Борисова Алина Александровна : другие произведения.

Опекун для юной девы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:

    Один единственный порыв ветра навсегда лишит тебя возможности вернуться домой.
    Один единственный росчерк пера вычеркнет из списков живых.
    Но значит ли это, что в новом мире тебя ждет лишь смерть?
    Ведь теперь у тебя есть Он, а Он обещал позаботиться.

    Закончено.
    Выложено частично
    Вся информация о полной версии книги - в моей группе ВКонтакте





   Алина Борисова
   Опекун для юной девы.
  

Пролог.

Просто гроза.

   Рейс задерживался. Самолеты прилетали и улетали, а они сидели в аэропорту уже второй час. Весь северо-восток накрыло циклоном, и самолет из Перми вылетел с огромной задержкой.
   А над ними было ясно. В огромные, во всю стену, окна, нещадно палило солнце, уменьшая площадь помещения, пригодную для ожидания, почти что вдвое. Кондиционеры работали, но не спасали.
   Аня стояла, опираясь спиной о стену и невольно прислушиваясь к чужим разговорам. Сама она в беседе участия не принимала, ей было просто не с кем. Знакомых у нее тут не было, мама смогла проводить ее лишь до автобуса, выделенного городским управлением образования, папе и вовсе надо было выспаться перед работой, он даже к завтраку с утра не вышел.
   Кому-то повезло больше. Несмотря на рабочий день, их родители сумели выкроить время и проводить своих детей прямо до аэропорта, и теперь скрашивали им беседой томительные часы ожидания.
   Лететь предстояло на конкурс. Вернее, на школьную олимпиаду по естественно-научным предметам. Стать призером олимпиады городской Ане уже удалось. Теперь предстояло защищать честь родного Краснодарского края на Всероссийской. Не одной, конечно. Еще примерно сотня счастливчиков изнывала сейчас от жары в ожидании самолета. Год был юбилейный, к тому же объявленный "годом науки", и олимпиаду решено было проводить с особым размахом и невиданным прежде составом участников. А иначе Ани бы здесь сейчас просто не было. В тройку призеров она не вошла. Даже в собственном городе у нее было почетное четвертое место.
   Так что на особые победы она не рассчитывала. Ничего, зато приобретет опыт участия в подобных мероприятиях, посмотрит новые места. В любом случае, слетает не зря. Осталось только как-то дожить до самолета. Ноги гудели, очень хотелось присесть. Но все возможные сидячие места были заняты и точно уже не освободятся.
   - Как думаете, нам долго еще ждать? - донесся до нее голос какой-то светловолосой девушки приблизительно ее возраста.
   - Не меньше двух часов. Скорее больше. Пока долетит. Выгрузится. Заправится. И только потом объявят посадку, - рассудительно ответил той стройный седовласый мужчина, чем-то родитель, должно быть.
   - Ага, это если еще объявят, - мрачно хмыкнула еще одна девочка, помладше. - У них же там погода нелетная. Может, Пермь нас еще не примет.
   - Ну, раз самолет смог взлететь, значит, все-таки распогодилось, - не разделила опасений блондинка. - Да и впереди еще столько времени, унесет этот страшный циклон за Темные горы, пусть монстров там мочит.
   - Монстров не надо, - бесконечно тоскливо, видимо от усталости, протянула ее подружка. - Монстры солнышко любят.
   - Поль, ну большая вроде девочка, какие монстры? - укорил блондинку мужчина. - Просто страна, просто люди. Ну не хотят они с внешним миром общаться - так что ж теперь? Монстрами их объявлять сразу? Это ж каким господом богом завещано, что все страны должны в ООН вступать? Прямо какие-то средневековые предрассудки - все, что непонятно, немедленно объявляем злом!
   - Ну, скорее это они ведут себя, словно жители средневековой Японии, - присоединился к беседе высокий светловолосый мальчик, стоявший неподалеку. - Никого к себе не пускают, сами к нам не рвутся...
   - А я передачу смотрела по ВВС, там говорилось, что Сибирия - это просто такая огромная аномальная зона, - в разговор вступила еще одна девушка, с аккуратным черным каре и самоуверенным взглядом. - Там никто не живет. Просто в древности там упал гигантский метеорит с очень специфическим излучением. Так вот это излучение не только убило все живое на огромной территории, но и не позволяет приблизиться к метеориту ближе определенного расстояния. Это не искусственная граница, таких технологий просто нет, это очень сильный радиационный, ну или какой там, фон, что никого туда не пускает.
   - Ага, радиационный, скажешь тоже! Счетчик Гейгера бы зашкаливал, - фыркнула, разворачиваясь к ней, блондинка. - Нормально там все с фоном. И вообще, как тогда они объясняют, что там люди пропадают? И пара военных самолетов, и исследователи пытались туда пробраться - проникли же, просто не вернулся никто.
   - А почему все решили, что они туда проникли? Может, их просто на атомы размело при вхождении в поле излучения? - черноволосая девчонка уверенности не теряла.
   - А я слышал, что там вообще база инопланетян, - встрял в разговор еще один мальчишка. - Недаром у них над границей НЛО постоянно замечают...
   - Кто, сумасшедшие старушки, которые жаждут, чтоб их по телевизору показали?
   Беседа намечалась жаркая. Таинственная аномальная зона за Большими Каменными горами, неофициально, но довольно часто именуемыми Темными, будоражила умы многих. Куда там американцам с их несчастным Бермудским треугольником! Очень многие в Евразии были уверены, что американцы выдумали его специально, лишь бы показать, что и у них феномены есть. Но до окутанной таинственными легендами огромной Сибирии жалкому участку морской воды было далековато. Что там было на самом деле - за горами, созданными словно специально, чтобы разделить материк непроходимой границей, не знал, похоже, никто.
   Зато сказок и страшилок на эту тему было - хоть отбавляй. Вот ими и делились. Надо же было как-то время убить.

***

   Половину пути небо было ясным и совершенно безоблачным. Ну, может даже немножко больше половины. Успели и обед раздать, и пустые коробчонки собрать. Стюардессы волновались напрасно. "Детский рейс" (а как еще можно обозвать рейс, девяносто процентов пассажиров которого - школьники от одиннадцати до восемнадцати?) проходил без эксцессов. Утомленные долгим ожиданием, дети не орали, не вопили, не пытались носиться по салону, ломать столики или активно мусорить. Они, в большинстве своем, просто дремали, выходя из забытья только чтоб съесть предложенный обед, выпить чая с неизменной булочкой и вновь провалиться в сон.
   Включения светового табло "Пристегните ремни" практически никто не заметил. Стюардессам пришлось тормошить каждого второго и убеждать пристегнуться каждого первого. До прибытия в аэропорт Большое Савино было еще больше часа.
   По громкой связи к пассажирам обратился командир экипажа. Идущий навстречу грозовой фронт самолет будет обходить по краю, с востока. Ни сверху, ни снизу просвета нет, обойти грозу с запада тоже возможным не представляется. Трясти будет сильно, потому как значительно отклоняться к востоку они не могут. Зато пассажирам, возможно, выпадет редкая возможность любоваться уникальным оптическим явлением, известным как "Воздушная Граница". Сплошная стена сияющего голубого цвета, очерчивающая границы аномальной зоны Сибирии. Становится видимой при приближении к ней более, чем на десяток километров.
   - Он что, собирается лететь в десяти километрах от Сибирии? - руководитель группы, Зинаида Павловна Полесская аж за сердце схватилась. И черт ее дернул попасться на глаза начальству в столь неподходящий момент! Далась ей эта олимпиада по естественно-научным предметам. Ну, далась, конечно, она в Москву рассчитывала слетать на халяву. А тут такой облом. Саммит у них там, видите ли. Двадцатки. И лишние толпы школьников им там не нужны. Да хоть Тридцатки. Зачем было загонять их в эту окраинную, приграничную Пермь? Мало ли городов в центральной России?
   - Да что вы так переживаете, мы всю жизнь так летаем, - сидящая рядом с Зинаидой молодая мамаша с младенцем (да, счастья мало не бывает), попыталась ее успокоить. - Десять километров - это ж огромное расстояние. Ну, сияет там вдали что-то. Красиво. Вреда же никакого.
   - Никакого. Конечно. В нормальную погоду. А сейчас ветер, гроза. А если нас снесет? А если мы подлетим слишком близко, и они из-за этой своей границы стрелять начнут? Кто их знает вообще, что они себе думают?
   - Да не собирается никто в вас стрелять, - усмехнулся загорелый парень, расположившийся через проход. Курортник, явно. Из отпуска возвращается. - У меня друзья - летчики, они рассказывали: можно летать как угодно вплоть до самой границы, это наша воздушная зона, и никто на нее не претендует. Что все пилоты всю жизнь и делают. Расслабьтесь.
   - Ага, вам расслабьтесь, а на мне дети! Больше ста человек! - излишне громко возмущалась женщина.
   - Ну, не на вас одной, - Ирина Федоровна, руководитель одной из групп, поспешила напомнить о себе.
   - А были б на мне одной, я б вообще коньки откинула! - продолжать дискуссию Зинаида была не намерена. Разумеется, у нее были помощники. Но отвечала-то за все она. И все с самого начала шло не так. Да еще и Управление! Ведь обещали выделить самолет только для участников школьной олимпиады. И что? Пустили в продажу все оставшиеся билеты. И теперь сиди здесь рядом с пищащим младенцем!
   Самолет тряхнуло. Младенец проснулся и заорал. Дальше самолет трясло, не переставая, и орали уже не только младенцы. Воздушные ямы следовали одна за другой, порывы ветра мотали самолет, словно поделку из бумаги.
   - Мы разобьемся! - выли какие-то девчонки. - В самолет попадет молния, и мы все умрем!
   - Какая молния? - пытался урезонить их уверенный юношеский голос. - Девочки, вы как олимпиаду по физике-то выиграли? По блату? При попадании молнии с самолетом ничего не будет, он же не заземлен!
   Но его, похоже, никто не слушал. Молнии вокруг сверкали, гром гремел, турбулентность только усиливалась. С обедом расстались уже многие.
   - Смотрите, Граница!
   Да, это была она. По правому борту вдали мерцали голубые сполохи, похожие на северное сияние.
   - А говорили, сплошная стена, - почти разочарованно протянул кто-то.
   - Мы далековато, не вся проявилась.
   Они все летели. Их все так же трясло и мотало. Пилоты напряженно вглядывались в темные тучи, выискивали просветы меж ними, ныряли то в один, то в другой. Самолет петлял, пытаясь прорваться сквозь непогоду, синие змейки стекали по стеклам почти непрерывно. Голубые сполохи по правому борту превратились в сплошную стену от земли и до неба, цвет ее то темнел, то светлел. Они наблюдали ее урывками, сквозь редкие просветы меж темных туч, потом она и вовсе скрылась в непроглядной тьме. А когда показалась вновь - была уже не голубой, фиолетово-синей.
   - Нас сносит! - истошно завопил кто-то. - Нас несет к ней все ближе!
   Самолет отчаянно пытался вырулить. Но гроза нещадно прижимала его к границе. Пассажиры испуганно следили, как фиолетово-синий сменялся зеленым - больного, мутного оттенка, скорее - гнилостно-болотным... А потом и неприятно желтым.
   - Нет, - в ужасе шептала Аня, глядя в иллюминатор на приближение таинственной световой стены.
   Они летели уже почти вплотную. Порыв ветра, правое крыло задевает световую Границу, отчего в том месте она окрашивается красным, вызывая вздох ужаса у пассажиров. Кажется, будто крыло горит. Или его обрезает гигантским световым ножом, и разлетаются в стороны сияющие красные искры. И с обрезанным крылом ему останется только падать, уходя в смертельное пике. Самолет пытается взять влево, отрывается от потока света, и Граница вновь окрашивается желтым, а крыло невредимо, все не более, чем оптический обман. Вздох облегчения, порыв ветра, и вновь крыло чертит красную полосу, уходя в световой поток все больше, больше. Еще одна попытка оторваться, и вновь удачная. Недолго. Еще один удар грома, порыв ветра - и они влетают в непроглядное красное марево.
   Гаснет свет. Замолкают, словно захлебнувшись двигатели. Прекращается тряска. Больше не слышно грома, не видно молний. Больше не видно и не слышно вообще ничего. Мир словно замер. И даже младенец больше не рыдал.

***

   Чуть покачиваясь в мягком кресле, дежурный с любопытством наблюдал в мониторы за отчаянными попытками самолетика обойти грозу. Он бы обошел, но места для маневра не было. Самолетик пытался поднырнуть снизу, но там было не лучше. Вверх - нет, тоже без шансов, так высоко человеческие самолетики не летают. Коридор все сужался, грозовой фронт заставлял самолетик прижиматься все сильнее к Границе. Такая близость летчиков явно нервировала, они пару раз пытались уйти прямо в грозу, но шквалистый ветер мгновенно делал угол наклона судна столь критическим, что лишь мастерство пилотов спасало самолет от сваливания. И они вновь были вынуждены прижиматься к границе, надеясь пройти, проскользнуть по самому краю. Ну, грозу-то Граница не остановит, гроза явно собралась к ним в гости, и явно с подарком.
   Несчастный самолет давно уже был отсканирован, опознан как гражданский, вооружения на борту не имеющий. Зато имеющий пассажиров. Полный самолет пассажиров. Вместе с экипажем их сто двадцать семь.
   Начальник базы был, разумеется, давно предупрежден о решивших прогуляться в столь опасной близости от их территорий. Зашел, взглянул на мониторы, и приказал ничего не предпринимать. Он сам был пилотом, он знал, как сурово порою небо. Мужество тех, кто отчаянно боролся со стихией, ему импонировало.
   - Отключить все системы предварительного реагирования. Оставить только световое предупреждение. Минимальное проникновение разрешаю. Ну а влетят больше, чем на шестьдесят процентов корпуса - закон есть закон, мы сделали для них все, что могли.
   - А дальше будем делать для себя, - позволил себе ремарку дежурный.
   Начальник базы кивнул, и объявил боевую готовность. Все же давненько уже люди не присылали им столь вкусных подарочков. Боятся, наученные предыдущим опытом. Вот и дальше должны - бояться. А то, что такое, разлетались под самым носом. Сам факт видимости Границы их уже не пугает.

***

   Самолет опускали медленно, двумя перехватчиками. Собственно, остановила чужеродный предмет сама Граница. Для того и установлена, а не только северным сиянием работать. Зафиксировала в пространстве, отключила связь и приборы, обнулила видимость иллюминаторов. И лишь затем подошли перехватчики и отбуксировали самолет на базу. База располагалась значительно южнее места пленения самолета. И пилотам, наверное, было бы жаль, узнай они, что так долго пробирались на север совершенно напрасно. Но, лишенные возможности отслеживать перемещение судна и визуально, и по приборам, они безуспешно пытались реанимировать хоть какие-то системы, не имея представления ни о происходящем, ни о своей дальнейшей судьбе. Твердо зная только одно: в эту страшную, непознаваемую Сибирию они все же влетели. Ну и, наверное, еще одно: они все еще живы. Но с последним совершенно не ясно, надолго ли.
   Тьма, обступившая стекла кабины, исчезла внезапно. Неяркий свет ненастного дня ослепил, делая пилотов беспомощными еще на несколько мучительных секунд. И лишь затем они с удивлением, смешанным с ужасом разглядели: самолет стоял на земле. На небольшой ровной площадке, со всех сторон окруженной горными пиками. На краю площадки возвышались строения, небольшие, ничем не примечательные. Примечательным было другое: самолет стоял, а они не чувствовали приземления. Они не чувствовали вообще никакого движения с тех пор, как самолет завис в красном мареве границы, будто в гигантской паутине.
   - Викторыч, может это мираж? - обратился второй пилот к командиру.
   - Ага, и вот эти - тоже?
   К самолету подходили трое. Один впереди, двое чуть следом. В единой форме, которую, наверно, следовало принять за военную. Вот только оружия у подходивших не наблюдалось. Микрофона или рупора, впрочем, не наблюдалось тоже, но когда первый из подошедших заговорил, его услышали все. Каждое его слово.
   - Внимание экипажа и пассажиров. Ваш самолет незаконно пересек границу независимого государства Сибирия, и был принудительно посажен на нашей военной базе. Для проведения переговоров о дальнейшей судьбе пассажиров и экипажа просьба командиру воздушного судна выйти из самолета.
   Пилоты переглянулись.
   - Пойдешь? - немного нервно поинтересовался второй пилот, еще довольно молодой, по-мальчишески стройный.
   - А варианты? - КВС отодвинул кресло и встал, неторопливо оправляя китель. - Забаррикадироваться в самолете? И смысл, Вась? Самим нам отсюда не взлететь, вертикальному взлету не обучены. Судя по тому, как они нас посадили, нас столь же ловко и из самолета достанут, и в порошок сотрут. Лучше уж пытаться договориться, тем более, сами предлагают. Да и, - он взглянул на стоящих возле самолета, - рогов у них нет, хвостов тоже. И по-русски говорят прекрасно. Может, не настолько здесь все и плохо, как по телевизору рассказывают?
   Он подмигнул Василию и вышел из кокпита. Чуть постоял возле выхода, затем решительно вытолкнул дверь наружу. Еще успел подумать, что трапов здесь точно нет, придется задействовать аварийный. И с изумлением увидел, как воздух у его ног уплотняется, образуя полупрозрачные, чуть подсвеченные зеленым ступени.
   - Не бойтесь, они выдерживают любой вес, - доброжелательно сообщили ему с земли, и КВС решительно сделал первый шаг. Поздно уже бояться. Ошибка была его, ему и отвечать. Командир был уже не молод, под пятьдесят, давно уже не так строен, как в юности, и вес, который можно было бы назвать лишним, у него тоже имелся. Но воздушная лестница выдержала. Чуть заметно пружинила под его ногами и вела его прямо к стоящим на земле военным.
   Они спокойно ждали его приближения - молодые, высокие, стройные, в серовато-синих обтягивающих комбинезонах. У старшего - несколько нашивок на груди, вероятно, обозначающих его статус. Лица европеоидные, ничем особо не примечательные. Разве что глаза скрыты непроницаемыми стеклами черных очков, как-то совсем не по погоде и не по уставу. И, совсем уж не по-военному, все трое имели весьма длинные волосы, собранные сзади в строгий хвост.
   Представился:
   - Командир воздушного судна Алексей Ковригин.
   - Начальник пограничной базы "Запад" Сарминоратит ир го тэ Вэнэг, - сказано было очень спокойно, совсем не по-военному, без излишней жесткости или строгости в голосе. - Пойдемте, Алексей. Гроза, похоже, идет за вами, так стоит ли ее дожидаться? - говоривший сделал приглашающий жест в сторону жилых строений, и Ковригину осталось лишь проследовать в указанном направлении. Вопреки его ожиданиям, двое подчиненных Вэнэга за ними не пошли, остались возле самолета.
   - Не беспокойтесь, внутрь они не зайдут, - заметив его взгляд, любезно пояснил местный начальник. - Всего лишь проконтролируют, чтоб и из самолета никто раньше времени не выбирался.
   - Просто полагал, это мои конвоиры. Я ведь арестован? За незаконное пересечение границы?
   - Формально - да. Но зачем нам греметь цепями? Пока предлагаю просто немного побеседовать. И о пересечении границы, и о погоде, и о последних веяниях мировой авиации...
   - Полагаете, вам, как представителю предполагаемого противника, я раскрою все наши военные тайны? - летчик просто шутил, "военных тайн" он не знал, к военным отношения не имел.
   - Ну почему же "предполагаемого"? - чуть усмехнулся Вэнэг. - Вполне себе реального. Которого лучше не трогать, радуясь уже тому, что он не трогает вас.
   - Нарушение вашей границы запланировано не было. Погода. Моя ошибка. У меня на борту дети и...
   - В каждом рейсе есть дети, Алексей. У людей они рождаются часто. Что до всего остального, то сейчас вы сядете в мягкое кресло, и я буду знать об этом даже больше, чем вы.

***

   Минут пятнадцать спустя, Ковригин с трудом мог заставить себя держать глаза открытыми. Голова раскалывалась от боли. Память удерживала лишь то, что он в это самое "мягкое кресло" сел. А потом... Было чувство, что его выворачивали наизнанку и обратно раз восемь без перерыва. При том, что реально к нему не притронулись и пальцем. Вэнэг всего лишь сидел напротив, в точно таком же кресле, и глядел на него непроницаемыми стеклами своих очков. Или нет, очки он все же снимал. Но вот дальше...
   - Выпейте воды, Алексей, - Вэнэг, по-прежнему доброжелательный, вежливый и в очках, протянул пилоту стакан. - Я предложил бы вам чая, но увы, гостей мы не ждали. Я отдал указание привезти чай, да и еду из ближайшего городка, но на это потребуется время.
   - Что это было? - Ковригин тер виски, пытаясь прийти в себя.
   - Ну, видимо, допрос. С пристрастием, - начальник базы слегка пожал плечами. - Простите, Алексей, но подоплеку происшествия я должен был знать доподлинно. Даже если вам самому она неизвестна.
   - На что вы намекаете?
   - Да ведь вы и сами не мальчик, должны понимать. Вы могли влететь к нам случайно. Погода, ошибка в расчетах. А могли по заданию вашей разведки. Возможность проникновения на наши территории интересовала вашу (да и не только вашу) страну всегда, едва ли вам это не известно, - Вэнэг чуть потянулся в своем кресле и продолжил. - Это задание вам могли озвучить, и тогда ваши действия были бы вполне осознанными, а могли вложить прямо в мозг, и тогда вы и сами искренне не понимали бы, как такое могло случиться, что вы прилетели туда, куда не собирались.
   - И что же вы выяснили? - в "тайное задание разведки" пилот не верил, а явного точно не было.
   - Погода, Алексей. Всего лишь погода. И дети.
   Последнее было сказано таким тоном, словно одна только мысль о полном самолете детей, стоящим посреди его базы, ввергала начальника в пучину головной боли, не менее сильной, чем терзала сейчас виски пилота.
   - А скажите, господин Вэнэг, - сама мысль о том, что этот милейший молодой человек только что, не шевельнув и пальцем, ковырялся в его сознании, словно на старом чердаке, выискивая необходимые ему вещи, уже вызывала легкую дурноту, но надо было выяснить главное, - может ли установленный вами факт отсутствия злого умысла служить смягчающим обстоятельством и как-то способствовать нашему возвращению на родину?
   - Ир го тэ Вэнэг звучало бы правильней, - начальник сибирских пограничников встал, подошел к окну, полюбовался на самолет, застывший посреди вверенной ему базы. - И обращение "господин" у нас не используется. Принято говорить "светлейший". Обращение по имени с добавлением этого слова так же является и вежливым, и корректным, даже если младший обращается к старшему, а подчиненный к начальнику. Возможно, даже более вежливым, чем по фамилии.
   - А если я обращусь к вам согласно вашим правилам вежливости, вы мне ответите?
   Светлейший ир го тэ Вэнэг неторопливо вернулся и вновь сел в кресло напротив.
   - Вы ведь сами знаете ответ, Алексей. Из Сибирии не возвращаются. Никто. Никогда. Вне зависимости от причины.
   Ковригин сглотнул. Светлейший был прав, именно этого ответа он ждал и боялся. И отчаянно надеялся не услышать. Ведь все же, несмотря на свои чудовищные методы добывания информации, начальник базы был весьма доброжелателен, комната, где они сидели, походила скорее на гостиную, нежели на камеру предварительного заключения, да и вокруг самолета никто с пулеметами не выстраивался.
   - И что же нас ждет... здесь?
   - Здесь пока что ждем мы, светлейший командир воздушного судна. Пока еще командир... Как все же красиво вы именуете свои самолеты, - начальник базы откинул голову на спинку кресла, помолчал, не то закрыв глаза, не то разглядывая потолок, кто его поймет за очками. Затем вновь взглянул на собеседника. - Принимать решение о вашей дальнейшей судьбе - не в моей компетенции. Мы ждем прибытия Верховного Куратора. Он уже извещен об инциденте, но ему понадобится еще часа два, а то и три, чтоб до нас добраться. А тем временем, нам привезут чай, и даже что-нибудь к чаю. И я смогу угостить и вас, и ваш экипаж, и даже пассажиров. Как голова, полегче?
   - Можно сказать и так, - Ковригину казалось, что легче не будет уже никогда. Дома ждала жена. Заканчивала школу дочь. Лежал в коридоре, положив морду на его тапки, старый Джулька. Один взмах крыла. Одна маленькая ошибка в расчетах...
   - Тогда идемте, надо успокоить ваших пассажиров. Паника на борту нам ни к чему, верно? Скажете им примерно следующее...

***

   Паники не было. Была непроглядная тьма и липкий, вязкий страх. Страх мешал говорить, кричать, двигаться. Иногда казалось, что страх мешал даже дышать. Но они все еще дышали. А значит, жили.
   Жили, несмотря на то, что оказались в этой страшной Сибирии. Их не разметало на атомы при пересечении границы. И голос, что сообщил им об их местонахождении, был вполне человеческий. А больше не было ничего. Долго. Очень.
   Потом загорелся свет. Слабый, словно на взлете или посадке, но после непроглядной тьмы и он был чудом. В проходе появился командир корабля и попросил минуту внимания.
   - Как вы уже, наверное, слышали, наш самолет совершил вынужденную посадку на военной базе Сибирии. При прохождении через грозовой фронт самолет получил ряд повреждений, поэтому взлететь мы пока не можем, - командир чуть заметно поморщился от этой "не совсем, чтобы правды", но, признавая правоту светлейшего хозяина положения, вынужден был продолжить "успокаивать пассажиров". - Вопреки ожиданиям, представители местной власти встретили нас довольно дружелюбно. Нам была предоставлена помощь в устранении повреждений. Сейчас рассматривается вопрос о предоставлении гостиницы для пассажиров и экипажа на случай, если устранить поломку сходу не удастся. Кроме того, в течение ближайших двадцати минут нас обещали угостить местной выпечкой, а наши бортпроводницы с удовольствием нальют вам чая.
   - Но, Алексей Викторович, - Татьяна, старший бортпроводник рейса, тихонько тронула его за локоть, - мы не сможем сделать чай, кухонное оборудование вышло из строя.
   - Оно либо уже работает, либо заработает в течение пары минут, - успокоил ее Ковригин. И вновь обернулся к пассажирам. - Так же меня просили сообщить вам, что пока вопрос о нашем юридическом статусе в этом государстве решается, покидать самолет никому не позволят. Поэтому ближайшую пару часов придется, видимо, провести здесь.
   - А почему ничего не видно в иллюминаторы? - в него тут же полетели вопросы.
   - А мы правда стоим на земле?
   - Ну вы же самолет покидали!
   - А что там, вокруг?
   - А вы видели монстров?
   - А они правда люди?
   - Нас всех убьют?!! - самый громкий, самый надрывный.

***

   Он появился и не через час, и не через два. Позже. Много позже. И чай был весь выпит, и булочки съедены. И попы нещадно болели от бесконечного сидения, и языки - от бесконечного выдвижения версий их дальнейшей судьбы. Кто-то даже спал, хотя - удивительно, как мог этот "кто-то" иметь столь крепкие нервы.
   До него никто из местных в самолет не поднимался. И версий на тему, как выглядят эти самые "местные" выдвинуто было немало. А он - молодой, высокий, черноволосый, в самом обычном костюме и при галстуке - был как-то слишком уж прозаичен, его и заметили-то не сразу. Однако именно от него пришло, наконец, разрешение, покинуть ненавистный самолет. Правда, пока не всем.
   - Ситуация, в которую вы попали, не простая, - спокойно пояснил он измученным ожиданием пассажирам. - А потому мы поступим следующим образом. Сейчас все взрослые совершеннолетние пассажиры приглашаются на информационное собрание, которое состоится в помещении местной военной базы. Там мы подробно обсудим с вами сложившуюся ситуацию, а затем вы сами уже решите, что и в какой форме вы будете рассказывать своим детям. Прошу на выход.
   "Дети", особенно старшего возраста, недовольно зашумели:
   - Почему только им? Говорите всем! Мы тоже имеем право на полноту информации!
   - На что вы имеете право, знают ваши опекуны, или те, кто временно выполняет эти обязанности, - спокойно возразил черноволосый. - Я ваших законов не знаю, и решать за ваших руководителей не намерен. Поэтому пока - будет так, как я сказал. Пожалуйста, взрослые, выходим, не задерживаем остальных.
   Взрослые ушли. Дети остались. К счастью, на этот раз ждали недолго. Уже минут через десять в салон вошла стюардесса, и пригласила на выход подростков шестнадцати и семнадцати лет. По ее словам, местные власти предоставляли для ожидания гостиницу. Вообще, это было странно. За прошедшие минуты никакого собрания провести бы никто не успел, решения принять, основываясь на полученной информации - тем более. И вообще, на выход, прежде всего, следовало бы отправлять малышей, им сидеть и ждать сложнее...
   Но взрослых не было. А подростки указанной возрастной группы радостно спешили покинуть самолет.

***

   - И все же я вынужден настаивать, Владыка, - в голосе говорившего мешались почтительность и непреклонность.
   - А скажи ты мне честно, Риньер, вот лично тебе - оно зачем? - удобно откинувшись в кресле, Владыка протер глаза. Все же в очках они уставали. Или дело тут было не в очках. Ведь раньше он носил их практически целыми днями. А теперь... А теперь, видно, спать надо было чуть больше, чем пара часов в сутки. Но днем у него были дела. А ночью... А ночью дела были тоже.
   И вот теперь уже вечер, а он рассчитывал попасть домой до заката, летние ночи и без того слишком коротки. Надо уже заканчивать эту эпопею с очередным заблудшим самолетом. Но подчиненные сегодня просто в ударе. Они бы такое рвение по делу проявляли. А то такая инициативность, словно, бедные, от скуки маются, чем и занять себя не знают.
   - Вот лично мне... - говоривший задумался. - Лично мне их всего лишь жаль, Владыка. Они дети, и они заслуживают хотя бы шанс... Хотя бы завершить свое детство.
   - Все дети остались в самолете, куратор, - в голосе Владыки сквозило явное раздражение. - И в течение получаса отправятся в аэропорт назначения с призами и подарками. Что само по себе не здорово, потому как этот акт доброй воли люди сочтут не более, чем слабостью. И дальше мы будем вынимать из "паутины" случайно залетевшие туда самолеты, нашпигованные детьми и всевозможными приборами слежения, по две штуки в неделю. А скорее всего и по три. И тогда эти самолеты-шпионы нам придется взрывать прямо на границе. И прямо вместе с детьми. И вы будете сидеть и шептать по углам, что Владыка слишком жесток, или слишком безумен.
   - Я все понимаю, Владыка, но все же шестнадцать... Это слишком мало, чтоб считаться взрослым. Мы сами создавали эту страну, и сами создавали свои принципы, свои основы морали в отношении с людьми. И сами объявили, что до восемнадцати мы не трогаем. И если теперь мы будем отходить... вот совсем немного, по шажку... завтра мы сочтем, что и десять - вполне приемлемо.
   - Если этого потребует выживание нас, как вида, то и сочтем. А пассажиры вражеского самолета гражданами Страны Людей не являются, и, соответственно, гражданскими правами не обладают. Что же до возраста - им повезло, что в основном там летели старшие школьники, иначе я снял бы и тех, кто младше. Но пятьдесят человек из ста тридцати можно и оставить. Надеюсь, на западе впечатлятся. Ладно, все, - Владыка решительно встал. - Сарминоратит, подберите, кто из ваших пилотов сопроводит самолет до места назначения. Человеческого летчика одного оставьте, пусть связывается с местными диспетчерами, незачем нам изучать их позывные. По прибытии в аэропорт перережьте горло. За отличную работу вашей базы я готов передать вам в пользование пятнадцать пленников, можете выбрать на свой вкус, согласуйте только с Риниеритином, его проект в приоритете.
   Начальник базы кивнул и поспешно вышел.
   - То есть проект ты все же мне разрешаешь? - в отсутствии посторонних они давно уже перешли на "ты". В конце концов, не только на приемах встречаются. И если бы вызов с границы не застал их обоих за дружеской партией в тарго, Владыка на базе и вовсе б не появился. Полномочий у Риниеритина было более чем достаточно, чтоб разобраться в возникшем вопросе. Но Владыка порой любил - по старой памяти - вникать в дела Верховного Куратора слишком уж пристально. Порой это бывало на пользу. Сейчас - связывало руки.
   - Попробуй, - повернувшись к окну, Владыка наблюдал, как подростки выходят из самолета. Как дивятся неведомой лестнице, предложенной им вместо трапа. Как рассматривают окружающие их горы. - Я не очень-то верю в результат, скажу тебе честно. Либо сгорят от ментального воздействия, либо просто не смогут принять условия местной жизни. И мы получим весь букет от суицидов до попыток революционного восстания.
   - Значит, буду тестировать особенно тщательно. И брать в группу лишь тех, кто потенциально способен выжить и приспособиться. Думаю, человек двадцать я наберу легко.
   - Двадцать? - Владыка чуть вздернул бровь. - Вы поумерили бы аппетиты, Верховный. Ресурс не бесконечен. Мне из этой партии еще за преданную службу награждать, за выслугу лет, за успехи в развитии отрасли. Сам знаешь, какой у нас нынче год - юбилей на юбилее. На столь малоперспективный проект я готов дать разве что десять.
   - Да перспективы-то как раз замечательные, Анхенаридит. Если мне удастся приживить их к местному обществу, мы сможем рассматривать подобную практику как один из способов пополнения...
   - Да-да, ты уже рассказывал. Но больше десяти я дать не могу, они, знаешь ли, и по прямому назначению требуются. Хочешь - могу снять с этого рейса еще пятнадцатилетних, их там как раз двенадцать человек, отдам всех тебе.
   - Вот эти точно уже сгорят. Все до единого. Так что оставь их. Пусть себе летят, они же дети, - Верховный тоже подошел к окну, взглянул на самолет, на подростков, недоуменно озирающихся по сторонам. Что им там наобещали, автобусы? Ну, еще не долетели. - А что до наград - да возьми ты диких, награждай стадами, совсем не обязательно абсолютно всем делать столь экзотические подарки.
   - То есть подарок я должен сделать исключительно тебе? - сарказма Владыка не скрывал.
   - Не исключительно, Владыка, как можно, - Риньер старательно изобразил испуг и тут же лукаво улыбнулся. - Но вот... ваш небольшой проигрыш за такой подарок я мог бы легко забыть.
   - А вот это уже шантаж, куратор, - предложение Владыку развеселило.
   - Это подкуп, - мягко согласился Риниеритин, и продолжил уже серьезно. - Анхен, ну они же все умные, талантливые, нам в стране нужны такие. Ну зачем же их просто на еду?
   - Ладно, пятнадцать и ни человеком больше. Итоговые списки должны быть у меня на столе в течение получаса. Надеюсь, времени тебе хватит.

______________________

День первый.

   Странные они составляли списки. Не по алфавиту, не по регионам, не по возрасту. И даже не по той очередности, в которой кровь сдавали. Странно, что они вообще эти списки составляли. И проверяли соответствие по паспортам. Ведь, казалось бы, не все ли им тут равно, кто в какой гостинице переночует. Но вон подружки хотели поменяться, чтоб вместе поехать, и даже нашли, с кем, договорились, но им не разрешили. Вежливо, с улыбкой, и аргумент убойный - "уже завтра встретитесь", но не разрешили.
   А если уже завтра, то какой смысл в этих списках? К чему так строго следить, кто и где переночует? Да, понятно, что их не ждали, и что разместить сотню человек в одном месте просто не реально, но к чему столько формальностей?
   Ринат отшутился, что Бюрократия - это второе имя Сибирии, и нет в их стране монстра страшнее, а с монстрами, как известно, проще не связываться. Но Ринат ушел, уехал с первой группой, а Аня, как оказалось, попала во вторую.
   Это было, понятно, не так уж важно, кто в какой. Просто Ринат ей понравился. Он был такой открытый, доброжелательный, веселый. С трудом верилось, что он какой-то большой начальник. Все время шутил, о чем-то с интересом расспрашивал, сам охотно отвечал на вопросы. И к нему тянулись, с ним хотелось общаться. В его обществе было комфортно и как-то уже совсем не страшно. Не страшно, что они попали в жуткую Сибирию. Не страшно, что самолет сломан, и продолжить полет им пока весьма проблематично. Не страшно, что их сейчас разделят на небольшие группы и увезут в неизвестность. Даже усталость особо не ощущалась.
   А потом он ушел, и словно маленькое солнце погасло. Остались томительные минуты ожидания, зависть к тем, кого он увез с собой, и непонятная ей самой, едва ощутимая обида: "а меня - не взял". Обида была глупой, Аня понимала. Ведь в первых рядах тех, кто жаждал поболтать с Ринатом, она не толкалась, в беседе участия не принимала. Он, правда, сам подошел однажды, спросил о чем-то абстрактном. Но как-то слишком уж неожиданно. Смутил. Блеснуть остроумием или эрудированностью не вышло. И беседу он продолжил с другими. С другими и уехал.
   А они ждали еще полчаса, пока появились следующие автобусы. И следующие списки. Во второй группе было всего семь человек, и Аню назвали первой. Видимо потому, что Бочарова - на Бэ, а на А никого не было... То есть внутри каждой группы все же по алфавиту?
   Автобус был странный, меньше маршрутки. Невысокий и... и колес у него не было! Им открыли заднюю дверь и предложили садиться. Но сидений там не было тоже! Пол, правда, был чистый и обит чем-то вроде ковролина. Вот только привычки сидеть на полу в транспорте... Придется, видимо, вырабатывать. Потому что тот местный, что сопровождал их до "автобуса", на Рината походил разве что собранными в хвост длинными волосами, да непроницаемыми очками, скрывавшими глаза. А вот улыбаться он никому не собирался. Или объяснять хоть что-то. И даже сомнений не возникало, что приказ отвезти нежданных гостей в гостиницу от чего-то важного его отвлекает.
   Он прикрикнул, понуждая их поторопиться, они послушно сделали, что велено. Дверь закрылась, и они... взлетели. Окон в салоне не было, ни одного. Но это неприятное ощущение, схожее с чувством, которое возникает при подъеме на скоростном лифте, спутать было сложно.
   Впрочем, со скоростными лифтами были знакомы не все, поэтому панический вопль: "что это?!" безжалостно ударил по ушам.
   - Взлетаем, - спокойно ответил мальчишка, сидевший слева. - О, вот уже ровно полетели, - добавил он, прислушавшись к изменившимся ощущениям.
   - Какое "взлетаем", они же говорили - автобус? - кричавшая девчонка теперь явственно стучала зубами.
   - Ну так может у них автобусы только летающие бывают, вот и уточнять не стали. Вы ж видели, какая тут техника? Нашим и не снилось. Чтоб так посадить самолет... А наш "автобус"? Ни крыльев, ни винта - вообще флаер, как в фантастике. И двигателя не слышно... - парень, похоже, был просто в восторге от местных технологий. Аню радовало разве что наличие света в тесном, лишенном окон салоне. Мягкий, неяркий свет словно шел из стен, а может, струился сквозь стены, позволяя видеть лица собеседников, у кого усталые и испуганные, а у кого и откровенно восторженные. Вот как у этого светловолосого парня, любителя иноземной техники.
   - Как думаете, они самолет починят? - подала голос еще одна девчонка.
   - С таким-то развитием техники? Да легко. Еще и усовершенствуют, чтоб меньше ломался, - светловолосый не сомневался ни секунды.
   - С чего бы это им? Это ж Сибирия, они за все свое существование ни разу на контакт-то не пошли, не то, что технологиями не поделились, - разделить его уверенность спешили не все.
   - Да они просто механизмов у себя не найдут таких примитивных, вот и поставят взамен свой какой, чтоб меньше возиться.
   - А они нас точно отпустят? - черноволосая девочка, нервно обнимающая обтянутые джинсами коленки, произнесла вопрос почти шепотом, но услышали все. И нервно сглотнули тоже, наверное, все. Потому как все это хорошо - и про помощь в починке самолета, и про гостиницу, и про "дорогие гости", но это Сибирия, а отсюда еще никто не возвращался.
   - Ну, раз сами пообещали... Их за язык-то никто не тянул, - вот только любитель техники ни в чем не сомневался. - Могли бы пленниками объявить. Или вообще взорвать всех прямо в воздухе. И никто б им не помешал. Значит, оно им не надо. Может, они вообще решили с нашими в диалог вступить. Ну а мы, вроде как - жест доброй воли: мы вам ваш самолет в целости и сохранности, а вы с нами мирный договор и взаимовыгодное сотрудничество.
   - И нафига мы им сдались, с их супертехнологиями?
   - Да кто ж разберет? Может, самоизоляция надоела, а может, у них ресурсов каких не хватает, природных ископаемых там всяких. А задружиться все никак повода не возникало. Наши ж их бояться до жути. А тут мы вернемся, всем расскажем: да все у них там здорово, нормальные люди...
   - Кажется, снижаемся...
   Снижение больше напоминало падение. Причем свободное. Потому что днище "автобуса" на немыслимой скорости уходило вниз, а их тела за ним не поспевали. Нет, они еще не отрывались от пола, но чувство, что вот-вот оторвутся и врежутся в потолок, их не оставляло.
   Перепуганный визг на несколько голосов. Внезапная резкая остановка, от которой тошнота подкатывает к горлу. И тишина. Минута, другая.
   Задняя дверца бесшумно откидывается вверх. Они приподнимаются, готовясь покинуть "автобус", но стоящий у выхода хвостатый, тот самый, что был, видимо, ответственный за их перевозку, обрывает их коротким и небрежным:
   - Сидите на месте.
   Сам он на них даже не смотрит, а вот стоящая рядом молодая женщина разглядывает прилетевших с явным интересом. Она тоже носит очки, а волосы у нее короткие, пышные, чуть спутанные ветром. Длинное, до пола, кремовое платье необычного покроя, видимо, форменная одежда служащей гостиницы, развевается на холодном ветру. Вместе с порывами ветра холод проникает и в салон.
   А женщина улыбается:
   - Ну, здравствуйте, путешественники. Летать не надоело еще?
   Ей улыбаются в ответ. На этой штуке как бы да, хватит.
   - Ребят, мне нужен один человек для помощи в одном крайне нелегком деле. Найдется среди вас рыцарь?
   Рыцарем вызвался быть светловолосый любитель техники. Едва он вылез, дверь стала закрываться.
   - А мы?
   - Ждите, - это уже их нелюдимый сопровождающий.
   Ждали. Минут пять, не больше. А потом "автобус" стремительно взмыл вверх. Еще один перелет, еще одна остановка. Возле двери кроме их сопровождающего еще один хвостатый абориген, только не в комбинезоне, являющемся, по-видимому, военной формой, а в костюме, подобном тому, что был на Ринате. Чиновник? И в руках какие-то документы.
   - Так, ребята, давайте знакомиться, - бодро начинает он. - Кто тут у нас... - взгляд в бумаги, - ...Бочарова Анна?
   - Я, - не всегда приятно быть первой по списку. Взгляд местного чиновника, хоть и скрытый традиционными черными очками, вызывает тягостное чувство. Ане кажется, что она ощущает его физически, как прикосновение. И этот взгляд ощупывает ее лицо, фигуру... И, наконец, вновь утыкается в бумаги.
   - Ведерникова Дарья.
   И вот уже Даша замирает под его взглядом, словно кролик перед удавом. Пара секунд превращаются в вечность.
   - Джаниева Гаяна.
   - Гаянэ, - робко поправляет его девушка.
   - Гаянэ-э? - тянет мужчина чуть насмешливо, не отводя пристального взгляда от очередной жертвы своего повышенного внимания. - А в документах Гаяна. Напутали. У нас таких имен нет. Да и внешность у тебя... необычная, - кончик его языка мечтательно скользит по верхней губе. - А давай-ка ты, Гаянэ-Гаяна, своей рукой мне тут правильно напишешь. Вылезай.
   Она послушно выбирается наружу.
   - Идем, тут удобней будет, - они скрываются из вида, и только голос мужчины еще доносится. - Вот здесь, разборчиво и по буквам: фамилия, имя. Чтоб не было у нас разночтений...
   Дверца захлопывается. Они ждут, напряженно прислушиваясь... И ничего больше не слыша. А "автобус" вновь взмывает в воздух.
   - Это не гостиница, - Даша почти плачет. - Что угодно, только не гостиница.
   - Надо не выходить, - предлагает молчавший до того парень. - Или выходить только всем вместе. Они же обещали поселить нас всех вместе, а сами...
   - Да пусть объяснит, что вообще происходит, - Анина соседка справа решительно привстает и стучит в перегородку, отделяющую их от водителя. - Эй, зачем вы оставили тех ребят? Почему высаживаете по одному? Куда вы вообще нас везете?!
   - В гостиницу, - перегородка отдергивается, их сопровождающий, оказавшийся еще и пилотом, смотрит на девчонку, словно на таракана. - Сядь, помолчи. Мешаешь.
   Девочка садится, буквально падает на свое место и больше не произносит ни слова. Остальные тоже молчат, испуганные, подавленные.
   Остановка. И еще один хвостатый мужчина с пилотом. Вот только пилот в этот раз не безмолвствует.
   - Вот, прекрасный экземпляр, - ловко нагнувшись, хватает за предплечье девочку, что посмела требовать у него ответа и выволакивает наружу. Дверца закрывается, но они еще успевают услышать, - а вы посмотрите, какие уникальные характеристики. Для ее возраста...
   Они опять улетают.
   - И как же "все вместе"? - растерянно спрашивает Аня.
   Мальчишки молчат. И только Даша - жалобно, растерянно:
   - Ноги не идут...
   Аня только кивает. Страшно. Безумно страшно.
   Еще посадки, высадки, взлеты... Их остается двое. Забрали Дашу, забрали мальчика, чьего имени Аня так и не узнала. А у последнего решила все же спросить:
   - А тебя как зовут?
   - Никита. А ты Аня, да?
   - Да.
   Помолчали.
   - Вот и все, Ань, - негромко заговорил Никита. - Открывается дверь... Одного из нас просят выйти подышать кислородом... И мы никогда больше не увидимся...
   - Нет, - она уже понимает, что да, но признать это еще не готова. - Нет, увидимся, завтра, они же обещали. Или послезавтра, ну, когда самолет починят...
   - Из Сибирии не возвращаются, - он тихонько качает головой. - Они просто на стали сеять панику... А сами... похоже, по хозяевам раздают. Заметила - мужчины девочек берут, женщины мальчиков?.. В личную собственность, точно... А что у них тут принято делать с пленниками, можно только догадываться. Не зря про них столько слухов ходит...
   - Перестань. Слухи ходят от незнания. Вот и ты ничего не знаешь, и сеешь панику, - Ане от всего происходящего и так было жутко, а слова Никиты слишком походили на правду. Ту страшную правду, в которую до последнего не хочется верить, которую напрочь опровергали слова Рината... Но слова Рината оказались просто словами: то, в чем их везли, не было автобусом, а места, где оставляли, не были гостиницами. А из Сибирии еще никто и никогда не возвращался. - И при чем здесь - мужчина, женщина? Совпало просто...
   - Совпало, конечно, - он невесело усмехается. - И лучше даже не думать, с чего б.
   - Ерунда все это, - она решительно тряхнула короткими волосами. - Нет у них мест в гостиницах, вот, в частном секторе и селят. Кто взять согласился.
   - Ты новости когда-нибудь смотрела? Про аварии и стихийные бедствия? Пострадавших селят компактно и не по гостиницам - в спортзалах ближайших школ и подобных спешно оборудованных местах. Мы здесь иностранцы, чужаки, у них строжайше закрытое государство - какой частный сектор? Какое распыление по одному? Ты хоть представляешь, какие расстояния мы между посадками пролетаем?
   - Но у них же... другая техника... технологии... и представления, наверно, другие - и о расстояниях, и о том, где иностранцев селить, - она отчаянно ищет доводы против его предположений. - Мы их не понимаем просто... А рабство - это... оно в слаборазвитых странах бывает, а здесь ты же сам видишь... - голос срывается и она бессильно закрывает лицо руками.
   - Держись, - он неловко касается ее предплечья. - Слезы здесь не помогут, точно.
   - А что поможет?
   - Не знаю... Ну, давай загадаем, хочешь? Если мы с тобой еще встретимся, то все обязательно хорошо у нас будет. И домой мы вернемся...
   - Мы встретимся, обязательно, - она опускает руки, и упрямый огонек надежды загорается в глубине ее глаз. - Уже завтра. И домой полетим. Ну, не домой, в Пермь. Хотя, я не представляю, как я после всего буду физику решать...
   Их транспорт вновь пошел на посадку. И говорить стало невозможно не только из-за неприятных ощущений. Один из них прилетел. И уже через пару минут узнает, что же случается, когда остаешься один на один с этим чужим и чуждым миром. Солгал ли Ринат... Прав ли Никита... И было ли совпадением то, что девочек забирали мужчины...
   Остановились. И дверца привычно начала подниматься. Они ждали, не отрывая взглядов от двери. Мужчина или женщина. За ним или за ней...
   Дверца, наконец, открылась. Мужчина.
   Анино сердце ухнуло куда-то вниз, отказавшись биться, рот наполнился вязкой слюной, и никак не выходит вспомнить, а как же, собственно, глотать. Сквозь шум в ушах едва расслышала негромкое:
   - Идем.
   Он даже протянул ей руку. И был, кажется, вполне доброжелателен. Но они все были доброжелательны. Все что-то говорили и куда-то звали. И каждый по отдельности был вполне убедителен. Но все вместе... Никита прав, говорят что угодно, лишь бы не сеять панику. А этот даже предлог придумывать поленился, зачем она с ним идти должна.
   Ждет. Лица против яркого уличного света не разглядеть толком, только эти их очки, да волосы, стянутые сзади. Даже не разобрать, светлые у него волосы или темные. Или это у нее в глазах все плывет?
   - Не бойся, - спокойно, ласково.
   Она не боялась, она... просто шевельнуться не получалось.
   И тут ее словно толкнуло в сторону выхода. Она выскочила наружу, даже не коснувшись предложенной руки. И замерла возле мужчин, не в силах сделать больше ни шага. Лишь побелевшие от напряжения пальцы отчаянно цеплялись за ремешок висящей на плече сумки.
   - Зачем? - укоризненно поинтересовался вновь появившийся у пилота.
   - Да не до утра же мне с ними копошиться? - тот лишь неприязненно передернул плечами. - Мне последний адрес знаешь, где дали? Айтенгой. Только представь, сколько мне оттуда до базы добираться! А на базе, между прочим, ужин... ждать не станет. Разберут всех лучших, покуда я тут каждому буду сопли вытирать. Идем, подпишешь мне документы на получение.
   На Анины плечи лег пиджак. И только ощутив кожей его нагретую мужским телом подкладку, она осознала, насколько замерзла. И что зубы стучат, а плечи ходуном ходят. Поверх пиджака легли руки, обнимая ее бережно, словно хрупкую статуэтку. А ей показалось, что ударило током. Пронзило насквозь, заставив вздрогнуть...
   - Так холодно или так страшно? - голос у того, кому предстояло расписаться в ее получении, был приятный - негромкий, бархатистый. Ей даже нотки сочувствия в его вопросе послышались.
   - Н-не знаю, - а вот руки его прожигали, даже сквозь пиджак, и это было некомфортно. Аня дернулась, вырываясь.
   - Ну что ты, я ж пытаюсь согреть, - его ладони легко заскользили по ее предплечьям, удерживая, успокаивая.
   - Н-не надо.
   Он отстранился. Тем более что пилот протянул ему какие-то документы.
   - Здесь имя, число, подпись, что получил... Так, ну это стандартный... вверху полное имя... ее данные уже вписаны. Позови, пусть распишется.
   - Анют....
   Она стояла рядом, но словно не с ними. Она их слышала и, наверное, даже видела, но едва ли отчетливо осознавала происходящее. Страх клубился над ней, словно черный удушливый дым, она дрожала крупной дрожью, слишком маленькая и щуплая под его большим пиджаком. Едва держалась на ногах от усталости - не только физической, но и моральной, от этой бесконечно длящейся пытки неизвестностью и страхом.
   - Анют, надо написать свое имя - вот здесь, полностью, - он вновь коснулся ее предплечья, привлекая внимание. Она снова вздрогнула, но хоть отмерла и попыталась сфокусироваться на его словах.
   - Красиво и по буквам? - что-то такое сегодня уже предлагали. Не ей, но кому-то из тех, кого забрали раньше.
   - Можно некрасиво. Главное - за границы вот этого светящегося прямоугольника не выходи, - он вложил ей в руку ручку.
   Прикосновение вновь обожгло. А от ручки стало больно пальцам. Но она все же вывела, почти не задумываясь, "Бочарова Анна". Читать, что написано выше, она даже не пыталась. В ушах шумело, перед глазами все расплывалось... Он забрал у нее ручку и написал несколько длинных и совершенно нечитаемых слов в той же светящейся графе, прямо под ее именем. В словах было множество завитушек, которыми он, словно нитью, связывал ее буквы со своими. Нарочно связывал, старательно наезжая на каждую букву ее имени. А ей становилось все труднее дышать, с каждым росчерком этой ручки, и в конце она едва не упала, да он успел подхватить.
   - Ну что ты, Анечка, все хорошо будет, не бойся.
   - Д-да...
   Он вновь прижимал ее к себе, удерживая одной рукой, в то время как другой расписывался за что-то еще, получал свои экземпляры документов... А она не могла уже разобрать, это нервная дрожь так волнами прокатывается по ее телу, или прикосновения незнакомца, обнимающего ее так по-свойски, действуют на нее столь электризующе. Но даже попытаться отстраниться сил уже не было.
   - И что я сейчас подписала? Брачный контракт или согласие на пожизненное рабство? - мрачные предположения Никиты, все эти его намеки на "мужчина-девочка", две подписи, связанные в одну... Неизвестность становилась невыносимой. Она хотела пошутить - чтоб все рассмеялись и сказали, что у нее безудержная фантазия... Вот только пилот усмехнулся так гаденько, а тот, с кем ей предстояло остаться, чуть сжал ее плечо, словно успокаивая, и пообещал:
   - Я сейчас объясню, Анют. Дай мы только машину отпустим, чтоб никого не задерживать... Так, погоди, - это уже пилоту, закрывающему папку с оставшимися у него документами. - А почему здесь год рождения стоит 93-ий? Он максимум 91-м может быть.
   - В каком родилась, такой и стоит, - тот даже вникать не стал.
   - Анют, ты в каком году родилась?
   - В 85-ом.
   - Анют... - мягко так. И с большими сомнениями в ее сохранившемся разуме. Но почти сразу сообразил, - ах, да, у вас же летоисчисление другое! Прости, забыл совсем. Вот, видимо, при переводе и напутали, - он улыбнулся, что все так легко разрешилось, но все же решил уточнить. - Давай так: полных лет тебе сколько?
   - Шестнадцать.
   Не напутали. Рука, поддерживающая ее, опустилась рефлекторно, он и сам не заметил, как отступил от ребенка на пару шагов, впервые внимательно вглядываясь в ее лицо. Юная. Не просто щупленькая или мелкая. Именно юная. В глаза не бросается, но если взглянуть чуть пристальней... На улице он бы к такой не подошел.
   - И давно тебе шестнадцать?
   - Недели три.
   Ну да, тут же стоят число и месяц. Видно, хотелось услышать, чтоб как-то сей факт осознать. В немом изумлении он перевел взгляд на посыльного.
   - А тебя не предупредили разве? Вся партия такая. Указом Владыки признаны совершеннолетними. Да не грузись, ты посмотри, там коэффициент сопротивления какой! - поспешил уточнить, чувствуя, что в клиенте растет отторжение. Еще откажется, а ему по новому адресу вези? Ну уж нет! - У всех до единого выше восьмидесяти, отборные! Ты таких в своем городе днем с огнем искать будешь, даже взрослых!
   Он послушно взглянул, куда указали. "Коэффициент сопротивления ментальному воздействию - 94%". Почти абсолют. Здесь посланец Владыки прав, редкость страшная. За такую секретаршу любой куратор удавится, это ж сколько она проработать сможет!.. Но ему не нужна секретарша, да и в любом случае - шестнадцать лет...
   - Радоваться должен - такая экзотика, да в личное пользование! Нам вон мало того, что на всех, да еще и малолетки ни одной не досталось. Все, бывай, улетел.
   Улетел. Она немного заторможено смотрела, как странный летательный аппарат, представленный их группе как автобус, взмывает ввысь и скрывается в облаках. Он по-прежнему вчитывался в бумаги, подписанные им не глядя. Первый документ и впрямь был стандартным: кровь, плоть, жизнь. Никаких ограничений, связанных с возрастом. Никаких оговорок. Зато имелось приложение - данные психо-биохимической экспертизы. Той самой, что выявила сказочные 94%. Помимо прочего, здесь значилось: "способность к социальной адаптации - значительно выше среднего, склонность к суициду отсутствует". И это было, несомненно, неплохо, давая ребенку шансы, несмотря на весьма критический возраст. Правда, был и второй документ, и на нем подпись девочки уже не требовалась. Такие документы по эту сторону Бездны вообще хождения не имели. И по самой своей сути были несовместимы с документом первым. Бред. Бред и абсурд, но... значит, на его усмотрение!
   "Автобус" скрылся из виду, а Аня так и стояла, бессмысленно разглядывая облака. Потом все же опустила взгляд вниз. И увидела город. Впервые, до этого не замечала.
   Не замечала, что высадили ее на крыше здания. Высокого, но не небоскреба. Этажей восемь... десять... может, чуть больше. Что вокруг множество подобных домов, ничем особо не примечательных, просто многоэтажки. Типовые, панельные. Стоят в строгом порядке, образуя кварталы, разделенные широкими улицами. По улицам ездят машины, вполне привычного вида, и даже автобусы. Настоящие автобусы, на колесах. По тротуарам, полускрытым раскидистыми кронами деревьев, спешат куда-то люди.
   - Город Чернометск. Самый обычный, человеческий, - она и не заметила, как он снова оказался рядом. Послушно кивнула - да, город на вид вполне обычный. Вот только название, в котором фигурировало слово "черный", кольнуло сердце нехорошим предчувствием. Черный город за Темными горами. Город, где она сгинет. Как сгинули уже все, кто совсем недавно был рядом. Целый самолет. Огромная толпа. И вот никого уже нет. Одна. И чужой человек, имеющий на нее какие-то права, за спиной.
   - Не дрожи ты так. Черной-черной ночью черные-черные монстры здесь не бродят, правда, - он к ней не прикасался, но стоял так близко, что она все равно его чувствовала. Непонятно как - но ощущала. - Я слышал, такие сказки про нас рассказывают по вашу сторону гор. А вот у нас они не в моде. "Черный" город благодаря развитию здесь черной металлургии, всего лишь. Никакой мистики. Да и то, вся "чернота" в название ушла, а город, ты же видишь, зеленый... Градообразующее предприятие - Чернометский металлургический комбинат, есть несколько крупных предприятий тяжелого машиностроения, химической промышленности. Ну и много чего по мелочи. Третий по величине город... этой страны, крупнейший промышленный центр, - не решаясь прикоснуться, он пытался успокоить ее словами. Много-много спокойных рассудительных слов. И может, она перестанет так дрожать. - Живут в нем люди. Самые обычные, такие же, как ты. И у них есть школы, больницы, научные и учебные институты, театры, библиотеки, стадионы, выставочные залы... Как и в любом городе мира. Ничего страшного. Просто люди. Просто город. Сегодня, наверное, отдохнешь, а завтра пойдем с тобой по нему гулять.
   - А Вы? - город был там, внизу. И пугающего в нем, кроме названия, и впрямь ничего не было. А вот он стоял прямо за ее спиной, и держал в руках документы, определяющие ее судьбу.
   - А я с сегодняшнего дня официально назначен твоим опекуном. Кстати, мы ведь так и не познакомились. Меня зовут Аршезаридор... Ну, ты хоть посмотри на меня, я тоже не страшный, правда.
   Она обернулась. Хотя смотреть на него почему-то было действительно страшно. Уперлась взглядом в его грудь. Заставила себя поднять голову и взглянуть в лицо.
   Высокий лоб, мягко очерченные скулы, чуть больше, чем следовало бы, заостренный подбородок. Прямой нос, чуть припухшие губы... и глаза, скрытые черными стеклами очков.
   - А вы здесь всегда в очках ходите? - нерешительно поинтересовалась. - Это правило такое?
   - Есть несколько правил, - он мягко улыбнулся. - Но на нас с тобой они уже не распространяются.
   Протянул руку и снял очки. А ее словно воздушной волной ударило. Она чуть отшатнулась, сбиваясь с дыхания, и тут же смущенно отвернулась, не выдержав его взгляда.
   Глаза у него были красивые - большие, миндалевидные, в обрамлении густых ресниц. Вот только от взгляда этих глаз у нее словно вся кровь к лицу приливала и... дискомфортно, очень, еще хуже, чем когда он ее обнимал.
   - Ничего, Анют, ты привыкнешь, - он опять улыбнулся, скрывая улыбкой горечь. Привыкнет она быстро. Слишком быстро. Несмотря на все свои 94%. - Идем домой, ты совсем замерзла.
   - Домой? - она нервно сглотнула. - К Вам?
   - К нам с тобой. Как я уже сказал, я назначен твоим опекуном. Так что мой дом - твой дом. Отныне и навек.
   - Почему навек? Зачем? Мне же только переночевать. До завтра. А потом самолет починят... - она пятилась от него и той модели реальности, которую предполагали его слова. Да, все к этому шло и все на это указывало, но она до последнего надеялась, что она не так поняла, что все как-нибудь объяснится...
   - Разве ваш транспорт сломан? - он не пытался ее преследовать. Удивился только.
   - Так нам сказали. А разве нет?
   - Не знаю. Мне так и этого не сказали. Как и многого другого, впрочем, - он чуть поджал губы, похоже, не слишком довольный ситуацией. Но тут же вновь взял себя в руки. - Анют. Ты замерзла. Устала. Идем домой. Сядешь в уютное кресло, расскажешь мне все, что знаешь. А я расскажу все, что знаю я. Там обычная типовая человеческая квартира. Ничего страшного, ни монстров, ни привидений. Идем.
   Она глубоко вздохнула, соглашаясь. Он открыл дверь на лестницу, предлагая войти.
   Вошла. По лестнице спустились в небольшой коридор. Дверь справа была обычная, деревянная, даже без замка.
   - Моя спальня, - кивнул он на нее. - Тебя туда не зову и даже на экскурсию не приглашаю, не дрожи.
   - Я не... А разве?.. Я думала - здесь много квартир...
   - Квартир много, а выход на крышу только у меня. Личный. Так что мы с тобой уже внутри моей квартиры. Но не в той ее части, где стоит бродить маленьким девочкам. Идем, - толкнув дверь в конце короткого коридора, он вывел ее в гостиную. Небольшую, и кажущуюся просторной только благодаря минимализму обстановки: пара кресел с крохотным журнальным столиком у одной из стен, письменный стол у окна да этажерка с книгами в углу.
   - Ну, гостиная, понятно, общая, ее в любом случае не минуешь, комната проходная, - мужчина сделал неопределенный жест рукой, не то представляя комнату, не то отмахиваясь от нее. - А твоя комната будет здесь, - он открыл перед Аней дверь в левой стене гостиной. - Здесь у меня комната для гостей была. Чего-то специально для тебя подготовить я не успел, мне всего час назад сообщили, как сильно меня ценит высокое начальство. Пока с делами закончил, пока до дома добрался - уже и ты прилетела. Но самое основное, думаю, найдем.
   Самым основным в комнате была кровать. Поскольку занимала ее практически всю. Вдоль одной из стен был как-то втиснут шкаф. Между кроватью и окном уместилась прикроватная тумбочка. На этом, собственно, все. Ну, не считая огромного зеркала напротив кровати.
   - А гостей у вас, видимо, бывало много...
   - А комната для них всего одна. Приходилось складировать вповалку, - поддакнул он ей. И уже серьезно добавил, - мебель мы поменяем, не переживай. Сделаем так, чтоб тебе было уютно.
   Он, наверно, успокоить хотел. А у нее ноги подкосились. Села. Тяжело, сгорбившись.
   - Я никогда не вернусь домой, верно? Они обманули и это... в самом деле все, навсегда?
   - Верно, Анют, - он присел рядом, попытался обнять за плечи, но она снова вздрогнула, и он тут же убрал руку. - Вам должны были объяснить: законы нашей страны не предполагают обратного пересечения границы. К нам попасть можно. Вернуться обратно - уже нет. Закон един для всех, причины пересечения границы значения не имеют. Твой дом теперь здесь. Навсегда.
   - Но нам сказали не это! Нам все объяснили совсем иначе! Просто наш самолет... он неисправен, из-за грозы, и нам... - слезы текли потоком, эмоции захлестывали, - ... нам обещали, что его починят, а мы пока... просто в гостиницу, переночевать, а уже завтра... - рыдания захлестнули. Она упала лицом вниз на безразмерную эту кровать... с зеркалом... как в дешевом борделе... или... бордель и есть, и гостям здесь будет теперь предлагаться не только комната, но и она в придачу...
   А он сидел рядом и бессильно смотрел, как вздрагивают худенькие плечи. Ее хотелось обнять. Посадить на колени, прижать к груди, поцеловать хотя бы в лобик, утешить. Но ей не нравились его прикосновения. Подсознательно, на уровне инстинктов. Слишком молодая. Незрелая. Не такая. Ребенок чужой страны. Первозданный человек. И что ему делать с ней? Перепуганной, беспомощной, наивной...
   Заключенный контракт, конечно, прописывал четко всю палитру его возможных действий. Да только чихать он хотел на такие контракты! Он и в Чернометск не от голода переехал, и людскими жизнями никогда не баловался. Даже у тех, кто сам был не прочь предложить ему всего себя, никогда не брал больше, чем человек мог отдать ему без риска. А уж чужеземную девочку, его отнюдь не жаждущую, обманутую, даже мыслей о сексе еще боящуюся...
   Контракт предполагал еще и заботу - о том, кто доверил тебе свою жизнь. И пусть она ничего ему не доверяла, и даже не знала, что жизнь ее теперь принадлежит ему, заботиться о ней он был отныне обязан. Согласно его представлениям о собственной чести. А как там представляют себе ситуацию всякие выродки с военной базы - лично его не касается.
   Он решительно поднялся, открыл дверцы шкафа. Она не заметила. Все так же плакала, уткнувшись лицом в покрывало. Только вздрогнула, когда он тихонько потянул на себя пиджак. Но не возразила, позволив ему забрать свою вещь. Вздрогнула гораздо сильнее, когда его пальцы коснулись плеча, аккуратно поддевая словно впившийся в кожу ремешок ее сумки. И вновь не возразила, позволив забрать и ее. Только обернулась и взглянула ему в лицо. И столько отчаянья затравленной на охоте зверушки было в ее глазах... И теперь уже он невольно вздрогнул.
   Он охотился, да. Давно и совсем не здесь. И больше ему не хотелось. И тоже уже давно. Потому и уехал сюда, где люди смотрели иначе, где улыбались в ответ на его улыбку...
   - Ты так смотришь, будто следующим шагом я сдеру с тебя кожу, - непринужденно улыбнуться здесь и сейчас оказалось сложно, но он справился. - А я просто хочу укрыть, - и осторожно укутал пледом. - Ножки поджимай, они тоже совсем замерзли.
   - Я... в обуви...
   - Вместе с обувью, - разувать ее сейчас он не рискнул, опасаясь напугать еще сильнее. - Что такого страшного на твоих ботинках, что у нас не получится потом отстирать?
   Она послушно поджала ноги, позволяя укутать и их.
   - А знаешь, - вновь начал он, не позволяя ей остаться наедине со своим горем, - твой наряд здорово отличается от местных. Здесь девы такие короткие штанишки не носят. Только длинные, до пола. А если юбку - то ниже колена.
   Она чуть дернулась под пледом, словно пытаясь укрыться еще сильнее.
   - Так я в Ваших глазах выгляжу неприлично? И Вы... считаете меня распутной, и потому... - сразу вспомнились всякие истории про арабские страны, и как там к европейским женщинам относятся, которые местной моде не следуют.
   - В моих глазах ты выглядишь несчастным, насмерть перепуганным ребенком. А до распущенности тебе столь далеко, что я не уверен, что ты и знаешь толком, что это значит. И даже не готов просвещать.
   - Но вы же сами сказали...
   - Что здесь так не носят? Сказал, - и вновь напугал, вместо того, чтобы отвлечь и успокоить. Он осторожно присел рядом, стараясь не прикоснуться. - Всего лишь имел в виду, что для прогулок по городу понадобятся другие наряды. Ну, ты же девочка, должна любить обновки. Неужели совсем не любопытно?
   Девочка тихонько вздохнула. Любопытства в ее эмоциях не мелькнуло, но тревога чуть смазалась - самую малость. Аня так и осталась лежать - наискось, на самом краю, как упала. Даже не попыталась подняться или сменить положение.
   - А лично я против твоего наряда ничего не имею. И я совсем не возражаю, чтоб ты ходила в нем дома, если тебе так удобней, - его голос, в отличие от прикосновений, успокаивал. - Я родился и вырос в стране, где женщины носят куда более открытые одежды. И при этом в упор не понимают, что же такого ужасного мерещится людям в слове "распущенность".
   - А Вы разве не из Сибирии? Вы тоже попали сюда из нашего мира? - вот теперь он сумел пробудить в ней любопытство. Искреннее, с теплотой... и надеждой.
   - Нет, маленький, я как раз из Сибирии. Из самых ее глубин, - обнадежить ее ему было особо нечем. Но можно было попытаться объяснить... хоть что-то. - Просто у нас две страны. Очень разные. Во всем, не только в одежде. Я родился в одной. Теперь вот живу в другой. Чтобы сюда переехать, мне пришлось очень много учиться. Язык, традиции, культурные особенности, манера поведения... И именно потому, что я понимаю, что значит разница культур, мне и доверили тебя, ребенок.
   - Но Вы можете вернуться домой, - она опять попыталась завернуться в свое отчаянье, как в кокон.
   - Могу, - не стал отпираться он. - В этом мы с тобой не равны, ты права. Вот только плакать об этом бессмысленно. Давай попробуем хорошее поискать. Посмотри на все с другой стороны: ты попала в новый мир, в совершенно недоступную большинству людей страну. Уникальную, единственную в мире. Разве узнать ее, разведать все ее тайны, будет не интересно?
   - Интересно. Конечно. Но исследовать чужие страны хорошо, когда знаешь, что вернешься.
   - Разве все исследователи возвращались? Более того, разве все они были изначально уверены, что смогут вернуться? Будь это так, нашу границу не пересекали бы регулярно исследователи разной степени самостоятельности.
   - Они по собственному выбору.
   - А ты случайно, не спорю. Но надо принять условия, которые поставила тебе судьба, и жить дальше в соответствии с изменившимися обстоятельствами, а не рыдать вечно на тему: "что было бы если бы". Поэтому давай-ка вставай, тебе надо как минимум умыться с дороги. А я пока постельное белье тебе поищу. Глаженого-то точно нет, а вот чистое вроде было, я, кажется, не так давно весь бак перестирывал... Недели две... или три тому назад...
   Улыбнулась. Чуть снисходительно к его мужской беспомощности. И даже встала.
   - А Вы что, совсем один живете?
   - Совсем. Жил, пока мне тебя под дверь не подкинули. Теперь вдвоем придется. Ты уж мне помоги, хорошо? Идем, покажу, где у нас санузел, - миф о неспособности мужчин вести домашнее хозяйство был у людей, почему-то, чрезвычайно развит. Он не очень понимал причину, но - пользовался, и с успехом. Вскользь брошенные замечания о том, что он не слишком-то справляется с теми или иными бытовыми проблемами, снимали излишний пафос почти мгновенно. Мужчина, не знающий, с какой стороны взяться за утюг, человеческих женщин почему-то умилял. Ну, так пусть лучше умиляются, чем обожествляют, ему приятней. Да и общаться проще.
   Судя по реакции девочки, за горами в ходу те же мифы. Отправив ее умываться, он чуть постоял в раздумьях над ящиком с постельным бельем, выбирая, какой из комплектов, разумеется, стиранного и даже идеально отглаженного белья ей предложить, чтоб вновь не напугать, вызвав не самые добрые ассоциации. Вот кто их знает там, за горами, какой цвет у них считается нейтральным, а какой несет в себе отрицательный, применительно к их ситуации подтекст? Какие рисунки означают ровно то, что на них нарисовано, а какие подразумевают еще до кучи всякого?.. Где инструкция, дракос всех дери, к этому ребенку? Чем они там, за горами, отличаются?..
   Санузел был самый обычный, что туалет, что ванная - ничего экзотического. И даже стоящая в ванной стиральная машина вполне узнаваема. Ничего принципиально иного, что должно было бы быть присуще столь "уникальной" и закрытой стране, она не обнаружила. Да даже какого-то "торжества технологического прогресса" не наблюдалось. Вода из крана не текла, стоило поднести к нему руки, требовалось крутить банальный вентиль. Да и смыв в туалете сам собой не активизировался.
   Вот со смывом она помучилась. Очень долго не могла найти, а где же он, собственно, включается. Даже хотела крикнуть, спросить... Но, во-первых, стыдно: едва знакомый мужчина, и о таком. А во вторых - она поняла, что совершенно не запомнила его имени. Что-то длинное и непривычное. Даже странно, что с таким именем, он свободно зовет ее Анютой. Или у них тут всякие имена встречаются? Тот же Ринат... Ах, нет, Ринат - это так, чтоб им привычнее, а в начале он свое настоящее имя говорил - тоже очень длинное и незапоминающееся.
   Со всяческими кранами разобралась, помощь все же не понадобилась. И долго держала руки под струей горячей воды, пытаясь согреться. В квартире было тепло, да и на улице не так уж холодно, просто ветер. И нервы. Это все нервы. Просто нервы, надо успокоиться и во всем разобраться. И... и не так ведь все и плохо!
   Ну, в самом деле. Она в Сибирии, да. Но все еще жива. А ведь сколько предположений было, что просто при входе в "границу" на атомы разметает. Или местные расстреляют еще в воздухе... Ей не позволят вернуться домой. Но она не в тюрьме, не брошена в одиночестве в безводной пустыне. Она в большом человеческом городе, и не под забором, без копейки местных денег и знаний об окружающем мире. Она в квартире, где ей выделена отдельная комната, ей назначен опекун, который поможет ей здесь прижиться: объяснит местные законы и правила, поможет найти работу - едва ведь он заинтересован содержать ее вечно... Мама... Но вот честно, она же летела в другой город, где собиралась прожить без мамы и папы две недели, ничуть не горюя при этом... Но она собиралась вернуться... Вот, значит, через две недели, когда планировавшийся срок разлуки истечет, и можно начинать плакать. Ведь две недели без родных она прожить в состоянии?.. Ну и вот Он же (как бы его ни звали) переехал в другую страну, и живет себе, да и многие переезжают - в другую страну, в другой город - расставаясь при этом с родственниками. И живут. Привыкают. Да она и сама после школы планировала обучение продолжить... не в Анапе. Южно-Российский университет, как минимум, а если б маму удалось уговорить, то и в столице...
   Она решительно закрыла воду и потянулась за полотенцем. Промокнула лицо, вдохнув едва ощутимый аромат сандала, Его аромат. Нехорошо, наверно, пользоваться его личным полотенцем, но другого Он ей не дал - не то забыл, не то тоже чистых нет. А Он... стремно, конечно, жить вдвоем со взрослым мужчиной. Да еще и достаточно молодым. Опекуны, они все же постарше должны бы быть. И никак не противоположного пола. Что-то в этом не то все-таки. Неправильное. Или действительно предполагается, что она за него замуж должна выйти? Или вышла уже? Недаром же он про "навсегда с ним" рассказывает... Но вроде же на немедленном исполнении супружеских прав не настаивает. И комнату отдельную выделил...
   Нет, надо заканчивать гадать и трусить, надо выходить и пытаться как-то разговаривать, знакомиться, объясняться. Человек-то он, кажется, не плохой...
   Вышла. Справа была, видно, прихожая. Верхняя одежда на крючках висела, внизу - галошница. Аня аккуратно поставила на нее свои кроссовки, одела стоящие там небольшие, явно женские тапочки.
   И вздрогнула, почувствовав его присутствие слишком близко.
   - Ну так не честно, Ань, ну в самом деле! - он стоял, опираясь на косяк, всего в двух шагах от нее. - Я ж тебя даже не трогал. Сколько можно дрожать, уже обидно как-то.
   - Простите. Просто никак не привыкну. Вы так подкрались неожиданно... Я тапочки взяла, ничего?
   - Ничего. Они как раз для гостей.
   - А там дверь на лестницу, да?
   - На лестницу, к лифту, к соседям. На нашем этаже, правда, всего две квартиры, и вторая сейчас пустует, но, уже начиная с девятого - соседей даже больше, чем порой хотелось бы.
   - А мы, значит на десятом?
   - Мы на десятом. А дома ты на каком жила?
   - На первом. У нас частный дом. Небольшой, одноэтажный. Одно время думали комнату на чердаке обустроить, меня отселить, когда подрасту. Но потом бабушка умерла, я в ее комнату переехала, так и не стали. А теперь вот... совсем... смысла нет... А там у Вас кухня? - она заставила себя взбодриться, переключиться на дальнейшее изучение квартиры. И решительно направилась в сторону двери слева от ванной.
   - Что?.. А, нет, там просто кладовка.
   Она дернула на себя дверь, благо он, вроде, не возражал. Остался на месте, спокойно глядя на ее имитацию кипучей деятельности. За дверью действительно оказалась кладовка. Задвинутая, словно для "складского хранения", не самая новая мебель, ящики, чье содержимое, судя по слою пыли, уже давно никого не интересовало, скатанный в рулон ковер, небрежно прислоненный к стене (и как не упал до сих пор - загадка). Комнатка была, конечно, небольшая, но с окном, а в дальнем углу Аня даже умывальник разглядела.
   - Квартира не моя, предоставлена мне на время работы в городе. Вот и затолкал сюда в свое время все лишнее, что от прежнего жильца осталось. Собирался выкинуть потом, да комната все равно не нужна - так руки и не дошли, - спокойно пояснил ей хозяин квартиры (хоть и временный, как выясняется). - Ты далеко бы не заходила, там пыль никто годами не убирал.
   Она и не собиралась. Пока не заметила цепь, свисающую с одной из стен. Заинтересовалась, протиснулась мимо мебели. Действительно, цепь. С толстыми тяжелыми звеньями, идущая от крюка, вбитого в стену где-то на высоте Аниного роста, и заканчивающаяся на полу широким металлическим ошейником. И в метре от этой - еще одна. Такая же.
   - Это что??
   - Предыдущий хозяин квартиры животных своих здесь держал. Вылезай, Ань, правда. Мне тебя после экскурсии по этой свалке пылесосом придется чистить.
   - Да, сейчас, - ближе к раковине на полу белело нечто странное, она попыталась пролезть мимо коробок, чтоб разглядеть. - А что у вас за животные такие крупные, что их в доме на цепи держат? И диаметр шеи такой... мощный. Какие-то бойцовские породы собак?
   - У вас нет аналога, малыш. Мои соплеменники порой из нашей страны привозят, а у людей их и здесь нет. Так что не пугайся, не встретишь.
   - Да я не пугаюсь, любопытно просто... Ой, так это что, унитаз? - она, наконец, добралась до того, что ее так заинтересовало. - Стоячий, у нас похожие в общественных туалетах раньше делали... А вот чтобы кто для своих животных отдельно канализацию проводил - никогда не слышала. Собак выгуливают обычно, особенно крупных, им же бегать нужно, двигаться...
   - Ань, вылезай оттуда, хорошо? В каждой стране свои особенности. Наших животных на территории этой страны выгуливать нельзя, чтоб люди не пугались. А на родине их просто в больших загонах держат, без цепей.
   Она, наконец, выбралась, и он демонстративно стряхнул пыль с ее шортиков. Слишком коротких, так что его рука, резко скользя по ее бедру, каждый раз задевала и голую кожу. Вполне невинно, впрочем, он явно не имел в виду ничего фривольного. Вот только она все равно каждый раз вздрагивала и жутко краснела.
   Он чуть поморщился на подобную реакцию, но перестал.
   - В любом случае, у меня подобных животных нет, дорогое это удовольствие, так что давай уже закроем эту тему. Да и дверь заодно, - он захлопнул, наконец, дверь, здорово сожалея, что вообще позволил ее открыть. Побоялся, что запретная комната интереса вызовет больше. Да уж куда уж! Но кто ж знал, что она среди рухляди копаться полезет? Ребенок. Маленький любопытный ребенок. А он сам предложил ей игру в исследователя...
   - А где же тогда у Вас кухня? - она несколько недоуменно огляделась. Больше в квартире дверей не имелось. Она, конечно, в спальню его не заглядывала, но едва ли вход на кухню из нее.
   - Да нет у меня кухни, маленький. До сих пор не нужна была... Стоп. Ты ж голодная, да? Вот дракос!.. - он немного нервно огладил свои волосы, и без того идеально зачесанные в низкий хвост. А волосы у него при ближайшем рассмотрении оказались ни темными и ни светлыми. Шатен. А вообще ему больше подошла бы нормальная мужская стрижка. На Анин вкус, конечно. Его-то проблемы собственной прически мало сейчас заботили. - Вы же три раза в день едите, верно? Ах, нет, ты еще ребенок, значит, вообще четыре... И вот как мне тебя кормить?
   - А как Вы сами питаетесь? - она удивилась, очень. Мужчины, конечно, готовить не любят, но чтобы даже кухни в доме не было...
   - Да мне-то привозят каждый вечер, но это мне. Тебе моя еда не подойдет, причем совсем... Дракос, вот нет у меня опыта выращивания девочек в домашних условиях! Ладно, не переживай, сейчас придумаем что-нибудь...
   Он немного нервно прошелся по гостиной, застыл возле письменного стола, уперев кулаки в столешницу и задумчиво глядя в окно.
   Она не переживала. Вернее, после всего, о чем ей сегодня пришлось переживать, отсутствие в доме еды вообще проблемой не выглядело. Хотя, стоило ему заговорить об этом, осознала, что действительно кушать хочется. Последний раз они ели давно. Очень. В другой стране и, кажется, в другой жизни...
   - Знаешь, мы сейчас с тобой, наверно, сделаем самое простое, что мне приходит в голову: дойдем до ближайшего ресторана, - вот в рестораны он человеческих дев водил, бывало. Он кормит ее, потом она его, удовольствие общее... Впрочем, в данном случае придется остановиться на первой части программы. - Заодно и город немного посмотришь, и горожан... - обрадованный найденным решением, он вновь с улыбкой обернулся к своей деве. И слегка запнулся, зацепившись взглядом за ее голые коленки. - А другого наряда у тебя при себе, конечно же, нет?
   - Был. В самолете. Целый чемодан. Но нам их не отдавали, если только вам отдельно его не прислали...
   - Нет, малыш, и, думаю, не пришлют. Чтоб вы нам тут своими штанишками модный переворот не устроили. Местное общество несколько консервативно... Ладно, Анют, решаемо. Только придется тебе подождать, пока я схожу в магазин, куплю тебе приличное платье...
   - Может, просто что-нибудь из еды? Это быстрее, да и дешевле, чем ресторан.
   - Я не разбираюсь в ваших продуктах, Анют. Как должно выглядеть это "что-нибудь" представляю с трудом. Да и платье тебе в любом случае нужно.
   - Но ведь "наших" продуктов у вас в магазине, наверно, и нет, - она его не поняла. - Да и в ресторане не будет. А мне все равно же придется с местной кухней знакомиться...
   - Аня-Аня-Анечка... Проблема не в том, что тебе придется, проблема в том, что я с ней не знаком, а потому помочь не смогу... А вот официанты справятся. Так, предложение следующее: я иду в магазин, ты отдыхаешь после дальней дороги. Скажем... принимаешь ванну. Теплую, с пеной. Кажется, это не самый плохой способ снять усталость и стресс, девочкам, вроде, нравится. Договорились?
   Она кивнула. Возможность остаться, наконец, одной, расслабиться. Не факт, что все девочки любят принимать ванну, но вот конкретно она - любила.
   - А полотенце дадите?
   - Да, разумеется. Идем, у меня еще и халат для тебя найдется, - он стремительно направился в "ее" комнату. Она вошла следом, и невольно застыла на пороге: безразмерная кровать была аккуратно заправлена свежим бельем нежного светло-салатового оттенка. И когда успел?
   - Что-то не так?
   - А Вы говорили, у Вас глаженого ничего нет...
   - Как оказалось, есть. Не мять же обратно, верно? - он лишь улыбнулся, доставая из шкафа вещи, - вот, держи полотенце, халат. Он, конечно, не новый, но стираный. Постоянной хозяйки у него никогда не было, покупался абстрактно "гостям". Так что пока он твой, как моего нежданного гостя, а со временем мы тебе и собственные вещи все купим. Идем, покажу, где у нас в ванной что лежит.
   В ванной у него много чего лежало. Включая женские шампуни, гели, пену... "Для гостей", невозмутимо пояснил хозяин. А часто у него, как видно, "гости" бывают, раз он так всеобъемлюще готов к их нежданному визиту. Впрочем, чему удивляться? Молодой, симпатичный, живет один...
   А теперь не один. С ней. Понять бы еще, в каком конкретно качестве... Принудительно женили, чтоб разгульную жизнь его прекратить? Но тогда почему на ней? Логичнее было бы на ком из местных, раз он сам не отсюда, чтоб к этой стране его привязать. И ее тоже - кому из местных презентовать. Хоть в качестве подопечной, хоть в качестве... да кого угодно, что она так на этой женитьбе зациклилась! Не было ничего такого, да он ее как женщину и не воспринимает совсем, "ребенок" да "ребенок"... Да только его ведь тоже приказом сверху осчастливили. Да и выбора у него не было, последняя она была девочка в том автобусе... А если б был? Взял бы он тогда ее? Из других вон никто не позарился.
   И ведь она не уродина, вполне себе ничего. Ну, может худенькая слишком, но фигура-то есть. И если не сутулиться, это даже заметно. И... и глаза у нее красивые, мама всегда говорила. Большие, карие. И ресницы ничего, если их удлиняющей тушью подкрашивать. А волосы цвета ольхи глубину ее глаз оттеняют невероятно удачно... Вот кому только надо любоваться сочетанием различных оттенков коричневого? "Цвет ольхи", "цвет дуба", "цвет ореха"... Это ж не паркет в новую квартиру выбирать! Мужчины обычно предпочитают ярких, конкретных. Чтоб либо жгучая брюнетка, как Гаянэ, либо голубоглазая блондинка, как та же Даша. А она - серая, никакая, обычная. И характер не боевой, стучать в кабину, требуя развернуть самолет, в жизни не решится. Мышь с глазами.
   Лишь услышав, как хлопнула входная дверь, она осмелилась начать раздеваться. Нет, Он, конечно, не походил на маньяка, но задвижки на двери ванной не было. Вода набралась едва ли до половины, но она залезла, не став дожидаться окончания процесса. И поняла, что действительно - хорошо. Теплая вода, горы белой пены (да, переборщила она с количеством), рассеянный свет, приглушенный шторкой. И одиночество. Спокойное, расслабленное. Никто не ждет, да когда же она закончит. Никто не торопит - самим фактом своего присутствия в квартире. Наоборот - у нее есть время, много-много времени, пока Он будет ходить, выбирая ей платье.
   Он... имя так и не переспросила. Да что там - даже лица почти не запомнила. Высокий, длинноволосый, худощавый - как все, кого она здесь видела. Волосы - темно-русые, да, его хвост, достающий почти до пояса, она рассмотрела. А в лицо смотреть боязно, только один раз и решилась, когда он сам велел, да и то... Вот какого цвета у него глаза? Не разглядела. Куда там, если от одного взгляда в эти глаза у нее чуть сердце не остановилось! А прикосновения его! Он ведь просто руки касается, а ее словно током бьет... Это что, как в романах? "Их пальцы случайно соприкоснулись, и словно искра меж ними пробежала"? То есть, это она к нему так... неравнодушна? Да что за бред, он ей даже не нравится! Нет, нравится, конечно, но ведь именно деликатностью своей и нравится. Тем, что не пристает, даже намека себе не позволяет, а ведь они совсем одни, и ее никто не защитит, если вдруг он посмеет...
   Бедная мама, если б она только узнала, что ее дочери предстоит жить в одной квартире с одиноким мужиком, причем совершенно непонятно, в каком смысле "жить"... Бедная мама! Она ведь думает, что Аня мертва... Нет, наверное, сообщили, что самолет пропал без вести, но ведь это одно и то же, все пропавшие без вести самолеты потом находят разбившимися в каких-нибудь диких местах и без выживших пассажиров... Мамочка там оплакивает ее смерть, а она тут, в ванне, полной пены, сожалеет, что не успела рассмотреть, какого цвета глазки хозяина квартиры!
   Вновь стало больно, и опять покатились слезы. Да, она сумела убедить себя, что с ней все не настолько плохо, чтоб плакать. Но мама! Мама никогда об этом не узнает, и плачет сейчас по ней... как и папа... А папа сейчас ругается, проклиная мать, за то, что позволила ей полететь. Папе всегда нужен виноватый, и виноватым назначается кто угодно... Это жутко злило ее раньше, но теперь было просто жаль папу: он тоже переживает, очень, просто не умеет иначе справиться с эмоциями... А еще начнет названивать тетя Вика, интересоваться новостями, громко сочувствовать и требовать, чтоб кто-то куда-то бежал, что-то у кого-то требовал...
   Она практически видела это: дом, мама, сидящая, сгорбившись, на кухне, папа, нервно меряющий шагами комнату, трезвонящий телефон... Не только тетя Вика. Еще знакомые. Знакомые знакомых. Все уточнить, а точно ли Аня была в том самом самолете, "выразить надежду", которой сами и близко не испытывают...
   - Аня! - негромкий голос раздался слишком близко.
   Она вздрогнула, расплескивая воду, не сразу сообразив, кто он, где она. А потом судорожно пытаясь прикрыться, хотя пены было еще много, и эта пена и так скрывала все.
   - Вот всю дорогу боялся, что ты уснешь, и ты все-таки уснула, - Он возвышался над ней, беззастенчиво отдернув шторку. - Давай-ка ты вылезай, Анют, так и утонуть недолго. Надо мне было тебя спать уложить, прости, не сообразил сразу, что ты не в том состоянии, чтоб оставлять тебя в воде без присмотра.
   - А можно я все-таки без присмотра вылезу? Я в нормальном состоянии, правда, - под его взглядом она чувствовала себя беззащитной, было страшно, что сейчас он нагнется, протянет руку...
   - Ну конечно, - он лишь улыбнулся и отступил, задергивая шторку. - Я подожду в гостиной, не бойся.
   Вышел. И сразу стало легче дышать. Все же от одного его присутствия словно воздух электризуется... или этого воздуха просто становится меньше. И как она могла так заснуть, что пропустила его возвращение? И ведь действительно, едва не утонула. Вот уж... куда нелепей: попасть в страшную-престрашную Сибирию, чтоб обнаружить, что она нестрашная и утонуть в ванной. Для этого, конечно, стоило сюда попасть!
   Раздосадованная, напуганная, да и просто излишне взвинченная из-за того, что он не постеснялся зайти к ней в ванну, водные процедуры она заканчивала скомкано и излишне быстро.
   Он ждал, морщась от коктейля ее отрицательных эмоций, да мысленно ругая себя за преступную халатность. Назвался опекуном, а сам... За пару часов едва ребенка не погубил! Да, он, конечно, не специалист, но можно ж было сообразить, что усталость, нервы... Нельзя ей было в ванну! Люди такие хрупкие. Так быстро устают. Так легко умирают...
   - А ш-што вы делаете? - она стояла возле самой двери и смотрела на него широко распахнутыми глазами. Из всех эмоций - одно удивление и осталось. Ну - и то польза.
   - Платье твое новое в порядок привожу, чтоб времени не терять. Примялось, пока из магазина донес, - он отставил утюг, чтоб передвинуть ткань на гладильной доске, затем разгладил еще одну складку. - Почти закончил.
   Она смотрела на него как на фокусника... или жонглера... или уродца с тремя руками... в общем, как на кого-то, кого разве что в цирке и увидишь. Не то, чтоб это было приятно.
   - А у вас тут что, матриархат? - осторожно поинтересовалась Аня.
   - Почему матриархат?
   - Ну... я не знаю, - засмущалась. - Просто вы все делаете... постель мне заправили, платье купили, гладите его вот... И прически у вас у всех странные...
   - А прически-то тут причем?
   - Ну... у нас такие только женщины носят... и работу вы делаете женскую... ну, у нас она считается женской... простите, - отчаянно покраснела, понимая, что наговорила глупостей, и он обидится, и прав будет.
   - Правда? И что же делают ваши мужчины, когда остаются совсем без женщин? Неужели превращаются в грязных оборванцев?
   Аня лишь недоуменно пожала плечами. Про всех мужчин она не знала, а папа один оставаться не любил, потому что "не собирался голодать", и мама всегда наготавливала ему впрок кастрюли еды ("несвежей и холодной"), а когда они возвращались, жаловался, что от грязной посуды по квартире уже запах, рубашка испачкалась, и ему не в чем ходить, потому как другую ему никто не погладил...
   - Малыш, ну ты сама подумай, - продолжая деловито орудовать утюгом, невозмутимо объяснял ей меж тем новый знакомый. - Я живу один, слуг у меня нет. А на работу я должен приходить идеальным, в том числе в идеально чистой и глаженой одежде. Где же мне ее брать? И потом, это я должен выглядеть идеально, так почему это должно стать заботой какой-то женщины?
   - Но я...
   - И ты, я не сомневаюсь, умеешь все это делать сама. Сама и будешь. С завтрашнего дня. А сегодня ты слишком устала, и я просто тебе помогаю. Кстати, закончил. Иди, меряй.
   Платье было красивым. Легким, воздушным, цвета яркой весенней зелени, с мелкими белыми цветами, рассыпанными по ткани. Чуть широковато, но пояс решал эту проблему. Юбка мягкими волнами спускалась до щиколоток, свободные слегка прозрачные рукава собирались резинками на запястьях, вырез небольшой, едва приоткрывает ключицы. В целом, наверно, неплохо, ей, вроде, идет. Хотя видеть себя в платье было довольно непривычно. Она уж и забыла, когда одевала в последний раз... в детстве, должно быть. Хотя, в детстве, помнится, тоже предпочитала шорты.
   Чтобы разглядеть себя целиком ей пришлось залезть на кровать. Идеально расправленное одеяло смялось под ее ногами. Но это ведь ничего, кровать ведь теперь ее... Хочется надеяться, что только ее... Да что она опять все о том же!
   Но платье было таким... взрослым, что ли. А ей предстояло идти в ресторан с едва знакомым мужчиной. Почти свидание. Или без почти? Ведь потом, поздно вечером, им предстоит вдвоем возвращаться сюда же и... Нет, стоп, хватит себя запугивать!
   Надо накраситься, наверно. Ресторан - это торжественно, все же. Мама, правда, была против "неумеренного пользования косметикой, школьницам это ни к чему". Но где теперь мама и где теперь школа?.. Да и нет у нее ничего особенного для "неумеренного", так, тушь да помада почти натурального оттенка.
   А из обуви - только кроссовки.
   - Да, не слишком сочетается с платьем, - согласился Он, глядя, как она завязывает шнурки. - Но легкую эпатажность облика мы можем себе позволить. А платье тебе идет. Ты в нем выглядишь почти взрослой.
   - И чем это мне грозит? - комплимент был весьма сомнительным, но понять этого человека, от которого стала внезапно зависеть ее судьба, ей было важнее.
   - Ну, я буду не так смущаться, идя с тобой по улице.
   - Вы - и смущаться? - она не поверила. - Но почему?
   - Видишь ли, ребенок, - задумчиво начал он, пытаясь не сообщить ей снова что-нибудь, что опять ее напугает. - В нашем обществе есть определенные правила... оформленные, в том числе, законодательно. Но главное - они являются фундаментальной частью общественного сознания, основа основ. И согласно этим правилам, к несовершеннолетнему гражданину этой страны я и близко подойти не имею права. Тебя, конечно, признали совершеннолетней именным указом... но не могу ж я этот указ на лоб себе наклеить!..
   - Но... но, может, я ваша сестра. И не из этой страны, а из вашей.
   - Угу, - чуть усмехнулся он. - Первое, что приходит в голову... Несовершеннолетних граждан моей страны здесь быть не может, это тоже закон, - поспешил добавить он, чувствуя, что она готова обидеться.
   - А почему все так сложно?
   - Расскажу постепенно. А пока идем ужинать.
   Он элегантно положил ее ладонь себе на локоть. И едва не взвыл, ощутив, как она опять нервно дернулась. Отпустил. Отошел. Сделал круг по гостиной в попытке досчитать до ста. Бросил, вернулся к ней.
   - Аня, ну я не могу так! - нервным жестом пригладил волосы. - Нам с тобой все равно вместе жить, тут никуда не деться, и если ты будешь так переживать каждый раз, когда я тебя касаюсь... Аня, я просто не смогу быть рядом, не прикасаясь к тебе совсем. Я уже завтра полезу на стенку и начну глупо срываться по мелочам! Ты пойми, я готов во многом себя ограничивать. Я не претендую на твою девственность, на твою спальню, на твою... неважно! Но я должен иметь возможность хотя бы брать тебя иногда за руку, обнять, коснуться волос... - он вновь нервно прошелся по комнате, пытаясь точнее сформулировать суть проблемы.
   Она несколько растерянно следила за ним взглядом, изрядно смущенная его откровениями. С одной стороны, они ставят точки над i ("я не претендую на твою девственность"), но с другой... "Готов ограничивать" это значит, имеет право не ограничивать? И претендовать? Да что там, получить, как она реально сможет от него отбиться?.. И все эти игры с ее совершеннолетием - они что, означают, что ему дали на нее вот эти права?
   - Анют, понимаешь, постоянные дружеские прикосновения - они просто в основе нашей культуры, нашей физиологии даже. Когда я вынужден общаться с тем, кого не могу коснуться, я просто физически ощущаю нехватку... воздуха, информации... не знаю, с чем лучше сравнить. Словно тебе запретили пользоваться одним из органов чувств - велели держать закрытыми глаза, уши, нос. И ты держишь, но... сама понимаешь, спокойнее от этого не становишься. Нарушается гармония. Общения, в данном случае.
   - Но... я же не возражаю, - а в ее мире прикосновения малознакомых людей считаются вторжением в личное пространство. Хотя он прав, конечно, невозможно жить в одной квартире, вообще друг друга не касаясь. Только разве она виновата, что от его прикосновений ее словно током бьет?
   - Не возражаешь, - согласился он. - Реагируешь очень негативно. А я эмоции чувствую.
   Она покраснела.
   - Эмоции, Анют. Мыслей не читаю.
   Но она лишь смутилась еще сильней:
   - Но я же не виновата. Я не специально, я... Просто, когда вы касаетесь...
   - Я понял, не мучайся, - выговорившись, он вновь стал спокоен. Вновь мягко улыбался, а голос звучал так чарующе нежно. - Я все это к тому, что проблему с твоей реакцией надо решать.
   - Как?
   - Для начала, присядь, - он указал ей на кресло, и сам опустился на колени возле ее ног. Не касаясь, но все равно близко. Очень близко. - Проблема, Анют, не в тебе. Во мне. У меня немного иная энергетика, отличная от привычной. Той, которой обладают люди по ту сторону гор. Твой организм просто не сталкивался с подобным прежде и не знает, как реагировать. В итоге выставляет защиту.
   - А "иная энергетика" это как? - спросить, почему-то вышло шепотом. - Вы что же... вы здесь... мутанты? На этих землях в древности произошел какой-то катаклизм, из-за чего местные жители изменились... изменили свою энергетику? И потому вы закрылись от мира?
   - Почти, Анют. Одно маленькое уточнение: мы не меняли свою энергетику. Она у нас изначально была другой. Мы не мутанты, Анечка. Мы просто не люди. И никогда ими не были.
   - Так не бывает, - она испуганно затрясла головой.
   - Попробуй посмотреть мне в глазки, малыш. Просто посмотри - спокойно, не отрываясь. И найди, чем они отличаются от твоих.
   Выполнять его просьбу не хотелось. Как и знать то, о чем он пытался ей поведать. Но это было совсем уж глупой трусостью.
   А глаза у него были голубые. Бирюзовые даже. Красивые. И ресницы - куда длиннее и пушистей ее. Нечестно, он же мужчина...
   А потом она вскрикнула и побледнела, осознав, что зрачок в этих красивых бирюзовых глазах лишь тонкая вертикальная черточка.
   - Это не плохо и не хорошо, Анют. Это просто по-другому, - он говорил медленно, спокойно и убежденно. Он должен был ей объяснить. И при этом не напугать, ей и без того непросто. - Мы просто другие, не такие, как люди. Внешне это проявляется мало: другой зрачок, другая энергетика, другое питание. Есть множество культурных отличий, но, как я уже говорил, приехав сюда, я обязан соблюдать местные нормы, которые специально изучал.
   - А здесь... я запуталась.
   - Здесь живут люди. Обычные, такие как ты. Это их город, их страна. Не-люди живут в другой стране, на востоке. Здесь представителей моего народа мало. Очень, - он чуть улыбнулся. - Хотя все, кого ты сегодня встречала, людьми не были.
   - Но тогда я не понимаю. Если это - страна, где живут люди, почему же тогда нашу судьбу решали те, кто, как вы говорите, людьми не является?
   - Потому что мы здесь главнее. Наши страны живут в очень тесном симбиозе, мы зависим друг от друга. Но технологически, да и физически, мой народ более развит. Граница - это наши технологии, людям недоступные, поэтому людей к охране границ не привлекают. Да и политику Страны Людей в целом во многом определяют именно правители моей страны. Правда, здесь принято говорить, что мы просто опекаем молодое государство, делимся опытом, помогаем определить вектор развития. Ну а раз мы опекаем целое государство, логично, что и новых жителей этого государства доверили опекать именно представителям моего народа... Стало чуть понятней?
   - Да... наверно... надо привыкнуть, - от обилия новой информации кружилось голова. Не люди. Не человек. Он - не человек, вообще. Другая цивилизация, другое... все, недаром он переучивался. А у нее все мысли о нем - только на уровне любовных романов в мягкой обложке...
   - Дай мне ручку, Анют.
   - З-зачем?
   - Ну, ты ведь и сама признала: надо привыкнуть. Вот, просто положи мне на ладонь, - он протянул ей руку раскрытой ладонью вверх. Она поколебалась, но опустила сверху свою.
   Чтобы тут же нервно отдернуть.
   - Нет, Ань. Ты закрываешься. Как только ты чувствуешь мою силу, ты пытаешься оттолкнуть. А ты попробуй принять. Не отталкивай, но пропусти сквозь себя... Закрой глазки. Теперь протяни мне свою ладошку. Не клади, держи на весу. Попробуй почувствовать мою руку. Где она? Я поднес ее ближе или убрал дальше?
   - Ближе, - ей стало жарко, сердце забилось быстрее.
   - А теперь?
   - Теперь убрали, - она невольно выдохнула.
   - Потянись за ней, Анют. Не рукой, попробуй ощутить ее, отчетливей.
   Она ощутила. Его рука была справа. Потом приблизилась, медленно заскользила вдоль ее вытянутой руки - не касаясь, где-то рядом. Она ощущала тепло. Волну мурашек, бегущую по коже. Сердцебиение. Рука дошла до уровня плеча, медленно заскользила вниз. Все так же не касаясь. Все так же мучительно. Хотелось сбежать и не чувствовать. Или почувствовать, наконец, этот разряд тока и не мучиться уже, ожидая.
   - Соприкоснись с моей ладонью.
   Она послушалась. Он сжал пальцы, не давая ей отдернуть руку. Она не сопротивлялась. Лишь сморщилась чуть-чуть, вновь ощущая то, что лучше всяких слов убеждало - человеком он не был.
   - Не зажимайся. Позволь моей энергии наполнить тебя... пройти насквозь... пропусти ее, станет легче, не отталкивай.
   Она пыталась. Ощущение не было неприятным, скорее мучительным... мучительным жаром ожидания чего-то большего...
   Он потянул ее за руку, побуждая встать. Осторожно положил ее руку себе на плечо... вторую...медленно прижал к себе все телом. Она позволила. Так и не открывала глаз и глубоко и часто дышала, словно пытаясь успеть за безумно скачущим сердцем. Он тихонько поглаживал ее по спине, синхронизируя потоки, убирая шоковую реакцию организма. Чувствуя, как она расслабляется, "плывет" в его руках. Как выравнивается дыхание и успокаивается сердце. Ей было уже просто приятно, спокойно, уютно. Ему нравились эти чувства. Ради них он готов был гладить ее по спинке вечно, но зачем-то попросил:
   - Открой глазки.
   Она открыла. Большие, темные, чуть расфокусированные сейчас. Томные. Исчезли напряжение и ожидание подвоха, тревога, превращавшая ее нервы в оголенные провода. Она была такой открытой сейчас, такой его... Они даже дышали в такт. Она смотрела прямо в его глаза, терялась в них, тонула... Ему нравилось. Он погружался в ее эмоции целиком, пропитывая ими каждую часть своего сознания, с наслаждением перебирая тончайшие оттенки... Сам не заметил, как коснулся губами ее виска, зарываясь пальцами в мягкие после ванны волосы, чуть вьющиеся на концах, скользнул кончиком носа по ее уху и припал в поцелуе к бьющейся на шее жилке...
   - Не надо! - она резко отпрянула, вырываясь из кольца его рук. Испуг, смущение... разочарование... в нем. Она, может, до конца и не осознала, но он почувствовал. Заставил себя не морщиться. Улыбнулся:
   - Чуть-чуть увлекся. Прости.
   - Мы так не договаривались! Взять за руку - это одно, а вот так!.. - у нее пылали щеки при мысли о том, как он прижимал ее к себе, заставляя соприкасаться с собой всем телом - животом, грудью, бедрами, как его руки скользили по ее спине, а его губы... А ей нравилось! Самое ужасное - ей нравилось, она позволяла ему с собой это делать...
   - Не паникуй, ребенок, пожалуйста. Ничего страшного я не сделал и не собирался. Просто хотел, чтоб ты немного расслабилась. Хотя бы минуту ничего не боялась...
   - А через минуту что? В постель меня потащите? Вы... Вы же обещали! А сами?
   Она ругалась, перепуганная невиннейшим поцелуем, а он никак не мог отвлечься от мысли, что запах шампуня ей удивительно подходит. Он так гармонично сплетается с густым ароматом ее крови - такой чистой, натуральной, не разбавленной ни физраствором, ни донорскими вливаниями...
   - Пойдем ужинать, ладно? - сосредоточиться на разговоре все равно не получалось. - Нам обоим стоит выйти на воздух, здесь... становится несколько душно.
   Она полоснула по нему взглядом, но покорно вышла в раскрытую им дверь. В лифте ехали молча, так же молча вышли из дома и пошли по улице. Он ее не касался. Просто шел, несколько оглушенный тем, как сильно он ее теперь чувствует - запахи, эмоции, воздух, наполняющий ее кровь кислородом, и каждую капельку этой крови, влекомой вечным круговоротом, и каждое сокращение сердечной мышцы... Помянув Дракоса недобрым словом, попытался сосредоточится на том, что надо показать девочке город. Что-то сказать об этой улице, домах, магазинах... Что???
   - Почему они все на меня так смотрят? - Аня не выдержала первой. Потому что люди вокруг вели себя странно. Расширяющиеся от удивления глаза, толчки в бок соседа с последующим кивком в их сторону. Но стоило ей взглянуть в ответ - и они отводили взгляды, старательно делая вид, что вовсе и не интересуются... А в спину смотрели все, она это чувствовала. Даже обернулась пару раз - все, до единого!
   - Завидуют, - он легкомысленно улыбнулся. - Ты ведь со мной.
   Не поверила. Обожгла обиженным взглядом.
   - Правда, Ань. Честно-честно. Вспоминай, я же только что рассказывал. Мой народ считают покровителем и защитником этой страны. Представителей моего народа среди людей встретишь нечасто. Поэтому все и всегда будут смотреть: на меня - с восхищением, на тебя - с завистью. Потому что каждый прохожий мечтает поменяться с тобой местами. Ты теперь - принцесса в золотых туфельках, Анют. Привыкай.
   Она несколько рассеянно кивнула, вновь огляделась. Взгляды, взгляды, взгляды... А волосы у мужчин короткие. Прически разные, и привычные, и не очень, но вполне "мужские", без хвостов и косичек.
   - А длинные волосы только ваши мужчины носят? - сказать это его "не-люди" язык не повернулся.
   - В основном. У людей есть подражатели, копирующие нашу моду, но это именно подражание кумирам. Такой хвост, как у меня, растить долго. Поэтому люди обычно отращивают сантиметров на пять, чтоб только можно было собрать резинкой, а снизу подвязывают длинный искусственный хвост - их тут в магазинах продают, любых цветов и размеров. Место соединения обычно прячут под длинной трубчатой заколкой. Удобно, в общем: походил недельку поклонником древней расы, потом хвостик отвязал - и вновь приличный мальчик.
   - А с хвостиком что, неприличный? - она улыбнулась. Он с трудом подавил в себе желание привлечь ее к себе и запутаться пальцами в ее волосах. Эти волосы, беспощадно растрепанные ветром, сводили его с ума, не давая сосредоточиться на разговоре.
   - Немного. В чем-то это позерство, эпатаж. Они, как правило, предпочитают весьма экстравагантные наряды... Так что твои кеды в концепцию вписываются.
   - Кроссовки. И они-то при чем? - она даже остановилась в недоумении.
   - Ну как же. Ты ведь, если судить по прическе, тоже из "подражателей", - не удержался, все же приподнял кончиками пальцев ее короткие пряди, чтобы тут же позволить им скользить обратно на плечи - медленно, едва ли не по волосинке. И залюбовался, как они меняют оттенки в косых лучах заходящего солнца.
   Отступила на шаг, лишая его и этой малости. Даже пряди немного нервно за уши заправила.
   - Ты же видишь, здесь женщины волосы не стригут, - он лишь плавно повел рукой, приглашая продолжить движение. - А если обрезают - то только из любви к представителям нашей расы. Вернее - из желания быть на них похожей.
   - Да? Ну, тогда я и в шортах могла пойти. Сами же говорите - вашим поклонникам эпатаж по статусу положен, - местные культурные завихрения показались весьма забавными.
   - Не-не-не, весь эпатаж - в рамках приличий. А твои, как ты говоришь, "шорты" на аморалку тянули, за такое нам бы обоим с тобой неприятностей прилетело.
   - Нет, погодите, - попыталась она осознать ситуацию. - То есть если я иду с вами в таком виде... с такой прической, то каждый встречный считает, что я обрезала волосы, потому что безумно в вас влюблена. И, как последняя дура, пытаюсь выглядеть как представительница вашей расы, при том, что любому ясно видно, что я человек? - а вот при таком раскладе как-то уже совсем не весело. Аня почувствовала, что отчаянно краснеет под всеми этими взглядами. Она и значок-то с фотографией любимого певца никогда к одеже не прикалывала, потому как никого не касается, кто из кумиров у нее любимый. А чтобы уж демонстративно "я люблю Сережу"... А тут и "люблю" никакого и близко нет, но каждый считает, что есть, и что она демонстрирует это глупейшим образом...
   - Так, пассаж про последнюю дуру выкинуть и слова такие забыть, - в его голосе отчетливо зазвучали начальственные нотки. Он и сам услышал, поспешил исправить улыбкой. И продолжил гораздо мягче, - а все остальное в общих чертах верно: именно так все и думают. Вот разве что волосы обрезала не "пытаясь выглядеть", а дабы сделать мне приятное, напомнив мне обычаи моей родной страны.
   - Позор какой, - она даже лицо руками закрыла. Да лучше б у них паранджа была в моде! Или чадра хотя бы...
   - Н-да... И чем же я так плох, что любить меня - позор и ужас?
   - Простите, - она совсем смутилась, запнулась, остановилась. Отвернулась, даже взглянуть не осмеливаясь. - Я не хотела вас оскорбить, я не имела в виду... Позор - не в смысле любить, но демонстрировать так публично... и... Вы же не думаете, что я Вас люблю... что влюбилась с первого взгляда и... А они все это думают. А я Вас даже не знаю совсем! Я даже имени Вашего не помню. И... вот Вы говорите, что Вы не человек... Они, наверно, знают, что это значит. А я не понимаю. Ну, глаза. Энергия эта ваша. И что? А отношения у вас с людьми при этом какими могут быть? Та же любовь - она в каком виде в виду имеется? Эмоциональная, физическая? Мы биологически вообще совместимы?
   - Ну тише, тише, что ты? - он обнял ее за плечи, притянул к себе, пытаясь успокоить. - Я не думаю, что ты меня любишь, более того, знаю, что это не так. Я ведь чувствую твои эмоции, ты забыла? Мне нет нужды фантазировать. Ты переутомлена, смущена, испугана. Тебе приятно, когда я рядом, но ты стараешься это в себе побороть. Тебе почему-то важно остаться нейтральной. Это неплохо, но все же не слишком увлекайся, ладно? Легкую-то симпатию ты себе можешь позволить? Дружескую?
   Она кивнула. Неуверенно, по-прежнему смущенно, не поднимая глаз. Его прикосновения... уже не вызывали неприятных ощущений, он действительно что-то сделал тогда, и током больше не било. Теперь наоборот - хотелось к нему прижаться, он словно минус сменил на плюс. И он был прав - она пыталась с этим бороться, потому что неприлично же так - таять от прикосновений.
   - Ну, посмотри на меня, Анют. Подними головку, - он осторожно убрал с ее лица спутанные пряди, зачесал их назад, аккуратно распутывая пальцами. Она все же взглянула - робкая, смущенная. - Меня зовут Аршез. Давай, повторяй: Ар-шез.
   Она повторила. Негромко, почти шепотом. И добавила:
   - Вы тогда говорили длиннее.
   - Длиннее не надо, хватит и так. Повтори еще раз.
   - Аршез...
   - Вот и умница. И можно уже на "ты", - он переплел ее пальцы со своими и повел дальше по улице. - А чтобы узнать друг друга у нас с тобой вся жизнь впереди, куда нам спешить?
   Вскоре вышли на площадь. Чтоб добраться до ресторана, пересекать ее не требовалось. Заведение с поэтичной вывеской "Элегия" находилось всего двумя домами левее. Но в центре площади били фонтаны. Их было там много, фактически, они занимали весь центр огромной площади. Расположенные по кругу двенадцать отдельных фонтанных бассейнов, символизирующих каждый свой месяц года - каждый со своей скульптурой и оригинальным дизайном фонтанных струй, и в центре - самый огромный, тринадцатый, "фонтан-солнце", чьи струи били, казалось, в самое небо.
   Аня заинтересовалась. Издалека композиция из воды и металла, несомненно, впечатляла, но была слишком сложна для восприятия, и он повел ее рассмотреть все поближе. Она бродила с ним среди этих потоков воды и пены, пытаясь понять, чем, по замыслу авторов, январь отличается от февраля, а июнь от июля. И как передать эти отличия, меняя толщину струи и мощность напора. Мельчайшие брызги летели в лицо, а Аршез держал ее за руку.
   Аршез. Она повторяла про себя его имя, чтобы опять не забыть. Она все еще чувствовала себя неловко от того, что все вокруг смотрели на нее, и лишь она одна - на фонтаны. Брызги падали на лицо, охлаждая. Его пальцы сплетались с ее, даря тепло и поддержку. Он пытался ей объяснять:
   - Январь - это рождение человечества. Юные люди, поверившие в свою звезду.
   - Нет, это Рождество, - она видела скульптуру совсем иначе. - Это волхвы, идущие за звездой.
   - Кто такие волхвы? - он не знал это слово.
   - Мудрецы. С Востока.
   - Да, - согласился он, - здесь верят, что первые люди пришли с востока. И именно мудрость отличала их от животных предков. Разум. Люди здесь превыше всего ставят человеческий разум, как ту силу, что способна преобразить вселенную. И каждый фонтан здесь - это месяц года. Но еще и шаг человечества на пути прогресса. А тот, что в центре, это не только солнце, льющее лучи во все стороны. Но и сила человеческого разума, стремящаяся в бесконечность.
   - Так странно все, - она задумчиво опустила пальцы в прохладную воду. - Когда мы попали к вам... вернее... когда мы уже поняли, что попали, но было еще совершенно неясно - куда, думалось, что будет все что угодно, но только не это. Город металлургов, фонтаны во славу разума и прогресса... И Вы...
   Она замолчала, не зная, как объяснить ему это "Вы", если он переспросит.
   - А что я? Тоже металлург, если вдруг интересно. Работаю в НИИ Стали и Сплавов, - ему казалось, что объяснять сегодня должен он. И чем обыденней, тем лучше. Знать бы еще точно, что для нее обыденность.
   - Мне интересно, что значит "не-человек". Если не человек, то кто?
   Он промолчал, неопределенно улыбнувшись. Просто взял ее осторожно за талию и посадил на бортик фонтана. Лицом к себе, ему хотелось видеть ее глаза. Она попробовала спросить иначе:
   - У нас есть легенды. О древних расах. Что, якобы, прежде на Земле жили атланты, а до них - гипербореи, а до них - еще кто-то... Или в другом каком порядке, не помню, не увлекалась этим особо. А вы, значит - какая-то из этих древних рас, те, кто выжил после катастрофы, погубившей вашу цивилизацию?
   Ее коленки были теперь слишком близко от его ладоней. Он заставил себя опереться о парапет.
   - Какие удобные легенды. А если я скажу "да", тебе станет легче? Для тебя что-то станет понятнее? - ее лицо казалось слишком юным, даже для ее шестнадцати. А впрочем, что он понимал в человеческих детях? Прежде он как-то не заглядывался.
   - Да, наверное, - а ей было интересней понять. Осознать, с чем именно столкнула ее жизнь. Кто он? - Просто чтобы совсем "не-человек" - так же не бывает. Ну, не может быть. Как сказать... в голове не помещается.
   - Ну, тогда давай считать, что гипербореи. Или атланты, - ему было все равно, названия ни о чем ему не говорили. - А чем одни от других отличались?
   - Не знаю. Я же говорю, я не интересовалась, так, краем уха слышала. Их, кстати, далеко не все отдельными расами людей считают. Большинство уверено, что они обычные были, как мы. Просто жители стран, которые полностью погибли... исчезли... вот как Сибирия. Да, она не исчезла, просто... закрылась, стала недоступна для внешнего мира... А правда, что в древности не было Границы, и можно было свободно путешествовать хоть через всю Сибирию?
   - Говорят, - ему нравились ее версии. Нравилось, что все необъяснимое она объясняла себе сама и успокаивалась, не терзаясь страхами и подозрениями, не требуя у него ответов, давать которые он был пока не готов. - В столь глубокой древности я не жил. Может, все же пойдем в ресторан?
   Она кивнула, легко спрыгнула с парапета и доверчиво позволила ему сжать свою ладошку. Привыкла. Что он рядом, что от него больше не бьет током, а напротив - веет теплом и умиротворением. Да, он сам этого хотел, и сам это сделал. Ему нравилось ощущать ее симпатию, ее доверие. Ему нравилось ощущать ее - своей.
   Но было тоскливо осознавать, что все закончится слишком быстро. Легкая симпатия перерастет в безграничное обожание, любопытство к миру и желание найти для всего объяснение обернется неспособностью этот мир замечать. Сказка кончится, едва начавшись, а ведь он сам... сам.
   Нельзя было лишать ее защиты. Той, природной, естественной. Нельзя было так сильно сплетать их ауры. Увлекся. Той гармонией, что выходила, тем букетом нежнейших эмоций, что она при этом испытывала. Захотелось ощутить их отчетливей. Еще. Сильней. До дна...
   Забыл, что до дна нельзя...
   На краю площади примостился фотограф. Его рекламный стенд, полный видов фонтанов с людьми на их фоне, привлек внимание девочки. И он послушно подошел вместе с ней.
   - Совсем как у нас, - задумчиво протянула Аня. - Куда не приедешь, возле каждой достопримечательности - фотограф. А эти фонтаны у вас знамениты?
   - Скорее - известны. В экскурсию по городу обычно входят.
   - Добрый вечер, Великий, - фотограф мгновенно оказался рядом. Не подобострастный, но исполненный почтения. И осознания того, что он может оказать услугу. - С удовольствием сниму Вашу деву на фоне этих чудесных фонтанов. Надеюсь, Вы согласитесь принять это от меня как скромный подарок на память о посещении нашего города.
   Фотография? Она не отразит и половины того, что он видит в ней... Но отразит ее такой, как ее видят люди. Такой, какая она сейчас. В свой первый день. Настоящая. Естественная. Сметенная. Со взглядом, полным опасений и надежд, смущения и любопытства. А где-то в самой глубине еще теплится пережитый ужас, и тоска о невозможном еще не размыта полностью счастьем быть его.
   - Если дева окажет мне честь, согласившись сняться, - чуть кивнул он фотографу. И, обернувшись к ней, спросил совсем другим тоном, - попозируешь? Для меня.
   Его улыбка подкупала. Такая теплая, нежная. А вот обращение "Великий", использованное фотографом, несколько напрягло. Да, она помнила про "не-людей" и их почитание (забудешь разве, когда все вокруг разве что рты не разевают и пальцем не показывают). Но все же Аршез... он великим не был. Не казался. Скорее напротив - человечным. Обычным, своим... Нет, обычным как раз он не был, его доброта, забота - далеко не каждый повел бы себя так же со свалившейся на голову девушкой...
   Она совсем запуталась в своих мыслях и торопливо кивнула, соглашаясь на его предложение.
   - А Вы... разве Вы не сфотографируетесь со мной? - добавила, видя, что он не собирается двигаться с места.
   - Не сегодня. И мы же договаривались на "ты".
   - Да, конечно, простите... прости.
   - Прошу Вас, светлейшая дева, - фотограф сделал широкий приглашающий жест.
   Но тут же опомнился и переспросил:
   - У какого фонтана Великий желает?..
   - Не надо фонтана. И вот этого всего, - Великий, не глядя, щелкнул по стенду, - не надо тоже. Я хочу только деву. Ее лицо - крупным планом, на три четверти снимка. И невнятная вода в качестве фона.
   - Да, конечно. Прошу Вас, присядьте сюда, - это он уже Ане. Она присела. - Улыбочку!
   - Не надо, - Аршез поморщился. - Я ведь просил - без всей этой пошлости. Ей не подходит сейчас улыбка, Вы разве не видите? К ее настроению, к ее ауре. Вы никогда не пробовали отображать естественную красоту? Не портя ее приклеенными улыбками?
   - Простите, - фотограф был несколько растерян. - Тогда... просто посмотрите на своего спутника.
   Он щелкнул раз, другой, третий. Ближе, дальше. Взгляд на Него. Взгляд в сторону. Взгляд в камеру. Фотограф не знал, как Великому понравится больше. Но очень хотел угодить.
   - Распечатайте для меня все, что Вы сняли. Полагаю, этого хватит? - Аршез протянул фотографу деньги.
   - Ну что Вы, Великий, не надо денег. Для меня это честь. Это подарок. Для Вас.
   - А для меня честь - платить за чужой труд, а не пользоваться безвозмездно его плодами, - не согласился тот. - А если хотите сделать подарок, опустите эти снимки завтра утром в почтовый ящик моей девы. Она живет в двух шагах отсюда, адрес я написал.
   - Вашей девы? - на лице фотографа проступило глубочайшее изумление. - Но разве?.. - он смешался.
   - Что? - вопрос Аршеза прозвучал жестко. Надменно даже. - Вы полагаете, я должен дать Вам свой адрес? Или убеждены, что моя секретарша не в состоянии мне их передать?
   - Простите, Великий, я, разумеется...
   Великий уже не слушал.
   - Удачного вечера, - приобняв свою деву за талию, он решительно удалялся прочь.
   Он молчал, но Аня чувствовала: его просто распирает от гнева. Гнева, вспыхнувшего буквально на пустом месте. И никак не желающего утихнуть.
   До ресторана дошли молча. Так же молча он дернул дверь, приглашая ее зайти.
   - Добрый вечер. Огромная честь для нас, Великий, - метрдотель встречает со всем почтением. - Вам отдельный кабинет?
   - Нет, - голос он не повышает, но Ане чудится сдерживаемый рык. - Просто столик в зале. Но чтоб за соседними столами никого не было.
   - Конечно, Великий. Пройдемте. Вам будет удобно, - его распоряжение (просьбой высказанное в таком тоне было не назвать) никого не удивляет. А он все еще злится и никак не может заставить себя успокоиться.
   Их провожают за столик, его деве приносят меню.
   - Что-нибудь для вас, Великий?
   - Воды, если можно.
   Воду приносят почти мгновенно. Он пьет медленно, не глядя на Аню. А вот она, напротив, смотрит. Не в меню, на него. С опаской.
   И это ее опасение его отрезвляет:
   - Прости, ребенок, устал. Голодный, невыспавшийся - и вот результат: срываюсь, - он постарался ей ободряюще улыбнуться.
   - Но что такого страшного сказал тот фотограф?
   - Да он не причем. Выбирай, что заказывать будешь.
   Она послушно открыла меню. И поняла, что буквы знакомы не все. А блюд слишком много, и их названия - даже если б удалось разобрать - ни о чем ей не скажут.
   - А почему Вы назвали меня своей секретаршей? - попыталась она оттянуть необходимость выбора из этого странного списка.
   - Разозлился на его гнусные домыслы.
   - Вы ж говорите, он не причем?
   - Он и не причем, разозлился-то я. Ну подумаешь, мало ли дураков на свете?.. - от одного воспоминания об этой потной роже, уже похоронившей его девочку, опять замутило. - А быть секретаршей у одного из Великих - это очень почетно, едва ли не самая вожделенная должность.
   - А у Вас есть? - тут же заинтересовалась Аня.
   - Секретарша? Нет, я еще не настолько велик, - он чуть усмехнулся. - Вот ты подрастешь - тебя возьму. Пойдешь ко мне секретаршей? - секретарша ему не требовалась, но пусть уж у его ребенка будут планы на перспективу.
   - Придется, видимо. Должна ж я вам буду отплатить за вашу доброту.
   Перспектива ее не вдохновила. Ну да, он для нее не "Великий", а потомок каких-то там цивилизаций. Еще, наверное, и жалости достойный, "ведь вы ж, бедненькие, почти все вымерли"... А трудно, оказывается, отключиться от формулы "я осчастливлю тебя собой". К собственному "величию" привыкаешь еще быстрей, чем люди.
   - Да ничего ты мне не должна. И я просил обращаться на "ты", разве это сложно?
   - Немного. Когда все вокруг именуют Великим...
   - Это просто вежливое обращение, Анют. Ко всем представителям моей расы. А я - самый обычный. Ничего великого или выдающегося в жизни не сделал. Так что просто Аршез и на "ты". Выбрала, что будешь заказывать?
   - Нет, я... не все понимаю.
   - Тогда давай проще, - он щелкнул пальцами. И возле них мгновенно возник официант. - Будьте так любезны. Моя дева не обедала сегодня. Поэтому - плотный ужин на выбор шеф-повара. Пусть лучше что-то будет лишним.
   - Да, конечно. Что-нибудь из напитков?
   - Анют?
   - Ну, наверное, чай. Если можно.
   - Конечно, светлейшая дева. Что-то из алкоголя?
   - Нет, этого не надо, - привычно отозвался Аршез. И тут же задумался, - хотя... Вы ведь с помощью него расслабляетесь, верно? - обратился он к официанту. - Снимаете стресс?
   Тот кивнул.
   - Тогда принесите бокал... чего-нибудь легкого, тоже на выбор шеф-повара. Чтоб мне не стыдно было предложить юной деве.
   Официант исчез.
   - А почему бокал? А Вам?
   - "Тебе" ты хотела сказать? - она смущенно кивнула. - Я это не пью, малыш. Это человеческий ресторан, и здесь подают только человеческие напитки. Они мне не подходят, как и здешняя еда. Ты же видишь, мне даже меню не принесли.
   - Но Вы... ты же сказал, что ты голоден.
   - Мне ближе к ночи привезут домой. Не переживай. Даже если бы тебя не было, они все равно не прилетели бы раньше.
   - А чем именно ты питаешься?
   - Ох, Ань, ну ты придумала тоже. Такие вопросы, и перед едой. А вдруг окажется, что дождевыми червями? Ты мне лучше сама расскажи. Фонтаны, как я понял, у вас есть. А рестораны? Похожи на этот?
   А дальше он спрашивал, спрашивал, спрашивал. Про ее город, про школу, про семью. Ей принесли еду - одно блюдо за другим, заставили практически весь стол. Принесли бокал белого вина, и он чокнулся с ней своей водой. И все спрашивал, спрашивал.
   Она ела, дегустируя принесенные блюда сначала с осторожностью, потом смелее, еда оказалась вполне привычной - ни излишнего перца, ни экзотических продуктов, вроде жареных кузнечиков. И рассказывала. С кем из родных она летела в самолете. С кем из друзей. Аршез испытал явное облегчение, узнав, что совсем одна. На вопрос "почему" ответил абстрактное: "Чтоб нам с тобой за них не волноваться", и спрашивал дальше. Куда летел самолет, зачем ей было туда, как залетел в Сибирию, кто их встретил, да что им сказали...
   - Что значит "миграционная служба"? - термин был ему не знаком.
   - Ну, те, кто занимаются проблемами переселенцев. Контролируют перемещение людей из страны в страну.
   - У наших людей есть только одна страна, тут нечего контролировать.
   - Зачем же тогда вам такая служба?
   - Да нет у нас такой службы.
   - Кто же тогда Ринат?
   - Не знаю, никогда не слышал этого имени. А полное его имя ты не помнишь?
   - Полное я даже твое не помню.
   - Аршезаридор Шеринадиир ир го тэ Андаррэ.
   - Вот и у него примерно такое: бесконечный набор звуков в случайной последовательности.
   - Спасибо, Анют. Но это было мое имя.
   - Прости, пожалуйста, - она смутилась. - Вот напрасно ты заказал мне вино, я теперь не слишком соображаю, что говорю.
   - Не страшно. Зато выкать, наконец, перестала.
   - Это важно?
   - Что?
   - Чтобы не выкала. Я все же младше. И знакомы мы очень недавно.
   - Ты не просто младше, ребенок. Ты младше настолько, что я не знаю, как нам с этим и жить. И делаю что-то не то, и чувствую как-то не так... - он чуть усмехнулся. Задумчиво и немного печально. - Знаешь, я с людьми, конечно, общался. С самыми разными и довольно много. Я, собственно, сюда для того и переехал. Но никогда я не брал на себя ответственность за чью-то жизнь. А тут... Понимаешь, вся твоя жизнь теперь зависит от меня. Вот какой я смогу ее организовать - такой и будет. Что сумею тебе подарить - то и твое. И это очень сложную гамму чувств рождает, - он не спеша отпил воды из бокала. Эта удивительная природная жидкость, которую люди, почему-то, предпочитали портить вкусовыми добавками, обладала весьма полезными свойствами: дарила спокойствие и ясность мысли. А ему казалось важным ей объяснить. - Понимаешь, я чувствую тебя сейчас... своей. Не просто очень близкой, а буквально частью себя... И каждое твое "вы" при этом - как попытка оттолкнуть. Исторгнуть. Я понимаю, ты чувствуешь иначе, я все время тебя тороплю... Что поделать: ни опыта, ни терпения, - он вновь чуть усмехнулся, глядя в ее огромные глаза. Ошарашил. Ну конечно, его обтекаемое "опекун" ничего ей не сказало, и потому его отношение к ней ей сложно было понять. И от местной человеческой культуры, воспитывавшей безусловное приятие любого из Великих, она тоже была далека.
   Он расплатился за ужин и повел свою деву домой. Деву... Слишком громкое слово для его маленького усталого ребенка.
   Они неспешно брели по улице, и она думала о том, что дома в это время бывает уже совсем темно, значит, они значительно севернее, но где? На картах Сибирию обозначали большим белым пятном. Terra incognita. Говорят, даже со спутника разглядеть невозможно. Какое-то излучение. Явление, подобное Границе, не дающее получить информацию.
   - Аршез, а карты Сибирии существуют?
   - Конечно.
   - И мне можно будет взглянуть?
   - Завтра, ладно? Не уверен, что дома есть, но в любом магазине продаются. Купим.
   Она благодарно кивнула. С ним было легко, его отношение действительно заставляло забыть, что они едва знакомы. А уж его слова о том, что он чувствует ее своей... Они оказались важными, очень. Они давали защиту. Уверенность, что завтра он не прогонит, устав возиться. Ведь кто она без него в этом мире? Куда ей идти, кого искать? Даже если "своих", то где?
   Вот только почему он считает ее слишком маленькой?
   - Аршез, а насколько я тебя младше? Сколько тебе сейчас лет?
   - Да мне не много, ребенок. Всего лишь три... дцать, - в последний момент исправился он, сообразив, что его "немного" для нее запредел, которого вообще "не бывает". - Но проблема не в том, сколько мне...
   - Тридцать... - для нее даже эта цифра оказалась немыслимо большой. - Я думала, ты моложе. Года двадцать два... ну, в крайнем случае, двадцать четыре...
   - Ну, будь я моложе, мы б, возможно, с тобой и не встретились. Знаешь, как мне тебя представили? Позвонил мой начальник из Управления... он курирует развитие тяжелой промышленности, к решению вашей судьбы точно не причастен... и сообщил, что в связи с недавно прошедшим юбилеем, высокое начальство распорядилось прислать мне подарок...
   - Это я - подарок?
   - Подарочек, - он улыбнулся и притянул к себе, обняв за плечи. Нежно поцеловал в висок. - Не обижайся, это только слова. Идем, - он повел ее дальше, не убирая руки с ее плеча. Она не возражала, а ему приятно. - Просто, понимаешь, на большие юбилеи у нас принято дарить подарки. Причем это подарки не только от родных и друзей, но и от вышестоящих начальников. Всех уровней, порой - до самых высоких. Ты, да и все, кто с тобой летели, ни в коей мере подарком быть не можете, это понятно, - поспешил сгладить он свои слова. - Просто раздав вас "в частные руки" государство бодро скинуло с себя ответственность за вашу дальнейшую судьбу и необходимость вас содержать. Как говорится, ничего личного... Но понимаешь, ребенок, не будь у меня в этом году юбилея, обо мне на этом "празднике жизни" никто бы не вспомнил. Я, по меркам моего народа, действительно крайне молод, положение у меня весьма незначительное. Богатыми и знатными родственниками похвастаться тоже не могу. Не повезло тебе с покровителем, - закончил с улыбкой.
   - Неправда, мне повезло, - осмелев - то ли от алкоголя, то ли от того тепла, что дарили его прикосновения - она обвила его рукой за пояс и так и шла с ним в обнимку. Ну и пусть все вокруг на них смотрят. Ей было сейчас хорошо.
   Дома он отправил ее спать и ушел к себе, плотно притворив за собой дверь. Подумал, что надо бы поставить замок на выход в коридор возле его спальни. Не все здесь для ее глаз.
   Но это потом. Сейчас она спит, и он может, наконец, расслабиться.
   Прилетела машина с едой. Он не чувствовал вкуса и все никак не мог насытиться. Словно все еще пил ту воду из ресторана. В очередной раз подумал, что пора уже начать заказывать себе еду первого сорта, он не так уж плохо зарабатывает. В очередной раз одернул себя, что это блажь, деньги нужны семье, да и на девочку сейчас придется потратить. Доходы увеличились немного, а вот расходы в ближайшие дни возрастут. Еда как еда. А он просто излишне устал.
   Отправился спать, ведь в прошлую ночь не удалось. Потребовалось срочно лететь домой, а с утра ждали на совещании. Всего лишь люди, да. Но зачем их подводить? Он - их воплощенная мечта, он должен быть идеален.
   Глаза уже закрывались. И тут по нервам ударил плачь.
   Его ребенок рыдал и не мог остановиться. Он, конечно, пришел. Включил свет, позвал, попытался утешить. Она спала. Она спала, и плакала, и чего-то боялась. Кричала, заливаясь слезами. И не слышала его, и была не в силах проснуться.
   - Мама, - стонала она сквозь слезы, метаясь в беспамятстве по огромной постели, - мама, мама, мамочка!.. Я не хочу! Я не хочу, я не хочу, нет!!!
   Он обнял, спеленывая в одеяло, как в кокон, затянул к себе на колени, прижал к груди:
   - Все хорошо, Анечка, я здесь, с тобой, все хорошо. Ничего страшного больше не случится, все прошло, моя хорошая, все уже прошло...
   Она прильнула к нему, затихая. Он осторожно убрал с ее лица спутанные волосы, мокрые от слез и от пота, прижался к виску губами.
   - Все хорошо, - шептал он как заклинание. - Все обязательно будет хорошо, я обещаю.
   Так и не ушел, остался с ней до утра. Он пытался, но стоило ему ее отпустить, как девочку вновь настигали кошмары. В итоге он сдался, лег рядом, обнимая ее поверх одеяла.
   И так и не смог сомкнуть глаз. Она была слишком близко - спящая, беспомощная, доверчиво прижимавшаяся к нему во сне. Ее запах сводил с ума, будоража, дразня, отнимая волю. Нет, сон не пришел, был лишь полубред нереализованного желания, полного образов испепеляющей страсти и безудержного наслаждения.
   "Но она же не хочет, - твердил он себе. - Ей это не надо, она не хочет". У его народа это был единственный критерий. Их детям "можно" было всегда, в любом возрасте. Как только желание страсти пробуждалось - оно должно было быть реализовано. Ибо было оно острым, как жажда. Да, собственно, жаждой и было. Жаждой плоти.
   У людей с этим было как-то сложнее. Даже у взрослых желания плоти были оплетены паутиной каких-то сложных табу. А уж пробудившееся прежде срока желание подростка и вовсе подавлялось и осуждалось. Связано это было не то с хрупкостью человеческого организма, не то с невозможностью контролировать появление потомства... Он никогда не вникал, человеческие дети жили для него в параллельной вселенной.
   Но сейчас... Он наплевал бы на все их глупые и бессмысленные запреты, детей ей от него не рожать, а для секса ее тело вполне созрело... Тело, не разум. И он в сотый раз повторял "она не хочет" - единственный довод, заставлявший его оставаться неподвижным. Ведь детей, чье желание не пробудилось - не трогают.
   А рот наполнялся вязкой слюной, и так болезненно ныли зубы...
   Он покинул ее на рассвете, забывшуюся, наконец, глубоким сном и так и не узнавшую о его мучениях.
   А он долго стоял в потоке воды, пытаясь взбодриться и сообразить, что же ему делать дальше. Наступающий день обещал быть долгим.

День второй.

   Несколько позже, наряженный в обтягивающую серебристую футболку с карикатурно-нелепым малиново-черным рисунком, с малиновой прядью, подколотой к волосам в районе левого виска и заправленной в хвост, и, конечно, в узких черных очках, он уверенно звонил в одну из квартир седьмого этажа.
   - Кто там? - недовольный старушечий голос полон подозрений.
   - Гости, - отвечает он беззаботно.
   Дверь распахивается.
   - Артемка, ты? - грузная пожилая женщина, стоящая на пороге, не скрывает радости. - Ты что не спишь-то в такую рань? Ну заходи, заходи.
   Он заходит. В небольшой прихожей витает запах лекарств, но следов запустения нет - все прибрано и опрятно.
   - Как сердце, теть Люсь, больше не обижает?
   - Да помаленьку, Тёмочка, помаленьку. Чаю тебе налить?
   - Не откажусь.
   Она удивляется. Впрочем, скорее обрадованно:
   - Да? Вот давно бы так. А то все "воды" да "воды". Идем.
   На маленькой кухне она готовит ему чай, делясь последними новостями. А он внимательно следит за процессом, почти не вникая в рассказ. Он ведь никогда не интересовался, как люди готовят свой самый популярный напиток. А теперь вот - надо как-то ребенка кормить, а он не умеет...
   С соседкой он познакомился несколько лет назад, вскоре после того, как сюда переехал. Познакомился случайно: поленился ждать лифта, пошел пешком. И услышал, как за одной из стен сердце бьется слишком неправильно. Остановился, чуть прикрыл глаза, вчитываясь в детали... И решительно выбил дверь.
   Пожилая женщина лежала на полу в прихожей. Была в сознании, вот только сил добраться до телефона и позвать на помощь у нее не было. Он вызвал ей скорую, дождался врача, помог собрать вещи в больницу. Ну а поскольку был он в тот день одет бесшабашным мальчишкой, спрятавшим глазки за модными очками, никому и в голову не пришло именовать его Великим. Так и остался Артемом - что для нее, что для врачей той скорой. Им, впрочем, он еще и родственником больной представился.
   Ну а коль уж представился... Он зашел к ней в больницу, узнать как дела. Выяснил, что нужно лекарство. Редкое. Он достал. Затем зашел к ней домой проведать после выписки. Понял, что слишком слаба, чтоб готовить, убирать и ходить по магазинам. Он нашел ей сиделок. Благо жаждущих провести ночь с Великим хватало. Вот Великий и объявил: заслужи. Три дня работы помощницей по хозяйству - и ночь твоя. Да, сиделок получилось многовато, и тетя Люся сокрушалась его непостоянству, но он никому не дарил больше одной ночи. Не хотел - ни привязываться, ни привязывать.
   А к соседке вот привязался. Ну да, назовешься племянником... и вдруг окажется, что это не просто слова.
   - Сахар тебе положить?.. Арте-ем, о чем думаешь?
   Он встрепенулся.
   - Прости, теть Люсь, засыпаю. Кого куда положить?
   - Сахар. В чай.
   - А надо?
   - Вот я тебя и спрашиваю, надо ли?.. Тём, ты с девочками своими бесконечными завязывал бы. Не доведут до добра-то. Всю ночь ведь, небось, с красоткой какой кутил опять.
   - Кутил. Красотка вот только не в курсе, - он вздохнул. - Теть Люсь, давай проще: ты себе чай как делаешь?
   - Да себе-то без сахара, нельзя мне уже, Артемушка, здоровье не то. А ты у нас парень молодой, здоровый... на, держи сахарницу, сам сыпь сколько надо.
   Он задумчиво посмотрел на жидкость в чашке, на белый песок в "сахарнице"... Слово "сахар" он слышал, запомнит. А вот чай... как он выглядит хоть до того, как его "приготовили"?
   - Теть Люсь, а от чая можно посмотреть упаковку?
   - А что упаковка? - не поняла она, но послушно протянула. - Обычный самый чай. Черный, без добавок. Или ты у нас такой не пьешь?
   - Я любой не пью, - рассмотрев этикетку, он открыл коробку и любовался теперь мелкими скрученными комочками засохших листьев. - Но надо ж когда-то начинать...
   - Да что случилось-то, Тём? Я ж вижу, ты не ради чая пришел.
   "А ради чего ж?" - безмолвно вздохнул он. И признался:
   - Да ребенком меня осчастливили...
   - Допрыгался, то есть, - осуждающе кивнула старушка. - И когда родится? Или уже?
   - Что? - нет, все же две бессонные ночи подряд дают себя знать. - А, нет, не в том смысле. Родилась уже. Лет шестнадцать назад. И не у меня. Понимаешь... это дочка маминой подруги. Приехала на лето. Город посмотреть захотелось. Ну и...самостоятельности, понятно. А мамочка и подсуетилась: зачем деньги за жилье платить, у Артема ж квартира, чай не чужие... Так что будет жить у меня. А у меня... плита сломалась.
   - И планы на разгульную жизнь?
   - Да планы... переиграем, - не понимал он ее веселья. Как и осуждения его "бесконечных девочек". Бесконечные - это ж хорошо. Это значит - не кончаются, ни одна из них. - Кормить мне ее нечем, вот проблема.
   - И из-за этого ты с раннего утра так маешься? Плита-то, небось, не вчера сломалась? Вон худющий какой, сам ведь вообще про еду забываешь, верно? А для чьей-то там дочки все надо в лучшем виде!
   - Я за нее отвечаю, - угрюмо получилось. Насуплено. Как объяснить, что у девочки только он? И если он не справится - ей никто уже не поможет?
   - Вот я и говорю: ответственный ты слишком. Больно близко к сердцу все принимаешь.
   - И кому из людей от этого хуже?
   - Да не хуже, не хуже, не обижайся. Я вон твоей отзывчивости жизнью обязана, мне ли тебя за нее ругать.
   - Да не...
   - Не спорь!.. давай я вам блинов, что ли, к завтраку напеку. Ты блины-то любишь?
   Он кивнул, не особо представляя, как это блюдо выглядит, но надеясь, что его деве оно понравится. Надо хоть книжку купить. С картинками. Про человеческую еду. Бывают же, наверно, такие. Слишком сложно у людей все готовится, не с рождения ж они это знают.
   - Скажи, теть Люсь, а дети... девочки - они с какого возраста обычно готовить умеют?
   - Да от родителей обычно зависит, кто как поставит, - она лишь пожала плечами, роясь в шкафчиках в происках каких-то продуктов. - Кто со школы прекрасно готовит, а кто до пенсии "мама, приготовь". Но это - если мама под боком, а так - жизнь заставит, всему научишься.
   - Последнее радует.
   - А ты уже и готовить за нее собрался?
   Промолчал. Нет, если она умеет - это здорово, если этому можно научиться - тем более неплохо. Потому как ресторан три раза в день - это не только дорого, это еще и безумно долго.
   - Вот не пойму я тебя, Артемка... - вздохнула между тем тетя Люся. - Ты чай-то пей, что сидишь?.. Хороший же ты парень. И чуткий, и отзывчивый, и заботливый. А в личной жизни у тебя при этом такой бардак. Из тебя же муж получится замечательный, отец... Неужели никогда не хотелось?
   - Хотелось, почему ж нет. Каждому, наверно, хочется. Вот только выходит не у многих, - он почти забыл, что для нее он только Артем. Позволил себе поддаться воспоминаниям. Вторая бессонная ночь? Или девочка, спящая у него в квартире? - Знаешь, она была старше меня. Ненамного, но...Приезжала к нам в гости, и все говорила: "Вырастай, Арик, будем с тобой детей делать. У нас с тобой непременно красивые дети получатся". Я вырос. Да только не вышли у нас дети. Не родились... А вот с другим у нее получилось. Я рад, конечно. За них. За себя - не очень...
   Он только годы спустя осознал: ей нужен был только ребенок, от кого - не важно. Кто сможет. Панический страх не родить... А он не хотел - с кем выйдет. С ней - хотел. Когда-то. В той, прошлой жизни. Но старой человеческой женщине говорить об этом уже не стал. Не человеческие это проблемы. Они своих детей нерожденными убивать пытаются, им не понять...
   - Она тебе изменила, и ты теперь изменяешь каждой? - тетя Люся и не поняла. - Разве ж это выход?
   - Изменяю?.. - он задумался, отпил чаю из чашки. И тут же закашлялся, и был вынужден кинуться к раковине, чтоб выплюнуть омерзительную жижу. - А вот скажи, теть Люсь, - беря с полки чистый стакан и наливая туда воды из крана, продолжил он. - Если я буду жить с этой девочкой в одной квартире. Просто жить - без любви, без секса. То станет ли она считать изменой, если я буду звать к себе на ночь подруг?
   - Если ты ей ничего не обещал - нет, конечно. Особенно, если сама она к тебе равнодушна. Что чай, прям настолько негодный?
   - Нет, что ты. Поперхнулся. Да и горячий слишком.
   - Да, ладно, остыл давно, не юли... Только, Тём, - вернулась она к разговору, - ведь и уважать тебя девочка не будет. Бабник - это среди мужиков круто, юные девы такого не ценят. А если однажды ты в нее влюбишься - не поверит ни единому слову. Насмотрится, как вылетают из твоей жизни те, кто купился на твои сладкие речи.
   - И с чего я должен в нее влюбляться?
   - Привязчивый ты у меня, Артемка. Сам это знаешь. Вот потому и гонишь всех своих "потенциальных". А ее тебе как прогнать? Мама не велела. Привяжешься. А там и до любви недалеко. Мама-то не зря тебе девочку сосватала. Надеется ведь, что, наконец, остепенишься. Внуков, наверно, давным-давно хочет.
   Мама. Его настоящая, непридуманная мама, страстно хотела лишь одного: чтоб ее Арик хорошо и полноценно питался. Голод, пережитый ими в его детстве, стал ее вечным кошмаром: ей все казалось, ему не хватило. Тогда, в детстве, когда идет активное строительство всех органов и систем организма, ему не хватило каких-то полезных веществ, они питались тогда слишком мало, слишком нерегулярно, и еда слишком часто бывала ниже всякой критики. Ей казалось - он навеки теперь в группе риска, его иммунитет слишком слаб. И не важно, что он не болеет... Это она настояла, чтоб он учил язык и специализировался на куратора. И радовалась, когда он сообщил, что хочет совсем переехать к людям. Здесь есть еда для ее мальчика. Хорошая, качественная еда. А внуки... нет, с ними надо делиться...

***

   Аня проснулась ближе к полудню. Отдохнувшая, выспавшаяся так, как это можно только в каникулы, когда точно знаешь, что спешить тебе некуда: ни сегодня, ни завтра, ни еще много-много ясных солнечных дней. Чуть понежилась, зарывшись носом в подушку, вдыхая идущий от белья сладковатый аромат сандала с едва ощутимой дымной горчинкой на конце. Аромат был тонкий, едва уловимый. Как от подвески сандалового дерева, что привез ей когда-то из Индии дядя Леша. Сначала аромат, источаемый фигурно вырезанным кусочком дерева, казался ей очень ярким, насыщенным, но с годами словно выветрился, истерся, и приходилось принюхиваться, поднося подвеску к самому носу, чтобы вновь ощутить знакомую сладость, приправленную туманным привкусом экзотики. Вот как сейчас, хотя подвеска давно потерялась, а белье... чужое!
   Она вздрогнула, резко садясь на кровати и нервно оглядывая комнату. Из огромного зеркала, занимавшего почти всю стену в изножье, на нее смотрела встрепанная девушка в сползшей с одного плеча безразмерной футболке. Футболке столь же чужой, как и это постельное белье непривычного салатового оттенка, и вся эта комната, залитая ярким солнечным светом...
   Воспоминания о вчерашнем дне накрыли лавиной. Она не дома. Совсем не дома, и никогда туда больше не вернется. Вспомнить об этом оказалось больно. Но вспомнилось и другое, то, что не позволило испортить начало этого дня страхом и отчаяньем. Аршез. Она не одна, у нее есть Аршез. И он поможет, поддержит, вместе они справятся. Со всем.
   Аршез. Даже имя его согревало теплом, словно яркий солнечный луч, проникающий в самое сердце. Вспомнилась его нежная улыбка, его глаза - нет, не страшные вовсе, необычные только - чуть-чуть, капельку. Главное - теплые. И красивые, не отнять.
   А домой они шли в обнимку... Щеки запылали. Это все вино, ей не стоило пить! Она, вообще-то не очень любила, но вот - постеснялась отказаться...
   Взгляд упал на подоконник. Еще вечером абсолютно пустой, сейчас он был заставлен коробками. Подошла. В самой большой обнаружился электрический чайник, судя по фирменной упаковке - только из магазина. Рядом - коробка с чайным сервизом на две персоны, тоже не вскрытая. В бумажном пакете - коробочка с чаем и пачка сахара. На большом блюде, прикрытая салфеткой - высокая стопка блинов. Рядом - баночка с каким-то вареньем. Улыбнулась. Нет, Аршез - это все-таки чудо. Таких не бывает. Людей - так точно.
   Нашла его за письменным столом в гостиной. Обняла, подлетев к нему сзади и коснувшись щекой щеки:
   - Спасибо!.. Ой, а это что? - распрямляясь, заметила яркую малиновую прядь в его волосах. Вчера, вроде, не было...
   - Это - маленькое хулиганство, - он обернулся, легко подхватывая ее и усаживая себе на колени. - Совсем небольшое, - он осторожно прижимал ее к себе, вдыхая аромат ее волос, скользя рукой по бедру. - С добрым утром, ребенок.
   - Не надо! - она попыталась одернуть задравшуюся футболку, изгоняя его наглую руку.
   - Желать доброго утра? - улыбнулся он, но руку убрал. Переложил на тонкую девичью талию. - Я ж просто погладил, что в этом такого ужасного?
   - Не надо так, - повторила с укором.
   - Хорошо, уговорила, не буду. Просто поцелую, ладно? В щечку? Вот так, едва-едва? - он осторожно коснулся губами ее нежной кожи, впитывая искорки ее смущения и ее удовольствия. Его пальцы безнадежно заблудились в ее волосах, нечесаных, спутанных после сна...
   - Ар, не надо, щекотно! - она опять вырывалась. А он всего лишь лизнул ее в ушко. Или за ушком. Он совсем терял голову от ее запаха...
   Вздохнул и опустил руки:
   - Беги, умывайся. Растрепашка.
   Она резво соскочила с его колен, а он тут же почувствовал необходимость затянуть ее туда обратно.
   - Только одень что-нибудь, а то у нас в кладовке ремонт делают, не здорово в одной футболке скакать, - добавил уже практически в спину, сообразив, что надо предупредить.
   - Какой ремонт? - она резко затормозила, словно наткнувшись на преграду.
   - Косметический. Будем из кладовки кухню делать. Должно же у тебя быть место для приготовления и поглощения пищи, не все ж по углам жаться.
   - Аршез... - это было так неожиданно и так приятно. Нет, он вчера пообещал, конечно, что поменяет для нее мебель в комнате, но обещать умеют многие. - А как же все те вещи, что у тебя в кладовке хранились?
   - Выкинул, - судя по голосу, сожаления он не испытывал. - Если за столько лет ничего из этого хлама не понадобилось, так чего ради хранить?
   - Ну... там ковер был, можно было б здесь постелить, а то как-то пусто...
   - Ой, Анют, там такой ковер, что лучше уж не стелить, - он невольно вспомнил о том, чем был нещадно залит коврик еще при прежнем владельце. И понял, что тоже хочет ковер в гостиную. Потому что на кровати она постесняется, а на ковре, да под видом дружеской борьбы он столь многое сможет себе позволить... - Купим ковер, Анют. Новый, а не вытертый до дыр, - пообещал. То ли ей, то ли себе.
   - Как у тебя все просто, - она даже головой покачала. - Старое выкинем, новое купим, и все мгновенно, без раздумий... И как только ты так быстро мастеров нашел, чтоб ремонт делали?
   - Беззастенчиво воспользовался служебным положением, - улыбнулся он. - Должна же мне быть хоть какая-то выгода от всеобщего обожания.
   Она вспомнила вчерашний поход в ресторан. И взгляды абсолютно всех, и безграничное желание услужить, и как ей было неуютно это всеобщее внимание. А ведь он так живет. Каждый день. Неудивительно, что давно научился использовать это всеобщее обожание "в практических целях". Но все же причины столь горячей любви к его расе ей были непонятны. Впрочем, если они все такие, как Аршез...
   - Вот только скажи мне, пожалуйста, что мне одеть? - вспомнила она о насущном. - Единственное платье жалко, а шорты, в которых ты вчера разрешил мне по дому ходить, я сегодня почему-то найти не могу. Ты их случайно вместе с ковром не выкинул?
   - Так они в ванной, Анют, сушатся. Вместе с остальными твоими вещами. Я подумал, что после целого дня в дороге стирка им не помешает.
   - Аршез... Ну зачем, я могла бы сама... - смутилась.
   - И зачем сама, когда в доме стиральная машина есть? - он сделал вид, что не понял и вновь вернулся к книге, от которой его отвлекло ее появление. - А платью недолго осталось быть единственным, так что не жалей.
   Завтракать она устроилась в гостиной. Он не возражал, хотя теперь сосредоточиться на чтении стало заметно сложнее.
   - А откуда у нас блины? - поинтересовалась меж тем девочка.
   - Соседка тебе испекла. Очень надеется, что ты оценишь.
   - Спасибо ей. Только неудобно как-то...
   - Ей было приятно. Тебе это блюдо знакомо, у вас такое готовят?
   - Да, конечно, часто. Только это, похоже, из ржаной муки, у меня такие бабушка порой делает, а мы обычно готовим из пшеничной.
   - И в чем разница?
   - Немного другой цвет, немного другой вкус, а так все то же самое, - она легкомысленно пожала плечами.
   - А по калорийности, по набору микроэлементов? - уточнил он вопрос. - Они что, по своим питательным свойствам больше подходят пожилым людям?
   - Честно говоря, не в курсе, - она намазывала блин вареньем, ничуть не интересуясь энергетической ценностью ни того, ни другого.
   - То есть сама ты их готовить не умеешь?
   - Почему? Умею, конечно. И не только их, я вообще готовлю неплохо.
   - И как же ты готовишь, если в теории не разбираешься? - не понял он. - Или это у вас возрастное разделение: те, кто старше и опытней составляют полноценное меню, а подросткам вроде тебя доверяется только приготовление указанных взрослыми блюд?
   - Какое полноценное меню?
   Он бросил быстрый взгляд в открытую книгу.
   - Оптимальное сочетание белков, жиров и углеводов - как в отдельной порции еды, так и в суточном курсе, составление блюд исходя из калорийности их компонентов, да, и при этом обязательное наличие в ежедневном рационе молочной, мясной, овощной и зерновой пищи.
   - Аршез... - она взглянула на него с подозрением. Не выдержала, подошла. Потянулась к книге. "Основы правильного питания". Несмотря на наличие незнакомых букв, название она поняла. - Ты ко всему подходишь столь основательно?
   - Ну а как я смогу тебя нормально кормить, если даже основ процесса не понимаю?
   Улыбнулась, глядя в невозможные его бирюзовые глаза. Серьезные такие, целеустремленные.
   - Аршез... - просто произнести его имя было приятно. - А вот давай ты эту книжку закроешь и больше не будешь забивать свою прекрасную головку...
   - Что??
   - Ой... - не выдержала, прыснула. - Прости, пожалуйста. Но когда мужчина пытается заниматься женскими делами, это так смешно выходит...
   - Не понял, почему эти дела женские, и что смешного в моем желании разобраться в процессе? Тем более, что процесс, как выясняется, невероятно сложен даже в теоретической своей части.
   - Теоретическую часть пропускаем. Нет, Ар, правда, - добавила, видя, что он собирается поспорить. А он... разбился об это ее короткое свойское "Ар", которого она даже не замечала, похоже, в своей речи, об эту ее неосознанную, но непоколебимую уверенность, что она знает лучше. Уверенность, которую в разговоре с Великим ни один человек этой страны не испытывает. Он был для них авторитетом - для всех и для каждого, даже в тех вопросах, в которых совсем не разбирался. Просто, по умолчанию. А для нее - не был. Но при этом она чувствовала к нему симпатию, она привязывалась к нему все глубже, сама, быть может, того не осознавая. - Послушай, все проще гораздо. Нужны продукты - ну, вернее, чтоб у меня была возможность их покупать. Ты выделяешь, сколько в месяц я могу потратить на покупку еды, рассказываешь, где здесь ее покупают - магазины, рынки, как у вас тут принято? Еще нужна плита для готовки, ну хотя бы плитка маленькая. И холодильник, чтоб продукты хранить. Ну и посуда. Все. И о моем кормлении можешь даже не волноваться.
   - Правда? - того, что она просто стоит рядом, не выдержал, утянул на колени. Зарылся носом в ее волосы, не сомневаясь, что она опять дернется и возмутится. Но ведь хотелось. Так хотелось...
   - Ар...
   - Да? - полузакрыв глаза, он наслаждался ее запахом, ее симпатией к нему, нотками удовольствия от его близости. И легким смущением. И близость, и удовольствие она почем-то считала запретными, неправильными.
   - Пусти, у меня руки жирные, испачкаю ж твою майку нарядную, жалко будет, - ну вот, нашла повод отстраниться. Отпустил.
   - Плитку маленькую мы с утра в кладовке нашли, когда хлам выбрасывали. Взгляни, подходит она? - он кивнул на простенькую электрическую плитку, стоящую на полу у стены. Одноконфорочную, немного оттертую от пыли, но еще жаждущую отмыться от многочисленных пятен и потеков.
   - Да, конечно, если она работает, - Аня с некоторым сомнением оглядела данное "чудо техники". Вспомнился светловолосый парень из их группы, верящий, что тут "механизмов таких примитивных не найдется". А тут вон - и допотопные в ходу.
   - Работает - это просто нагревается до высокой температуры? Тогда да, мы проверили. Только я не понял, как простым нагреванием можно либо жарить, либо варить, либо... - задумался, но вспомнить не смог, глянул в раскрытую на столе книгу, - тушить.
   - Я потом тебе покажу. На практике, ладно? Если тебе интересно.
   - Мне интересно, Анют. Мне, видишь ли, крайне интересно, чтоб ты хорошо и полноценно питалась. Здесь это важно, ребенок, здесь от этого здоровье твое зависит.
   - Оно везде от этого зависит, вот только не надо доходить до фанатизма.
   - "Везде" и "у всех" на тебя больше не распространяется, Анют. Ты, к сожалению, в группе риска, и потому просто не можешь себе позволить халатность в этом вопросе.
   - Почему в группе риска?
   - По многим факторам, - углубляться в тему не хотелось. - Другой климат, другой бактериологический фон, другой энергетический... Да, кстати, купил тебе витамины, - он дернул на себя средний ящик стола, достал оттуда две коробочки с лекарствами. Взглянув на этикетки, одну, чуть замявшись, все же убрал обратно, другую протянул ей. - После еды, согласно инструкции.
   - Аршез, а ты не слишком серьезно к вопросу подходишь? - витамины она взяла, куда деваться. Покрутила в руках, раздумывая, где именно она их похоронит...
   - Надеюсь, что достаточно серьезно. И я надеюсь так же, что ты уже достаточно взрослая, чтоб витамины действительно принимать, а не выплевывать втихаря в унитаз.
   - Ну зачем же втихаря? - от того, что он угадал ее мысли, она неожиданно разозлилась. - Могу и громко вернуть дарителю! - коробочку хотелось швырнуть, но она просто положила ее прямо на его раскрытую книгу. - Выражение "удушающая забота" слышать не доводилось?! - почувствовала, что сейчас сорвется на бессмысленный крик. Попыталась успокоиться. Объяснить. - Я сама могу разобраться со своим питанием. Я сама могу постирать свои вещи. Я понимаю... я пытаюсь себя убеждать, что ты, наверное, как лучше хочешь. Но есть же какие-то границы. Какие-то вещи, которые я должна делать сама, потому что если ты их делаешь за меня, ты словно демонстрируешь мне, что я не состоятельна, что я не справилась, не смогла, не успела...
   - Аня, что за глупости, какая состоятельность, в чем? Ты у меня в гостях, ты младше, слабее, беспомощнее - это объективный факт, чем моя забота оскорбляет? Зачем ты выворачиваешь все с ног на голову? - он ее не понял. Просто не понял. В психологии человеческих детей у него не то, что пробелы, полное отсутствие информации. Надо будет почитать. Потом. Сейчас как-то договориться. Проще было бы приказать, она б даже не ощутила, но... Она и так под воздействием, добавлять еще и ментальные атаки - гарантированно губить то самое здоровье, о котором он так печется. - Ань, давай так: я постараюсь не вмешиваться. Максимально, насколько возможно. Во все, в чем ты достаточно компетентна, чтоб делать самостоятельно. Но. Постарайся, пожалуйста, понять. Здесь другая страна. Другие законы. Немного другая реальность. И эту реальность я знаю досконально, ты - не знаешь совсем. Поэтому если я говорю, что надо сделать так-то и так-то - ты делаешь, а не считаешь это вспышкой моей природной вредности.
   Он вновь поднял с книги коробочку с витаминами и вложил ей в ладошку:
   - Пожалуйста, Ань. Я не шутил про группу риска.
   Она кивнула, соглашаясь на его таблетки. Лишь уточнила:
   - Вторая пачка тоже меня дожидается?
   - Да, - отпираться не стал. - Это тоже профилактическое... Но с тем лекарством мы подождем. Пока. Надеюсь.
   - Аршез... Как-то мне уже у вас не нравится... С таким-то количеством необходимых профилактических средств.
   - Не бери в голову, ребенок. Все решаемо. Давай, заканчивай завтрак и садись писать список необходимых вещей, чтоб бессмысленно по магазинам не шататься. Что нам надо купить уже сегодня? И из одежды, и из еды, и из предметов быта. Только не все подряд, а то на что-то важное у нас просто денег не хватит.
   Для написания списка он уступил ей свой стол. Выдал ручку и лист бумаги. Ручка на этот раз была самая обычная, пальцы от нее не болели. Перьевая, правда, но ведь и в Анином мире такие еще встречались. Особым спросом, правда, не пользовались, но ведь были.
   Пока она сидела, раздумывая, что ей понадобится в первую очередь, зазвонил телефон. Несколько резко, впрочем, и сам аппарат, примостившийся на краю стола, был немного громоздким. У них дома телефон был куда изящней.
   - Да? - поднял трубку Аршез. - Взаимно... Может быть... Едва ли, я несколько занят... Нет, не зову... Угадал, не планирую... Значит, ты думал обо мне лучше, чем я заслуживаю. Всего хорошего.
   Трубка падает на рычаг, Аршез с улыбкой оборачивается к деве:
   - Ты пиши, что задумалась? - склоняется над ее записями, вчитывается в аккуратно выведенные буквы - знакомые и незнакомые. - Не обязательно платье, это может быть юбка и блузка, или даже футболка. Брюки тоже возможны, просто длинные. По магазинам в них ходить даже удобней, наверно, будет.
   Она кивает, чуть разочарованная, что звонок он никак не прокомментировал. Но, в конце концов, кто она ему, чтоб он отчитывался перед ней во всех своих словах и поступках? Пока они вместе составляют список, телефон звонит еще дважды. И ответы Аршеза, как, видимо, и вопросы звонящих, не слишком разнятся.
   - Как все же много у меня друзей, - саркастически хмыкает Аршез, кладя в очередной раз трубку. - Никогда бы не догадался.
   - Да ладно тебе, всего лишь третий.
   - Это третий соня, который, как и ты, полдня в постели потерял. Основная масса "лучших друзей" с утра мне телефон обрывала.
   - И чего они хотят? - все же не удержалась Аня.
   - Тебя они хотят... посмотреть поближе, - поспешил добавить, видя, как она напряглась от его неосторожных слов. - Все же человек из-за гор - это редкость невероятная. Там почти никто из нас не был, любопытно...
   - То есть, кто-то из вас в нашем мире все же бывает?
   - Разведка, агентура... - он равнодушно пожал плечами. - Врагов не стоит недооценивать, даже если пока они слабее.
   - Так мы для вас враги?
   - Потенциально - да. Не конкретные люди, но государственные образования в целом.
   - Но почему?
   - Я ведь уже объяснял: потому что мы - не люди.
   - Но ведь здесь вы живете вместе с людьми.
   - Здесь созданы уникальные условия. Со всем миром так не получится.
   - Но...
   - Не отвлекайся, Анют, ладно? Уже и так много времени.
   Она послушно возвращается к списку. Но тут же вновь поднимает голову:
   - А почему ты не хочешь меня ни с кем из друзей знакомить?
   - Потому что я эгоист. Мама в детстве делиться не научила.
   - Правда? - она смотрит на него с огромным сомнением. Это он эгоист? Отдал комнату незнакомой девочке, теперь вот ремонт для нее устроил.
   - Мне так сказали. Раз пять за это утро. Выходит, правда... Кстати, мне принесли фотографии, посмотришь? - он решительно меняет тему, доставая из ящика стола объемный белый конверт.
   Конечно, она смотрит, мгновенно забывая и о его друзьях, и о его отказах.
   - Я здесь такая бледная... Я действительно была вчера такой страшной и перепуганной?
   - Ну и не правда, - не соглашается он. - Здесь ты уже чуть порозовела и даже улыбаешься. А когда только прилетела - помнишь? - в обморок падала от ужаса.
   - Это я от усталости, - спорит она. - И от перелета на этой жуткой штуке.
   - Жуткой? - удивляется он. - А я хотел тебя на такой покатать...
   - Н-нет, не надо, пожалуйста. Мне и так всю ночь в кошмарах снилось, как мы на ней летим - то падаем, то взвиваемся...
   - Хорошо, уговорила, не буду. Только человеческой машины у меня нет, придется пешком.
   - Лучше пешком. Ты мне отдашь фотографии?
   - У тебя есть зеркало.
   - А ты и без зеркала меня видишь. Отдай, зачем они тебе? Я на них страшная.
   - Ты на них очень красивая, Анечка, - качает он головой. И склоняется над ее плечом. Просто, чтобы лучше разглядеть снимки, конечно, а вовсе не для того, чтобы вдохнуть еще раз аромат ее мягких волос. - Просто не парадная, не лакированная. Живая. Настоящая, естественная. И я их тебе не отдам. Они лежат вот здесь, в ящике. Можешь любоваться, сколько хочешь. Но забирать даже не думай.
   - Зачем тебе, Ар?
   Он нервно сглатывает на это немыслимо короткое имя, произнесенное почти что шепотом. И отвечает несколько сдавленно:
   - Хочу помнить...
   И тут же выпрямляется, заставив себя переключиться:
   - Ладно, заканчивай с этим списком, а то мы так никуда не успеем. Разберемся на месте.

***

   Потом они ходили по магазинам. Долго. И, наверное, даже нудно, если бы не с ним. Вопреки расхожему мнению, что "девочки обожают ходить по магазинам", Аня терпеть этого не могла. Но он держал ее за руку, и это было так... трогательно, тепло, волнительно. Его пальцы переплетались с ее, ее ладошка тонула в его ладони. А она чувствовала себя его. Его девочкой, окруженной его заботой, его вниманием. А еще... сегодня, почему-то, никто не пялился, если и бросали взгляды, то так, вскользь, да и те не слишком почтительные.
   Как оказалось - все дело в его малиновой пряди. И майке с рисунком на грани приличия. И черных очках, за которыми он спрятал свои глаза.
   - Они не чувствуют меня, - пояснил ей, хитро улыбаясь, Аршез. - Всей этой волны силы, что окутывает любого представителя моей расы. И потому считают человеком. Мальчишкой, обожающим Великих. Что невероятно удобно, если хочешь избежать излишне пристального внимания.
   - Но я тебя чувствую по-прежнему.
   - Так я ж держу тебя, маленькая. И ауры наши сплетены. Ты всегда меня будешь чувствовать, посреди любой толы и любого маскарада. Как и я тебя.
   И они покупали вещи, как самые обычные... ну, студенты, наверное. Приехали в большой город, поступили в институт, теперь обустраиваются. И спорят по поводу необходимого количества кастрюль, тарелок и вилок.
   Впрочем, начали они не с кастрюль. Начали с мебели для кухни. Кухня ведь для нее, вот и выбирать - ей.
   - Но... я же не знаю размеров, - растерялась она, немного опасливо разглядывая представленные в магазине образцы. Таких крупных и ответственных покупок ей делать еще не доводилось.
   - Размеры знаю я, ты, главное, выбери, что именно тебе нравится.
   - Ну... - она в задумчивости прошлась по залу, - ... из того, что здесь есть, вот эта, наверное, самая симпатичная... Только вся она к нам не поместится, часть шкафчиков надо будет исключить...
   - Думай, какие тебе важнее, а я пойду поищу продавца... Быть Великим, все же, порой удобнее, продавцы сами тебя находят...
   - Погоди, зачем продавца? - встрепенулась она, отвлекаясь от разглядывания мебели.
   - Чтобы продал, - он взглянул на нее с легкой улыбкой. - Да ты не переживай, он нам сейчас все подскажет - и с размерами, и с комплектацией.
   - Но... ты же даже не взглянул. И потом - эта кухня в этом магазине самая лучшая, а может в соседнем есть интереснее что. Или та же, но дешевле, - Ане хотелось быть взрослой и рассудительной. И подойти к такой серьезной покупке ответственно. Как мама. А мама всегда обходила все магазины города, сравнивая товар и цены, даже чтоб тумбочку в прихожую купить, а тут - целая кухня!
   - Анют... - он вздохнул, не разделяя ее энтузиазма. - Кроме кухонной мебели нам надо купить: холодильник, плиту, новую раковину, смеситель, сифон (там все сгнило давно), обои, линолеум, люстру, затем посуду для приготовления и хранения пищи, собственно, сами продукты... я ничего не забыл?
   - Еще карниз и занавески на окно, - поддакнула она с самым серьезным видом. Собственно, его мысль она уже поняла. Но основательность, с которой он подходил к вопросу... как и стремительность, с которой он возникающие вопросы пытался решать, они восхищали и веселили одновременно. Причем веселость - она, скорее, от радости возникала. Что вот так все просто.
   - Ну, видишь - еще и занавески, я не подумал. И это только на кухню. А еще твои личные вещи... - он ее веселости не разделил, продолжил объяснять серьезно. - Поэтому правило такое: приходим в магазин, и если там совсем не из чего выбрать - мы идем, конечно, в следующий. Но если там есть что-то, хоть отдаленно похожее на то, что нам надо - мы покупаем, и не тратим время на бессмысленные телодвижения. Вечно жить в состоянии ремонта не хочется.
   Жить в состоянии ожидания ему не хотелось тоже. И потому, закончив обсуждать с продавцом все детали заказа, он достал из кармана некий документ и, аккуратно расправив, положил перед работником магазина. И "доставка через две недели" почти мгновенно сменилась на "доставку через два дня".
   - И что это было? - полюбопытствовала Аня, едва они вышли на улицу.
   - Моя высказанная в письменном виде просьба по возможности чуть ускорить процесс, - улыбнулся он. - Раз уж я поленился выглядеть как Великий, приходится запасаться письмами от самого себя.
   А потом они покупали, покупали, покупали. И, в отличие от мебели и бытовой техники, продукты, кастрюли, да и обои, им выдавали сразу, и потому приходилось по нескольку раз возвращаться домой, чтоб сгружать покупки.
   А потом он кормил ее обедом в каком-то простеньком кафе, и все смотрел, когда она ела, и чуть улыбался. А ее обжигал его взгляд, и она смущалась, но, в то же время, ей не хотелось, чтоб он отворачивался. Хотелось, чтоб смотрел. Вот так - спокойно, чуть улыбаясь...
   А он любовался. Это оказалось так странно - иметь свою девочку. Только свою, полностью, единолично. Она была живая и настоящая, со своими мыслями, чувствами, эмоциями. Со своими знаниями и представлениями о мире. Маленькая вселенная, затянутая в его орбиту. Еще не осознавшая его царем и богом всех своих помыслов, еще не променявшая все сокровища своей души на неутолимую жажду. Если и симпатизирующая ему, то лишь за то, что он сделал, а вовсе не за то, кем он был. Да и не знающая, в сущности, кто он...
   "Надо бы объяснить" - в сотый раз за сегодняшний день думал он. - "Надо бы как-то осторожно ей это объяснить". Это та реальность, с которой она неизбежно столкнется, она здесь буквально разлита в воздухе. В названиях улиц и памятных мест, в книгах и фильмах, в будничных разговорах людей... Но стоило ему только представить, как стирается с ее лица улыбка, как развеивается прахом та, пусть не твердая еще, но все же уверенность в настоящем и будущем, которую ему удалось подарить ей за неполные эти сутки... И он вновь малодушно решал: потом. Ей надо привыкнуть, освоится, научиться ему доверять...
   И он вновь говорил лишь о том, что надо еще купить и сделать. И пытался соотнести мысленно запах того, что она ела, с ее собственным запахом, ауру мертвенной ее пищи с ее аурой - живой и сияюще-многоцветной. И все пытался решить заданную самому себе логическую задачу: можно ли из тех ощущений, что вызывала в нем человеческая пища, вычленить какой-то базовый комплекс, идеально сочетающийся с его девой, знание которого позволит ему безошибочно определять, что из еды ей понравится, а что нет.
   Данных для анализа было критически мало, но сложность поставленной задачи позволяла отвлечься от других, куда более навязчивых и совершенно излишних сейчас, ощущений.
   А потом он покупал ей одежду. И это оказалось кошмаром, потому что ей не хватало уверенности, ей требовался его совет, его критический взгляд, в конце концов, она просто не разбиралась, что у них считается нейтральным, а что - вызывающим. И самым ужасным было даже не то, что он вынужден был лицезреть ее в каждой новой одежке - будь то очередное платье, блузка или штанишки. Хуже всего, что он чувствовал - ей это нравится. Чувствовал, как чуть замирает ее сердечко, прежде чем она отчаянно дернет шторку, дабы предстать перед ним в очередном наряде, как под его взглядом быстрее бежит кровь по ее венам, как ее словно опаляет его мучительно сдерживаемым жаром... И, ощущая столь явственно ее отклик, он все сильнее терял связь с реальностью, с трудом преодолевая зубную боль и охотничьи инстинкты. Он уже почти ощущал себя ворвавшимся в ту кабинку, развернувшим ее лицом к стене, чтоб не видеть глаз... Нет, одежду срывать бы не стал, обнаженные люди теряли в его глазах часть своей человечности, а значит, и привлекательности, просто задрал бы... И с неким отрешенным удивлением понимал, что все еще просто стоит и смотрит...
   Купили, в итоге, куда больше, чем изначально планировали и, лишь выйдя на свежий воздух, вспомнили, что нужна еще теплая кофта и куртка на случай непогоды.
   В магазин белья он не стал даже заходить, вручив ей кошелек и оставшись ждать на улице. И она вздохнула с не меньшим облегчением, чем он, потому что мерить одежду под его взглядом, прожигающим даже сквозь черные очки, было столь волнительно, словно она не одевалась для него, а раздевалась. И это сейчас вспоминать об этом было мучительно стыдно, а тогда ей хотелось вновь и вновь ощущать волны его темного удовольствия, словно омывающие все ее естество, и тщательно маскируемые им самым нейтральным на свете выражением лица и вежливой полуулыбкой.
   На белье бы она рядом с ним и взглянуть не решилась, не то, что примерить. А так хоть рассмотрела внимательно. Каких-то принципиальных отличий от привычного ей не нашла, корсеты и прочие комбинации под их длиннющие платья не предполагались. Вот разве что трусики были чуть более закрытые, а уж стринги в коллекции и вовсе не значились. Ну да под такими юбками безразмерными не все ли равно?
   "А если снимать?.." - прокралась в сознание предательская мыслишка, и воображение тут же нарисовало в красках, как она медленно спускает с плеч платье, а он стоит и смотрит... просто смотрит, и глаза скрыты за темными очками, и улыбка такая... вежливая, а воздух плавится...
   Она решительно тряхнула головой, отгоняя прочь порочные виденья, и, схватив несколько бюстгальтеров, отправилась мерить, потому как размеры здесь были вообще за гранью какой-то логики, все приходилось исключительно на глаз подбирать.
   С обувью было проще. Аршез, слава богу, не рвался изображать принца, отыскавшего Золушку, и все больше смотрел в окно, пока она спокойно выбирала и мерила туфли и босоножки. Покупка всяких бытовых мелочей, вроде средства для мытья посуды, и вовсе
   вернула им обоим состояние мирного дружеского сотрудничества. Аня вновь думала лишь об обустройстве своего нового дома, Аршез с самым серьезным и деловым видом подсказывал, что еще значится в их бесконечном списке самых необходимых покупок.
   Разрушилось все внезапно, когда она стояла перед полкой со средствами личной гигиены, и понимала, что надо себе что-то взять, а он... даже если сейчас и отвернется, все равно будет потом за это платить... А он не только не отвернулся, но еще и невозмутимо уронил ей в корзинку пачку тампонов.
   - Аршшшез! - покраснев до корней волос, едва ли не зашипела она. - Мы договаривались, что ты не вмешиваешься!..
   - Там была одна оговорка, - осторожно начал он.
   - У тебя вообще нет представления о личных границах?! - он возмутил ее настолько, что было уже не стыдно. - Ты уже и внутрь меня мысленно залез, да?!
   - Я подожду у кассы, - он малодушно сбежал, предпочтя не развивать тему.
   Она раздраженно кинула в корзину упаковку прокладок. Не из вредности, не назло, просто тампоны она не любила. Ей было с ними некомфортно, неприятно, и вставлялись они... по-дурацки. Ту пачку, что он сунул в корзинку, хотела было выкинуть, да передумала: его деньги, хочет - пусть тратит. И вставляет потом себе сам... вот куда захочет! А к ней... И ведь только начнешь о человеке хорошо думать, поражаясь его предупредительности и деликатности... Ладно, пусть о не-человеке, но как он мог?!..
   Он молча оплатил покупки, она так же молча засунула все в сумку. Домой шли тоже в полном молчании. Он в очередной раз пытался настроить себя на то, что дома надо сесть и спокойно все девочке объяснить. Что его вмешательство в ее интимную сферу - это отнюдь не блажь и не "нарушение ее личных границ" (ну что за бред, ну какие могут быть границы между ним и его ребенком???), а забота о ее, в первую очередь, благополучии. Он же не каменный, он же все равно сорвется. Ей же лучше, чтоб это случилось позднее... Ей же лучше хоть как-то быть к этому готовой, иметь хоть какое-то представление о том, что собственно, неминуемо произойдет... Неминуемо... Он ненавидел это слово, но был реалистом. Ему уже сейчас сносит голову от... он бы сам не мог сказать, от чего. Ее запаха? Ее запретной юности? Ее инаковости? Или от осознания того, что она целиком в его власти, полностью, безгранично? Он не знал, но ощущать ее рядом порой становилось совершенно невыносимо, а ее запах в его квартире будет только накапливаться, ее симпатии к нему расти...
   Вот пусть и растут, в очередной раз сдался он. А когда она будет желать его так, что весь мир уже станет не важен, ее не испугают и его откровения. Пока же к знанию о том, чем платят люди за любовь к ему подобным, она решительно не готова. Ее отчаянный взгляд загнанной зверюшки все еще преследовал его.
   - Прости меня, Ань, - прошептал Аршез, едва ли имея в виду происшествие в магазине. Она лишь фыркнула, все еще оскорбленная его выходкой, сгорающая от стыда от одной только мысли, что он о таком думал. Он бы обнял ее, чтобы хоть собственным теплом облегчить ее терзания, но в руках был десяток сумок, разной степени тяжести и объемности, и даже у Ани были сумки, пусть легкие, но взять еще и их он просто не мог, и хотелось скорее все это донести... Так и шли до дома, разделенные сумками, взглядами, мыслями.
   А у подъезда сидела с подружками тетя Люся, и появление "Тёмочки", не тащившего сумки с покупками разве что в зубах, без внимания она, конечно, не оставила.
   - Артемка, - окликнула она скорее удивленно. - Ты так решительно начинаешь новую жизнь... Предложение-то своей девочке еще не сделал?
   - Не успел, - выдохнул он сквозь сжатые зубы, чувствуя, как вновь смущается его Анюта. - Что-нибудь еще, теть Люсь, а то сумки тяжелые?..
   - Ну хоть познакомил бы нас, - не унималась женщина. И ее великовозрастные подружки буравили их глазами, не скрывая любопытства.
   - Это Аня, теть Люсь, я тебе утром о ней рассказывал, - но все же повторил - и для Ани, и для Люсиных подружек, - дочь лучшей подруги моей матери. Переехала в Чернометск, жить - пока - будет у меня. На этом все, - он подчеркнуто развернулся к девочке, - Анюта, знакомься: наша соседка тетя Люся, моя давняя знакомая. Утром она была так любезна, что угостила нас блинами...
   - Здрасте, спасибо, - несколько смущенно бормочет девочка, весьма обескураженная и новым вариантом имени своего спутника, и собственной биографией.
   - А так же светлейшая Екатерина и светлейшая Антонина, - представил он Ане и Люсиных товарок. С ними лично знакомства он не водил, но имена, разумеется, слышал.
   - Да можно просто тетя Тоня, - тут же встряла в разговор последняя. - Какая девочка-то молоденькая! И как же тебя мама одну-то отпустила? Да в большой город, да к такому кавалеру?
   - Мы пойдем, - заторопился он, чувствуя, как у Ани кровь отливает от лица, и с языка вот-вот сорвется нечто колкое, злобное, отчаянное...
   - Он же всех девок в округе перепортил, ни одной юбки не пропустил, - не унималась старая жаба.
   Вспыхнув до корней волос, Аня стремительно скрывается в подъезде. А он вскидывает голову и кривит губы в презрительной усмешке:
   - И чем же я их так испортил? - бросает с вымораживающей надменностью, едва ли свойственной "милому Тёмочке". - На мой вкус - так только краше стали. И, кстати, когда они мыли здесь кому-то полы, то были, помнится "замечательными девочками", девками их тут не величали. Недолго продлилась благодарность.
   - Но, Тёмочка, я же... - всплеснула руками тетя Люся.
   - Аррр-тём! - вышло утробным рыком. Едва не сбился на "Аршезаридор и на Вы". - Вам, светлейшая Людмила, спасибо отдельное. Инспирированная вами сцена была удивительно к месту.
   Ушел, в бессильной злобе хлопнув подъездной дверью. Ани внизу уже не было, уехала на удачно подвернувшемся лифте.
   И ждала его теперь возле запертой квартиры. Потому что - куда ей еще? Кому она нужна в этом мире, где ее ждут? Это только в сказках, попав в чужой мир, молоденькая девушка непременно встречает бездетную старушку, которая успевает лишь удочерить да скоропостижно скончаться, оставив наследство. А в реальности можно рассчитывать только на место шлюхи и содержанки, и ей еще повезло, что достался молодой и симпатичный Аршез, а не место в борделе - единственная работа, на которую принимают без документов. Надо радоваться такой удаче...
   Она понимала, что накручивает себя, и что все, наверное, не так уж плохо. И Аршез обещал... И работу он ей найти поможет, и все деньги она ему вернет... Вот только старухи у подъезда все равно будут считать ее малолетней шлюхой и содержанкой...
   Приехал лифт. Аршез вышел мрачный и напряженный. Молча открыл ей дверь, пропустил вперед. Она тут же сбежала к себе в комнату, а он пошел инспектировать ремонт.
   Надежды на то, что столь маленькую комнатку смогут привести в порядок за один день, не оправдались. Нанятые им рабочие что-то пытались ему рассказывать про сложности выравнивания пола после снятия старой сантехники, а он чувствовал только запах их пота и приходил в ужас от перспективы терпеть их в своем доме еще один день. Рассчитал и выгнал, сорвав на невинных, наверное, людях свое раздражение от сложившейся ситуации.
   Распахнул настежь окно, немного постоял возле, пытаясь взять себя в руки.
   И тут вновь затрезвонил телефон.
   - Да?.. Нет... Нет, нету, всё, кончилась!.. А мне понравилась!.. Передумал! - трубку на рычаг едва ли не швырнул. Сдурели они, что ль, всем скопом?! Да с какой радости он станет делиться?! Да как только в голову пришло, что он вообще их близко подпустит к своему ребенку?!
   Тяжело опустился на стул, снял очки, протер уставшие глаза. Подумал, что за сегодняшний день он умудрился поругаться со всеми. Вот вообще со всеми, с каждым, кто встретился. И это он всегда себя спокойным считал... Где то спокойствие?..
   Ладно, все - и дракос с ними, но за девочку-то он отвечает. Ей плохо из-за него, а ведь он обещал заботиться. Встал и решительно направился в комнату к своему ребенку. Надо договариваться. Утешать. Объяснять. Хоть что-то.

***

   Она лежала под одеялом. С головой. Недвусмысленно демонстрируя свое полное нежелание общаться.
   - Давай попробуем поговорить, Анют, - он ненадолго замер в проеме двери, давая ей время осознать свое появление.
   - Стучать... видимо, не учили, - ее раздражение оборачивает ее коконом поверх одеяла.
   - Это наш общий дом, Анют. Общее жизненное пространство. Одно на двоих. И, в общем, не слишком большое. Довольно глупо делить его на сегменты и начать вести себя, будто мы друг у друга в гостях, - он постарался сохранить спокойствие. - К тому же, ты чувствуешь мое приближение. Как и я твое.
   Молчит. Не дождавшись ответа, он проходит и присаживается на край кровати. Даже не рядом с ней, на другой стороне. Но она тут же взвивается.
   - То есть, твои слова о том, что это моя комната - это только слова, да? Вон там, за тремя дверями, есть твоя, и она - только твоя, туда и близко не подходить. А все остальное у нас общее? - она сидит посреди кровати, нервно сжимая сбившееся одеяло. Полностью одетая, но все равно ощущающая себя раскрытой и уязвимой перед ним. - Включая и предметы моей личной гигиены? Которые ты мне, наверное, и вставлять сам будешь? Я ведь такая маленькая и слабая, а ты большой и опытный, у тебя явно лучше получится!..
   - Анют, попробуй меня послушать...
   - Я слушала тебя уже. Вчера слушала, сегодня... Сегодня особенно заслушалась. Мама меня к тебе послала! Господи, да ты хоть врать бы где-нибудь учился! Ну кто в здравом уме поверит в подобное, ну скажи мне? Какая мать своими руками навлечет позор на своего ребенка, на свою семью? Отправит свою несовершеннолетнюю дочь пожить у одинокого мужика?
   - На взгляд соседей я довольно молод. Скорее юноша, чем мужчина. Поэтому разница в возрасте между нами воспринимается, как минимальная, - он не очень понял, что, собственно, не так?
   - Да при чем здесь разница в возрасте??? Твои намерения воспринимаются ими как вполне очевидные! Как и моя порочная сущность. Я для них шлюха, шлюха, понимаешь?!
   - Честно говоря, нет. Прежде всего, я категорически не понимаю и не принимаю употребление тобою грязных нецензурных ругательств. Аня, тебе шестнадцать лет, ты неопытная юная дева, откуда эта грязь в твоей голове? Ты хоть значение этого пещерного вульгаризма знаешь?
   - А с чего мне его не знать? Я свои шестнадцать лет в реальном мире прожила, не в монастыре, не в сказке. И я прекрасно знаю, как относятся к тем, кто, не закончив школу - да даже и закончив - переезжает в большой город и поселяется у мужика посостоятельней. И какими словами их называют, и какие услуги они оказывают своим "покровителям" за "покровительства", - она поплотнее запахнулась в сползающее с плеч одеяло. - А у вас... я не поняла с твоей расой, но люди у вас такие же. А в глазах своих соседей ты предпочитаешь выглядеть человеком. Вот и судить меня все будут по человеческим понятиям. То есть как... - она в отчаянье закрывает лицо руками. - А ты еще и маму мою приплел...
   - Ну, давай попробуем начать с соседей, - воспользовавшись тем, что она выдохлась, пытается объяснить ситуацию Аршез. - Ты поняла совершенно верно, в глазах всех жителей этого дома я - человек. Артем. Самый обычный молодой парень, разгильдяй в крикливых нарядах и с неустроенной семейной жизнью. Та же Люся уже лет пять советует мне жениться и остепениться. Впрочем, она крайне редко бывает столь навязчива с этими советами, как сегодня. Видимо, количество наших покупок оказалось для нее критическим, - чуть качает головой. И чего он так взъелся на нее там, у подъезда? Надо будет зайти, извиниться. - Впрочем, быть для них человеком - это даже не моя личная прихоть, это часть нашей политики, - возвращается он к объяснениям. - Как я уже говорил, мы - Великие. Древние, почитаемые как цари или боги. А ни царь и ни бог просто не могут быть соседями рядовых людей по лестничной площадке. Они прилетают из-за Бездны, дабы взглянуть мудрым взглядом, дать добрый отеческий совет, и тут же улететь обратно - в свою прекрасную волшебную страну.
   Чуть улыбнулась. Нет, не "всем сердцем", и даже губы не дрогнули, но едва видимой рябью по ауре улыбка мелькнула.
   - А Бездна - это что?
   - Граница между Страной Людей и нашей. Гигантская трещина в земной коре, прошедшая по руслу одной из Великих рек, - поясняет он и вновь возвращается к насущному. - Но речь сейчас не о ней, Анют. Речь о твоих извращенных представлениях о жизни, которыми ты себя же и мучаешь. Какие еще услуги за покровительство, что ты выдумала? Ты мне абсолютно ничего не должна. Это я взялся тебя опекать, тебе помогать, и именно этим и собираюсь заняться. А для всех соседей на свете - ты просто моя подружка. И видят они самую обычную молодую человеческую пару, которая решила жить вместе. Как это может опозорить какую угодно семью, мать, дочь?
   - Ты не понимаешь...
   - Да, - согласился он, - не понимаю.
   - Вот сколько у тебя было... "подружек"? - вспоминая услышанное от бабки, вполне сопоставимое, впрочем, с его "гостевыми" халатиками-гелями-шампунями, интересуется она.
   - Много, Анют. Даже если б считал, давно сбился.
   - Ну да, царю и богу - оно зачем? - кривится девочка. - Ну а бастардов у твоего величества сколько?
   - Чего? - недоумевает он. - Прости, я не знаю этого слова.
   - Детей, - раздраженно выплевывает она. - Сколько детей родилось у твоих подружек после того, как ты их бросил? Интересовался когда-нибудь? А сколько не родилось в результате аборта? А сколько твоих бывших стали бесплодны, из-за того, что аборт оказался неудачным? Тоже не знаешь, или тоже считать сбился?
   - У меня нет детей, Анют, мне некого считать. Я ва... Великий, а девы, о которых идет речь - человеческие. Наши виды не совместимы генетически. Ты спрашивала вчера, какие отношения между нами возможны. Дружба возможна. Любовь возможна. Страсть возможна. Секс - возможен. Но вот родителями общего малыша нам не стать.
   Она... как-то сдулась сразу. Осела. Вроде много чего еще хотела в запале ему сказать, но... как-то вдруг это все стало неважным. Она сидела, растерянно вглядываясь в его лицо, и в очередной раз пыталась понять, что же все-таки это значит - другой, не человек. Не человек настолько, что даже биологически... генетически не совместим. Так похож на людей, что можно обмануться (чем и пользуется без зазрения совести), но в то же время настолько другой, что...
   - Но погоди, тогда выходит, что... получается, что мы с тобой - не пара... я имею в виду - даже гипотетически быть парой не можем, - смешавшись, поспешила уточнить. Еще подумает, что она претендует, в самом деле. - То есть в глазах тех, кто отдал меня тебе... нас всех - вам... это действительно просто опека... помощь в приспособлении к новому миру...
   - Да, - поспешил он поддержать такой правильный ход ее мыслей. - Документы опеки, которые мы вчера с тобой подписали, подразумевают твою определенную юридическую зависимость от меня, но оставляют тебя при этом свободной в социальном плане - ты мне не рабыня и не супруга, - он вспомнил ее вчерашний испуганный вопрос, - и ты вправе выйти замуж за любого гражданина Страны Людей по своему усмотрению. По достижении тобой восемнадцати, разумеется.
   Она чуть смутилась, но все же смогла вычленить главное:
   - А эта "определенная юридическая зависимость", она в чем выражается?
   - Ну, это как прежде ты была юридически зависима от своих родителей.
   Хмурится чуть недоуменно:
   - Я была юридически зависима от законов моей страны.
   - Не спорю. Но вот... заявление о приеме тебя в школу ты писала сама, или все-таки мама?
   - Учитывая, что поступая в школу, я и писать-то толком не умела...
   - Хорошо, сейчас умеешь. Но, чтобы полететь на этот ваш конкурс, тебе ведь требовалось разрешение родителей?
   Кивает.
   - Ну вот, а здесь для совершения тех или иных действий тебе будет требоваться мое разрешение - будь то поступление на работу или на учебу, переезд в другой город, совершение крупных финансовых сделок, вступление в брак... То есть юридически ты - несовершеннолетний человек под опекой. Ничего кроме. Мне как бы передаются функции твоих родителей. Но это ведь и означает "опекун", верно?
   Вновь кивает, обдумывая услышанное. Страха нет, он сумел найти правильные слова. Лишь сосредоточенное осмысление ситуации.
   - И до какого момента я буду под твоей опекой? До восемнадцати? Или до вступления в брак?
   Он чуть вздыхает, опасаясь ее реакции, но отвечает честно:
   - Пожизненно, Анют.
   - По... то есть... но как же?.. - еще не испуганна. Растерянна, сметена, но все еще просто стремится понять.
   - Это не так уж страшно, Анют, - он ободряюще ей улыбается. - Со временем будешь жить одна. Ну, или с мужем, как сложится. А со мной даже видеться не будешь. Просто будешь высылать мне по почте необходимые документы, я подписывать. Это формальность, Анют. Для тебя это будет просто формальность, - на него все сильнее наваливалась усталость. Все же две бессонные ночи, третий день на ногах. Повышенная активность в течение дня, конечно, позволила ему отогнать сонливость прочь. Но усталость никуда не делась. И теперь, когда он сидел неподвижно на краешке кровати, опасаясь не то, что прикасаться к своему ребенку, даже просто неловко шевельнуться, он все сильнее чувствовал, как ноет поясница и затекают плечи. А главное, язык ворочается с трудом, а еще о стольком надо сказать... - Если я сяду поглубже и обопрусь спиной о подушку, ты ведь не станешь кричать, что я опять нарушаю какие-то там границы? - решил уточнить, прежде чем шевелиться. Сил на еще одну вспышку ее паники у него, пожалуй, не хватит.
   - Садись, конечно, - ей стало неловко. Все же это его квартира, и кровать до последнего момента тоже была его. А здесь, в общем-то, и сесть больше некуда.
   Он с облегчением устроился в изголовье, вытянув ноги, откинув голову так, что затылок уперся в стенку, и подложив под поясницу мягкую подушку. Счастье все же бывает, - подумалось. Теперь бы еще не уснуть.
   - Дай мне руку, - попросил он девочку.
   - Что?
   - Устраивайся рядом и дай мне руку. Ну, ты ведь больше со мной не воюешь?
   Подняла на него темные свои глазища, вздохнула, не найдя повода отказаться, взбила подушку, аккуратно пристроила возле его, и села рядом, скопировав его позу. Разве что голову не откинула - напряжение все еще пружинило в ней, не отпускало.
   - А руку?
   Помедлила. Но дала.
   Он положил ее маленькую ладошку на свою, легко скользнул пальцем по линиям, про которые кто-то придумал, будто они скрывают судьбу. Затем поднес ее ладонь к лицу, мечтательно вдохнул, ощущая, как бежит ее теплая кровь под прозрачной кожицей, какие невыносимо тонкие там сосуды...
   - Ар! - дернулась она, когда его губы обожгли, прижавшись к самой середине ладони.
   Он со вздохом открыл глаза. Ну что за ребенок!
   - А это штраф, - заявил он ей с нарочитой наглостью. - Мы с тобой вчера о чем договаривались? Что ты позволяешь мне тебя касаться.
   - Так касаться, а не...
   - А ты давала? То ты возмущаешься, то пугаешься, то обижаешься... Я тебя когда за руку последний раз держал? Час назад? Вот теперь терпи, если хочешь, чтоб я продолжил объяснять серьезные вещи.
   - Что толку от твоих объяснений? - она решительно дернула руку, вырываясь из его пальцев. - Ты говоришь одно - и тут же другое, обещаешь не приставать - и тут же пристаешь!..
   Он вздыхает.
   - Я устал, Ань. Если б ты только знала, как я устал за последние дни! Столько всего свалилось сразу... А тебе жалко такую малость!..
   Нет, не ведется. Лишь поджимает недовольно губы.
   - Ну хорошо. Тогда погладь. Сама.
   - Что? - она в ответ едва ли не отодвинуться от него пытается.
   - Просто погладь. Как ребенка, как кошку: по голове, по волосам... А я отвернусь, - добавляет он, видя, что она не готова решиться даже на это, - и даже руки уберу под подушку, - и, не дожидаясь ее решения, действительно отворачивается, взбивает подушку и опускается на нее щекой, вытянувшись, наконец, на кровати в полный рост и, как и обещал, пряча руки. - Пожалуйста, Анют. Просто капельку твоего тепла. Для меня действительно сложно совсем без прикосновений.
   Ее рука чуть дрожала, когда она все же коснулась его волос. Нерешительно, кончиками пальцев. Если бы он даже вздохнул в этот момент слишком громко, она бы, наверно, отпрянула. Но он был неподвижен, а его волосы, оказавшиеся такими мягкими на ощупь, манили... Она провела по ним решительнее, всей ладонью, потом еще раз, еще... Поняла, что заколка, жестко стягивающая и прижимающая волосы к голове, ей только мешает, и отстегнула ее, позволив его длинным прядям свободно рассыпаться. Зарылась пальцами в его волосы, проведя ими, словно расческой, по всей длине. И поразилась, насколько легко скользят в его волосах ее пальцы, не встречая ни одного препятствия в виде спутанных прядей.
   Кстати, о прядях. Ее пальцы заскользили по его виску, перебирая волосы у основания. Хотелось взглянуть, как он крепит свою малиновую прядь, на чем она держится... и сможет ли она отцепить... И уже отцепив, опомнилась. Ее же просили только погладить. Не перешла ли она границы дозволенного? Но Аршез лежал неподвижно, никак не реагируя на ее самоуправство. Она склонилась над ним, пытаясь понять его отношение по выражению лица.
   Он спал. Его лицо было расслабленно и безмятежно. И ему явно было уже совершенно безразлично наличие или отсутствие в его волосах искусственных прядей, заколок, да даже и Аниных рук. А впрочем, рассудила девочка, без всего этого, наверное, даже и лучше.
   Она тихонько выбралась из кровати, накрыла спящего Аршеза половинкой одеяла и вышла в гостиную. Надо было разобрать покупки, не здорово, что они их посреди комнаты бросили.

***

   Напокупали они просто горы, и разбирала все Аня долго. Старательно, тщательно... Он не проснулся. Она приготовила себе ужин, поела, помыла посуду. Он спал. Зашла на свою будущую кухню, полюбовалась результатами ремонта. Потолок побелили, пол выровняли, лишнюю сантехнику сняли, стены очистили от краски и от этих ужасных цепей. Кухня, конечно, получится небольшая, но... Аня мысленно представила, как все здесь расставит, постелет скатерть на стол, повесит занавески на окошко. Ее кухня. В самом деле ее, полностью. Ну, еще, конечно, Аршеза, но ему же не нужна, а она, выходит, самая настоящая хозяйка... Ага, это если "дорогой Артемка" не возьмется за нее еду готовить. А то с него ж станется! Или меню ей составлять, пересчитывая граммы в килоджоули...
   Аня чуть усмехнулась, покачала головой. Все равно не могла на него долго сердится, он был такой... такой...
   Тишину разорвал звонок. Она не сразу сообразила, что это не телефон. Метнулась было к входной двери... Нет, это не оттуда. С крыши. Кто-то прилетел.
   - Аршез! - открыв дверь в свою комнату, позвала она. Он даже не шевельнулся.
   Звонок повторился. "А ведь это, наверно, его еда", - подумала девочка. Ну да, по времени, вроде, подходит. Она решительно направилась на крышу. Надо забрать, курьер долго ждать не будет. А Ар потом проснется и поест. Открыла дверь в коридорчик при его спальне, покосилась на закрытую дверь, начала подниматься по лестнице.
   - Стой! - окрик прозвучал настолько неожиданно, резко и властно, что она оступилась. И упала. Почти, он успел подхватить.
   - Ты куда собралась, я могу узнать? - так и не выспавшийся толком, разбуженный слишком резко, да еще и изрядно напуганный ее едва не совершенной глупостью, он все равно прижимал ее к себе очень нежно. Но вот убрать из голоса недовольные начальственные нотки не получалось.
   - Там... звонили... - она настолько ошарашена его внезапным появлением, его столь явно, почти грубо высказанным недовольством, что даже не вырывается. - Твоя еда... наверно. Я забрать хотела...
   Он решительно сажает ее с кресло в гостиной.
   - Аня, раз и навсегда: дверь, ведущую на крышу, ты не открываешь. Никогда! Если я есть, я открою сам. Если меня нет дома - тем более открывать ее незачем. Твои гости оттуда не появятся. Со своими я разберусь сам.
   - Да как хочешь, - становится обидно. Ему же помочь хотела.
   - Не сердись. Это действительно очень серьезно, - он целует ее в щеку и выпрямляется. - Скоро вернусь.
   Возвращается он не слишком уж скоро, но она все так же сидит в кресле, уставившись застывшим взглядом в противоположную стену. Обиделась. Ну вот, опять. Он садится на пол, возле ее ног, утыкается лбом в ее колени. Она не реагирует.
   - Не пускаю тебя в свою жизнь, да? - вздыхает, не поднимая глаз. И не дожидается ответа. - Вот такой я нехороший, - бессильно вздыхает снова.
   - Это было... грубо, - наконец отмирает девочка. - Я ничем не заслужила!
   - Прости.
   Она снова молчит.
   - Ну а хочешь... - он поднимает голову, озаренный пришедшей идеей, - хочешь, я покажу тебе свой мир, свой дом - там, за Бездной? Вообще-то это строжайше запрещено, но мы ведь никому не скажем, правда?
   - Как покажешь? - заинтересовалась.
   Он встает и протягивает ей руку с заговорщицкой улыбкой:
   - Идем.
   Свою ладонь она ему в ответ протягивает и позволяет отвести себя... В его спальню??
   - Не бойся, - ободряюще улыбается он, когда она замирает на пороге, - идем.
   "А мы никому не скажем", - повторяет она про себя. Ну, в самом деле, он у нее в спальне был, и ничего. Да и вообще, вся квартира его, и ночь она в ней уже провела... Правда, незаметно подкралась следующая... Глупости. Она решительно делает шаг в его комнату. И вовсе здесь нет ничего необычного. Кровать не намного меньше ее. Шкаф чуть посолидней. Есть комод, на нем - безделушки всякие. А так - чисто и опрятно, как, впрочем, у него везде.
   - Забирайся, - кивает он меж тем на кровать. - На середину, с ногами. Будет как кино, только еще интересней.
   Аня немного нерешительно смотрит на его ложе. Застеленное, кстати. Покрывало приятного бежевого оттенка выглядит достаточно нейтрально, можно представить, что это просто диван. Ну а что, сесть здесь больше все равно некуда. Она забирается, усаживаясь по-турецки посередине кровати. Покрывало оказывается удивительно мягким, она даже проводит по нему руками.
   - И куда смотреть?
   - Одну минуту, мне надо настроить, - Аршез берет с комода подставку с сиреневым каменным шаром сантиметров десяти в диаметре, кладет перед Аней на кровать. - Держи, сейчас будем колдовать.
   - Почему колдовать? - недоумевает она, разглядывая шарик. - А это вообще что?
   - А это, Анют, телефон. Только по технологии моего народа, - он тоже забирается на кровать и осторожно садится у нее за спиной. Озадаченная его словами она практически не реагирует. Разве что спину чуть выпрямляет.
   - Правда? - девочка крутит шар в руках. Действительно камень - холодный, тяжелый, цельный. Ни проводов... ничего.
   - Правда, - он забирает у нее ретранслятор. - В отличие от человеческих аналогов, он передает не только звук, но и изображение. Поэтому, как только на наш вызов ответят, вместо части этой комнаты мы увидим совсем другие интерьеры. Так что не пугайся, ладно? Это только иллюзия.
   - Думаешь, у нас видео не изобрели? - слова ее не впечатлили. - А кому мы будем звонить?
   - Я ведь обещал тебе свой дом, верно? Тот, в котором я вырос? Значит, маме. Заодно вас и познакомлю.
   - Ой! - Аня напрягается. - А что она... я...
   - Мама не говорит по-человечески. Так что просто смотри. Если что-то заинтересует - спрашивай. Я все равно все переведу правильно - чтобы никто ничего ненужного не подумал. Договорились?
   Она кивает. Он вновь кладет шар на подставку, держит над ним руку, сосредотачиваясь, находя среди сотен контактов самый дорогой, самый родной, самый близкий. И видит мамино лицо.
   Аня вздрагивает. Потому что часть комнаты, да даже часть кровати перед ними, исчезает, обрываясь в пустоту. А дальше - тоже с какого-то немыслимого обрыва - начинается совсем другая комната, с другой мебелью. Небольшая, с деревянными стенами и арочным проемом вместо двери, украшенным необычным резным орнаментом. Еще более сложный и причудливый орнамент прорезал спинку широкого дивана, на котором сидела коротко стриженая девушка, судя по одежде - только что вернувшаяся с пляжа.
   И это было совсем не как в кино. Не было экрана. Не было границы. Скорее, все походило на фантастическое совмещение пространства, словно два далеких фрагмента карты вдруг взяли и состыковали.
   - Дэйдэ, - в голосе Аршеза явственно слышалась улыбка.
   - Дэйдэ, - девушка тепло улыбнулась в ответ.
   Быть Аршезу мамой она никак не могла, выглядела ничуть не старше. Однако их сходство было несомненным. Должно быть, сестра.
   - Что ты творишь? - шептала между тем женщина, глядя на сына в обществе человеческой девы. - А если узнает кто? Да ты ж работу потеряешь без права восстановления!
   - Имею право, - с улыбкой качал головой ее взрослый мальчик. - Она моя. Навсегда. Совсем. И она не гражданка Страны Людей. А я подписывал обязательства не разглашать наши технологии гражданам.
   - То есть? - недоуменно хмурится женщина. - Погоди, так это правда? Слухи не лгут, тебе действительно подарили? Из чужих? Сам Владыка, лично?
   - Мама, где я и где Владыка? - чуть улыбается он ее доверчивости. - Кто-то из его подчиненных внес меня в списки в связи с юбилеем, а он подписал не глядя, вот и все "лично". А девочку мне потом курьером доставили. И тоже не "лично". Набили целую машину, да и развозили, - не смог скрыть неприязни.
   - Но это же не важно, Арик, все равно, такой почет, - она неправильно понимает его негатив.
   - Видела б ты того урода, что их развозил, - про почет он даже не услышал. - А они маленькие, перепуганные, дрожащие...
   - Да, некрупная, - мама пытается оценить подарок. - А ты уверен, что она взрослая?
   Он лишь качает головой, вздыхая:
   - Не было там взрослых, мама.
   Аня давно перестала вслушиваться. Вначале она попыталась сообразить, на что может быть похож их язык, но... в голову ничего не пришло. Да и много ли она языков не то что знает, слышала? Аршез явно рассказывал о ней, недаром его руки то скользили по ее плечам, то приобнимали ее за талию. Аня не возражала. Ничего лишнего он себе не позволял. Да и объяснял же он, у них так принято. А эти руки словно заявляли на нее свои права, а Ане почему-то очень хотелось, чтоб его сестренка видела: да, она с ним, они вместе. Вместе... Почему же тогда, когда старушки у подъезда стали намекать на их близость, ей так нехорошо стало?
   "О, господи, я его что, к сестре ревную?" Аня отодвинулась. Но, чтобы отстраниться не так явно, не обижая Аршеза, она осторожно подползла на коленях к самому краю - туда, где их комната исчезала, уступив место чужой, и медленно коснулась рукой границы. Того места, где должна была проходить граница между двумя реальностями. Но ничего не было. Рука прошла сквозь воздух, не встретив преграды. И просто перестала быть видимой.
   - Иллюзия, Ань, - повторил Аршез, глядя на ее действия, - только иллюзия.
   - А это ничего, что я трогаю? - запоздало задумалась она. - Это не вредно?
   - Нет, можешь пройти насквозь, если интересно. Там снова будет видна моя спальня.
   - Любопытная, - с улыбкой прокомментировала женщина телодвижения Аровой человечки. - Что ты намерен с ней делать?
   - Ничего. Жить. Выращивать. Может, со временем удастся... - он замолчал, закусив губу, не уверенный, что стоит делиться.
   - Удастся что, Арик? - мать мгновенно почувствовала, что задумал он нечто не слишком хорошее.
   Он вздыхает. Но выговориться хочется. Хоть кому-то.
   - Они не дали им гражданских прав, мама! Не дали, понимаешь? Знаешь, какие документы я на нее получил? Как на домашнюю скотину! Которую по эту сторону держать, конечно, можно, но в клетке, в подвале, чтоб не видел никто.
   - Сынок, но... - женщина задумалась. О людях она знала мало. Ни у нее, ни у ее близких знакомых подобной собственности никогда не было. - С ней же, наверное, гулять нужно. Свежий воздух. В подвале она у тебя зачахнет совсем. Может, лучше к нам ее отвезти? Ты можешь быть уверен, ее и пальцем без тебя никто не тронет, я прослежу. А ты будешь прилетать, навещать.
   - Ох, мама... - тянет он. - Свежий воздух-то как раз не проблема. Свежий воздух я ей и здесь обеспечу. Еще нужна жизнь в коллективе, возможность личностного роста, принадлежность к определенным социальным институтам... В ее возрасте она в школу должна ходить. И ближайшая школа тут в соседнем дворе. А я не могу Анюту туда отправить. Ее нет, нет такого человека, не существует. У нее нет паспорта, ее нет в списках живущих. Она - моя собственность, о которой люди вообще не должны знать... Она не может самостоятельно перемещаться по стране - даже в пределах улицы. Она не может самостоятельно жить - только в моем доме, под моим присмотром. Она не может выйти замуж, если только я не оформлю себе в собственность ее мужа, не может пойти работать - ничего, понимаешь, из того, что для нее всю жизнь было естественным, к чему ее готовили. А ты говоришь, воздух...
   - И? - ждет продолжения мать.
   - Что "и", мама?
   - Задумал ты что? Я ж вижу, вечно тебе жучков-паучков спасать было надо. Только это не жучок, Арик, десять раз подумай. Мы квоту, чтоб тебя на куратора определить, с таким трудом получили. У тебя приличная зарплата, приличное питание, на твое место очередь стоит, ждет, когда ты оступишься. Хоть что-то там им нарушишь - и все, пиши пропало. Мы долги отцовские тогда из каких средств выплачивать будем?
   - Ну, зачем нарушать? - чуть усмехается он. - Я законы изучил хорошо. Тут одно главное правило: не светиться. Меня, знаешь ли, тоже в некоторых местах видеть не должны. Но это вовсе не значит, что я не могу там бывать. Просто видеть вместо меня будут обычного человека. Так и с Анютой: до тех пор, пока в ней будут видеть обычного человека, я ничего не нарушаю. А дальше... - чуть помолчал, раздумывая, стоит ли делиться. Но если уж не маме, то кому? - Нам главное - пару месяцев продержаться, чтоб тише воды, ниже травы. А потом о ней забудут. И о ней, и обо всей этой истории с проникновением. И обо мне, соответственно, забудут. Я на хорошем счету, нарушений за мной не числится, так чего следить?.. Ну а я съезжу куда-нибудь в дальнюю деревню, выпишу там Анюте свидетельство о рождении, потом оформлю тихонько паспорт...
   - Ар! Ну вот это уже точно нарушение, и серьезное, - не одобряет мама.
   - А вот и нет! - он смотрит упрямо и решительно. - Они сами оставили мне лазейку. Заставили нас с девочкой подписать контракт! Понимаешь? Они выдали мне дарственную на домашнее животное и при этом - заставили подписать контракт!
   Она не понимала этих тонкостей.
   - С животным невозможно подписать контракт, оно ж по определению неразумно! Оно не обладает никакими правами, и потому просто не может отказаться от них в мою пользу. А если она передает мне права - и об этом есть официальная бумага - значит, права у нее были. А права есть только у граждан Страны Людей. Выходит, делая ей документ о гражданстве, я только исправляю досадную оплошность. И моя девочка сможет ходить в школу! А там и уехать от меня, когда истечет ее срок.
   - Ар, в управлении не дураки сидят, - пытается предостеречь его мать.
   - Да знаю, мама, знаю. Но я ж говорю, тут главное - не светиться. Подправлю ей речь, подучу истории, правилам местным... Понимаешь, пока она не будет привлекать внимания, никому не будет до нее дела. Главное, чтоб круги по воде не пошли. И будет у меня не зверушка, а самая настоящая Избранница.
   - Арик, так ты что, все эти махинации только ради того, чтоб иметь Избранницу, задумал? - не понимает его мама. - Так мне казалось, ты и так имеешь право, на законных основаниях. Раз в несколько лет, конечно, но ты ж, вроде, ни разу не заводил?
   - Не заводил, - соглашается сын. - Но раз уж завелась... Я, кстати, обещал показать Анюте дом. Поможешь?
   Это было почти как путешествие. Изображение настолько точно воспроизводило реальность, что Ане казалось, будто она просто переезжает из комнаты в комнату на самоходной кровати. А дом его был небольшим, как и ее. Деревянный, одноэтажный. Можно было бы сказать - совсем простой, если бы не резьба. Деревянной резьбой здесь было украшено все - арки дверных проемов, переплеты окон, мебель. На комодах и полочках то тут, то там стояла деревянная скульптура: и небольшие фигурки животных, и достаточно сложные абстрактные композиции. Особенно много подобных вещей стояло в комнате, которую Аршез назвал своей.
   - А все эти фигурки, - их что, ты резал? - предположила Аня.
   - Я. Нравятся?
   - Да, очень. А почему здесь ни одной нет?
   - Да здесь... - он несколько недоуменно пожал плечами. И в самом деле... - Наверное, так и не осознал эту квартиру своей, все как к казенному временному жилью отношусь. Да и живу я здесь недолго, и дел вечно много: не здесь - так дома, все скачу между двумя странами... Но, если хочешь, могу для тебя что-нибудь вырезать.
   - Правда? Конечно, хочу, - она радуется, как ребенок. Ребенок и есть, поправляет себя он. А у него опять все мысли - как бы опрокинуть ее на эту кровать и до утра уже не выпускать.
   - Тогда договорились. А пока давай отпустим маму отдыхать и сами будем ложиться.
   - Да, конечно. Спасибо, - поблагодарила Аня девушку по ту сторону реальности. И только тут сообразила: - Маму???
   - Ну да, я же, вроде, сказал, что маме звоню, - попрощавшись, Аршез отключил изображение.
   - Но... она же молодая совсем... я думала, это твоя сестра, мамы дома нет.
   - Молодость, Анют... вернее, очень юная внешность моей расе свойственна. Недаром ты и меня сочла моложе, - попытался он осторожно ей объяснить.
   - Вы что, нашли лекарство от старости? - пораженно всматривается она в его лицо. И в самом деле, такие нежные черты... даже мимических морщинок нет.
   - Можно сказать и так. Вот только на людей оно не действует.
   - Да? Жаль... - особого сожаления не испытала. Старость, она была еще так далеко. Кто его знает, что до тех пор изобрести успеют. - Погоди, так тогда там, на базе... Это поэтому там все до единого молодые были, даже начальство? То есть на самом деле они какого угодно возраста могут оказаться?
   - Несовершеннолетних там нет. А так... Предполагай, что чем выше должность, тем старше, практически не ошибешься.
   - Но у тебя ведь не высокая? - опасливо уточнила она.
   - Нет, - он улыбается. - У меня не высокая.
   Аня кивает. И вспоминает начальника несуществующей миграционной службы. Как он сидел на столе, покачивая ножкой, шутил... Врал... Даже интересно, а сколько может быть лет Ринату? А впрочем, что ей до него? Ему она не глянулась... Ну и... к лучшему. Кто его знает, что этот высокопоставленный лжец с теми ребятами сделал? А у нее есть теперь Аршез... А у Аршеза есть мама, с которой он может хоть по сто раз в день беседовать по видеотелефону. А он большой уже, ему уже не так уж сильно надо, а ей... а у нее...
   - Аня, ты чего? - недоумевает Аршез, глядя как стремительно падает настроение у его девочки.
   - Мама, - со всхлипом произносит она. - У меня тоже есть мама. И я тоже хочу... вот так, перед сном... А она там хоронит меня сейчас. С ума от горя сходит. И только от скорби еще лет на двадцать постареет, - она не хотела, но слезы сами уже бегут. - А вам что, - горько всхлипывает она снова, - вы вон молодые, красивые, с видеофонами... Зачем вы закрыли границу? Почему вы нас не выпускаете? Что мы вам сделали, что?!
   - Аня... Анюта, пожалуйста, я не руковожу страной, я не определяю ее политику. Для меня Граница так же непроходима, как и для тебя. И если я туда полечу, я застряну в ней так же как ваш... летающий транспорт. И получу очень серьезные взыскания. Я не смогу вернуть тебя домой, при всем желании не смогу. Но я могу обустроить твою жизнь здесь. С твоей помощью, конечно, один я не справлюсь. А слезы здесь не помогут, надо брать себя в руки и строить свою новую жизнь. Учить местные правила, перенимать местные обычаи...
   - Погоди, но ты говорил, - она его не слушает, захваченная новой мыслью. - Ты говорил, что есть те, кто границу регулярно пересекают - разведчики, шпионы...
   - Я не служу в разведке.
   - Да, но... возможно, у тебя есть... ну, хоть какой-то знакомый там. Он передал бы письмо... ну, даже не письмо, записку. Что я жива, что у меня все в порядке... Ты же не позволяешь своей маме волноваться. Так почему моя должна поседеть от горя?
   - Анют, - он качает головой.
   - Пожалуйста, Ар... Ну пожалуйста... И я не скажу ничего, что у вас секрет. Ну, хочешь, ты мне даже сам продиктуешь... А я буду во всем тебя слушаться. Все делать, как ты скажешь. Буду учиться. Мне бы только маме... два слова, чтобы она не убивалась. И мне станет легче жить, легче принять... Ну пожалуйста, ведь есть же кто-то, кто мог бы...
   Но он все качает головой, даже мысли не допуская. Ему надо спасти свою девочку. Спасти, а не подставить. А горюющая мама все же меньшее зло. Лучше уж пусть она горюет, когда с Анютой все хорошо, чем не горюет, а от дочери уже и...
   - Давай спать, малыш. Нам завтра надо будет ремонт заканчивать, мастеров я выгнал...
   - Выгнал? - удивляется девочка. - Зачем?
   - Уже не помню. Умеешь клеить обои?
   - Научусь.
   - Вот и хорошо.
   Хорошо не было. Он отправил ее спать, а ее опять настигли кошмары. И она плакала во сне, захлебываясь от подступающего ужаса, звала маму, и все повторяла отчаянно и безнадежно: "пожалуйста... ну пожалуйста!.."
   На этот раз он хотя бы ее добудился. Она распахнула свои полные боли глаза, увидела его, склонившегося над ней. И бросилась ему на шею:
   - Не оставляй меня, Ар! Пожалуйста, не уходи, не оставляй меня одну! Я боюсь! Они приходят, и... Мне страшно!
   - Я с тобой, - он осторожно уложил девочку обратно на подушку.
   - Не уходи! - она отчаянно вцепилась ему в руку.
   - Даже и не собирался, - заверил он, - двигайся.
   До последнего ожидал, что она возмутится, когда он откинул ее одеяло и устроился рядом. Но ее кошмары были куда сильнее надуманных мифов о приличиях. Она сама прижалась к нему - заплаканная, дрожащая. Он обнял, поцеловал мокрый от слез висок.
   - Спи, маленькая. Все хорошо, я никуда не уйду.
   И она спокойно уснула, уверенная, что уж с ним-то она точно в безопасности. А вот он... в этом уверен не был. Его рука все скользила по ее спине, и с каждым скольжением в этом жесте оставалось все меньше дружеского и успокаивающего. Он возбуждался. Зубы ныли, дыхание учащалось. В какой-то миг он осознал, что гладит уже не спину, а ягодицы, причем обнаженные, одну ее ногу он закинул на себя, а ночнушку задрал практически до подмышек.
   А она спит. Она просто спит, ребенок, ему поверивший. Защитничек. Защитит он ее, как же! Сейчас в момент вместо одних кошмаров ей другие организует. И даже гадать не надо, какие страшнее окажутся!.. Она же маленькая. Маленькая...
   Ругаясь последними словами, чтоб хоть немного прийти в себя и сосредоточиться, он аккуратно уложил ее на спину, поправил рубашку, укрыл одеялом. И сбежал, плотно претворив дверь ее спальни.
   Поднялся на крышу, чувствуя, что в квартире он задыхается. Надеясь, что свежий ветер его успокоит. Выдует ее запах из его легких. Запах, которым в его квартире было пропитано уже все. Но главная проблема даже не в этом. Он вдруг осознал, что в принципе не умеет сдерживаться. Просто не знает, как жить с этим чувством: "хочется, но нельзя". Правило всегда было: "если хочется - то можно и нужно", и те, кого он желал, всегда горели страстью в ответ. А детей - Светоч прежде миловал как-то - на пути его раньше не попадалось. Да и... нет, никогда он не мечтал о подобном, несовершеннолетние девы в эротических снах к нему не приходили. А с совершеннолетними он все свои сны с успехом реализовывал. И что ему делать теперь? Как ему жить с этим жгучим чувством нереализованного желания? Как люди с их миллиардом сексуальных запретов вообще живут? Когда после женитьбы можно вообще всего одну женщину. Как они не сходят при этом с ума?
   Он стоял на низеньком парапете, ограждавшем крышу, и смотрел на окна соседних домов. Тянулся к ним не только зрением, но и всеми прочими органами чувств. Пытался услышать, ощутить, осознать эмоции, что спрятаны за оконными стеклами. Искал ту, чьи муки нереализованных желаний сродни его. Ту, кому он отдаст все то, что его ребенку пока не требуется. А найдя - сорвался в полет. Без контракта, да. Но он будет аккуратен, и ничем не навредит ее здоровью. А к утру она и вовсе будет считать все случившееся ночью всего лишь красивым сном, он позаботится.
   До утра не остался, конечно. Но домой вернулся чуть более спокойным и чуть более удовлетворенным. Чуть более, всего лишь. Не тот запах. Не то тело. Не то. Все не то. Не насыщает. Не удовлетворяет. Не успокаивает.
   А в доме горел свет. Везде, даже в его спальне, даже в туалете. Аню он нашел в кресле. Забившуюся туда с ногами, сжавшуюся в дрожащий комочек, в слезах.
   - Что случилось, ребенок? - перепугался он.
   - Страшно. Я тебя искала, а тебя нет. Обещал, что не уйдешь, а сам? Я думала, ты к себе спать ушел, а тебя вообще нет, я одна...
   - Анечка... - он поднял ее на руки, сам сел в хранящее ее флюиды кресло, устраивая девочку на коленях. - Ты так хорошо и крепко спала. Я думал, ты уже до утра не проснешься.
   Она лишь судорожно вздыхает, вцепляясь в него сильнее и пряча лицо у него на груди.
   - Так страшно?
   Кивает.
   - И что страшно, Ань? Что именно снится?
   - Не знаю... Так всё... так... - слов она не находит. Лишь прижимается еще сильнее.
   А он... ничего не может с собой поделать. Вдыхает ее запах - глубоко, стремясь снова наполнить им свои легкие без остатка. Затмить им тот, чужой. Он раньше и не думал, что бывает настолько чужой запах. Обнимает ее - чуть крепче, чем требуется для того, чтобы просто согреть и утешить. Пьянеет от нее вместо того, чтоб сочувствовать и успокаивать. Но зачем она так обнимает? Зачем так тянется к нему, не только телом, всей душой, распахнутой сейчас настежь?
   - Анечка, - отчаянно шепчет он, думая не столько о ее страхах, сколько об эмоциях, что его сейчас обуревают. - Что же нам с тобой делать?
   - Это все из-за мамы, - жалобно шепчет в ответ она, и Аршез не сразу понимает, чью маму она сейчас вспомнила - его, свою. - Ты не представляешь, какие слухи ходят у нас о землях за Темными горами. Один другого ужаснее. И что сейчас думает моя мама? Перебирает ужасы, которые я здесь переживаю. Перебирает смерти, которыми я здесь погибла... А я здесь... в тепле, в уюте. Ты меня холишь, лелеешь, на руках носишь, словно я принцесса какая...
   - Фантазерка... Я просто стараюсь быть гостеприимным. Разве хорошего отношения заслуживают только принцессы?
   - Не в этом дело. Мама...
   - Мама... - он пытается сосредоточиться на ее словах. - То есть ты полагаешь, что твои кошмары наведенные? Что это мама транслирует тебе свои страхи? Но... разве между вами такая сильная связь?.. У представителей моего народа это бывает, я говорил, мы эмпаты, и если связь сильна, то даже на расстоянии можем почувствовать всплески эмоций своего близкого. Но для людей... Я всегда считал, что для вас подобное невозможно, люди более поверхностны в своих ощущениях, слабее развиты органы чувств...
   - По-моему это вы поверхностны в своих суждениях о людях, - недовольно кривится девочка. - А как же интуиция, предчувствия, вещие сны? Истории о том, как люди за тысячи километров чувствовали, что с их близкими случилась беда... А сейчас с мамой беда, понимаешь? Не со мной, с ней. У нее дочь пропала.
   - Мы не можем помочь твоей маме, Анечка. Если все действительно так, как ты говоришь, надо думать, как отгородиться от чужих эмоций, чтобы...
   - Давай напишем письмо, Аршез, пожалуйста! - ей не нравится, куда он пытается свернуть беседу.
   - Да пиши, Анют, хоть десять. Хоть в день по сотне, я же не запрещаю. Может, даже полезно будет, выговоришься, пропишешь все свои страхи... Но отправить их я все равно не смогу. Никак.
   - Ар... Но ведь должен быть способ. Я же прошу так мало. Два слова всего, что я жива... Я же не прошусь домой, не требую невозможного...
   - Ну а что ты сейчас, по-твоему, требуешь? - вздыхает он.
   - Ты же видишь, я спать не могу, сама мучаюсь, тебя мучаю...
   - А может, дело не в маме? Вернее, не в ее страхах? А в твоем чувстве вины? Ты чувствуешь себя виноватой за то, что тебе хорошо, в то время как мама считает, что тебе плохо. Вот и пытаешься подсознательно сделать себя плохо, воскрешая в памяти все кошмары, которые ты пережила и передумала во время пересечения Границы.
   - Нет... Я не знаю... Даже если так, если я буду знать, что мама за меня не переживает...
   - Мне надо подумать, Анют. Почитать, посоветоваться... А пока идем спать. Я больше не уйду, я обещаю.
   Не ушел. Сторожил ее сон и отгонял ее страхи. Свои навязчивые фантазии о ее теле даже не отгонял. Просто из последних сил не давал им реализовываться. В эту ночь удалось.
  

День третий.

   Утром все же позвонил Ксандаридору, одному из друзей своего детства. Тому самому, что рассказывал ему когда-то о людях. Куда больше, чем принято рассказывать об этих существах в его среде. Ксандар и не был из их среды. Столичный мальчик, чьи родители вращались в самых высоких сферах, он был занесен в их забытый светочем городишко капризным ветром каких-то придворных интриг и провел там пару десятков лет. Отец Ксандара служил во внешней разведке еще в те дни, когда мир не разделяла Граница, и потому о странах и народах, нравах и обычаях настоящих людей даже его сын знал куда больше, чем пишут в любом учебнике. Именно Ксандар, поселившийся тогда волею судьбы в их доме, навсегда отвратил Арика от дикой охоты, бешено популярной среди подростков их городка, и поведал о том, что для того, чтобы познать людей, существует совсем другой способ. Он вернулся в столицу, мелькнув яркой звездой на небосклоне провинциальной жизни и оставив Ару мечту, к воплощению которой тот шел много лет. И вот пришел. И теперь у него есть даже своя собственная "настоящая" девочка. Но по-прежнему не хватает знаний.
   Ксандар его помнил, хотя прошло уже, наверно, лет двести с тех пор, как они общались. И если и удивился, что безродный мальчишка сумел стать куратором в Стране Людей, то удивился приятно. Сам он пошел по стопам отца, избрав делом жизни службу во внешней разведке и, собственно, только чудом оказался сейчас дома.
   - Удивительно, что ты меня застал. Я и прилетел-то всего на пару дней, и этой ночью опять улетаю.
   - Юг, восток, запад?
   - Запад.
   - Тогда... возможно, ты смог бы вылететь на час раньше и пролететь через Чернометск? Мне безумно нужен совет, и кроме тебя просто не к кому обратиться.
   - Да? Жаль. Я-то решил, что ты вспомнил обо мне ради меня...
   - Порой бывает так сложно найти повод и кажется так глупо звонить без повода. Пока соберешься - столетия как не бывало. И мне вот совсем не жаль, что повод все же нашелся. Так ты залетишь?
   - Диктуй адрес.
   Анюту обнадеживать не стал. Напротив, загрузил работой с утра пораньше. И они стелили линолеум, клеили обои, прибивали и красили плинтуса. Вместе. Рядом. Порой слишком вместе и слишком рядом. И он пользовался ситуацией по максимуму и даже не скрывал этого.
   - А стремянка у тебя есть? - поинтересовалась девочка еще в самом начале совместной работы.
   - Нет, Анют, без стремянки.
   - Но...
   - Мы везде достанем, я обещаю.
   Достали, конечно. Потому что, велев ей держать подготовленный кусок обоев, он обхватил ее за талию и взвился под самый потолок.
   - А!..
   - Наклеивай, Анют. Желательно ровно.
   - Но... - она не испугалась, растерялась скорее, и все оглядывалась, не в силах поверить.
   - Клей высохнет, не отвлекайся.
   Она все же приложила обои к стене, разгладила чуть дрожащими руками. Он потихоньку опустился, давая ей возможность прижать и разгладить все полотно до самого пола.
   - И что это было? - она пораженно смотрела на него снизу вверх, сидя на коленках и не в силах осознать происшедшее. - Ты как?.. Ты что, умеешь летать?
   - Умею, Анют, - он тоже присел перед ней на корточки, взял в руки ее ладошки. - Но ведь это же не страшно, удобно просто. Можно экономить на стремянках.
   - Это технологии какие-то, да? Реактивный ранец или что там... Ты меня разыгрываешь просто?
   - Нет, малыш. Врожденная способность. Я же говорил, я не человек. И возможности мои чуть отличаются.
   - Чуть... Ничего себе, чуть!.. Умение летать, это... А ты с земли и до наших окон взлететь сможешь?
   - Смогу.
   - А спрыгнуть вниз и не разбиться?
   - И вниз, и вверх, и вбок, и даже с тобой на руках, если не побоишься, - он поднес ее ладошки к губам и поцеловал. Она не отдернула. Может, привыкла уже, а может - слишком уж поражена была его возможностями. - Но с экспериментами давай потом, а пока будем мои способности в быту использовать. Для поклейки обоев на отдельно взятой кухне. Идет?
   Она нетвердо кивнула. Привыкнуть к тому, что Аршез человеком не был, оказалось сложно. Она все время забывала об этом, слишком уж теплым было его отношение, слишком уж близким он сумел стать для нее за эти неполных два дня. Но каждый раз эта его инаковость прорывалась - намеренно ли, как сейчас, или случайно, как вчера, когда он просто не мог понять, в чем она видит проблему. И приходилось вновь объяснять себе, что он, все же, другой. Не человек. Но ведь это не страшно. Он все равно Аршез. Ее Аршез. Добрый, заботливый. Самый лучший. Ну, еще и летать умеет... Ну и... А некоторые двадцать иностранных языков знают. А канатоходцы вообще по проволоке ходят. Просто способность. Пусть.
   - Ты самая лучшая, - шепнул он ей в самое ухо, почувствовав, что эту особенность его расы она приняла. И чуть коснулся губами щеки. - Давай продолжать.
   И они продолжали. До самого вечера. С перерывом на обед, конечно, уж покормить своего ребенка он не забыл. Отвел в ближайшее кафе, заявив, что она и без того устала, чтоб еще и заниматься готовкой. Да и негде пока у них. И свежим воздухом подышать не повредит.
   Зато к вечеру у них была кухня. И пусть пока там стоял только холодильник, всю заказанную мебель должны были доставить лишь завтра, но с ремонтом они закончили.
   - Завтра отдыхаем и развлекаемся, - пообещал Аршез. - Правда, с утра мне надо будет заехать на работу. Но после обеда обязательно пойдем куда-нибудь в парк.
   - Ага. Парк - это здорово, - блаженно развалившись в кресле, она чуть прикрыла усталые глаза. - Знаешь, я поняла, чего не хватает в этой гостиной.
   - Кроме ковра? - он нетерпеливо поглядывал в окно, ожидая Ксандара. Все же близкими друзьями они не были. Да и вообще - детство было давно. Причин, могущих помешать визиту, можно легко отыскать пару тысяч.
   - Ковра? Да нет, ковер - это мелочь. Тут нужен телевизор. Вот ты сидишь вечером в кресле и смотришь... куда? На дверь туалета?.. Или у вас телевизоров нет?.. Но я вроде видела в магазине нечто похожее...
   - Телевизор? - он попытался сосредоточиться на разговоре. - Ящик такой с картинками? Есть, ты права. Не так давно появились, позже гораздо, чем в вашем мире, но популярность уже завоевывают.
   - Но лично у тебя еще не завоевали? - она улыбнулась.
   - Так я ж не вижу там ничего практически. Зрение устроено чуть иначе, скорость восприятия зрительной информации иная - и для меня, как и для любого представителя моей расы, это почти бесполезный предмет. Я, конечно, могу сесть и вытянуть всю информацию из той или иной передачи, но для меня это будет не отдых, как для тебя, а работа, причем напряженная, - охотно объяснил Аршез, а она очередной раз мысленно споткнулась: вот, он даже видит как-то не так.
   - Знаешь, из-за этой разницы в восприятии наши люди телевизор увидели лет на пятьдесят позже, чем ваши, - продолжал он рассказывать. - Во-первых, очень уж муторно контролировать, что конкретно там показывают...
   - А вы контролируете все?
   - Да, Анют. Мы контролируем все. Все сферы жизни. Это реальность, ее надо принять и жить, исходя из нее.
   - Жутко, - она поежилась.
   - Да нет, не очень, - он подошел, и вновь сгреб ее на руки, сев на ее место. - Ты ведь не думаешь, что в вашем мире такого тотального контроля нет.
   - Конечно нет. Вернее, раньше он был, а теперь...
   - Сказки, Анют. У нас их тоже рассказывают. Любого на улице спроси - ответит так же. Только без "раньше". Просто: "нет и не было". Я же тебе даю сейчас информацию с этой стороны реальности. От лица одного из тех, кто в этой несуществующей службе контроля занят. Не для того, чтобы ты делилась этой информацией с кем бы то ни было. Но чтобы лучше представляла мир, в котором живешь. И, кстати, была и вторая причина, по которой мы очень долго отказывались от телевизоров. Считалось - и все еще считается - что они вредят здоровью. Портят зрение, способствуют малоподвижному образу жизни, сокращают время, проводимое человеком активно, в том числе - на свежем воздухе...
   - Ах, да, забота о здоровье во главе угла. Привет витаминам.
   - Только привет? - он тут же напрягся. - Аня, мы договаривались, что ты их пьешь.
   - Я пью, пью. Так почему же все-таки разрешили такие вредные телевизоры? - она поспешила уйти от скользкой темы.
   - Без передачи на монитор изображения в режиме реального времени стало невозможно развитие целого ряда производств, мы тормозили бы этим науку, увеличивая отставание от остального мира, это недопустимо. Плюс оценили возможности формирования общественного мнения, прежде недоучтенные. У нас есть и другие методы, их хватало, но... этот проще. К тому же - и это главное, наверное - был открыт новый способ кодирования и передачи зрительной информации, значительно улучшивший качество изображения. Стало хоть что-то видно. Нам, я имею в виду, для людей разница, возможно, не столь значительна...
   - А у вас ведь есть свой аналог, верно? Вот как телефон, только чтоб фильмы показывал, передачи какие-нибудь...
   - Да, фильмы у меня есть, но ты ведь не поймешь в них ни слова.
   - Но ты мог бы переводить.
   - Мог бы, - от одной мысли, что он может усадить ее на свою кровать, обнять вот так и несколько часов нашептывать на ушко слова перевода, дыхание его участилось. И плевать, что людям подобное показывать нельзя. Он ведь уже показал, так какая теперь разница... Вот только надо выбрать, что ей поставить... В любом фильме могут быть сцены... Он на них и внимания не обращал, надо будет вспомнить, попробовать пересмотреть с человеческой точки зрения... - Не сегодня, мне надо сообразить, что тебе показать.
   - Например, по географии что-нибудь. Ты мне, кстати, атлас обещал.
   - Ах, да, атлас... - а там от одних названий ей дурно сделается. - Да, да, конечно. Купим.
   Его спас звонок.
   - Твоя еда?
   - Нет. Надеюсь, что нет. Я жду одного приятеля, видимо, это он, - Аршез поднялся, вновь усаживая девочку в кресло. - Ты отдыхай, мы, возможно, не будем спускаться, поговорим на крыше.
   - Ар, но... Это нехорошо как-то. Словно я тебя уже из родного дома выгнала.
   - Не выдумывай. Здесь просто сильно пахнет краской. Не забывай, у нас обоняние куда сильнее. Так зачем я буду мучить гостя? Не скучай, ладно? - он поцеловал ее в нос и ушел.
   А она осталась, начиная потихоньку ненавидеть этот выход на крышу. Ведь даже не предложил пойти с ним, познакомиться с его другом... И вчера. Практически, накричал на ровном месте. Что он там прячет, на своей крыше? И, главное, было б где прятать... Или он прячет ее? Стыдится, потому что она маленькая, несовершеннолетняя. Он же говорил, что ему неловко, каждому не объяснишь... С его-то подружками, о которых весь двор судачит, и неловко?
   Чтобы хоть чем-то себя занять, она сняла с этажерки первую попавшуюся книжку. Оказался справочник по редкоземельным металлам. Ладно, тоже сойдет. Тут бы еще с алфавитом вначале разобраться.

***

   Ксандар изменился. Стал уверенней, жестче. Прожитые годы добавили к его ауре столько новых, и далеко не только светлых оттенков... А впрочем, тот яркий и ровный свет, что привлек Аршеза еще в юности, все так же горел в его сердцевине, чистый, незамутненный... Хотя, с его-то профессией там может сейчас гореть любой. Но так хотелось верить, что все-таки настоящий.
   - Привет, - Ксандар обнимал его, излучая самую искреннюю радость. - Вот уж не думал, что встречу тебя когда-нибудь здесь.
   - Настолько в меня не верил?
   - Так уж сразу "не верил". У каждого свой путь. Не думал, что твой - сюда. Да и вообще, полагал, ты пойдешь по стопам отца.
   - Вот уж спасибо.
   - Прости, - друг детства чуть смешался. - Не в этом смысле. Но черная металлургия, Ар? Твоим всегда было дерево.
   - Это его всегда было дерево. А я лишь освоил механические навыки резьбы, - Аршез почувствовал, что начал раздражаться. Это было лишним, он хотел о другом.
   - Врешь. Ты резал душей. Чувствовал каждую жилку. Без всякой магии создавал из мертвого живое. Я, между прочим, до сих пор храню твой подарок. "Таинственный лес", помнишь?
   - Бесполезную деревяшку хранишь, а собственную шевелюру сохранить не сложилось? - Аршез решительно уводил разговор от болезненной темы. - Что ты сделал с волосами?
   - Я сделал из них шикарный парик. Надеваю, прежде чем явиться в родное ведомство, дабы не шокировать почтенных старцев. Но ты же, вроде, не старец, тебя ведь я не шокирую? А то могу надеть, вон они, все до волосинки в машине валяются.
   - Оставь, - Аршез отмахнулся и попытался с симпатией взглянуть на человеческую прическу друга. Все же он живет в человеческих землях, там мужчины обрезают свои волосы... Но даже для человека слишком уж коротко. Словно и не мужчина перед ним, а красотка какая. - Тебе девы свое сантретэ примерить еще не предлагают? - все же не удержался.
   - Девы нет, а от мужчин регулярно слышу.
   - Прости.
   - Забудь. Я слишком редко бываю на родине. И с каждым разом все меньше понимаю соплеменников, чтоб их подначки меня задевали.
   - А людей - понимаешь?
   - Хочется верить, что да.
   - А я, собственно, о людях и хотел тебя спросить. Давай присядем? - он кивнул на парапет.
   - В дом не зовешь?
   - Я не один, а разговор личный. Ты, наверное, слышал, про человеческий транспорт с детьми, залетевший к нам на днях из-за западной Границы, - начал он, усаживаясь вместе с Ксандаром на краю крыши.
   - Ну еще бы. То, что мы вернули людям всех детей, наделало в столице столько шума, будто мы еще и своих им отдали.
   - Мы кого-то вернули? - поразился Аршез. - Я даже не слышал.
   - А что же ты тогда слышал? Весь Илианэсэ ходит ходуном: в самолете летело около пятидесяти детей, и их всех вернули на родину вместе с самолетом. Общество раскололось, не в силах решить, что же это: неслыханное благородство или невиданное безумие, подрывающее основы нашей безопасности?
   - Неслыханное вранье.
   - Ар?
   - Вернули не всех.
   - Ну да, разумеется, там были еще взрослые, их оставили...
   - Только взрослых, значит? Как мило. Вот только что же тогда у меня в квартире делает шестнадцатилетняя девочка?
   - Арик, а вот это уже не шутки, - Ксандар хмурится.
   - Да что ты, Ксандик, какие шутки? У меня на эту девочку еще и дарственная, подписанная Владыкой, имеется. Расслабься, все офигительно законно.
   - Но...
   - И именной указ, признающий ее совершеннолетней, тоже в комплекте. И да, она прилетела к нам на том самом самолете. И я совершенно точно знаю, что все дети шестнадцати и семнадцати лет на родину не вернулись. И детьми более не признаются. Соответственно, и судьба их... соответственная.
   - Не знал... И что ты собираешься с ней делать?
   - А что я должен с ней делать? Вечеринку устраивать не буду, если ты об этом.
   - Хоть чему-то все-таки научился.
   Они обменялись косыми взглядами. Помолчали.
   - Я не знаю, как ей сказать, - признался Аршез.
   - Что сказать, Ар?
   - Кто я.
   - Она до сих пор не знает? - поразился Ксандар.
   - Нет.
   - Но... как? Она ж у тебя уже сколько? Два дня?
   - Двое суток.
   - И? Ты что, стираешь ей память?
   - Не делаю! - разозлился Аршез. - Ничего! Что требовало бы стирать память. Она ребенок, дракос тебя разорви! Я что, по-твоему, совсем маньяк?!
   - Не горячись. Вот вижу теперь, что не делаешь. Неудовлетворенность до добра никого еще не доводила... Значит, играешь в человека?
   - Да нет, я сказал ей, что не человек.
   - А кто?
   - А кто-то. Атлант какой-то. Или... не помню. Она сама себе что-то радостно придумала, я покивал...
   - И долго ты так продержишься? Она в первой же книжке прочтет, от первого же прохожего услышит... Я уж не говорю про то, что постоянно находясь с ней в тесном замкнутом пространстве, ты однажды не выдержишь. Даже если сейчас она тебя особо не привлекает, со временем ты начнешь сходить с ума от ее запаха и попросту утратишь контроль.
   - Уже.
   - Уже что?
   - И привлекает, и схожу с ума от запаха. Контроль пока не утратил.
   - Хреново.
   - Что не утратил? - чуть усмехается Аршез.
   - Что собираешься терпеть до последнего. И надеешься, что там, в конце, оно как-нибудь обойдется. Не обойдется, Ар, - Ксандар печально качает головой. - Все слышали, что потеря контроля порой случается. Мало кто знает детали. Пока это не случится с ним.
   - С тобой случалось?
   - Нет. Но я изучал. В рамках общего курса. Статистику, исследования... Суть в следующем. Чем сильнее твоя жажда, и чем больше волевых усилий ты тратишь на ее подавление, тем сильнее тебя сорвет... Ты очнешься в луже крови, Ар. Перед ее истерзанным, искалеченным трупом. И не будешь помнить ни секунды между "до" и "после". Вот ты стоишь, улыбаясь, и даже говоришь ей что-то... И тут же финал. И ничего между. Ни проблеска. Тебя в этот момент словно нет. Ты не сможешь... минимизировать, остановиться, причинить чуть меньше... Ничего не сможешь, Ар.
   - И что мне делать?
   - Позволить ее себе. Осознанно и по расписанию. Раз в неделю, в две - но чтобы ты знал свой срок, и он был для тебя реальным, - Ксандар твердо смотрел в его глаза, уверенный в каждом своем слове. - Не делай ее недостижимой. Не доводи себя до безумия. Есть принцип меньшего зла. Поверь - это тот самый случай.
   - Она не созрела для таких отношений.
   - Да не создавай ты культа из ее возраста! Западные девочки шестнадцати лет крайне активно интересуются сексом, и нередко - не только в теории. А всего сто лет назад их и вовсе в этом возрасте замуж выдавали, и детей они рожали, и считались - самими людьми считались - для этого всего вполне созревшими.
   - Все по-разному, видимо, созревают. Любые цифры условны, что старые, что современные, - Аршезу совет не нравился. Совсем. - Анюта ребенок. Не телом. Вот здесь, - он постучал пальцем по виску. - Ни малейшей вспышки страсти. Симпатия, страх, приязнь, желание тепла, нежности... не более. Да еще и воспитывали ее уроды какие-то. Такая гнусь в голове. Да ее за руку взять - почти преступление, какой там "замуж"!
   - Тогда начинай с теории. Объясняй. Люди разумны, Аршез, с ними надо общаться. Разговаривать, договариваться. Если она будет понимать, что происходит, ей будет легче пережить, принять, приспособиться. Люди способны принять очень многое, если они понимают суть происходящего, если у них было время подготовиться морально. Ты должен сказать ей, кто ты. Ты должен объяснить, что межрасовые отношения имеют определенную специфику. Рассказать популярно, что ее ждет и чего вам не избежать. Подготовить, настроить. Поверь, ее неведение и твои попытки бесконечно сдерживаться могут кончиться для нее куда фатальней, чем проведенная с тобой ночь.
   - А ты когда-нибудь объяснял... там, за Границей... чем обернется эта самая "проведенная с тобой ночь"?
   - Я не имею на это права.
   - Я не твое начальство. Ксан? Ты объяснял? Рассказывал? Это можно вообще принять? И согласиться на это, добровольно? Будучи человеком с той стороны?
   - Принять можно, - все же ответил Ксандар, помолчав. - И да, я рассказывал... Не каждой, разумеется. Да каждая и не примет. Тут очень важны личные отношения. Правильно выстроенные личные отношения. Когда понимание рождает доверие...
   - Значит, я прав, пытаясь сначала выстроить эти самые отношения...
   - Отчасти. Не затягивай с объяснениями, Ар. У нее должно быть время, чтоб осознать ситуацию. Хочешь, я с ней поговорю?
   - Нет, не надо, я сам. С тобой я, честно говоря, совсем о другом собирался... О девочке, да. Но о ее проблемах, не о моих.
   - Но ведь самая большая и страшная ее проблема - это именно ты.
   - У нее пока свои страхи.

***

   Стоя у письменного стола, Аня нервно листала книгу. Очередную, судя по вороху разложенных вокруг. И хотя Аршез точно знал, что в гостиной остались лишь справочники, все остальное он предусмотрительно убрал еще в первый вечер, почувствовав ее смятение, перепугался: узнала.
   - Анюта? - позвал настороженно.
   - Ар, это кошмар какой-то! - она отчаянно всплеснула руками, даже не обернувшись. - Вы что, совсем не пользуетесь латиницей?
   - Чем, прости? - он даже опешил.
   - Нет. Кириллицы всегда хватало, - невозмутимо вмешался в беседу Ксандар, чуть более подкованный в этом вопросе. - Кстати, здравствуй.
   - Ой, - она стремительно обернулась. - Здравствуйте.
   Приятель Аршеза выглядел молодо, был при этом высок и строен. Но с определением его расы Аня все же запнулась. Ар говорил, что волосы их мужчины не обрезают, а светлые волосы его приятеля были коротко острижены. Причем стрижка была весьма привычна глазу, в ее родном мире так выглядели многие. Скользнув взглядом по классически правильному лицу, Аня вгляделась в зрачки, благо стояла спиной к окну, и свет падал как раз на гостя. Обычные были зрачки, человеческие! И неяркая голубая радужка вокруг... Да, и исходящих от гостя волн энергии, подобных тем, что шли от Аршеза, она не ощущала.
   - А вы человек, да? - девочка обрадовалась. - Ар говорил, что должен зайти его приятель, а я почему-то подумала, что это будет его соплеменник...
   - Люди лучше? - гость подмигнул ей, улыбаясь. Так вышло заговорщицки и по-свойски. - Александр, можно просто Саша. И давай на "ты", а то когда ты мне выкаешь, я себя таким старым ощущаю.
   - Аня.
   - Так что же тебя так возмутило в этих книгах, Аня? Зачем тебе латиница? - Ксандар неторопливо подошел к столу. Аршез не вмешивался, но насторожено двигался следом. Ему не нравилось, что Ксан подошел к его деве слишком близко. Не нравилось, что он решил поиграть в человека. Аршез, конечно, сам настоял, чтоб Ксандар скрыл свою ауру. Так для того, чтоб не подвергать ребенка лишнему воздействию, а не чтоб они тут коалицию "люди против нелюдя" организовывали.
   - Да вы... да ты только глянь: все обозначения металлов... да любых химических элементов, все формулы, всё! Это же международные символы, во всем мире принятые, специально, чтоб... да нам всю жизнь в школе говорили: математик всегда поймет математика, а химик - химика, даже без знания иностранных языков. А здесь? - возмущалась девочка. - Я попадаю в чужую страну, а тут язык тот же, с минимальными какими-то исключениями, понимать не сложно. Но ни одной формулы не понять. Ни одного знака. Я как... как все это учить буду? У меня всю жизнь физика хорошо шла, химия, а тут? Я, выходит, по этим предметам полный ноль, тупее первоклассника. Потому что первоклассник с нуля будет учить, а мне переучивать, я все время сбиваться, путаться буду...
   - Ну ты выдумала, - чуть насмешливо тянет Ксандар. - Неужели, если А, Бэ, Це на А, Бэ, Вэ заменить, то значение математического уравнения поменяется? Или формула смысл утратит? Если можно выучить язык слов, то можно выучить и язык формул, и не путаться. Или ты формулы без понимания их сути учила?
   Она чуть остыла.
   - Разумеется...
   - Разумеется, - беззлобно передразнивает Ксандар. - А чего паникуешь тогда? Хотя... если это у тебя единственный повод для паники - то я только за, паникуй.
   - А... - хмурится Аня, - какие еще должны быть?
   - Не знаю, - Ксандар легкомысленно пожимает плечами и, сдвинув книги, вольготно усаживается на столе. И становится чем-то похож на Рината, ловит себя на мысли девочка. Тот вот тоже так сидел, болтал ножкой в воздухе, нес всякую чушь, вызывая веселый смех... - Ты все же к нам совсем из другого мира попала. Осталась одна - без родных, без знакомых. И мне, на самом деле, безумно интересно, как это? Что ощущаешь, что чувствуешь, что думаешь? Каково тебе тут? Есть ощущение, что жить можно, или напротив, кажется, что не выжить?
   - Я не знаю толком, - Аня в задумчивости опускается на стул. - Я едва ли успела понять... Нет, живешь, и вроде все хорошо. Нас встретили, приняли, не обижали... Обманули, но ведь не обижали - не оскорбляли, не унижали, не бросили на улице. Распределили по семьям... по домам, - исправляется она. - И здесь... я не знаю, может, это просто Аршез такой замечательный, но я живу, как принцесса, он потратил на меня столько денег, столько всего купил, столько сделал... Идем, - Аня срывается с места, маня за собой гостя. - Вот, смотри, - она распахивает дверь. - Это кухня. Ну, почти, мебель только завтра привезут. Но мы купили уже... Аршез купил. А еще вчера здесь была пыльная кладовка, забитая старьем, он все выкинул, сделал ремонт... Ну, мы вместе сделали. Но ведь для меня, понимаешь? А я ему никто, меня ему принудительно всучили...
   - Не всучили, Анют, - неслышно приблизившись, Ар нежно кладет руки ей на плечи. - Меня одарили. Самой лучшей девочкой на свете.
   - Перестань, - она смущается, но все же не отстраняется, а, склонив голову к плечу, трется щекой о его пальцы, - я обычная.
   - Но?.. - ожидает продолжения рассказа Ксандар.
   - Что "но"? - не понимает его Аня, "уплывая" в ауре стоящего так близко Аршеза.
   - Ты мне рассказывала: все очень хорошо и замечательно в твоей новой жизни, но "вроде". Что-то тебя смущает. Что именно?
   - Не знаю, - она все же отстраняется от Ара и отходит к окну, пытаясь сосредоточиться. - Неправдоподобно. Слишком все хорошо. Так не бывает. В чем-то должен быть подвох, а я никак не могу понять, в чем.
   - Ну, могу просветить.
   - Ксан!
   - Ш-ш-ш, - Ксандар предостерегающе поднимает руку. - Ты, на самом деле, сама уже озвучила, - невозмутимо продолжает он свой разговор с девочкой. - Это действительно Аршез такой замечательный. Поверь, так повезло не всем. Далеко не для всех делают ремонт в квартире, тратя деньги, отложенные на новую машину...
   - Ксандар!
   - Я говорю неправду? - он оборачивается к крайне недовольному Аршезу. - Тогда не мешай. Понимаешь, Анют, - возвращается он к девочке, - нигде не оговорено, как именно Ар должен себя вести со своим "подарком". Он посчитал нужным выделить тебе комнату для сна и отдать еще одну под кухню. А мог положить тебя спать в коридоре и заставить чистить ему ботинки. Языком. И закон ему это позволяет.
   - Ксандар, прекрати пугать мне ребенка.
   - Я разве пугаю? Я лишь говорю, как ей с тобой повезло. Кстати, знаешь, зачем он меня позвал? - вновь оборачивается Ксан к девочке, не давая ей времени обдумать сказанное.
   - Нет, - она поднимает на него заинтересованный взгляд, ожидая продолжения.
   - Сказал, ты очень хочешь отправить одно письмо.
   - Да, но... Аршез сказал, что это невозможно.
   - Для него невозможно. А вот я буду на днях в ваших краях, могу занести.
   - Но... как? Но люди же...
   - А кто тебе сказал, что я человек?
   - Но... ты, - она совсем растерялась.
   - Неправда, - коварно улыбается Ксандар. - Это сказала ты, а я лишь не стал с этим спорить... Ладно, не сердись, никаких тайн я у тебя под это дело не выяснил. Знаешь, как проверить, человек перед тобой или нет?
   - Как?
   Он протянул ей руку, словно для рукопожатия. Она пожала и... это было оглушающе, невыразимо, непередаваемо! Словно целая вселенная взорвалась в ее ладони. И заполнила ее всю, пронзая мириадами ярких звезд, заставив разучиться дышать, позабыть на миг обо всем на свете...
   Подлетевший Аршез резко дернул ее на себя, разрывая рукопожатие. А она все смотрела на Александра, не в силах поверить, что он тоже - не человек. А как же... волосы, глаза?..
   - Все остальное тебя обманет, - улыбнулся ей Ксандар, - внешность, слова. Но силу, текущую внутри каждого из нас можно скрыть, но нельзя от нее избавиться.
   - Но глаза?
   - Линзы, Ань. Просто линзы, присмотрись внимательнее. Куда удобнее черных очков, не нужно объяснять, зачем ты носишь их в сумерки в дождь.
   Она пригляделась. Да, действительно, как она сразу не разглядела?
   - И кстати, Анют, - невозмутимо продолжил Ксандар. - Расскажи ему как-нибудь на досуге про ревность, - он кивнул на Аршеза, все еще обнимающего Аню за талию, словно удерживая от возможности приблизиться к своему другу. - Понимаешь, считается, что представителям нашей расы она неведома. Но я слышал, что у людей ревнивцы не только убивают порой своих соперников, но и - что гораздо чаще - лишают жизни собственных любимых. У нас об этом известно мало, так что расскажи, Аршезу интересно будет послушать.
   - А можно все-таки без тонких намеков? - Аршез уже жалел, что позвал его. Да, ему не понравилось. Что Ксандар касается его ребенка, что позволяет ей чувствовать его силу, его привлекательность. Да, притяжение к представителям его расы люди чувствуют всегда и неизбежно, но Аршезу не хотелось, чтоб Аня ощущала подобное к кому-то еще, связывала эти чувства не только с ним. Это было подло, да, но она его дева! Не Ксандара.
   - Да можно, можно, - Ксан вскидывает вверх руки с самым беззаботным видом. - Так чего, не ревнивый не собственник, будем закон нарушать, или ну его?
   - Закон нарушать тебе, - Аршез потянул Аню на выход из кухни, жестом приглашая Ксандара следом. - Тебе и решать.
   - А прилетит обоим. Но по-настоящему пострадает только твоя дева. Так что решать совсем не мне, - Ксандар выжидающе взглянул на Аню.
   - А что мне будет, если узнают?
   - Ссылка на восток, полное поражение в правах.
   - Полное поражение - это как? - нахмурилась девочка.
   - Это рабство, - невозмутимо просветил Ксандар.
   Она сглотнула. За письмо???
   - Это разглашение сведений государственной важности, - друг Аршеза смотрел ей в глаза. Очень прямо и очень серьезно. - Что известно у вас? За горами жизни нет, там нечто страшное, неведомое, непознаваемое. Сунешься - и умрешь. И тут вдруг: да там, оказывается, города, луга и пашни, милейшие люди живут, письма пишут... Это серьезнейшая брешь в нашей веками проводимой оборонной политике. Такого не прощают. Мы с Аром потеряем работу. Возможность когда-либо занимать определенные должности. Но жизнью расплатишься только ты.
   Аня белеет.
   - Но... ты же только что говорил "рабство".
   - И долго ты протянешь в этом рабстве? Три года, четыре? Скорее три, буду честен. А может, и того меньше...
   - Ксан, прекрати! - Аршез не выдерживает. - Ты первый не заинтересован терять работу. И потому либо сделаешь так, чтоб все получилось, либо откажешься.
   - Либо сдам тебя, об этом не думал?
   - Думал, - не стал отпираться Аршез. - Но ты не из тех, кто способен на подлость. И ты не подставишь ребенка. Если посчитаешь, что я прошу о предательстве - накажешь сам. Побьешь меня, разорвешь нашу дружбу - но не в спину, не чужими руками.
   - Я мог измениться.
   - Мог. Но не изменился.
   - Ладно, малыш, - Ксан тяжело опускает руку ему на плечо. - За твою в меня светлую веру, - притягивает его к себе чуть ближе, трется виском о висок. Отстраняется. - Хорошо. Разумеется, мы все сделаем правильно. Но риск есть всегда, и предупредить я был должен. Так что, кроха, ты все еще хочешь писать письмо?
   Она испытующе смотрит на одного, на другого. Они действительно готовы рискнуть, из-за нее? Вернее, Аршез из-за нее, а Александр из-за Аршеза... А она из-за мамы. А мама? Если она получит письмо, и на радостях начнет показывать его всем вокруг, пойдут разговоры, новость просочится в газеты... Аня впервые задумалась, что ее письмо вовсе не так безобидно, как ей казалось. Но ведь Ксандар (именно так, а вовсе не Сашей зовет его Ар) готов это письмо передать, а он ведь разведчик, и значит, просчитал все риски...
   - Мне, наверное, стоит написать в письме, чтоб мама никому о нем не говорила, потому что иначе здесь об этом узнают, и у нас у всех будут неприятности?
   - Нет, Анют, такого писать как раз не надо, - качает головой шпион неведомой расы. - Об этом я расскажу твоей маме сам. Поверь, слова я найти сумею. От тебя требуется другое. Во-первых, написать так, чтоб мама поверила, что письмо от тебя. Во-вторых, так, чтоб это не было письмо "из-за Темных гор"... Просто письмо от дочки маме из одного города в другой, - пояснил он, видя Анино недоумение. - Чтобы где бы его ни прочли посторонние - по эту сторону гор или по ту - не создавалось впечатления, что отправитель и адресат разделены непреодолимой границей. Или что в письме содержится хоть какая-то запретная информация.
   Аня задумалась. Чтобы мама поверила... Почерк можно подделать. Или не признать. Какие-то особые "тайные" слова у них в ходу не были, "домашние клички" тоже. Это вон подруга Юлька всю жизнь звала свою маму "мусечкой", а та ее в ответ "карапузиком". Они же всегда были друг для друга просто мамой и Аней. Ну, мамочкой и Анечкой в особо чувствительные моменты. Не велика шифровка. Что там еще полагается в таких случаях? Упомянуть о чем-то, известном лишь настоящей Ане? О чем? В голову решительно ничего не лезло.
   - Погоди, а фотографию? - осенило девочку. - Я же могу послать фотографию? И изображена буду я, и почерк, и... я у нее свой кулон попрошу, мне бабушка дарила, она знает...
   - Кулон просить не стоит, это материальная ценность, так меня за мошенника примут, который на горе пытается подзаработать, - качает головой Ксандар. - Но мысль хорошая, что-то же я должен тебе привезти, чтоб подтвердить, что доставка состоялась. Вот только не ценное, простое. А фотографию неплохо бы, но мы уже не успеем ее сделать, я улетаю прямо сейчас.
   - Кулон не ценный, - отмахивается девочка. - Там оправа из дешевого металла, да стеклышки крашеные, и то одна часть выпала, у другой краска облезла. Мама его вообще выкидывать много раз собиралась, я не давала... А фотографии у нас есть, - Аня радостно дергает на себя ящик стола, выхватывая оттуда пачку фотографий прежде, чем Аршез успевает ее остановить. - Вот, тут можно выбрать.
   - Я сам, - Ар все же перехватывает у нее пачку, - выберу.
   - Не, Арик, ты не атлант, - усмехается на это Ксандар.
   - А кто? - тут же заинтересовывается Аня.
   - Дракон, не видишь что ли? - усмехается Ксан. - Вон как над сокровищем чахнет.
   Аршез лишь фыркает, перебирая снимки, мучительно выбирая, какой же отдать. Она была разная, его девочка. Здесь смотрела прямо, здесь чуть исподлобья, тут улыбалась несмело, а на этом была серьезной-пресерьезной. И какой из них лишиться?
   - Садись пока письмо сочинять, он еще полчаса будет от жадности давиться, - Ксандар пододвинул девочке стул. - Аршез, кончай драконить, дай Ане бумагу с ручкой.
   - А может лучше прямо на обороте фотографии написать?
   - Такое короткое письмо? Ань, оно одно единственное будет, почтальоном я работать не стану. Да и потом, фотографию можно родным и знакомым показывать, в рамочку ставить, а письмо - это личное, зачем совмещать?
   Она кивает, соглашаясь с Кандаром.
   - И учти, - добавляет он. - Все, что ты напишешь, я буду сейчас читать и редактировать. Приму от тебя только тот вариант, который меня устроит. Так что готовься переписывать все несколько раз и даже не мечтай о тайне личной переписки.
   - Конечно. Ты не думай, я все понимаю, - она придвигает к себе лист бумаги, поданный ей Аршезом, берет в руки ручку, решительно выводит первые слова. - Ксандар! - зовет, оторвавшись от письма.
   - Что, малышка?
   - Спасибо тебе.
   - Это Арику.
   - Ему - само собой. Но без тебя он бы не смог мне помочь. При всем желании. Спасибо.
   - Не за что, кроха. Живи. И не плачь по ночам, - он улыбается чуть печально, глядя на нее сверху вниз. - И погладил бы тебя по головке, да твой дракончик мне за это руку отгрызет.
   - Отгрызет, не сомневайся, - кивает Ар, все еще решающий проблему выбора фотографии.
   - А кто мне говорил, что у вас прикосновения - едва ли не основа культуры? - недоуменно оборачивается к нему Аня.
   - У нас да. А ты человек. Да и он привык годами человеком притворяться. Так что основы нашей культуры пусть на особях нашей культуры и практикует, - невозмутимо отзывается Аршез. - Ты пиши, Анют. Ксану скоро лететь надо, нехорошо, если он задержится.
   Она писала. Ксандар перечитывал. Зачеркивал. Исправлял. Предлагал другие обороты, менял акценты. Она переписывала, стараясь выражать его мысли своими словами. Он вновь перечитывал и исправлял. Письмо в итоге получилось каким-то рваным, дерганным, путанным. На взгляд Ани, информации не несло вообще. Кроме, разве что, первой фразы: "Мама, я жива!" Но Ксандар соглашался передать только такое, и Аня была ему благодарна за то, что хоть такое соглашался. Все остальное он обещал объяснить на словах. И про Аню, и про то, чего не стоит делать после получения ее послания.
   От фотографии, все же выданной Аршезом после долгих раздумий, оторвали уголок с названием города и датой. Ксандар сложил все вместе, сунул в нагрудный карман и, простившись, улетел, пообещав дать о себе знать не раньше, чем через пару месяцев.
   Они остались.
   - Довольна? - притянул ее к себе Аршез.
   - Да, - она не вырывалась. Обняла его в ответ, прижалась, наслаждаясь его теплом, его силой, проходящей сейчас сквозь нее мириадами крохотных звездочек, даря почти что блаженство. Вот так просто: только обнимать, прижиматься к нему - уже блаженство. - Спасибо тебе! Ты самый лучший! Волшебный! Сказочный!
   - Анечка, - его пальцы зарылись в ее волосы, он целовал ее в лоб, в висок, скользнул чуть ниже, мимолетно прихватив губами мочку уха, ловя ее судорожный вздох. Ласковым касанием убрал волосы с шеи и приник губами, только губами, в том месте, где шея переходит в плечо. Ничего не хотел, только ощущать ее запах, чувствовать, как бежит кровь по ее венам, как бьется пульс. Как бьется в ней сама жизнь - юная, трепетная. Такая хрупкая.
   Но она, почему-то, очень смущалась этих его поцелуев в шею. Не пугалась, а именно смущалась. И кровь приливала к щекам, и она дергалась, спеша разорвать контакт.
   - Жадная, - вздохнул он, когда она вновь выскользнула из его объятий. Но удерживать не стал. Пусть.
   Этой ночью она не плакала. И он, наконец, уснул. У себя. Затворив все двери, распахнув окно. Раскинувшись на своей просторной кровати. И, конечно, во сне видел только ее. Кто бы сомневался.

***

   Они танцевали. Легко и невесомо, где-то среди облаков. И во сне его девочка была легка и воздушна, она парила, она скользила в воздухе. А его руки скользили по ее телу, не встречая преград. И их одежды падали на землю, словно невесомые лепестки весенних цветов. Дева выгибалась в его объятьях, подставляя под его поцелуи свою небольшую, почти детскую грудь, с такими острыми, так жаждущими прикосновения его губ, сосками.
   Он застонал и сел на кровати. Такой огромной. Такой холодной. Такой пустой. Прислушался. Аня мирно спала за стенкой. Тихо-тихо, без всяких кошмаров. Без него.
   - Да какого? - он решительно поднялся. Она две ночи спала в его объятьях, и ничего не случилось. Она даже помнит об этом едва ли. Так почему он должен хватать руками лишь воздух да простыни? Она его дева, он хочет спать, вдыхая аромат ее волос.
   Она не проснулась, когда он вошел, не проснулась, когда осторожно улегся рядом. Спала, лежа на спине, и лунный свет беспрепятственно лился на ее лицо. Такое красивое. Расслабленное. Нежное.
   Он улыбнулся, любуясь, и тихонько провел большим пальцем по ее губам. Ему почудилась ответная улыбка, и еле слышный выдох: "Ар...". И юные губы так соблазнительно приоткрылись.
   Не устоял, да. Он ведь еще ни разу... Даже не пытался, боясь напугать, а тут... Очень медленно приблизил свои губы к ее. Очень мягко, почти невесомо коснулся. Она не проснулась. Но потянулась вслед за его губами, едва он отстранился. И он не выдержал. Приник, как к источнику жизни. И все целовал, целовал, целовал...
   И не помнил, что было дальше. Вроде, не было ж ничего. Его поцелуй. Ее ответ. Мягкая податливость ее губ... Все! Так почему же вся постель залита ее кровью, а он держит в руках бездыханную куклу со сломанной шеей? И все пытается непослушными пальцами поставить на место ее голову, все время безвольно откидывающуюся вбок. А кровь хлещет из разорванной артерии - бессмысленная, ненужная, мертвая - заливает лицо, глаза. Но он все равно видит. Даже сквозь кровь видит ужас, навеки застывший на лице его мертвой девочки.
   - Аршез! Аршез, пожалуйста, проснись! Ну проснись же! - она испуганно трясет его за плечо, а он все никак не может разлепить веки, не может осознать, чей это голос зовет его, зачем? Аня умерла, он убил ее, убил... Все кончилось.
   - Арик!!! - оглушительным звоном по ушам. И глаза открываются.
   Аня. Она склонилась над ним, перепуганная, но живая и невредимая. А он все еще в своей спальне. Сон. Все это только сон, он ничего не делал! Он не ходил к ней, не целовал, не...
   - Аня! - он хватает ее в охапку, прижимая к себе, стискивая в объятьях. - Аня...
   - Аршез, пусти, задушишь, - она тут же пытается отстраниться. - Ну, перестань, ну что ты?.. Ты так дрожишь. Тебе холодно? Хочешь, одеялом накрою? Где у тебя одеяло?
   - Не надо, - он ослабляет хватку, но все равно не выпускает. - Просто кошмар приснился. Сейчас пройдет. Я немного послушаю твое сердце, и все пройдет, - немного нервно он гладит ее по спине, пытаясь отдышаться. Сбросить с себя злой морок сна. Он все еще видит ее мертвой. Так ярко! Так обжигающе ярко!
   - Аня... - он все же отпускает ее. - Не уходи, присядь... Нет, не сюда, там, - трясущейся рукой указывает ей на край кровати возле окна. Чтобы быть между ней и дверью. Не дать ей уйти, заставить дослушать. Потому что ему все-таки придется ей сказать. Ксан прав, он должен. И сказать, и сделать. Спокойно, осмысленно, осторожно. Не дожидаясь, пока его безумие станет явью. - Прости, Анечка, мне не хотелось тебя пугать...
   - Ничего. Вчера ты меня успокаивал, сегодня я тебя. Что тебе приснилось? Ты так страшно кричал.
   - Что я убил тебя.
   - Что??
   - Мне приснилось, что я убил тебя. В беспамятстве, не совладав с эмоциями, с желаниями... Ксан говорит, это может однажды случится... Не сейчас, - видя ужас, проступающий на ее лице, спешит добавить он. - Однажды. Когда-нибудь. Если мы слишком долго... Понимаешь, ребенок, для нашей расы не свойственна сдержанность, - он попытался взять себя в руки и объяснить. - Мы крайне легко возбудимы и не можем обойтись без разрядки. Люди как-то это выдерживают, мы - нет. Секс для нас... он как еда для людей, без него никак. А я... что-то сделал тогда не так с нашими аурами. Чуть увлекся, они сплелись... И теперь я чувствую тебя... очень сильно. Умом я понимаю, что ты ребенок, но реагирую, как на взрослую женщину. Пытаюсь сдерживаться, в итоге злюсь, срываюсь. Ксан говорит, что если так пойдет и дальше, то однажды я действительно дойду до безумия. И действительно смогу причинить тебе вред.
   - И что ты хочешь? - она напряжена, как струна. Кровь то приливает к ее щекам, то отливает.
   - Позволь мне любить тебя, моя хорошая. Я буду очень нежен, я обещаю. Я не причиню тебе боль, я всему тебя научу...
   - Всем так поешь? - она с негодованием вскакивает на ноги прямо на кровати. - А ведь я поверила тебе. Что ты хороший, что ты опекун, что ты не тронешь, - у нее аж слезы на глазах выступают. - А ты разыграл этот спектакль с кошмаром только для того, чтобы затащить меня в постель? И что потом - используешь и выкинешь? Друзьям отдашь, они у тебя тоже из "службы опеки"?
   - Анюта, пожалуйста, - он тянется к ней, пытаясь успокоить.
   - Не приближайся! - она делает шаг к самому краю. К самому дальнему от него краю. - Все ложь, да? Все твои слова, все твои действия, все! В вашей стране все лгут! Ни слова правды, нигде, никогда!
   - Анечка, я не лгал тебе, я действительно...
   - Хочешь сделать меня своей шлюхой? Секс-рабыней?.. А как красиво говорил, что тебе не требуется плата за услуги, что ты не такой, что ты только, чтобы помочь... Никогда! Никогда, слышишь! Я ненавижу тебя! Я тебя ненавижу! Лучше бы ты не скрывал, лучше бы сразу! Зачем ты притворялся хорошим, зачем?!
   - Аня, - он привстает на коленях, пытаясь дотянуться до нее. Хочет прижать ее к себе и утешить. Успокоить, утопив в ауре. Но простыня соскальзывает с его бедер, она видит, что он полностью обнажен.
   - Нет! - Его вид оказывается последней каплей. Девочка в ужасе перескакивает на подоконник и бросается вниз, в распахнутое на ночь окно.
   Он кидается следом. Но проклятая простыня не пускает, он запутывается, падает, теряет пару драгоценных секунд... И стремительно мчится следом за падающей девочкой, спеша нагнать ее, подхватывает уже у самой земли... на земле... Ему не хватило доли секунды. Десятка сантиметров... Он подхватил, но ее голова... Продолжив стремительное движение, она откидывается вниз в тот миг как его руки уже тянут вверх ее тело. И череп разбивается об асфальт с таким страшным, оглушающим хрустом... И кровь... кровь... кровь...
   - Аршез! Аршез, просыпайся! Это сон, это только сон, проснись! - она теребит его, тормошит, дергает. Он не хочет. Он слышит, но уже ничего не хочет. Это сон, а сейчас опять будет сон, и он уже даже знает, о чем. Так зачем ему перебираться из одного сна в другой? В этом хотя бы все уже кончилось.
   Ее почти невесомая ладошка легко скользит по его щеке. Такая нежная, мягкая, живая.
   - Арик, ну что ты? - в ее голосе уже растерянность. - Ты же мальчик, а мальчики не плачут, тем более большие. Они смелые, они ничего не боятся, - судя по тону, она начала рассказывать ему сказку. Как малышу, которого требуется успокоить. Как он ей все эти дни.
   - Глупые они, если не боятся, - голос был сиплым-сиплым. Он все же заставил себя открыть глаза. Вгляделся в ее встревоженное лицо, спутанные со сна волосы, ночную рубашку, с чуть смятыми рукавами. Втянул носом ее запах - сильный, яркий запах ее плоти и крови во всем многообразии его оттенков. И легкие нотки по самому краю - аромат ее постели, мыла, которым она умывалась перед сном, прохладу пустого коридора, через который она шла к нему. Почувствовал ее сонливость, отодвинутую на задний план ее тревогой за него.
   - Ты зачем не спишь, ребенок? - поинтересовался с печальной улыбкой. Почти убежденный, что на этот раз все же проснулся. Почти. - Разве мама не говорила не бегать по ночам в спальни к малознакомым мужчинам?
   - А тебе мама не говорила, что ты свинья неблагодарная? - тут же вспыхивает девочка, отпрядывая от его кровати. - Я думала, ты умираешь, ты так орал, что стекла звенели. Спасать тебя прибежала, а ты... моралью меня попрекаешь?!
   - Да какая мораль? - он раздраженно садится. Уже собирается отбросить простыню и встать на ноги. Но в последний момент замирает. - Ты мне халат не подашь? Он в шкафу, с краю.
   - Нафига тебе халат? - она все еще злится. - Ты и так как русалка волосами прикроешься.
   - Боюсь, бедра они не прикроют. А неловко будет тебе.
   Вновь краснея, она отскакивает к шкафу. Излишне резко распахивает дверцу, срывает с вешалки халат, кидает ему.
   - Спасибо, - он начинает одеваться теми же резкими и рваными движениями.
   - А ты, - она так и стоит лицом к шкафу, не смея обернуться, - действительно спишь совсем... - так и не выговорила, смутилась. - Или это ты просто меня пугаешь?
   - Напротив, ребенок, из последних сил пытаюсь не испугать, - он невесело усмехнулся. - Но в своей спальне я тебя не ждал. И не жду. Потому что да, я действительно сплю без одежды. А, кроме того, всех женщин, которых я когда-либо в этой спальне ждал, я ждал с единственной целью. Уж прости, не для разговора о садоводстве. Ты же не хочешь, чтоб я со сна перепутал тебя с одной из них? - и лишь выговорившись, почувствовал, как она закаменела. Да что ж он творит опять?
   - Прости, - его ладони опустились на дверцы шкафа справа и слева от девочки. Поймал. Теперь она никуда не бросится, он не даст. Не пустит. - Мне действительно снились жуткие сны, и вот результат: я сам говорю жуткие вещи и все время тебя пугаю, - его негромкий голос прозвучал возле самого уха, а полы его длинного халата мазнули по ее голым ногам. - Прости, ребенок. Я никогда тебя не обижу, ни в каком состоянии. Я обещаю, - очень осторожно он положил руки ей на плечи. - Идем, Анют, провожу тебя в твою комнату. И спасибо, что разбудила. Мне действительно было очень плохо в том сне.
   Осторожно вывел ее. Прочь, подальше от распахнутого окна. Довел - молчаливую, притихшую - до дверей ее спальни.
   - Спокойной ночи, Анют. Еще раз прости. Мне правда жаль, что так вышло.
   Он оставляет ее, направляясь в ванную.
   - Аршез, - зовет она уже в спину.
   Он оборачивается.
   - А ты правда мог бы... - нервно сглатывает, - перепутать? Меня со своей... со своими... Вот просто схватить и...
   - Ш-ш-ш, - Аршез возвращается, вновь легонько обнимает ее за плечи. - Вот дернуло меня за язык! Тебя мне уже ни с кем не перепутать, маленькая. Никогда. У нас ауры сцеплены, я тебя как собственное дыхание чувствую, - он поправляет прядь ее волос, скользит пальцами по ее волосам. - А вот о той дистанции, что так важна для тебя, и в самом деле могу и не вспомнить в первые секунды.
   Вновь слышит ее нервный вздох.
   - Ань, ну я ж не маньяк. Что я успею? Ну, на кровать повалю, поглажу излишне интимно, поцелую не в висок, а, скажем, в грудь...
   Сон - та его часть, что еще не стала кошмаром - вспомнился неожиданно ярко. Он даже глаза прикрыл, чтоб она не прочла в них его желаний.
   - Но ведь уже в следующий миг ты начнешь так орать и так колотить по мне всеми конечностями, что пострадавшим в любом случае останусь исключительно я, - он попробовал свести все к шутке. - И избитым, и оглохшим, и при своем интересе.
   Почувствовал, что она оттаивает. Позволил себе улыбнуться.
   - Я, конечно, люблю девочек, Анют, я это не отрицаю. Но я не обижаю тех, кого я люблю. И ничего и никогда не делаю против их воли. Ни наяву, ни во сне, ни в бреду. Я опасаюсь смутить тебя невольно, маленькая. Но уж никак не обидеть, - он осторожно поцеловал ее в лобик. - Спи спокойно, ребенок. А в спальню мою все-таки не ходи.
   Ушла. А он, наконец, уселся в ванной, позволяя потокам холодной воды литься себе на голову. Остужать. Отрезвлять. Успокаивать. Он откинул голову назад, ловя воду ртом. И пил, пил, пил большими судорожными глотками. Не сон. Все-таки уже не сон. Он проснулся. Его дева жива. Все хорошо.
   Надолго ли?

***

   Аня металась по кровати с пылающими щеками и все никак не могла успокоиться. Сон не шел.
   - Распутный, развратный, бесстыжий... хам! - бормотала она в подушку. И она еще умилялась прошлой ночью, что он халат не снял, когда с ней лег от кошмаров ее спасать. Да как бы он его снял, с его-то привычками?.. То есть он вчера обнимал ее, а у него под халатом... Черт, вот как самому-то не стыдно?..
   Ну вот за что ей такое? И ведь хороший же парень. Ладно, был бы гадом последним, было бы проще, а так... Он обезоруживает ее своей добротой, своей нежностью. Заботливый, предупредительный, идеальный. И она теряет голову, а у него, похоже, все инстинкты - в постель затащить, он, похоже, и не знает, как с девушкой общаться, чтоб днем не лапать, а ночью не... Она раздраженно перевернулась на живот. "Всех, кого я к себе звал, я звал не для разговоров... Могу забыть о дистанции, что так важна для тебя... Со сна могу и перепутать". Маньяк! "Не маньяк" он, как же! Маньяк и есть. "Не ходи ко мне в спальню, не сдержусь". А еще ребенком ее кличет. Ребенок то, ребенок се. А сам только и думает, как бы этого ребенка... Или это он себе зарубки на мозг делает, мол, ребенок, не трожь!
   Но ведь не тронул. Со всеми своими распутными привычками - ведь не тронул же. "Дистанция, что так важна для тебя". Для нее важна, да. Только для нее, похоже. Но ведь он эту дистанцию держит. Хоть и признался сейчас, что хотел бы... целовать ее в грудь?! От этой мысли запылали не только щеки, но и уши, и она в отчаянье сунула голову под подушку, там простыня еще холодная... А перед глазами все равно стояло: вот он обхватывает ее, склонившуюся над ним в тревоге, перекидывает через себя на кровать, сам склоняется сверху. А его руки... жадные, бесстыжие... Они рвут рубашку у нее на груди, открывая ее его взорам. И губы... его порочные, чуть припухшие губы, что все склоняются над ней... над ее ходящей ходуном от тяжелого дыхания грудью... все ниже, касаются соска... Она застонала, стискивая руками подушку, поджимая коленки. Да что ж это с ней?
   Душно. Как чудовищно душно, надо открыть окно. Это все краска, недаром говорят, что ей можно надышаться до глюков. Аня добирается до подоконника, распахивает тяжелые рамы. Ночная прохлада мгновенно заставляет ее поежиться, но хоть прогоняет прочь ее наваждение. Дуновение легкого ветерка остужает лицо. Она вдыхает полной грудью, пытаясь успокоиться, высовывается чуть дальше, желая сильнее подставиться этой прохладе, этому легкому летнему ветру...
   И тут же вскрикивает, когда стальные пальцы внезапно смыкаются на ее предплечьях.
   - Куда? - мрачно интересуется Аршез, тяжело дыша у нее за спиной. - Что сейчас не так, я же даже не трогал?!
   - Ар? Т-ты чего? Я просто воздухом хотела подышать. Душно.
   - Душно? А ужас такой откуда? Что ты себе здесь напридумывать успела?
   - Ничего не успела, пусти, больно! Ты сам меня напугал, так схватил внезапно. Да у меня чуть сердце из-за тебя не остановилось! Совсем сдурел?
   - Прости, - он глубоко и с облегчением выдохнул. Стальная хватка разжалась, однако деву он не выпустил. Обхватил руками крест-накрест, прижал спиной к себе. - Прости. Нервы совсем никуда не годятся. И так кошмары снятся, а тут еще ты со своим "подышать"... У тебя правда все хорошо?
   - Ну... да, - в ее голосе только недоумение. - Не считая тех синяков, что ты мне сейчас оставил, все, в общем, неплохо. Просто краской пахнет, уснуть не могу, решила проветрить.
   - Точно?
   - Да точно, чего ты?
   - Отойди от окна, хорошо?
   - Так ты сам же меня и держишь.
   - Вот вместе со мной, - он осторожно потянул ее прочь.
   Она не возражала. Удивлялась только:
   - Ар, да что с тобой?
   - Ничего. Прости. Просто нервы. Ты ложись, хорошо?
   - Да я ложусь, ложусь. Мне что, уже и окно без разрешения открыть нельзя? На лестницу не ходи, туда не ходи, это не открывай... Ксандар был прав, ты и впрямь как дракон в своей пещере. Затащил и стережешь, - она вновь улеглась в кровать, накрылась одеялом, как приличная девочка, разве что ручки под головкой не сложила.
   - Ксандар бы меньше умничал, и проблемы бы не возникло. Вот почему я его не прибил сразу по прилету? Спал бы сейчас спокойно, как младенец, - недовольно бурчит Аршез, с драконьей ревностью отслеживая, как она занимает свое место в постели. Как... вот как сокровище в шкатулке, мрачно думает Аня, а то едва не вывалилось.
   - Так иди спи, что ты бродишь? Врываешься в спальню среди ночи, пугаешь...
   - Мне снилось, что ты выпала из окна.
   - Случайно? - она аж садится от такой новости. Это поэтому он так кричал?
   - Нет. Выпрыгнула. Я тебя напугал, и... Я ведь не сделал ничего, что пугало бы тебя до желания покончить с собой?
   - Господи, Ар, о чем ты? Да ты самый лучший, самый заботливый, самый замечательный!
   - Тогда обещай мне, что если вдруг... если что-то напугает тебя... или покажется неприемлемым, невыполнимым, ты просто придешь и скажешь. И мы все решим, малыш, я обещаю. Только не молчи, не оставайся одна со своими страхами, расскажи мне. Я тебе помогу, даже если бояться ты будешь именно меня, все равно я смогу помочь. Не делай непоправимого, пожалуйста!
   - Аршез, да что ты? Я не собираюсь ничего делать, все хорошо, у меня есть ты, чего мне бояться?
   - Вот и славно, - он присаживается на край кровати, осторожно берет ее за плечи и вновь укладывает головой на подушку. - Чтобы не случилось, Анют, помни: я никогда тебя не обижу. Никогда, ребенок. Кто бы что тебе про меня ни сказал. Никакое зло тебя не коснется, я обещаю... Ты мне веришь?
   - Да, - она улыбнулась. - Тебе - верю.

День четвертый.

  
   Когда Аня проснулась, его уже не было. Ушел на работу, как и планировал. Зато на письменном столе лежала подробнейшая инструкция, что ей надо делать. Ну вот разве что не уточнил, сколько раз за время его отсутствия ей в туалет сходить полагается, а все остальное, вроде, учел. Аня только фыркала, разбирая старательно выведенные его рукой строчки. Выписывал. Каждую букву отдельно, чтоб ей легче было прочесть. Почти печатными, как для ребенка. Педофил клятый! И вот как в его голове "обязательно позавтракай и прими витамины" с поцелуями в грудь совмещаются? Детей вроде как в грудь не целуют, а взрослые сами разберутся, завтракать им или нет.
   Однако по принципу "вот назло останусь голодной" действовать не стала. И даже витамины его дурацкие выпила. Он же как лучше пытается, от всей души. Сидел тут ни свет, ни заря, писал. Продумывал ее день, волновался. Гиперопека, конечно, налицо, но это, наверное, действительно от отсутствия опыта. Так что придется ей, видимо, еще подтверждать, что она взрослая и самостоятельная. А там он, глядишь, и успокоится.
   Привезли мебель для кухни, новую плиту, помогли все расставить. Вышло, конечно, совсем тесно, если два человека за стол сядут, третьему уже и войти будет некуда. Ну так третьих у них и нет. Расставила посуду и продукты по шкафчикам. Подумала, что после ремонта окошко неплохо бы вымыть... И поняла, что его уже вымыли. Ну да, ему же приснилось. Так что даже странно, что только помыл, а решетку решил не привинчивать. Или не успел?
   А делать-то больше было и нечего. Читать? Так тут одни справочники с кучей непонятных терминов. Самой что ль начать писать? Завести дневник, описывать свою жизнь в новом мире, свои впечатления... Ага, и кто у нас будет этот дневник читать? И даже не постесняется комментировать? И к гадалке ходить не надо: прочтет и не поморщится. Какие такие личные тайны, она же "его", вместе с тайнами. А вдруг он что-то в воспитании упускает?.. Так что дневники отпадают, писать их для дорогого Арика она решительно не готова... А во что превратили ее письмо маме? Ведь ничего же не дали сказать, ни-че-го...
   - Скучаешь? - он появился раньше, чем она ожидала. - Ань, ну ты что, здесь и так достаточно чисто.
   - Ну, пыль-то все время летит, влажная уборка не помешает, - отвечает с деланным равнодушием. А сама веселится: "хоть в чем-то я тебя обошла! Полы ты помыть не успел, да. Ага, в твоей квартире, и в твоей спальне. Вот почувствуешь теперь, что это значит, когда за тебя твою работу делают!"
   - Гулять пошли, ребенок. Я служанку не нанимал, мне не требуется. Я тебе комнату выделил? Выделил. Вот ее и мой хоть до дыр, коль совсем заняться нечем. А у себя я сам разберусь.
   - Правда? А говорил, что такое маленькое помещение просто глупо делить на зоны, мы же вместе живем, вместе пользуемся, вместе и отвечаем.
   - Да? Ну, тогда позволь мне поблагодарить, - он скользящим движением переместился прямо к ней, обнял, пройдясь руками по спине и чуть ниже, - за проявленную заботу. - А дальше поцеловал. В щечку, в мочку уха, скользнул губами по шее.
   - Ар! - она привычно вырывалась. - Ар, пусти, у меня же руки грязные!
   - Угу, - удовлетворенно мурлыкнул он. - Вот и держи их от меня подальше. А то рубашка белая, парадная, испачкаешь. - Он вновь лизнул ее в шею, обдал горячим дыханием ухо. И неожиданно слегка прикусил, заставив вскрикнуть.
   - Ар!
   - Все, все, не буду, - запутавшись пальцами в ее волосах, он притянул ее голову к своей груди. - Не буду больше смущать. Соскучилась?
   - Да, - вдруг понимает она. Скучала. И даже очень.
   - Тогда заканчивай с уборкой, переодевайся, бери купальник...
   - Но у меня нет. Мы не купили.
   - Ну так купим по дороге. Мы ж договаривались, сегодня только отдых.
   Отдых. В городе неожиданно жаркого солнца и тенистых бульваров, пронизанном легкой моросью шумных фонтанов и раскрашенном цветочным многоцветьем газонов. Встречавшиеся им компании молодежи беззаботно смеялись, радуясь погожему летнему дню и бесконечности каникул. Люди постарше двигались решительно и целеустремленно, стремясь успеть как можно больше в свой не слишком большой обеденный перерыв. Впрочем, было много и тех, кто вовсе никуда не спешил, проводя свое свободное время в прогулках по этому красивому летнему городу.
   Ане красивым казалось решительно все: дома, люди, раскидистые деревья на бульварах, простенькие скамейки в их тени, ажурные оградки, отделяющие проезжую часть. Город словно переливался теплом и светом, его жители казались довольными и самодостаточными. И пусть они не знали об огромном мире, раскинувшимся за горами, и даже не стремились туда, куда все равно не могли попасть, им было явно хорошо и здесь - в их городе, в их стране. И, идя по улицам за руку с Аршезом, вновь нацепившем малиновую прядь и майку с картинкой весьма сомнительного содержания, Аня думала о том, что вполне сможет быть счастлива здесь - в этом городе, в этом мире. И даже без возможности пересечь когда-либо вновь непроходимую Границу.
   Потому что... Потому что Аршез. У нее был Аршез, и он сам сказал, что это - уже навсегда. Еще недавно совсем чужой, незнакомый и вообще, как он утверждал, не человек, он незаметно стал для нее всем - ее семьей, ее домом, ее галактикой. Нет, она не думала сейчас о том, что отношения между мужчиной и женщиной требуют куда большей конкретики, не пыталась понять, в каком именно качестве она хочет видеть в своей жизни Аршеза. Они просто шли. Он держал ее за руку. И весь мир им улыбался.
   В каком-то из магазинчиков, преодолевая смущение при мысли, что ей все же придется для него раздеваться (пусть и не до конца), она выбрала себе купальник. Чтобы на переполненном городском пляже, не выдержав темного взгляда его скрытых очками глаз, броситься в воду с головой, стартанув прямо от кабинки для переодевания. Он присоединился к ней не сразу. Прежде подобрал ее вещи, в смятении оброненные прямо в траву, неспешно разделся сам, давая ей, да и себе, время, чтоб успокоиться. И догнал уже ближе к середине озера.
   - Ты точно умеешь плавать? - поинтересовался, выныривая рядом.
   - Ар! - дернувшись от неожиданности, она едва воды не наглоталась. - Ну разумеется, умею, - буркнула, недовольная своей на него реакцией. - Что я, по-твоему, совсем беспомощная?
   - Тогда догоняй! - злодейски плеснув ей в лицо, он развернулся, и очень бодро поплыл прочь.
   - Ах ты!.. - отплевываясь и вытирая глаза от воды, возмутилась она. И, разумеется, бросилась за ним следом - догнать, забрызгать и вообще утопить. И почти догнала его, он был совсем уже рядом. Но вдруг нырнул, резко уходя глубоко под воду - и всплыл уже в нескольких метрах позади девочки. И вновь дразнил ее, уплывая неспешно, давая возможность догнать, но не позволяя поймать, заставляя носиться за ним зигзагами по всему озеру, пылая праведным гневом, но не имея возможности отомстить обидчику.
   И лишь когда почувствовал, что она совсем уже обессилила, сдался на милость победителя, принимая на себя водопад разгневанных брызг, а потом и Аню, резко бросившуюся ему на плечи в попытке притопить. Он покорно ушел под воду, ловя при этом ее руки и обвивая ими себя за шею. И всплыл, уже пристроив ее на спине:
   - Крепче держись, покатаю.
   Так плавать, как он, люди не могли, конечно. Скользить по-над водой, даже не трудясь изображать гребки руками, пользуясь исключительно врожденной способностью к левитации... Но людей рядом не было, они отплыли уже достаточно далеко. А ей, чтобы не соскользнуть, пришлось не просто держаться за его шею, но и обхватить его корпус коленками, прижимаясь к нему крепко-крепко. Но она была порядком уставшей, растерявшей за время погони все свои глупости на тему прилично-неприлично. Она прижималась к его спине, словно наездница на диковинном морском животном. И было ей хорошо.
   А потом, когда они достаточно уже отдохнули на берегу, он спросил, кивнув на ребят, перекидывающих неподалеку мяч через сетку:
   - Знаешь такую игру?
   - Волейбол? Конечно, кто ж не знает.
   - Присоединимся? У них явно игроков не хватает.
   - Но... как? Ты разве их знаешь?
   - Нет. Заодно и познакомимся. Нужны же тебе друзья.
   Познакомился он легко. Подошел, улыбнулся обезоруживающе и попросил принять их в игру. Ребята не возражали, их взяли в команду. Играла Аня неплохо. Не мастерски, конечно, но под провал команду не ставила. Хороший средний уровень, не вызывающий ни удивления, ни раздражения. Аршез - или, вернее, Артем - предпочел демонстрировать мастерство. Вполне себе "человеческое" мастерство, ничего сверх. Впрочем, играть в человеческие игры, оставаясь на уровне человеческих возможностей, он привык, практика имелась. Жизнь среди людей всегда нравилась ему именно этой иллюзорной возможностью стать для них своим. Пусть на время, но все же ощутить себя членом их компании, их команды. Не выиграть у них, но сыграть с ними вместе, быть включенным в единый круг столь ярких во время спортивных поединков эмоций, разделить с ними их азарт.
   Впрочем, сейчас он играл ради своей девы. И играл хорошо, даже очень хорошо тоже ради нее. Стать для них ценным игроком, чтоб заинтересовались, чтоб приглашали еще. Их, они же ведь вместе. А его ребенку нужны друзья, нужны крепкие человеческие привязанности, она не может быть только с ним, не должна.
   После игры, как и ожидалось, было совместное купание, совместные беседы, совместное распитие столь необходимых людям на жаре прохладительных напитков. Аня, чуть смущаясь, рассказывала новым знакомым, что она в Чернометске недавно, только переехала, и пока еще толком не осмотрелась и не освоилась, и даже где будет дальше учиться, пока не знает. Аршез слушал немного рассеянно, его, конечно, больше интересовали капельки воды, стекающие с верхней части ее купальника, и потому он даже не смог толком вспомнить, а предупреждал ли он девочку о том, что ее подлинную историю рассказывать нельзя - никогда, никому и ни при каких обстоятельствах.
   Но рассказывать правду новым знакомым Аня, по счастью, и сама не стремилась. Ей хватило и первого вечера в Чернометске, когда весь город, казалось, не сводил с них глаз. И все потому, что с ней шел Он - Великий и загадочный пришелец из соседней страны, представитель иной, не человеческой расы... Желание Аршеза раствориться в толпе, казаться им всем обычным, рядовым человеком, девочке импонировало. И уж вовсе не хотелось становиться центром внимания самой, оказавшись пришелицей из неведомых земель, которых, как известно здесь каждому, "не существует". Это ей в лучшем случае не поверят, сочтя бессовестной фантазеркой, а в худшем... Нет уж.
   - Мой городок небольшой совсем, окраинный, вы, наверно, и названия не слышали. А Чернометск классный. Такой большой, красивый, энергичный. Столько людей, все куда-то спешат... Нет, пока не знаю, в какую школу пойду, не узнавала еще. Да я приехала только, мне бы от переезда в себя прийти...
   Аршез привычно представлялся студентом политеха, благо куратор сего престижнейшего в городе вуза был его другом и о жизни и быте вверенного его надзору заведения рассказывал предостаточно. А порой и в гости звал. А уж какие он умел устраивать вечеринки с участием лучших студентов!.. Да, вот вечеринка ему сейчас точно не помешает. Хотя то, что он придет на нее без своей девы - без своей личной девы - недоумение у товарищей вызовет...
   - Артем, а ты куратора когда-нибудь видел? - любопытство в голубых девичьих глазах было столь сильно, что заставило его вынырнуть из фантазий о головокружительных танцах и сосредоточиться на разговоре и его участниках.
   - Так его у нас если только слепой не видел, - впервые внимательно приглядываясь к незнакомой деве, с преувеличенно показным безразличием бросил Аршез. - Он же дважды в год перед всеми студентами выступает - хвалит за успехи, поздравляет с праздниками. У вас разве не так? Ты, кстати, где учишься?
   - В восемьдесят третьей школе, - "порадовала" его дева. - И нет, у нас не так. Нам, знаешь ли, кураторы по штату не положены.
   Она чуть усмехалась, бравируя своей юностью. А он мысленно стонал, давясь всеми еще не рассказанными студенческими байками. Твою ж мать! Докатился! Уже с детьми тусуется... И пусть он в очках, в образе, но он же даже не заметил! Даже внимания не обратил! Да, он Анюте подбирал компанию, и, зрительно сравнивая ее и их, решил - подойдут, возраст где-то тот же. И даже мысль не щелкнула: "тот же - это тоже дети, не подходят, ему - никак".
   Впрочем, чуть успокоился он, внимательно скользя взглядом по лицам присутствующих, "детьми" здесь были разве что две юных девы - голубоглазая Лика "из восемьдесят третьей школы" и серьезная, молчаливая Катя, надо полагать, оттуда же. Остальные рубеж совершеннолетия перешагнули и, за минимальным исключением, действительно были студентами. Вон Веня даже оказался студентом того самого политеха, и теперь активно интересовался его факультетом, курсом, отношением к общим знакомым.
   Он отвечал "легко и охотно", при этом цепко контролируя всю компанию, чтоб некоторые слова в беседе не прозвучали, чтоб вот даже мыслей их произносить не возникло. Девочек, правда, щадил, оставляя их сознание в неприкосновенности, надеясь, что сможет вовремя прервать нить беседы и так. Анюте нужны здесь друзья, ей нужно как-то входить в этот мир, с чего-то начать, и разговоры со сверстниками ей полезны...
   Не все! - понял он уже несколько минут спустя, слушая, как Лика увлеченно тараторит его ребенку:
   - Я тут на днях такой роман прочла - ах! Просто мечта! Там молодой вампир влюбился в деву прямо на Горе, во время праздника Перехода...
   - У вас тоже в моде романы про вампиров? - Аня почему-то обрадовалась. И Аршез не стал обрывать беседу, слушая дальше. - А у меня подружка была, она кроме вампирских романов вообще, по-моему, ничего не читала. Сама вечно ходила вся в черном, всякие крестики-гробики коллекционировала, мышей летучих на всех тетрадках рисовала... Что? - непонимающе взглянула она на столь же удивленные лица собеседников.
   - Да так, - пожала плечами Катя. - Начала про вампиров, закончила мышами. Ты всегда такая логичная?
   - А в черном твоя подружка почему ходила? - не смолчала и Лика. - Такая страшная была, что даже сомнений не возникало - ни один вампир в жизни не влюбится?
   - Но... - Аня даже растерялась. - У нас летучие мыши вроде как символами вампиров являются. У вас разве нет? И черный цвет. Вампиры же порождения ночи, им тьма бли...
   - Чего они порождения??? - в голосе парня безмерное удивление практически мешалось с негодованием.
   - Да что ты хочешь от девочки из приграничья? - Аршез примирительно-пренебрежительно дернул плечом, посылая поборнику справедливости приказ заткнуться. - Ты б видел, из какой глуши она к нам приехала. Из этого их, с позволения сказать, города до нормальных цивилизованных мест десять суток на собаках добираться нужно. А горы - вон они, из окна видать. А за горами сам знаешь, кто обитает. Так что не удивительно, что у них там поклонение вампирам Адской Бездны махровым цветом цветет и прочие мракобесия, - он ласково обнял свою Анюту, глядящую на него с обидой и явно собирающуюся возмутиться. - Ничего, с годами воспитаем, - нагнулся и поцеловал ее в щеку. Вот да, при всех. И она смутилась, сбившись с мысли, а он, воспользовавшись паузой, раскланялся. Было очень приятно... Но нам пора... Дела, заботы...
   - Ну и зачем? - она косилась на него с укоризной, обиженно топая прочь от озера по извилистой тропке. - Так вот надо было выставлять меня круглой дурой из дикого леса? И я, между прочим, не из глуши. Я в нормальном городе выросла, на всю страну известном. Это у вас здесь глушь и мракобесие. Отгородились от целого мира и врете, что кроме вас и мира-то нет.
   - А-ань, - протянул он миролюбиво, - я выдуманный город в виду имел, в котором ты и не была ни разу.
   Молчит, упорно топая дальше.
   - Здесь в ходу совсем другие мифы, ребенок. Слова похожи, а значения у них иные совсем. Того, что ты там наговорила, по-другому и не объяснить было. Ты ж видела, ты их шокировала буквально. Парень так и вовсе на скандал нарывался, не будь ты девой, и до драки бы дошло.
   - Из-за чего, из-за дурацких вампиров? - она даже остановилась и обернулась изумленно.
   - Угу, вот именно за подобное выражение мне точно придется за тебя, как пацаненку, драться.
   - Да ладно, снимешь очки да скажешь "ай-ай-ай", драться всем и расхочется, - пренебрежительно фыркнула девочка. Драки из-за литературных героев - да уж, приехали. Ну и кто тут дикарь?
   - Да куда ж я их сниму, там детей полпляжа, - Аршеза предложенный вариант не устроил.
   - И? - она смотрела все более недоуменно. - Дети-то тут при чем? Я ж тебе не трусы снять предложила.
   И тут же покраснела, сообразив, что именно ляпнула.
   - Аура, малыш, - вздохнув, признался он. - Для детей не слишком полезна.
   - А я... - ей вспомнился весь этот крутеж с ее совершеннолетием, и то, что он говорил, что на улице бы не подошел. - Ты мне поэтому велел витамины пить?
   - Да, - не стал отказываться он. - Ты не бойся, это не так критично: ты взрослая уже почти и индивидуальные показатели у тебя... просто сказочные.
   - Индивидуальные показатели чего? - она и не боялась. До тех пор, пока он не начал уговаривать ее этого не делать. "Да ты посмотри, какие уникальные характеристики... да для ее возраста..." - раздался в памяти отвратительный голос развозившего их пилота.
   - Способности твоего организма сопротивляться вредному излучению моей ауры.
   - Они что, растут с годами?
   - Как и весь организм - только в детстве да юности. Но у тебя они уже сейчас выше, чем у абсолютного большинства взрослых в нашей стране. Не смогу тебе сказать, в чем причина. Возможно - это твои индивидуальные особенности, возможно у людей из-за гор этот показатель вообще значительно выше. Века тесного сосуществования в границах Сибирии иммунитет наших людей могли существенно подорвать... В любом случае, у тебя он безопасно высок, а детей ко мне в дом не води, - подытожил Аршез не слишком приятный разговор. И перевел на банальное, - есть хочешь?
   - Ага. Но не сильно, можно пока не переживать, - улыбнулась она, осознав, что будет ведь переживать. И как-то на задний план ушли и нелепые разборки о различиях в фольклоре, и вредоносность его таинственной ауры, ей, впрочем, ничем не грозящая. Он - ее Аршез, ее Артемка - волнуется из-за того, что она голодная. И даже готов драться за нее со всякими местными дураками. Хоть и считает это пацанством.
   Ужин она готовила сама. Он предлагал в кафе, но она отказалась. Все же первый раз на своей собственной кухне. Хотелось обновить. Хотелось попробовать. Хотелось почувствовать себя настоящей хозяйкой их уютного дома. Хотелось показать ему, что она не маленькая, не беспомощная, и уж с чем - с чем, а с приготовлением пищи справляется прекрасно. Ну и кроме того, она просто любила готовить.
   А после ужина он утащил - нет, увлек ее смотреть кино. К себе в спальню, на мягкое бежевое покрывало. Усадил ее перед собой, так, чтоб можно было нашептывать на ухо, вдыхая аромат ее волос и кожи, и тихонечко целовать в макушку, пользуясь ее увлеченностью фильмом, и не только в макушку... ну, если повезет. Фильм выбрал, как она и просила, по географии: про Бездну и горы, про леса и реки. Тот, кто делал его, умел любить свою землю, умел делиться ее завораживающей красотой.
   И Аня парила над лесами и ныряла в Бездну, неслась по степи за табунами диких коней, и ветер шевелил ее волосы на вершинах высоких гор. Или это Аршез шевелил. Так ласково, так невесомо. И все что-то рассказывал, рассказывал, а голос у него был - хотелось слушать и слушать... Так, в кольце его рук, под его неспешный рассказ она и уснула.
   А он долго еще сидел, бережно удерживая ее у своей груди, и не мог ни на что решиться. Хотелось уложить ее на подушки, лечь рядом, обнять и гладить ее... ну, пусть хоть по волосам... до самого рассвета. Вот только рассудок твердил, что "по волосам" его не устроит, он хотел ее всю - гладить, целовать, обладать... Обладать!!! Пронзая ее насквозь, вслушиваясь в хриплое, сбившееся дыхание, захлебываясь от поглотившей их обоих страсти!.. И похоронить уже под утро.
   Нет, он сдержится, что за бред? У него были сотни человеческих дев, и все они живы и прекрасно себя чувствуют. Все Ксандар с его безумными страшилками, да чтоб он в Бездну рухнул, ломая ноги! А Аня, его нежная, маленькая, хрупкая Аня... Да просто не простит, и никогда уже ему не поверит. И не обретет уверенности в себе, и не обретет здесь дома, который он так стремился для нее создать. Потому что дом - это там, где не предают. Где тепло, безопасно, там, куда хочется возвращаться.
   А ей хотелось. Он чувствовал это, ей сегодня хотелось. После всех прогулок, приключений, знакомств вернуться с ним в его дом - в их дом, в ее дом. Но вовсе не в его кровать. Так неужели он все разрушит?
   Он вздохнул, поднимая свою деву на руки и бережно перенося в выделенную для нее комнату. Опускать - отпускать - ее не хотелось. Но он все же уложил ее в такую огромную для столь маленькой девы кровать и укрыл одеялом, так и не решившись стянуть с нее хотя бы шорты. Они точно будут мешать ей спать, и вообще, спать в одежде - это какая-то особо извращенная пытка. Но ведь не оценит, извращенка малолетняя, опять кричать начнет о личном пространстве... Да просто смутится.
   Он вышел, осторожно прикрывая дверь. Но ложиться не стал. Открыл маршрутизатор, пробежал глазами зеленые огоньки тех, кто устраивал этой ночью вечеринку и списки их прибывших и еще ожидаемых гостей. И решительно добавил свой огонек к тем, кто намерен провести эту ночь под крышей дома Астэи. Лететь меньше часа, а компания подбиралась страстная. Хрупкие малолетние человечки точно из головы вылетят. Хотя бы на эту ночь.

День пятый.

  
   Когда Аня проснулась, Аршез был дома. Нет, не так. Она проснулась и поняла - он здесь, в гостиной, он никуда не ушел, хотя утро, вроде, уже не раннее. Чем-то занят. Сосредоточен. Увлечен. И это было такое странное чувство - чувствовать его, не просто его присутствие, его местонахождение, но его состояние, настроение.
   Она вылетела из комнаты, желая убедиться, что это не иллюзия, что чувства ее не обманывают. И расцвела улыбкой, обнаружив его именно там, где и ожидала - возле двери на кухню, что-то тщательно вымеряющего там... И, конечно же, обернувшегося к ней тут же, едва она появилась.
   - Привет, ребенок. Выспалась?
   - Ага. А тебе разве не надо на работу?
   - У меня полный дом работы, зачем мне куда-то ходить? - он кивнул на гостиную, и в самом деле заполненную... какими-то деревяшками разных форм и размеров - коряги, стволы, вернее, их части, распиленные кто вдоль, кто поперек, множеством инструментов, о назначении большинства из которых Аня могла лишь догадываться, листами с рисунками и расчетами.
   - А это все что? - недоуменно поинтересовалась девочка. В состоянии вечного ремонта, вроде, он жить не хотел, вчера только все закончили, убрали, расставили, а тут...
   - Ну, ты же хотела, чтобы я сделал тебе что-то из дерева, украсил дом.
   - Но я думала так, статуэтку. Маленькую, на тумбочку.
   - И статуэтку, если захочешь. Из отходов.
   - А это?..
   - А это будет резное ободверье для твоей кухни.
   - Резное что?
   - Украшение. Дверного проема. Сделаю в виде ивы, трепещущей на ветру. Вот отсюда, - он, склонившись, коснулся плинтуса справа от косяка, - будет расти ствол, дальше пойдут ветви, шатром нависая над дверью и ниспадая слева, оживляя стену летящими на ветру ветвями.
   - Красиво, - представила она, следя за движением его рук. - Но это ж, наверно, долго.
   - Да, - согласился он, - за пару дней не успеть. Тем более, что на работе мне все же бывать придется. Сегодня вот после полудня надо будет туда заглянуть на пару часов, надеюсь, придумаешь, чем без меня заняться.
   - Да придумаю, конечно, Ар, ну что ты? Ну я же не маленькая уже, в самом деле. Ты из этих несчастных двух лет, что мне до восемнадцати не хватает, такую трагедию на ровном месте развел.
   - Ну и не развел, ну и не трагедию, - не согласился он. Подошел, обнял ее, такую теплую и мягкую после сна. Зарылся носом в ее встрепанные волосы, припал губами к бьющейся на шее жилке. Лизнул, заставив ее вздрогнуть и чуть приподнять плечо. Вновь припал в поцелуе.
   Она не вырывалась. Привыкла. Просто наслаждалась его нежностью, его лаской. Близостью его тела, от которого исходило такое умопомрачительное, такое родное тепло. Этой его глубоко вредоносной "аурой". Ну и как она может быть вредоносной, когда так ласкает, кажется, каждую жилку, проходя сквозь тело?
   Не ощущая сопротивления, его губы заскользили по ключице, прошлись по горлу, заставив ее выгнуть шею с легким вздохом изумления. А пальцы проникли под футболку, наслаждаясь нежностью и бархатистостью ее кожи.
   - Ар! - все же всхлипнула она, приходя в себя.
   - Дай ребрышки посчитать, - останавливаться не хотелось. Она пахла так восхитительно - открытая, томная.
   - Перестань. Ты хотел работать.
   - Да. Конечно. Сейчас, - он опустился перед ней на колени и, задрав футболку ей до груди, поцеловал вздрогнувший животик. И действительно пересчитал поцелуями ребрышки - справа, слева - до самого края ее одежд, до жестких косточек ее лифчика, до ее судорожно прижатых к груди ладоней. Провел языком дорожку от пупка и выше, до вставших на его дороге пальцев. Лизнул и их.
   - Аршез!
   - Трусиха, - он вздохнул, прижимаясь щекой к ее животу и обхватывая ее при этом руками, чтобы не отстранялась. А что ладони легли на ягодицы - так оно само как-то вышло, он не специально. - Такая мягкая, такая трепетная... моя, - ладони на ее попе сжались непроизвольно, ему просто захотелось ощутить ее чуть сильней, а там ткань...
   - Пусти! - она все же запаниковала. Он никогда не остановится. Не успокоится, пока не затащит ее в постель. Чуть она позволяет ему одно - и он тут же идет дальше!
   - Не держу, - он действительно убрал руки и отстранился, садясь на пол возле ее ног.
   Убежала. Заперлась в ванной с горящими от смущения щеками. Недовольная всем - им, собой, своей на него реакцией, своей готовностью... или нет, желанием позволить ему... посмотреть, что будет, если ему позволить... нет, черт побери, нет! Она не такая, она знакома с ним три дня! А он просто избалованный распутный мальчишка, который даже отношения ни с кем построить не может, потому что всех мыслей - как бы в постель затащить, а как затащит, так уже и идеи кончились, что дальше-то делать, и интерес пропадает... Да к дьяволу! Она не должна себе позволять, не должна от него так зависеть! Надо самой... Собой... Быть собой, а не беспомощным к нему приложением!.. Знать бы, как...
   - Пойдем гулять по городу? - он неслышно опустился на кухонный стул, когда она готовила себе бутерброды под мерный шум закипающего чайника.
   - Тебе ведь работать надо, - качнула головой, не отрываясь от своего занятия.
   - Много работать вредно, - не согласился Аршез. - Вот свежий воздух - он никогда вредным не бывает.
   - Это в городе он свежий?
   - А куда хочешь, за город? Хорошо, давай слетаем. Я знаю много красивых мест, тебе понравится.
   - Нет.
   - Анют? - взглянул недоуменно. То, что она все еще дуется, он понял. И что смутил он ее куда сильнее, чем... чем стоило бы, понял тоже. Но ведь не собирается же она теперь безвылазно сидеть дома в такой погожий день?
   - Ты ведь не можешь вечно водить меня за руку. Развлекать меня денно и нощно, контролировать... У тебя свои дела есть, работа...
   - Анют, мне не сложно. Напротив, даже приятно...
   - А мне - нет! - почти выкрикнула она. - Такое чувство, что ты оплел меня, опутал... Я уже задыхаюсь. Куда не повернешься, везде твои руки, губы, запах, аура твоя дурацкая. Я задыхаюсь, понимаешь? Я устала. У меня уже мысли в твоем присутствии путаются, я сообразить не могу, чего я хочу, чего ты, нить разговора теряю...
   Он молчал, бессильно закусив губу. Нет. Нет, она преувеличивает, все ведь не так! И мысли у нее не путаются, он бы заметил, и с разговорами все в порядке...
   - Ар? - она давно уже молчит и смотрит на него выжидающе.
   - Да? - кажется, он что-то прослушал. - Да, ты права, конечно, было бы лучше, если бы ты жила отдельно, но пока я не вижу такой возможности.
   Жила отдельно? Его слова неожиданно сделали больно. Еще не получил, а уже избавиться хочет. Или... потому и хочет избавиться, что получить не выходит? А говорил, что его навек... Конечно, его, не на улицу же ему ее гнать. Жить ей действительно негде больше.
   - Ты говорил, я смогу работать, - осторожно начала девочка. - Возможно, ты мог бы... хотя бы подсказать, какую работу я могла бы попробовать получить, все какие-то деньги. Снять комнату. Ну, или... как у вас принято?
   - У нас не принято, чтобы дети, недоучившиеся в школе, зарабатывали себе на жизнь, - неожиданно разозлился он. - У них родители есть для этого.
   - У меня - нет.
   - У тебя есть я, это равнозначно, - отрезал мрачный, как туча, Аршез. - Пока образования нормального не получишь, чтоб о работе даже не заикалась!
   - Но сейчас... все равно каникулы, - возразила она куда менее уверенно. - Я могла бы подработать...
   - Мы не бедствуем, - он едва кулаком по столу не грохнул. - Скажи, чего тебе не хватает, я куплю.
   - Аршез, ну что ты? Погоди, - испугалась Аня. Почувствовала, что он обиделся. Действительно обиделся. - Сам же сказал, что я у тебя на шее сижу, я просто хотела...
   - Это ж когда я такое сказал? - приязни в его взгляде не добавилось.
   - Когда сообщил, что предпочел бы, чтоб меня в твоем доме не было, - в конце концов, она тоже обиделась. - Вот только выгнать меня не можешь. Из сострадания, потому как... куда мне?.. - у нее даже слезы выступили. Она не хотела, нет. Они сами.
   Он вздохнул.
   - Ань. Ну ты уже разберись. То ты утверждаешь, что тебе со мной плохо, и меня в твоей жизни слишком много. То страдаешь, что я тебя, якобы, выгоняю.
   - Я просто хотела побыть одной. И тебя не отвлекать от работы, и самой немного проветриться... разобраться... А у тебя либо с тобой, либо никак, да? Либо в твою постель, либо вон пойди?
   - А-ня! - он едва не взвыл. - Ну постель-то тут причем? Вот уж куда не зову...
   - В глаза не бросилось!
   Он беспомощно поднял вверх руки.
   - Просто скажи, что конкретно ты хочешь. Как лично ты хотела бы провести этот день?
   - Я бы хотела погулять по городу. Одна. Это возможно?
   - Нежелательно, - он снова вздохнул. - Но... раз уж меня в твоей жизни так чудовищно много... давай попробуем.
   - Спасибо, - она не выдержала, обняла его. Конечно, это было неправильно, он опять решит, что... Но ссориться с ним было так больно, так физически неприятно, что хотелось растворить этот горький осадок в тепле его рук, в прикосновении к его большому сильному телу.
   - Ребенок, - он, конечно же, обнял в ответ. Целовать не стал, ничего не стал, просто подержал ее чуть-чуть у самого сердца. Отпустил. - Ты только послушай меня сейчас. Очень внимательно. Мне важно, чтоб ты меня услышала. Хорошо?
   Она послушно кивнула, присаживаясь за стол.
   - Это касается не только сегодняшней твоей прогулки, но и вообще... Всего времени твоего пребывания... всей твоей жизни теперь.
   - Да?
   - Тебе придется забыть о твоей стране. Твоем городе, твоем доме. Обо всем мире по ту сторону гор.
   - Да, я поняла, что я уже не вернусь.
   - Не только. Ты никогда и никому не должна рассказывать. Ничего о той жизни. Не просто "никаких подробностей", но и вообще о том, что она была. Ты родилась и выросла здесь. В небольшом городке... Потом, если хочешь, выберем по карте... Никто не должен знать, Аня, пойми. От этого зависит... да все, включая твою возможность посещать школу. Все, что касается мира за горами - это государственная тайна, и за ее раскрытие здесь по головке не гладят.
   - Х-хорошо, я, в общем, и не собиралась...
   - Вот и умница. Дальше. Я, разумеется, не могу предусмотреть всего...
   Аня фыркнула. Да и не требуется, предусмотрительный ты мой, разберемся.
   - Но если что-то тебя напугает, пообещай: ты побежишь не от меня, а ко мне - разбираться, выяснять, спрашивать. Помнишь, что я вчера тебе говорил: одни и те же слова, одни и те же понятия у нас и у вас могут означать совсем разные вещи. Не вздумай встревать в споры, даже если не согласна. Просто покивай и отойди...
   - Аршез, - она все же не выдержала, - я просто иду гулять по городу. С кем мне спорить? Кому что рассказывать? У меня нет привычки приставать с разговорами к незнакомцам, правда. А знакомых у меня тут нет. Успокойся, ладно? "Дети" моего возраста считаются у людей достаточно взрослыми для подобных прогулок.
   Он лишь кивнул, соглашаясь. Да, конечно. Конечно.
   Отпустил. Но если дома ему еще удавалось сконцентрироваться (работа с деревом всегда дарила ему спокойствие и сосредоточенность), то в институте... Он так и просидел все совещание с телефонной трубкой в руке, то и дело набирая свой домашней номер. И так и не дождался, чтобы на его звонки хоть кто-то ответил. Она что, не пришла обедать? Или... совсем не пришла? Заблудилась? Чего-то наслушалась и боится к нему вернуться? Или ее обидели?
   - Что-то не так, Великий?
   - Нет, все в порядке. На чем мы остановились? - он вдруг понял, что не слышал ни слова.
   - Тестирование опытного образца, светлейший Аршезаридор, - охотно напомнили ему. - Мы могли бы назначить уже на завтра, если вам будет удобно. На заводе все готово, нас ждут.
   - А, да, конечно. В десять, вы говорили?
   - Нет, лучше... В десять было бы замечательно, Великий.
   - Так и договоримся. Если я вам больше не нужен, я вас покину, - он решительно вышел, не дав им опомнится. Что толку торчать на совещании, если он все равно не может сосредоточиться? Демонстрировать людям свою рассеянность не стоило. Как представитель высшей расы, он должен быть неизменно на высоте. Другое дело, что в списке его "очень важных дел" могут быть и другие пункты, кроме помощи людям в развитии металлургии. Вот по другим важным делам он и удалился.
   Чтобы нервно ждать ее дома (нет, обедать она так и не приходила), то и дело прислушиваясь к собственным ощущениям. Ее аура, прочно связанная с его, сигналов беды или тревоги не посылала. Значит, все хорошо, иначе он бы почувствовал. Вот только тревога не отпускала.
   Она явилась, когда и для ужина, на его взгляд, было уже поздновато. Ввалилась, веселая, раскрасневшаяся, переполненная эмоциями и впечатлениями.
   - Ар, вот ты мне скажи, - потребовала практически с порога, - как единственный, похоже, здравый здесь человек...
   Он скептически выгнул бровь. Здравым он себя в данный момент не ощущал. Человеком и вовсе никогда ощутить не удавалось.
   - Что такое "вампирская щедрость"? Это как вообще?
   - В ка... ком смысле? - сердце как-то неровно стукнуло. Вот не хотел он ее пускать. Но... вроде искренне веселится.
   - Да в прямом. Ну вот скажи, как можно улицу в городе так назвать? Я ж думала, они прикалываются, послала их... А они же, оказывается, всерьез...
   - А чуть подробней можно? Кого и куда ты послала?
   - Да ребят. Подошли на дороге, спросили, как на улицу Вампирской Щедрости пройти, - хихикнула, не удержалась. - Ой, прости, до сих пор смешно. А тогда я и вовсе минуты две хохотала, думала, прикол такой местный...
   - И в чем прикол? - недоуменно воззрился на нее он. Насупился даже. Все же обидно...
   - Вот и они не поняли. Особенно, когда я послала их, - она вновь хихикнула, - проспектом Светлых Некромантов до переулка Зомбячьего Благоухания, а там напрямую через кладбище...
   - Ан-на...
   - Да ладно, мы потом подружились. И даже пошли вместе эту самую улицу Щедрости искать. И ты знаешь, нашлась, действительно. На ней парк аттракционов оказался. В общем, мы там катались... Было весело.
   - Пила ты зачем, чудо мое малолетнее? Или это входит в комплекс доказательств на тему "я уже взрослая"?
   - Угостили. И вообще, ты и сам мне, помнится, наливал, так чего теперь дуешься? Или это с тобой можно, а с другими никак?
   - Ну, меня, честно говоря, такой вариант бы устроил.
   - Да перестань, это сидр был, там алкоголя три градуса, было бы из-за чего разговор начинать.
   Да он и не начинал. Просто сгреб ее в охапку, радуясь, что она с ним - живая, здоровая, веселая.
   - Только не дыши на меня, ладно? Ненавижу этот ваш сидр.
   Потом он, конечно, все-все у нее выспросил. И что за ребята, и сколько, и откуда, и какого возраста. И что конкретно они делали в течение всего дня. Потом, когда она готовила ужин, когда ужинала, время от времени принимаясь оживленно жестикулировать с вилкой в руке. А он все слушал, кивал, чуть улыбался.
   А вот с поцелуями больше не лез, даже перед сном обнять не попытался. И кино смотреть не позвал. Отговорился, что запах этого несчастного сидра (Да сколько она выпила его, глотка три? И когда это было, полдня назад?) потом долго не выветрится из его спальни. Она не поверила, решила, что ревность.
   А он... Он вздохнул и улетел к Астэе.
   Там не было людей, совсем. Хозяйка выступала за чистоту крови. Или ты развлекаешься с людьми, но где-то еще. Или с соплеменниками - под ее крышей. И он был согласен, на таких вечеринках люди только мешали, люди были хороши, но - сами по себе, такими, как есть, а не пытаясь подстроиться под нормы своих "старших братьев". Люди хрупки, им не выдержать огненный ритм, им не дано кружить в головокружительном танце вечной страсти, не дано...
   Он вдруг понял, что не хочет. Отстранился, вышел на балкон. Веселье продолжилось без него, его партнерша, развернувшись, легко нашла нового кавалера, припав губами к его губам с той же страстью, что минуту назад целовала Аршеза. А он стоял в одиночестве на ветру, и полы расстегнутой рубахи яростно трепетали, словно требуя продолжения активных действий. Вот только действовать почему-то не хотелось.
   Кружишь, как белка в колесе, не запоминая ни лиц, ни тел. Пьешь, не в силах напиться и путая вкусы. А хочется только ее. Лицо, которое не забыть. Запах, который ни с чем не спутать... И зачем ей вздумалось пить эту гадость, воняет же омерзительно, в собственном доме задыхаться начинаешь... Но зато... Зато он точно ее не напугает!
   Он решительно взлетел, перемещаясь на крышу, где среди пары десятков машин белела и его. Уже не новая, доставшаяся от отца, с преобразователем даже не прошлого - позапрошлого еще поколения, порой отчаянно барахлившим, отчего машина временами просто "провисала" в воздухе, приходилось едва ли не физической силой ее удерживать... Да ладно, все не падала, да и на части не разваливалась. До дома долететь - в самый раз.
   А на собственной крыше, еще подлетая, заметил маленькую фигурку в ночной рубахе. Она сидела, прижимаясь спиной к боковой стенке входного тамбура, отчаянно обхватив коленки. Лохматая, замерзшая.
   - Ребенок, ну ты чего? - он бросился к ней, едва приземлился. - Ты почему не спишь до сих пор, зачем раздетая по улице бегаешь?
   - Я не бегаю, я сижу, - ответила хмуро, и он понял - плакала.
   Нагнулся, легко подхватывая ее на руки. Прижал к груди.
   - Идем домой, малыш.
   - Что, любовница выгнала?
   Он чуть не споткнулся.
   - Ребенок, ну что за мысли? - открыть дверь, не выпуская ее из рук, было делом нелегким, но он справился. Аккуратно пронес ее сквозь дверной проем, стал неспешно спускаться по лестнице.
   - А какие должны быть мысли? - она невесело хмыкнула. - Уходишь из дома на ночь глядя. Потом возвращаешься: рубаха расстегнута, не заправлена, волосы распущены, заколка потеряна явно. И это при том, что ты даже по собственной квартире с незаколотыми волосами не ходишь.
   - Анют, - остановил он ее детективные изыскания. - Даже если и была любовница - или даже любовницы - маленьким девочкам-то в это время спать положено. А никак не на крыше караулить.
   - Я и не караулила.
   - Да?
   - Да. Воздухом дышала. Не спалось. Душно, - как ему объяснить, что ей было плохо. Без него плохо - без его вездесущих рук, бессовестных губ, без тепла его тела, без волн его ауры. Она так соскучилась за целый день, а он... Едва обнял, и тут же свалил. Побежал... старые связи упрочивать. Или новые заводить?.. Заявляется домой в таком виде... разве что не помадой с ног до головы измазанный, и ему даже не стыдно. Хотя... кто она ему? Ребенок, подкидыш, скорее обуза...
   - Ну, тихо, малыш. Все уже хорошо. Я дома, больше никуда не уйду. Так плохо одной?
   Она судорожно кивнула. Он вздохнул. Быстро. Слишком уж быстро.
   - Я тоже соскучился. А если поодиночке плохо, то надо быть вдвоем, верно?
   Аня не отвечает. Да он и не ждет ответа. Заносит девочку в ее комнату, укладывает на кровать. А затем, не отрывая от нее взгляда, начинает решительно расстегивать пуговки на своих манжетах.
   - Ар! - она тут же заволновалась. - Ты что... Зачем?
   Его рубашка полетела на пол, а он уверенно взялся за ремень брюк.
   - Перестань! - ее сердце отчаянно забилось. Хотела зажмуриться, отвернуться... но так и не смогла. Так и смотрела расширившимися от страха зрачками, как он расстегивает ремень... пуговицу... молнию. Как брюки скользят по его ногам (хоть трусы у него на сей раз имеются!). Как он присаживается на край ее кровати, чтоб окончательно избавиться от штанов, носков, ботинок. Затем вновь встает - но лишь затем, чтоб выключить свет.
   - Ребенок, - улыбнувшись чуть печально, он откидывает одеяло и устраивается рядом. - Ты правда думаешь, что обижу? Спиной ко мне поворачивайся, маленькая. И будем спать. Просто спать.
   Она немного мешкает, разрываясь между необходимостью выгнать его и желанием к нему прижаться. И все же делает так, как он просит. Его руки змеями оплетают ее тело, он тут же подтягивает ее к себе, прижимая спиной к своей груди. Зарывается носом в ее волосы, щекотно выдыхая ей прямо в шею. А она тихонько улыбается в темноте, глядя на звезды в ночном небе. Он с ней. Куда бы он ни бегал там, в ночи, сейчас он с ней, и это так невыразимо приятно.
   И пусть мама бы осудила. Мама просто не знает, каково это - когда все тело ломит в его отсутствии, когда ты физически ощущаешь - его нет, дом пуст, когда ты просыпаешься от этой звенящей в ушах пустоты и уже не можешь обрести покоя...
   Он тихонько поцеловал ее в шею, вызвав волну мурашек и пугающее ее саму желание, чтоб поцелуи на этом не кончались. И почему он все время целует в шею? А в губы - даже не попытался. Нет, она бы не позволила, конечно. Но ведь он и не пытался. Ни разу. А вдруг... вдруг бы ей это понравилось?
   Нет, о чем она только думает? Он старше на четырнадцать лет, полжизни уже прожил, полгорода в любовницах переимел. Разве ей хочется стать очередной его бывшей? От которой он сбежит однажды вот так - даже не удосужившись в порядок себя привести - к очередной звезде своего изменчивого небосклона. Нет, нет уж - хотел опекать, так пусть опекает, и даже не думает, потому что она никогда... И сама не замечала, что прижимается к нему все крепче, и даже тихонько целует его в руку, ту самую, что лежит у нее под головой вместо подушки.

День шестой.

   - Ну что, самостоятельная девочка, сегодня опять одна бродить будешь, или на завод со мной съездишь? Была когда-нибудь на крупном металлургическом предприятии? - и вновь она едва только глаза открыть успела, а он уже бодр, умыт, одет, причесан, и самозабвенно трудится над своим ободверьем. Ствол будущей "ивы" уже закончил, и теперь старательно прорезает в едином массиве дерева тонкие веточки и листочки.
   - На завод? - недоумевает Аня. - Но... разве можно?
   - Ну конечно же нет, ребенок, что за вопрос? - он с улыбкой оборачивается к ней, опуская инструменты. - Если одна пойдешь и в ворота постучишься. А вот со мной не просто можно, со мной тебя еще и с экскурсией по всему заводу проведут, все цеха покажут. Как металл выплавляют, как потом обрабатывают...
   - А зачем тебе такая экскурсия? Ты разве раньше там не бывал?
   - Так мне не экскурсия, малыш, мне инспекция. Оно мне и по должности положено, и для имиджа полезно - интерес к людям и заботу о них надо не только декларировать, но и демонстрировать. Да и люди чувствуют гордость, понимая, что результаты их труда вызывают интерес представителей древней цивилизации. Мой интерес к их работе повышает их самооценку, усиливает рвение, да и уберегает от излишнего разгильдяйства, не без того.
   - Так, а я, в таком случае, что должна демонстрировать? - хмурится девочка на это бахвальство. Аршез - он взрослый, конечно. Так ведь для нее, школьницы. А на заводе матерые мужики работают - и старше, и опытней. И это визит молодого белоручки из НИИ им самооценку повысит?
   - Ты будешь демонстрировать мою слабость, Анют, - он с улыбкой обнимает ее, позволяя себе вновь окунуться в ее запах. - Мою совсем не божественную, а вполне себе земную и понятную...
   - Что-о? - она с негодованием выворачивается из его рук. - То есть я... ты меня в качестве своей любовницы туда потащишь?! Чтобы все смотрели на меня, как...
   - Как на принцессу в туфельках из чистого золота, - он не позволил ей договорить. И так понятно, что в ее голове сейчас вся та гадость плещется, которую любящие родители туда годами закладывали, перепутав с помойной ямой, видимо. - На самом деле, Анют, эта поездка будет тебе весьма полезна не для получения новых знаний по металлургии, это, скорее, бонус. Главное, она поможет тебе лучше понять мой реальный статус в этой стране. В частной жизни я им не пользуюсь. Но "Артем", хоть и является частью меня, и, даже, наверное, самой лучшей и искренней частью, это все-таки образ. Маска, попытка казаться человеком. А вот "светлейший Аршезаридор"... да тоже, наверное, маска. Но вот где-то между ними - я. А ты со мной, и, пожалуй, тебе лучше все же представлять, с кем именно. Потому как это у Артемки могут быть любовницы. А так же подружки, возлюбленные и приятельницы. Спутница Великого всегда - Избранница. Та, что настолько лучше всех прочих людей, что удостоена высочайшей чести. Чести, о которой в этой стране мечтают все, неважно, мужчины они или женщины, молоды или нянчат внуков... А ты пытаешься этого стыдится.
   - Ну прости, меня воспитывали не так, - она несколько нервно обхватывает себя за плечи. Все эти его рассуждения о собственном Величии... И не поспоришь, и не поверишь...
   - Так вот и везу тебя перевоспитывать. Проникаться реалиями местной культуры. Тебе здесь жить, Анют. Тебе придется принять местные нормы. Без этого не просто никак, без этого мне тебя из дома выпустить страшно.
   "Перевоспитываться" оказалось не просто сложно - жутко. Потому что ее Ара - того Ара, которого она... к которому она привыкла, к которому привязалась - там, на этом огромном заводе, не было. А в светлейшем Аршезаридоре, которого с почтительностью приветствовали директор, главный инженер и другие, весьма солидно выглядящие персоны, она с трудом находила привычные и уже ставшие почти родными черты.
   Да, это его лицо, его фигура. Но разве способен этот надменный, холодно-отстраненный тип, словно плывущий по волнам собственного дутого величия, улыбаться так тепло и нежно, что сердце с ритма сбивается? Разве способен он обнимать, норовя каждый раз сорваться в откровенные ласки, целовать, забывая о приличиях и устных договоренностях, словно простые прикосновения (которые он вытребовал себе как непременный атрибут общения) не в силах его насытить? Этот полузамороженный тип с фальшивой полуулыбкой на иконописно-величавом лице, едва сподобившийся снизойти до рукопожатия и способный лишь имитировать жест, которым спутницу приобнимают за плечи, приглашая следовать за собой. Одетый безукоризненно строго, говорящий безукоризненно вежливо. И воспринимающий как естественный фон то густое облако обожания, почитания и преклонения, в которое его заключили. Господи, да они все едва не молились на его Светлейшее Величие! И это всеобщее благоговение действительно просто не предполагало, что этому... идолу лучших сортов отмороженной древесины может в принципе понадобится любовница.
   О, нет, ученица, послушница в его храме, посредник между людьми и отмороженными... эм, в смысле, Великими. Но для плотских утех? Сия заиндевелая плоть в столь суетном не нуждается.
   Хотелось плеваться. Или напиться. Или треснуть его чем-нибудь тяжелым по башке, чтоб отмер, чтоб стал собой, чтоб перестал глядеть на все и на всех с этой чуть высокомерной снисходительностью. Чтоб вновь стал ее Аром - таким теплым, таким живым, таким настоящим! Но фантасмагория продолжалось. Его Отмороженное Величество желало, облекая повеления в форму просьбы, чтоб его деве показали то, объяснили это, провели туда-то. И ей с самым почтительным видом объясняли, показывали, рассказывали. Словно и на нее упал отсвет его величия, и ей где-то давали подержать Святой Грааль или живьем свозили в Рай на экскурсию.
   Она, конечно, пыталась держаться, пыталась соответствовать. Но, словно стремясь подсознательно компенсировать его холодность и отстраненность, интересовалась всем излишне пристально, излишне живо, излишне восторженно. И, наверное, слишком напоминая при этом ребенка. Того самого, рядом с которым Его Светлейшеству и стоять-то зазорно. Но он стоял, встречая снисходительной полуулыбкой и ее вопросы, и их ответы.
   Наконец, он отправил ее и все начальство в заводскую столовую - вот в этом Великий от Артема не отличался, о еде для своей подопечной не забывал - а сам отправился вновь в экспериментальный цех, ознакомиться с результатами начатого под его руководством тестирования.
   Без Аршеза стало чуть проще. Если, конечно, можно описать словом "проще" необходимость обедать в обществе директора огромного предприятия. Но этот солидный мужчина, вполне годящийся ей в дедушки, хотя бы перестал раболепствовать перед напыщенным мальчишкой. Он остался, конечно, безукоризненно вежлив с ней, но за рамки разумного это уже не выходило.
   - Где вы учитесь, Анна, горно-металлургический? - поинтересовался директор, степенно дегустируя первое.
   - Да нет, если честно, - а вот о деталях ее биографии они с Аршезом не договаривались. Надо ли ей выдавать себя за студентку? Да нет, было б надо, он бы предупредил. Да и не похожа она на студентку.
   - Ну конечно. Чернометский политехнический, я должен был догадаться.
   - Почему? - недоуменно поднимает на него глаза девочка.
   - Наши лучшие кадры выходят из стен нашего самого прославленного вуза, это естественно.
   - Но...почему вы вообще уверены, что я лучшая? Я обычная...
   - Позвольте вам не поверить, Анна. Будь вы обычной, вам бы никогда не удалось привлечь внимания куратора. Он бы просто не стал тратить на вас свое драгоценное время.
   Наверное, в этом была правда. Обидная правда, она сама столько раз думала о том, что не будь она единственной девочкой в том автобусе, он выбрал бы не ее. Ни один из них ее не выбрал. Ни один, начиная с Рината. И будь у Аршеза возможность выбора, то и его внимания она бы не привлекла. И, наверное, от обиды, от горечи осознания этой истины она не смолчала.
   - То есть вы полагаете, что ваш идол... ваш святейший... светлейший куратор - это такое холодное расчетливое создание, глядящее на людей исключительно с прагматическим интересом?
   - Анна... - директор аж поперхнулся.
   - Что? Разве это не ваши мысли я озвучила? Он заботится обо мне, потому что я лучшая. Потому что потом на что-то ему сгожусь. А была бы не лучшей, а бесполезной, так прошел бы мимо, да еще и ногой наподдал? Такого вы о нем мнения? Это ваш идеал?
   - Анна, не стоит передергивать. Я и близко такого в виду не имел.
   - Нет, я не учусь в политехе, - она продолжала с напором, будто не слыша. - Я вообще в школе еще учусь. И он не выбирал. Просто мне нужна была помощь, а больше некому было. Понимаете разницу? Не избрал расчетливо ради какой-то цели, а просто помог - потому что он живой, добрый, заботливый. Потому что просто не мог оставить человека в беде. Не самого лучшего. Не самого выдающегося. А того, который достался. Вот просто появился на его пути, нуждаясь в помощи. И он помог. Поддержал, согрел, утешил. Теперь вот... жизни пытается научить, - на последних словах она словно сдулась. Осознала, что не о том она... да и не с теми... и вокруг - та самая реальность, к которой Аршез так рвался ее приобщить. Идолопоклонство. Раболепие. Пресмыкание перед расой Высших. Или нет, Великих. Что, впрочем, еще хуже. Ибо выглядит эта "высшая раса"... вернее, даже Аршез в роли представителя "высшей расы" выглядит омерзительно. А ведь про него она точно знает, что он хороший. Она-то знает. А вот они... поклоняются ему, но при этом представляют каким-то чудовищем.
   Она сосредоточенно ела, не поднимая взгляда от тарелки. Директор тоже не спешил продолжить разговор.
   - В чем-то вы, наверное, правы, Анна, - он все же нашел возможность согласиться с девой пару минут спустя. - Но что же делать, если человеческая вера в справедливость невольно искажает порой образ тех, в чьей доброте и бескорыстной заботе о людях у нас нет повода сомневаться?
   - Но... вера в справедливость-то тут причем? - Аня запуталась.
   - Видимо, в том, что, будучи лучшим в чем-то, человек невольно ожидает награды. Признания своих заслуг. Верит в то, что может быть особенно полезен благодаря своим достоинствам. Но - что может быть большей наградой, чем быть избранным одним из Великих? Какая самореализация может быть большей, чем быть полезным создателям нашим?.. Вот и появилась у людей убежденность, что Избранничество - это награда. Признание заслуг, которое ждет лишь достойных. И я не думаю, что в этом есть что-то крамольное. Или что подобные чаянья как-то задевают или, не дай светоч, оскорбляют Великих.
   - Да. Конечно. Простите. Извините за эту глупую вспышку, Ар... Аршезаридор просил меня ни с кем не спорить, я и не хотела. Просто обидно стало. Он... вы даже представить себе не можете, насколько он замечательный. Сколько он сделал всего для меня, и вовсе не потому, что... Просто он не может по-другому, понимаете? Если он делает, то всей душей, всем сердцем. Он отзывчивый, внимательный, чуткий. А вовсе не это... что он вам тут изображает.
   - Что значит "это"? - брови директора вновь поползли вверх.
   - Ну, как бы вам объяснить?.. Вот, - она с облегчением кивнула на вошедшего в столовую Аршеза. Идеально-совершенного, невозмутимо-величавого, с легкой полуулыбкой на устах.
   - Всем приятного аппетита, - обронил с королевским достоинством сидящим за столиками людям. Которые, напротив, при его приближении теряли всякую невозмутимость, забывали, зачем они здесь, что делают. Замирали, не донеся ложку до рта, нелепо выпучив глаза, некрасиво разинув рот. Не все, не поголовно. Но таких было много. Слишком много.
   А его светлейшество шествовал к ним. Ане казалось, у него даже походка другая стала. Нечеловечески плавная, скользящая, идеально-отточенная. И это... нервировало, раздражало, бесило. Ее Ар таким не был, он был простой, родной, обычный. Или... и не было его вовсе? Сам же сказал, Артем - это только маска. Что же тогда реальность, вот это?
   - Вы позволите присоединиться? - вселенская вежливость коснулась длинными белыми пальцами спинки свободного стула. Ему что-то ответили, он присел. А Аня все никак не могла отвести взгляда от этих пальцев, теперь изящно накрывших столешницу. И почему она прежде не замечала, какая белая у него кожа?
   - Все настолько плохо? - ей показалось, или в его голосе что-то оттаяло, когда он взглянул на нее. И даже сочувствие - искреннее, совсем не наигранное - показалось. Или ей просто очень хотелось его услышать?
   - Отвратительно. Гнусно. Мерзко. Ты хоть в зеркало на себя смотришь, когда?.. Неужели это нормально? Вот скажи, неужели для тебя это все абсолютно нормально? - она закрыла лицо руками, чувствуя, что скатывается в какую-то глупую детскую истерику. Пытаясь успокоиться и просто не справляясь с эмоциями.
   - Это данность, Анют. Я могу влететь сюда на метле или въехать на детском самокате - в их отношении ко мне это ничего не изменит. Я уже говорил, это не почтение лично ко мне, это почтение к моему народу.
   - Это не почтение, это идолопоклонство в чистом виде. И если бы ты въехал сюда на самокате...
   - Я ввел бы в моду самокаты в заводских столовых. На этом все. Пользы никому никакой, а травматизм на производстве повысился бы в разы. Когда каждый твой жест имеет значение, приходится быть крайне избирательным в жестах. И очень существенно себя в них ограничивать.
   - Но... но ты не такой! Ты корчишь из себя какого-то сноба, жлоба, морального урода...
   - Анют, - укоризненно. Не просто укоризненно, демонстративно-укоризненно. И это разозлило еще больше.
   - Что "Анют"? А они таким тебя и представляют. Их идол - сноб и жлоб, который умирающему от жажды стакан воды не подаст, пока тот ему диплом с отличием не продемонстрирует.
   - Вы крайне не объективны... - начинает было директор, весьма задетый тем, как девочка пытается представить ситуацию. Но замолкает, повинуясь резкому жесту своего гостя.
   - Вот и вся твоя "избирательность жестов". Да лучше б самокаты, честное слово, - Аня и не замечает, что ее пытались прервать. Ей больно. Ей просто больно. Ее Аршез - он оказался вымыслом, его нет.
   - Публичность диктует свои законы, ребенок. И искажения смыслов при этом возможны, но едва ли они столь критичны. Надо просто принять, что и такое отношение бывает. И относиться с улыбкой.
   - С улыбкой? Когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты даже улыбаться тут разучился.
   - Разве? - он хмурится чуть недоуменно. - Мне казалось, я только и делаю, что улыбаюсь.
   - Фальшиво!
   - Так, все, ребенок, не воюй. Лучше поешь. Ты посмотри, все уже заканчивают, и только ты сидишь с полной тарелкой, - и вот что ему теперь делать со светлейшим Николаем Оцепаловым, директором металлургического комбината, доктором технических наук и почетным членом каких-то там академий? Память стирать? Так не молод уже, этак можно и вовсе без памяти оставить, он ему и так уже запрет на употребление ряда слов имплантировал.
   - Не хочу, - упрямо качает головой девочка. - Кусок в горло не лезет в такой обстановке. Все вокруг глазеют, словно... Сам же ты прилюдно не ешь.
   Директор закашлялся. Он вообще как-то не слишком хорошо выглядел. С каждой минутой все больше мрачнел, да и нижнее веко уже начало подергиваться.
   - Ну почему, у нашего народа тоже существует традиция публичных трапез, - и лишь святой... ээ... светлейший Аршезаридор оставался ангельски невозмутимым. - Вот только люди едят прилюдно, а мы - среди своих соплеменников. А смешивать - увы, не принято. И - мне не хочется тебя заставлять, но - если ты ничего не съешь, повара уволят.
   - Не смешно, - она не поверила.
   - Согласен. Но ты - моя дева, и если дева Великого не смогла оценить ни одно блюдо, значит, повар не угодил, причем - лично мне. В нюансы твоей тонкой душевной организации вдаваться никто не станет.
   Она поела. Давилась, но... кто их знает, этих убогих идиотов. С такими замашками ведь и впрямь - уволят и не поморщатся.
   А дальше - просто сбежала. Аршез говорил, что ему осталось совсем недолго, небольшое итоговое совещание, и он свободен, и готов отвезти ее... Она не хотела. Ей казалось, она не выдержит больше ни секунды, ее раздражало даже его общество. И она не представляла, как теперь она останется с ним наедине. Что говорить, о чем, как? Ей надо было успокоиться. Подумать, разобраться. Просто побыть одной.
   Он отпустил. Лишь вздохнул, глядя, как она уходит прочь с человеком, командированным проводить ее до проходной. А ведь это еще только вершина айсберга. Только самая-самая вершина. Что же будет, когда она узнает суть?
   - Я действительно выгляжу столь неестественно? - задумчиво перевел он взгляд на все еще сидящего напротив него человека.
   - О чем вы, Великий? - во взгляде большого человеческого начальника светилось лишь праведное негодование. - Вам не стоит даже внимания обращать на подобные...
   Он стер ему память. Не задумываясь и не сожалея. О последнем дне его жизни, а может, и еще что случайно прихватил. Спросит, не в пустыне ж он день провел. Расскажут вкратце. Ну а начинающийся склероз неплохой повод подумать о пенсии.
   На совещании устроил разнос. Испытания прошли не так уж плохо, не без недочетов, конечно, но все же главное было достигнуто, и в иной ситуации он бы хвалил, выражая уверенность, что и недочеты будут в скорейшем времени доработаны. А сегодня ругал. За лень, косорукость, формализм, безынициативность. За неспособность довести до ума хорошее начинание, за прошлогодний снег... Нет, за снег, кажется, все же не ругал, сумел сдержаться. И даже дверью, их покидая, умудрился не хлопнуть.
   Сел в машину и взвился бездумно в небо. Строго по прямой - вверх, вверх, вверх. Пока преобразователь, привычно тявкнув, не взял очередной бессрочный отпуск, и забава "удержи в воздухе предмет, для полетов не предназначенный" не поглотила все его силы и внимание.
   К тому моменту, как полет удалось выровнять, он уже успокоился. Вот только домой все равно не хотелось. И он решил осчастливить своим визитом Чернометский политехнический, тем более, что Гизар давно звал.
   Привычно припарковался на крыше, сбросил достававшую его всю дорогу удавку галстука, расстегнул несколько пуговиц сорочки, небрежным жестом перекинул через плечо рабочий пиджак. Добавил к образу темные очки и напускную безмятежность. И отправился разыскивать светлейшего Гизариадара, вычленяя след его нечеловечески мощной ауры из прочих энергетических напластований.
   - Артем? - когда он практически дошел до цели, его окликнули. Присмотрелся - тот самый мальчик, в чьей компании они в мяч на пляже играли. Вениамин. А мир порой удивительно тесен. В те минуты, когда этого совершенно не требуется, преимущественно.
   - Привет, Вень. Как экзамены, путем? - дружелюбие пришлось изображать. Старательно изображать, чтоб хоть мальчик в него поверил.
   - Так... Представляешь, к нам куратор на экзамен пришел. Сидит, слушает.
   - Некоторым везет.
   - Везет, как же!.. Впрочем, если только тем, кто до его прихода ответить успел. А мне уже сейчас идти, и не похоже, чтоб он уходить собирался.
   - Так чего теряешься, Венька? Куратор же не от скуки пришел. Он ищет талантливых ребят, выбирает самых способных. Сможешь произвести на него впечатление - тебе все дороги будут открыты. Практики в ведущих научных центрах, трудоустройство, карьерный рост.
   - Ага-ага, слыхали, как же. Это хорошо в теории и о других рассуждать. А вот войти туда - и облажаться, каково, не думал? После первого же курса на всю жизнь клеймо дебила. И ни практики тебе, ни трудоустройства, ни карьеры...
   - Так если не учишь, то кто тебе доктор? - Аршез кривится. Да и симпатий к мальчику не прибавляется.
   - А ты умный у нас такой? Ты всегда все билеты знаешь так, что можешь лекцию по любой теме прочесть? Блеснешь знаниями, о чем тебя не спроси? Там пятьдесят четыре билета, а выпадет только один. И если это будет тот единственный, что я не знаю, мне что потом, ползком за ним по коридору ползти и доказывать, что в остальных пятидесяти трех я гений? Мне поверят? Меня услышат? Даже у самого талантливого студента бывают неудачные ответы. Без всякой причины. А тут - сам куратор. Да в его присутствии дышать, и то боишься, мысли путаются, даже самые умные вещи сущей глупостью кажутся... Вот ты перед куратором когда-нибудь отвечал?
   - Приходилось. Он часто на экзамены ходит.
   - И как?
   - Да хреново он отвечает, если честно, - светлейший Гизар все же изволил выйти из аудитории. И с ходу вступить в беседу, которую, понятно, прекрасно слышал с самого начала. - Все, что я услышал от него в последний раз, было "нет", "не знаю" и "никогда". Ужели на пересдачу, Тёмочка?
   Веня белеет, нервно сглатывает, пытается пробормотать приветствие. Но на него не слишком обращают внимание.
   - Я готов обсудить остальные пятьдесят три вопроса, светлейший куратор, - почтительно склоняет голову Аршез. - И вы, должно быть, запамятовали, Великий. "Не знаю" я не использовал. А "нет" и "никогда" по-прежнему в силе.
   - То есть пересдача отменяется? - понимающе хмыкает Гизар. - А чего нарядный такой? Здесь, знаешь ли, принято блистать знаниями, а не костюмом.
   - Да так. Хотел на деву впечатление произвести.
   - Впечатлилась?
   - Да если бы. Обозвала жлобом и снобом и послала... по улице Вампирской Щедрости гулять. От переулка зомбаков до переулка трупаков и обратно.
   - Интересные нынче девы пошли. Очки снять не пробовал?
   - А я, пресветлый куратор, - в голосе "студента Тёмочки" явственно прорезалась совершенно неподобающая язвительность, - на металлургический в очках и не езжу. Там, знаете ли, моды не те.
   - Та-ак, - пытается переварить новость пресветлый. - А знаете, Вениамин, - неожиданно оборачивается он к все еще стоящему неподалеку парню. - Вам решительно повезло: я не буду портить вам жизнь своим в ней присутствием. Можете мекать свои ответы преподавателю, ему хоть деньги за выслушивание ваших гениальных спичей платят. Только учтите: неуверенных в себе даже люди не слишком ценят. Идем, Артем, серьезный разговор к тебе есть, - и он решительно движется прочь от аудитории, предоставляя Аршезу возможность догонять себя со всем положенным студенту почтением.
   - Нас что, Залира визитом осчастливила? - уже без всякого позерства поинтересовался Гизар, когда в коридоре они остались одни.
   - Не слыхал, - равнодушно пожимает плечами Аршез. - Я уж лет двадцать ничего про нее не слышал. А не видел, так и того дольше. С чего вдруг такой к ней интерес?
   - Да просто в догадках теряюсь, кто еще тебя мог так обрадовать.
   - Не суть, Гиз, не суть. Вот только сказала она мне примерно то же, что и твой мальчик: мы изображаем из себя какие-то всемогущие бессмертные статуи, довели почитание себя любимых до абсурда и в результате - только мешаем. Даже когда помочь хотим - лишь мешаем.
   - Что-то ты на редкость мрачен сегодня.
   - А с чего радоваться? Мне сегодня на заводе завалили эксперимент. А я теперь думаю - так может, из-за меня и завалили? Из-за того, что я там стоял, раздувая щеки и "отечески руководил"? А у них от этого руки дрожали и мысли путались, и опозориться они боялись, да и аура эта дракосова... ни одному человеку еще впрок не пошла.
   - Так ты используй ауру-то. Успокаивай, внушай уверенность. А не хлещи негативом во все стороны, так что даже стены темнеют.
   - Я закрылся.
   - Я заметил. Чтоб тут было, если бы ты не закрылся? Институт бы перестраивали?
   - От темы не уходи.
   - Да могу и не уходить, что изменится? Не нами заведено и не на пустом месте придумано. Ты не изменишь людей, ты не изменишь себя... Может, стоит подумать о том, чтобы сменить деву? Или хотя бы перестать столь остро реагировать на приступы чьего-то максимализма? Арик, вот ты скажи, где ты их находишь?
   - Кого "их"?
   - Чванливых дур, которые тебе мозг выносят, а ты ведешься.
   - Даже не представляю, о ком ты. И впредь - все-таки - выбирай выражения.
   Гизар лишь презрительно фыркает и пожимает плечами. Не больно-то и хотелось, сам же начал. Впрочем, сколько он помнил Аршеза, того вечно терзало несовершенство мира. Причем терзать обычно начинало внезапно и на ровном месте. Так же внезапно и отпускало. Пройдет и нынче.
   - Да переживут твои красавицы. Ар, я тебе миллион раз говорил: плюнь на них на всех, найди себе человечку. Лишь человеческая дева будет любить тебя бескорыстно. Такого, как есть, потому что ты - это ты. Только человеческая. А все твои Залиры с Иританами всегда будут видеть в тебе исключительно донора, носителя животворной спермы. Полагаешь, Залира одна такая? Да они все будут интересоваться тобой лишь до тех пор, пока будут верить, что ты можешь подарить им ребенка. И плевать в лицо, лишь только эту веру потеряют.
   - Но своей соплеменнице ты можешь подарить хотя бы ребенка. Если повезет, понятно. Что ты подаришь человечке?
   - Возможность любить и быть любимой. Быть счастливой - сейчас и лично, а не потом и гипотетически, в детях и внуках.
   - Не каждой человечке нужно столь сомнительное и краткое счастье.
   - Так найди ту, которой нужно, проблема-то в чем?
   "В том, что той, что я нашел, оно не нужно", - мысленно вздыхает Ар. Но вслух уже не произносит. Пусть Гиз и дальше думает, что вся проблема в соплеменнице. Не стоит ему знать, что бывают такие человечки. Тем более, что по эту сторону гор их и впрямь не бывает. Это только ему вот так повезло...
   - Смотри, Галченок, кого я привел, - возвестил Гизар, открывая дверь в приемную своего кабинета и пропуская друга вперед.
   - Светлейший Аршезаридор, - секретарша куратора поднялась со своего места, расцветая улыбкой. - Добрый день, вы давно у нас не были.
   - А ты скучала? - деве друга он улыбнулся совершенно искренне. Легко подхватил ее - тонкую, как тростиночку, и такую же легкую - и посадил на ее собственный стол.
   - Временами, - лукаво стрельнула глазами Галинка, кладя руки на плечи гостю.
   - Он стал настолько негоден? - уточнил Аршез с неподдельным сочувствием, лаская податливое тело девы, заставляя ее млеть и выгибаться в его объятиях. - Стареет.
   Получил от "стареющего" друга беззлобный подзатыльник и, не реагируя на подобную мелочь, припал губами к губам его секретарши. Галинка была теплой, мягкой, искренней. В своих привязанностях, в своем желании делиться своим теплом. Одно лишь ее присутствие создавало в кабинете Ишгера атмосферу уюта и умиротворения, а в ее искренних поцелуях было столько нежности, что хотелось тонуть и тонуть.
   - Давай сбежим с тобой от него, а, Галинка? - прошептал, отрываясь от ее мягких, податливых губ. - Ты слишком хороша для этого стареющего любителя высшего образования. А я еще молод, хорош собой, полон сил, - он легко перемежал слова поцелуями, в то время как его пальцы с невероятной ловкостью расстегивали мелкие пуговички ее блузки, подставляя ласке его губ ее шею, ключицы, ложбинку между грудей...
   - И надолго сбежим? - томно выдохнула млеющая дева, принимая его слова и ласки как комплимент своей красоте и не слишком вникая в смысл его слов. Прекрасно понимая, что и для него это не более чем приветствие.
   - Что за вопрос? Навсегда, разумеется.
   - Навсегда никак, - она притворно вздохнула, - мне завтра с утра на работу.
   - И где берут таких несговорчивых девочек? - он поцеловал ее напоследок в нос, и отстранился. - Работай, малышка. Рад видеть, как ты все хорошеешь.
   - Да заведи ты себе уже деву, Арик, что ты мучаешься? - невозмутимо заметил Гизар, проходя в кабинет и интересуясь больше содержимым собственного ежедневника, чем играми друга с секретаршей.
   - Я не мучаюсь, я наслаждаюсь, - плохое настроение, терзавшее его с момента размолвки с Аней, действительно отступало. Он зашел в кабинет следом за Гизаром, уютно развалился в кресле, вытянув ноги и снимая порядком надоевшие очки. Чуть поморгал, привыкая к тому, как мир вновь обретает объем и краски. Неужели все, чего ему так не хватало все эти дни - это простое искреннее тепло млеющей от удовольствия человеческой девы? То, чего у его маленького эгоистичного ребенка никогда для него нет. - А знаешь, что-то давно мы не устраивали пикники с твоими студентами. Помнишь, как ты организовывал раньше, "по итогам экзаменов"?
   - Помнить-то помню, - ворчит Гизар, - вопрос у меня только. Почему это всегда мои студенты, моя секретарша? Что там с той девой, которую тебе сам Владыка пожаловал?
   - Гиз, я же сказал, тот вопрос закрыт. Произошел несчастный случай, она погибла, - он вспомнил свой сон. Позволил Гизару впитать отголоски пережитых им той ночью эмоций. И закрылся. Демонстративно, резко.
   - Прости, - а друг поверил. - Я просто даже мысли не мог допустить, что ты... Ты просто не мог сделать это намеренно. Был уверен, она жива... Еще раз прости... И в самом деле, давай устроим уже, наконец, вечеринку. Вот прямо сегодня и устроим. Позовем Индэра и забудем обо всем плохом. Хоть на пару часов, верно?
   Ар кивнул. Обманывать друга было бесчестно. Но надо. Надо. Нет, вовсе не потому, что Гиз или тот же Индэр не в состоянии потерпеть пару лет, прежде чем поближе познакомиться с "подарком Владыки". Да им скажи только, что деве шестнадцать, они и сами его дом по дуге обходить будут. Проблема в том, что обеспечить своей деве полноценную жизнь в этой стране он сможет, лишь выдавая ее за местную уроженку. И до тех пор, пока никому из вышестоящих не донесут, что его якобы Избранница - всего лишь бесправный "подарок Владыки". И потому, чем меньше народа это знает, тем в большей безопасности его девочка. Друзья не подставят его намеренно - в этом он был уверен. Но проболтаться - к слову, по случаю - с кем не бывает? И потому - умерла. Выбросилась в окно прежде, чем он к ней и прикоснуться-то успел.
   - Вот только понять не могу, что не так с твоей аурой, - Гизар все рассматривал его, задумчиво и излишне пристально. Зацепился взглядом за что-то, когда Ар хлестнул в него потоком своих переживаний, и теперь все никак не мог понять, что же его так смутило? Что-то было неправильно, но что?
   - А что с ней не так? - мгновенно ощетинился Аршез. - Гиз, я, конечно, ценю твое внимание к своей персоне, но я не к спектрографу на прием пришел, мне карту сущности составлять не требуется.
   - Не факт. Отсветы у тебя... чужеродные. Ты когда закрываешься, их не видно совсем, а как открылся, чтоб воспоминания разделить... Никак не могу сообразить, где я такое видел... Структура словно чужой нитью прошита... Или я это где-то читал... Нет, не помню.
   - Ну и сделай уже одолжение - не лезь, куда не просили. Без твоих изысканий тошно.
   - Все, ладно, прости, забыли, - Гизар прикрыл на секунду глаза, отключаясь от непонятной картинки на тонком плане. И решительно сменил тему, - Так что Арик, какую деву нынче в спутницы хочешь? Умную или красивую?
   Аршез бездумно улыбнулся дежурной шутке, но мысль невольно запала.
   - А знаешь, - отозвался он неожиданно для самого себя, - Скромную хочу. Невинную. Чтоб робела...
   - А к доктору нет, не хочешь, извращенец малолетний? - Гизар запроса не оценил. - Может, мне тебе еще изнасилование организовать? Найти ту, что предпочтет смерть твоим прикосновениям?
   - Да нет, спасибо, это я и сам... адресок знаю, - Аршез невесело усмехнулся. - Разумеется, меня интересует дева, которая в курсе, зачем ее позвали, и хочет этого не меньше, чем я или ты. Просто немного стесняется, а не начинает раздеваться еще прежде, чем меня увидит. Это что, такой криминал?
   - Немного они все стесняются, - пожимает плечами Гизар. - Кто мы и кто они? Эту разницу с наскока не перепрыгнуть. Но без святой невинности давай мы все-таки обойдемся. Я, знаешь ли, хочу развлекаться, а не вытирать чьи-то сопли. Заставлять человека делать то, к чему он не готов и чего он не хочет как-то не кажется мне забавным.
   - Ладно, ладно, уговорил. Согласен на опытных, страстных и смешливых, - Аршез вскидывает руки, демонстрируя капитуляцию. - А то как-то давно я не слышал, чтоб смеялись просто от удовольствия.
   - Вот это уже разговор, - полистав какой-то талмуд, светлейший Гизариадар решительно потянулся к телефонной трубке.

***

   На природу в рабочем костюме не полетел. Все же зашел домой переодеться. Дом был пуст. И эта пустота, вместо того, чтобы одарить покоем родного дома, своего собственного дома, где ты можешь расслабиться и быть собой, просто потому, что нет тех, перед кем следует притворяться... неожиданно эта пустота показалась гнетущей. Нет тех, кому ты дорог таким, как есть. Нет тех, кому ты нужен таким, как есть...
   Взгляд упал на незаконченное ободверье, на разложенные инструменты. А может, ну его, этот пикник, просто остаться и продолжить работу? Он взялся за крупную, сложную композицию, ее наскоками не закончить, она требует времени и сосредоточенности.
   Да только кому оно надо, его ободверье? Его работа, в которую он вкладывал душу? Кому нужна его душа? Он хотел, чтоб его дом стал домом для человеческой девы, хотел подарить ей место, где гостью из чуждых земель окружал бы покой и уют... Не сумел. То он слишком навязчив и его слишком много, то он слишком фальшив, неестественен, отвратителен. Сноб и жлоб. Ну и...
   Нож вошел в деревянный массив по самую рукоять. Недоделанную "крону ивы" рассекла уродливая трещина, часть мелких деталей обломилась, ударившись об пол с сухим обвиняющим стуком. Он развернулся и вышел вон.
   На их излюбленном месте на берегу Серебрянки его уже ждали. Три прекрасные человеческие девы и два добрых друга, в чьем обществе было так приятно расслабиться и, окунувшись в пиршество плоти, забыть обо всем. И остаток неудачного дня растворился в пьянящих ароматах всеобщего удовольствия. Страсть текла через их тела, энергии сплетались, наслаждение застило разум. А насыщение столь необходимыми живительными силами приносило покой душе.
   Не бывает неразрешимых проблем. Он справится, он со всем разберется. И все обязательно будет хорошо. И у него, и у его маленькой девочки. И чего, в самом деле, он так зациклился на ее словах? Малышка просто растерялась в непривычной обстановке, почувствовала дискомфорт, вот и наговорила лишнего с перепугу. Сейчас, наверное, уже успокоилась.
   Домой он вернулся в сумерках. Почувствовал запах новых продуктов в холодильнике, заметил пару новых книг в гостиной. Ани не было.
   Ар тихо выругался. Поздновато уже для прогулок. Куда она ушла? Сосредоточился на ощущениях, вчитываясь в оставленные девой следы. Продукты она принесла, но ужин себе не готовила, даже не задержалась на кухне. А вот в кресле сидела долго - расстроенная, подавленная... Расстроенная куда больше, чем в тот миг, когда она входила в квартиру.
   Он взглянул на купленные девочкой книги. "Города человечества" и "Сто самых ярких достопримечательностей родного края". В обоих текста гораздо меньше, чем картинок, это скорее сувенирные альбомы, чем справочники по особенностям местной жизни. Но что-то же она там вычитала. Расстроилась. Ушла... Куда?
   Попытался прислушаться к ощущениям. Если уж ее отсветы прошили ему ауру, то должен быть с этого какой-то прок. Должен он ее чувствовать. Вышел на крышу, чтоб не отвлекали энергетические напластования квартиры, сосредоточился. И сумел уловить направление. Машину брать не стал, взлетел так, надеясь, что в сгущающихся сумерках его не заметят. Фонари уже зажгли, и они надежно светили в глаза всякому, кто вздумал бы поднять лицо к небу.
   Свою девочку нашел в парке - опустевшем и темном, совсем одну. Сидела, сгорбившись, на скамейке, что-то крепко сжимая в кулаке. Чуть вздрогнула, почувствовав его приближение, но сбежать уже не успела, он не дал. А может, и не собиралась она никуда бежать, вот только выяснять это желания не было. Стремительно опустился за ее спиной, положил руки на ее плечи:
   - Поймал, - очень мягко шепнул ей в волосы.
   Она прерывисто вздохнула, но отстраняться не стала. Да и страха он в ней не почувствовал. Только тоску.
   - Можно я присяду?
   Она кивнула. Он обошел скамейку и сел рядом.
   - Уже поздно, а ты так и не ужинала.
   Вновь вздохнула. Устало, обреченно, раздраженно.
   - Это все, что тебя волнует? Что бы ни случилось, ты переживаешь только о еде?
   Он осторожно протянул руку и обнял ее за талию. Потянул на себя, вынуждая прижаться. Она чуть вздрогнула, соприкасаясь с ним так плотно, попыталась бороться с собой, но не выдержала, опустила голову ему на плечо. Закрыла глаза, почувствовав, что холод, сковавший сердце, чуть отступает.
   - Через несколько лет после моего рождения, - негромко начал он, - по нашей стране прокатилась страшная эпидемия. Она была чудовищна сама по себе, смерть забирала, казалось, все живое. А одним из ее последствий стал голод. Он продолжался не один год, мы питались случайным образом, раз в несколько дней, если повезет. Но самым ужасным было не то, что тебя тошнит желчью, пустой желудок скручивают спазмы, и голова разрывается от боли. Это физиология, к ней привыкаешь. Самым жутким было чувствовать страх моей матери... Мы открыты эмоциям друг друга, я вроде рассказывал... И день за днем, год за годом в своем очень раннем детстве я чувствовал ее страх. Страх, что она не сможет найти мне еду, страх, что я не выживу на таких скудных порциях, что она не вытянет меня, что я умру от голода у нее на руках. Она не боялась за себя, только за меня, за ребенка... Этот страх очень трудно забыть. И где-то в глубине меня он все еще живет - этот панический страх за голодного ребенка. Что я не сумею тебя накормить, а значит, не сумею и защитить. Потому что еда - это защита. Хорошая, полноценная еда - это защита.
   - От чего? - очень тихо и подавленно спросила девочка.
   - Для людей - от последствий общения с нами, для нас - от солнца.
   - От солнца?
   - Да. К моему народу оно неласково. Пойдем домой, Анют. Уже совсем темно, а нам неблизко.
   Она кивнула, н тут вспомнила о том, что сжимала в руке.
   - Ар, ты... ты сможешь меня простить? Пожалуйста, Аршез, я... я столько тебе наговорила, я не должна была... Я... я просто испугалась, что тебя теряю, что того Аршеза, которого я знаю, больше нет... и не было, наверное, а тот, какой ты... каким ты... как они тебя видят... Прости, мне так стыдно. Ты всегда был так добр ко мне, а я... сама же все и разрушила... Ты меня теперь, наверное, только о еде и будешь спрашивать?
   - Ну с чего ты взяла, маленькая, что ты? - он нежно провел рукой по ее волосам, радуясь, что более серьезного повода для ее отчаянья не нашлось, погладил щечку, по которой уже скользили слезинки.
   - Ты сломал его. Уничтожил. Не хочешь больше его для меня делать.
   - Что сломал, ребенок?
   Она разжала кулачок, показывая ему свое сокровище - искусно вырезанный из дерева листик ивы, длинный и тонкий, вот только обломанный почти посередине.
   - Просто брак, маленькая, - легко соврал он. - Неудачно сделал надрез, пошла трещина... Такое случается, досадно, но не более того. Я заменю этот фрагмент, это не сложно, там и следа не останется.
   - Правда?
   - Ну конечно. Выбрось, не стоит хранить обломок.
   - Нет, - она вновь сжимает кусочек в руке. Не поверила. Молчит, пытаясь собраться с силами. - Я не подхожу тебе, да? Не гожусь в избранницы для куратора? Не умею... сиять в твоем отраженном блеске, изображать достойную из достойнейших... Выгляжу, как ребенок, веду себя еще хуже, опозорила тебя сегодня...
   - Перестань. Я рад, что ты понимаешь, что действительно не слишком правильно себя повела. И мне в самом деле было очень обидно услышать от тебя некоторые слова, которых, как мне казалось, я не заслуживаю. Но это не значит, что ты мне не подходишь. Это значит всего лишь, что над твоим публичным образом нам надо еще поработать...
   - Да, - горько вздыхает она, - конечно. Что тебе еще остается, тебе меня подсунули принудительно, теперь приходится работать с тем, что есть... Сам бы ты меня никогда не выбрал.
   - Я тебя уже выбрал.
   - Не надо. Там не из кого было выбирать, всех разобрали уже... Меня никто и никогда не выбирает, ни в чем. Я вечно чуть хуже, чем требуется. На любом конкурсе мое место всегда четвертое. А знаешь, почему? Медали дают за первые три. Победителями объявляют первых трех. А я... вечно следующая... Вон ведь даже этот ваш... Ринат. Он ведь очень многих взял, и совсем не по алфавиту. Значит, выбирал. Но для меня у него в автобусе не нашлось места. Зато первой, кого посадили в следующий, была я. И потом... они все выбирали. Но меня не выбрал никто. И если бы ты выбирал, ты бы тоже меня не выбрал.
   - Это мой самый страшный кошмар, ребенок, - очень тихо признался он.
   - Какой? - не сразу понимает она.
   - Что я не выбрал тебя. Что ошибся и навсегда потерял. Или что тебя выбрал кто-то другой. И мне привезли чужую девочку. Не тебя, - он сгреб ее в охапку, пересадил к себе на колени, обнял. Она не сопротивлялась. - Да слава Светочу, что никто из них на тебя не позарился! Да слава Светочу, что мне перед этим страшным выбором стоять не пришлось! Ты моя дева, Анют. Я сейчас тебя выбираю. И никогда от своего выбора не откажусь, что бы ты ни натворила, как бы и где себя ни повела. Просто будем стараться исправить. Хорошо?
   Она несмело кивает. А он прижимается губами к ее виску, зарывается пальцами в ее волосы. Как же все-таки она умопомрачительно пахнет. Ни одна из тех, с кем он был сегодня, не пахла так - непередаваемо, восхитительно, волшебно. И никто не нужен, когда есть она - так близко, такая нежная, покорная, податливая...
   - Ар, - она почти всхлипнула. Испуганная даже не его действиями, а своей на них реакцией.
   - Да? - он все же оторвался от ее ямочки между ключицами, до которой и сам не помнил, как добрался губами. Взглянул на нее, отмечая и затуманившийся взор, и приоткрытые в истоме губы, и участившееся дыхание. - А давай я тебя, ребенок, целоваться, что ль, научу...
   Она лишь нервно сглотнула, не сумев решиться ни на "да", ни на "нет". И его губы очень нежно, почти невесомо, коснулись ее. И реальность потерялась, растворилась в волшебных касаниях этих губ. Она отвечала сначала несмело, потом... Потом она просто горела в пламени неведомой прежде страсти, пила его губы и все никак не могла напиться, уже не осознавая, где она и где он, что можно, а что нельзя, что правильно, а что преждевременно. Она наслаждалась. Таяла. Тонула. Сгорала. Растворялась в его нежности и его дыхании...
   И вдруг все кончилось. Она резко отброшена на жесткое сиденье скамейки, и только ветер холодит ее горящие щеки. Аня недоуменно оглядывается. Аршез стоит метрах в пяти от нее, упираясь лбом в дерево и тяжело дыша.
   - Ар? - испуганно зовет его девочка.
   Он не оборачивается, лишь поднимает руку в упреждающем жесте. Не подходи. Не зови. Я сейчас.
   - У тебя все в порядке? - все же уточняет тихо и неуверенно.
   И вновь в ответ лишь жест. Да, все хорошо. Жди.
   Она ждет, все сильнее ощущая неловкость, все больше смущаясь - и их поцелуя, и его странной на него реакцией. Наконец он отмер, отцепился от дерева, подошел.
   - Все, малыш, отпустило, - он протягивает ей руки, помогая встать. А затем целует ее кисти - одной и другой руки. - Я тебя не обидел?
   Она лишь пожимает плечами, не в силах решить, как ей относиться к подобному поведению. Что это было вообще? Сам же начал...
   - Прости, что так резко отстранился. Но мы ведь договаривались только на поцелуй, верно? А выполнять договор так не хотелось... Я совсем теряю от тебя голову, моя маленькая нежная девочка, - он с улыбкой вздохнул, сведя ее руки вместе и целуя уже ее пальчики. - Давай донесу до дома, Анют. Пешком далеко.
   - А ты?
   - А я... - он загадочно улыбнулся и подхватил ее на руки. - Ты ведь хотела узнать, как высоко я могу взлететь. Держись крепче, ребенок, и ничего не бойся. Ты мне веришь?
   Она кивнула, радуясь возможности вновь прижаться к нему. И он взлетел. Так легко, будто и не держал ее на руках. Бережно пронес над темным парком, над засыпающим городом. И опустил на родную крышу.
   - Не испугалась? - спросил скорее из вежливости. И сам ведь чувствовал - страх в ее душе не мелькнул ни на миг, там было лишь бесконечное умиротворение. Словно лететь над вечерним городом у него на руках - это самое правильное, что только могло с ней случиться.
   - Нет, я же с тобой, - в ее глазах все еще светились звезды.
   Он вновь коснулся губами ее губ. На этот раз совсем легко, и тут же отстранился, опасаясь вновь раздуть пожар страсти, с которым в прошлый раз едва совладал.
   - Идем в дом, ты совсем продрогла.
   А потом она готовила ужин, а он сидел и смотрел на нее. Как уверенно движется она по своей маленькой кухне. Как быстро и ловко нарезает что-то, держа пальчики так опасно близко к мелькающему лезвию. И сам не заметил, как мысль "только б не порезалась" трансформировалась в "пусть порежется". Не сильно, маленькая ранка, это ведь не должно быть больно. А он бы зализал... Представил, как слизывает капельку крови, выступившую на ее пораненном пальце, как она вздрагивает от удовольствия, волной прокатывающегося по ее телу...
   Встал и молча отобрал у нее нож. Чмокнул в щечку, пытаясь сгладить категоричность своих действий, пододвинул себе доску и начал сосредоточенно шинковать недорезанную Аней морковку. Принцип он понял.
   Она застыла на миг от подобной бесцеремонности.
   - Ар! Да прекрати ты уже делать все за меня!
   - Ййй-а не все, - сложно было только начать, дальше с речью он справился. - У тебя там шипит что-то, - он кивнул на кастрюлю (или сковородку?), - плиту заливает. Ты отвлекаться не будешь, а мне попробовать интересно.
   - И не заливает вовсе, три капли капнуло. Иногда ты бываешь невыносим, ты в курсе?
   - Ага, - легко согласился он, - просто дай, что еще порезать нужно.
   Вздохнула, покачала головой, улыбнулась... А потом учила его резать овощи. Картошку так, огурцы этак, помидоры иначе... Можно еще капусту в салат добавить, а ее вот так надо... Вышло даже весело. А еще очень тепло, потому что рядом и дружно.
   А когда с ее ужином было покончено, он устроился в кресле в гостиной, усадил ее на колени и предложил вместе купленные ею книжки рассматривать.
   - Ты не сердишься на меня, что я их купила? - спросила Анюта, доверчиво к нему прижимаясь.
   - Почему я должен сердиться? Ты совершенно права, надо уже спокойно и обстоятельно со своей новой родиной знакомиться.
   И будет лучше, если знакомиться она под его непосредственным руководством станет. А то вычитает еще невесть что в этих книжках, перепугается... Да нет, как раз прекрасно известно, что она в этих книжках вычитает. И пора ему уже прекратить малодушничать, и рассказать самому. Вот с помощью книжек и рассказать. И держать в процессе покрепче, чтоб не сбежала, не дослушав.
   - Они все-таки дорогие, - виновато вздохнула девочка. Ее совсем другие проблемы мучили. - А ты ведь мне на еду деньги оставлял... Я хотела что-то попроще, но с картинками представить легче, да и сложно мне пока ваши тексты читать - и буквы разняться, и слов чужих много...
   - Анют, ты чего? Я не только на еду, я на все необходимое оставлял. Книги в список необходимого входят. И не настолько уж они дороги, чтоб переживать из-за их покупки. Нам на книги пока хватает, - с улыбкой успокоил он девочку. - Ты, главное, записывать не забывай все, что тратишь, чтоб нам к концу месяца как-то представлять, сколько на твои нужды уходит и на будущее планировать.
   - Я записываю, - она послушно кивает. Вот не может он без инструкций. Даже если все уже сказано, и он в сотый раз повторяется.
   - Ладно, давай начнем. Какую первую изучать будем? "Города" или "Достопримечательности"?
   - Ну, наверное, "Города", чтоб сначала как-то структуру понять, потом достопримечательности проще с конкретными местами соотносить будет.
   - Давай так, - согласился с девочкой Аршез. - А потом можно будет маршрут составить, на какие места вживую посмотреть хочется. А в выходные попутешествуем. Хорошо?
   Кивает.
   - А мы за один день много облететь сможем?
   - Насколько сил хватит, с дальностью перелетов проблемы нет. Если где-то задержимся, можем на ночь в гостинице остановиться.
   - Здорово. А эту вашу... Бездну, ее можно как-то увидеть?
   - Можно и Бездну... - его прервала мелодичная трель. - А это мне, похоже, из дома звонят. Погоди, я сейчас.
   Звонила мама. Расстроенная, взвинченная.
   - Арик, ты можешь прилететь?
   - Сейчас? - это было последнее, чего бы ему хотелось.
   - Пожалуйста, Ар, - его реакцию женщина почувствовала. - Я не справлюсь сама, ты же знаешь. Я пыталась, но он не стал меня даже слушать. Улетел в "Эритэру", а ты же знаешь, он там опять сорвется, и мы опять будем годами оплачивать последствия, а еще клиника... И врачи сказали, что держать его больше не могут, не видят смысла, надо искать другое место, но я даже не знаю... - она расплакалась. Искренне, безнадежно. Она не справлялась, он знал. Надо было ему. Его отец еще слушал. Временами, но это тоже было больше, чем ничего.
   - Хорошо, вылетаю.
   Отключил связь и вернулся в гостиную. Молча сгреб своего ребенка в охапку, сел на ее место, усадил на колени. Так же без слов отнял книжку и отбросил на столик. Зарылся носом в Анины волосы и замер, бессильно закрыв глаза. Даже целовать не хотелось.
   Вот как он ее сейчас оставит? С кем? За одну ночь ему точно не управиться. Если отца уже даже из клиники выкинули, не выдержав вывертов его больной психики...
   - Ар? - недоуменно дернулась девочка.
   - Шшш, - лишь сжал чуть крепче, да коснулся губами виска. - С книжками придется повременить. Мне надо слетать домой, ребенок.
   - На выходные? - не поняла она. - И наша экскурсия откладывается?
   - Нет, маленький, прямо сейчас. К выходным я, надеюсь, вернусь... Как тебя здесь одну оставить, не представляю.
   - Ну, хочешь, я съезжу с тобой.
   - Нельзя, малыш. Через эту границу тебе ни в коем случае нельзя...
   Что же делать? Ведь ей же даже позвонить некому, случись что. Не может он ее одну оставить, совсем не может.
   - Ладно, малыш, давай так. Я оставлю тебе телефон моего друга. Он куратор в политехническом институте, с молодежью общаться привык, тебя ни при каких обстоятельствах не обидит. Если возникнут любые проблемы с представителями власти - людьми, нелюдьми - неважно, да хоть штраф тебе за переход дороги в неположенном месте начнут выписывать - немедленно звонишь ему. Сразу говоришь, что телефон тебе дал я, ты моя Избранница (постесняешься - скажи подопечная, он поймет), меня нет в стране, а у тебя проблемы. И объясняешь суть, он приедет и разберется. Договорились?
   Она неуверенно кивнула. Перспектива внезапно остаться совсем одной не порадовала.
   - Номер его телефона в сумку положишь, чтоб всегда при тебе был. Дальше. Если проблемы будут попроще - ключи потерялись, ванна засорилась, одной в квартире страшно - идешь к тете Люсе. Сейчас я переоденусь, сходим, покажу, где она живет, еще раз вас познакомлю. Ты ее не смущайся, женщина она душевная, добрая - не обидит... Да, штанишки свои короткие смени, старые люди немного консервативны.
   Через пять минут, старательно наряженный милым шалопаем, в очках и с малиновой прядкой в волосах он уже звонил в дверь соседки, крепко придерживая за локоток свою отчаянно смущающуюся деву. Рассыпался перед тетей Люсей в извинениях за их последнюю встречу, напросился на чай, невзирая на позднее время. Но не дождался даже момента, когда вскипит чайник. Ему в самом деле надо было спешить. Изложил тете Люсе суть просьбы, тоже дал телефон Гизара (ей он представил его уже как своего куратора), попросив звонить, если у его девы возникнут хоть малейшие неприятности, и клятвенно заверив, что куратор скорее обидится, если в случае проблемы ему не позвонят.
   И ушел, крепко обняв на прощанье свою деву, вдохнув аромат ее непередаваемо прекрасных волос. И поцеловав лишь в щеку - во избежание... А Аню оставил у тети Люси - пить чай и налаживать знакомство. Иначе ведь точно постесняется за помощью обратиться.

День седьмой.

   Аршеза не было два дня, и все два дня Аня не находила себе места. Решила изучить пока книги, чтоб подготовиться к выходным - и не стала. Стоило только вспомнить, как она сидела у него на коленях, он обнимал ее и собирался читать с ней вместе, и буквы вообще всякий смысл теряли. Так хотелось, чтобы он обнял... А как он ее целовал там, в парке! Таком пустом и темном, пока его не было. Но он пришел, обнял, сказал, что она его дева, что он выбирает ее - сейчас и на веки вечные. И поцеловал!
   И она глупо сидела, обнимая книжку, часами разглядывая противоположную стену с блуждающей улыбкой. Потом вскакивала, одергивая себя, что нельзя же так бесцельно сидеть, надо что-то делать. Устроить генеральную уборку, к примеру, приготовить обед... Потом вновь накатывала апатия. Ара нет. Даже если она и не поест, он не узнает. А без него пусто... холодно...
   И если первую ночь она еще спала у себя, да и уснула тогда быстро, переполненная впечатлениями, то за сутки его отсутствия извела себя так, что уснуть ну совсем не выходило. И она отправилась спать к нему. И не важно, что сказала бы мама, мамы тут нет. И Ара тоже нет, он прилетит еще не скоро, и ничего не узнает. А ей так нужен сейчас его запах. И она всю ночь отчаянно обнимала его подушку, втягивая носом сладкий аромат экзотического сандала с дымной горчинкой на конце. Представляла, что лежит у него на груди, а он гладит ее по волосам. А когда уснула, ей даже приснилось что-то похожее.

День восьмой.

   Но утром она проснулась одна. В пустой постели, в пустой квартире. И от этого хотелось выть. И ведь прошло всего-то... Да всего неделя прошла. Она попала к нему в пятницу - испуганная, дрожащая, готовая отдать все на свете, лишь бы не пришлось входить в его дом. А теперь снова пятница, и она сходит с ума от отчаянья, что еще один день ей придется как-то прожить без него.
   Завтракать не хотелось. Одна мысль о еде едва ли не тошноту вызывала. Да даже из постели вылезать... За окном зарядил дождь, в квартире стало зябко и сумрачно. А тут еще и месячные начались. Обычно они ее не доставали, ну пошли и пошли. Такого, чтоб за живот хвататься да физкультуру прогуливать, за ней отродясь не водилось. Так что плохо ей было явно не из-за них.
   Просто сердце щемило, словно там внутри образовался вакуум, и каждый нерв, казалось, дрожал, словно натянутая струна, еще миг - и порвется.
   Она предприняла еще одну попытку развлечь себя чтением. Правда, покинуть его спальню, где так явственно чувствовался его запах, для нее оказалось просто немыслимым. Поэтому книги, а заодно и одеяло, которого у Ара почему-то не нашлось, она приволокла прямо к нему в кровать. Свила себе там "гнездо"... И не важно, как это выглядит, его нет, а потом она все уберет, и он не узнает... Как же плохо, когда его нет. Прежде, казалось, даже стены хранили частички его тепла, а с каждой минутой его отсутствия эти частички выветриваются, выветриваются...
   Читать не смогла. Начиналось все какой-то высокопарной дурью. "В день, когда Великие Учителя человечества...", "Как повелели Мудрейшие Создатели и Защитники наши..." Сразу вспоминался до смерти фальшивый Аршез, облагодетельствовавший своим визитом металлургический комбинат, его отмороженно-вежливые улыбки... Сначала хотела вообще забросить, но потом рассудила, что надо посмотреть хоть картинки, стала листать.
   Столица тут именовалась Новоградом. Сначала показалось, что Новгородом, даже улыбнулась такому совпадению. Потом вчиталась. Почти, да не совсем. Как и все здесь, наверное. Почти похоже. Но неуловимо иначе.
   Главная площадь, очень зеленая и с фонтаном. Президентский дворец, музей Человечества, Драматический театр. Широкие зеленые улицы. Забавные старинные дома, оказывающиеся то институтами, то магазинами. Какой-то парк... Вчиталась, не поверив своим глазам. "Вампирские сады". Эээ... Это как? На месте старого кладбища, что ль, разбили? Или там растения из посетителей все соки вытягивают?
   Странные тут все же топонимы. То улица у них Вампирской Щедрости, то сады. Надо б "Достопримечательности" полистать, наверняка и памятник графу Дракуле где-нибудь, да найдется.
   Но листать не стала. Наоборот, отодвинула прочь все книжки, обхватила руками его подушку и даже глаза зажмурила. Нет, не будет она об этом думать, этак невесть до чего вообще додуматься можно. Вот Аршез прилетит, с ним вместе и почитаем... Аршез... Ну когда же уже?..
   Он чувствовал ее тоску. За сотни километров - чувствовал. Старался разобраться с делами как можно быстрее. Сорвался и наорал на отца, когда тот разразился очередной прочувствованной тирадой на тему "никто не понимает его мятущуюся творческую душу, злая родня печется исключительно о деньгах". Обычно он старался все же мягче, папа не в себе, он давно уже не понимает некоторых реалий. Но злобная отповедь, как ни странно, подействовала, отец стушевался и покорно позволил отвезти себя в клинику.
   А с врачами мама могла уже и сама. Ар торопливо чмокнул ее в щечку и умчался, сославшись на срочные дела на работе. Но на работу, конечно, не полетел. Поспешил к ней - к деве, которую перед расставанием назвал своей. Не согласно контракту, не по букве закона, а именно своей девой - той, что одна живет в его сердце.
   Сбежал по ступенькам в дом и чуть не споткнулся от ударившего в нос аромата крови. Ее крови. Нервно сглотнул, пытаясь справиться с нахлынувшими мгновенно эмоциями. Но все эмоции тут же смыл страх: она ранена! Ранена и... в его спальне? Рванул на себя дверь, напуганный этим обстоятельством еще больше, чем запахом крови. Его Аня в жизни бы сюда не пришла, не случись чего-то...
   Она спала, обвившись вокруг его подушки, ее дорогие книги, за которые она так переживала, слетели на пол и даже помяли страницы. Поднимать не стал. Осторожно присел на краешек кровати, положил руку ей на плечо. Она улыбнулась во сне: "Ар..."
   - Что случилось, Анют? - негромко спросил он, тщательно маскируя тревогу.
   Она вздрогнула и распахнула глаза.
   - Аршез! Ты вернулся! - радостно потянулась было к нему, но тут осознала, где именно он ее застукал, смутилась, вновь откидываясь назад и съеживаясь под одеялом. - Ты прости, я все уберу... Я не думала, что ты так рано...
   - Что здесь произошло?
   - Н-ничего, - она недоуменно смотрела в его сосредоточенное лицо. Ни следа радости от встречи. Он даже не скучал.
   - Анют. Тут весь воздух пропитан твоей кровью. Я дышу с трудом. Как ты поранилась, где?
   - Я не поранилась, - она жутко покраснела. Это ж надо так чувствовать запахи! И как ей жить-то теперь рядом с ним?
   - Кровь, - не поверил он. Или просто не удовлетворился ответом.
   - Это... просто... ну... просто дела. У женщин, знаешь, бывают.
   - Месячные? - нахмурился он, не размениваясь на ее эвфемизмы. - Нет, там обычно другой запах, глуше. А у тебя явно наружу все выливается, причем...
   Сообразил. И даже спина чуть согнулась от облегчения, а то сидел, натянутый, как струна. Вздохнул, качая головой над ее неразумностью... Совсем забыв на миг, что дышать нельзя. А дальше уже плохо понимал, что именно делает. Рука сама метнулась под одеяло - проверить, действительно ли она, в нарушение всех мыслимых правил, не воспользовалась тампонами, он же ей купил. Она попыталась дернуться, но второй рукой он придержал ее за плечи, чтоб не мешала. Его пальцы почти беспрепятственно проникли к ней в трусики. Так и есть, прокладки. И чем она только...
   Сначала в него ударили ее эмоции. Хлестко, наотмашь. Шок, стыд, возмущение, омерзение, едва ли не тошнота. А потом сумел различить в застилавшем все мареве ее глаза. Огромные и всеми этими эмоциями переполненные. Понял, что облизывает свои окровавленные пальцы, неотрывно глядя в ее лицо. И, если бы не ее омерзение, он бы этого даже и не заметил. И уж точно на этом бы не остановился.
   Вскочил и вылетел вон, чудом попав в дверной проем. Перед глазами все плыло, зубы болели от невыносимой жажды. Разум пытался выключиться вообще, соображать выходило урывками.
   Она так и сидела на его кровати, поджав коленки и обхватив их руками поверх одеяла. Шокированная настолько, что просто не способная двинуться с места, возмутиться, закричать, сделать хоть что-то. Как он мог, билось в мозгу, как он мог?..
   Послышался грохот. Кажется, в ванной. Что-то большое и тяжелое сорвалось и разбилось. Или разбило все вокруг? Звуки падения все дублировались, дублировались... Затем она поняла, что он уже в ее комнате, ломает ящики тумбочки, грубо перегребая лежащие там вещи.
   Шаги. И вот он возникает на пороге - хмурый, злой. Швыряет в нее, едва не попав в лицо, упаковку тампонов, а когда она ловит, освобождает дверной проем и недвусмысленно указывает на выход. Перепуганная, оскорбленная, она вылетает прочь, едва не споткнувшись об упавшую книжку. Ей вслед летит ее одеяло, все его постельное белье, подушка, слышится грохот открываемого нервно окна.
   Она прячется в ванной, едва не запнувшись о попавший под ногу пузырек. И в ужасе оглядывает следы разгрома. Он сорвал с петель шкафчик с банными принадлежностями, тот, падая, разбил зеркало, полочку под ним, все содержимое рассыпано по полу, среди осколков. Что-то пролилось, что-то тоже разбилось. Аня бессильно опускается на пол, сотрясаясь в уже несдерживаемых рыданиях. Что это? За что? Что вообще происходит?
   Еще очень нескоро она поняла: его нет. Квартира пуста, он давно ушел. Она вновь одна. В квартире, которую он разгромил, озверев от того, что нашел ее в собственной кровати. И даже постель содрал. Аня проверила - нет, крови на простыне нет, ни капли. Видно, запах. Провоняла. Ему противен даже ее запах.
   Конечно, все эти мерзкие выделения, вся эта кровь. Если ее так чувствовать... Кровь! Единственное, что его интересовало. И когда он... когда он... Ему не было мерзко, ничуть! Аж глаза в истоме закатывал, нелюдь!
   Нелюдь. Не человек. Не человек, а кто? У вида должно быть название. Если два вида живут так тесно, то это должно отражаться в культуре, должно... А книжки тут про вампиров. И улицы. И сады. И про какую-либо другую нелюдь она за эту неделю нигде ничего не слышала...
   Нет! Нет, это немыслимо, невозможно... Но кровь... Он же полквартиры разнес...
   На подгибающихся от ужаса ногах она все же добралась до его спальни. Книги так и валялись на полу, она схватила ближайшую, дрожащими руками открыла предисловие, вчиталась. И, едва не завыв, откинула прочь. "Вампиры...", "Благодаря вампирам...", "Под мудрым руководством вампиров, благородных создателей наших..."
   Мир пошатнулся и рухнул, безжалостно задавив ее осколками. Она не заметила. Просто перестала быть.
   Пришла в себя уже в сумерках. Дом все так же был разгромлен и пуст, подтверждая, что ей ничего не приснилось. Но это был уже совсем другой дом. Еще утром казавшийся самым родным на свете, сейчас он был чужим и враждебным, открыв свое истинное лицо.
   Вампиры. Он - вампир! Ее Аршез, ее Артемка, ее сказочно-прекрасный волшебный друг, целовавший ее, носивший ее на руках среди звездного неба, словно герой самых романтических фильмов... Утешавший ее, обещавший помочь в любой беде, обнимавший ночами, прогоняя кошмары... И - вампир... Приручавший ее, просто приручавший, день за днем... А, собственно, для чего?
   Она растерянно оглянулась. Где? Где могут быть бумаги, которые она подписала? Он много чего ей про них говорил, но никогда не показывал...
   Аня методично обыскивала ящики его письменного стола. Документов здесь было много, в основном - связанные с работой, какие-то проекты, изыскания, разработки... Нашлась папка с бумагами на совершенно незнакомом языке, видимо - родном... Наконец, обнаружилось и искомое. Несколько листов, аккуратно сложенных в отдельную папочку, и уже на первом она прочла свое имя.
   Достала. От волнения руки тряслись, и листы разлетелись. Пока собирала, поняла, что лишь половина из них написана по-русски... ну, на местном его эквиваленте, а вторую ей не прочесть ни за что... Ладно, хотя бы половина.
   "Я, Бочарова Анна, 7493-го года рождения, не имеющая гражданства,
   рег.N Ао-4 ЗС-2 00016
   добровольно и без принуждения, по воле сердца и в согласии с доводами разума
   передаю свою жизнь и право распоряжаться ею во всех без исключения случаях
   вампиру Аршезаридору Шеринадииру ир го тэ Андаррэ,
   рег. N587632/72-008
   С этой минуты и до конца моих дней он вправе оборвать течение моей жизни в любой удобный для него момент, ибо таковы моя воля и мое желание. До тех же пор, пока мое сердце бьется, и мой разум служит мне, я обязуюсь посвятить дарованные мне дни собственной жизни служению вампиру, Избравшему меня, ибо к этому призывают меня священный Долг Крови, моя совесть и мое сердце.
   Я выражаю свое полное и безусловное согласие на сексуальные отношения с Избравшим меня вампиром, признавая его право использовать мое тело в любое время, в любом месте и любым образом, каким он посчитает для себя возможным (в том числе привлекая к использованию третьих лиц или передавая свое право на использование третьим лицам).
   Я признаю свою кровь полностью и безусловно принадлежащей Избравшему меня вампиру и выражаю свое абсолютное согласие на ее использование им лично или с привлечением третьих лиц в любых количествах и с любой периодичностью.
   Я осознаю, что все подробности настоящего контракта, а так же все, что относится к частной жизни вампиров или их взаимоотношениям с людьми, является государственной тайной и не подлежит разглашению.
   Я признаю, что являясь носителем государственной тайны, не вправе пользоваться всеми благами существующего в моей стране гражданского общества, и потому добровольно отказываюсь от права на защиту в суде, права избирать и быть избранной в органы государственной власти, а также от свободы перемещения, свободы смены семейного положения, свободы выбора места проживания, работы или учебы, а так же права на совершение крупных финансовых сделок, и передаю право решения этих вопросов Избравшему меня вампиру. (См. приложение 1).
   Я уведомлена и согласна, что контроль за выполнением всех положений данного контракта полностью лежит на Избравшем меня вампире. Он же будет нести полную юридическую ответственность в случае неисполнения мною взятых на себя обязательств, а так же любого нарушения мною законов Страны Людей, вольного или невольного.
   Подписывая данный документ, я осознаю, что он не подлежит расторжению ни одной из сторон ни при каких обстоятельствах."
   Далее число - "15 июня", день, который ей никогда не забыть. День, когда ее отдали в рабство. Нет, она себе льстит. День, когда ее сделали просто едой. "Ты мне не жена и не рабыня", - сказал он тогда. И ведь не солгал... Не солгал.
   Еда. Вещь для использования. "Там", "тогда" и "с участием третьих лиц", как прописывает документ, который он вслед за ней подписал. И это она, находясь почти в обмороке, не разглядела ни слова. А он прочел. Очень внимательно прочел.
   И подписал!!!
   Нет, он не мог, не мог. Это же ее Арик, ее Артемка! Он добрый, отзывчивый, чуткий. Его заставили подписать это, он был вынужден, иначе ему бы просто ее не отдали! А использовать так он ее не собирался, никогда, он же...
   Не собирался? А кто соблазнял ее все эти дни? Кто требовал бесконечных прикосновений, объятий? Кто прижимал ее к себе по ночам? Кто целовал?..
   При воспоминании о том поцелуе она все-таки сорвалась, разрыдалась. Да, он добрый, он не хотел насиловать, хотел, чтоб она добровольно... Согласно букве контракта и "с участием третьих лиц", благо кровать для того и куплена... "Добровольно". Ее скрутило от воспоминания об этом слове, повторенном в бумажонке на каждой строчке. Как можно на это пойти добровольно? Да где они идиотов таких найдут, чтоб собственноручно себе смертный приговор подписывали?!!
   Найдут. Вспомнился завод. Бесконечное обожание. И чванливый Ар... шезаридор, кивающий своей потенциальной еде свысока. А ведь они знали, что он вампир. Знали и... мечтали о взаимной "любви", как та девочка с пляжа? Страна, воспитанная быть едой... Такая красивая... такая жуткая...
   Деньги она забрала все. Всю ту сумму, что он отложил ей на месяц. Взяла бы больше, но не нашла, видно, в доме не было. Зато нашла небольшую спортивную сумку, куда упихала пару платьев, белье, немного продуктов. Надела удобные брюки, родные кроссовки, решительно застегнула ветровку. Как добраться до вокзала, она представляла. Видела неподалеку автобус, у которого там конечная.
   Нет, Границу пересечь она не надеялась. По крайней мере, не так, не сразу. Для начала она поедет в столицу. В этот их Новоград. Город крупный. Самый крупный здесь. Так что есть шанс затеряться в толпе. А потом... потом она посмотрит. Успокоится, осмотрится и решит. И спрячется так, что он никогда ее не найдет. Ну а дальше... может, и выберется. Это ОН говорит, что вернуться домой невозможно. Но он враг, ему незачем говорить ей правду.
   Дверь прикрыла за собой очень тихо. И, не дожидаясь лифта, пошла пешком.
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"