Если бы я сумел отказаться... Не тогда, когда понял, что Анютка обречена, и надо хватать её в охапку и бежать - бежать так далеко, как только получится... Бежать и прятаться всю жизнь, потому что лучше так, чем знать, что однажды к тебе придут и ты, смущённо улыбаясь, позовёшь свою дочь, которая беззаботно играет с куклами в детской. Если бы я сумел отказаться ещё раньше, когда мы с Натальей подавали заявление, или хотя бы когда она, покрасневшая и взволнованная, вышла из консультации, а я, вместо того, чтобы сухо сказать "не надо", задохнулся от счастья и решил, что будет мальчик - Иван. "Ждите сына", - врач выключил экран ультразвука и подмигнул, покосившись в мою сторону. Мы ждали. Наталья вязала крючком голубые пинетки, я нервничал. "Как ты?"- старательно вытаптывал я на снегу. Наталья кивала сквозь замёрзшее окно роддома, а на стекле таяла, расползалась перевёрнутая буква "ю". "Дочь. Анюта". Ещё одна перевёрнутая "ю" стекала на подоконник, Наталья теребила халатик на груди, а я прижимался спиной к шершавому забору.
Серебряков спросил уже на следующее утро, после того как ухмыльнулся, глядя на моё помятое лицо. Спросил как бы между прочим, словно это его не касается - таким тоном обычно просят закурить, уже доставая сигарету из твоей пачки...
- Девочка родилась?
- Знаешь уже? Да. Дочь... - я поморщился.
- Ну-ну. Папаша... Кстати, Андро интересовался...
И Серебряков ушёл, не поздравив, и ещё секунды две душила обида, что вот, я стал отцом, а никто не хлопает меня по плечу, не спешит с предложением выпить, не шутит пошло и неуместно. А через эти самые две секунды я словно прозрел. И тогда, именно тогда понял что Анютка - моя дочка, которую я даже не держал на руках, обречена.
- Глупо. Надеяться даже глупо! - Серебряков сдул пену и осторожно, будто боясь обжечься, отхлебнул Крушовице. - Стопроцентная наследственность. Ну, увезёшь ты семью. Так найдут же, сам знаешь...
- Знаю. Я - идиот, да? - Язык заплетался, слова получались какими-то корявыми. - Ждали сына, и ультразвук...Что теперь делать?
- По-моему ты преувеличиваешь. Да, девчонка твоя - дублёр. И что с того? Ты тоже дублёр, батя твой и я. Говорят, по Москве ещё человек пятьдесят гуляют. Ничего... Нормально себе живём.
Нормально! Серебряков называл это "нормальным". Крушовице медленно превращало "нормально" в "здорово".
***
"Прости, сынок..." - оттого, что абсолютно трезвый, здоровый мужик сидел и плакал, становилось омерзительно и страшно. Мне только исполнилось шестнадцать, под окном стоял новый мопед, а на площадке между вторым и третьим этажом ждала Наташка - тогда почти незнакомая, но уже любимая. Я злился на отца, который вдруг позвал меня на балкон для "мужского" разговора, ждал, что сейчас он занудит, что я ещё мальчик, и надо учиться, а не шастать до рассвета по набережной, и что мама не спит ночами, и следовало бы подать документы в институт... Но отец достал из мягкой пачки "Стюардессу", оторвал фильтр, опустился на табурет и заплакал. Я стоял молча, пытаясь сообразить, что происходит.
"Прости, сынок..." Отец сплёвывал табачные крошки в ладонь, шмыгал и сипел. А я думал, что он свихнулся, и что не может кандидат наук служить сторожем в автобусном парке и оставаться нормальным. "Дублёр - не наказание, а профессия. Просто такая работа, на которую тебя приняли уже до рождения". "Пап, может "скорую"? - Я злился на мать, которая так не вовремя свалила на дачу. - Чай будешь?"
Отец раскачивался на табурете и бубнил: "Передаётся по наследству, по мужской линии... Редко - сыновьям, всегда - дочерям. Тебе просто не повезло. Вон Шурка - обычный". Я пожал плечами - брат был старше меня на четырнадцать лет и я его почти не знал. Он жил где-то на Севере, приезжал раз в год, и приходилось неделю спать на раскладушке, слушая его храп.
"А мы - дублёры. Это не страшно. Просто однажды к тебе могут прийти и попросить пожить за кого-то недолгое время. Может час, может сутки, а может..." - отец закашлялся.
- Кто придёт? Какое время? За кого пожить? - Внизу на лавочке гитарист фальшиво наигрывал модный мотив, я думал, что Наташка уже, наверное, обиделась и ушла, а я торчу здесь на захламлённом балконе и слушаю старого придурка, который к тому же и псих...
- Не важно, - отец вздохнул, - не важно. Тебе скажут, что делать. В Бурденко под капельницей будет спать твоё тело, а ты поживёшь недолго другим человеком...
- Кто скажет? - я лихорадочно соображал, набирать ли "ноль три" или просто завтра сводить батю к врачу. Отец плакал.
"Сказали" уже на следующее утро, в районной поликлинике, в кабинете под вывеской "окулист", куда нас направили из регистратуры, пояснив, что сегодня психиатр принимает именно там. Женщина в круглых очках, похожая на сову и коротко стриженый пожилой дядька неулыбчиво кивнули отцу и усадили меня на жёсткий стул возле окна.
- Подбородок на подставку. - Прокаркал стриженый и я, даже не успев пояснить, что здоров, почувствовал, как сильные руки пригибают мою голову к странному устройству. Отчего-то вспомнилось, как отец таскал меня в детстве по врачам, проверял зрение - тогда точно такой же аппарат напугал меня до слёз.
- На рефрактометре тоже проверь, мало ли, - тускло выдавил отец. Я попробовал вырваться, но напрасно.
- Смысл? Полагаешь, за десять лет изменилось что? - "Сова" пожала плечами.
Ещё через полчаса, взъерошенный и одуревший, я начал орать.
- Что происходит? Вы что тут все- больные?
- А надо было ещё раньше разъяснить ребёнку, во избежание... - Карканье устало раздавалось над ухом. Отец тихо оправдывался.
- Думал, обойдётся. Дублёров, вроде, сейчас достаточно. Думал, обойдётся...
- Не обойдётся. Вчера утвердили замену. По последним данным, получается почти идеальное совпадение. Да ладно. У него ещё неделя - обвыкнуться, - тётка что-то записывала в карточку с чёрной глянцевой обложкой.
- А кто проводник? Давайте я сам... - суетился отец.
- Не бойся- провожу. - Пожилой мужчина зевнул.
Дублёр - это работа. Несложная, если привыкнуть. Настройка на "оригинал" проходит в течение суток по фотографии. Сидишь и пялишься в чёрно-белый портрет незнакомца или незнакомки, и где-то, часов через шесть вдруг начинаешь ощущать внутри себя чужое сердцебиение, незнакомый пульс, ещё не твои, но уже близкие эмоции.
Тот шестнадцатилетний оболтус - сын одного из членов политбюро был тоже влюблён. Тоже в девушку по имени Наташа. Я почувствовал это сразу, а ещё его страх перед отцом и ленивое безразличие к матери - бывшей балерине. Угрястый пацан, мой ровесник чёрно-бело ухмылялся со снимка, постепенно растворяясь в моём сознании. Отец маялся за дверью бокса, а стриженый дядька, которого все называли Андро, крепко жал мне на затылок пальцами и подсказывал свистящим шёпотом:
- Не мозгами! Не головой! Просто ощущай. И дыши медленно, животом. Раааз-два...
- Отвянь! - огрызнулся я и провалился ещё глубже. Огромный дом в Коктебеле, о котором я даже не слыхал, и лодочный сарай, и тёплые ладони не моей Наташки... И девять цифр кода, которые следует набрать, чтобы вынуть хрустящие купюры из огромного, встроенного в стену ящика.
Думаю, что через пять часов, когда я пил сладкий чай, заедая курабье с повидлом, тот другой стоял на деревянных мостках и с ужасом глядел в зелёную воду. Думаю, он так и не вспомнил, как достал из отцовского сейфа тоненькое досье, раскрыл и начал медленно читать содержимое вслух. Так, чтобы Андро, сидящий в кресле у моего изголовья успевал стенографировать. Думаю, этот шестнадцатилетний дурачок не понял даже, как потом, услыхав за спиной тяжёлое покашливание, схватил с нижней полки сейфа наградной "Макаров" и хлопок выстрела на секунду опередил грохот падающей этажерки. Думаю, он очнулся уже позже, на берегу и, закричал. Они всегда кричат, когда приходят в себя - так считал отец, так до сих пор считаю и я.
Потом я перестал запоминать оригиналы. Мозаика лиц, чувств, болезней, смертей. Дублёру без разницы, кого заменять, главное, чтобы более-менее совпадал возраст. Ещё нужен проводник - тоже дублёр, чтобы помочь крепче "сцепиться" с оригиналом. И ещё нужно осознание того, что это - просто работа, с которой нельзя уволиться. Ненавистная работа, трудная, высокооплачиваемая... Мы называем друг друга дублёрами, и никогда - наёмными убийцами. Хотя порой пьяный Серебряков насвистывает мелодии из популярного сериала и хихикает противно и зло.
- Не парься! Зато у дочери твоей обеспеченное будущее, - пустая бутылка на столе раздражала Серебрякова, и он язвил, - Сейчас девочек часто привлекают - мода такая. Ну-ка давай глянем, у кого из сильных мира сего детки и племяннички плюс-минус полгода от твоей Нютки...
- Заткнись! - Хотелось схватиться за горлышко и опустить бутылку на круглый череп Серебрякова. - Я увезу их! И пусть Андро подавится!
- Угу, - хмыкнул Серебряков, - в Саратов... Или в Монте-Карло... Давай... А потом какая-нибудь бэбиситерша перережет вам глотки. И новостная лента целых полчаса будет пестреть роликами про ужасы жизни русских заграницей.
- Я продумаю всё!
- Дурак ты! У тебя жена ... Рубишь, о чём я?
- Да. - Я нервно сглотнул. - Буду следить за Наташкой.
Безысходность сдавила горло. О жене я не подумал. Её фото хранилось в архивах у Андро, так же как и снимки близких каждого из нас. Это за себя и за Анюту можно было не беспокоиться. Дублёры не могут "сцепляться" друг с другом. Они лишь проводники - ретрансляторы, усиливающие "сцепку" с оригиналом. Ни один из нас ни при каких условиях не полезет в другого - можно просто потеряться, рассыпаться на части и не собраться вновь. Значит мы с Анютой вне опасности. А Наташка? Как жить с человеком, каждую секунду опасаясь, что в него заберётся исподтишка нежданный гость?
- Этой...Никитой надо было девчонку назвать, - измывался Серебряков.
Я резко поднялся и вышел, чтобы не сорваться, и ещё, чтобы в сердцах не выдать Серебрякову промелькнувшую вдруг мысль.
***
За стеклом в уютных кювезах копошились крошечные человечки.
- Ааанечка! - Наташка прижималась ко мне тёплым боком, бормотала что-то нежное. Я мельком глянул на ножки в знакомых пинетках и снова внимательно уставился на двух малышей в больничных пеленках "Отказники" - с ужасом сообщила мне Наташка, ещё вчера, когда я загруженный букетами прорвался в отделение. Черноголовый пацан справа - скорее всего наполовину узбек и желтушный комочек слева - девочка. Я быстро прикидывал: идеальное совпадение, груднички, несколько суток рядом... Теперь решить как увести Анютку и в кого из двух?
Медсестра выплыла из бокса. Произнесла важно: "мамаши, кормить". Наташка вздрогнула и робко подтолкнула меня к выходу - пора, мол. Я вытащил мобильник из кармана, спустился вниз. Пожилой охранник подивился придурку, играющему с телефоном, шепнул что-то уборщице. Дверь распахнулась. Снег липкими клоками падал на ступени крыльца.
***
- Ну, ты даёшь? Как это поменяться оболочкой? - отец, в смешной, свёрнутой из газеты, панаме красил ящик для рассады.
- А если у оригинала сознание ещё не фиксировано, ещё не свыклось с телом... Ну, скажем это психически неполноценный человек... Или ребёнок?
- Можно попробовать, но не уверен. Лучше у Андро спросить?
- Нельзя у Андро. Наташка родила дочь.
- Чёрт! - отец выронил кисть и схватился за грудь.
- Мне нужна твоя помощь, пап... Очень.
Попасть в вену оказалось непросто, но я справился. Отец хрипло дышал, лёжа на диване. Пакет с раствором я прицепил скотчем к стене.
- Знаешь, каждый дублёр хоть раз работал неофициально, чтоб не делиться с конторой, а то и из любопытства... Состав настоящий?
- Угу. Спёр у "совы" ещё лет пять назад. Фото цветное... Справишься? - Я вывел на экранчик лицо охранника, снимок получился нечётким.
- Плохо. Он помоложе... Ну да ладно. Сторож сторожу - брат, - отец хохотнул натужно.
Я ещё раз проверил скотч, посмотрел на часы, дотронулся рукой до колючего отцовского затылка. Он часто задышал, пошла сцепка.
- В три утра буду на месте. До встречи, батя.
***
Стеклянные двери роддома отворились не сразу, минуты три пришлось мёрзнуть на улице. Я кивнул охраннику... отцу и, не задерживаясь, направился вверх.
- Сестричка спит, - крикнул он вслед. - Я здесь подожду. Только ты скорее давай.
Я согласно мотнул головой, хотя он не мог меня видеть. В боксе было тихо, только дребезжали лампы и по-домашнему сопели дети. Голубые пинетки я заметил сразу. Вспомнил отчего-то Наташкины любимые сериалы и старое индийское кино, где все беды можно просто решить, заменив эти самые злополучные пинетки.
Анюткина голова "дышала" под моими пальцами, я старался не смотреть на тонюсенькие реснички и носик - пуговицу. Отказники спали на своих местах, попискивая и ничем не отличаясь от других младенцев. Черноголовый пацан и хилая девочка... Кто из них? Анютка хныкнула, и я прижался лицом к пахнущему молоком тельцу, задохнулся...
Девочка, пусть будет девочка, - решил я и уложил Анюту рядом с желтолицым кульком, который через час станет моей дочерью. Спинкой к спинке, точно шпротинки в банке. Роднички под ладонями начали пульсировать. Я ощущал в пальцах тягучую боль - именно так и чувствует себя проводник. Анютка задышала тяжело.
Десять минут, полчаса, час... Спина затекла, руки почти не двигались. Анюта, или то что от неё осталось, вялой оболочкой возилась в кювезе... Зато та - другая ожила, завертелась капризно - Анюта уже почти целиком заняла новое пространство. Я знал, как она ворочается там, осваиваясь... Знал, потому что сам делал это сотни раз... Ещё миг, чтобы быть уверенным, а затем впустить слабое сознание чужой девочки в обёртку с синими пинетками на ногах.
Я вздохнул. Ещё раз взглянул на тряпичного пупса, недавно бывшего моей дочерью. Погладил по лысой голове новую Анюту.
- Теперь побежали, батя, - шепнул я, помахал дочке и рванул вниз по лестнице.
***
Через неделю мою Анютку, только теперь её звали Ксения направили в Подольский дом ребёнка, и я тут же перечислил туда приличную сумму, предварительно побеседовав с директрисой и главврачом... Посоветовавшись с отцом, я решил не светиться и дочку не навещать. "Года через три перекачаем обратно, а то и раньше" - успокаивал себя я. А пока что Наташка ходила счастливая, укачивала лже-Анюту, радовалась, а мне нестерпимо хотелось бросить всё и метнуться в Подольск, чтобы хоть глазком посмотреть, как растёт моя кроха.
- Ой какие мы хорошенькие? - Наташка сюсюкала, а меня тошнило от запаха скисшего молока...
Год, почти год то, что носило имя Анюта, гулило, ползало по дому, грызло погремушки, принадлежащие моей дочери... Я звонил в Подольск с зарегестрированного на третье лицо номера и слушал, как врачиха твердит, что бронхит это не страшно, и "ваша подопечная обязательно поправится". А потом, когда Наташка уехала на два дня к тёще, оставив ЭТО на меня, припёрся Серебряков.
- Андро привет передаёт, говорит, чтобы прибыл с дитём к коновалам на проверку.
- Спасибо, - я втянул голову в плечи и сделал мрачное лицо.- Что за спешка?
- Пора уже. Не тяни.
Ребёнок, отзывающийся на имя Анюта, мёрз на высоком столе, облепленный датчиками, а "сова" следила за кривой на экране. Я ждал, ухмыляясь про себя. Хотелось сунуть им в лицо кукиш или харкнуть на кафельный пол, но я ждал. Готовился изобразить удивлённую мину и развести руками, мол, надо же какой казус... Я даже был готов обвинить Наташку в измене и изобразить мужскую истерику. Единственно чего я не ожидал, это того, что "сова" равнодушно блеснёт отбеленными зубами и пробубнит: "Как и ожидалось. Блестящие показатели. Дублёр"
- Что? - На лбу выступила испарина.
- Что? Что? А ты что хотел? Стопроцентная наследственность.
Держать лицо оказалось сложно, но я справился. Только дома, положив спящего ребёнка на нашу с Наташкой кровать, я позвонил отцу и, заорал в трубку:
- Не может быть! Ты сам "проводил", значит чувствовал...
- Ещё как... Батя, они менялись. Я точно знаю, что моя настоящая дочь сейчас в Подольске, а это...
- Рефрактометр нужен. Сколько лет директрисе, воспитательнице? Думай! - Отец пытался найти выход.
- Там директриса твоя ровесница. А фото на сайте есть.
- Пойдёт, - буркнул отец, - давай ко мне живо, проводишь.
Скотч, полпакета раствора, разбухшие вены... И закатившиеся глаза - белки цвета прокуренной штукатурки. Я накрыл отца пледом и побежал к машине - в багажнике лежал перенастроенный рефрактометр, который районный окулист одолжил на сутки за штуку зелёных, и белый, позаимствованный у того же окулиста, халат. В Подольск я въехал рано утром.
- Быстро! - Директриса щерилась неживой улыбкой, стоя на крыльце. - Ребёнок в кабинете, няньку выгнал.
Девочка (я всё ещё называл её Анютой), казалось, ничуть не подросла за этот год. Щуплая, в пятнах диатеза она мелко дрожала на голой кушетке.
Рефрактометр удобно поместился на столе. Голова в форме вытянутой дыньки доверчиво легла на подставку. Я дрожащими руками врубил систему. Отец стоял за моей спиной и молчал. Молчал долго. Я обнулял данные раз десять, твердил себе, что аппарат неисправен, что всё хорошо, но дисплей с жестоким упорством выдавал одни и те же цифры.
- Не надо больше мучить девочку. Она - дублёр. И та, вторая, что живёт у тебя - тоже дублёр, - Отец щёлкнул переключателем.
- Не может быть!
- Отчего же? Всякое случается. Разное... Тогда в роддоме ты выбрал реципиента -дублёра... Это ничего, сынок...
- Где моя дочь? - Я смотрел в грустное лицо Анюты - Ксении и пытался осознать происходящее. - Кто из них?
- Не знаю. Любая... Или обе... Или ни одна.
Отец что-то пояснял, тряс высоким пучком на затылке, пожимал плечами, а я думал... Думал ... Сходил с ума... Потому что она могла быть сейчас здесь, или дома рядом с Наташкой, или кусками здесь и там, поделенная пополам между двумя оболочками, или даже раздробленная на крохи, внутри десятков годовалых человечков, и даже в том узбекском пацанёнке, что безмятежно спал, пока я пытался исправить судьбу дочери. Дублёр не может перейти в дублёра и сохранить целостность - встречная "сцепка" прессует сознание в одно, происходит диффузия... Анюта - цветик мой синеглазка, где ты?