А потом Вадим нашел... В стопке бабушкиных документов, аккуратно, по-старушечьи перевязанных тесемкой и завернутых в головной платок, Вадим обнаружил подробную медицинскую и психофизическую характеристику 10-месячного мальчика Вадима, заверенную печатью областного Дома малютки города такого-то, и заключение суда по усыновлению этого самого мальчика Вадима супружеской четой - здесь стояли имена мамы и отца.
Выходило так, что он, Борев Вадим Витальевич, вовсе не Борев, и не Витальевич, и вообще не сын своих родителей. Не внук любимой бабушки. И Анна ему вовсе не сестра.
Вчера сразу после похорон Анна подошла к нему.
- Я уезжаю, Вадим.
- Куда?
- На Дальний Восток. Может быть, мы больше не увидимся.
Он помолчал.
- Ты с Николаем?
Аня кивнула. Николай, муж ее, был военным, и, как водится, жили они нынче здесь, завтра там, не прикипая к одному месту. Значит, уезжают. Аня, конечно, будет тосковать - она-то как раз человек привязчивый... А Николая здесь никогда ничто не держало, тем более родственники.
- Ну что ж, счастливый путь, - сказал Вадим.
Николай сухо кивнул, помедлив, протянул руку. Он недолюбливал Вадима. Правду сказать, и не за что было. Вадим и сам понимал, что человека с более скверным характером, чем у него, найти трудно. Еще Вадим подозревал, что Николай не одобряет и Аниного общения с братом. Вадим бы на его месте не одобрил.
Сейчас Вадим сидел в своей полупустой комнате, не зажигая света, и раздумывал обо всем, что случилось. Можно сказать, что для него невольное открытие тайны усыновления стало потрясением. Да, это его здорово тряхнуло. Он даже не пытался себя уговаривать, взывать к рассудку. Просто сидел, закрыв глаза руками, и смотрел, как в памяти всплывают картины его детства и юности, которые сейчас преисполнились новым содержанием и смыслом.
Аньку он с детства считал вредной девчонкой, ябедой. Назойливая, как и все младшие, она непременно всегда хотела быть с братом. Разница в возрасте у них была слишком большой, чтобы иметь общие интересы, и слишком маленькой, чтобы Вадим мог быть снисходительным к младшей сестре. Родители часто просили Вадима поиграть с Анечкой, и он, воспринимая просьбу, в общем-то, как обязанность, и не думая даже, что можно отказаться, брал сестру на свое попечение, но что это были за игры...
Почти всегда он доводил ее до слез, делая все наперекор. Сестра любила животных - Вадим на ее глазах бросал камнями в собак и кошек. Конечно, не попадал, поскольку сам был жалостлив. Аня во многом подражала ему - он беспощадно ее высмеивал. А кукла -
Куклу эту Вадим не любил - большого и нелепого голыша из пластмассы, одетого мальчиком, и нелюбовь его усугублялась привязанностью к ней сестры. Ему этот голыш казался похожим на соседского мальчишку - сопливого и нахального, со вздернутым носом и покатым затылком. Вдобавок сестра звала "сыночка" Вадиком, и Вадима просто бесило, что такая уродина носит его имя. Он не упускал случая пнуть эту куклу, швырнуть ее куда-нибудь или, если уж Вадик находился под защитой сестры, обозвать его или плюнуть. Аня заступалась, Вадим зверствовал еще больше, все заканчивалось слезами, дракой и смертельной обидой.
Как-то Вадим увидел плачущую Аню, несущую в объятиях своего любимца. Точнее, что, что от него осталось. Голова оторвана, руки-ноги тоже. Мама утешала ее:
- Ну не плачь, Вадим сейчас его починит, только не плачь.
- Не починит! - рыдала сестра. - Не будет он его чинить! Он его не любит!
И столько безнадежности было в ее рыданиях, в ее по-взрослому горестных всхлипываниях - ну точно так плачут взрослые женщины, матери над умершим или больным ребенком, - что Вадим, устыдившись, сбежал в дальний угол бабушкиного сада и долго, украдкой, стыдясь самого себя, как все мальчишки, плакал там над бедной куклой, над сестрой, над общим нашим человечьим сиротством. Куклу он починил.
Вадим встал, тряхнул головой. Надо же, как это бывает. Интересно, если бы он узнал об этом раньше -
Мама с папой были хорошими. Замечательные были мама с папой. Вадим всегда принимал это как должное, и не более. А сейчас думал, что они были роднее родных. Отец один-единственный раз поднял руку на сына. Вадим долго не мог ему простить этого, хотя отлупить его тогда и в самом деле стоило.
Случилось все из-за соседки Альбины Ивановны. Жили они тогда в двух объединенных комнатах общежития. Вадим сам открыл дверь, в которую соседка немедленно ввалилась.
- Привет, хулиган, - дернула его за ухо. - Ну-ка, прими пальто.
Сбросила на Вадима свое пальто. Вадим рук не протянул, и тяжелая одежа рухнула на пол.
- Эх, растяпа! - весело крикнула она.
Вадим немедленно набычился. Он с детства не любил таких вот бодреньких тетенек, которые в любом доме имели обыкновение делать вид, что они свои в доску. Такие обычно всегда говорят громкими, натужно-веселыми голосами, а на свадьбах изо всех сил визжат пошлые частушки и пляшут в центре круга, - почему-то думал он, с отвращением представляя себе их потные красные лица и объемистые зады, колышущиеся под одеждой в момент пляски. И юбки непременно в какую-нибудь пошлую складочку, и волосы барашком, - воображение разыгрывалось, подсказывая новые детали. Спохватившись, Вадим оборвал самого себя и, как всегда, разозлился. Смеяться над собой он не умел и терпимостью не отличался.
Вышедшая навстречу мама велела пальто поднять и повесить, гостью провела в комнаты.
А на Вадима будто нашло что-то. То ли больное самолюбие подростка отыскало что-то оскорбительное, то ли он просто не любил соседку, но Альбине нужно было навредить во что бы то ни стало. Посадить Анькиного хомячка Гошу за подкладку Альбининого пальто - воображения Вадима хватило именно на это. Его чуть было не застали за этим занятием - а он уже подкладку зашпилил и держал пальто в руках, намереваясь повесить обратно. Альбина умилилась его вежливости, приняв пальто из рук. Но когда почувствовала, как Гоша в панике мечется где-то уже у нее под мышкой и, естественно, сразу не поняв, в чем дело, охнула и схватилась за сердце.
Когда разобрались, и Гошу освободили, и зашили нарушенную подкладку, и повели Альбину на общую кухню отпаивать чаем, а Вадим сидел злой в своей комнате после отцовской затрещины, сестра вошла к нему.
- Ты вот сидишь, а она там плачет, - сказала она.
- Альбина? Да черт с ней!
- Она же тебе ничего не сделала. За что ты ее? И Гоша...
- Тоже плачет?
Сестра не ответила, вскинула голову и пошла прочь. Тоже, мне правильная, - с досадой подумал Вадим. Он и сам уже почти раскаивался. Поэтому в тот же вечер за что-то на сестру грубо наорал. Он вообще часто орал на нее.
Ане было девять, Вадиму пятнадцать, когда погибли родители. Провалились в шахту вместе с лифтовой кабиной новостройки. Отправились осматривать полученную квартиру, хотели было взять с собой и детей, но не взяли. И оказалось...
Об этом несчастном случае тогда писали в газетах. Даже на похоронах назойливые репортеры пытались фотографировать Вадима и напуганную Аню. Как прощались с матерью и отцом, Вадим помнил. Аню, жавшуюся к бабушке. Саму бабушку, строгую, скорбную, с сухими поджатыми губами. Ту самую Альбину Ивановну, которая, как всегда, отличалась расторопностью, хотя и с красными глазами и в черном платке. Остальное - смутно. Кажется, он тогда и горевал-то не очень. Может, сразу не дошло, что случилось.
А квартиру им тогда не дали. Наверное, стоило выяснить, насколько все это было законно, да было не до того. Служебную жилплощадь в общежитии тоже попросили освободить. И началась другая жизнь - у бабушки, в ее маленьком и старом домике с садом из трех яблонь и нескольких кустов смородины. Аня с этого дня сразу притихла, перестала быть ябедой и приставалой. Да и то - кому теперь было ябедничать? Бабушке, которая никогда в жизни никого не наказывала?
Потом Анна вышла замуж, как-то совсем не торжественно. Но мужем она была довольна, семейная жизнь складывалась. В тот же год женился и сам Вадим.
Анна, сестра моя, у нас еще не худшая судьба. Бывает, что живут врагами. А тут просто не получалось вместе по жизни. У тебя свое течение, у меня свое. У нас разные берега, но никто не в силах отнять у нас тайну общего истока. Если помнить о ней, можно чувствовать движение друг друга с разных концов света. А теперь - где он, этот исток? В каких дебрях искать его, чтобы объяснить наше невольное и причудливое родство?
С женой Вадиму не повезло. Красивая и своенравная, Жанна была единственной лелеемой дочкой обеспеченных родителей. Замуж за Вадима она пошла против их воли. Настояла на своем. Аню она, кстати, невзлюбила с первых дней, хотя непонятно было, за что. Жанна всегда хотела быть единственной, и чтоб никаких посторонних друзей и родственников. Вадим, собственно, не настаивал.
Сначала он еще заходил к бабушке, ненадолго. Аню, если не заставал, не дожидался. А бабушка всегда хотела, чтобы они увиделись.
- Она сестра тебе, родная кровь, - говорила она. - Ты ее береги. Бывших жен много, а сестер бывших не бывает.
- Это, бабуль, смотря какие жены и смотря какие сестры, - возражал Вадим.
- То-то и оно, - ворчливо отзывалась бабушка. Жанна ей не нравилась.
Потом Вадим стал заходить все реже, потом перестал совсем. Так и пробыли их недолгую совместную жизнь втроем: он, Жанна и пес Аполлон неопределенной породы, Полик, Жаннин любимец. Вадим даже стал почти забывать в лицо Аню и бабушку.
Когда они разводились, Жанна ничего из совместно нажитого забирать не стала. Оно, правда, и нажитого оказалось немного. Жанна обозвала Вадима ничтожеством и ушла. Даже дверью, как это принято, хлопать не стала. Полик ушел с ней. Вадим жалел о нем больше всего - к песику он привязался.
Вадим вообще всегда считал, что ему не везет: и в школе, и на улице, и в личной жизни. И с сестрой, которую он всегда воспринимал как помеху.
А сейчас он думал, что все оказалось наоборот. И нет у него теперь ничего. И поделом ему, неблагодарному.
Последнее время их отношения с сестрой тоже трудно было назвать братским общением: Аня приходила раз в неделю, убирала, готовила - опять же на неделю, - и уходила опять. После своей неудавшейся женитьбы Вадим так и остался жить на съемной квартире, которую мог не покидать по целым неделям. Аня пыталась с ним о чем-то говорить. Потом перестала. Вадим почти всегда бывал угрюм. Иногда он даже не выходил из своей комнаты. Так в молчании и расставались.
Вадима большей частью злили эти ее визиты. Он был несчастен, голоден и зол - она мешала ему стать еще несчастнее, голоднее и злее. Но как бы то ни было, к ее следующему приходу кастрюля с супом была пуста, а комнаты нуждались в уборке.
Основные хлопоты о похоронах бабушки взяли на себя Николай с Анной. Вадим ходил как неприкаянный. Но хотя бы вылез из своей берлоги. Приехали родственники, которые собирались только по таким вот печальным поводам. Вадим мельком подумал, что свадьба - и его, и сестры - обошлась без них. Веселиться вместе было труднее, чем вместе горевать.
В какой-то момент привыкшего к одиночеству Вадима внезапно охватила такая жгучая жажда родства, желание иметь родных, родню, которая, как встарь, в случае чего шапки оземь и за своего в огонь и воду, - такая тоска накатила, что на похоронах он сам, слушая чьи-то причитания, едва не заплакал в голос. Впрочем, он был уверен, что не позднее, чем завтра, это желание пройдет и ему опять никто не будет нужен.
Но теперь, когда Вадиму грозило настоящее, а не устроенное им самим одиночество, ему стало не по себе. Казалось, что Анна уже уехала, он не выдержал - снял трубку и набрал ее номер.
- Алло! - откликнулся тихий голос сестры.
- Аня, это я. Я сегодня нашел... Я узнал... Понимаешь, - он с трудом искал слова, чтобы объяснить то, что передумал и пережил за это время.
Но Анна удивила его.
- Не надо, Вадим. Я знаю. Давно знала.
Вадим даже не нашелся, что сказать.
- От кого?
- Так. Случайно. Разве это важно?
- А разве нет?
Теперь замолчала Аня.
- Почему ты не сказала?
- Зачем? Для меня ничего не изменилось. Ты мой брат, я твоя сестра. Хотя ты, кажется, никогда этому не радовался.
"Дурак был", - подумал Вадим, но вслух не сказал.
"Родная кровь..." - вспомнилось ему.
- А как же бабушка? Не могла же она не знать.
- Да она просто забыла. Как забывают и прощают долги и обиды.
Вадим опять помолчал, беззвучно подышал в трубку, не зная, что теперь сказать.
- А для меня вот все изменилось, Аня, - наконец произнес он.
- Это же хорошо.
- Ладно. Спокойной ночи... - на язык просилось "сестра, сестренка", но Вадим не привык...
- Спокойной ночи, Вадик.
Вадим еще некоторое время слушал короткие гудки в трубке, улыбаясь неизвестно чему. Внутри все еще что-то ныло, но так, что было ясно: скоро пройдет. Он лег не раздеваясь, подумал, что обязательно пойдет провожать Аню в дальнюю дорогу, а потом будет писать ей письма, звонить и может быть даже приедет в гости. Когда-нибудь.
Этой же ночью ему приснилась бабушка. Она только что переехала в новую квартиру - это было там - Вадим даже чувствовал запах краски и новеньких обоев. Квартира была светлая и просторная. Мебели пока не было. Бабушка стояла у распахнутого окна, в окно веяло свежестью, и Вадим живо представил себе, как она будет пить чай у этого окна, и какие повесит занавесочки, и какой заведет чайничек. Бабушка признавала только свежезаваренный крепкий чай. И ноги у нее болеть не будут, как это было при жизни.
Бабушка всегда хотела, чтобы ее дети и внуки поселились у нее и жили дружно. Большого дома при жизни у нее никогда не было - всю жизнь скиталась по хибарам. И вот теперь - дождалась. Когда приедут дети, не будет тесно. Вадим понял, что это был ее рай. Он никогда не задумывался, как он представляет себе свой рай. Может быть, он не сильно отличался бы от бабушкиного.
Бабушка улыбалась и, как всегда, ждала их в гости.