный смотритель подвел доктора Джеймса Тервола к толстой металлической двери с маленьким окошечком в центре. Дверь была плотно закрыта, но не заперта ни на засов, ни, как обнаружил доктор, на ключ. Впрочем, с обратной стороны ручки не было и открыть ее в любом случае представлялось затруднительным.
   Из раскрывшейся пасти камеры сразу дохнуло сквозняком и застоявшейся сыростью. Над потолком скупо светила одинокая лампочка в абажуре из модных в этом учреждении толстых прутьев, красовавшихся и в незастекленном крохотном окне.
   Доктор поспешно закрыл за собой дверь и придирчиво огляделся. Хотя камере явно стремились придать максимально комфортный вид, но все равно здесь его неизменный жизненный оптимизм поутих, придавленный окружавшей тоской и безысходностью. Как ни старайся добавить видимого удобства, а мрачное назначение помещения все равно будет довлеть над любой роскошью. Серые голые каменные стены с выцарапанными там и тут посланиями от бывших жильцов будущим постояльцам. Но напротив двери, под окном чуть слышно работал внушительный обогреватель, и если не обращать внимания на неистребимую специфическую промозглость заведения, то когда сквозняк прекратился, оказалось, что в комнатке достаточно тепло. На полу брошено несколько медвежьих шкур, покрывавших практически все пространство. Прикрученные к полу нары застилало толстое пушистое покрывало, небрежно наброшенное, поэтому было видно, что из-под него выглядывает тонкое постельное белье. Обстановку дополняли впику потолочному светильнику дававшая достаточно света напольная лампа, музыкальная аппаратура в углу и портативный телевизор на ней, встроенный в стену столик, заваленный вперемешку книгами, довольно редкими еще музыкальными дисками, тетрадями и письменными принадлежностями.
   Эрвин поднялся с нар и радушно махнул рукой, приглашая Джеймса. На покрывале остались лежать наушники и нехилого объема книга с весьма мудреным названием в четыре строки.
   - Приветствую, доктор, - улыбнулся паренек. - Проходи, располагайся, где больше понравится. Какая оказия занесла светило медицины к несчастному брошенному в застенки узнику? Я вроде на здоровье пока не жаловался. Хотя тут и явно не курорт.
   - Прекрати язвить, Эрвин, - поморщился Джеймс Тервол.
   Он попытался переставить от столика поближе к нарам табурет, но тот оказался как и все прочее намертво соединен с каменным полом. Пришлось согласиться с отсутствием выбора.
   Эрвин забрался на нары и, поджав под себя ноги, выжидающе посмотрел на доктора Тервола.
   - Зубы целы? - спросил доктор, критично рассмотрев его лицо.
   Челюсть парню вправили, но зловещий синяк украшал левую скулу. Эрвин молча кивнул.
   - Тебя послал государь? - задал он ответный вопрос.
   - Его Величество всего лишь дал мне разрешение на визит, - заранее начиная раздражаться, сказал Джеймс.
   - И ты решил воспользоваться тем, что мне от тебя не сбежать и с наслаждением утопишь теперь меня душеспасительным многословием? Ты заметил, Джеймс, что всегда начинаешь меня воспитывать, предварительно уложив больным в постель или обездвижев каким бы то ни было иным способом? Я склонен считать это прямым доказательством бессилия твоих теорий.
   Джеймс достойно сдержался, чтобы не плюнуть на все и уйти.
   - Твое заточение - последствие ранения? - уточнил доктор, стараясь не поддаваться на язвительные провокации.
   - Не настолько. За это мне еще предстоит расплатиться, - сказал юноша.
   Джеймс Тервол помолчал, рассчитывая на подробности. Не дождавшись, продолжил:
   - Эрвин, я не знаю, что у вас произошло, но смею тебя уверить - наш государь настроен весьма решительно. Он сказал, что ты будешь сидеть до тех пор, пока не вымолишь у него прощения или пока он сам не сочтет достаточным.
   - Чему быть - того не миновать, - флегматично пожал плечами Эрвин. - Мне не в чем виниться. Пусть сам извиняется за то, что испортил мне физиономию.
   Джеймс прекрасно понимал, что парень снова провоцирует его, но для этого он сюда и пришел, чтобы прорваться через его сарказм. Поэтому не собирался ни сдерживаться, ни уходить. Доктор решительно стукнул толстой книгой по столу, поднялся и упер руки в бока. Полагал ли он, что это должно приструнить собеседника? Юноша уселся поудобнее, с любопытством ожидая продолжения.
   - Неужели ты собираешься провести в этой камере годы, глупый мальчишка? - вскипел Джеймс.
   - А что тут плохого, док? Тепло, кормят, блохи не кусают. У меня есть книги, музыка и даже кино. Меня никто не дергает. Что еще нужно? Когда мне последний раз удавалось так славно отдохнуть! Да я уже давно благославляю моменты, когда какая-нибудь болезнь сваливает меня в постель, и я могу хоть денек расслабиться и насладиться покоем. Если конечно кое-кто не превращает мою болезнь в мстительное развлечение.
   - Да о чем ты говоришь! Вы оба, ты и наш государь, упрямы как... - доктор Тервол не рискнул употребить недостойное сравнение в применении к монарху, даже находясь в тюремной одиночке. - Если один из вас не уступит, ты на самом деле рискуешь засесть здесь на годы. И сделать это должен ты, как же ты это не понимаешь! Даже если ты невиновен, ты должен упасть в ноги и выпрашивать помилование. А потом уже будешь отстаивать невиновность. Эрвин...
   - Всё!
   Окрик прозвучал словно "фу", сказанное собаке. Эрвин рывком поднялся с нар. Его ехидное хладнокровие ветром сдуло, вернее - унесло ощущением пронесшегося сырого сквозняка. Парень стремительно подскочил к доктору и вдруг прошипел в самое его лицо:
   - Не лезь не в свое дело, Джеймс. Это наши личные отношения, мои и короля, - Эрвин стукнул себя кулаком в грудь. - Не тебе в них вмешиваться и не тебе что-то в них решать.
   Это была не очередная реакция на нежелание выслушивать воспитательные проповеди. Не злоба. Не ненависть. Холодный и высокомерный предупреждающий рык хищника.
   Доктор думал, что за эти годы попривык к необузданности Эрвина, хвалился, что уже способен сдерживать себя, не взрываясь на первое же его язвительное высказывание. Джеймсу даже порой удавалось укрощать стихийные взрывы эмоционального мальчишки. Но такое предстало перед ним впервые. Упустил ли он тот момент, когда необузданный легкомысленный щенок превратился в матерого волка, или так тщательно зверь прятался в личину неопытного безбашенного малыша. На Джеймса смотрел совсем новый человек - неистовый в своей вполне осознанной ярости, самоуверенный и искушенный. Это был не стихийный гнев, а холодная продуманная бешеная атака. Обычно даже в пике испытываемых эмоций остававшийся бархатным взгляд юноши словно иглой сейчас вкалывал бросаемые слова в собеседника. Дружеское обращение сменилось отчужденным и высокомерным "выканьем".
   - Доктор Джеймс Тервол, я очень уважаю вас и ценю вашу заботу. Я могу бесконечно терпеливо выслушивать ваши нравоучения, но сейчас вы влезли туда, где вам не место. Мы разберемся между собой и без вас. Я как обычно повыкаблучиваюсь, поскалю зубы, но успокоюсь. Его величество сменит гнев на милость и как всегда простит меня. Возможно, перед этим устроив достойную взбучку. Но все равно в результате все будет так, как решит король, хочу я того или нет. И без вашего самоотверженного вмешательства, господин доктор. А ты, Джеймс, напрасно стремишься попасть между молотом и наковальней, напрасно встреваешь между нами! Отойди, если не хочешь, чтобы тебя расплющило. Здесь не место ничему, кроме нас двоих.
   Обескураженный доктор не мог отвести взгляда от его лица - спокойного и исполненного эмоциями одновременно. "Мы..."
   Осмелится ли кто-либо еще так легко и буднично объединить себя и неприступного монарха? А у мальчишки это вышло само собой разумеющимся...
   - Могу ли я принять это за заботу о своей персоне? Или лишь как требование отстать?
   Эрвин напоследок заглянул в самую глубину глаз Джеймса Тервола - его взгляд, процарапав себе дорогу от зрачков доктора, остановился где-то в районе сжавшегося живота, оставив за собой кровавую полосу и причиняя почти физичекую боль. Наконец парень отвернулся и снова упал на нары. Надел наушники, приготовился включить музыку.
   - Понимай это как знаешь, доктор, - с равнодушным спокойствием сказал он.
   - Подожди, Эрвин. Я сейчас уйду, - просительно протянул руку Джеймс, тяжело дыша и прижимая ладонь к груди, пытаясь утихомирить неизвестно чего так испугавшееся, бушующее сердце.
   Эрвин слегка приподнял один из динамиков и вопросительно глянул на доктора.
   - Если ты способен так рассуждать и так все предвидеть, объясни, зачем же ты вообще довел дело до скандала? - недоумевал Джеймс.
   - Ну должен же я время от времени скалить зубы, демонстрируя независимость и непокорность, - усмехнулся Эрвин. - Потому что мне дозволено это делать.
   Шутка? Вряд ли.
   - Тем более что, как я уже сказал, мне выпал прекрасный повод законно отдохнуть.
   - Эрвин, я никогда тебя таким не видел! Что с тобой случилось?!
   Спокойный, проницательный, чуть грустный, демонстративно насмешливый взгляд черных как ночная бездна глаз. На этот раз, слава богу, привычно человеческий, а не звериный.
   - Ты много чего упустил, доктор Джеймс Тервол. Ты смотришь, но не умеешь видеть. Ты слишком доверчив и прямолинеен, поэтому часто принимаешь желаемое за действительное. От тебя очень легко скрыть то, что не хочешь выставляеть напоказ.
   - А ты умеешь видеть? - обиделся доктор.
   - А я умею, - бесстрастно подтвердил Эрвин и, растянувшись на нарах, закрыл глаза.
   Загремевшая в его наушниках музыка поставила жирную точку в разговоре.
   Доктор снова подождал с минуту, но парень продолжать разговор не собирался. Осуждающе качнув головой, Джеймс удалился.
   По движению воздуха уловив, что дверь за доктором затворилась, Эрвин открыл глаза и выключил музыку.
   Наверно прошло не менее часа, а он все также неподвижно лежал, уставившись в потолок. Рисунок на потрескавшейся штукатурке расплывался перед глазами. Слезы временами медленно скатывались, впитываясь в мягкую ткань наушников.
   - Ну и кому нужна эта чертова любовь с ее нечеловеческим счастьем, доктор? - прошептал он. - Кому от нее стало лучше?
   Прошло еще какое-то время. Губы юноши беззвучно шевелились. Он шептал то, что никогда не дозволил бы себе сказать вслух, и то, что очень хотел бы сказать, но нужный человечек был космически далеко.
   Возможно, надо было попробовать передать через доктора весточку для Николь. Хотя он и предупредил девушку, что может не появиться, но она наверняка беспокоится. Она всегда переживает по пустякам. Нет, все-таки он поступил правильно. Не стоит играть с королем, не Джеймсу с ним тягаться. Простодушный доктор не смог бы скрыть поручения, и попало бы именно Джеймсу. Он сам, непременно сам, как только выйдет, найдет возможность связаться с девушкой. Проститься, расстаться. Заставлять ее ждать десяток лет - жестоко... А ведь она смогла бы... Но это так долго... Он обязательно найдет нужные слова и заставит ее возненавидеть его. Пусть лучше считает его бездушной скотиной. И так, чтобы не раскаивалась никогда в том, что было.
   Любовь... Какого черта! Она не стоит того. Это не для него... Он горько застонал.
   Но в его голове не мелькнуло даже ничтожного зачатка мысли, осуждающей короля и способной поколебать веру в него.
   Наконец Эрвин протянул руку и нажал кнопку, вызывая дежурного.
   Загремели гулкие шаги по коридору, глухой кашель - спутник почти всех задержавшихся по своей или чужой воле в этом заведении - сопровождал каждый пятый стук каблуков, мерно позвякивали ключи. Мрачная и завораживающая ужасом безысходности ритмичная музыка.
   Эрвин не повернул головы на открывшееся в двери скрипучее окошечко.
   - Что угодно? - устало спросил коридорный.
   - Принесите мне телефон, - попросил юноша.
   Окошечко захлопнулось.
   Дежурный вернулся, держа в руках красный телефонный аппарат с длинным проводом, уходящим из камеры и пропадающим где-то в глубине коридора. Выдернул шнур, протянул его через окошечко, снова вставил в аппарат с другой стороны двери. Отлаженные действия. Эрвин наблюдал, не поднимаясь с нар. Дежурный молча поставил телефон рядом с ним и набрал номер, сверяясь с бумажкой. Этому заключенному разрешено было звонить только так.
   - Один звонок, - напомнил дежурный и, так же равнодушно позвякивая ключами и кашляя на пятом шаге, удалился, тщательно закрыв за собой дверь. Второй звонок релейный аппарат сделать не даст.
   Трубку не поднимали долго. Наконец знакомый голос резко произнес.
   - Слушаю.
   - Я успокоился. Дайте мне вернуться домой.
   - А где положенное "простите, я больше так не буду"? - поинтересовался король ХанесемШ.
   - Я должен врать? - спросил Эрвин.
   - Понятно, - беззлобно проворчал государь. - Машину за тобой вышлют тотчас же. Но ты помнишь, что наказание тебе еще предстоит?
   Эрвин помолчал. Избежать предстоящей расправы он, конечно, не мечтал. Отменять прилюдно данное обещание король не станет. Но он все еще надеялся, что государь придумает что-то и не подвергнет его такому унижению. А если нет... Может и хорошо, если физическая боль поскорее затушит все, что кипит в душе.
   - Помню. Быть может тогда не станем растягивать удовольствие, милорд? Закончим сегодня? Тем более, что и место, где я сейчас нахожусь, весьма способствует и специалисты здесь не хуже дворцовых.
   - Хорошо. Так и сделаем.
   И все?! Ему предстоит выдержать около пятидесяти ударов (Эрвин не мог дословно вспомнить свою речь, но не сомневался в педантичном подходе опекуна). Или не выдержать... И это возможно последние слова, которые они произносят друг другу. Зачем ему это нужно? Неужели все сказанные громкие слова - притворство, и цель одна - сломать, унизить? Тогда не о чем и жалеть, не надо ругать себя за несдержанность и добровольно увеличенную дозу. Умереть для него - пожалуйста, но жить на коленях перед этим человеком он не станет.
   Как перед богом.
   - Вы хоть на всякий случай проститься придете, ваше величество? - постарался как можно более желчно спросить Эрвин, но сам чувствовал, что получилось скорее беспомощно и жалко.
   - Да, еж, постараюсь.
   В трубке пошли короткие гудки. Юноша аккуратно положил ее на рычаг.
  

********

  
   Доктор Джеймс Тервол стоял перед королем Отнии ХанесемомШ и, бестолково лихорадочно потирая ладони, докладывал о своем визите в Таклоновскую одиночку. Это и на самом деле была его идея, но король разрешил встречу с Эрвином только с обязательством последующего подробнейшего отчета. Он выслушал доктора, не перебивая. Похоже, что шокирующая Джеймса реакция парня, на короля ХанесемаШ не произвела ни малейшего впечатления.
   Хотя кто знает, что на самом деле между ними произошло. Может быть государь действительно решил заточить мальчика до конца дней, уже распрощался с ним и поэтому к речи доктора остался совершенно равнодушен. Ведь заявлял же он в свое время, что готов избавиться от Эрвина, если тот не оправдает его надежд. И кто знает эти королевские надежды. А мальчишка вырос своевольным. Впрочем, это-то как раз было предсказуемо...
   - Ваше Величество, - сказал в заключение Джеймс Тервол, - с великим сожалением должен предостеречь моего государя в испрашивании моего мнения в части воспитания Эрвина. То как он сегодня со мной разговаривал... Я понял, что совершенно его не понимаю...
   - Поздравляю, доктор Тервол, наконец-то вы соизволили заметить, что Эрвин уже несколько не тот мальчик, каким был раньше, - наконец произнес король ХанесемШ, выказывая хоть какую-то реакцию на изливания доктора. - Давно пришло время обращаться с ним не как с ребенком, а вы все продолжаете. Вынужден констатировать, что в последний год и даже больше, вы, несмотря на обещания следить за мальчиком, недопустимо редко с ним виделись, - король жестом остановил оправдательную речь Джеймса. - Не оправдывайтесь, доктор. Согласен, у вас очень много забот по вашей основной специальности, и проблемы по-настоящему нуждающихся в вашем заступничестве больных людей занимают вас значительно больше, чем мой взбалмошный, но вполне здоровый воспитанник. И тем не менее объявить, что вы халатно относились к моей просьбе помогать в воспитании мальчика, я все-таки не могу. Так что нынче вы пожинаете и свои плоды тоже. Не вы ли, господин доктор, своими воспитательными речами, нередко идущими вразрез с моими, способствовали порождению сумятицы в его голове?
   Доктор превратился в соляной столб от неожиданного поворота речи. Он-то был уверен, что действует аккуратно и старается не противопоставлять себя монарху.
   - Испугались, доктор Тервол? - взгляд карих глаз монарха стал слегка язвительным. - Уж не думали ли вы, что я все эти годы был не в курсе проводимой вами политики? Нет, не наводите напраслину - Эрвин мне ничего не передавал. Я ведь в отличие от вас не душу его нотациями, и притворяться у него нет большой необходимости. Поэтому он достаточно открыт передо мной, чтобы для меня стало явным ваше влияние. И должен поблагодарить вас. Вы даете мальчику то, чего я в силу своего положения дать не могу. Без вашей помощи он давно мог бы утонуть в болоте дворцового злопыхательства, несмотря на все мои усилия. И "неплохой потенциал", который вы в нем когда-то разглядели, растворился бы в грязи. Что же касается того шока, что вы сегодня испытали, поверьте мне, на самом деле все не так страшно. По большому счету несильно мальчишка и изменился, всего лишь вынужден слишком быстро взрослеть. В Эрвине сочетаются яркий ум, излишняя эмоциональность, океан впечатлений при малом жизненном опыте. Все это постоянно перемешивается, сталкивается и находится в вечно взрывоопасном состоянии, еще и усиливаемое бушующими молодыми гормонами. Отсюда вполне здоровый цинизм, который по всей видимости так вас и огорошил, доктор Тервол. Видите, каким психологом я стал за те пять лет, которые Эрвин находится рядом со мной. Но это стоило того. Вы попробуйте возобновить ваше тесное общение, доктор, уверен - вы не пожалеете: обнаружите в нем много интересного, в том числе никуда не пропавшего и, несмотря ни на что, доброго маленького мальчика. И прежде всего, Джеймс, - король ХанесемШ в раздумье пригладил ладонью бородку и внимательно поглядел доктору в лицо; тот был взволнован, озабочен, но уже не напуган, - не оставляйте его в ближайшее дни. Ваши профессиональные советы понадобятся именно ему. Ему будет очень тяжело. Я помогу, но боюсь, что моей помощи будет маловато. Моя цель иная. Поддержите его, помогите разобраться в самом себе. Я осознаю, какой дополнительный труд на вас взваливаю, доктор Тервол, но, поверьте, этот мальчик может в будущем оказаться для моей страны не менее важен и полезен, чем безусловно необходимые больницы, над совершенствованием которых вы столь самоотверженно трудитесь.
   Произнеся этот непривычно длинный для себя и эмоциональный монолог, король ХанесемШ выпроводил доктора и опустился на стул. Поникли гордые плечи, устало согнулась спина. Он поставил локти на колени и расправил бумагу, которую все это время сжимал в левой руке. Это была короткая докладная записка капитана личной королевской гвардии Пакрета. Король, уйдя мыслями глубоко в себя, принялся медленно разрывать лист.
   Господи, ему нет еще и сорока лет, а такое ощущение, что на плечи давит груз как минимум пройденного столетия. И давит с каждым днем все сильнее. Беспрестанные заботы не то что постоянно сменяют друг друга, а такое чувство, что растут, множатся и становятся все крупнее. Словно злокачественный нарыв зреет в обществе. Но пока он не проявил себя, о его присутствии и месте созревания приходится только догадываться и перебирать возможные методы борьбы. Одному богу известно, чем все это закончится. Тем временем мечты о всеобщей счастливой жизни кажутся все больше и больше эфемерными, а окружающие все чаще и чаще считают своего короля бездушной расчетливой машиной.
   Он мог бы поведать многое о своих затаенных светлых мечтах, о постоянной борьбе с самим собой, о своих поисках истины и смысла, но роль несгибаемого властителя, которую он принужден играть с малых лет, давно отучила проявлять свои чувства, приоткрывать тайники своей души. И даже с Эрвином - единственным человеком на свете, с которым король ХанесемШ мог расслабиться и спустить эмоции с короткого поводка, он не смел позволить себе подобные слабости. Да и ни к чему еще и этим грузить мальчишку. Эрвин...
   Свою жизнь отнийский правитель давно поставил на службу своему народу. В этом и есть сущность, тяжесть и правильность монархии - отсутствие выбора, пожизненные права и обязанности и полная самоотдача. И в этом же ее слабость - зависимость от конкретного человека... Всю свою жизнь.
   И не только жизнь... Если бы он верил, что его смерть принесет стране спокойствие и стабильность, прекратятся раздоры, монархия будет нерушимо стоять на ногах... он с радостью и покорностью выпустил бы свою жизнь по капле, струей, взрывом - как будет нужно.
   И не только свою... хотя это востократ тяжелее...
   В руке короля ХанесемаШ осталась горстка бумаги, тщательно разорванной на кусочки размером с детский ноготок. Он сжал ее в кулаке и медленно высыпал на пол.
   Но среди тысяч чужих жизней есть несколько...
   И кажется с бедной королевой, готовящей еще одну бесценную для него жизнь, он обошелся в последний раз несколько грубовато. Надо попытаться исправить... Как всегда, для него прятать нежность и заботу легче, чем их выставлять. Неужели так было всегда? Он уже не помнил.
   Государь поднялся. "Он прав - не будем затягивать удовольствие". По крайней мере у кого-то способов проявлять эмоции выше крыши.
  

***********

  
  
   Два дюжих мужика в принятых по должности масках, оставляющих открытыми только глаза, сняли с Эрвина рубашку и, крепко взяв с двух сторон за плечи, заставили лечь длинный топчан в центре помещения.
   Юноша успел быстро оглядеться. Квадратная комната освещалась весьма скупо несколькими слабыми потолочными светильниками. Углы и стены тонули в полумраке. Специально, чтобы скрыть подробности. Но и проникающего света было достаточно, чтобы тело пробрал озноб и горло сперло от страха. Хотя и знал, что все развешенные, расставленные, сваленные древние приспособления - это не в его честь. Скорее всего это и вовсе лишь орудия устрашения, музейные реликвии. Не может быть, чтобы эта инквизиторская мерзость использовалась в наши дни. Большего разглядеть юноша не успел. Мужчины были явно опытными (как же часто и на ком отрабатывали они такую сноровку?), не дали ему возможности ни одного самостоятельного движения. Он мигом оказался лежащим на животе, ноги привязаны к сторонам топчана, руки вытянуты над головой и тоже привязаны к специальному кольцу обыкновенной толстой веревкой. Как сюжет из средневековой книжки. И было бы так же занимательно, если бы не кольнувшая резко вскинутую руку боль в ране, холодный гладкий камень под обнаженным телом, и унизительное чувство беспомощности.
   За что? Какое-то глупое нагромождение событий, сказанных сгоряча слов, вылетевших необдуманных фраз привели его сюда. А в чем его вина? В том что полюбил? В том, что поверил и доверил душу? В непослушании и дерзости? Все это лишь видимая часть. В том, что подставил людей? Это его собственное ощущение, но вряд ли именно это сподвигло и короля. Подождите! Он должен понять... Мысль насмешливо скакала где-то рядом, но в руки не давалась.
   Мужики все так же молча принесли орудия. Розги, короткие плетки, еще что-то. Всё казалось черным, липким, грязным.
   Эрвин запоздало задергался, но тело могло двигаться в стороны не более чем на пяток сантиметров. Мерзко, гадко, унизительно. Как проштрафившегося слугу. Как нашкодившую бабу. Непонятные, безликие, чужие, равнодушные люди. Ненавижу! Легче сдохнуть прямо сейчас! Если выживу, в жизни не прощу! Слез он никогда не стыдился, но сейчас отвернулся в сторону, чтобы не видеть деловое равнодушие палачей.
   Движение воздуха показало, что дверь в комнатушку открылась. Оборачиваться он не стал. Усилившееся на короткое время деловитое шуршание и топотание вдруг стихли. Наступила тишина. Что теперь предстоит? Удар? Как лучше - сжаться или расслабиться? Как-то на тренировках не научили такому виду самообороны...
   - Эрвин, - позвал Его Величество ХанесемШ.
   Парень не спеша обернулся. Они были в комнате одни. Палачи, оставив ювелирно ровно разложенные орудия, вышли. На время. К черту! Скорее бы уж... Прощания уже не хотелось, и видеть родное лицо было тяжело. Унизительно. Тошно. Еще немного и он выскажется так, как того заслуживает предатель.
   - Эрвин, я не стану отменять свой приказ. Это неприемлемо. Но я никому не позволю прикоснуться к тебе. Никому и никогда. И убью каждого, кто посмеет.
   Замолчал, ожидая реакции. Парень не сводил с него яростного взгляда.
   - Руки развяжите, - сглотнув, просипел Эрвин.
   Король Ханесем повел глазами вокруг, отыскивая что-нибудь подходящее. Царящее разнообразие поражало. Выбрал нечто непонятное, но с достаточно острым краем и перепилил веревки, связывающие руки и ноги Эрвина. Юноша безотчетно потер рану на предплечье и лег, расслабленно положив руки под голову. Тело уже привыкло к камню, на котором лежал, и от холода он не страдал.
   Бросив оценивающий взгляд на подготовленные приспособления, государь Отнии принялся аккуратно снимать ремень с брюк. В самом деле, выбор орудия наказания не был предусмотрен актом. А этот вариант для демонстрации родительского воспитания - самый традиционный. Невольно испытанное постыдное облегчение снова разбудило задремавший было сарказм Эрвина. Интересно, палачи бы предложили ему самому выбрать или исходили бы из собственных пристрастий?
   - Пятьдесят девять ударов, - напоминая, сказал ему король ХанесемШ.
   - Не смею сомневаться в вашей скрупулезности, мой повелитель, - ответил Эрвин.
   - Полагаешь, мне это доставляет удовольствие? - окрысился король. - Сам напросился, мог бы и попридержать свой язык. Теперь я уже ничем помочь не могу. И я из-за тебя вынужден заниматься этим мерзким делом.
   - На этом месте я должен расстрогаться от сочувствия и жалости к вам, государь? Заплакать слезами умиления и сострадания? Что-то у меня, сволочи неблагодарной, не получается.
   - Ах ты, гаденыш, - рявкнул король и выдал первый удар.
   Поначалу он вообще-то намеревался только попугать, проверить реакцию. Ну в крайнем случае удовлетвориться одним ударом. Широкий ремень не нанес бы серьезных увечий, максимум - синяк или ссадину. Как подтверждение осуществления произнесенного прилюдно приказа. Чтобы те, кто видел и слышал, отчитались бы перед сплетниками. Но мальчишка, хотя и обрадовал реакцией, но и порядком разозлил. Захотелось проучить посерьезнее и, держа в руках необходимое для этого орудие, удержаться было сложно. Удары получились сильными, хотя конечно не смертельными.
   Парень уткнулся лицом в руки, вздрагивал всем телом, и не стал сдерживать рвущиеся наружу вскрики в ответ на каждый удар. И после нескольких ударов король остановился. Перевести дух от непривычной работы, необученная рука устала?
   - Слушай, ты не можешь выдержать наказание молча, как подобает настоящему мужчине? - возмущенно прикрикнул властитель королевства.
   - Зачем? - со смешком спросил Эрвин, переводя дыхание. - Молчат на истязаниях, чтобы не доставить удовольствия мучителю. Я же не могу отказать великому государю в вероятной усладе и хоть таким ничтожным способом уменьшить его душевные терзания... Да и мне полегче, и за дверью слышат, что мы здесь не кофе пьем.
   Вот чертенок! Король ХанесемШ добавил еще и со злостью отбросил ремень. Потом все же поднял и водворил на предназначенное производителями место. Хватит. Видимых следов будет более чем достаточно.
   - Давай руку, помогу подняться, - сказал монарх.
   Эрвин с его помощью медленно сел на топчане, неустойчиво пошатываясь. Ноги не доставали пола, голова кружилась, по спине при каждом движении прокатывалась боль. Не острая, но весьма ощутимая. Король помог ему натянуть через голову рубашку.
   - Я получил свою порцию. А остальные? - задал парень странный вопрос, но король Ханесем его понял.
   - Твою девушку я выслал из страны без права возврата в ближайшие пять лет. Один из гвардейцев отправлен на исправительные работы, второй, Брендон Фарелл... застрелился, - бесстрастно отчитался Его Величество король Отнии.
   Последнее известие подбило. Эрвин вздрогнул, побледнел и скукожился. Почему-то несмотря на навалившиеся неприятности, его все это время не оставляла подспудная мысль, что происходящее с ним несерьезно и даже немного театрально. Все тяжело, но поправимо. Своя боль казалась глубже, но даже это можно было решить. Он нашел бы Николь, объяснился, и хорошо ли плохо ли, но жизнь пошла бы дальше, оставив позади приятные воспоминания. А проблемы гвардейцев уж точно решились бы ко всеобщему удовольствию. Ведь нельзя же всерьез считать их вину смертельной.
   С детства столкнувшись с неумолимостью смерти, Эрвин всеми способами старался избегать малейшей боли с ней связанной. Время не вылечило, а лишь превратило его боль в хроническую.
   Два одинаковых, усыпанных цветами черных гроба в маленькой семейной часовенке, собственные наполненные животным ужасом вопли, когда его попытались подвести ближе и последним поцелуем проститься с родителями, - с этого мрачного дня, считай, и началась его сознательная жизнь. До этого почти всё тонуло в беспамятстстве младенческого тумана. И этот приграничный день - совсем не те воспоминания, которые хотелось бы удержать в памяти. Но они въелись намертво.
   Необратимая реальность смерти снова ударила резко и безжалостно.
   Лучше бы по нему сейчас прошлись руки палачей.
   - А ты возвращаешься во дворец, - с нажимом сказал король. - Машина ждет, - и бесшумно вышел за дверь.
   Эрвин даже не заметил его ухода и растерянно оглянулся, лишь когда вновь появившиеся палачи сняли его с топчана.
  
  

**********

   Негромкий стук в дверь. Кого несет? Зачем? Никто не нужен... Однако Эрвин словно издалека услышал свой голос, разрешающий войти.
   Доктор Джеймс Тервол. Опять. За последние дни он стал досаждать непозволительно часто.
   Пес медленно поднялся и загородил доктору дорогу. Коротко рыкнул, предупреждая. "Пусти", - чуть слышно сказал Эрвин. Пес уселся там, где стоял, и добродушно приподнял уши - Джеймса он в принципе знал, но долг обязывал.
   Будучи наслышан об устроенном Эрвином во дворце погроме (хотя имел счастье лично лицезреть лишь уже результат ремонтных работ), Джеймс Тервол и здесь ожидал увидеть нечто подобное. Но в своей комнате, видать, разгром парнишка устраивал любовный. Зримых последствий не наблюдалось, и все вещи были на местах. Его окружал стерильный порядок, какой здесь царит лишь сразу после хозяйничанья Онтал. Эрвин обычно успевал его разрушить в первые же минуты своего появления. Сейчас он сидел, забившись в угол дивана.
   - Что тебе нужно, док? - с натугой спросил Эрвин.
   Доктор поставил на противоположный край дивана свой медицинский чемоданчик.
   - Я пришел обработать тебе раны. Или хотя бы проверить действия тюремных коновалов, если это сделали они.
   Эрвин смотрел на него непонимающе. Их можно обработать? Чем?
   Наконец до него с трудом дошло, о чем говорит Джеймс. Да, раны... Все ведь уже наслышаны о порке, которую - неслыханное дело! - самолично закатил государь ХанесемШ державной дланью своей провинившемуся воспитаннику. А рука у него тяжелая... Им и не снилось насколько тяжелая. Дворец питается слухами, видит свершившиеся факты, но сути никто не знает. Раны, действительно, кровоточат...
   - Раны? - переспросил Эрвин. - Чтобы обработать мои раны, тебе, доктор, придется вынуть мою душу и обмотать бинтами ее...
   Теперь уже доктор Тервол смотрел на него с немым вопросом.
   Эрвин, не поднимаясь, подтянул кверху футболку и повернулся к доктору спиной. Джеймс закрыл свой кейс и поставил его на пол. Черные синяки, конечно, покрывали спину парня, но никакого лечения не требовали - через неделю-полторы от них не останется ни малейшего следа. Чего не скажешь о душевном состоянии мальчишки. Эрвин отпустил футболку, и она самостоятельно вернулась на место, а парень снова съежился на диване в той позе, в какой застал его доктор - подтянув колени и поставив на них подбородок. Давно он так сидит? Слуги говорили, что не выходит из комнаты уже скоро сутки и впускает только "собачьего слугу". Пустой взгляд, осунувшееся лицо. На щеках двухдневная щетина - еще по-мальчишечьи мягкая, но все равно доктор упустил тот момент, когда она начала появляться. В результате парнишка выглядит повзрослевшим, словно они не виделись несколько лет, а не пару дней.
   Джеймс сел рядом.
   - Эрвин, не хочешь поговорить? - осторожно спросил доктор Тервол.
   Парень подбородком расширил дырку на коленке брюк и вместе с этим отрицательно покачал головой. Но через какое-то время сказал:
   - Он на тренировках всегда посмеивался надо мной и никогда не поддавался. Я сначала по малолетству злился... Но глаза у него были добрые. Кажется, у него остался сын чуть младше меня - он часто сравнивал нас. Мы с Фареллом могли бы быть друзьями, если бы я вообще умел дружить. И дружить я не умею, док, и любить не могу...
   Джеймс положил руку ему на плечо, нежно погладил, стараясь не коснуться синяков. И тут же убрал, почувствовав как от его прикосновения парень окаменел и напружинился. Словно готовая порваться натянутая струна. Сочувствия ему было не нужно. Доктор смущенно скрестил руки на животе, не зная, куда еще их теперь деть. Этот новый Эрвин, с которым он столкнулся в тюрьме и который сейчас сидел рядом, пугал его отчужденностью и непривычным ледяным спокойствием. Доктор часто сталкивался с необходимостью успокаивать, сочувствовать, уменьшать людям остроту тяжелых известий и душевной боли. Но сейчас слов подходящих не находил.
   Слухи, гуляющие во дворце, переставив местами причину и следствие, гласили, что королевский любимчик был жестоко наказан государем за устроенный во дворце дебош. Обязанные, но не сумевшие, предотвратить это гвардейцы полетели со службы, что вызвало для них еще более тяжкие последствия. Слухи обрастали сомнительными подробностями. Доктор Джеймс Тервол знал чуть больше прочих, но, как он подозревал, тоже только видимую часть айсберга. Поэтому боялся сказать что-то не так и вызвать непредсказуемую реакцию парнишки.
   - Второму я вслед послал письмо. Просил прощения и пообещал сделать все от меня зависящее, чтобы через два года он смог вернуться, и этот случай никак не сказался на его карьере. По крайне мере официально, - тихо продолжал Эрвин, разговаривая казалось сам с собою. - Я променял их жизни на жизни никчемных пьяниц, которым самое место на кладбище или в тюрьме. Но они где-то ходят, жрут, пьют и похваляются подвигами.
   - Эрвин, уж не собираешься ли ты мстить? - снова осторожно спросил Джеймс Тервол.
   - Думал, - спокойно ответил Эрвин. - Но пока не стану это делать. Да и не уверен, что смогу... Джеймс, это мучительно, - вдруг вырвалось с непередаваемой болью, - за мои неправильные шаги расплачиваются всегда другие. А я лишь должен смотреть на это со стороны. Лучше бы он наказывал меня.
   - Наш государь любит тебя, - несмело высказал Джеймс, - поэтому бережет.
   Эрвин повернул к нему голову. На лице его ясно читались следы бессонной ночи и переживаний, но ни малейшего следа слез или беспомощности. Тяжелый взгляд придавил доктора многотонной глыбой, под которой не шевельнуться, не вздохнуть.
   - Какой ты простодушный, Джеймс, - сказал он, помолчал и хмуро добавил: - Забудь, что я сказал.
   - Да ты вроде и не сказал ничего...
   - Вот и забудь.
   - Эрвин, когда ты ел в последний раз? - спросил доктор Тервол, уводя разговор в житейское русло.
   Парень задумался, припоминая.
   - В Таклоне, незадолго до твоего прихода.
   Больше полутора суток назад.
   - Ты должен поесть. Вот увидишь, сразу станет легче.
   - Да, - с готовностью согласился Эрвин, - я жив, и должен поддерживать эту жизнь. Фареллу этого уже не нужно... Может напиться вдрызг, а док?
   - Напейся. Тогда тебя точно какое-то время будут донимать другие заботы.
   Он уже был свидетелем неоднократных подобных попыток. Здоровый молодой организм Эрвина, защищаясь, безжалостно выкидывал из себя любую отраву, которой пытался напичкать его хозяин в дозах хоть чуточку превышающих допустимую по его мнению норму. А потом в назидание еще и мучил страшными головными болями. Муки похмелья без удовольствия опьянения не воодушевляли.
   - Да уж... Хорошо, прикажи принести чего-нибудь легкого.
   Джеймс, хотя и подготовившийся было к борьбе и уговорам, уже не очень удивился уступчивости. Он давно привык к нелогичности поступков Эрвина, а теперь и вовсе переставал понимать, какие тараканы руководят его мыслями.
  
  

***********

  
   Через сутки Эрвин выполз из своей конуры и даже нашел в себе силы вернуться к учебе, как к спасению от самобичевания. Правда, стен дворца не покидал. С большим удовольствием он бы спрятался от мира у себя в родовом замке, но король Ханесем не отпустил - предпочел парнишку в таком состоянии все-таки держать на глазах.
   На тренировки, несмотря на достаточно для общих упражнений зажившее ранение, Эрвин не решился. Не готов был пока смотреть в глаза гвардейцам и даже мимо дворцового караула проходил словно около неживых статуй. Но это и не было чем-то необычным - кто же обращает внимание на застывших почетных стражей.
   Со стороны казалось, что произошедшее затронуло его несильно. Он даже не шибко сторонился возникающих тут и там стихийных развлекающихся сборищ.
   Установившаяся хорошая погода способствовала развлечениям на открытом воздухе. Небольшой пруд в дворцовом парке, как обычно в летние периоды превратился в центр водных и солнечных процедур. И даже чопорные государственные мужи в рабочие перерывы и вечерами присоединялись к гуляющим.
   Молодая королева, все еще вынужденная скрывать свое пикантное положение, вела себя сдержанно и большую часть прогулочного времени проводила в тени деревьев. Она боялась накатывающих порой в самое неподходящее время приступов дурноты и слабости и от этого была все время на взводе и не в духе. Но фрейлин при себе на привязи не держала, и девушки с удовольствием рассыпались по полянкам, купались и загорали.
   Зато у Эрвина оказался благовидный повод не присоединяться к ним. Королева сама потребовала от него, как единственного посвященного, бессменного дежурства при ее особе во время прогулок. Именно ему доктор королевы давал рекомендации, как следует поступать в случае неожиданных проблем. Дежурство же у Эрвина получалось своеобразным. Он попросту разваливался на травке неподалеку и сводил общение к необходимому минимуму. Мог бесконечно долго, пока не окликнут, следить за шевелением листьев над головой, за их игрой с солнечными лучами, за меняющими очертания облаками. И старался ни о чем не думать. Терпеливо, по мере возможности, он выполнял мелкие капризы раздражительной королевы, выдержанно сносил перемены ее настроения: то она саркастически проезжалась по, как обычно, непотребному и вызывающему внешнему виду парня, то насмехалась над его неожиданным охлаждением к женскому полу, то пыталась вызвать на веселье и смех - паранормальная угрюмость Эрвина была ей противна.
   А уж как старались ее фрейлины и прочие особы заманить Эрвина купаться или в еще более интимные места. Опустились даже до составления объединенных коварных планов. Очень уж терзало непристойное любопытство - пусть хоть кому-то одному повезет воочию увидеть увечья, нанесенные сообственноручно монархом прекрасному молодому телу парня - а ведь редкая из присутствующих не имела счастья в свое время лицезреть это природное произведение искусства в самые приятные моменты, да и не только лицезреть. Именно этим физическим надругательством над совершенством большинство и объясняло внезапную нелюдимость всегда темпераментного юноши. Но существенно ни они, ни юная королева не преуспели. Улыбка Эрвина так ни разу и не стала чем-то большим, чем саркастическая усмешка, девичьи заигрывания он отшивал (причем не всегда культурно, но это не останавливало их прыти), а мелкие подколки Ее Величества пропускал мимо ушей, снисходя к слабостям беременной женщины.
   А вот герцог Норим с легкостью выводил Эрвина из себя. Он появлялся не реже раза в день, окруженный молодыми особями обоего пола, якобы засвидетельствовать свое почтение королеве, но словно нарочно выбирал те моменты, когда при ней дежурил Эрвин. Он нашел больное место парнишки. Достаточно было заикнуться в любой форме про охлаждение Эрвина к увлечению гвардейскими подготовками, и тот вспыхивал словно порох. Их стычки становились все злее и почти совсем уже не прятались от окружения. От колких, хотя и всегда завуалированных под видимость приличия, высказываний Эрвина у женщин краснели щеки, а у мужчин сворачивались уши, но все делали вид, что ничего не слышат. Дошло до невообразимого. Что было сказано - никто так и не узнал. Без сомнения, очередная дерзость, но задевшая принца Норима сильнее обычного. Настолько, что он замахнувшись, вознамерился выдать нахалу оплеуху. Парень вместо того, чтобы смиренно вынести наказание от высокородной особы, отбил руку герцога и отбросил его от себя. Принц упал на траву, прокатился по ней спиной, но тут же вскочил, перекосившись от бешенства.
   Королева быстро встала с кресла и подняла руку, останавливая назревающее бесчинство и одновременно защищая глупого непочтительного мальчишку от заслуженного герцогского гнева. Но принц-наследник даже не обратил на нее внимания. С полминуты противники не сводили друг с друга полных ярости взглядов, но герцог вдруг ядовито рассмеялся, а Эрвин, наконец, подобающе опустил глаза. Чьей победой окончилась очередная стычка осталось расплывчато.
  
   Король ХанесемШ участвовал в публичных развлечениях крайне редко. В его присутствии отдых превращался в официальное мероприятие. Все вдруг теряли непринужденность и становились прилично чопорными, поэтому государь не злоупотреблял. Беззаботно отдыхать он предпочитал в ограниченном женском обществе, а не шумной компанией. А еще он завел себе правило ежедневно, что бы ни случилось, уделять не менее часа индивидуальному общению с супругой; для ее блага и для воспитания в себе умения демонстрировать внимательность. Получалось пока не очень.
   Так что после решения нескончаемых государственных дел, поездок, обязательных встреч Эрвину персонального внимания его величества короля ХанесемаШ доставалось не очень много, но он все равно ощущал постоянный надзор за собой. Так оно и было. Государь, в отличие от прочих, видел внутренние терзания воспитанника и ненавязчиво следил за ним. И был озадачен тем, насколько глубоко в себе эмоциональный мальчишка переживает и потерю первой любви, и первую расплату человеческой жизнью. Королю было известно - убедившись, что Николь, действительно, покинула Отнию, других связей с внешним миром Эрвин пока не искал. И не в последнюю очередь это было связано с тем, что Эрвин осознавал - без охраны его сейчас в город не пустят, а выдержать присутствие рядом гвардейцев и чувствовать на себе их осуждающие взгляды он был не в состоянии.
   Но время лечит, и мальчишка, без сомнения, справится. Самый трудный шаг - первый, и держится он неплохо. Хотя та музыка, что парень играл до физической усталости, была тревожной и нервной, а откуда он черпал репертуар песен и вовсе было страшно подумать, но король был уверен, что и это скоро войдет в норму, и мальчик успокоится окончательно. А тем временем старался загрузить его мозг учебой и заботами, не оставляющими лишнего свободного времени. Главное, что пугало - неожиданная покладистость Эрвина, отсутствие стремления поднять вопросы, послужившие причиной всех событий и наказаний, но и это государь относил на временный результат от пережитого шока. А может и вправду парень внял правильным словам и все понял... Но все выясняющие разговоры изо дня в день откладывались на никогда не наступающее потом.
  

*********

  
   Днем собралось срочное внеочередное заседание королевского совета. В узком кругу. Для обсуждения были вызваны лишь самые необходимые.
   Всего пару часов назад удалось, наконец, накрыть антимонархическую группировку, называющую себя "Глотком свободы", распространявшую вредоносные листовки, очерняющую и призывающую к свержению монархии. Удачно проведенная благодаря своевременно полученным сведениям акция позволила захватить главаря и главного идейного вдохновителя этих "глотателей" прямо с поличным - в момент проведения агитации и распространении своих брошюрок в одной из студенческих общаг. Ну и вместе с ним небольшую часть актива и некоторое число вольнонаемников и просто слушателей. Мелочь отправили по полицейским участкам, более серьезных - пока в Таклон - на предварительное заключение.
   Проведенный по горячим следам допрос выявил неплохо продуманную структуризацию группировки, раскинувшую корни уже довольно широко, особенно стреди молодежи и на крупных заводах - больших скоплениях легко убеждаемых людей. Но все ниточки в результате сходились в одни руки. Главарь держал контроль над всем и финансировался, разумеется, заграницей. Сам он - высокомерый мужчина лет сорока с хвостиком, с длинными курчавыми волосами и хитрым взглядом, косящим под ярого фанатика, - стоически молчал. Но большая часть захваченного актива от одного вида пыточной камеры начала с готовностью сыпать информацией. Глава Комитета Государственной Безопасности утверждал, что в крайнем случае из полученных сведений можно попытаться найти даже заграничные источники, хотя на это и потребуется некоторое время.
   Сейчас надлежало решить, что делать с захваченными лицами и прежде всего с главарем - основой и платформой всего общества.
   Предложения были самые разные: от простой вечной высылки из страны до не просто устрашения, а действительного применения пыток. Последнее вызывало сомнения: судя по всему весомой информацией владел только глава - пытать имело смысл только его. Но если даже это, не дай бог, просочится наружу - не избежать международных проблем. А пока вскрывают все цепочки силой, звенья успеют рассыпаться.
   Ждали окончательного королевского решения. Король ХанесемШ смотрел на сменяющие друг друга на большом экране телевизора фотографии с места захвата группировки и портреты захваченных персон и думал. Никто не смел мешать даже излишне громким дыханием.
   - Расстрелять его - и это развяжет нам руки.
   Посторонний голос прозвучал настолько неожиданно, что все без исключения члены королевского совета вздрогнули с разной степенью интенсивности. Даже сам Его Величество король ХанесемШ резко повернул голову на звук и устремил взгляд в угол. Он, единственный, на заседаниях имел возможность видеть Эрвина напрямую, не оборачиваясь, но вмешательство юноши в разговор и его застало врасплох.
   Несмотря на то, что воспитанник короля вот уже на протяжении более четырех лет присутствовал на совещаниях королевского совета: сначала выборочно, но с течением времени все чаще, а теперь и вовсе практически неизменно, пропуская их лишь по действительно уважительной причине, - не все министры-советники имели возможность до этого момента слышать его голос даже в принципе, а уж в этом кабинете от него никогда не исходило ни звука. Цель его присутствия здесь была непонятна с самого начала, и советники давно перестали ломать над ней голову и строить предположения. Молодой человек уже воспринимался ими привычно, сродни предмету интерьера. На первой минуте заседания он располагался на своем месте, за спинами тех, чье мнение правитель Отнии желал сегодня выслушать, прикрывал глаза и в таком, казалось бы полудремотном состоянии, молча и недвижимо сидел до самого конца. Если вдруг вспыхивали споры, прения, решались необычные проблемы, юноша выплывал из забытья и следил за происходящим с напряженным вниманием. Но это мог видеть только сам монарх, прочие, занятые собой, никогда не оборачивались.
   Сорвавшаяся вдруг реплика больше всех напугала самого Эрвина. Он нарушил категоричный приказ. Наверно, сказалась бесконечная душевная усталость - не сдержался. Все обратили к нему взоры. Удивленные, раздраженные, досадливые, испуганные. Но один взгляд, главный, он снова не мог расшифровать. Точнее, смысл ему был ясен - суженные глаза повелителя глядели на него острым взглядом коршуна на долгожданную добычу, а вот что последует за этим, Эрвин увидеть в них не сумел. Но он уже со сладким извращенным нетерпением ждал вспышки монаршего гнева и нового наказания. Как искупления и расплаты, как возможности занять чувства чем-то отличным от разъедающих эмоций последних дней.
   - Полагаешь? - наконец произнес государь, и Эрвин поймал в его спокойном голосе нотки тщательно подавляемого возбуждения. - Раз ты уверен, что это будет правильно, то я подпишу соответствующий указ.
   Советники возмущенно зашевелились и зашептались. Король сжал кулак, и все мгновенно примолкли.
   Эрвин облизнул губы.
   - Я не уверен, - в смятении проговорил он. - Возможно, я сказал, не подумав...
   - Вот как? - снова спросил король. - Вы не в кабаке, граф Эрвин Лэнст. Здесь не принято произносить первое пришедшее в голову. Вы открыли рот, значит обдумали свои слова.
   Правитель Отнии переплел пальцы и, не отрываясь, смотрел на юношу. Эрвин то поднимал глаза, то отводил в сторону. Шла понятная лишь им борьба. Создавалось впечатление, что эти двое забыли о присутствии недоумевающих зрителей. Как два соперника перед атакой. Нет, скорее как дрессировщик с хищником. Тигр бьет хвостом, но не смеет ни напасть, ни уйти, не желает ни покориться, ни оставаться.
   - На первый раз я делаю вам поблажку, молодой человек, - жестко чеканя слова произнес государь. - Даю пять минут. И соглашусь с тем решением, которое вы примете.
   С этими словами король неспешно взял в руки карандаш и сделал вид, что перечитывает и анализирует лежащие перед ним документы, не терзая больше Эрвина пристальным взглядом. На экране телевизора на стене зависла фотография захваченного главаря. Эрвин не сводил с нее глаз.
   Остальные боялись шевельнуться. Часы монотонно отсчитывали секунды.
   Король ХанесемШ резкими линиями рисовал на бумаге бессмысленные узоры. Сердце его колотилось, как сумасшедшее, и сжимающиеся пальцы грозили сломать карандаш пополам. Он знал, что рано или поздно это должно было случиться. Момент, к сожалению, получился неудачный. Лучше бы все произошло трезво, твердо и ответственно. Сейчас же на мальчишку, втиснувшегося в большое мягкое кресло, было мучительно больно смотреть. Беспомощный одинокий загнанный галчонок, выпавший из гнезда и тщетно ожидающий помощи от окруживших и медленно подступающих хищников. Ну до чего же хотелось помочь, избавить, защитить, спасти и спрятать мальчика от всех неприятностей и невзгод! Больше всего на свете хотелось сейчас услышать его заразительный смех, заглянуть в дерзкие, но полные преданной любви глаза. Но вопреки собственным желаниям государь снова взваливает на него многотонный груз. Не для его натуры такие испытания. Да и вообще не для семнадцатилетнего мальчишки с его обостренным юношеским максимализмом и неумением относиться к жизни с известной долей рассудительности и скепсиса. Прошло лишь несколько дней, как по вине и глупости Эрвина погиб человек. А теперь в его руки вкладывают еще одну судьбу. Теперь уже осознанным решением. Впервые. И если принятое решение окажется неверным, это вполне способно добить его... Но ничто не учит так, как собственный опыт.
   Однако, черт возьми, до чего же жаль его сейчас...
   Эрвин медленно покачал головой. Перевел затуманенный взгляд. Под глазами пролегли черные круги. Это был второй круг ада, и он не пойдет туда.
   - Нет, - хрипло сказал он. - Не надо смерти. Но от его пыток пользы не будет, он ничего не скажет - это я вижу. И в результате станет святым мучеником, идолом для сподвижников. И высылать из страны его нельзя. Пусть будет тюрьма. Срок по кодексу - десять лет, и его забудут.
   Юноша выискивал на лице короля знаки согласия и понимания. Но маска была крепка. Его Величество ХанесемШ с шумом выдохнул.
   - Да будет так. Пусть подготовят указ, - провозгласил он.
   Как ни в чем ни бывало он перешел к следующему вопросу, помельче.
   Эрвин поднял ноги на кресло, обнял себя за колени и спрятал в них лицо. В этой излюбленной позе кокона он просидел до самого конца совещания.
   Что бы ни поняли из произошедшего советники-министры, люди далеко не глупые и опытные, они оставили свои знания при себе. В ожидании лучших времен. Их знание не покинуло этой комнаты.
  
   Уснул Эрвин в этот день, вернее уже ночью следующего по календарю дня, чудовищно поздно и утром продрал глаза, когда солнце давно перешагнуло время завтрака и приближалось к обеду.
   Солнечное утро началось со страшной новости.
   Листовки отработали свое предназначение. Узнав об аресте и последовавшем наказании своего лидера его соратники превзошли сами себя в агитациях и подстрекательствах. С раннего утра перед тюрьмой Таклон начала собираться толпа народа, скандируя лозунги, требующие освобождения борца за свободу.
   К полудню их число достигло тысячи. И народ стал собираться и у ограды королевского дворца, выкрикивая насмешки по поводу иллюзорной свободы слова в стране и монархии как пережитка древности.
   Толпы состояли в основном из молодежи и специально нанятых людей. Между ними сновали члены левой группировки с легкостью подогревая разошедшихся азартными опытными выкриками, призывами не сдаваться, обещанием безнаказанности. Полиция и гвардия пока сдерживали напор, не применяя силовых методов. Но почувствовав слабинку, возмутители спокойствия начинали погромы.
   Выслушав от слуг новости и слухи, Эрвин, едва ополоснув лицо со сна, сразу направился к королю. Его впустили без промедления. Кроме Его Величества короля Онтии в зале присутствовали военный министр, генерал армии, глава полиции и капитан королевской гвардии.
   - Ваше Величество, это было неправильно! - с порога крикнул Эрвин, не обращая внимания на собравшийся народ.
   Государь жестом остановил его и обратился к своим военным советникам, среди которых только военный министр, присутствовавший вчера на совете, понял весь горький смысл крика мальчишки и не удивился его отчаянности.
   - Оставьте нас на пятнадцать минут, - попросил король ХанесемШ советников.
   - Вы знали, что так будет? - дрожащим голосом спросил Эрвин, как только посторонние покинули зал.
   - Знал почти наверняка. Поэтому успел предусмотреть и подготовить армию и полицию.
   - Я должен был все-таки убить его?
   - Да, это был бы самый правильный вариант. Твое первое спонтанное решение было верным. Я сам собирался поступить именно так. В самом крайнем варианте можно было отправить его в какое-нибудь захолустье на каторгу. Но это, может быть, не помогло.
   - Если бы он был мертв - мятежа бы не было?
   - В любом случае мы выиграли бы время. Ниточки у нас уже есть, и организация у них не очень сильная. Потеряв лидера, они притихли бы на какое-то время. Узнав о проявленной жестокости и быстром возмездии, народ бы с такой легкостью не пошел сегодня за ними. Если же полученное самым главным лидером наказание столь мягко, то что может грозить рядовым нарушителям спокойствия?
   - Почему же вы дали мне совершить эту ошибку, государь?!
   - Ты всегда обвинял меня в излишней жестокости. Ты должен понять, что иногда она необходима как прививка.
   - Неужели я настолько тупой, - вскричал Эрвин, - что недостаточно было объяснить мне словами все это заранее?!
   - Ты бы понял, но не принял мои слова. Эрвин, мы с тобой не в первый раз с этим сталкиваемся. Твоя голова, к сожалению, не поспевает за эмоциями и чувствами. Но ты не глуп, и я думаю - уроков, подобных этому, больше не потребуется.
   Урок?! Эрвин покачал головой. Никогда ему этого не постичь. Не слишком ли неадекватные оценки выставляются за ошибки при ответе?
   - Но зачем, зачем вы доверили мне решать такие вопросы?! - жалобно провыл он. - Я слишком молод, как могу я распоряжаться судьбами людей?!
   - Эрвин, не ты ли сам недавно заявлял о своем стремлении к самостоятельности. Собирался, едва став совершеннолетним, завести семью. А это, мой дорогой, тоже ответственность за человеческие судьбы.
   Юноша сжал зубы и бросил испепеляющий взгляд. Нашел время для язвительных замечаний и мелких подколок!
   - Не взрывайся, - снова остановил его пыл король ХанесемШ. - Я говорю это не с целью позлить тебя. А лишь потому что тоже только сейчас понял, что ты уже в состоянии быть взрослым мужчиной.
   - Это не так. Я не могу... - он готов был разреветься от отчаяния.
   - Эрвин, милый мой ежик, у меня нет времени ждать, когда ты еще вырастешь. Тебе придется учиться и набираться опыта на ходу. Набивая шишки и исправляя ошибки. Я был бы рад дать тебе еще побеситься. Но мне нужна твоя помощь, мне не хватает тебя.
   Эрвин, закусив губу, глядел в сторону. Такие фразы уже не вызывали гордого восторженного отклика, как в детстве. Он уже достаточно твердокож к словам. Да и случай совсем не тот. Но дело не в словах. Он просто знал, что по сути дела это была не просьба. Это - приказ, которого ему не дадут ослушаться; приказ, в угоду его самолюбию, облеченный в полные ласки фразы.
   - Я расстроен, что ты принял решение, не взвесив хорошенько все за и против. Но, может, так оно и к лучшему для тебя. Иное на твой характер и не пошло бы.
   - Я не смогу нести такой груз. Я сдохну под ним.
   - Устрою пышные похороны, - пообещал король. - А сломаешься - выкину.
   - Но вы поможете мне теперь исправить все, что можно? - скрипнув зубами, спросил Эрвин, превозмогая растерянность и отчаяние, - всё потом, сейчас надо делать то, что не терпит отлагательства.
   Его Величество с удовлетворением отметил "мне". Мальчишка принял игру.
   - Для начала. Мне не нужен слепой послушник, мне нужен соратник со своим мнением. Однако ты всегда можешь расчитывать на мое прикрытие.
   Они вместе обсудили план дальнейших действий и возможные последствия. Потом еще раз выслушали мнения военных советников.
   К тому времени погромы начали набирать силу и разногласий во мнениях уже не было. В дело разгона мятежников включилась армия. С применением силы и газа удалось закончить все в рекордно короткие сроки. Началась тихая работа по отлову тех зачинщиков, которым удалось ускользнуть. Если бы не отработанная слаженность действий всех подразделений органов правопорядка, вовремя предупрежденных и находящихся наготове, жертв могло быть гораздо больше. А так все ограничилось шестеркой погибших и полусотней пострадавших у здания тюрьмы. От оград королевского дворца толпы удалось отогнать без смертельных жертв. Среди погибших - один из зачинщиков мятежа, в момент неизбежности своего ареста, свевший счеты с жизнью, остальные - рядовые бунтари, погибшие из-за чрезмерно оказанного рвения, неудачно упав с ограды или попав на валяющиеся повсюду осколки разбитых стекол, и маленький ребенок, в суматохе сбитый разбегающимися мятежниками.
   Эрвин отправился к Таклону, когда правительственные силы уже разгоняли по близлежащим улицам остатки бунтовщиков. Что его туда понесло, трудно сказать. Возможно, то, что заставляет преступников возвращаться на место преступления. Однако, отговаривать никто не стал - не до того было. Глава королевских гвардейцев лишь сухо велел надеть гвардейский мундир, чтобы в суматохе не приняли за мятежника, и сам напялил на него защитное обмундирование.
   На площади лежали лицом в землю ряды закованных в наручники задержанных. Их постепенно сажали в подъезжающие зарешеченные автобусы и увозили. Стонали раненые. Молчали трупы. Глаза слегка слезились от остатков нерассеявшегося газа. И ужасающе на одной ноте выла женщина над телом мертвого ребенка. Эрвин прижал к ушам ладони, прячась от этого воя - призрачная защита от реальности. Телохранители попробовали увести его обратно под защиту бронированной техники, но парень повел плечами, отмахиваясь. Под ногами валялись обрывки бумаг, бутылочные осколки, россыпи камней с ближайшей стройки - оружие мятежников, клочки одежды, утерянная обувь... Эрвин присел перед безжизненным детским телом - мальчику было не больше десяти лет. Ужас, охвативший от остекленевшего, устремленного в самые закрома души взгляда, оказался сильнее преследующего с детства страха перед смертью. Эрвин дрожащими пальцами коснулся лица малыша и закрыл мертвые глаза. Убитая горем мать даже не обратила внимания. Приехала машина военных медиков, и Эрвин принялся помогать им оказывать первую помощь раненым, которые не смогли сбежать с общей толпой и теперь отправятся сначала в тюремный лазарет, а потом разделят судьбу прочих задержанных.
   Все эти люди уже никак не ассоциировались с низвергателями общественного строя и угрозой государству. Пожилой рабочий с разбитой головой, которому по виду больше бы пошла лопата в руках, чем политика в пострадавшей голове. Молодой парень, возрастом чуть старше Эрвина, скулящий над проткнутой осколком стекла ступней. Девушка в недвусмысленно изорванной одежде - царящая суматоха не помешала кому-то получать удовольствие. А над всем этим, наконец, стих истошный материнский крик - трупы увезли одними из первых.
   Относительно малое количество жертв не успокоило совесть Эрвина. Холод смерти, который ощутил, коснувшись безжизненного детского лица, казалось пронзил насквозь и теперь уже никогда не забудется. Его не смыть с ладони, не отогреть, не выкинуть из головы. Эрвин исключительно себя обвинял в случившемся. И никакие правильные слова не успокаивали. Он пытался еще держаться, пока требовалась работа ума и какие-то физические действия. Когда же решительная победа властей перешла в худо-бедно тихую фазу по ликвидации последствий и работы с зачинщиками, чувства взяли свое.
  

**************

   Ничто не помогало отвлечься. Словно мечущийся волк в клетке он не находил во дворце укромного места. Мрачные мысли настигали повсюду.
   В какой-то момент Эрвин поймал очередной брошенный в его сторону кокетливо-зазывающий женский взгляд. Кто попался под руку, он даже не вник. Сгреб опрометчиво обратившую на себя внимание девушку в охапку и затолкал в свою комнату. Остервенело содрал с нее одежду, бросил на кровать и впился в губы. Закрыв глаза и ощущая под руками теплое, мягкое, податливое женское тело, он благодарно позволил возбуждению взять над собой верх. Девушка вскрикивала от излишне болезненного его рвения, но сладко изгибалась.
   "Николь", - прошептал вдруг Эрвин и на мгновение открыл глаза. Вместо нежного взгляда светло-карих глаз любимой, на него глядели полные самодовольной страсти очи личной камеристки герцогини Марханд. Ее распухшие от варварских поцелуев ярко-алые губки тянулись вверх, призывая не прекращать.
   Эрвин вскочил с кровати.
   - Пошла отсюда вон, немедленно, - с яростью закричал юноша.
   Схватил одежду девушки, обозленно свернул в комок и швырнул ей в руки. Онемевшая от непонятной бешеной атаки всегда такого непринужденного в общении парня, девушка молча подняла с пола те свои вещи, что не успели подхватить неприученные к мгновенной реакции руки, и выбежала из спальни. Оделась она в гостиной, со страхом прислушиваясь к тому, что происходило в спальне, боясь и ожидая его шагов. Но из соседней комнаты не донеслось ни звука.
   Эрвин снова упал на кровать, накрыл голову подушкой. Любовь и приятные воспоминания затоптались в самую глубь, как нечто недостойное, глупое и ненужное.
   В эту ночь вернулись уже забытые детские кошмары. Такие же мрачные, как и раньше, но ставшие еще более реалистичными. Яркие образы непостижимо неотвратимого преследовали из ночи в ночь. Надвигающиеся каменные глыбы величиной с огромную гору грозили подмять под себя, смертельные пещеры затягивали в свое чрево, довольные монстры хватали цепкими руками и дышали в лицо затхлым земляным запахом.
   Он старался доводить себя до полного изнеможения всем, до чего только мог додуматься болезненный мозг. Физически, умственно, душевно. Часто отключался глубокой ночью, уронив голову на клавиши пианино. То, что исходило из-под его пальцев, трудно было назвать даже музыкой - страшная, непонятная какофония звуков, больше похожая на стремление сломать инструмент, чем добыть из него нечто потребное для уха. Заснув в такой позе, он неизменно через короткое время вынуждено просыпался. Стоило пошевелиться, и раздавшийся звук заставлял встрепенуться в немом ужасе.
   Днем непокидающее чувство вины и неуверенности, ночью бесплотные страхи и чудовища. От бессонных ночей днем он уже чувствовал себя медузой на суше, но это приглушало боль реальности. Ночные кошмары старался воспринимать как возмездие, и это приглушало страх темноты. Он думал, что крушение любви - самое страшное горе на свете. Он думал, что оказавшись по своей глупости виновным в смерти гвардейца, он ступил в ад, но оказалось, что во всем этом он ошибся. То было просто вежливое приглашение и поверхностная экскурсия. Но и сейчас - это еще не ад. Все еще впереди - это он тоже понял. Принял. Согласился. Но уже временами смерть казалась милее такой жизни.
   Окружающие шарахались от него как от чумового. И он уже мало чем отличался от смертельно больного человека - с красными воспаленными глазами, черно-синими кругами под ними и землисто-серым цветом лица он напоминал вампира, мечущегося в поисках добычи.
   В конце концов допустивший какую-то мелкую оплошность коридорный слуга всколыхнул в нем звериную ярость. Избитый до полусмерти, не смеющий ответить и лишь закрывающий руками голову молодой мужчина после нанесенных побоев подняться не смог. Эрвин с бешеной задумчивостью следил, как прибежавшие доктора и добровольные помощники пытались привести пострадавшего в сознание и оказать первую помощь. Только затуманенный кровавыми всполохами мозг бесстрастно прибавил к набравшейся горе трупов еще одного. Юноша постоял, потирая сбитые костяшки на правой руке, и молча ушел прочь, сопровождаемый испуганными взглядами и шепотом. Судьбой несчастного он даже не поинтересовался.
   Его Величество король ХанесемШ внимательно выслушал донесение.
   - Выживет? - коротко спросил король.
   - Да, Ваше Величество, - заверили его.
   - Выплатите ему достаточную компенсацию за лечение и ущерб и передайте мои пожелания скорейшего выздоровления без последствий для здоровья, - сказал повелитель. - Парня не трогать.
   Ночью Эрвин снова проснулся от собственного крика и резким движением сел на кровати, обхватив голову руками. Лоб взмок от пота, перед глазами все еще плавали чудовищные кошмары, раздосадованно протягивая лапы из глубин сна к ускользнувшей жертве. Вокруг стояла непроглядная тьма. Сильная теплая рука вдруг легла на плечо - Эрвин даже не вздрогнул и не удивился, настолько далек был в этот момент от реальности, - и заставила опуститься на подушку. Ласково отвела со лба намокшие пряди, и улегшийся рядом человек прижал его голову к своей груди. "Отпустите меня. Я не гожусь", - прошептал Эрвин. Король Ханесем придвинулся еще ближе и, баюкая как младенца, покачивал юношу в своих объятиях, пока тот снова не уснул.
   Государь появлялся каждую ночь. Никаких успокоительных слов он не говорил, просто обнимал или протягивал ладонь, в которую можно было уткнуться лицом, и кошмары постепенно на время отступали.
  

*************

   Шли дни, но легче не становилось.
   Хотя даже город уже излечился от видимых последствий мятежа, и была признана некоторая его польза. Шесть случайных жертв - приемлемая цена за попытку поколебать общественный строй. Зато правительственные силы продемонстрировали боеготовность и сноровку, по горячим следам удалось отловить большую часть членов группировки, и теперь было оправдано некоторое усиление надзора в стране.
   Только вот почему-то Эрвину было на это наплевать.
   Его Величество король ХанесемШ все настойчивее интересовался у доктора Джеймса Тервола не пришло ли время вмешаться, и выводить Эрвина из этого состояния лекарствами. Ему уже становилось страшно за разум парня. Никак не ожидая настолько трагичного исхода не самой фатальной ошибки, государь был в недоумении. Но скверный мальчишка упорно отказывался обсуждать, что именно бродит у него в голове, закрылся в свою скорлупу и тонул все глубже.
   Доктор же, разрываясь между жалостью и благоразумным ожиданием, пока пытался действовать разговорами, убеждениями, отвлечениями и мягкими медицинскими методами, помогавшими на короткий срок. Он знал насколько быстро человек, особенно с таким характером как у Эрвина, способен пристраститься к сбрасыванию эмоций через наркотические успокаивающие препараты, и пока держался.
   Государственные дела требовали своего, и неизбежно наступил день, когда король ХанесемШ был вынужден покинуть дворец с коротким деловым визитом. Брать Эрвина он счел неразумным, и тот опять остался наедине сам с собой.
  
   Этот день, как и все в последнее время, тянулся непомерно долго, но наконец он неизбежно прикатился к завершению, и измотанную душу снова начинал захватывать страх перед предстоящей ночью.
   Эрвин не находил в себе сил, чтобы покинуть шумное беззаботное общество, и вернуться в одиночество, разбавляемое лишь мыслимыми образами и кошмарами. Чужое веселье было неприятно, но и момент, когда придется остаться одному тоже хотелось оттянуть. На него, сидящего на подоконнике в углу голубой гостиной, фактически не обращали внимания и сторонились, как чего-то неуместного и непристойного. Повыдвигав всевозможные версии и не придя к удовлетворительному выводу по поводу причин его состояния, дворцовые обыватели просто выкинули его из своих голов. С жестокостью, свойственной людям по отношению к чужим несчастьям. А Эрвин в силу своего двусмысленного положения всегда оставался здесь чужим и загадочным. И придворный люд из имеющихся вариантов проведения досуга выбирал тот, к чему больше лежала душа.
   Только герцог Норим, размахивая неопустевающим бокалом, временами бросал на юношу внимательные непонятные взгляды. Впрочем, что уж тут непонятного?
   Герцог последнее время попадался на пути все чаще. Ясно, что жертва казалась ему день ото дня все больше беспомощной, теряющей бдительность. Не стоит и сейчас дожидаться, когда он дойдет до пьяной разухабистости. Выбрав момент, когда вся компания была поглощена очередным веселым спором, Эрвин тихо соскользнул с подоконника и незаметно покинул гостиную.
   Но дойти до своих комнат на этот раз не успел.
   Три пары сильных рук вжали его в неглубокую нишу в стене. Напротив стоял герцог и пьяно ухмылялся. И хотя справиться Эрвин, конечно же, не сможет (надо же, не поленился вызвать сразу троих помощников на одного мальчишку - высоко ценит!), все равно нужно было бы попытаться вырваться. Но юноша апатично ждал продолжения.
   Герцог сделал знак охране отпустить и пока отойти. А сам подошел вплотную. Словно от раскаленной печки Эрвина с головой накрыло жаром, исходящим от герцога. Огромный, властный, неистовый - словно посланец огненного ада. Серые пронзительные глаза принца Норима были абсолютно трезвы, хотя он и пытался показать обратное пьяной развязанностью движений и повадок.
   - Боишься? - иронично поинтересовался он.
   - Ну я же не святой... Боюсь... Но не настолько, чтобы визжать от ужаса... - с расстановкой выкидывая слова, сказал Эрвин.
   - Это тебе еще предстоит... Что это ты так осмелел? Силу и влияние почувствовал? Рановато... Сейчас тебе они не помогут. Думаю, дождался я своего момента и отыграюсь сегодня за все, - герцог выразительно положил свою ладонь на бедро Эрвина и провел сверху вниз, мягко поглаживая пальцами.
   Словно ядовитые змеи проползли по телу. Парнишка затравленно оглянулся по сторонам. Свет вокруг был вечерне приглушен, предметы казались собственными бесцветными тенями. И ни одного постороннего звука, ни одной посторонней души. Хотя эта маленькая комнатка и была проходная, но находилась в стороне от оживленных дворцовых троп, и если запереть обе двери, никому из случайно проходящих не составит труда обогнуть ее, не ломясь внутрь. Заорать, пока не поздно? Зачем? Чтобы собрать побольше зрителей? Кто осмелится помешать принцу? Или убегут, или останутся поглазеть... Эрвин встретился глазами с верными охранниками герцога. Они были из того же самого дивизиона, что и охранявшие днями его самого. Хороша же у них работенка, не позавидуешь. Но служба - не дружба. От этого их руки не станут держать его слабже, пока герцог получает свое удовольствие. А может и покрепче, в отместку за погибшего товарища. Что ж, будем надеяться, что достаточно крепко. Парень перевел взгляд на герцога. Не осталось ни страха, ни ненависти, только желание поскорее все закончить.
   - Давайте, принц, приступайте... - еле слышно прошептал Эрвин.
   - Твое согласие мне и не требуется, - усмехнулся герцог. - Но все же, любопытства ради - с чего это ты вдруг решил сдаться без боя?
   Эрвин ответил не сразу, и герцогу Нориму пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать его слова.
   - Может, после этого во мне наконец прибавится решимости, и я найду силы покончить с собой... - против воли высказалась упорно взращиваемая в последние дни мысль.
   Болезненная дрожь исказила лицо герцога, рука, обнимающая юношу, переместилась выше и судорожно сжала его плечо, дыхание заметно участилось. Довольно долго глаза настойчиво ощупывали парнишку, но их выражения было не понять. Своим излюбленным жестом принц вдруг приподнял побородок Эрвина и приблизился к его губам своими. Парень не двинулся с места, но лицо брезгливо отдернул. Его согласие отнюдь не означало, что он будет покорным и послушным. Без силы принцу Нориму все же не обойтись. Грубо обхватив Эрвина за шею, герцог притянул его лицо к своему и, наклонившись, горячо заговорил ему в ухо:
   - Эрвин, - и ни одна женщина не произносила его имя с такой нежностью и страстью, как оно впервые за все годы их знакомства прозвучало из уст принца, - я хочу, чтобы ты пришел ко мне сам. Я не хочу применять силу, мне не нужно твое подчинение. Приди ко мне, и я окружу тебя такой заботой, какой ты и представить себе не можешь. Ты получишь все, что хочешь, будешь жить так, как сам пожелаешь. Я никогда не обижу тебя. Я никогда не стану измываться над тобой, как это делает мой братец. Ты же понимаешь, он сейчас выжидает сломаешься ты или нет. И если короля не устроит результат, он скомкает тебя и выкинет. Уйди же от него раньше, сам. Не бойся, он не станет мстить, он просто вычеркнет тебя и забудет. А мне ты нужен любой: веселый, злой, наглый, сломленный или брошенный. И не бойся, что я заставлю тебя спать со мной против твоей воли. Для этого у меня хватает добровольных желающих обоего пола. Тебя я стану ждать, как счастья - столько, сколько понадобится. Это я умею. Просто приди, будь рядом...
   Герцог отодвинулся и с вопросом и надеждой заглянул в лицо Эрвину. Глаза юноши, равнодушно смотревшие на него в упор, были пусты и безжизненны. Единственным чувством, мелькнувшим в них, была досада, что план, на который так отчаянно решился, сорвался.
   - Ау, парень, ты вообще слышишь? - обеспокоенно окликнул герцог Норим. - Ты в порядке? Ты где?
   - Зачем я вам всем сдался? - с отчаянной горечью простонал Эрвин. - Что же вы во мне нашли особенного?!
   - Ну, зачем ты моему братцу - понятия не имею, - живо заговорил принц. - А я тебя просто люблю. Давно. Очень давно. И буду ждать и дальше. Знай, что бы ни случилось, я приму тебя любого и всегда... Опять молчишь?
   Как все перепуталось в последнее время! Не знаешь, что ждет за углом. Любовь и ненависть оказались так рядом и так похожи, что даже он, со своей несомненной способностью разбираться в людях, не сумел заметить разницу. Впрочем, в затаенном желании герцога Эрвин не сомневался и до этого. Только причина оказалась противоположной.
   - Слишком много любви окружает меня в последнее время. Слишком силен поток, мне не выкарабкаться, - сказал Эрвин. - А аналогичные слова, принц, я и сам регулярно говорю девушкам. Я знаю их невысокую цену.
   - То девушки, это разговор мужчин.
   - Вы считаете себя полноценным мужчиной?
   Герцог довольно хмыкнул и несколько расслабился. Эрвин определенно нарывался преднамеренно. Но ехидство устраивало принца гораздо больше, чем пустота в глазах мальчишки. Неожиданно он все-таки зажал лицо Эрвина между своих ладоней и крепко поцеловал. Парень не успел вырваться. Утерся и демонстративно сплюнул. Но по губам впервые за последние дни проскользнула легкая тень улыбки.
   - Я справлюсь, - зло сказал он.
   Герцог вдруг стал серьезным, страсть и похотливость в нем исчезли, словно их и не было никогда.
   - К сожалению, не сомневаюсь, - пробормотал он.
   Эрвин, не расслышав, вопросительно посмотрел на него.
   - Я рад, - вслух строго сказал герцог Норим, - что мне удалось своими действиями пробудить в тебе желание жить и бороться. Умница. И никогда, что бы ни случилось, не смей вынашивать подобных идиотских замыслов. Ты, более чем кто другой, достоин жизни. Ступай же к королю! Одному богу ведомо, чем он заслужил такую воистину собачью преданность. Но я готов уступить. Ради тебя. И все же, Эрвин, слова мои помни, они были искренни и действуют бессрочно. Рано или поздно он тебя уничтожит. Смотри, чтобы не было слишком поздно. А я буду тебя ждать.
   Был ли герцог Норим достойным психиатром, или настолько глубоко было его чувство к Эрвину, что помогло ему инстинктивно найти правильный подход, но принцу удалось то, что не сумели сделать ни сдержанный в проявлении эмоций король со своей молчаливой поддержкой, ни доктор Тервол со своим многословным сочувствием и успокаивающими правильными речами. Эрвин после этой встречи начал выкарабкиваться из пучины депрессии, словно наконец приняв для себя решение и найдя цель.
   И когда правитель Отнии король ХанесемШ наконец впервые за казавшееся запредельно долгим время услышал смех своего воспитанника - пусть не тот задорный и обворожительный, а короткий и случайный, даже не захвативший глаз, - он велел устроить пышный бал. Официальным поводом послужила объявленная в ходе праздника вовсеуслышанье новость об ожидании королевой наследника. Время пришло, подозрения уже захватывали дворец и просачивались наружу. Торжество было закачено с излишней помпой, чтобы перекрыть гнетущее состояние в обществе после мятежа. Страна, с радостью проглотив этот антидепрессант, предалась веселью.

******************

  
  
   На очередном собранном королевском совете, когда все необходимые первоначальные церемонии по приветствию монарха были проведены, и советники расселись по своим местам, Его Величество король ХанесемШ вдруг повел рукой, указывая удобно устроившемуся в своем кресле Эрвину занять место за одним из столов советов.
   Растерянно, но послушно парнишка сменил насиженное годами местечко на новое. Честно говоря, его кресло оказалось куда как душевнее. Он коротко взглянул на государя, ожидая разъяснений. Ни словом, ни намеком до этого правитель Отнии не предупредил его о своем намерении, и сейчас Эрвин был удивлен не меньше остальных. Однако говорить здесь ему все еще не было позволено, да и сверлить взглядом монарха было недопустимо - на людях церемонии он чтил, - поэтому юноша, молча потупив взгляд, ждал продолжения.
   - Отныне, - размеренно заговорил король, - я желаю, чтобы граф Эрвин Лэнст считался полноправным членом совета. Статуса советника дать я ему не могу в силу его возраста и опыта, но он будет иметь равнозначные с остальными права, в том числе такое же право голоса.
   - Это немыслимо, - вскочил пока еще официальный наследник престола герцог Норим. - Кто он такой? Мальчишка, щенок безмозглый!
   - Не думаю, господин герцог, что мы можем внести предложенные вами варианты в официальные бумаги, - спокойно обратился к кузену государь. - Проявите изобретательность, предложите что-нибудь более подходящее. Со своей стороны предлагаю при достижении графом совершеннолетия дать ему должность, например, секретаря королевского совета или моего личного секретаря. В конце концов, название не имеет никакого практического значения. Он здесь, просто потому что мне так угодно. А теперь, господа, приступим к делу.
   - Ваше Величество, - склонился в поклоне так и не севший на место герцог Норим, - разрешите мне покинуть зал заседаний. Боюсь, что я сегодня не в состоянии принимать какие бы то ни было серьезные решения.
   - Как вам будет угодно, принц, - разрешил король. - В вашей непосредственной помощи сегодня необходимости не ожидается.
   Еще раз склонившись перед государем, герцог Норим бросил на Эрвина злобно раздраженный взгляд. Ответом ему была дерзко-понимающая улыбка. Принц Норим величественно вышел.
  
  

*****************

  
   Университет гудел как пчелиный улей.
   Экзамены и даже практики остались позади. Впереди заслуженные каникулы, а для кого-то выпуск в свет. Осталась последняя граница.
   Сегодня для собравшихся в актовом зале университета наиболее успешных учащихся этого года прозвучат поздравления, а для покидающих стены выпускников - напутственные пышные речи и вручение дипломов.
   Общая атмосфера была слегка суматошная, но радостная. То тут, то там раздавались взрыва смеха и громкие веселые переклики. Спешно, однако без нервозности, студенты выстраивались в ровные группки по факультетам и курсам.
   Знакомые звали Эрвина присоединиться то к одной группе, то к другой. Он хмуро качал головой. Близких и даже просто приятельских отношений у него здесь не было ни с кем, поэтому все быстро оставили его в покое.
   К тому же он не относился ни к одному факультету толком, да и порядковый номер курса мог сказать с большой натяжкой - какие-то дисциплины окончены вместе с выпускниками, а некотрые, обязательные для первокурсников, отложены на никогда не наступающее потом. Предстоящие нормальным студентам каникулы его тоже ни в коей мере не касались. Не столько потому что в последнее время основательно забил на учебу, даже экзамены не сдавал и теперь нужно нагонять, а потому как летом нужные профессора более доступны и смогут уделять персонально ему не только часы, свободные в их основном графике, а будут вынуждены подстраиваться под его требования.
   Эрвин оставаться на сием радостном мероприятии не собирался. Он ощущал себя здесь волком, обманом ворвавшимся в дом к скачущим беззаботным козлятам. И точно так же неудержимо подмывало какой-нибудь выходкой поуменьшить царящее оживление, зарычать так, чтобы в момент стихли смех и веселье. Безумно хотелось. Поэтому держался поближе к полным торжественной важности преподавателям, разговаривавшими с ним почтительно, но с заметным нетерпением от неудачно выбранного юношей времени для рабочих бесед. Но это было единственное место и время, когда их можно было отловить всех и сразу.
   Сейчас Эрвин спешил по-быстренькому решить некоторые вопросы касательно планов на будущее и сроков сдачи работ и поскорее слинять. Как можно скорее. Осчастливить студентов и выпускников возвышенной краткой речью обещался сам Его королевское высочество наследный принц Отнии герцог Норим, почетный член попечительского совета университета. Принца ждали с минуты на минуту, а встречаться с ним Эрвину было совершенно не с руки. Их отношения с некоторого времени утратили демонстративную злобу, но зато стали еще более колючими и непримиримыми. Но Эрвин, чувствуя свое нынешнее, как ему самому казалось, моральное превосходство, старался не зарываться.
   Суматоха в зале достигла апогея - значит августейшая особа появилась где-то на далеком горизонте. Эрвин направился к боковому выходу.
   Но тут его внезапно схватили за плечо и развернули. Совершенно не ожидая злодейских нападений, реагировать ответной резкостью Эрвин не счел обязательным и спокойно позволил это легкое насилие над собой. Зато телохранители сработали хотя и чуточку запоздало, но четко. В их руках бился высокий сухопарый парень в сбившемся черном костюме. Здесь все сегодня были при деловых костюмах и в строгих платьях. Даже Эрвин на один порядок повысил публично приемлемое качество своего внешнего вида: был хоть и в джинсах, но не рваных, в расстегнутой у ворота светлой рубашке, а о качестве прически, скрытой под кепкой-бейсболкой, не снятой вопреки приличиям даже в помещении, судить было сложно. И, разумеется, опять выделялся в толпе.
   - Игорь? - узнал Эрвин одного из своих знакомых русских студентов.
   Ничего кроме досады на задержку не шевельнулось в душе. Те события, о которых напомнил ему вид старого знакомого, уже опустились на уровень воспоминаний о беззаботном ребяческом прошлом. Эрвин и думать забыл, что может здесь встретить кого-то из тех, с кем встречался в те стародавние времена. По своей воле или нет, но все они должны были бог знает когда уехать из Отнии. А ведь и правда - на самом-то деле прошло всего несколько десятков дней... Ворошить с таким трудом отправленный в зимнюю спячку улей переживаний не хотелось. И извергающий бурные эмоции студент вызвал лишь раздражение. Тем более Эрвин справедливо подозревал, что радость от долгожданной встречи, о которой вопит Игорь, происходит отнюдь не от желания расслабиться с другом за чашечкой кофе, и вряд ли перерастет во взаимные поцелуи и обнимания.
   - Эрвин, ты сволочь! - с пеной у рта закричал ему Игорь, подтверждая предположения.
   Игорь к этому времени знал об Эрвине всю ту информацию, которой владела их наставница Лайра Кромбах.
   Как только поднялся в небо самолет, уносящий на родину тех его соотечественников, кого столь неожиданно выставили из Отнии, объявив политически неблагонадежными, миссис Кромбах раскрыла перед оставшимися инкогнито Эрвина, рассчитывая, что они впредь будут аккуратнее и станут держать свои чувства и языки при себе, буде тому взбредет появиться снова. Подействовало это не совсем так, как она думала. Казалось бы даже горячая молодежь могла бы внять благоразумию, получив такой чувствительный удар. Но похоже, учит и на самом деле только личный опыт.
   Марк, накрытый тоской от расставания с Ингой, горел жаждой мщения. Антон жаждал справедливости. Игоря больше всего бесило, что пострадали самые невинные. И у всех перед глазами стояло потускневшее и опавшее лицо Николь с изъеденными солью морщинками, проложенными неиссякаемыми потоками слез. До самого последнего момента она не отводила взгляда от дверей, глядела на здание аэропорта, уткнувшись носом в иллюминатор, и уповала на чудо. Уже не рвалась, не сопротивлялась, потеряв всякий интерес к жизни, поддерживаемая лишь воспоминаниями и верой. Оставалось только молиться, чтобы возвращение домой помогло ей со временем забыть случившееся, как страшный сон.
   Объединив усилия, оставшаяся троица ребят вопреки здравому смыслу сама искала встречи с Эрвином. В королевский дворец попасть у них не было ни малейшего шанса. Но каждый вечер наведывались они к дому в городе, где у этого проходимца была квартира, полагая вполне допустимую возможность, что он притащит туда очередную девушку, и тогда они прихватят его. Даже выяснили местонахождение его родового гнезда, но там у них вежливо поинтересовались не передать ли что отсутствующему в данный момент графу. Передавать вотум недоверия или вызов на дуэль ребята, конечно, не стали. Больше всего надежд оставалось на университет. Но, к сожалению, Марк и, как ни странно, Антон недостаточно хорошо выдержали экзамены (немало из-за пагубного действия черных слухов об их связи с неблагонадежными лицами), и уже с месяц назад уехали домой. Игорь остался один и, потеряв поддержку друзей, потерял и надежду.
   Но когда он внезапно увидел Эрвина у кучки преподавателей, все в душе всколыхнулось, как и не пропадало. И риск расплаты за неосторожные слова не остановил. Попервоначалу Игорь и не узнал злополучного знакомого: не было в парнишке отложившегося в памяти развязного задора и кипучего потока жизненной энергии. Он выглядел словно плохая копия гениального творения. А главное - неожиданно все сложилось, практически в самый последний день - как подарок на прощание. Поэтому, признав, Игорь бросился следом, не строя далеко идущих планов, желая хотя бы не дать тому уйти. К сожалению, о сопровождающих Эрвина охранниках Лайра не заикалась. Просто была не в курсе.
   - Думаешь, если ты такая важная персона, то можешь поступать с людьми, как тебе заблагорассудится? - бессмысленно дергался в руках гвардейцев Игорь, не очень заботясь о смысле слов, но стараясь выразить бурю своих чувств. - За все твои мерзости, тебе мало морду набить.
   Повинуясь жесту Эрвина охранники вмиг уложили Игоря на пол и вывернули руки так, что говорить из-за вонзившейся в суставы боли он оказался не в состоянии. Эрвин подошел ближе, остановился над распростертым парнем и быстрым цепким взглядом прошелся вокруг. Неподалеку широко распахнутыми глазами на него глядела Лайра Кромбах, окруженная остатками своих студентов-иностранцев. Они боялись заявить о себе, чтобы не сделать Игорю хуже. А дальше еще сотня таких же испуганных уставившихся на него физиономий. Господи, какие устаревшие пресные однообразные лица.
   Эрвин про себя усмехнулся: ему все-таки удалось погасить всеобщее веселье и вызвать тишину в зале. Ни один из присутствующих не попытался прийти на помощь Игорю, или хотя бы поднять голос, призывая прекратить безобразие в преддверии визита высочайшей особы. И это понятно. Знающие люди посчитали за лучшее стравить принца Норима и воспитанника короля, чем встревать в это дело самим. Ведь личном знакомстве этих двух непредсказуемых персон сомневаться не приходится - вот пусть сами и разбираются. Прочие не лезли из страха и непонимания происходящего.
   Эрвин брезгливо отвернулся от выстроенных в шеренгочки примолкших толп, надвинул кепку поглубже на глаза и опустил взгляд под ноги. Распластанный перед ним студент с трудом держал голову на весу и пытался насколько было возможно запрокинуть лицо. Во взгляде Игоря, сверкающем слезинками от боли и униженности, был океан злости и презрения. Сильный взгляд, искренний, очень доходчивый. Но через весьма короткое время его шея непременно устанет, и он уткнется лицом прямо в обувь ненавистному врагу. Чувство полной власти над человеком и такой же полной безнаказанности сжало горло Эрвина сладким предвкушением. И тут же следом подкатила отвратительная тошнота, словно вдохнул головокружительного зловония. Что с ним?! Откуда эта гнусная радость? Ведь нет сейчас в нем ни бешенства, ни ненависти к Игорю. Неужели он сможет издеваться над безащитным? С ужасом понял - сейчас сможет. Мало того - даже получит от этого удовольствие. Не станет, конечно. Но только потому что не видит в этом смысла.
   Глубоко вздохнув, загоняя тошноту поглубже, Эрвин судорожно облизнул губы и присел на корточки, отчего положение Игоря стало еще более унизительным.
   - Если ты хотел набить мне морду, это следовало сделать как минимум пару месяцев назад, - холодно сказал он Игорю. - Свой момент ты упустил. Теперь тебе позволят лишь вежливо разговаривать со мной с почтительного расстояния. А сейчас и вовсе лучше заткнись, или я расквашу тебе твою рожу.
   - Пока меня держат? - просипел Игорь, говорить громче мешали руки, придавливающие его к полу.
   - Не сомневайся, - подтвердил Эрвин.
   - Давай, покажи всем какой ты ублюдок!
   Догадавшись, что далее последует ядовитый плевок ему в лицо, или куда уж придется, Эрвин поднялся и отступил. Надлежало заканчивать. Утратив в последнее время доверие к своему разуму и чувствам, теряя порой власть над ними, Эрвин иногда начинал бояться сам себя. Он еще слишком хорошо помнил захватывающий, сметающий все моральные границы экстаз, когда избивал человека, и то, с каким трудом смог тогда остановиться. Тошнота в горле усилилась. Повторения того неконтролиуемого безумства совсем не хотелось.
   - Господин Лэнст, немедленно прекратите измывательства! - прозвучал за спиной требовательный голос.
   Эрвин выдохнул. Первый раз в жизни внезапное появление герцога Норима вызвало почти радость. Что бы дальше ни взбрело принцу, но защищать себя Эрвину было значительно привычнее, чем подавлять кого-то другого. Оборачиваться к герцогу Эрвин не стал, но по его знаку гвардейцы отпустили жертву и чуть отодвинулись. Игорь, шмыгая носом и опираясь на затекшие руки, не в единый миг сумел подняться и, морщась, пробовал шевелить плечами и онемевшей шеей.
   - Его королевское высочество наследный принц Отнии герцог Норим! - запоздало объявил привратник у двери.
   Герцогу доложили о возникшем в зале конфликте еще на пути сюда, и, по-правильному, ему следовало бы отдать соответствующий приказ, дождаться, когда с проблемой разберутся, и только тогда почтить собравшийся народ своим появлением. Но желание вмешаться и лично наконец-то устроить праведную прилюдную взбучку наглому мальчишке, устроившему драку у него под самым носом, взяло верх. Принц Норим торопливо - паренек ловок и шанс опоздать был велик - решительным шагом ворвался в актовый зал университета допрежь церемониймейстера и величественно остановился в самом центре. Однако, верно оценив представшее перед глазами, принц Норим с сожалением, но изменил свои намерения.
   - Подойдите ко мне, сударь, - велел принц.
   Нехотя, словно через силу, Эрвин приблизился к герцогу, бесстрастно отвесил положенный поклон и с демонстративным вызовом посмотрел на принца. Принц Норим молча показал глазами, и Эрвин стянул с головы кепку.
   - Как всегда: где вы - там бесчинства. Вы себе не изменяте, господин Лэнст, - заметил герцог Норим и неожиданно, склонив голову ближе, поинтересовался: - Парень, что это было? Сорвался? Или демонстрация силы?
   Эрвин не ожидал такого рода заинтересованности, и на лице его появилось настороженное любопытство.
   - В руках я себя держу, - осторожно ответил он, стараясь угадать очередной подвох.
   - В таком случае, может позволишь мне продемонстрировать милость? Мне показалось, что ты теперь не знаешь, как это безболезненно для себя свернуть. Я прав?
   - Да, - еще более настороженно, но честно ответил Эрвин. - Если плата за подобную помощь не окажется чрезмерной.
   - Не окажется, не переживай. Раз уж мы, милостью моего брата, находимся с тобой теперь в одной связке (я уже почти не наследник, а ты уже почти королевский советник), мы обязаны беречь репутацию друг друга, ради блага этого народа, и дабы эта страна не рухнула в преисподню. Наши с тобой личные отношения значения здесь не имеют. Даже если мы готовы сожрать друг друга. Надеюсь, что ты это понимаешь, и твой извечный гонор уступит место здравому смыслу. Не думай, что это изменит наше с тобой взаимонепонимание. И на обязанность ответной услуги в случае необходимости я рассчитываю отнюдь не в качестве возврата долга. А сейчас мы с тобой убьем одним махом трех зайцев: ты продемонстрировал свою власть, и господа это поняли; я помогу тебе завершить это дело, не уронив тебя в их глазах и оставив твое влияние в силе; и я в свою очередь проявлю царственное милосердие и получу плюс в свою копилку. Согласен?
   Негромкая речь принца звучала ровно, строго, назидательно. Со стороны - сдержанный выговор зарвавшемуся подданому. Эрвин слушал молча, но отчасти дерзковато: глядя не как положено в землю, а куда-то за плечо герцога Норима, и изредка встречаясь с ним взглядом. Словом, как и положено знающему свою высокую цену, но послушному слуге.
   Но на последних объяснениях герцога он с трудом заставил себя проглотить рвущуюся улыбку, чтобы не испортить создаваемой внешней картины. Торопливо прикусил нижнюю губу и только кивнул принцу, не рискнув разразиться ответной тирадой, хотя слова люто щекотали язык. Все-таки до выдержки и опыта герцога ему еще, ой, как далеко.
   В конце речи герцог Норим царственным жестом указал юноше на выход из помещения, повелевая удалиться. И Эрвин беспрекословно подчинился.
   Герцог Норим сделал пару шагов в сторону Игоря.
   - Сударь, - величественно обратился он к студенту, - позвольте мне высказать искреннее сожаление по поводу недостойного поведения господина Лэнста. Порой он непозволительно горяч. Считаю обоснованно справедливой компенсацию за нанесенный моральный и физический ущерб в размерах, которые вы сочтете достаточными.
   - Ничего мне не нужно, Ваше Высочество. Но неужели никто не может приструнить его?! - раздраженно воскликнул Игорь.
   - Я передам ваши претензии Его Величеству королю ХанесемуШ. Думаю, им уделят должное внимание, - сухо пообещал принц Норим.
   Заметив яростные физиономические знаки наставницы Лайры Кромбах, Игорь одумался.
   - Простите, Ваше Высочество, я должно быть высказался крайне непочтительно, - попытался он исправить положение.
   - Да, весьма, - подтвердил герцог. - Но, как от иностранца, я принимаю ваши извинения. Но вы не ответили, принимаете ли вы мои сожаления.
   - Разумеется, Ваше Высочество!
   - Вот и отлично. Тогда попробуем забыть этот неприятный инцидент, и постараемся восстановить достойную сегодняшнего события праздничную и торжественную атмосферу.
   Больше не обращая внимания на студента, принц Норим проследовал на уготовленное ему возвышение.
  
  
   Эрвин далеко не ушел. Вышел из актового зала и уселся неподалеку на лестнице, ведущей на следующий этаж. Он видел, как покинул зал и спустился вниз наследный принц герцог Норим, сопровождаемый благодарственными речами университетского ректора. Еще приблизительно через час начали радостно высыпать окончательно сбросившие учебное иго студенты. На Эрвина обращали внимания не больше, чем на портреты профессоров прошлого на стенах - взгляды скользили, не задерживаясь.
   - Игорь, - окликнул Эрвин.
   Игорь споткнулся от неожиданности. Просто удивительно. Этот парень мог, если нужно, оставаться незамеченным для целой толпы, сидя один на пустом лестничном пролете, а мог, если хотел, выделяться как яркое пятно среди все тех же толп людей. И всё это - не меняя обличия. Игорь пораженно покачал головой и подошел.
   Они поднялись на следующий этаж. Здесь было пустынно, гуляло эхо от шагов и летний ветерок из распахнутых окон. Эрвин сел на подоконник. Игорь, сложив руки на груди, остановился напротив. Нападать силой еще раз он не стал пробовать, воздействовать словами не очень надеялся. Но продолжению встречи был все-таки рад. Если до сегодняшнего дня он боролся за справедливость, то теперь сверху лег груз униженного самолюбия. Правда, как его сбросить, Игорь пока представлял себе слабо. Он намерен был в оставшиеся до отъезда дни приложить максимум усилий, чтобы отомстить, но дальше горячего желания его еще не успокоившийся мозг отказывался предложить что-либо дельное. А вот зачем этому мерзавцу понадобилось продолжение? Довести до конца издевательства? Игорь, напружинившись, ждал инициативы недруга.
   Следом за ними поднялась миссис Лайра Кромбах. Подходить не стала, решительно остановилась поблизости. Так они и стояли: с одной стороны - невозмутимые телохранители Эрвина, с другой - добровольная защитница Игоря, готовая бороться за него с неменьшим рвением.
   - Ну говори, что ты хотел, - глядя Игорю в глаза, сказал Эрвин. - Или тебе непременно нужна многотысячная аудитория?
   - Не обязательно, - заносчиво ответил Игорь, так же не отводя взгляда от спокойного лица собеседника. - Эрвин, как тебе не стыдно?!
   Эрвин вдруг засмеялся. Резко и надменно - вторить такому смеху не хотелось.
   - Что же у всей вашей компании такой однообразный словарный запас?
   - Просто чувства ты вызываешь одинаковые, - обозлился Игорь. - Я готов тебе спустить то, что ты устроил сегодня мне - сволочную натуру скрыть тяжело. Но если бы ты видел Николь, когда она обнаружила, что ты ее бросил! Камень бы почувствовал свою вину!
   Глаза Эрвина внезапно побелели от ярости.
   - Но я не видел этого, поэтому не могу испытать чувства камня, - исподлобья прошипел он.
   - Конечно, так удачно совпало все: ее чувства, мятежи и выдворение из страны.
   - Путаешь последовательность. А я предупреждал - не надо вам ввязываться в политику.
   - Так это, и правда, ты науськал на нас полицию? Тогда не понимаю, почему был сделан такой выбор? Почему, например, я остался, а Олег, которого ты совсем не знал - вылетел?
   Эрвин молчал.
   - Так это все связано? Имей смелость - ответь! Ты не только подлец, ты еще и трус!
   - Как тебе угодно, - выдержанно сказал Эрвин на его возглас, дешевые финты и оскорбления с ним не работали, но соизволил ответить: - Да, связано. Из страны были высланы все ваши девушки, не вникая и без разбора, чтобы я за ними не волочился, а остальные... Зачем было выдворять тебя, Игорь? Как раз ты и Антон и помогли ликвидировать антигосударственную организацию. Вы много болтали и навели на след. Да, это случилось из-за меня, но не потому что я этого хотел.
   - Значит, правда ты навел? Но ты же обещал.
   - Не обещал - предупреждал, - поправил Эрвин. - Ты теперь знаешь кто я, и должен понимать, что я мог спускать пустые речи глупым молодым людям, но ни за что не стану прикрывать того, что может навредить моему правителю.
   - Это немыслимо. Эрвин, что ты за человек?!
   - Дурак, - вдруг непроизвольно вырвалось у Эрвина.
   - Это не вызывает сомнения. Но почему ты сразу не сказал, что обладаешь таким влиянием?
   - Я намекал, - напомнил Эрвин и тоже наехал в ответ: - А какие претензии, Игорь? Разве хоть раз, хоть кто-то из вас заинтересовался моей особой? Спросил: кто я, откуда? Вы не интересовались - я не говорил.
   - Лайра предупреждала, что ты опасный человек, - хмуро сказал Игорь. - Что ты можешь делать что угодно и ничего тебе не будет... И чем теперь ты отомстишь мне? Меня тоже выгонят с позором, посадят в тюрьму? Скажи, чтобы я хоть знал, к чему готовиться.
   - Лайра... - Эрвин взглянул в сторону женщины. - Лайра с самого начала знала, кто я. Я приказал ей молчать. Но вас-то ни о чем не просил, но никого из вас это не заинтересовало... Да не тушуйся ты, Игорь. Ничего тебе не будет. Не такая уж я важная персона, как тебе видится. Я всего лишь любимая игрушка нашего короля. Ему я не скажу. А никто другой не станет защищать мою избитую тобой физиономию, если тебе вдруг это удастся.
   - Ваш принц Норим обещал рассказать, - с ехидцой сообщил Игорь.
   - Не расскажет, - ухмыльнулся в ответ Эрвин. - Если бы он полагал, что мне действительно попадет, то с радостью поделился, да еще и от себя прибавил. А буде ты успел бы мне надавать, он бы и вовсе был счастлив. Но он прекрасно знает, что мне как всегда все сойдет с рук.
   - Неужели даже сам принц не избежал твоих выходок, раз так к тебе относится? Есть ли у тебя хоть что-нибудь святое? - пораженно покачал головой Игорь.
   Эрвин вновь промолчал, и эта скрытность и выдержанность бесили не меньше, чем его мерзкие поступки.
   - А эти? - Игорь зло кивнул в сторону охранников.
   - Ну, если бы ты нападешь на меня как давеча, из-за спины, то конечно, - опять же сдержанно пояснил Эрвин. - Но честной драке они мешать не станут. Тем более, что против меня у тебя нет ни малейшего шанса. Так что лучше не пытайся.
   - Наверно. Но твою репутацию я все же существенно подпортил, - саркастически усмехнулся Игорь. - Приятелей теперь у тебя поубавится.
   - Полагаешь? На самом деле не очень. Да мне это и не нужно. Я привык быть один, и друзей у меня здесь нет и не было. Но если мне приспичит, поверь, приятелей я наберу столько, сколько пожелаю.
   Эрвин исподлобья смерил Игоря хмурым взглядом. В этот момент - момент, когда решился сказать, то, что так отчаянно рвалось наружу - ему вдруг очень захотелось спрятаться в какой-нибудь тихий угол, сжаться и переждать пока порыв пройдет. Поэтому, наперекор желанию, он слез с подоконника и встал ровно, засунув руки в карманы брюк. Лицо его вдруг пошло красными пятнами. На собеседника он теперь лишь изредка бросал стремительный нервный взгляд, не встречаясь глазами.
   - Игорь, мне, действительно, жаль, что так все вышло. Поверь, в том, что случилось, я оказался такой же влекомой большим течением щепкой, как и вы... Никогда ни перед кем в жизни я не оправдывался и не собираюсь этого делать впредь. Слишком много запретов на это передо мной стоит. Но с тобой мы больше никогда не увидимся. Мало того, не уверен, что тебя вообще когда-то еще занесет в мою маленькую страну. Поэтому, наверно, мои слова не принесут большой беды. Не принимай это за попытку завести с тобой дружбу. Ни мне, ни тебе этого не нужно. Просто высказаться хочется.
   Эрвин вздохнул как перед решающим прыжком.
   - У меня в этом мире нет никого, совсем, - сказал он. - Я живу милостью и любовью нашего короля. И это - большое счастье, и невыносимая по тяжести ноша. Но выбора у меня нет. Да, я могу делать многое, почти все, что хочу, до тех пор, пока он мне позволяет. А скажи он в любой момент "фу", и я, как и все, преданно встану на задние лапки и буду, высунув в нетерпении язык, послушно ждать указаний.
   - Мне раньше показалось, что ты покрепче, ты - не станешь, - внезапно язвительно вырвалось у Игоря.
   - Может и не стану, Игорь, - послушно согласился Эрвин. - Тогда он попросту наступит на меня и уничтожит. Любовь - штука тонкая и непостоянная... А Николь я любил, по-настоящему любил. По крайней мере, я был в этом уверен, и хотел, чтобы она стала моей женой. Но... не сложилось. Я никак не думал, что выйдет именно так - и с ней и с прочими.
   - Ты так боишься его? - спросил Игорь уже с некоторым спокойствием.
   Конечно, после испытанного унижения, вряд ли он когда-нибудь одарит Эрвина и намеком на дружбу, но ненависть отошла на второй план. Впереди оказались презрение и непонимание.
   Эрвин задумался. Не об ответе. А о местонахождении той границы откровения, где следует остановиться. События последних месяцев многое перевернули в нем, в том числе в какой-то мере научили понимать свою же собственную душу. Нет, он не боялся своего короля в том смысле, как это понимали обыватели. Не боялся наказаний, гнева. Нет. Он боялся потерять для него значимость, лишиться существующей между ними близости, хотя от ее давления иногда трудно было даже дышать. Не ради монарших милостей, власти, исключительности. Он пошел бы за этим человеком, даже низвергнись он со своего высокого положения. Пошел бы куда угодно - на каторгу, в забвение, в ад. Вот именно - за человеком. Видя в нем прежде всего человека с тщательно скрываемыми от окружения обычными человеческими слабостями, с недостатками и причудами, Эрвин тем не менее верил в него как в божественную окончательную инстанцию. Неисповедимы его пути, непостижимы цели - надлежит просто верить. Можно не понимать, спорить, сомневаться, не соглашаться - но раз поверил, отдал свою жизнь, значит верь до конца, без отпора и противостояния. Слабость это или сила - сказать трудно. Зависит от человека и причины. И до какого предела может дойти эта вера - тоже предугадать невозможно. Но пока Эрвин готов был выдержать всё, чем его испытывают, веруя в таинственную необходимость этого. Это сочетание любви, как к человеку, и веры, как в бога, невозможно объяснить словами. И не нужно.
   Он, конечно, покривил душой, заявив об отсутствии у него выбора. Выбор был, и не один. То, что на него взваливают, нести можно только добровольно. Наверно, он мог бы, уперевшись рогом, воспротивиться, отказаться. Скорее всего именно так он и поступил бы, остановись все на строгом запрете отношений с Николь. Он снес бы все преграды и настоял на своем. Маловероятно, что поплатился бы за это жизнью... Но в следующие же моменты, часы, дни, недели всё стало нарастать, как снежный ком, смяло, закрутило, облепило, менялись местами верх и низ, правда и ложь, добро и зло. Мечты иметь рядом еще одного близкого человека, жажда женского внимания и любви оказались в самом центре этого кома, заслоненные прочим, и он сделал свой выбор. При этом теперь он подозревал, что все испытания на него были кинуты продуманно и специально. Наверно, он еще может отказаться от сделанного выбора сейчас и еще какое-то время спустя сможет. До тех пор, пока не пройдена точка невозврата. Но отказа не произойдет. Почему - смотри выше.
   Но это уже выходит за рамки общественной исповеди, поэтому на вопрос Игоря Эрвин ответил кратко:
   - Не боюсь. Но против не пойду.
   Игорь уничижительно усмехнулся - трусость можно прикрывать разными словами и геройствовать по-всякому.
   - Хочешь, я достану тебе адрес Николь? - предложил Игорь, давая по его мнению возможность, оставаясь трусом, прикрыться благородством. - Ты напишешь ей, объяснишься.
   - Нет, - твердо сказал Эрвин. - Все прошло, и незачем мучить ее воспоминаниями и глупыми надеждами.
   - Быстро же у тебя потухла настоящая любовь, - с издевкой сказал Игорь, снова вспыхивая презрительной злобой. - Люди за нее жизни не жалеют, а ты сдался у первой же проблемы.
   - Точно, - хмыкнул Эрвин. - Желание любить у меня отшибли быстро и качественно.
   Может и не любовь то была, быть может он все это придумал? Так - влечение, развлечение... Просто захотелось быть как все, романтических книжек начитался... На что-то серьезное он никогда не был способен. А сердце так остро щемит всего лишь от воспоминаний о безвозвратно утерянном детстве и свободе. Ну и еще совесть - нынешняя верткая подружка, которую все никак не удается пришибить ничем тяжелым или уморить какой-нибудь отравой, продолжает глодать из-за того, что не сумел все закончить достойным образом.
   Игорь почувствовал в его словах невысказанную, тщательно скрываемую боль и глянул на него с пристрастием. Исповедь Эрвина прозвучала для него как-то холодно, скупо и неубедительно. И на ядовитые нападки парень реагировал подозрительно равнодушно и терпимо. Похоже, реакция Игоря на произнесенные признания Эрвина по большому счету и не интересовала, ему был важнее сам факт разговора. Лайра, правда, расписывала его актерские способности. Может и так. Но не всё же можно сыграть. Вряд ли он предвидел встречу с Игорем и загодя изматывал себя диетами, чтобы выглядеть таким изнуренно осунувшимся. Заострившиеся черты лица, скрывшие признаки жизни в довольстве и беззаботности, поджатые губы, потерявшие мальчишечью припухлость, глубокая складка между бровей - вряд ли это следы умело наложенного грима. Все-таки и его, видать, в последнее время потрепало.
   - А вот жалеть меня не надо, - ответил на его взгляд Эрвин. - Ты не представляешь себе и сотой доли того, что я пережил за эти дни. Но свою судьбу я бы не променял ни на одну из ваших, даже более счастливую и беззаботную. Даже если в конце я буду просто уничтожен, - Эрвин покачал головой. - А любовь... любовь бывает разная, Игорь, и не каждому доступной во всех ее гранях. Всё, не держи на меня зла, если сможешь, и прощай. Надеюсь, мы никогда больше не встретимся. Впрочем, если ты все же возжаждешь справедливости и захочешь ее вбить в меня кулаками или чем-то потяжелее, позвони в Вуттонский замок, скажи, что хочешь меня видеть. Я найду тебя. И охраны не будет.
   Не подав на прощание руки, Эрвин решительно ушел прочь, проигнорировав дернувшуюся к нему Лайру Кромбах.
  
   Всё. Всё! Всё!!! Надо отвлечься на что-то более обыденное. Надежды не оправдались - облегчение не снизошло. Хватит рвать сердце. Государь прав - свою душу надо держать на замке. Прикоснись к ней сам - и боль не замедлит дать о себе знать, а чужие касания - жестоко кромсают ее грязными тупыми ножами. Кто сказал, что боль можно выплеснуть словами?! Будучи растревоженной, она лишь вылезает на поверхность, обрастая стыдом и равнодушным любопытством окружающих. Человек один идет по жизни, один выбирает свою судьбу, и финал принимает в полном одиночестве...
   И все это смешно, в конце концов. Не на что ему жаловаться. Все кругом смотрят на него с завистью и страхом. Похоже, он один пытается в своем счастье разглядеть червоточинки и выращивает из мелких проблем вселенские катастрофы. Найди-ка человека без забот. Конечно, своя рубашка ближе, и находящееся рядом кажется крупнее. Но сколько людей живут в страданиях куда более серьзных, чем его душевные метания. С жиру бесится. Доктор тоже прав: он просто порой болезненно эмоционален, как истеричная барышня. Давно пора выходить из детского слезливого возраста.
   Эрвин сел в машину и с яростным грохотом хлопнул дверью. Металл жалобно брякнул. Водитель молча завел мотор и стал ждать указаний.
   Куда? В самом деле, куда? Да, доктор... Не зря он пришел на память. Эрвин посмотрел на часы. Он опаздывал. Не собирался задерживаться на всех этих торжественных актах и должен был уехать отсюда больше часа назад. Обещал доктору Джеймсу Терволу сегодня наконец явиться в гости на семейный обед, плавно переходящий в ужин. Позвонить, отказаться? Эрвин прислушался к себе. Да, если честно, именно этого сейчас хотелось больше всего - семейной обстановки, тихого уюта, искренних людей вокруг. Настоящего семейного счастья. Пусть со стороны, лишь краешком дотронуться, окунуться в атмосферу.
   Морализирований доктора сегодня опасаться не следует. За последнее время он уже должен был бы истощить свой словарный воспитательный запас на несколько лет вперед.
   Пока добирался до докторского дома, погода успела кардинально измениться. Небо внезапно закрыли тучи, и полил такой ливень, что не справлялись автомобильные дворники. Видимость уменьшилась до пары метров. Скорость движения упала до минимума и дороги почти встали.
   Вместе с испортившейся погодой стала наваливаться какая-то тяжесть. Каждый порыв ветра и дождя отзывался гулом в голове и дрожью в руках. В такт с ударами сердца дергались веки, глаза закрывались сами, а по затылку ударял большой резиновый молот. Не дай бог, его опять затянет в болото кошмаров. Эрвин изо всех сил зажмурился, стараясь взять себя в руки и успокоиться.
   Медленным черепашьим шагом машина все-таки добралась до цели.
   Доктор вышел встречать гостя к калитке с огромным зонтом. Подошел к двери автомобиля, чтобы Эрвин, выйдя, сразу мог попасть под защиту от извергающихся водой небес.
   - Слава богу, ты добрался, - радостно заулыбался Джеймс. - Хороша погодка, да?! Кейт уже душу нам изъела в отчаянии от того, что ливень может помешать тебе приехать. Уж так она ждет тебя, обормот неблагодарный!
   Запустив парня под временное убежище, доктор радушно обнял его. Но вдруг взглянул в лицо Эрвина внимательнее. Оно было спокойно, и отстраненно замкнуто. На приветствие Эрвин не ответил. Можно предположить, что он просто не в настроении. Однако, такое выражение опытный доктор уже наблюдал в своей практике и ошибиться не мог - назревал срыв, и нехилый. Уютному докторскому дому может и повезет, парнишка сдержится и не разнесет его вдребезги, но носить такую бомбу в себе - тоже не сахар.
   - Пошли-ка отсюда, быстренько, - скороговоркой проговорил Джеймс Тервол и, обхватив юношу за плечи, спешно поволок его в гараж к своей машине.
   Запихал неприятно послушного парня на пассажирское сиденье и дал газу. Своим домашним крикнул лишь, чтобы не беспокоились и ждали.
   Вырулив на улицу, доктор проехал несколько кварталов от своего дома, загнал автомобиль в заросший высокой травой тупичок между домами и выключил мотор. Эрвин все это время отрешенно глядел в окно. Наступила гнетущая тишина. Только капли дождя стучали по металлической крыше.
   - Сынок, здесь никого нет, - тихо проговорил доктор. - Если можешь, расскажи, что случилось.
   Он знал - чем скорее начнется, тем легче пройдет.
   Эрвин опустил голову на сложенные на передней панели руки.
   Такого с ним не было с гимназических времен. Нет, никогда до этого не было. Дыхания не хватало, чтобы вздохнуть для следующего приступа почти сухого рыдания, и он задыхался и давился. Комок в горле не растапливался никакими слезами, лишь со стонами его кусочки вырывались наружу, но им на смену тут же росли новые. Хотелось изо всех сил биться головой, чтобы выбить из нее остатки сознания.
   Доктор придерживал парнишку, удерживая от физических травм и давая поддерживающее тепло. Но этот кошмар продолжался настолько ненормально долго, прекращаться и не думал, что грозил уже не снять нервное напряжение, а принести непоправимый вред по сути еще совсем детской измотанной нервной системе. И придерживая Эрвина, Джеймс одной рукой потянулся к своему неизменному чемоданчику, который успел-таки захватить с собой даже при такой спешке. Успокоительный укол он сделал мальчишке прямо через одежду.
   Минут через пять истерика начала стихать, а еще через пятнадцать Эрвин крепко спал в том же положении, в каком застал его приступ.
   На ужин к Джеймсу он, конечно, не попал. Доктор сдал его, бессознательного, с рук на руки Ханне и слугам в родовом Вуттонском замке. И впервые в жизни Джеймс Тервол скрыл такое без сомнения немаловажное происшествие от своего короля.
   На следующий день Эрвин с большим извинительным букетом цветов явился к жене и дочке доктора Джеймса Тервола просить прощения за обман. Покаянно повесив голову, объяснялся вчерашним перебором со спиртным на дружеской вечеринке, и посему вечерним недомоганием, вынужденным отъездом и нынешним не самым цветущим видом. Извинения благосклонно были приняты с условием, что уж сегодня он на весь оставшийся день принадлежит им. Эрвин с готовностью согласился и пообещал честно подчиняться любым женским капризам Ивонн и Кейт. Кейт завизжала от радости и понеслась готовить все игры, которые только могла найти в доме.
   - Спасибо, Джеймс, - тихо начал Эрвин, улучив секунду отсутствия женщин.
   Но доктор лишь понимающе сомкнул веки и продолжения слушать не стал, резко отмахнувшись рукой.
   - Я обратил вчера внимание, что ты перевез своего Пса из дворца в замок, - сказал Джеймс Тервол.
   - Да. Пусть вдохнет свободы и свежего воздуха. Так что я теперь там окончательно одинок, - слегка усмехнулся Эрвин.
   - Отлично! - вдруг воскликнул Джеймс, и Эрвин удивленно взглянул на него. - Тогда быть может тебе нужна замена?
   Доктор кивнул на спускающуюся по лестнице Кейт, сжимавшую в каждой руке по котенку - маленькому, едва открывшему глаза комочку.
   Эрвин счастливо засмеялся.
   - Почему нет? - ответил он. - Натренирую его на тигра.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

57

  
  
  
  
Оценка: 7.11*14  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"