Аннотация: Рассказ занял 8-е место на конкурсе "Далекие берега" в 2011 г.
На берегу моря замаячил свет, и я направился к нему. За последнюю неделю я ни разу не ночевал под крышей, насквозь пропах дымом и, признаться, истосковался по домашнему уюту. Встретить в этой глуши человека уже не чаял, потому ускорил шаг, размышляя, что за дикарь поселился в крохотном доме у самой воды. Или, может, дикарка? Воображение моментально нарисовало девушку с черными волосами в платье цвета морской воды. Я представил, как мы пьем чай, болтаем о ерунде, смеёмся, или даже хохочем вместе, как неловко она поправляет волосы и смотрит с интересом, а взгляд у неё ясный, пытливый, скользит по моей куртке, по бороде, останавливается на глазах. И она понимает обо мне если не все, то многое, а, может, и самое главное...
Но дверь мне открыла старуха с гнилыми зубами. Её узловатая рука начертила в воздухе крест, будто стоял перед ней не путешественник, а сам дьявол. Я почувствовал, как мурашки пробежали по спине. Вцепившись в меня колким, злым взглядом, она сказала:
- Чего надо?
- Да я бы... это... - ночевать со старухой, так некстати разрушившей мои грезы, я расхотел, и, в надежде, что бабка закроет передо мной дверь, сказал первое, что пришло в голову: - Мне бы на карту взглянуть, заблудился.
Старая карга не торопилась с ответом, а буравила меня взглядом с минуту. Наконец, произнесла скрипучим голосом:
- Заходи, есть у меня карта.
Мне стало неловко. Во-первых, пришлось врать: подробная карта местности лежала в рюкзаке в томике Джека Лондона. Во-вторых, я вроде как попросил помощи, и теперь придется заходить в хижину ведьмы, больше похожую на тоню рыболовов.
Тоня освещалась лучинами. В тусклом свете я разглядел добротную печь, широкий стол со скамьей, заправленный лежак и невероятное количество бутылок самых причудливых форм. Бутылки стояли повсюду: на столе, на полках, у стен и на подоконнике, вдоль печи и в красном кутке под иконой Божьей Матери.
- Что стоишь? - проскрежетала старуха, - садись.
Я оставил рюкзак у входа, почтительно разулся, хотя пол в хибаре был устлан соломой, а бабка ходила по дому в замызганных унтах, перевязанных бечевой. Заменив лучину, старуха открыла сундук, что стоял в отдалении. В дрожащем свете он показался мне чудовищной головой с широко разинутой пастью. Карга вынула из недр сундука бутылку и нехотя, словно подозревая меня в чем-то, поставила её на стол.
Старая бутылка. Сейчас таких не делают. Широкое горло закрыто пробкой, дно несколько уже "пуза", стекло мутное, темное. В голове пронеслись мысли: "Ведьма желает споить меня, потом трахнет кочергой по макушке и закопает на опушке леса под сосной. Взгляд-то у неё не добрый. Такая не то, что по башке, такая и...".
- Открывай, чего сидишь - зерцала вылупил? В бутыли карта твоя, морем её принесло. А что там правда - не мне знать. Другой нету.
Откупорив пробку, я вынул из бутылки скруток карты и развернул её на столешнице. Карта выцвела (вероятно, подмокла когда-то), но было видно, что рисовали её вручную лет двесте назад. Повертев карту в руках, я сделал задумчивое выражение лица и сказал: "Ага! Теперь все понятно!", - и покивал для пущей важности головой.
- Голодный, поди. Есть будешь? - спросила бабка.
В желудке у меня заурчало, но я твердо решил, что не приму от бабки угощения, а сделаю костерок неподалеку и приготовлю себе сам.
- Что вы, я не голоден, - неубедительно соврал я.
Старуха сняла неприметную бутылку с полки и стала протирать её подолом от пыли, но делала это так бережно, словно вытирала слезы у плачущего ребенка.
Я по-новому посмотрел на старуху. Живет на отшибе - до ближайшего села километров семьдесят, а то и больше. Людей не видит. Библиотека из бутылок с записками с тонущих кораблей, вероятно, самое ценное, что есть в её доме. Хотя, что может написать моряк за пару-тройку часов до гибели?
После того, как баба Марина накормила меня соленой рыбой и самсами с олениной, мы выпили чаю и до глубокой ночи говорили за жизнь и читали "дрейфующие рассказы". В моих руках появлялись любовные признания, раскаяния, жизнеописания, призывы о помощи, чудаковатые стихи и рисунки моряков как минимум трёх веков!
Особо впечатлило меня письмо неизвестного моряка: "Пожил неплохо и тело свое отдаю океану со спокойной душой. Одно лишь тревожит: ветер задувает южный". Чем южный ветер не угодил моряку? Может, это плохая примета? Мне кажется, перед смертью на приметы можно и начхать. Я спросил у бабушки Марины, в чем здесь секрет.
- Поверье морское есть, - говорила она медленно, прикрыв морщинистые веки, - Южный ветер душу человека на Север уносит, там душа замерзает льдом навсегда. Не возвращаются оттуда, сынок, не возвращаются... Слыхал, поди, как льды скрипят? Так это души не упокоенные на небеса просятся. Вот оно как с южным ветром бывает.
Проснулся я к полудню. Пока бабушка Марина готовила, я читал Лондона, распластавшись на соломе. Мы позавтракали, я нарубил дров, подремонтировал протекающую крышу и наносил в бидон воды с ручья. Лишь после этого мы тепло попрощались, и я пошел вдоль берега на Северо-Восток. Я шагал и думал о погибших моряках, чьи предсмертные записки читал минувшей ночью. Многие из них являлись самостоятельными произведениями - таким рассказам позавидовал бы любой писатель.
Вдруг, на гальке блеснула бутыль. Я подобрал её, но, перед тем, как открыть, сделал привал и забил трубку. Наверное, так и читатель, дождавшись рассказа любимого автора, выжидает удобного момента для спокойного, вдумчивого чтения.
Волны неустанно накатывали на берег, где-то недалеко куковала кукушка. Бутылка, запечатанная сургучом, лежала у моих ног. "Удивительно, что в этом месте так много "дрейфующих рассказов" прибивает к берегу", - подумал я и прогнал все мысли из головы. Затем с трудом откупорил бутыль и вынул из горлышка клочок бумаги. Черным по белому там было написано: "Ты забыл у меня книжку с картой, дуралей".
И чуть ниже красовалась подпись:
"Марина".
Улыбнувшись, я вытряхнул пепел из трубки и повернул назад.