Беситься черти принялись с утра - заждались, видно. И у них забава, что-то вроде собрания. Михаил Алексеевич сразу почувствовал. Сел на стул - нет стула. Полетел на пол, а вместе с ним и творожок. Была бы собака, так она творожок съела, а Михаил Алексеевич человек серьезный. Смотрит, а стул-то сломался. Тысячу лет не ломался и что? Ерунда, конечно, и выругался.
Генка голову в ведро сунул - искры не успели отлететь. Головой о косяк всегда больно, а утром тем более. Неужели шишка будет? Галина Ивановна книгу ищет - нет книги! Вот тут она и лежала, с вечера положила, думала поутру прочитать. На самом интересном месте остановилась - там героиня наконец влюбилась и ждет своего кавалера. И что теперь? Ни кавалера, ни героини, а книга-то чужая - кто деньги платить будет? Саша Кокачев по комнате ходит и терпение теряет - пропали носки. Один нашел, а вот второй... куда он подевался? Кому нужен носок, да еще с дыркой? Бабка Тимофея крынку с молоком уронила - лужа образовалась. А сколько молоко по нынешним временам стоит?
Алик в койке лежит и пятку чешет. Полежит, полежит и почешет - думает он. Самое ценное, что есть в человеке - душа. Именно так сказал накануне Николай Степанович. Странно, однако ветеринар был трезвым. Алик согласился, ничего не ответил, лишь взглянул на старика, пытаясь определить, где у него душа спряталась.
В голове у ветеринара души точно не было - невыразительная больно голова, если только шапку зимой надеть, на большее не годится. Живот? Не было у старика живота - недоразумение одно, штаны и те вечно падали. И все же душа где-то пряталась. Вопрос - где именно?
У Алика душа иногда просыпается - он знает. И чтобы слово грязное сказать или кому-нибудь в морду дать - не хочется. Как ему Светка галстук повязала, вот тут душа и проснулась. Смотрит на себя Алик - красивый. Рожа прежде, словно грузовик проехал, а тут совершенно на себя не похожий молодой человек приятный во всех отношениях. И грузовика нет, а воздух лесной - Алик в нем купается. Думал рубаху порвать - жалко, хорошая рубаха. И сердце свое почувствовал. Врут поэты и медики врут. Сердце живет не в груди - места там ему мало. Любимый ты мой, - шепчет Светка. И Алик поплыл - через моря и океаны. Плевать ему - он их вброд перейдет. Прав старик, душа и есть самое ценное. Тронуть лишь ее нужно, слово верное сказать.
Зиновий заходит. Спит ли он когда-нибудь? Гена ему, мол, глянь - есть что? Ничего нет. Праздник сегодня - хеллувин. Вот черти тебя башкой и приложили. Сегодня, братан, дозволено куролесить без ограничения. Я уже начал, вот только ума не хватает. Хочется с размахом и, прежде всего, чертям и насолить. Кто у нас в поселке самый вредный?
Сели думать. Народ, конечно, свой - знакомый. Однако всегда найдется негодяй, тот который из всех негодяев главный. Негодяй испытывает удовлетворение, взирая на несчастья, страдания и унижение. Ликует в нем темная сторона. Перебрали всех - нет негодяя. В каждом кандидате нашли что-нибудь положительное. А потом критерии оценки - как быть с ними? Что у Генки грех, у Зиновия едва ли не благодать и наоборот. Невероятно сложно достигнуть ... как его... консенсуса - общего взгляда на проблему.
Снежок выпал, немного, а все, однако, приятно. Идешь, стало быть, а он на тебя опускается, кружит и тихо падает. Можно ртом ловить, вроде как, для забавы или когда делать нечего. А делать действительно нечего - хоть застрелись, скука смертельная. Они же молодые - Генка и Зиновий, и скука для них лютый враг. На рынок зашли, потому как больше некуда идти, если только дальше по дороге или на станцию. Рынок - три машины, товар на капоте, из района приехали. Они всегда по выходным приезжают.
- Папа, папа!
Слава на палец смотрит - прищемил, зараза. И прищемил самый нужный из пяти пальцев - указательный. Сейчас вздуется, и ходить ему с ущемленным пальцем неделю.
- Папа, папа!
- Да слышу я, слышу. Чего орешь?
Слава сует палец в рот и глядит на сына - пацан еще. В школу на следующий год пойдет.
- Оля без трусов по дому ходит.
Слава палец едва не откусил и язык свой едва не проглотил - что же это творится! Как дальше жить, если родная дочь по дому без штанов ходит!
Гена и Зиновием стоят и, вроде, товар рассматривают. В кино пару раз видели, а чтобы вблизи - никогда. Мужчина объясняет - берет двумя пальцами и растягивает под носом у парней. Штрипсы, - говорит мужчина. - Вся Европа ходит. Так уж и ходит, - сомневается Ничаев, - в них и ходить невозможно. Как ты будешь ходить? А уж это не нашего ума дело, - вновь объясняет мужчина. А это что? - спрашивает Зиновий. - Люрекс, - говорит продавец, - ты глянь, как блестит. Действительно, блестит. И тоже вся Европа? - все еще сомневается Геннадий.
Европу Гена видел по телевизору. В целом приятное впечатление. Главное, - культурно везде. Оператор, конечно, профессионал - молодец, старается. Стоит европеец, интервью дает. Гена внимательно слушает и, конечно, на европейца смотрит. Мужик - мужиком, на улице бы встретил, подумал: парень из района приехал. Однако, что-то подсказывает, что мужик все же европеец. Ничаев, помнится, тогда задумался. Ведро помойное с крыльца вылил, а мысль в голове сидит, покоя не дает.
Обратно идут. Хватит плевать, - говорит Генка. - Сколько можно? Идешь и плюешь, ты что - верблюд? Вот так мы и живем - плюем вокруг себя. Зиновий удивился и вновь плюнул. Не из вредности - от удивления. Генка и сам прежде всегда плевал. И вдруг на тебе - возмутился. Репортаж видел, - продолжает Ничаев, - по телевизору показывали. На них тайфун надвигался. Так они, как один, все вышли, мешки с песком таскали. И что? Тайфун мимо пролетел.
Оля штрипсы первой купила. Знать никто не знал. Утром, вроде, все по делам разбрелись, вот она штрипсы и надела. А мелкий этот - ну до чего вредный. Оля девушка взрослая, а этот - сморчок, брат который. А еще родной. Побежал отцу докладывать - папа, кричит, папа... Какое твое дело, в чем я по дому хожу? Где мне еще ходить? Папа Слава перед дверью замер - храбрости набирается. Вдруг и в самом деле дочь голая?
Подрастающее поколение... верно сказано. Подрастает, подрастает, и все подрасти не может. В смысле уважения к старикам. Слава дверь рванул и дыхание перевел. Дочь как дочь - губы себе красит. Ты, - говорит Слава Оле, - закрывайся. Он же еще пацан - ему все интересно. Оля губки сложила, вроде как, дует на себя в зеркале и отвечает отцу. Как ее закроешь, если замка нет?
Тимофей деньги считает. Разгладит бумажку и в сторону отложит. Затем другую возьмет и вновь разгладит. Настроение, следует признать, хорошее, и это только аванс. Сколько он трудов своих вложил, старания - гроб получился замечательный. И не скажешь, что работа ручная. Аванс - это серьезно, значит, скоро клиент приедет, и будут у Тимофея настоящие деньги. Он о них давно мечтал, чтобы достать из кармана портмоне, желательно из кожи натуральной, и спросить - сколько я вам должен? А затем обслюнявить и небрежно продавцу вручить. И чтобы жалости в глазах или иного огорчения - не дождетесь. Не жалко ему денег - другие имеются, лежат в портмоне и своего часа дожидаются. Для начала купит себе Тимофей... чтобы ему купить? Кровать новую? Не к чему кровать, нынешняя сгодится, загнать пару болтиков или старые подтянуть. Поскрипывать стала, а прежде не скрипела. Бабке кухонный комбайн купить электрический? А что тогда бабка делать будет - чем заниматься? Или машину стиральную?
Тимофей вздохнул и разгладил денежку. Шубу старухе купить? И представил, как его бабка по селу в шубе норковой за водой идет. Взопреет точно. Да и неудобно в шубе-то.
Лет пять назад, помниться, ездил Тимофей в район дела справлять. По конторам набегался, в очередях выстоял, однако дело справил - получил справку добротную. Печать на ней, подпись и номер - все, как и полагается. Посмотрел на часы - время еще есть. В пирожковую заглянул - ему Генка накануне объяснил, где искать, чтобы не накладно было. Пирожки так себе, хотя горячие - съел три штуки и кофейный напиток " Бодрость". Вновь на часы посмотрел, и вновь, получается, спешить некуда. В магазин забежал - "Материк" называется. Люди ходят. Одни, вроде, как и он, только глядят, а другие - их немного было - покупают. Каждый - свое, Тимофей ни в жизнь бы не купил. Все-таки люди странные существа. Девушка к Тимофею подошла молоденькая. Он с ней минут пять поговорил, а потом вспотел и вышел прочь.
Люба стала ужасно нервной - за Сережку своего волнуется. Гурий Максимильянович хотел было по столу треснуть - устал смотреть, как супруга себя изводит. Утром встанет - еще ничего, парень за дверь, а на ней лица нет. А как дальше жить? Сережка всего ничего, молодой еще, забыл досадное недоразумение, а мать помнит.
Михаил Алексеевич стул с пола поднял, а творог в ведро выбросил. Хотел и стул выбросить, а потом топор взял и принялся рубить из стула дрова. Рубит товарищ Свиридов и думает, как бы ему по пальцу топором не ударить. С ним, кстати говоря, подобное не впервые. В прошлом году по весне на работу собрался. Глянул за окно, а там капель. На крыльцо вышел и тут же с крыльца упал. Хорошо, никто не видел. А упал болезненно - едва копчик не повредил. Самое странное, опасался Михаил Алексеевич как бы не упасть. И упал.
Глупость, конечно, совпадение. Да и неизвестно, что первым произошло - мысль в голову или падение. А тут топор в руке, а мысль в голове. Ну уж дудки! - говорит Михаил Алексеевич и отнес топор в прихожую. И правильно сделал, потому что уже через минуту, он себе точно что-нибудь бы отрубил. К слову сказать, Саша Кокачев второй носок так и не нашел. А явился он накануне домой в носках, то есть на каждой ноге было у него по носку. Тот, что левый с дыркой был - из нее палец торчал. Саша носок снял и решил его заштопать, а потом, вероятно, забыл или не мог найти нитку с иголкой. Или нитка была, а иголки не было или наоборот иголка была, а нитки не было. В результате носок пропал. Одно утешение - дырка в нем.
Существуют люди, которые быстро теряют равновесие. Иными словами - свой душевный покой. Он у них столь капризный, что достаточно мелочи, какого-нибудь пустяка. Саша на себя не похожий плюнул на все и достал из комода новые носки. Они между собой прошиты, а Саша забыл и дернул. Порвал и вновь левый! Чертовщина какая-то. А черти смеются, только смеются они не своим голосом. У Саши приемник играет - молодежный канал. И только он носок новый порвал, как приемник принялся хохотать. Саша к приемнику подошел, и что вы думаете? Ну давай, - говорит приемник, - тресни меня как следует. И вновь принялся хохотать.
Мир полон потерянных душ, тех, кто потерял нужное направление, кто сбился с пути. Эмоции носят, прежде всего, психологический характер, и довольно часто ошибочно принимаются за некое откровение. Мистиков крепко поругивают - религия их не принимает, атеисты сторонятся. Они как раз и представляют небольшой отряд потерянных душ. Однако, что примечательно - мистика часто служит средством духовного общения. Призрачное сознание является, как ни странно, религиозным опытом. Еще сознание называют рассеянным, а интеллект пассивным - возникает желание проникнуть в область бессознательного.
Приемник хохотал недолго - испугался, видно, что Саша его разломает. И разломал бы.
Озеро небольшое, но глубокое. И ни души. Идешь по берегу - кромке зыбкого песка. Волна набегает - берег облизывает. Алик стоит мрачный, с лодкой возится - со Светкой поругался. Сашке плевать - поругался Алик или не поругался. Чья Светка жена? Вот пускай они между собой сами и разбираются. В октябре ловить можно. Рыбу всегда можно ловить - было бы желание. Мотор есть, а вот горючки нет - на веслах пошли. На веслах тоже неплохо. Озеро Саша знает прекрасно - он его как-то пешком обошел. Два дня шел, а лодку бросил - жить хотелось. Волна, не сказать, чтобы большая, но коварная - дробит лодку, а сил нет. Откуда у пацана силы? Тут он едва и не утонул. Вот в этом месте. Трех метров вполне достаточно.
Саша разговор предложил. Темы две - первая о мертвецах, вторая о женщинах. Не хочу о женщинах, - говорит Алик, - вот где они у меня. И о покойниках не хочу, давай о чем-либо другом. О чем? - спрашивает Саша, - если только о рыбалке?
Поговорили о рыбалке - как в прошлом году мужики из района утонули вместе с машиной.
В магазине "Материк" прежде столовая была. А потом решили, что слишком она большая и сделали кафетерий, чтобы молодые мамаши с детьми имели возможность коктейль безалкогольный выпить. Хотя после обеда торговали шампанским. Вероятно, рассудили, чтобы и молодым папашам скучно не было. Заходит, к примеру, молодая парочка и ребенок с ними обязательно. Без детворы в кафетерий не пускали. Демографический вопрос решали по-своему. Девочка с бантиком или мальчонка под полубокс - милости просим. Раздевайтесь, вот вам номерок, прямо и направо - женщина в гардеробе подсказывает. Заходите, присаживайтесь, - это уже официант встречает. Музыка ненавязчивая. Все культурно. Настроение прекрасное. Светильники над головой. Ребенку - пломбир, маме - шоколадный коктейль, папе - шампанское. Или маме шампанское, а папе пиво? Нет - пивом не торговали. А чтобы кому-нибудь в голову мысль - принести бутылочку и раздавить ее в туалете - ни за что. Народ в туалетах занимался исключительно тем, чем полагается заниматься в туалетах. Никто не учил, и чтобы надписи строгой "Ногами не вставать", увидеть было невозможно. Если только случайно повезет.
- Слушай, - кричит Тимофей, - помнишь, в районе столовая была?
- Какая еще столовая? - вопросом отвечает бабка.
- Там потом кафе "Эдельвейс" открыли, а может, и не "Эдельвейс", мороженым торговали. Я сегодня там был, думал, постричься, что ли? Я же забыл, когда последний раз к парикмахеру ходил. Сто шестьдесят рублей вынь и положи. А знаешь, сколько за ребенка нынче берут?
- Сколько?
- Сто шестьдесят, - сообщил Соровский, - Я чего-то не пойму. Разницы, получается, никакой. Он же ребенок и сто шестьдесят.
- Есть будешь? - спрашивет бабка.
Хорошая супруга, заботливая, а что ворчит порой, так из нас не без греха? Маленькая, верткая - она всегда такой была. Сидят, помнится, милуются - Тимофей тогда в кавалерах ходил. Истории удивительные рассказывал - где прочитает, а случалось, и выдумывал. Девку нужно чем-то развлекать, вот Тимофей и развлекает. И складно у него получается, и сомнений каких или вопросов глупых - лишь прижалась девчонка к плечу. Худущая и прозрачная, и чтобы рельефа женского, на что обычно падки мужики, не найти, как не старайся. Тимофей знает: всему свое время, да и любовь про меж них завязалась серьезная, тут уж не до рельефа. Рельеф возник поздней - когда именно и не вспомнить.
Мужик из вагона выпрыгнул - бриджи на нем. И на втором тоже бриджи - курят оба. Рыба? - спрашивают. Парни корзину показывают. Запах стоит - сам бы съел. Дорого, - говорят мужики. Играются они - делать-то нечего и спешить некуда, и рыба им не нужна. Саша с Аликом ловили, а потом, как положено, коптили. Двое суток ушло и дорого? Гена, словно придурок, с телефоном ходит - мужики в толк не возьмут. У них связи нет, а Геннадия, выходит, есть? Алик пиво достал - вмиг ушло. А что еще в поезде людям делать? Ковалев молоточком своим постучал. Сапоги на нем новые - никто не заметил. И он не заметил - на работе Гурий Максимильянович. Дела ему нет до людей посторонних и прочей публики, что имеет обыкновение торговлей заниматься. Из локомотива Гурию машинист кричит, спрашивает - как сам? Хорошо сам, - отвечает ему обходчик, - нормально. А у тебя как? И у меня нормально. Вот и поговорили. Говорить-то с кем-то нужно. Машинист разговорчивый, всегда Ковалева спросит, поинтересуется. А Гурий ему ответит и рукой махнет. И вместо одного раза дважды своим молоточком под брюхом локомотива стукнет.
Прежде - давно это было, но было точно - встречал поезд оркестр маршем задорным. Крутили музыку через динамик - колокольчик, что на столбу висел. А уж от него провод в будку. В будке аппаратура разная и патефон. Гурий времена исторические не застал - директива ли очередная из центра пришла, либо у патефона иголки закончились, однако торжественный прием отменили. Скажут женским голосом через динамик, мол, прибыл состав и достаточно. Хотя по праздникам неизвестно кто музыку все же включал. Потом и ее запретили. И правильно сделали - народ в поселке только с толку сбивать. А кому это нужно?
Буфет был при вокзале - приезжие нахвалиться не могли. Тепло, уютно и по-домашнему. Зайдет кто - свой, либо чужой, а ему - здравствуй! Ассортимент в ассортименте, и скатерть свежая. Пахнет от нее изумительно - ветром пахнет. Как он в поле пахнет, так вот и здесь. Молоко из бидона наливали - пить невозможно. Мне сметаны не нужно, - говорит покупатель, - я молока просил. Хлеб разрезать - еще одна проблема. Не хлеб, а вата, как ты его разрежешь?
Поезд пошел, и они засуетились - поспешно бросились по вагонам. Гурий их видел - приложил палец к носу и дунул вместо локомотива. А уж потом и машинист опомнился - подал прощальный гудок. В другой тональности, правда, однако Ковалев понял - ему звонят, с ним прощаются. Приятно.
Небо в октябре хмурое, пустое и равнодушное. Облака и те не летят, а ползут, видно, и они устали. Снег падает и упасть не может, сил маловато или земля теплая? Кусты ощетинились, а рябина обманывает - не будет холодов и мороза не будет. Гурий ягодку сорвал и в рот сунул - другая ягода, обман один. Все другое и он другой. Себя не узнает - глянет в зеркало поутру. Где Гурий? Нет Гурия. В зеркале явно кто угодно, но только не Гурий. Гурий в лазарете лежит, дизентерия у него и ребра сломанные. Нынче Гурий - Сережка Ковалев. Там он в Сережке своем. Кислит ягода-рябина, а прежде не кислила. Набросится на нее ватага воробьев, миг и нет рябины - куст голый. Минуты не прошло, и вздохнул куст с облегчением.
- No more lonely nights, - кричит Сашка. Пьяные, видно, опять. Он когда пьяный, черт знает, что несет. Если орешь в ночь, так думай, чтобы и всем понятно было. Гурий, к примеру, если пьяный или после вахты домой шагает, в прошлое свое глядит - много чего там интересного. Мир под ним не дыра пустая, а если еще и покопаться? Люба девочка - как он о ней мечтал! Прикоснуться боялся. Вместе куда-то идут - он и Люба. А ветер как дунет и по щеке шлепнет. Слеза бежит, за ней вторая, третья, и не понять чья слеза - твоя или от ветра. Люба рядышком прижалась. И пожар в груди - Гурий волнуется, как бы и вовсе не сгореть. Ночь кругом и сапог жмет - портянка сбилась. Вот значит, как, счастье прилетело - и когда? Ждать не ждал. Домой приду, - решает Гурий, - и в щечку поцелую.
Галина Ивановна книжку нашла - чужая она. Страничку перевернула - все на месте. И кавалер влюбленный, и дама сердца. Любовь про меж них серьезная, чувства возвышенные. В машине едут - летят в ночь. Он - мужественный и красивый, она - хрупкая и нежная. Галина Ивановна слезу смахнула, однако смахнула незаметно и приватности героев не нарушила. В уголок забилась на заднем сиденье, чтобы обзор был, если вдруг герой в зеркало глянет.
Михаил Алексеевич на стул смотрит - хороший был стул. И что теперь? Саша носок свой нашел - нет в нем дырки, грязный только. Жена Тимофея к зеркалу подошла. Худое зеркало - врет. Волосы седые, лицо в морщинах, пальцы грубые...
Не могут, проклятые, остановиться. Мало им ночи и дня мало. Жизни им мало. Одно слово - черти.