"Кроме гермафродитизма у бабочек наблюдались весьма разнообразные уродства: полное отсутствие одного или обоих крыльев на одной стороне, два передних крыла на одной и той же стороне, крылья, не успевшие расправиться при выходе из куколки и оставшиеся скомканными, ненормальное прикрепление сяжков. Это наблюдали у некоторых крушинници многоцветниц. Уродства у бабочек также можно вызватьискусственно: это достигается тем, что у куколки покрываются воском или сдавливаются те или другие части ее тел.
Энциклопедияестествознания
Раздел "Бабочки или чешуекрылые (Lepidoptera)"
Когда на "как тебя зовут, мальчик?" ты отвечаешь "Солтез младший", потому что не можешь вспомнить собственного имени... Когда стены детской увешаны портретами незнакомца в военной форме; и когда мама по утрам садится на краешек кровати, пока ты притворяешься спящим, и рассматривает твоё лицо, тщетно пытаясь отыскать в нём совсем не твои черты; и когда дядя Харольд ставит тебя "солдатиком" у двери и хмурится, потому что отец в свои шесть лет доставал уже до круглой стеклянной ручки, а ты на целых два дюйма ниже; и когда ты просыпаешься и пугаешься дрожащей тени тополя за окном, но не смеешь заплакать, позвать на помощь или просто включить ночник, потому что он бы так не поступил; тогда ты взрослеешь. К утру котёл остывает, и пальцам нестерпимо холодно, но ты всё трёшь и трёшь простынь обмылком, чтобы жёлтые разводы не выдали твой полуночный страх. "Неееедостоооооин", - гудит медный кран, насмехаясь.
Ты взрослеешь. Бабушка Солтез рассказывает, что как-то отец спас белку - вырвал её из лап соседского дога. Белка всё равно сдохла, но семейная легенда не даёт тебе покоя, и ты месяцами бродишь по опушке еловой рощицы, чтобы однажды поймать тощего хвостатого зверька, швырнуть его в загон кавказской овчарки Греты, а потом заткнуть уши и заставить себя смотреть.
"Он погиб героем", - шепчет бабушка. Влага струится по руслам морщин и стекает за накрахмаленный ворот блузки. "Он погиб героем", - вторит мать, и в её тонких искусанных губах тебе грезится похотливая усмешка.
Ты молчишь, твоя голова коротко обрита, потому что он любил именно так, твои брюки отутюжены, и аккуратная стрелка напоминает лезвие его ножа, что висит на стене возле его же ремингтона. По вечерам, когда сумерки пробираются в дом сквозь решётку террасы, ты крадёшься в библиотеку и трогаешь пальцами сталь, так чтобы поверхность покрылась спиралью мутных отпечатков - твоих отпечатков. Ты никогда не забываешь стереть пятна рукавом пижамы - микки-маусы трутся застиранными носами о гравировку "лучшему стрелку".
На двенадцатилетие тебе дарят его биту. Старики Солтез стоят, обнявшись, и слушают, как ты давишься ставшим домашней осанной и твоей личной анафемой "достоин". Поленья нахально трещат, и тебе не надо прикрывать глаза, чтобы представить, как корёжится глянцевый профиль отца, висящий над камином. Ты взрослеешь... Его дом, его кабинет, его мастерская и ржавый бьюик шестидесятого года выпуска... Тебе стыдно перед друзьями, но отец обожал эту развалину, и ты не смеешь возразить. Машина, брошенная за квартал от дома, щурится фарами: "недостоооин", а ты бредёшь в колледж пешком... Ты взрослеешь.
Через полгода после совершеннолетия ты продашь бьюик и заставишь мать убрать все "реликвии" в чулан; и она будет глухо кашлять и ронять деревянные рамки на пол, поднимать, укладывать в неровные стопки и снова ронять, и шипеть "не достоин", но ты не услышишь...
***
- Девочка обучена санитарным навыкам, передвигается самостоятельно, специального питания не требует. Очень доброжелательна, послушна. При должном уходе и медицинском облуживании...
Худой грек трёт пальцем переносицу. Воздух вокруг него колышется тугой мембраной, пропитанной ароматом кальвадоса, табака и пота. Он сидит на жёстком пластиковом стуле уже второй час и тщательно разглядывает снимки, переворачивает листы, слюнявя волосатые пальцы. Лицо плавится гримасой брезгливого любопытства. Холли пытается держать улыбку, но это непросто: сто двадцать минут с растянутым ртом - чересчур даже для неё.
- Будете просматривать ролики остальных кандидатов? - Холли устала. Я чувствую в её тихом, профессионально-заботливом голоске рябь раздражения.
- Нет. Выбор сделан, а прочее меня не интересует. - Грек выделяет, выпячивает слово "прочее", и акцент уродует звуки почти до неузнаваемости. Холли кивает, всё сильнее напрягая онемевшие мышцы губ.
- Понимаю, тогда ... - Холли на миг замолкает, и уже с совсем другой интонацией обращается ко мне, - Даг, не мог бы ты разобраться с сервером, звонили девочки - жаловались.
Поднимаюсь из-за стола и зачем-то прихватив свитер, выхожу. Холли необходимо остаться с клиентом один на один. Не знаю, что творится сейчас за тонкой перегородкой: набирает ли она пароль, выстукивая на клавиатуре набор знаков и слов, или наблюдает, как клиент выписывает чек на предъявителя, с нажимом выводя несколько чернильных нулей. Не знаю. Не моё дело.
Я достаю из заднего кармана шнур и стягиваю волосы в хвост. Шея под волосами влажная и липкая - кондиционеры не справляются с калифорнийским июлем. Соседняя комната гудит неисправной кофеваркой. Сервер, разумеется, в порядке, даже не стоит интересоваться у толстой секретарши с густыми бровями и сальными косичками "фро". Я сажусь на подоконник, рассматриваю свое отражение в стекле и думаю о Хоа.
***
- Меня зовут Холли, - сказала она, покосившись на довольно ухмыляющегося Майка. - Холли Бьюккенен. Папа сказал, что ты мы будем работать вместе.
- Угу, - пятна пошли по моим щекам и, чем больше я нервничал, тем сильнее краснел.
- Соображаешь, кто он? Я глазам своим не поверил, когда увидел. Внешне - ничего общего. Но это - Солтез младший! Он самый... Сын героя! Ээх, старина Солтез... Я технарём служил с ним в одной эскадрилье... Правда, потом дорожки разошлись: я вот толстею, а он... - Майк посерьёзнел и шумно отхлебнул колы из картонного стакана.
- Папа часто вспоминает твоего отца. Ты, наверняка, им гордишься? - Раскосые умные глаза девушки растаскивали меня по слоям. Слой первый - неуверенность... Слой второй - недоверие... Слой - третий...
Я не позволил ей лезть глубже и, набрав воздуха, выдавил бесцветно:
- Да. Я горжусь.
- Сынок! Тебе теперь работать с нами. Вернее, с Холли... Сам я нынче предпочитаю гольф и охоту, а дочь ведёт дела. Но нам "кровь из носу" нужен доверенный человек, свой парень. А имя Солтез говорит само за себя. Дочь, растолкуй мальчику, что к чему.
Майк скомкал влажный картон и метким броском отправил его в корзину у дальней стены. Затем встал, хлопнул меня по плечу - вальяжно, словно старого приятеля, и вышел. Дверь конторы закрылась бесшумно, отсекая мир от меня и Холли.
- Меня зовут Хоа. Это означает цветок. - Тёмные зрачки придвинулись ближе, и её дыхание коснулось моего лица, скользнуло по коже теплом и мятой. - Хоа.
- Хоа?
- Отец не любит... А мама умерла очень давно.
- Извини, - мне снова стало душно.
- Ерунда. Так я могу тебе доверять, Дуглас Солтез... Даг?
***
Слой второй - недоверие. Её и моё. Один плюс один - получается долго и трудно. Полгода я не понимал, что делаю в крошечной туристической фирме, ютящейся в дешёвом офисе на окраине. Невзрачные девицы, громко обсуждающие вчерашние вечеринки, вымучивали две-три продажи экзотических туров в неделю. Малайзия, Камбоджа, Лаос, Таиланд... Я листал глянцевые проспекты и злился на Бьюккенена и на старуху Солтез, которая сдала номер моего сотового.
Впрочем, мне всё равно нечем было заняться. Последние три года я болтался по штату почти без дела. Разовые заказы не давали сдохнуть с голоду, и только... Мать звонила редко, и в каждом её "ну, и что ты намерен предпринять?" мне слышался треск поленьев и гул медного крана. Я вежливо пояснял, что фотография - тоже работа, и что талантливый профессионал вполне способен заработать себе на жизнь и даже более того. Мать цедила "ну, разумеется, удачи...", и я вдавливал кнопку отбоя внутрь пластмассового корпуса изо всех сил, чтобы неслышное "недостоин" захлебнулось длинным гудком. Мать звонила редко. Думаю, это именно она посоветовала бабушке Солтез натравить на меня Майка.
Мы встретились с Майком в мотеле, где русский, насквозь пропитанный перегаром, хозяин поил меня водкой и обзывал неудачником. Майк тогда заплатил по счёту, и из-за этого я не смог сразу послать его подальше... Мы пообедали в придорожном кафе: я - быстро заглатывая жёсткий бифштекс, Майк - шумно радуясь знакомству. А ещё через пару часов я встретил Холли... Хоа... "Меня зовут Хоа. Это означает цветок".
Полгода я торчал за столиком у сервера неуклюжей приживалкой, порой выбираясь в пекарню напротив за пончиками для девиц. Холли заглядывала в нашу "банку с сардинами" не чаще двух раз в неделю. Я пытался заговорить, спросить, но Холли - Хоа отмахивалась, улыбалась краешком капризных губ. Полгода... Высокие скулы, кожа оттенка золотого топаза, тень ресниц, полуулыбка. Неуверенность плюс недоверие... Я ждал, перебирая цветные "раскладушки" с видами маленьких хижин и девок в бикини. Я вызубрил наизусть каждую букву, каждый кегель этих сраных буклетов. Малайзия, Камбоджа, Таиланд...
Через полгода я не выдержал. Поймал Холли в коридоре. На тонком запястье змейкой вилась татуировка. Казалось, чёрные завитки выступают над кожей барельефом - по крайней мере, я ощущал каждую линию рисунка подушечками пальцев. Холли осторожно вытянула руку и вопросительно посмотрела на меня.
- Ну? Твой отец болтал, что ему требуется фотограф. Рекламные плакаты. Портфолио. Фотографии. Прочая лабуда. И что? За шесть месяцев я даже сдвинулся с места. При этом мне платят. Ты мне платишь... Я что, идиот по-твоему? Да если бы мне пришлось вкалывать папарацци где-нибудь в голливудских ночных клубах, я бы не зарабатывал столько... Солтезы подсуетились? - я почти кричал. Кажется, капля слюны попала Холли на лоб, но она даже не шелохнулась.
- Даг, успокойся. Я тоже считаю, что нам пора кое-что обсудить. Давай завтра, а? Скажем, в десять.
- Нет. Завтра не пойдёт! Сейчас! Немедленно. Или я ухожу! И никаких уговоров, никаких, слышишь! Да, напоминать мне о прошлом наших стариков - лишнее. Меня это не волнует. Не вол-ну-ет!
Ладонь Холли легла на мои губы: прохладная, пахнущая мандаринами. И я замер. Мы стояли в пустом коридоре друг против друга. Пульс вибрировал с какой-то нечеловеческой частотой, и кровь готова была пробуравить виски и брызнуть на свежую штукатурку стен.
- Я тебе нравлюсь, Даг? Ведь я тебе нравлюсь... Скажи, ты хочешь меня?
Слой на слой. Слой третий - страх... Я отпустил её руку, резко отшатнулся.
- Д-давай завтра... В десять...
- Пойдём, - Холли сникла, насупилась, - сейчас.
***
Похожая на диковинного зверька, тоненькая, почти прозрачная, Холи устроилась в кресле, подобрав под себя ступни в белых носках с жёлтой полосой.
"Это - искупление. Мы не в состоянии ничего изменить, но можем помочь, сделать их жизнь другой, облегчить страдания. Знаешь, когда я только начала этим заниматься, думала - сойду с ума. Но сейчас всё иначе. Важно верить, что творишь доброе, благое, настоящее. Там они не доживают и до пяти лет, а здесь... Видишь ли, то медицинское обслуживание, что они могут получить в Штатах, и которое им обеспечивают их..., - Холли замялась, пытаясь подобрать нужное слово, - опекуны. Когда-то, очень давно отец пробовал договориться с социальными службами, но ничего не вышло: для других - да, но не для этих детей. Ты прав, Даг. То, что мы делаем - незаконно. Но иначе, как я ... мы сумеем их спасти? А ведь именно мы и должны! Сын солдата, и дочь жертвы. Понимаешь, о чём я?"
Холли захлёбывалась восклицаниями. Голос её звенел, трепетал восхищённой бабочкой-лимонницей, срывался от возбуждения.
Понимание пришло не сразу. Я слушал Холли, пытаясь склеить кусочки чудовищного паззла воедино. Зато, когда последний лоскут встал на место, меня словно выдернули из узкой колбы, в которой я гнил все эти годы. "Искупление...Спасение..." Ребристая поверхность спинки стула больно давила на позвоночник, я вжимался в жёсткий каркас всё сильнее и сильнее, чтобы отшлифовать болью моё понимание и прозрение... и рыжие блики заката на чёрных волосах Хоа .
"Диоксин почти нельзя обнаружить. Понимаешь? Даже сейчас. Говорят, что это случайность, что "эйджент орандж" содержал совсем небольшой процент яда: какая-то неполадка на производстве. Но это не имеет значения. Главное, что они всё равно рождаются из года в год... Оранжевые дети. Некоторые умирают сразу, а кого-то отвозят в Сайгон, в хоспис с мультяшным названием "Ту-Ду". Там они кричат, не замолкая... Каждую секунду до самой смерти... Иногда эти нечеловеческие, невыносимые муки длятся до пяти-шести лет. Посчитай, сколько секунд в пяти годах страданий? Ну? Сто пятьдесят семь миллионов шестьсот восемьдесят тысяч, если жить арифметикой... А если ощущать каждое колебание стрелки часов судорогой мышц, ожогом внутренностей, скрежетом суставов? Оранжевые дети. По вьетнамски цвет - мау. Твои глаза тёмные, почти угольного оттенка - мау дэн..."
Позвоночник и спинка стула сплавились в единую конструкцию. Я слушал Хоа и представлял чужое небо и крылатый силуэт - штрих на срезе горизонта. Я думал, что профиль пилота Fairchild C-123 Provider всё ещё нависает над каминными часами. "Достоооин", - жгла память воспоминанием. Так как тебя зовут, мальчик? Ты, наверное, гордишься отцом, невинное дитя - fair child? Безумная ярмарка - fair... Взрослей и будь достоин твоего папы-героя, fairchild- ярмарочный уродец цвета сухих апельсиновых корок...
- Как действует схема? - Губы пересохли, язык шевелился трудно, но Хоа догадалась и затараторила.
- У папы есть товарищ - Пол Паркс. Он служил с моим... с нашими отцами. Остался там. У Пола небольшая ферма, по-моему, где-то на юге. Это не важно. Главное, он с нами и помогает почти бескорыстно. Информацию Пол собирает неофициально, формирует досье на таких детей, направляет сюда. Стараемся не пользоваться обычной почтой и сетью... Чересчур опасно. База данных хранится у меня в компьютере, копия - на домашнем, остальное здесь. - Хоа- Холли положила ладошку на нагретую поверхность сейфа. - Опасно. Мы многое знаем и обязаны соблюдать осторожность... Бывший курьер... Ему, как оказалось, не следовало доверять. Потом папа привёл тебя. На кого ещё можно рассчитывать, если не на сына однополчанина и друга?
- А опекуны? Кто они?
- Люди. Хорошие люди. Смелые. Надёжные. Обеспеченные, разумеется. Способные облегчить страдания больных детей, чтобы искупить сотворённое зло. - Голос Холли снова взмыл под потолок звонким аллегро. - Работаем только по рекомендациям бывших клиентов. Знаешь, некоторые обращаются по второму, третьему разу. Даже с нашей медициной дольше десяти лет не получается... - Аллегро оборвалось тоскливой нотой. Холли замолчала.
- Да. Понимаю. Что я должен сделать?
- Пока приведёшь в порядок досье, пройдёшь инструктаж, познакомишься с оборудованием, а к августу, если ничего не изменится, полетишь в Сайгон. И, может быть, - она замялась, - может быть, тебе придётся вернуться уже не одному.
- С ребёнком? Да?
- Или с детьми. - Холли вытянула из-под себя ноги, зевнула. Кресло чуть скрипнуло, когда она развернулась к сейфу и быстро набрала комбинацию цифр. Разноцветные папки скользнули по стеклянной поверхности стола ко мне. - Держи, ты должен их видеть.
Я потянул верхнюю картонку, раскрыл на середине. Имя - Туйет Тхи Чан. Год рождения - две тысячи первый. Место - провинция Бинь Фуок. Пол - женский. Непрофессиональный снимок цеплялся за чёрно-белую распечатку блестящей скрепкой. Зубы непроизвольно скрипнули.
- Этой малышкой уже заинтересовались. Мы готовим документы, "медицину", подбираем безопасный канал ввоза. Скорее всего, именно её тебе и придётся сопровождать. - Хоа выжидающе смотрела на меня.
- Хорошо, - челюсти разжались с трудом.
- Не переживай. На границе всё чисто, детали я тебе поясню. Позже.
- Хорошо.
- Ты мне нравишься, Даг... Очень. - Хоа замерла.
Слой третий - страх. Слой четвёртый... Сгусток слюны колючей проволокой скрёб по горлу. Я промолчал. Она не стала настаивать на ответе.
***
Сальные косицы мотаются вправо-влево, пока их обладательница болтает по телефону. Я вижу сквозь дымчатое стекло перегородки, как грек идёт по коридору, удовлетворённо щурясь. Значит, можно возвращаться на место.
Уже несколько недель мы с Холли делим одну комнату на двоих. Уже несколько недель я наблюдаю за тонкими пальцами, теребящими жёсткий чёрный локон, за густыми тенями в вырезе шёлковой рубашки, за капризно подрагивающей нижней губой. Холли-Хоа... Цветок... Холли не болтлива. Она тихо шуршит бумагами, щёлкает мышкой, иногда куда-то звонит. Обращается ко мне редко, точно процеживая слова сквозь мелкую решётку безразличия. Мы избегаем слов "искупление" и "спасение", мы молчим. И всё же я ловлю на себе её осторожные взгляды. Так и живём: исподтишка... украдкой.
"Поездка запланирована на август", - каждое утро сухо напоминает Холли. Не забудь вернуть материалы... Киваю. По утрам она щёлкает замком сейфа и выдаёт несколько дисков, иногда распечатки. Меня немного смешит её паранойя, но я следую установленным правилам. Холли-Хоа... Маленькая калифорнийская святая, стриженая под мальчика.
На дисках -база данных, карты, фотографии, инструкции по обслуживанию оборудования. Несложно, но утомительно. Я зубрю содержимое файлов наизусть. "Поездка запланирована на август" - цедит Холли. Точнее - на середину августа.
Каждое утро я пробегаю глазами по дисплею, повторяя имена любопытствующих пенсионеров, собравшихся в экзотический вояж вместе со мной. Группа набрана. Я единственный - не пенсионер. "Турист". "Фотограф-профессионал", таскающий за собой громоздкий ящик с аппаратурой. Внутри ящика отделение тридцать пять дюймов в длину, утыканное трубками, подведёнными к ПВХ пакетам. "Снотворное, обезболивающее, физраствор...ещё что-то. Этим отец всегда занимался", - пожимает плечами Холли, когда я пытаюсь разобраться. "Не переживай. Пол в курсе. Ты даже не увидишь груз...Ну, ребёнка. Просто берёшь ящик, сдаёшь в багаж и спокойно летишь. Пол подскажет тебе к кому обратиться на той стороне, а здесь ... Когда сядете, я позвоню. Ещё до таможни к тебе подойдёт человек. Передашь ему пульт управления и всё".
Грек ушёл, и я осторожно заглядываю внутрь. Кресло Холли пустует. Она стоит лицом к окну, и по вздрагивающим плечам я понимаю, что она плачет.
- Что? Что? - бросаюсь к ней, разворачиваю, вытираю щёки. Ладони у меня потные и становится только хуже.
- Я радуюсь за Туйет. Ей теперь будет легче, только бы провезти без проблем.
-Не волнуйся, - вздыхаю облегчённо, - это просто техника. Я сделаю всё, как надо.
- Туйет означает снег... - Холли...Хоа всхлипывает и касается подбородком моего плеча.
Слой третий - страх... И четвёртый - равнодушие... Не думать, трудно отодвинуть тоненькое тело, спокойно повернуться и выйти, прикрыв за собой дверь. Не оборачиваться, чтобы не видеть распахнутых глаз и бровей, чёрных, как сумеречное небо над джунглями... Т'эй тъет наунг - сегодня жарко. Опять слишком жарко, чтобы дышать.
***
Ещё через неделю я просматриваю документы и лениво перебираю сумку. Носки, пара футболок, разговорник. "Зачем?" - удивляется Холи, наткнувшись на жёлтый томик. Пожимаю плечами. Так вышло. Деньги, кредитка, адреса. Прививки вся группа делает во вторник, а в четверг - самолёт. "Мои" пенсионеры наверное сейчас болтливо радуются, хвастают перед роднёй, проверяют старые видеокамеры и "мыльницы". Кто-то нервно пихает в несессер лекарства, кто-то обновляет завещание. Бабушка Солтез каждый раз, даже выбираясь чуть дальше границы округа, звонила нотариусу и сообщала всем о намерении оставить дом в Каролине кошачьему приюту.
- Повторяем ещё раз. Ставишь ящик в номер, сам - на экскурсию. Потом ужин. После ужина два часа на сборы и в автобус до аэропорта. Груз будет уже внутри.
- Угу. - Отхлёбываю кофе, доставленный вертлявым мексиканцем из пекарни напротив, согласно мычу.
- Постоянно считывай данные с дисплея. Постоянно. Пульс, температура, частота дыхания.
- Частота дыхания - важно. Доза рассчитана на весь перелёт, но мало ли. Если вдруг ребёнок проснётся, то может испугаться. Ей всего лишь пять лет... Тогда повторяешь инъекцию.
- Угу. - Тень от тополя за окном детской всплывает синим фантомом. Мау-сань -синий...Лучше не думать о том, что может почувствовать пятилетняя девочка, проснувшись в мягком, звуконепроницаемом гробу.
- И не волнуйся. Ещё ни разу не случалось накладок.
- Угу. Скажи, тот кто занимался этим раньше, он...?
Мне хочется спросить, что же случилось с бывшим курьером, но Холли уводит разговор в сторону, и я замолкаю.
- Послушай. А этот опекун? Заберёт груз сразу из аэропорта, или девочке ещё трястись в ящике чёрт знает сколько?
- Сразу. - Холли отвечает неохотно.
- Это правильно.
- Ладно. Мне ещё созваниваться с заказчиком. Перед вылетом - последний инструктаж, и всё.
Неохотно поднимаюсь, беру билеты и паспорт, запихиваю их в задний карман широких джинсов. Свет призрачным шлейфом касается век Хоа, и они становятся похожими на лепестки тюльпанов.
- Даг, тебе что, неприятны азиатки? Брезгуешь? А, может, ты спишь с мужчинами? - Холли разглядывает меня в упор. Нахально щурится. Неестественная улыбка напоминает гримасу порнодивы. - Признайся. Ты педик?
Пятый - жестокость. Шестой... Туда тебе не надо, Хоа. Там темно и зябко, там тебе не место. Подмигиваю и развожу руками, мол, ну и что теперь? Да. Я - голубой. Тебя это шокирует, Холли-Хоа? Нет, я ничего не произношу вслух, но всё моё нарочитое веселье подразумевает именно это. Гримаса сползает с её лица, уголки губ опускаются, начинают дрожать. Я выбегаю вон, оставив Хоа одну с её открытием.
***
Аэропорт гудит разномастным ульем. Хо-ши-мин - так называется место, куда мы прибыли. Много лет назад пилот с голубыми глазами звал этот город Сайгоном. "Син мэй! Добро пожаловать в Хошимин!" - сладкоулыбчивый гид собирает "моих" пенсионеров под табличкой с названием туроператора. От гида чуть пахнет чесноком и кориандром.
В автобусе распахнуты окна, и я с удовольствием пробую чужой воздух на вкус. Я неожиданно вспоминаю, как наткнулся на початую бутылку бренди, разбирая ящик с отцовским инструментом, и то, как отчаянно я глотал обжигающую горечь, стараясь не пролить ни капли. Дышу... За окном мелькают лубочные дома, чёрными муравьями ползают рикши. Мау дэн - чёрный... Мобильник звонит чересчур резко, и гид замолкает, укоризненно косясь в мою сторону.
- Привет. Небольшие сложности. Пол не сумеет сам подъехать в Сайгон. - Холли чересчур спокойна.
- Что посоветуешь? - шепчу в трубку, чтобы не мешать пенсионерам слушать о знаменитых "туннелях Хошимина".
- Тебе бы навестить Пола на его ферме в Киен Зьянг. Он очень ждёт. Детали маршрута знаешь.
Я знаю. Мы прорабатывали такую схему, правда вероятность её была слишком мала. Путешествовать в одиночку по незнакомой стране - не самое лучшее занятие для "фотографа профессионала". Ещё с полсекунды слушаю, как Холли нарочито-оживлённо щебечет о разных пустяках и просит купить сувениров и понимаю, что она в панике. Это ничего, Холли-Хоа... Мы справимся. Вьетнамская девочка Туйет обязательно попадёт в свой новый дом...
- Я привезу тебе оранжевый снег, Хоа, - обещаю я.
***
Пол Паркс - крошечный желчный старик на инвалидной коляске. Пока скуластый пацан возится с "ящиком для аппаратуры", Пол разглядывает моё лицо. Его взгляд снизу-вверх похож на сеть с множеством острых крючков - такие развешены по всей деревеньке. Отчего-то, когда Холли упоминала ферму, мне представлялись поля, и уж никак не рыбацкое село с сотней другой игрушечных хижин, разбросанных по берегу.
- Ты не слишком-то смахиваешь на Солтеза, - цедит Пол и подъезжает ближе - в нос ударяет острый запах лекарств, - но Бьюк полагает, что тебе можно доверять. Твой отец - лучший из всех парней, что подохли в этих вонючих рисовых лужах. Ты должен им гордиться.
- Всегда мечтал быть достоин... Я ждал курьера в Сайгоне.
- Не вышло. Из меня, сам видишь, путешественник никакой, а Нгуэн - наш перевозчик сдулся на наркоте. Теперь отмазывать, а это минимум - месяц... Желтопузый всегда остаётся желтопузым... Идиот!
- Мне нужно немедленно забрать девочку и возвращаться. Вылет завтра вечером.
- Не спеши, Солтез младший. Поужинаем вместе. А там упакуем груз, и вперёд. Заодно взглянешь на производство и пощёлкаешь уродцев. Появились свеженькие.
Пол неприятен. Мне противен его глухой шершавый голос, его манера всхлипывать на каждом вдохе, трясущиеся пальцы и родинка на лбу. И глаза... Светло-голубые, почти такие же, что преследовали меня с детства... каждый миг... каждую секунду...
- Что? Не нравлюсь? - Каркающий смех переходит в кашель. - Ладно. Вынимай свои железяки, пошли снимать товар. И контейнер с собой возьми. Нечего прохлаждаться.
Коляска шуршит на полшага впереди меня по белому гравию. Белый - мау чанг. Двухэтажное блочное здание торчит нелепым остовом - разбитым судном, выброшенным на песок. Пожилая женщина в мешковатом комбинезоне, судя по произношению - немка, встречает нас на входе.
- Наш доктор... - кивает в её сторону Пол. Узкий пандус, точно по ширине коляски, ведёт на второй этаж. Я поднимаюсь медленно, чтобы не обогнать старика. Немка уже наверху.
- Всё готово. Давайте укладывать груз. - Она ловко перехватывает контейнер и исчезает за стальной дверью с надписью "бокс".
Я достаю из чехла камеру. Настраиваю. Освещение отвратительное - маленькие оконца покрыты жирным слоем извести. Шаг, другой, третий... Пол набирает на цифровой панели несложный код, и мы попадаем в помещение, вернее в палату... Камера жужжит ровно, спокойно, как всегда, и я вдруг осознаю, что не сумею сейчас оторваться от тёплой резинки видоискателя. Я крепко зажмуриваю второй глаз, потому что видеть происходящее без спасительной перегородки из линз - выше человеческих сил.
- Ну? Хороши? - куриная лапка в старческих пигментных пятнах дёргает меня за штанину. - Спецзаказ. Три года работы.
- Что это? - мои губы едва шевелятся, а камера послушно выдёргивает из полутьмы помещения детские силуэты... Си-лу-э-ты... Дет-ски-е... Из по-лу-тьмы... - Что это?
- Ты снимай, снимай, сынок... И так, чтобы вся специфика крупным планом. Клиент должен быть доволен. Того, что слева лучше бы перевернуть, у него "специфика" сзади.
- Что это? - камера похожа на сверчка, блестящего и неутомимого.
- Генетика... и хирургия... - коляска с улыбающимся Полом появляется в кадре - он трогает штангу устройства, отдалённо напоминающего кровать. Внутри металлической рамы шевелится и пищит страшное, непонятное, размером с баскетбольный мяч. - Пластическая хирургия. Ты снимай, твоё дело маленькое.
Сверчок поёт, не останавливаясь. Я чувствую, как пот стекает по позвоночнику солёным ручейком.
- Груз упакован. Дозировка рассчитана на весь путь до Сайгона, а там придётся повторить. - Немка равнодушно разглядывает носы своих туфель.
- Ну, и славно. Мальчик ещё полчаса поработает и поедет. Скажи жёлтым, чтоб запихнули чемодан в багажник, Грета. - Вздрагиваю. Лохматая овчарка долго играла с мёртвой белкой, прежде чем разорвать её на шерстяные шматки. Грее-та...
- Это не "оранж", - говорю я, выключая камеру.
- Какие апельсины? - взгляд снизу-вверх, словно стальной нож между рёбер...Такой же, что висел на стене возле ремингтона. - Какой орандж? Ты что, сынок? Аааа... Ты об этом. Ну, разумеется, это именно орандж... Ну, и немного трудов праведных...
- Что это?
Пол хохочет, кудахчет, задыхается. Из заплывших глаз течёт мутная жидкость. Коляска дёргается в такт заливистому хохоту, напоминая о ржавом бьюике выпуска шестидесятого года.
- Рассмешил, Солтез младший. Ладно. Заканчивай съемку и обедать. Быстро.
- Требую объяснений, - мне хочется вырваться из пропахшего мочой и кровью кошмара, но ещё больше хочется понять... - Я требую объяснений...
Трясу старика за узкие плечи, приподнимаю над сиденьем, почти кричу... Враньё! Так хотелось бы, но на самом деле я тупо тереблю футляр камеры и молчу. Страх можно незаметно пережевать и проглотить, словно украденную из буфета лакрицу. Молчу. Сморчок в инвалидном кресле равнодушно ждёт. Молчу. Поворачиваюсь. Ступаю по битой плитке, стараясь не шаркать подошвами кроссовок. Аккуратно распахиваю двери, чтобы коляска не зацепилась колесом за косяк. Неуверенность, недоверие, страх, равнодушие, жестокость...
***
Когда однажды ты прячешься в столовой, зажав липкий лакричный ком в кулачке, и слышишь, как бабушка Солтез произносит непонятные фразы, а мама плачет; когда дядя Харольд выставляет тебя за дверь, чтобы посекретничать с доком Стэнли, а ты льнёшь носом к щели и хихикаешь, потому что говорят "про это"; и когда док долго объясняет тебе, почему следует делать так, а не иначе, а тебе всего десять и слово "паталогия" похоже на имя индейского вождя; когда одноклассники мчатся звонкой стайкой в школьный спортзал, а ты пожимаешь плечами и, краснея, врёшь про псориаз; и когда на выпускной ты идёшь один и до рассвета сидишь в машине, чтобы мать не догадалась, что ты никуда так и не попал; тогда ты взрослеешь.
Ты взрослеешь. Неуверенность, недоверие, страх... Тополь скребёт ветками по стеклу. Холодная вода течёт из медного крана. Жестокость. У белок сердце стучит громко, как каминные часы. Ненависть. "Он погиб героем", - дыхание матери пахнет вчерашним виски и марихуаной. "Он погиб героем - твой отец", - бабушка Солтез проводит рукой по бритому затылку. У бабушки затравленный взгляд и ладонь напряжена, точно она ласкает больную крысу. Ты взрослеешь.
Ровно через полгода после совершеннолетия ты начнёшь отращивать волосы.
***
- Грузили поганый орандж бочками. И распыляли над деревнями. - Мы сидим во дворике у дома Паркса, скрючившись в три погибели за низеньким столом. Пол рассказывает неспешно, запивая воспоминания местной водкой. - Солтез тогда подхватил лихорадку, и его направили в отпуск домой. Лучше бы он там и остался, потому что через две недели после возвращения...Подорвался на вьетконговской самоделке. Складывали по кускам. Тебе следует гордиться отцом, сопляк.
- Дальше? - тороплю я старика. У меня мало времени - до Сайгона по плохим дорогам, да ещё и с грузом в багажнике пилить почти сутки.
- А! Ерунда! - Отмахивается Пол. - Я остался. У меня там ни дома, ни жены. А здесь, вот, привык... Климат -дерьмо. Дожди, слякоть, грязь, желтопузики... Привык. Дурь - хороший бизнес, но тревожный. Подельщика порубили, как кабанчика - я завязал. Опух с тоски, думал даже вернуться. А тут вьетнамка одна родила... Интересную такую штуку родила, с лишней парой верхних конечностей. Я - хирург, между прочим.
- Да. Холли упоминала. - Подливаю водки и терпеливо жду, пока он прочистит горло.
- Если бы не Бьюк... Бьюккенен - старый хрыч, я бы в жизни не сообразил. Это он отыскал первого клиента - любителя "тухленькой клубнички". Тогда пёрли мальчонку через Малайзию, потом Европа, потом... Как довезли живым, до сих пор не понимаю. Бьюк сам и тащил.
- И что? - Следующую стопку Пол опрокидывает быстро, не смакуя. Я морщусь от острого запаха.
- Что? А ничего... Заказы пошли один за другим. Знаешь сколько придурков!!! Шоубизнес и порноиндустрия! Бизнес и индустрия... Слова-то какие? Чуешь?
- Да. - Тошнота исчезла. Хитиновый слой, слой шестой... Внутри меня шевелит усиками огромная гусеница - ненависть. Я смотрю в белёсые глаза старика, пытаясь восстановить в памяти слово, заставившее меня оказаться здесь. Кажется "искупление"? Кажется, именно так... Да, Хоа?
- Индустрия, мать её... Так то, Солтез младший. Думаешь, легко найти подходящий товар? Такой товар, чтоб и "специфика" подходила, и с психикой не совсем беда... После "апельсинов" всегда так: если удачная "специфика", то мозги обычно набекрень. А это - брак. Просекаешь?
- Да. - Гусеница разбухает, становится крупнее, начинает сминать внутренности, сворачивать их жгутом.
- И что делать, спрашивается? Ну?
- Ну? - Смотрю на часы. У меня двадцать минут, и ни секундой больше.
- В кого ты такой тупой? - Пол пьян. Его тельце расползается по креслу размокшей губкой. - Просто как дважды два. Берёшь среднего "оранжевого", добавляешь немного пластики согласно пожеланиям клиента - получай готовых красавчиков. Грета - первоклассный доктор, да и я ещё кое на что годен.
- Компрачикосы... - шепчу я. Или это гусеница выбирается через мой рот наружу?
- Что? - Пол тянется за сигаретой.
- Зачем "оранжевые", можно же только пластику? - Гусеница начинает задавать вопросы.
- Можно... По-всякому можно... По-всякому и бывает... Но оранжевые интереснее. Того, что намутил твой папаша, ни один хирург пока сотворить не в силах. Ты должен гордиться...
Со стен моей детской, обклеенной обоями в розочку, щурится герой - пилот Fairchild Provider... Голубоглазый поставщик ярмарочных уродцев цвета апельсиновых корок...
В лохматых гусеничьих лапках оказывается бутылка. Пол хрипит и вываливается из кресла на траву. Вокруг его головы густо растекается красная лужа. Красный - мау до. Мау до ручеёк пахнет лакрицей. Гусеница грустит, осторожно обходит мелко дрожащее тельце, выбирается на улицу.
***
"Искупление" - так обещала Хоа. Я перетащил контейнер на заднее сиденье джипа, но мне всё равно страшно. Дорожного покрытия почти нет, и каждая выбоина, каждая ямка заставляет меня приостанавливаться и внимательно разглядывать дисплей. Пульс, давление, частота дыхания... То, что сейчас прикреплено ремнями к внутренностям ящика живо и дышит. Я могу вскрыть крышку, могу отодрать датчики, вынуть трубки, но страх не позволяет... И я снова завожу мотор и еду, постепенно прибавляя скорость. До Сайгона ещё часов пять. Как ты говорила, Холли? Если жить арифметикой, то это пять часов ужаса, а если жить ужасом? Как ты называла это, Холли? Спасение?
На краю рыбацкой деревушки в провинции Киен Зьянг есть двухэтажный дом, похожий на остов корабля. Там ждут спасения так же, как ждал его я все эти годы. Я справлюсь, Холли-Хоа... Но пока что мне нужно довезти то, что спит в коробке размером с кухонный комбайн. Всё будет хорошо... Хоа. Слой седьмой - любовь... Так далеко не добирался ещё никто. Я люблю тебя, Хоа! Калифорнийская святая с тихим голосом и испуганными глазами.
На улицах Сайгона темно. Торможу на обочине. Достаю телефон - пальцы соскальзывают с кнопки вызова. Ещё раз.
- Даг? Всё в порядке? - Голос Хоа встревожен.
- Да. Я люблю тебя, Хоа.
- Что произошло? - После секундной паузы она продолжает. - Не могу связаться с Полом...
- Всё не так, как мы думали, Хоа. Но это не страшно. Я люблю тебя. Просто знай, что я люблю тебя. Вернусь - поговорим. А сейчас мне надо в наше консульство...
Я выбираюсь из джипа, поднимаю руку и жду. Запоздалые горожане спешат по домам, проезжает мимо грузовичок, переполненный автобус останавливается неподалёку. Молоденькая вьетнамка на скутере делает вид, что не замечает меня но, через секунду возвращается, смотрит вопросительно.
- Син айнь тё бьет американское консульство э дау? - жалею, что оставил разговорник в номере.
- Американец? Говорите по английски. - Она смешно тянет гласные. Кофе, дешёвая туалетная вода, и бензин... Хороший запах.
- Где американское консульство, можете показать на карте?
Склоняемся над путеводителем, её волосы касаются моей щеки. Жёлтый свет фар делает нас похожими на две мумии. Жёлтый - мау ванг. Консульство в центре города, но добираться почти по прямой, совсем несложно. Благодарю девушку и возвращаюсь за руль. Потерпи ещё полчаса, Туйет. Потерпи ещё сутки, Хоа...
- Солтез, ты где? Что ты вытворяешь? - То, что с номера Хоа звонит Бьюк, удивляет. Почему-то я всегда считал, что они живут отдельно.
- Ссука, - выплёвываю в трубку. - Позови Хоа.
- Урод хренов! Придурок. Немедленно в отель и на самолёт. Слышишь? Или я тебя из-под земли достану!
- Пошёл ты! - телефон летит за окно, и я тщательно вытираю пальцы о шорты.
***
Охранник в форме пехотинца долго пытается сообразить, что я хочу. Зато сонный толстяк с опухшими веками моментально оживает, затаскивает меня в узкий, заставленный шкафами, кабинет и слушает. Потом секунду думает, морщится и зло бросает в сторону:
- Подонки! Вот подонки! Ищем уже третий год в Камбодже, а они тут...под самым носом. Ключи от машины, быстро.