Это эссе, сначала прочитанное авторкой как лекция в Кембридже и Оксфорде, было впервые опубликовано в лондонском издательстве Hogarth Press в 1926 году и обрело вторую жизнь в сборнике "Что такое шедевры".
Единственная причина возникновения отличия в начале, в середине и в конце - то, что каждое поколение ищет что-то другое. Под этим я подразумеваю просто общеизвестный факт: композиция - это отличие, благодаря ей каждое поколение отличается от остальных, иначе они все были бы похожи, и все об этом знают, поскольку все об этом говорят.
Очень похоже, что почти все практически уверены, что что-то интересное интересно им. Может ли быть так, и так ли это. Очень интересно - внутри их ничего нет, иными словами, вы рассматриваете очень длинную историю того, как каждый человек когда-либо действовал или что чувствовал, очень интересно, что отсутствие в них делает историю связно несходной. Под этим я подразумеваю это. Единственное, что отличается в каждом конкретном случае - это то, что видят, а то, что видят, зависит от того, как каждый делает всё. Благодаря этому вещь, на которую мы смотрим, становится другой, это является тем, что из него делают те, кто это описывает, это создает композицию, это запутывает, это показывает, это есть, это выглядит, это похоже на то, каким оно есть, это является тем, что видно, как видится. Ничего не меняется от поколения к поколению, кроме вещи, которая видна и которая составляет композицию. По замечанию лорда Грэя, генералы, говорящие о войне, говорят о войне девятнадцатого века, но воевать придется оружием века двадцатого. Потому что война - это вещь, которая решает, как должно быть, когда это должно быть осуществлено. Литература и живопись похожи на нее, для тех, кто занят ею, но не делают ее такой, какой она должна быть сделана. Сейчас лишь немногие делают ее такой, какой она должна быть сделана, и самые решительные из них обычно готовы, так же, как готовится мир вокруг них, поступайте так, и я буду делать так же, если вы не возражаете, я расскажу вам, как это происходит. Естественно, человек не знает, как это происходит, пока оно более чем не начнет происходить.
Вернемся к мысли о том, что единственное, что отличается - то, что видно, когда оно кажется видимым, иными словами, композиция и чувство времени.
Никто не опережает свое время, только частное разнообразие создания его времени - то, что отказываются принять его современники, также создающие свое собственное время. И они отказываются принять его по очень простой причине - потому что они не обязаны принимать его по какой-либо из причин. Они сами по себе - каждый в своем вхождении в современную композицию, и они входят в нее, если они не войдут в композицию, они не смогут говорить в ней, они будут за ее пределами; но внутри композиции, можно сказать, усилия неконкуренты, если вы не в композиции, ничто не потеряно, кроме совсем ничего, кроме того, чего нет, естественно, здесь есть все отказы, и вещи, от которых отказались, важны только в том случае, если они неожиданно кому-то понадобятся. В случае искусства всё очень определенно. Те, кто создает подлинную современную композицию, естественно, важны лишь тогда, когда они мертвы, поскольку к тому времени современная композиция классифицируется как ставшее прошлым, и ее описание классично. По этой причине творец новой композиции в искусстве пребывает вне закона, пока не станет классиком, это лишь мгновение в промежутке, и это действительно очень плохо очень-очень плохо, естественно, для творца, но также очень плохо и для того, кто воспринимает произведение искусства, все они, на самом деле, больше наслаждались бы искусством сразу после момента его создания, а не тогда, когда оно уже стало классикой, но совершенно просто понять, что не существует причины, по которой современники должны это видеть, это не имеет значения, поскольку они в любом случае проживают свою жизнь в новой композиции, и, поскольку каждый из них ленив, они, естественно, этого не видят. По этой причине, как в цитате лорда Грэя, вполне определенно, нации, не находящиеся под воздействием активной угрозы, по крайней мере, на несколько поколений отстают от своего уровня военного развития, а в эстетическом смысле они отстают от своего уровня более чем на несколько поколений, и это тоже очень плохо, было бы намного более захватывающе и удовлетворительно для каждого, если бы у каждого могли быть современники, если бы современники каждого могли быть его современниками.
Промежутка почти не существует.
В течение долгого времени каждый отказывается, а потом - без паузы - каждый принимает. В истории отказов в искусстве и литературе всегда ошеломляет скорость изменений. Сейчас это единственная сложность резких перемен в искусстве. Когда приходит приятие, благодаря ему созданное становится классикой. То, что вещь становится классикой - скорее, природное, а не сверхъествественное явление. Какое качество характеризует классику. Характеризующее качество классики - ее красота. Сейчас, конечно, совершенная правда, что более-менее первоклассное произведение искусства становится классикой, потому что его приняли, единственное, что с этого момента важнее всего для большинства получателей, огромного большинства - то, что оно невероятно красиво. Конечно, оно невероятно красиво, только когда это вещь, по-прежнему раздражающая, беспокоящая, вдохновляющая, все качества красоты в ней отрицаются.
Конечно, она красива, но сначала все качества красоты в ней отрицаются, а затем всю ее красоту принимают. Если бы все не были так ленивы, они поняли бы, что красота есть красота, даже когда она раздражает и вдохновляет, а не только тогда, когда она принята и классична. Конечно, это чрезвычайно сложно, не более того, вспоминать, что вещь не была красива, когда она уже стала красивой. Из-за этого намного сложнее понять красоту произведения, если оно было отвергнуто, это мешает каждому понять, что его убедили в том, что произведению отказано в красоте, после принятия произведения. С принятием чувства времени автоматически приходит признание красоты, а после принятия красоты она никогда больше не терпит провал.
Начинать снова и снова - естественно, даже если это серия.
Начинать снова и снова и снова, объясняя композицию и время - это естественно.
К этому времени уже понятно, что всё - одно и то же, кроме композиции и времени, композиции и времени композиции и времени в композиции.
Всё - одно и то же, кроме композиции, и, поскольку композиция - другое и всегда собирается быть другим, всё - не одно и то же. Всё - не одно и то же, поскольку время "когда" композиции и время в композиции отличаются. Композиция - другая, это определенно.
Композиция - это вещь, которую видят все, живущие в жизни, которую они осуществляют, они - составные части композиции в момент их жизни в композиции времени, в котором они живут. Благодаря этому жизнь становится тем, что они делают. Ничто другое не отлично, в чем может быть уверен почти каждый. Время, когда, и время чего, и время в этой композиции - природное явление этой композиции, в чем, наверное, может быть уверен каждый.
Никто не думает об этом, когда создает, когда создает то, что является композицией, естественно, никто не думает, никто не формулирует, пока не сделано то, что должно быть сформулировано.
Композиция не там, она собирается быть там, а мы - здесь. С некоторого времени это естественно для нас.
Единственное, что отличается в зависимости от времени - то, что видно, а то, что видно, зависит от того, как каждый делает всё. Благодаря этому вещь, на которую мы смотрим, становится другой, и благодаря этому создается то, что делают из нее те, кто ее описывает, это создает композицию, это запутывает, это есть, это выглядит, это подобно этому, каким оно есть, это создает то, что видно, как оно видно. Ничто не меняется от поколения к поколению, кроме видимой вещи, создающей композицию.
Теперь немногие создают письмо таким, каким оно должно быть, и необходимо отметить, что самые решительные из них те, кто подготовлен с помощью подготовки, подготовлены так же, как мир вокруг них подготовлен и готовит их делать это таким образом, так что, если вы не возражаете, я снова расскажу вам, как это происходит. Естественно, никто не знает, как это происходит, пока оно более чем не начнет происходить.
Каждый отрезок жизни отличается от какого-либо другого отрезка жизни не таким образом, каким является жизнь, а таким образом, каким жизнь осуществляется, что, подлинно говоря, является композицией. После того, как жизнь была осуществлена определенным образом, все ее знают, но никто ее не знает, мало-помалу, никто ее не знает, поскольку никто ее не знает. Любой, кто создает композицию в искусстве, также ее не знает, они осуществляют жизнь и таким образом делают свою композицию тем, чем она является, это формирует их произведение таким, каким оно является.
Их влияние и их влияния одинаковы, поскольку из влияния на всех их современников как такового необходимо всегда помнить лишь то, что аналогия не очевидна, пока, как я говорю, композиция времени становится произнесенной таким образом, что она - это прошлое, а ее художественная композиция - классика.
А теперь начнем, как будто начнем. Композиция не там, она собирается быть там, а мы здесь. Естественно, для нас это некоторое время тому назад. Что-то будет добавлено впоследствии.
Я не знаю, насколько хорошо вам известна моя работа. Я чувствую, что, наверное, необходимо также рассказать вам о ней.
Когда я только начала писать, я написала книгу под названием "Три жизни", она была написана в 1905 году. Я написала историю негритянки по имени Меланкта. В этой книге было постоянное повторение, вначале было намечено очевидное движение в направлении пребывания в настоящем, хотя, естественно, я привыкла к простому прошедшему и к будущему времени, потому что композиция, формировавшаяся вокруг меня, была в продленном настоящем времени. Композиция продленного настоящего времени - это естественная композиция в нашем мире, поскольку в течение этих тридцати лет он все больше сводился к продленному настоящему. Естественно, я создавала продленное настоящее, я ничего не знала о длительной форме настоящего времени, но естественным образом решила создать ее, это было просто, это было очевидно для меня, и никто не знал, почему это было сделано именно так, я тоже этого не знала, но это было естественно для меня.
Затем я написала книгу "Становление американцев", это толстая книга примерно на тысячу страниц.
И здесь для меня была естественна всё более сложная форма настоящего длительного времени. Настоящее длительное есть настоящее длительное. Я создала почти тысячу страниц длительного настоящего.
Настоящее длительное - это одно, а начинать снова и снова - это другое. Вот два принципа. И тогда можно использовать всё.
И тут мы возвращаемся к композиции, которая использует всё. Использование всего приводит нас к композиции и к этой композиции. Настоящее длительное, использование всего и новое начало. В двух этих книгах были тщательно проработаны сложности использования всего и настоящего длительного, и начала снова и снова и снова.
В первой книге был поиск ощупью настоящего длительного и использования всего, начиная снова и снова.
Был поиск ощупью для использования всего, был поиск ощупью настоящего длительного, и было неизбежное начало, начиная снова и снова и снова.
Сделав это естественно, я, конечно, была немного обеспокоена, когда читала текст. Тогда я стала, как все остальные, кто читал его. Но, скажем так, исключая тот факт, что, когда я начала перечитывать текст, я снова потерялась в нем. Затем я сказала себе, что в этот раз он будет другим, и начала. Я не начала снова, я просто начала.
В этом начале, естественно, поскольку я продолжала и продолжала, очень скоро появились новые страницы и страницы и страницы больше и больше продуманного творчества больше и больше настоящего длительного включая больше и больше использования всего и продолжения больше и больше начал и начал и начал.
Я продолжала и продолжала, пока не появилась тысяча страниц.
Между тем, чтобы естественно начать, я начинала создавать портреты всех и всего. Создавая эти портреты, я естественно использовала настоящее длительное время для включения всего, чтобы начинать снова и снова в рамках очень маленькой вещи. Так что естественным образом было естественно, что один текст, будучи чрезвычайно длинным, не был всем, и чрезвычайно короткий текст также не был всем, не весь он был написан в настоящем длительном, и не всегда начинался снова и снова. Естественно, затем я начинала снова. Это приносило мне удачную сделку, которая начиналась.
А после этого какие изменения какие изменения после этого, после этого какие изменения и какие изменения после этого, а после этого и какие изменения, а после этого и какие изменения после этого.
После этого проблема стала более определенной.
Всё было почти похоже, оно должно быть разным и оно разное, естественно, если всё используется и есть настоящее длительное, и начало снова и снова, если всё так похоже, оно должно быть просто разным, а всё просто разное было естественным способом его дальнейшего создания.
В этом естественном способе его дальнейшего создания, который был просто другим, когда всё было похоже, он был просто другим, он продолжал вести читателя к перечням. Перечни естественны уже довольно давно, под перечнями я подразумеваю серии. Все дальше возвращаясь вглубь того, что было сделано, я понимаю, что естественно придерживалась намерения создавать просто другое. Независимо от того, было ли это настоящее длительное, или не было, меня это больше не волновало, было оно или не было, и использование всего тоже меня больше не волновало, если всё похоже, использование всего больше не могло меня беспокоить, и начало снова и снова больше не могло меня беспокоить, поскольку, если перечни были неизбежны, если серии были неизбежны и всё это было неизбежно, начало снова и снова не могло меня беспокоить, так что, поскольку ничто меня не беспокоило, я очень полно начала естественно, поскольку всё похоже, делая его просто другим естественно, настолько просто другим, насколько это возможно. Я начала создавать природные явления, которые назвала природными явлениями, и природные явления, естественно всё было похоже, природные явления делают вещи естественно просто разными. Это достигло своей кульминации позднее, вначале это началось в центре, смешанное с перечнями с сериями с географией с возвращающимися портретами очень часто с цифрами четыре и три и часто с цифрами пять и четыре. Легко заметить, что вначале эта концепция естественного различия всего была очень бессвязной, и очень медленно она начала проясняться и принимать форму чего-либо, а затем, естественно, если что-либо просто другое является просто другим, последует то, что должно последовать.
До сих пор развитие моих концепций было естественным развитием полностью в соответствии с моей эпохой, что, я уверена, достаточно легко понять, если вы подумаете о пейзаже, который находился перед нами из года в год.
Как я сказала вначале, существует длинная история того, как каждый человек когда-либо действовал или что чувствовал, и ничто внутри их всех их не делает эту историю взаимосвязано другой. Под этим я подразумеваю всё это.
Единственное, что отличается в зависимости от времени, это то, что видно, а то, что видно, зависит от того, как каждый делает всё.
К этому моменту уже понятно, что всё одинаково, кроме композиции и времени, композиции и времени композиции и времени в композиции.
Всё одинаково, кроме композиции, а поскольку композиция другая и всегда собирается быть другой, всё не одинаково. Поэтому я как современница, создавая композицию, сначала нащупывала путь к настоящему длительному, используя всё начиная снова и снова, а затем всё было похоже затем всё очень просто всё было естественно просто другим и я как современница создавала всё похожим создавала всё естественно похожим естественно создавала всё естественно просто другим, при этом всё было похоже. Это был период, который привел меня к периоду начала 1914 года. Всё было похоже, всё естественно было просто другим и война пришла и всё было похоже и всё было просто другим сделало всё просто другим привело к романтизму.
Романтизм - это когда всё, будучи похожим, естественно просто другое, и романтизм.
Затем в течение четырех лет это становилось более и более другим, даже хотя это было, всё было похоже. Всё было естественно похоже всё было просто другим и это есть и был романтизм и это есть и была война. Когда всё похоже всё естественно всё другое просто другое естественно просто другое.
Так что были природные явления, а именно - война, до прихода войны несколько поколений отставали от современной композиции, потому что пришла война и так полностью было необходимо быть современными стать полностью современными и таким образом сформировалось законченное признание современной композиции. Каждый, но можно сказать каждый начал сознавать узнал о существовании подлинности современной композиции. Это современное признание, поскольку научный факт, известный как война, заставили стать современным, что сделало каждого не только современным в действии не только современным в мыслях, но также современным в самосознании сделало каждого современным с помощью современной композиции. Таким образом, творческое создание современной композиции, которая была вне закона, практически поставила вне закона несколько поколений даже больше, чем война, войну, скажем так, осовременили, искусству, так сказать, позволили не быть абсолютно современным, иными словами, нас, создавших выражение современной композиции, признали до нашей смерти, некоторых из нас - даже задолго до нашей смерти. Таким образом, можно сказать, что война ускорила всеобщее признание выражения современной композиции почти на тридцать лет.
А теперь после всего этого этого больше нет, иными словами, сейчас мир и потом приходит что-то, оно следует и приходит потом.
Теперь человек понимает, что интересуется равновесием, это, конечно, означает слова, а также вещи и распределение, а также между ними между словами и ими и вещами и ими, распределение как распределение. Это создает то что следует что следует и теперь сущесвуют все причины для заключения договоренности. Распределение интересно и равновесие интересно когда настоящее длительное и начало снова и снова и использование всего и всё похоже и всё естественно просто сделано разным.
После всего этого есть то, есть то что есть, композиция и ничто не меняется кроме композиции композиции и времени композиции и времени в композиции.
Время композиции - естественная вещь и время в композиции - естественная вещь это естественная вещь и это современная вещь. Время композиции - это время композиции. Иногда это факт настоящего времени иногда это факт прошедшего времени иногда это факт будущего времени иногда это стремление разделиться на части или все эти вещи. В моем начале это было настоящее длительное время начало снова и снова и снова и снова и снова, это была серия это был перечень это было сходство и всё разное это было распределение и равновесие. Это всё о времени кое-что о времени композиции.
А теперь еще кое-что, чувство времени в композиции. Это то что всегда страх и сомнение и суждение и убежденность. Качество в создании выражения качество в композиции, которое выводит его из строя сразу после того, как сделало ее очень проблематичной.
Время в композиции - то, что очень проблематично. Если время в композиции очень проблематично, это потому, что если времени в композиции даже нет вообще, в композиции должно быть время, которое заключается в ее качестве распределения и уравновешивания. Вначале в композиции было время, которое естественно было в композиции, но время в композиции приходит сейчас, и вот то, что сейчас беспокоит каждого, время композиции сейчас - часть распределения и уравновешивания. Вначале была путаница было настоящее длительное, а потом был романтизм который был не путаницей, а распутыванием, а теперь успех или неудача должно быть распределение и уравновешивание должно быть время которое распределяется и уравновешивается. Это вещь которая сейчас больше всего беспокоит и если есть время которое в настоящем больше всего беспокоит чувство времени которое в настоящем наиболее беспокоит вещь которая делает настоящее наиболее беспокоящим. В настоящем есть распределение, под этим я подразумеваю выражение и время, и таким образом в настоящем композиция - это время, по этой причине в настоящем чувство времени беспокоит по этой причине в настоящем чувство времени в композиции это композиция создающая то что в композиции.
И после.
Теперь всё.
ЭЛИС МАНРО
ГРАВИЙ
Перевод с английского Ольги Брагиной
В то время мы жили возле карьера для добывания гравия. Небольшой, вырытый чудовищными машинами, просто второстепенный карьер, на котором, вероятно, фермер зарабатывал какие-то деньги много лет назад. На самом деле карьер был достаточно неглубоким для того, чтобы вы подумали, что у него могло быть какое-то другое назначение - возможно, фундамент дома, строительство которого было навсегда прекращено.
Именно моя мать настаивала на том, что он заслуживает внимания. "Мы живем возле старого гравийного карьера по дороге на автостанцию", - говорила она людям и смеялась, потому что была очень счастлива, объясняя что-либо, связанное с домом, с улицей - с мужем - с жизнью, которая была у нее прежде.
Я плохо помню ту жизнь. То есть, я четко помню некоторые ее эпизоды, но без связей, необходимых для формирования правильной картины. Всё, что сохранилось в моей памяти о доме в городе - это обои с плюшевыми мишками Тедди в моей старой комнате. В этом новом доме, который на самом деле был трейлером, у моей сестры Каро и у меня были узкие кроватки, одна поверх другой. Когда мы только переехали туда, Каро много рассказывала мне о нашем старом доме, пытаясь заставить меня вспомнить то или другое. Она рассказывала, когда мы лежали в кроватках, и обычно разговор заканчивался, когда мне не удавалось вспомнить, и она начинала злиться. Иногда мне казалось, что я помню, но из упрямства или страха всё испортить я притворялась, что это не так.
Мы переехали в трейлер летом. С нами была наша собака. Блитци. "Блитци здесь нравится", - сказала мама, и это была правда. Какая собака не согласится поменять городскую улицу, даже с просторными лужайками и большими домами, на бескрайние деревенские просторы? Она пристрастилась лаять на каждый автомобиль, проезжавший мимо, и время от времени приносила домой убитых ею белку или сурка. Сначала Каро это очень огорчало, и Нилу пришлось поговорить с ней о природе собак и о пищевой цепочке, в которой одни существа вынуждены поедать других.
"Она получает свой собачий корм", - спорила Каро, но Нил возражал: "А если нет? Представь, что однажды мы все исчезнем, и ей придется добывать для себя пропитание самостоятельно".
"Я не собираюсь, - отвечала Каро. - Я не собираюсь исчезать, я собираюсь всегда присматривать за ней".
"Ты так думаешь?" - спрашивал Нил, и мама заходила в комнату, чтобы отвлечь его. Нил всегда был готов спорить на тему американцев и атомной бомбы, а мама не считала, что мы готовы к этому. Она не знала, что когда он заводил об этом разговор, я думала, что он говорит о крошечной булочке с изюмом. Я понимала, что с этим истолкованием что-то не так, но не собиралась задавать вопросы, чтобы не быть высмеянной.
Нил был актером. В городе был профессиональный летний театр, нечто новое в то время, некоторые люди относились к нему с энтузиазмом, а другие волновались, опасаясь нашествия всякого сброда. Мои родители относились к театру благосклонно, мама принимала более активное участие, потому что у нее было больше свободного времени. Папа был страховым агентом и много путешествовал. Мама занималась различными кампаниями по сбору средств для театра и безвозмездно работала билетером. Она была достаточно красива и молода для того, чтобы ее могли принять за актрису. Она тоже начала одеваться, как актриса - шали, длинные юбки и болтающиеся бусы. Она оставляла волосы в первозданном виде и перестала пользоваться косметикой. Конечно, в то время я не понимала и даже не замечала все эти изменения. Моя мама была моей мамой. Но Каро, без сомнения, всё видела и понимала. И мой отец. Но из того, что я знаю о его характере и о его чувствах к моей матери, я делаю вывод, что он с гордостью смотрел на то, как хороша она была в нарядах свободного стиля и как достойно она выглядела среди актеров. Когда позднее отец говорил об этом времени, он утверждал, что всегда одобрял искусство. Сейчас я представляю, как смущалась бы мама, чувствуя досаду и смеясь, чтобы ее скрыть, если бы он заявил это в присутствии ее театральных друзей.
Потом произошло событие, которое можно было предвидеть, и, возможно, кто-то его и предвидел, но только не мой отец. Не знаю, произошло ли это с кем-то еще из волонтеров. Я точно знаю, хотя не помню, что отец плакал и целый день ходил за мамой вокруг дома, не выпуская ее из виду и отказываясь ей верить. И, вместо того чтобы сказать ему что-то утешительное, она сказала ему то, от чего ему стало только хуже.
Она сказала, что ребенок от Нила.
Она уверена?
Полностью. Она за всем следила.
Что произошло потом?
Мой отец перестал плакать. Он должен был вернуться к работе. Мама упаковала наши вещи, и мы переехали за город к Нилу в найденный им трейлер. Потом она говорила, что тоже плакала. Но кроме того она говорила, что чувствовала себя живой. Может быть, впервые в жизни действительно живой. Она чувствовала, что ей дали шанс; жизнь нужно было начать с чистого листа. Она бросила свое серебро и свой фарфор, и свои проекты по оформлению дома, и свой цветник, и даже книги на своих стеллажах. Теперь она будет жить, а не читать книги. Она оставила свою одежду в шкафу и свои туфли на шпильках с колодками. Свое кольцо с бриллиантом и свое обручальное кольцо на туалетном столике. Свои ночные рубашки в комоде. Она собиралась хотя бы некоторое время расхаживать по деревне голышом, потому что погода была еще теплая.
Это не сработало, потому что когда она попыталась это сделать, Каро ушла и спряталась в своей кроватке, и даже Нил сказал, что он не в восторге от этой идеи.
Что он думал обо всем этом? Нил. Его философия, как он потом объяснил, заключалась в том, чтобы радоваться всему, что бы ни случилось. Всё - дар. Мы даем и мы берем.
Я с подозрением отношусь к людям, которые заявляют подобное, но не могу утверждать, что у меня есть на это право.
Он не был настоящим актером. Он начал играть, по его словам, для эксперимента. Чтобы посмотреть, что он может узнать о себе. В колледже, прежде чем он его бросил, Нил играл человека из хора в "Царе Эдипе". Ему это понравилось - раскрываться, смешиваться с другими. Однажды на улице в Торонто он столкнулся с одним другом, который шел устраиваться на летнюю работу в новую театральную труппу маленького городка. Нил пошел с ним, потому что не мог придумать ничего лучше, и в результате получил работу, а тот парень - нет. Он должен был играть Банко. Иногда призрак Банко делают видимым, иногда он невидим. В этот раз им понадобился видимый вариант, а у Нила были подходящие габариты. Великолепные габариты. Солидный призрак.
Он в любом случае задумывался о том, не перезимовать ли ему в нашем городе, до того как моя мама огорошила всех своим сюрпризом. Он уже наметил для себя трейлер. У него было достаточно плотницкого опыта, чтобы получить работу по ремонту театра, и это заняло бы его до весны. Дальше загадывать он не хотел.
Каро даже не пришлось переходить в другую школу. Школьный автобус подбирал ее в конце закоулка рядом с гравийным карьером. Она подружилась с сельскими детьми, и, вероятно, что-то объяснила городским детям, которые были ее друзьями в прошлом году, но если у нее и возникли с этим какие-то трудности, я никогда о них не слышала.
Блитци всегда ждала ее возвращения домой у дороги.
Я не ходила в детский сад, потому что у мамы не было автомобиля. Но я не представляла своей жизни без других детей. Когда Каро возвращалась домой, этого мне было достаточно. А мама всегда была в игривом настроении. Как только той зимой выпал снег, мы с ней сделали снеговика, и она спросила: "Назовем его Нилом?". Я согласилась, и мы начали для смеха втыкать в него разные вещи. Потом мы решили, что я должна выбежать из дома при появлении его автомобиля и закричать: "А вот и Нил, а вот и Нил!", но указывать на снеговика. Так я и сделала, но Нил выскочил из машины с такими безумными воплями, он явно мог бы меня переехать.
Это был один из тех редких случаев, когда он вел себя, как мой отец.
Те короткие зимние дни должны были казаться мне странными - в городе фонари зажигали после наступления сумерек. Но дети привыкают к переменам. Иногда я спрашивала о нашем другом доме. На самом деле я не скучала по нему и не хотела жить там снова - мне просто было интересно, куда он исчез.
Хорошие времена в отношениях мамы с Нилом наступали ночью. Если я просыпалась и мне нужно было в ванную, я звала ее. Она приходила счастливая, но не торопилась, набросив какую-нибудь одежду или обмотавшись шарфом, ее запах ассоциировался у меня со свечами и музыкой. И с любовью.
Потом случилось нечто не столь обнадеживающее, но тогда я не пыталась это осмыслить. Блитци, наша собака, была не очень большой, но не выглядела достаточно маленькой для того, чтобы поместиться под пальто Каро. Не знаю, как Каро удалось это сделать. И даже не один раз, а дважды. Она спрятала собаку под пальто в школьном автобусе, а затем, вместо того чтобы пойти прямо в школу, отнесла Блитци в наш старый городской дом, в соседний квартал. Именно там наш отец и нашел собаку, на зимней веранде, которая была не заперта, когда вернулся домой на одинокий ланч. Всех очень удивило, что она добралась туда, нашла дорогу домой, как собака из рассказа. Каро устроила невероятный переполох, жалуясь, что не видела Блитци всё утро. Но потом она совершила ошибку, попытавшись проделать то же самое второй раз, через неделю, и теперь, несмотря на то, что никто в автобусе и в школе ее не заподозрил, наша мама заподозрила.
Не помню, принес ли отец Блитци обратно к нам. Я не могу представить его в трейлере или у входа в трейлер, или даже по дороге к нему. Может быть, Нил поехал в городской дом и забрал ее. Не могу сказать, что это представить легче.
Если у вас сложилось впечатление, что Каро была несчастна или постоянно интриговала, это не так. Как я уже сказала, она пыталась заставить меня говорить об этом, когда мы лежали ночью в своих кроватях, но никогда не жаловалась. Угрюмость была не в ее характере. Каро была слишком заинтересована в том, чтобы производить хорошее впечатление. Ей нравились люди, которым нравилась она; ей нравилось приносить людям обещание того, что можно даже назвать весельем. Она думала об этом намного больше, чем я.
Теперь я думаю, что она больше всех унаследовала черты нашей матери.
Необходимо разобраться, почему она так поступила с собакой. Кажется, я кое-что помню об этом.
- Я просто пошутила.
- Ты хочешь переехать и жить с папой?
Я убеждена, что ей задали этот вопрос, и также убеждена, что ответ был отрицательным.
Я ни о чем у нее не спрашивала. Ее поступок не казался мне странным. Вероятно, именно так младшие дети воспринимают то, что, на удивление, более сильным старшим детям кажется выходящим за рамки обыденности.
Мы забирали свои письма в жестяном ящике на почте, вниз по дороге. Мы с мамой ходили туда каждый день, если не было сильной бури, посмотреть, что оставили для нас. Мы шли туда после моего дневного сна. Иногда это был наш единственный за весь день повод выйти на улицу. Утром мы смотрели по телевизору детские передачи - или она читала, пока я смотрела телевизор. (Она не смогла надолго отказаться от чтения). На ланч мы разогревали консервированный суп, потом я засыпала, а она читала дальше. С младенцем внутри она была уже достаточно крупной, он ворочался в ее животе, и я это чувствовала. Его должны были назвать Бренди - уже назвали Бренди - неважно, мальчик это или девочка.
Однажды, когда мы шли по переулку за письмами и были уже недалеко от почтового ящика, мама остановилась и замерла.
- Тихо, - сказала она мне, хотя я не произнесла ни слова и даже не рыла ботинками снег.
- Я молчу, - ответила я.
- Тсс. Повернись.
- Но мы не забрали почту.
- Не думай об этом. Просто иди.
Потом я заметила, что Блитци, которая всегда была с нами, рядом или впереди, больше не было здесь. Была другая собака, через дорогу от нас, на расстоянии нескольких футов от почтового ящика.
Мама позвонила в театр, как только мы вернулись домой и впустили ждавшую нас Блитци. Никто не ответил. Она позвонила в школу и попросила кого-то передать водителю автобуса, чтобы тот привез Каро прямо к дому. Оказалось, что водитель не может это сделать, потому что после того как Нил расчистил переулок, выпал снег, но он проследит, чтобы Каро попала домой. Раньше волка никто не видел.
Нил придерживался мнения, что никакого волка не было. А если бы и был, по его словам, он не представлял бы для нас никакой опасности, ослабевший, вероятно, проснувшийся после спячки.
Каро сказала, что волки не впадают в спячку: "Мы учили про это в школе".
Мама хотела, чтобы Нил купил ружье.
- Ты думаешь, что я куплю ружье и, будь я проклят, застрелю бедную мать-волчицу, у которой, наверное, в кустах выводок детишек, и она просто пытается их защитить, так же, как ты пытаешься защитить своих? - тихо спросил он.
- Только двое. У них только по двое за один раз, - сказала Каро.
- Ладно, ладно. Я разговариваю с твоей матерью.
- Ты об этом не знаешь, - сказала мама. - Ты не знаешь, есть ли у нее голодные волчата или что-то еще.
Я никогда не думала, что она может разговаривать с ним так.
- Успокойся. Давай просто немного подумаем. Ружья - это ужасно. Если я пойду и куплю ружье, что я скажу? Что Вьетнам - это хорошо? Что я тоже мог бы поехать во Вьетнам? - спросил Нил.
- Ты не американец.
- Не зли меня.
Приблизительно это они говорили, и, в конце концов, договорились, что Нилу не нужно покупать ружье. Мы больше никогда не видели волка, если это был волк. Думаю, мама перестала ходить за письмами, но она просто могла стать слишком полной для того, чтобы ей было удобно это делать.
Снег волшебным образом таял на глазах. На деревьях всё еще не было листьев, и мама заставляла Каро по утрам надевать пальто, но из школы она возвращалась, волоча его за собой.
Мама сказала, что ребенок оказался двойней, но доктор сказал, что нет.
- Чудесно, - сказал Нил по поводу двойни. - Что там эти доктора знают.
Гравийный карьер до краев наполнился тающим снегом и дождевой водой, поэтому Каро была вынуждена огибать его по кромке на пути к остановке школьного автобуса. Это было маленькое озеро, тихое и ослепительно сверкавшее под ясным небом. Каро без особой надежды спросила, можно ли нам там играть.
Мама сказала, чтобы мы не сходили с ума. "Там должно быть двадцать футов глубины", - сказала она.
Нил сказал: "Может быть, десять".
Каро возразила: "Прямо возле кромки не должно быть".
Мама сказала, что именно так и есть. "Он просто осыпается, - сказала она. - Это не то что пойти на пляж, какого черта. Просто держись от него подальше".
Она начала довольно часто использовать ненормативную лексику, вероятно, чаще, чем Нил, и в более раздраженном тоне.
- Собаку тоже нужно держать оттуда подальше? - спросила она у Нила.
Нил сказал, что это не проблема: "Собаки умеют плавать".
Суббота. Каро смотрела со мной "Дружелюбного великана", и ее комментарии всё портили. Нил лежал на диване, который раскладывался в их с нашей мамой кровать. Он курил свои любимые сигареты, которые нельзя было курить на работе, поэтому он был вынужден делать это в основном на выходных. Каро иногда начинала ему надоедать, упрашивая дать попробовать сигарету. Один раз он разрешил ей закурить, но велел не говорить об этом маме.
Но я была там, поэтому обо всём рассказала.
Началась паника, но без скандала.
- Ты прекрасно знаешь, что детей это убивает подобно пуле, - сказала мама. - Никогда больше.
- Больше никогда, - согласился Нил. - А если их кормят такими ядовитыми отбросами, как рисовые хлопья?
Сначала мы совсем не виделись с отцом. Потом, после Рождества, был разработан план субботних встреч, после каждой из которых мама спрашивала, хорошо ли мы провели время. Я всегда отвечала "да", именно это и имея в виду, поскольку считала: если вы ходили в кино или смотрели на озеро Гурон, или ели в ресторане, это означает, что вы хорошо провели время. Каро тоже отвечала "да", но ее тон давал понять, что мамы это не касается. Потом наш отец улетел в зимний отпуск на Кубу (мама отметила это с удивлением и, может быть, с одобрением) и вернулся с затяжным гриппом, из-за чего посещения прекратились. Предполагалось, что они возобновятся весной, но этого уже не произошло.
После того как телевизор был выключен, нас с Каро отправили погулять на улице и подышать свежим воздухом, как сказала мама. Собаку мы взяли с собой.
Выйдя на улицу, мы первым делом развязали шарфы, которыми мама нас укутала. (На самом деле, хотя мы и не могли сопоставить эти два факта, чем глубже она погружалась в свою беременность, тем больше вела себя как обычная мать, по крайней мере, когда дело касалось шарфов, которые нам были не нужны, или регулярного питания. Больше не было такой борьбы за слияние с природой, как до падения). Каро спросила, что я хочу делать, а я ответила, что не знаю. С ее стороны это была формальность, а с моей - чистосердечная правда. Мы позволили собаке вести нас, куда глаза глядят, и Блитци пришло в голову пойти посмотреть на гравийный карьер. Из-за ветра появились маленькие волны, мы быстро замерзли и снова обмотали шарфы вокруг шеи.
Не знаю, как долго мы просто бродили у кромки воды, зная, что нас не могут увидеть из трейлера. Спустя некоторое время я поняла, что нуждаюсь в инструкциях.
Мне нужно было вернуться в трейлер о чем-то сказать маме и Нилу.
О том, что собака упала в воду.
Собака упала в воду, и Каро боялась, что она утонула.
Блитци. Утонула.
Утонула.
Но Блитци была не в воде.
Она могла быть. И Каро могла прыгнуть в воду, чтобы спасти ее.
Уверена, что я продолжала выдвигать какие-то аргументы в пользу того, чтобы она этого не делала, не делай этого, это могло бы быть так, но нет. Кроме того, я вспомнила слова Нила о том, что собаки не тонут.
Каро велела мне делать то, что мне сказали.
Почему?
Я могла говорить всё это, а могла просто стоять там и не подчиняться, и стараться придумать другой аргумент.
Я могу представить, как она достает Блитци и трясет ее, а Блитци цепляется за ее пальто. Потом она возвращается, Каро возвращается и бежит в воду. Бегает, прыгает, делает всё, что обычно делают, вдруг оказавшись в воде. Но я не могу вспомнить сам плеск воды, удары по воде, один за другим. Ни сильных, ни слабых. Наверное, к тому времени я уже возвращалась в трейлер - я должна была так поступить.
Когда я всё это представляю, я всегда бегу. И в моих мечтах я бегу не к трейлеру, а обратно к карьеру. Я вижу барахтающуюся Блитци и Каро, плывущую к ней, уверенно плывущую, чтобы ее спасти. Я вижу ее светло-коричневое клетчатое пальто, и ее клетчатый шарф, и ее гордое лицо успешного человека, и рыжеватые кудри, кончики которых потемнели от воды. Всё, что я должна делать - это смотреть и радоваться - от меня ничего не требуется, в конце концов.
На самом деле я побежала по небольшому склону в направлении трейлера. Когда я добралась туда, я села. Словно там было крыльцо или скамейка, хотя в трейлере ничего такого не было. Я села и начала ждать, что будет дальше.
Я знаю об этом, потому что это факт. Но я не знаю, в чем заключался мой план или о чем я думала. Может быть, я ждала следующего акта в драме Каро. Или в драме собаки.
Не знаю, просидела ли я там пять минут. Больше? Меньше? Было не очень холодно.
Я обращалась с этой проблемой к профессионалу, который убедил меня - на некоторое время убедил - что я должна была потрогать дверь трейлера и понять, что она закрыта. Закрыта, потому что мама и Нил занимались любовью и закрыли ее, чтобы их не беспокоили. Если бы я начала стучать в дверь, они могли бы рассердиться. Психолог был доволен тем, что заставил меня прийти к такому выводу, и я тоже была довольна. До некоторых пор. Но я больше не думаю, что это была правда. Я не считаю, что они закрыли бы дверь, потому что знаю, что однажды они ее не закрыли, и Каро вошла, и они рассмеялись - такое у нее было лицо.
Может быть, я вспомнила слова Нила о том, что собаки не тонут, что означало: Каро не нужно было спасать Блитци. Следовательно, сама она не могла победить в затеянной ею игре. Так много игр у Каро.
Думала ли я, что она умеет плавать? В девять лет многие дети умеют. Потом выяснилось, что у нее был один урок плавания прошлым летом, но потом мы переехали в трейлер, и больше она плаванием не занималась. Она могла подумать, что справится. А я могла действительно думать, что она способна сделать всё, что захочет.
Психолог не предполагал, что я могла страдать от необходимости выполнять приказы Каро, но у меня возникла такая мысль. Хотя она не совсем верна. Может быть, если бы я была старше. В то время я всё еще надеялась, что она заполнит мой мир.
Как долго я сидела там? Кажется, не долго. Возможно, я стучала в дверь. Спустя некоторое время. Спустя минуту или две. В любом случае, мама в какой-то момент вдруг открыла дверь без какой-либо видимой причины. Дурное предчувствие.
Следующий кадр - я внутри. Мама орет на Нила, пытаясь заставить его что-то понять. Он встает, и стоя разговаривает с ней, обнимает ее так мягко, и нежно, и успокаивающе. Но это совсем не то, что маме нужно, она вырывается и выбегает из трейлера. Он встряхивается и смотрит на свои голые ноги. На свои большие беспомощные пальцы.
Думаю, он говорит мне что-то с монотонной печалью в голосе. Странно.
Кроме этого, я не помню никаких деталей.
Мама не бросилась в воду. Она не оправилась от шока и не вернулась к активной жизни. Мой брат Брент родился не через неделю и не через десять дней после похорон, он был доношенным младенцем. Не знаю, где она ждала наступления родов. Вероятно, она была в больнице, успокоенная с помощью лекарств, насколько это было возможно в тех обстоятельствах.
Я помню день похорон достаточно хорошо. Очень приятная и приличная женщина, которую я не знала - ее звали Джози - взяла меня в поход. Мы катались на качелях и были в таком кукольном доме, достаточно большом, чтобы я могла войти внутрь, и ели ланч из моих любимых блюд, столько, чтобы меня не тошнило. Потом я узнала Джози очень хорошо. Отец познакомился с ней на Кубе, и после развода она стала моей мачехой, его второй женой.
Мама выздоровела. Она должна была. Нужно было смотреть за Брентом и, больше всего, за мной. Думаю, я оставалась с отцом и Джози, пока мама не обустроила дом, в котором собиралась жить до конца своих дней. Я помню себя там рядом с Брентом уже в то время, когда он был достаточно взрослым для того, чтобы сидеть на своем детском стульчике.
Мама вернулась к своим старым обязанностям в театре. Сначала она могла работать, как раньше, билетером на добровольных началах, но к тому времени, как я пошла в школу, у нее уже была настоящая работа, с зарплатой, весь год. Она была коммерческим директором. Театр выжил, пережив различные взлеты и падения, и существует до сих пор.
Нил не верил в похороны, поэтому не пришел на похороны Каро. Он никогда не видел Брента. Он написал письмо - найденное мной намного позже - в котором говорилось, что поскольку он не собирался выполнять обязанности отца, ему лучше выйти из игры на старте. Я никогда не упоминала о нем в связи с Брентом, потому что думала, что это расстроит маму. А еще потому, что Брент был так мало похож на Нила и на самом деле так сильно похож на моего отца, что я задумалась о том, что происходило в то время, когда он был зачат. Отец никогда ничего не говорил об этом и никогда не стал бы. Он относился к Бренту так же, как и ко мне, но он из тех мужчин, которые поступают так в любом случае.
У них с Джози никогда не было своих детей, но не думаю, что их это расстраивало. Джози - единственная, кто говорит о Каро, и даже она делает это нечасто. Она говорит, что отец не винит маму. Кроме того, он сказал, что вел себя, как зануда-домосед, когда маме хотелось больше эмоций в жизни. Ему нужна была встряска, и он ее получил. Незачем жалеть об этом. Без встряски он никогда не встретил бы Джози, и двое не были бы так счастливы сейчас.
"Какие двое?" - могла спросить я, просто чтобы смутить его, и он твердо отвечал: "Джози, конечно, Джози".
Маму нельзя было заставить вспомнить те времена, и я не хотела надоедать ей с этим. Я знаю, что она съездила в переулок, в котором мы жили, и нашла его достаточно изменившимся, увидев эти модные дома, которые теперь можно увидеть где угодно, возведенные на неплодородной почве. Она упомянула об этом с легким презрением, внушенным ей этими домами. Я тоже ходила в этот переулок, но никому ничего не сказала. Все эти опустошения в современных семьях я считаю ужасной ошибкой.
Даже на месте карьера с гравием сейчас стоит дом, землю под фундамент выровняли.
У меня есть партнерка, Рутэнн, она моложе меня, но, я думаю, в чем-то мудрее. Или, по крайней мере, более оптимистично относится к тому, что она называет изгнанием моих демонов. Я бы никогда не стала общаться с Нилом, если бы она не настаивала на этом. Конечно, долгое время я не могла это сделать, потому что у меня не было никаких идей. В конце концов, он первый мне написал. Короткое письмо с поздравлениями после того, как он увидел мою фотографию в Alumni Gazette. Не представляю, зачем он просматривал Alumni Gazette. Я получила одну из тех академических наград, которые что-то значат в ограниченном кругу и очень мало где-нибудь еще.
Он жил на расстоянии пятидесяти миль от того места, где я преподаю, а я там с тех пор, как поступила в колледж. Интересно, был ли он там в то время. Так близко. Он стал филологом?
Сначала я не собиралась отвечать на письмо, но потом сообщила Рутэнн, и она сказала, что я должна подумать об ответе. В результате я послала ему имейл и мы обо всём договорились. Я должна была встретиться с ним в его городке, на безопасной территории университетского кафе. Я сказала себе: если он будет выглядеть невыносимо - точно не знаю, что я под этим подразумевала - я могу просто пройти мимо.
Он был ниже, чем раньше, как все взрослые, которых мы помним со времен своего детства. У него были тонкие коротко подстриженные волосы. Он заказал мне чашку чая. Он и сам пил чай.
Чем он зарабатывает на жизнь?
Он сказал, что готовит студентов к экзаменам. Кроме того, помогает им писать эссе. Иногда, нужно признать, пишет эти эссе за них. Конечно, за деньги.
"На этом не станешь миллионером, скажу я тебе".
Он жил в дыре. Или в полуреспектабельной дыре. Ему там нравилось. Он покупал одежду в Sally Ann. Это тоже было хорошо.
"Соответствует моим принципам".
Я не поздравила его с этим, но, честно говоря, и не думаю, что он ожидал от меня поздравлений.
"В любом случае, не думаю, что мой образ жизни так интересен. Наверное, ты хочешь узнать, как это случилось".
Я не могла придумать ответ.
"Я был обкуренный, - сказал он. - И, кроме того, я не пловец. Не так много бассейнов было там, где я вырос. Я бы тоже утонул. Это ты хотела узнать?".
Я ответила, что на самом деле мне интересен не он.
Потом он перешел к третьему лицу, о котором я спросила: "Что, по-твоему, было на уме у Каро?".
Психолог говорил, что мы не можем об этом знать: "Вероятнее всего, она сама не знала, чего хотела. Внимания? Не думаю, что она хотела утопиться. Привлечения внимания к тому, как ей плохо?".
Рутэнн сказала: "Хотела манипулировать мамой. Заставить ее поумнеть и понять, что ей нужно вернуться к вашему отцу?".
Нил сказал: "Это неважно. Может быть, она думала, что гребет лучше, чем на самом деле. Может быть, она не знала, как много весит зимняя одежда. Или что рядом не было никого, кто мог бы ей помочь".
Он сказал мне: "Не теряй время. Ты ведь не думаешь, что было бы, если бы ты поспешила и позвала на помощь? Не пытаешься разобраться со своей виной?".
Я ответила, что думала об этом, но нет.
"Вопрос в том, чтобы быть счастливым, - сказал Нил. - Не важно, что происходит. Просто попытайся. Ты можешь. Это будет всё легче и легче. С обстоятельствами ничего не поделаешь. Ты не поверишь, насколько это хорошо. Принимай всё, и тогда трагедия исчезает. Или становится понятной, ты уже внутри, а потом дальше легко идешь по жизни".
Ну а теперь прощай.
Я понимаю, что он имел в виду. Это действительно правильно. Но в моих мыслях Каро всё еще бежит к воде и бросается в нее, как в триумфе, а я замерла в ожидании ее объяснений, в ожидании всплеска. ♦
ЭЛИС МАНРО
КВИНИ
Квини сказала:
- Наверное, лучше перестань так меня называть",
и я спросила:
- Почему?".
- Стэну не нравится, - ответила она. - Квини.
Мне было неприятнее услышать из ее уст имя "Стэн", чем просьбу называть ее настоящим именем "Лена". Но вряд ли я могла надеяться, что она и дальше будет называть его мистером Воргиллой, они уже почти два года женаты. Всё это время я ее не видела, а когда увидела в толпе людей, ожидавших поезда на Юнион-Стейшн, попросту не узнала. Она выкрасила волосы в черный и завила вокруг щек - что бы за стиль это ни был, в те времена он сопровождал "бабетту". Очаровательный цвет карамельной патоки - сверху золото, внизу - тьма, нежные длинные волосы навсегда утрачены. Желтое ситцевое платье скользило по ее телу, несколько дюймов выше колен. Темные стрелки в стиле Клеопатры вокруг глаз и фиолетовые тени зрительно уменьшали ее глаза, а не увеличивали, словно она умышленно их прятала. Она проколола уши, теперь в них болтались серьги-колечки.
Я не знала, что ей сказать. Я видела, что и она смотрит на меня с каким-то удивлением. Я попыталась быть дерзкой и добродушно-веселой. Я спросила:
"Что это прикрывает твою задницу - платье или оборка?".
Она рассмеялась, и я сказала:
"Не помню, чтобы так жарко было в поездах, я потею, как свинья".
Я слышала свой голос, звонкий и вульгарный, как у Бэт. Потею, как свинья.
Трамвай ехал к дому Лены, и я не могла перестать нести чушь. Я спросила:
- Мы еще в даунтауне?
Высокие дома быстро остались позади, но вряд ли этот район можно было назвать частным сектором. Одни и те же здания снова и снова - химчистка, цветочный магазин, бакалейная лавка, ресторан. Ящики с овощами и фруктами на тротуарах, вывески дантистов и портных, мастерские сантехников на третьем этаже. Вряд ли найдется здание выше двух этажей, вряд ли попадется дерево.
- Это ненастоящий даунтаун, - сказала Квини. - Помнишь, я показывала тебе, где жил Симпсон? Мы туда ездили на трамвае? Там настоящий.
- Значит, мы почти там? - спросила я.
Она ответила:
- Нам туда еще порядком ехать.
Потом спохватилась:
- Стэн не любит, когда я говорю "порядком". И с Квини беда - он говорит, что ему это имя напоминает о лошади.
Из-за повторяющихся зданий, а, возможно, и из-за жары я ощущала тревогу и легкую тошноту. Мы держали мой чемодан на коленях, на расстоянии всего нескольких дюймов от моих пальцев находилась толстая шея и лысая голова мужчины. Несколько черных волосков, довольно длинных, там и сям росли на его голове, при их виде меня начало тошнить. Почему-то я подумала о зубах мистера Воргиллы в медицинском кабинете. Два зуба за его бритвой и кисточкой для бритья, и деревянной чашкой, в которой лежит его, вероятно, покрытое волосами омерзительное мыло для бритья. Я увидела в медицинском кабинете, когда была не занята и провожала Квини.
- Знаю, - сказала она. - Это его протез.
- Почему он его не носит?
- Носит. Носит другие. Это запасной.
- Фу, - возмутилась я. - Они ведь желтые.
- Заткнись, - сказала Квини.
Но рассмеялась.
Мистер Воргилла лежал на кушетке в столовой, его глаза были закрыты, но, вероятно, он не спал.
- Почему ему не нравится "Квини", - сказала Квини, - так это потому, что, по его словам, напоминает ему о лошади.
Когда мы, наконец, вышли из трамвая, нам пришлось подниматься по крутому склону, неуклюже пытаясь распределить вес чемодана. Дома не походили друг на друга, хотя при поверхностном взгляде казались таковыми. Некоторые крыши нависали над стенами, словно шляпы, или весь третий этаж был - словно крыша, покрытая гонтом. Гонт был темно-зеленый, коричневый или бордовый. Террасы на расстоянии нескольких футов от тротуара, пространства между домами казались достаточно узкими, чтобы люди могли высовываться из боковых окон и обмениться рукопожатиями. На мостовой играли дети, но Квини обращала на них внимания не больше, чем на птиц, клюющих шелуху. Очень толстый мужчина, раздетый до пояса, сидел у парадному окна и смотрел на нас так мрачно и неподвижно, что я была уверена - у него есть что нам сказать. Но Квини продефилировала мимо.
Она свернула на полпути к холму и пошла по усыпанной гравием дорожке между мусорными баками. Из окна верхнего этажа крикнула что-то невнятное какая-то женщина. Квини крикнула в ответ:
- Это моя сестра, она в гости.
- Наша домовладелица, - объяснила она. - Они живут наверху, с парадного хода. Греки. Она с трудом говорит по-английски.
Оказалось, что Квини и мистер Воргилла делили ванную с греками. Рулон туалетной бумаги надо было приносить с собой - если забывали, там его не было. Мне сразу пришлось пойти туда, потому что у меня были обильные месячные и мне надо было поменять тампон. Годы спустя определенные улицы города, определенные оттенки коричневого кирпича и выкрашенная в темный цвет кровля, и шум трамваев возвращал мне воспоминания о судорогах внизу живота, накатывавших волнах, телесных выделениях и смущении.
Там была одна спальня, в которой Квини спала с мистером Воргиллой, и еще одна, которую превратили в маленькую гостиную, и узкая кухня, и застекленная терраса. На раскладушке на террасе я и должна была спать. За окном домовладелец с еще одним мужчиной ремонтировали мотоцикл. Запах масла, металла и механизмов смешивался с запахом спелых помидоров на солнце. Радио изрыгало музыку в окно верхнего этажа.
- Стэн это терпеть не может, - сказала Квини. - Радио.
Она задернула занавески в цветочек, но шум и солнце все равно проникали внутрь.