Я поднимаю воротник и прислоняюсь плечом к холодной стене, пытаюсь вспомнить. Но в памяти явственно зияет дыра. Будто способность рассуждать во мне расколота невидимым копьем, и сквозь трещину течет, застилая весь запас впечатлений, непроглядно-серый туман. Я помню, как десять минут назад смотрел в старое зеркало на кухне, как вертел ключ в скважине, спускался по темным пролетам, но не представляю: ради чего. Я пересекаю двор, полный опавших листьев, слышу шелест плаща по мостовой, и останавливаюсь под этой аркой, а ветер осыпает лицо каплями дождя. Мимо проезжает, разбрызгивая воду дилижанс. Но что дальше?
Гиганты отбивают семь часов на башне. Под бой их я чувствую себя так, будто неведомым фантастическим усилием мне удалось войти в одну из тех картин, что висят непроданными в мастерской. Теперь я всего лишь маленькая фигурка в их стаффаже будничного вечера. Дождь и предзакатные сумерки. Я прижимаюсь к стене уже всем телом и вглядываюсь в тень от домов, но что я пытаюсь увидеть?
- Сударь! - трогают меня в этот момент за плечо, и я вздрагиваю, словно застуканный на месте преступления вор. Гармоничное единство картины вмиг рассыпается элементами мозаики, и когда я выпрямляюсь и оборачиваюсь, то оказываюсь прямо перед незнакомым мужчиной. Взгляд скользит снизу вверх: сначала я вижу красивые ботинки на небольших каблуках, брюки, плотно запахнутое черное пальто, руки, сжимающие трость, и только потом лицо. Совершено незнакомое лицо. Незнакомец с интересом смотрит через мое плечо, явно пытаясь понять, за кем я так пристально только что наблюдал из-за угла. Я чувствую себя, по меньшей мере, глупо.
- Портретист Шарден? - спрашивает незнакомец.
- Все верно, - киваю я.
- Жан Тейяр, - представляется он. - Могли бы вы уделить мне несколько минут?
- Да, конечно, - бормочу я, застигнутый врасплох его неожиданным появлением, и чувствую, как туман в голове под напором слов этого человека преобразуется в плотную стену забвения.
- Пройдемте в мой экипаж, - предлагает он, - не хотелось бы мокнуть под дождем. Подобная погода отвратительна, недолго и простудиться. Вы не находите?
- Да, конечно, - растеряно повторяю я, глядя на серебряную упряжь и вороных коней. - Как вам будет угодно.
Когда мы оказываемся в экипаже, мой спутник плотнее закрывает двери. Я с нетерпением жду его слов: мне кажется, он хочет сделать заказ картины, а мне бы очень не помешали деньги. Но этот человек медлит с разговором. Он складывает ладони, прижимает их к губам, закрывает глаза и начинает молиться, что очень меня удивляет. Он почти не открывает рта, но я слышу шепот: 'Господь, Пастырь мой...'. Пораженный я не знаю, как поступить: так же сложить ладони и присоединиться к молитве или молча подождать, когда он закончит. Я выбираю последний вариант и, опустив руки на колени, терпеливо жду - у богатых свои причуды.
- Мастер Шарден, - наконец прекращает молитву мой спутник, и я смотрю на него, полный внимания, - я хотел бы поговорить с вами о девушке, несколько дней тому назад погибшей в вашем доме...
Наверное, разочарование, наступившее, когда я понимаю, что речь пойдет не о заказе портрета, читается во всем моем облике, потому что лицо человека по имени Жан Тейяр резко суровеет. Но для меня это уже не имеет значения, и я довольно грубо прерываю его:
- Вы из полиции! - догадываюсь я. - Но я уже давал показания по этому делу и говорил, что ничего не знаю об этой особе с первого этажа! К тому же мне казалось, что следствие завершено и абсолютно точно установлено, что девушка покончила с собой.
- Все именно так, - спокойно отзывается мой спутник, внимательно вглядываясь в мое лицо.
- Чего же вы хотите? - поражаюсь я. - Мне, право, уже порядком успела поднадоесть эта история. Не подумайте плохо, мне действительно жаль ту девушку, она была слишком молода, чтобы умирать, и причины, принудившие ее к самоубийству, должны быть крайне печальны, но я не имею никакого отношения к ней и оттого мне вдвойне неприятно говорить об этом.
- Я понимаю, - все так же спокойно и даже ласково говорит мой спутник, хотя его лицо еще хранит тень беспощадности, - но ради вашего же благополучия, мастер Шарден, не горячитесь, давайте побеседуем.
- Что вы имеете в виду, говоря 'ради вашего же благополучия'? - не понимаю я. - Вы же не думаете, что я имею какое-то отношение к самоубийству? Подобная мысль абсурдна! Поверьте, я никогда не причинял ни малейшего вреда той барышне, если, конечно, не считать вредом мою абсолютную незаинтересованность ее персоной.
- Я вас ни в чем не обвиняю, - отвечает мой спутник. - Более того, у меня есть опасения по поводу вашей безопасности и только по этой причине я говорю сейчас с вами.
- Теперь я точно ничего не понимаю, - отчаиваюсь я уловить смысл происходящего разговора. - Что за опасность?
- Я объясню, но прежде и вы ответьте на один вопрос. Известно ли вам, что происходит с самоубийцами?
- Их хоронят вдали от города на кладбище для некрещеных, - предполагаю я.
- Я говорю не о мирской составляющей их судьбы, - качает головой мой спутник. - Известно ли вам, мастер Шарден, что души самоубийц становятся вампирами? У людей, по собственной воле рассчитавшихся с жизнью, разрушается физическое тело, но окружающая их оболочка, состоящая из энергетических полей, остается в целостности, поскольку человек не успел отработать свою карму. И эта оболочка продолжает жить, сохраняя все чувства и побуждения, присущие человеку. Вампир, так же как и мы, испытывает потребность в еде, питье, общении, любви, но ничто уже не может принести ему былого удовольствия. Отчаянная ностальгия зреет в вампире подобно ядовитому плоду, пока не превращается в сильнейшее желание отомстить тому человеку или людям, по вине которых он так печально окончил свое существование. Месть угнетает вампира, словно раздражение или желание, и он возвращается в знакомые места с единственной целью - убить, ведь смерть намного прожорливее, чем жизнь, - так заканчивает говорить мой спутник, и настает моя очередь качать головой.
- Я не верю в подобные небылицы, - говорю я, снисходительно улыбаясь и опуская руку на ручку двери. - Неужели вы действительно считаете, что бедная девушка обратилась в вампира и собирается вернуться в этот убогий дом? Думать подобным образом просто смешно!
- Да, я так считаю, - совершенно серьезно отвечает мой спутник.
- Нелепость! - восклицаю я и, не дослушав, поспешно дергаю ручку, чтобы выбраться из дилижанса под дождь. 'Я говорил с сумасшедшим', - думается мне, пока я шагаю прочь от экипажа и слышу, как этот богатый безумец кричит мне в спину:
- Мастер Шарден, у вас есть зеркало?
Я не отвечаю и не оборачиваюсь, но он продолжает кричать:
- Установите зеркало перед входом в квартиру!
Я уже вхожу в подъезд дома.
Вечерний сумрак льется в окна темной мастерской. Я стою в окружение картин. Все портреты девушек и дам, что окружают меня, в полутьме сливаются в одно неясное светлое пятно - бледное женское лицо, которое я помню, но не представляю откуда. А может даже и не помню, а сочиняю: образ красоты, не имеющий воплощения - безликий портрет.
- Что говорил этот безумный господин? - вдруг думаю я. - Что-то о смерти, - вспоминаю и вмиг чувствую, как возмущение во мне поднимается подобно растущей траве. - Да что он может знать о смерти! Смерть - это холод из преисподней! А знает ли мистер Тейяр по-настоящему, что такое холод? Едва ли его пальцы, спрятанные в перчатки из чистой шерсти, так же леденил мороз, как леденил он мои ладони, превращая даже вены в болезненный камень, когда на проспектах зимой я писал портреты избалованных девиц, укутанных в меха! Откуда ему, не боявшемуся ни голода, ни бедности, знать, как алчно смерть подстерегает нас в каждую минуту, как следит за нами жадными глазами, покуда мы считаем последние монеты? Он читал молитвы, этот изнеженный набожный господин, но за какие заслуги был дан ему милостивый взгляд Бога? Еще один сын созерцательной Марии! Отчего этот господин вышел ко мне из роскошного дилижанса, в то время как я сам прозябаю в этой жалкой коморке? Разве меньше заслуживаю я счастья, чем он? Разве меньше тружусь для этого? А эта бедная девушка, о которой он так много и так плохо говорил! Как будто она мало настрадалась, ведь кончают с собой не от хорошей жизни, чтобы он пришел мучить ее память даже после смерти! Подумать только - вампир! - я с остервенением сжимаю кулаки и содрогаюсь: размышляя, я даже не замечаю, что замерз.
Дров давно не хватает. Я бросаю последние паленья в печку, чтобы хоть немного отопить помещение, скидываю мокрый плащ и уставший сажусь в кресло у огня. В появившемся неярком свете позолоченные рамы блестят, как пламя алтаря. Меня окружают картины, только они. Незнакомые люди в бантах и рюшках, с темными волосами и светлыми, со старыми лицами и молодыми, такие далекие от красоты, такие бессмысленные. Отчего я должен растрачивать талант на их изображение? - приходит мысль из печального шума дождя, веющего над городом, но если я захочу сейчас спросить об этом, то только у картин. Мои глаза закрываются, усталость последних месяцев опускается на плечи вместе с темнотой, и я понимаю, что хочу забыться, заснуть, но снующие в голове букашки мыслей мешают погрузиться в небытие. Я против воли пытаюсь вспомнить, для чего же я вышел сегодня во двор, но память по-прежнему отказывает мне, будто ее вырвали одним мощным движением из головы, смяли и выбросили вон. А еще этот господин Тейяр с разговором о мертвой девушке. Лучше бы он заказал портрет!
Я хочу заснуть, но сон не приходит - слишком много беспокойных мыслей проносится в голове и ничто, ровным счетом ничто, не может остановить взбесившийся поток сознания. Я бы и рад не думать, но фантазии рождаются сами по себе, и мне уже кажется, что я могу представить смерть той девушки. Как должна быть печальна ее кончина! - думаю я, пока за окном завывает ветер. Ветви кленов под напором этого ветра скребутся о стекла, словно пытаются проникнуть в дом. Я наблюдаю за ними в смутной надежде, что появится желание плотнее задернуть шторы, чтобы не видеть города, или, наоборот, меня напугает замкнутое пространство, и я распахну окна настежь. Ничего. Ни малейшего шевеления в душе.
- В верхнем ящике стола лежит заряженный револьвер, - вспоминается мне. Я оглядываюсь. Что-то не так? Нет, все обычно. Только на полу валяется небрежно брошенный плащ. Глядя на него, мне кажется, что это я должен сидеть так в углу, запирая в груди бесполезную жалость - мрачный и печальный, но и подобного не происходит.
Я встаю поднять плащ, но меня отвлекает шум за дверью. Сначала с силой хлопают под напором сквозняка незапертые рамы мансарды (и это означает, что открылась одна из дверей в подъезд), а потом на лестнице слышатся равномерные шаги, которые уверенно приближаются. Первый этаж, второй, дальше только чердак. Отчего-то я думаю, что, возможно, это поднимаются ко мне. Я замираю, прислушиваясь, пока кто-то идет в темноте по истертым ступеням. Шаги затихают прямо напротив моей квартиры, и я почти представляю остановившуюся в полумраке фигуру неизвестного.
Раздается стук в дверь, чуть приглушенный дверной обшивкой, и хотя я ожидаю чего-то подобного, но все равно вздрагиваю. Стучатся еще раз. Я не двигаюсь и молчу, недоумевая, кому я мог понадобиться в такое время.
- Я не стану открывать, и кто бы это ни был, он уйдет, - думаю я.
Наконец, стук прекращается, и я слышу в комнате легкий шорох: в щель под дверью просовывают конверт. Мое внимание привлекает адрес отправителя, вернее, его отсутствие. Минуту я сомневаюсь, а после поднимаю с пола конверт и, пройдя на кухню, вскрываю его сухой струей пара. Моему удивлению нет конца, когда я понимаю, что письмо отправлено мертвым человеком! Почерка я не знаю, но, вчитываясь в строки, выясняю, что письмо принадлежит руке покончившей с собой девушке.
'Милый мастер Шарден, - пишет покойная хозяйка квартиры с первого этажа, - если бы не чрезвычайные обстоятельства, то мое письмо никогда бы не потревожило Вас. Я в печали, любезный мастер, и душу мне съедает черная тревога за Вашу судьбу. Возможно ли такое? - спрашиваю я сама себя, ведь я почти не знаю Вас. Но сейчас, когда я пишу эти строки, меня терзают предчувствия о темной, мрачной жизни, нависшей над этим домом, а вместе с ним и над нами. Я чувствую, как смерть приближается ко мне в образе некого человека. Не знаю, как объяснить, но я слабею с каждым днем: в каждом шорохе, в каждом звуке мне чудится чуждый шепот 'Ты должна умереть'. Я не сумасшедшая, мастер Шарден, нет! Но в этом доме происходит что-то невозможное.
Я завершаю письмо (какое же нелепое оно получилось), но мне некогда продолжать. Да и можно ли словами объяснить то, что не в силах понять разум? Сегодня же я отдам письмо своей знакомой, и если со мной что-нибудь случится, она передаст письмо Вам.
Помолитесь за меня, мастер Шарден, как я молюсь за Вас каждое утро!'
Я дважды перечитываю письмо, прежде чем до меня начинает доходить его смысл. О чем пишет эта несчастная девушка? Ей кто-то угрожал? Отчего она так уверенна, что опасность грозит и мне? Теперь я уже жалею, что не обращал на нее внимания. Разве стоило большего труда знакомство с ней?
С конвертом в руках я возвращаюсь из кухни в единственную комнату мастерской. Беспокойство, которым наполнено письмо, передается мне, и нарастающее чувство тревоги пресмыкающимся гадом скользит вниз по позвоночнику. Я оглядываюсь вокруг, и глаза выхватывают из полумрака привычную обстановку: картины, шкафы, планшеты - эти старые вещи, слишком долго бывшие в употреблении, хранившие в каждом куске поверхности память от тепла рук, от запаха дыхания. Разве они не впитывают в деревянные жилы мертвых тел те части человеческой души, что мы невольно вкладываем в них? Разве они не отработали свой век, чтобы подобно душе самоубийцы обратиться человекоподобным фантомом с наклонностями вампира, высасывающего кровь и жизненную силу из своей жертвы? А этот дом? Он так стар, что должен помнить много смертей и рождений! Разве он сам не достиг того энергетического наполнения, после которого должны возбудиться его собственные желания и силы? Не переполнился ли он той субстанции, заключенной в каждом живом существе, чтобы собственная жизнь забилась пульсирующим комком в его стенах? Не мыслит ли он о смерти сейчас так же как я?
Я пошатнулся. Мне вдруг показалось, что вещи сдвинуты со своих мест, будто бы их трогали, а комната слишком плохо освещена и в ней много темных углов, где можно спрятаться. А вдруг уже кто-то спрятался? От подобной мысли мне делается окончательно не по себе, и я поспешно подхожу к тумбе, в верхнем ящике которой хранится револьвер. Резким движением я открываю ящик. То, что оружие оказывается на месте, несколько успокаивает меня. Я осторожно перекладываю его в карман брюк и вдруг осознаю - меня удивляет тишина. Мертвым грузом, застоявшимся запахом старости она наполняет мастерскую. Она везде: на каждом предмете, на каждом сантиметре поверхности лежит вместе с пылью. Нездоровая тишина! Хоть бы какой-нибудь звук, - думается мне, - хотя бы шипение огня. Точно! Я расставляю по столу свечи, чтобы ими полностью осветить мастерскую, но вдруг пугаюсь: запер ли я дверь? И тотчас же себя успокаиваю: да-да, конечно запер, а иначе тот, кто принес письмо спокойно бы прошел в мастерскую. Тот, кто принес письмо? Стоило о нем подумать, как в дверь опять начинают стучать, и тишина вмиг обрывается многоголосом хором предметов: тикают часы, скребутся об окна ветки деревьев, трещит огонь в печке и даже картины, кажется, смеются - оживают и хихикают, будто хищные гарпии. Безумие! Пытаясь ступать как можно более бесшумно и обходя картины стороной, я приближаюсь к двери, прикладываю ухо к косяку и прислушиваюсь. Стук и только, но он действует на нервы подобно однообразной мелодии. Мне начинает казаться: я слишком громко дышу (за дверью меня могут услышать) и я задерживаю дыхание.
Показалось или действительно чья-то белая ладонь на секунду вылезла из-за портьеры, закрывающей дальнее окно? Сердце забилось сильнее.
- Кто там? - кричу я, и ответ приходит из-за двери.
- Мастер Шарден, откройте! - слышу я уже знакомый голос и поспешно щелкаю замками. Быстрее, быстрее, чтобы только рассеять королевство напряжения, оборвать беззвучный смех картин, пока он не свел меня с ума.
- Господин Тейяр? - восклицаю я, отворяя дверь. - Что вы делаете здесь?
- Я пришел заказать портрет, - отвечает этот господин и его холодный тон, равно как и появление здесь, несколько отрезвляет меня.
- Портрет? - удивляюсь я. - Сейчас? В такое время?
- Да, я хочу, чтобы вы нарисовали меня ночью, - спокойно поясняет он. - Я заплачу вам две цены.
- У этого человека в мозгу точно зреет камень безумия, - думается мне, но пока я молчу, не зная, как поступить, мистер Тейяр, бесцеремонно подвинув меня, проходит в мастерскую и оглядывается. Его лицо в полутьме подъезда кажущееся совершено белым остается таким же и в розовом пламене свечей.
- Я вижу, вы не выполнили мою просьбу, - говорит он, не глядя на меня, и трость в его руках танцует словно живая.
- Просьбу? - не понимаю я, но из подъезда в этот момент дует таким смертельным холодом, что я оборачиваюсь к лестнице, и ответ господина Тейяра доносится до меня словно издалека:
- Да, вы верно расслышали. Я просил вас повесить зеркало перед входом, но как вижу вы этого не стали делать. Впрочем, ваше право - в чужом доме я распоряжаться не смею.
- Ах, точно, я позабыл, зеркало, зеркало, - бормочу я в ответ и вглядываюсь в темноту подъезда. Сейчас мрак, царящий там, мне кажется почти осязаемым - он дышащий и слышащий, затаившийся на грязных ступенях сгусток зла, ожидающий случайного прохожего. Вот он, ползет из щелей! Я закрываю дверь и прижимаюсь к тряпичной обшивке спиной, на миг прикрывая глаза - какие нелепые мысли приходят в голову! Должно быть, я побледнел от этих собственных страхов, потому что мистер Тейяр смотрит на меня с легкой усмешкой. Да он и сам бледен, словно оловянная статуэтка! Или у меня уже туман в глазах?
- Доводилось ли вам наблюдать, как тонкий слой сплава ртути и олова разливается по стеклянной пластинке, образуя обратную сторону зеркала, - говорит он, раскачивая наподобие маятника трость. - Мастер отходит, и амальгама застывает на наружной стороне, лишая навсегда световые лучи возможности проходить сквозь стекло. Подобный процесс мне напоминает смерть. События внешнего мира не способны пробиться в сознание, они встречают преграду в виде твердого тела - зеркала, - говорит он, и я как околдованный слежу за шевелением его тонких губ. Что он несет? - Мир духов, это страна мрака, а ночь - время активизации потусторонних сил, и зеркало - своеобразное окно в этот потусторонний мир. Не проникла ли в ваше зеркало чужая душа?
- Я не понимаю, о чем вы говорите, сударь. Кто вы? Вы ведь не полицейский и пришли сюда вовсе не за портретом? - спрашиваю я, и рука опускается в карман с пистолетом.
- Серебреная пуля в сердце, - отвечает мой собеседник, и я вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять: неужели он догадался о револьвере, - единственное, что спасает от вампира. И, конечно же, надо разбить зеркало! - он усаживается на диван у дальней стены и укладывает трость себе на колени. - Ну, так как, приступим?
- Я все еще не понимаю, - отвечаю я.
- Что же здесь понимать, - усмехается он. - Мне срочно нужен портрет. Нарисуйте меня!
- Простите, сударь, но я не работаю по ночам, и вам придется уйти, - качаю я головой.
- Но, мастер Шарден, - возражает он, - я уже отпустил экипаж. Как же мне добраться домой? Вам ведь не надо объяснять, как опасен ночной город, ознаменованный наплывом хтонических стихий!
- Вам стоило подумать об этом прежде, чем приходить сюда, - раздраженно отвечаю я, и в этот самый миг с улицы доносится заунывный стон: будто бы страх, наполняющий меня по самое горло, рвется там наружу. Не вынимая одной руки из кармана, я подхожу к окну и другой рукой загораживаю свет, чтобы разглядеть, что происходит вне дома.
Небеса темны, но почти безоблачны. Ночь бредит свистом ветров, усиливая тревогу. Под фонарем я вижу собаку, задравшую морду к окнам мастерской. Это стонет она и пока ее вой рассыпается в движущемся сумраке, будоража кровь в жилах, из подворотни, из темноты появляется толпа подобных тварей, и теперь они занимают все пространство двора. Откуда взялись эти псы?
- Вот о чем я говорю, - раздается над самым моим ухом тихий голос господина Тейяра, и я вздрагиваю от его внезапного прикосновения: он убирает прядь волос с моей шеи и наклоняется так близко, будто хочет оставить поцелуй на щеке.
- Это всего лишь собаки, - поспешно отстраняюсь я и, указывая на кресло, требую: - Садитесь! - теперь я уже даже согласен рисовать его портрет, лишь бы только он не приближался ко мне.
Я ищу в ящиках подходящий холст, и все еще чувствую на шее руку мистера Тейяра. Иногда иллюзия от его прикосновения становится настолько реальной, что мне необходимо бросить взгляд на этого господина, чтобы убедиться: он по-прежнему сидит в кресле, опустив голову на руку. Я немного успокаиваюсь.
Ночь неумелая художница: из века в век она окрашивает льняное полотно мира в сумрачные пятна неуверенности и боязни. Но есть ли смысл в подобном испытание глубины человеческого сердца?
- Господин Тейяр, давайте на минуту представим, что я поверил в суеверия, - говорю я. - Тогда вам придется объяснить мне следующее: когда мы сидели в дилижансе вы сказали, что вампир вернется в мир живых, чтобы отомстить. Но после того как он выполнит свое желание, что с ним станется?
- Его энергетическая пленка, эта тонкая оболочка распадется, и он отправится в ад, - слышу я в ответ и киваю.
- Значит, получается, что опаснее всего вампир для того за кем он охотится?
- Получается так, - соглашается мой собеседник, и я продолжаю:
- И именно тот человек, которого ищет вампир, сильнее всего должен быть заинтересован в его уничтожение?
- Отчасти, вы правы.
- В таком случае, господин Тейяр, получается, что тот человек, по вине которого умерла девушка, именно вы, - заканчиваю я, и нащупываю в кармане оружие, но мой собеседник только смеется и, расстегнув пальто, пытается вытащить что-то из внутреннего кармана. Рука, сжимающая револьвер, невольно напрягается, но мистер Тейяр уже вытаскивает небольшую книгу и кладет ее на стол рядом с собой.
- Что это? - спрашиваю я.
- Библия.
- Библия - доказательство вашей невиновности? - сомневаюсь я.
- Я священник, а не убийца, - отвечает он. - И мне очень не хочется говорить вам, мастер Шарден, но на вас вина за смерть девушки лежит более чем на ком-либо еще.
- Как это? - поражаюсь я.
- Очень просто. Молодая девушка живет одна, а над ней живет художник, которого она не может не замечать. Какие, по-вашему, картины рисует ее воображение? Чего она ждет от жизни? Не любви ли художника?
- Вы лжете! - восклицаю я. - У меня есть ее письмо, из которого становится ясным, что девушку преследуют, - я достаю письмо и протягиваю его моему собеседнику. - Возьмите и прочтите! - требую я, но, не касаясь письма, он спрашивает:
- Когда? - и замолкает на полуслове, словно его охватывает сильнейшее волнение, но уже через минуту вновь продолжает говорить: - Когда вы получили письмо?
- Уже после смерти девушки, - уверяю я.
- Вы не понимаете, - поднимает он на меня глаза, - это письмо прислал вампир...
- Хватит! - обрываю я его, и как можно более настойчиво произношу: - Я прошу вас по-хорошему, уходите! Уходите немедленно, а иначе я применю силу. Поверьте, я способен на подобное!
- Хорошо, - соглашается он внезапно. - Я уйду, но прежде чем я выйду из вашей мастерской, мастер Шарден, принесите мне зеркало. И это все о чем я прошу.
- Ладно, - в свою очередь соглашаюсь я, такая услуга мне кажется небольшой платой за возможность выставить господина Тейяра за порог дома, и я поспешно ухожу на кухню за зеркалом. Но пока я бездумно, словно механический болван, снимаю со стены зеркало, новая безумная и страшная мысль приходит мне в голову. Я искоса, пытаясь сохранять невозмутимый вид, поглядываю на бледного мистера Тейяра, и его облик отчего-то в этот момент мне кажется в значительной мере аморфным и трудноуловимым. Он наблюдает за каждым моим шагом, как стервятник следит за раненым животным, - отмечаю я, и ступаю тихо и осторожно, пытаясь не спугнуть его. И в этот самый момент, когда я уже близок к разгадке, мой рассеянный взгляд падает в отражающую поверхность зеркала и застывает в нем. Зеркало не отражает меня!
Мне показалось, что кровь выливается из пор, постепенно сочится из глаз, из носа, ушей. А чужой насмехающийся голос в голове, где-то в области виска читает, как псалом: фантомом становится и предмет безответной любовной страсти - разумный злой дух раздваивает его на дневную фигуру и ночной призрак, воплощаясь в который, вампир удовлетворяет неразделенное желание любить.
Я медленно, будто прорываясь сквозь вязкую пленку сна, словно соскребая старую краску с холста, отнимаю глаза от зеркала и встречаюсь взглядом с мистером Тейяром. Да-да, он тоже это знает! Он тоже это слышит! Но как такое возможно? Я безвольно опускаю зеркало к ногам и вижу нацеленный в мое сердце револьвер.
- Ведь я прав, мастер Шарден, я опоздал, - не спрашивает - утверждает он.
- Подождите! - умоляюще восклицаю я, но слышу в ответ:
- Простите, - и звук выстрела заглушает мой стон...