Аннотация: Две сестры, две собаки и один старый дом, хранящий слишком много страшных воспоминаний.
Машутка совершенно не помнила отца. От него осталось много книг, в том числе на немецком языке. Они годами пылились на стеллажах - по-немецки теперь в семье никто не читал. Всё в этом доме в переулке неподалёку от башен Симонова монастыря казалось ей древним, таинственным. Окна их квартиры выходили сразу на три стороны - два окна на улицу и сразу четыре в сквер. Там утром и вечером выгуливали собак. Жили на первом этаже, и однажды кто-то "пошутил": подтянулся с той стороны и на мгновение заглянул в окно кухни, где они с сестрой пили чай. Зловещее пятно явившегося из темноты лица преследовало Машутку долгие годы.
Об отце в доме говорили редко. Чаще рассказывали гостям о дедушке, который изобрёл новый жанр литературы. В тридцатые годы дедушку репрессировали, и папу стали называть "сыном врага народа". Затем умер Сталин, папа вырос, окончил университет, встретился с мамой... Уже взрослой Машутка узнала, что отец не ушел от них и не уехал за границу, как мама говорила ей кое-то время. Он покончил с собой.
Семья состояла из шести женщин: бабушки, мамы, Машутки с сестрой, сеттера Норы, в пересчёте на человеческий возраст - ровесницы английской королевы, и таксы Джейн. Был ещё юный сын Джейн - Спилберг, весьма бестолковый тип.
Бабушка занимала собственную комнату, где подолгу просиживала в кресле с очередным томом чьих-нибудь мемуаров. А когда книжные воспоминания утомляли, хватало и собственных. В прошлом балерина, она сохранила до старости благородную осанку и изысканные манеры. Друзья Машутки надолго застревали "у бабушки", которая умела их очаровать. В гостиной и по совместительству маминой спальне, на две части разделённой громадным тёмным буфетом, красовался на стене фотографический портрет мужа балерины - второго Машуткиного деда. Он родился в Тифлисе и посвятил жизнь опере. Фотография запечатлела уже немолодого артиста в образе Керубино. Перед войной бабушка влюбилась в него до самозабвения. В эвакуации дед изменял ей с актрисами оперетты, но, в сущности, был до конца жизни предан.
После войны у них родилась дочь.
Так что по материнской линии Машутка была грузинкой. Друзья девушки называли маму просто "тётей Софико". Она пользовалась у молодёжи не меньшей популярностью, чем бабушка. Когда-то Софико Давидовна бредила партией Жизели, но оставила хореографию в юности из-за травмы. Молодость тёти Софико разнообразили знакомства с необычными людьми. Некоторые из них потом стали известными диссидентами. А еще она читала книги, которые приносили эти бородатые любители "Беломора" с добродушными улыбками и, по большей части, скверными зубами. Долгие годы ушли на воспитание дочерей, которое не завершилось и ныне. Впрочем, теперь Софико Давидовна работала на телевидении, где готовила программы на тему культуры.
Когда девочки выросли, старшая, Лиза, поступила в медицинский. А Машутка решила заняться лингвистикой.
Дом без мужчин тянуть было нелегко. Хотя друзья навещали их днём и ночью, в большой квартире вечно что-то заклинивало и рушилось. Старые вещи сталкивались лоб в лоб, делая дом похожим на полосу препятствий. Зато на кухне не переводились вкусные пироги, а по праздникам затевались лобио и сациви. Во всех комнатах разрешалось курить самый крепкий табак. Привычка к нему осталась у бабушки с военных лет, у мамы - от бородачей-диссидентов, а дочерям перешла по наследству. Впрочем, они пока предпочитали сигареты.
Машутка считала, что мужчины должны быть от неё без ума. К тому же обладать безупречной внешностью и манерами. Мама рассказывала, что когда-то в Крыму не смогла общаться с отличными соседскими ребятами. За обедом те насаживали котлеты на вилки и обгладывали, как викинги - мясо на вертеле. Ещё более строгой была бабушка. Особенно она гордилась тем, что никогда не отправляла ни дочь, ни внучек в пионерский лагерь. "Представляю, чего бы они там насмотрелись!" Она также крайне не одобряла посещение Театра Оперетты.
Вдохновлённая семейными традициями, Машка по очереди "испытывала" всех приглянувшихся однокурсников. Она приглашала их домой, варила бразильский кофе, ставила на проигрывателе второй концерт Рахманинова. А напоследок оставляла на полчасика в распоряжение бабушки. И, конечно, ложиться в постель ни с одним из "друзей" не спешила. Если спустя некоторое время кавалеры начинали отклонять новые приглашения на "Рахманинова", ссылаясь на занятость, тогда Машутка, в свою очередь, замечала у них непростительные недостатки - безвкусный галстук, непонимание Уистена Одена... На этом свидания обрывались.
Лиза не разделяла столь строгих принципов. Она увлеклась женатым художником. Тот носил ужасные пиджаки и говорил: "у нас мало время". Они познакомились, выгуливая такс Влюблённых видели вечерами в парке у монастырской стены в окружёнии заливистого тявканья.
Периодически жена художника звонила и убеждала маму вправить Лизе мозги. "Я понимаю, на чужое добро всякий норовит позариться, - утверждала она, - но Фёдорова я вам не отдам!"
Наконец в жизни Машутки появился Глебушка. Он жил в спальном районе, и знаменитыми предками блеснуть не мог. Тем не менее и Бродского любил, и Одена читал в подлиннике. Хотя и со словарём. Правда, хорошим манерам его пришлось-таки учить.
Глеб встречался с Ксюшей, смуглой, улыбчивой брюнеткой. Она в нём души не чаяла, а по выходным прыгала с парашютом. Это был самый шикарный на курсе роман - страстный и печальный. У Ксюши всё получалось от души - ни восторг, ни раздражение она скрывать не умела. Когда они поссорились, Глеб просто не знал, куда деваться.
У Машутки любили устраивать большие застолья, приглашая множество знакомых. Узнав о размолвке между Глебом и Ксюшей, девушка пригласила их обоих на мамин день рождения, надеясь помирить. Но Ксюша с порога стала кокетничать с одним аспирантом, а Глебушка с горя напился чачи и плясал "Цыганочку" до изнеможения. Этому никто не удивлялся, потому что ведь - праздник. К примеру, в прошлый раз друзья девочек угнали троллейбус прямо из депо.
На следующий день Глеб пришёл извиняться. Вообще-то он был парень смирный, в дебошах не замеченный. Его простили моментально и единодушно. Вскоре Глебушка наведался вновь. Он починил проводку и краны на кухне и в ванной. Даже вымыл окна, до которых всё ни у кого не доходили руки. Правда, Машутка усиленно помогала. Потом он стал появляться всё чаще, и в доме к этому быстро привыкли.
Вечерами они сидели вдвоём в комнате девочек, отправив Лизу на собачью площадку, поскольку та всё равно не желала забывать о Фёдорове.
Ксюша через некоторое бросила своего аспиранта, а Машутку почему-то стала считать врагом. Хотя ведь её никто в объятия друзей семьи не толкал.
Летом один знакомый татарин пригласил Машу, Глеба и ещё одну их однокурсницу на Азовское море - нежиться на песке и запивать домашние чебуреки ледяным кефиром. Они оставляли щедрого неразговорчивого хозяина с Клавой, которая, к всеобщему сожалению, оказалась неисправимой девственницей, и устремлялись подальше от любопытных взглядов. Лёжа на полудиком пляже рядом с красивым мужчиной, лицо которого за день обрастало щетиной, Машутка понимала: в нём есть всё то, чего ей так не хватало. Только бы он не исчез, как исчез папа, поцелуи которого вот также обжигали когда-то её макушку.
По возвращении в Москву Машутка стала всерьёз подумывать о замужестве. Она рассматривала себя в зеркале - пышная шапка курчавых волос, чувственные губы, внимательный умный взгляд из-под очков... Ей, пожалуй, пойдёт свадебное платье.
Лицо старшей сестры в тот день светилось особенной, тихой радостью. Вообще-то Лиза была на три года старше, но многие не замечали разницы между ними - более округлой сестриной фигуры, пристального и задумчивого, тоже близорукого взгляда.
- Ты знаешь: Фёдоров разводится с женой! Мы решили жить вместе.
- И что же, ведь он - жуткий индивидуалист, к тому же нищий?
Лиза смутилась. Так бывало часто, но посторонние редко догадывались о её состоянии. Однако Машутка поняла, что выпад задел сестру.
Мочка правого уха у Лизы покраснела, но она твёрдо повторила:.
- Мы так решили...
- Жить собираетесь у нас? - уточнила Машутка.
- Скорее всего, будем снимать, - неуверенно продолжала Лиза. - Ты расстроена?
- Да нет, - спокойно ответила Машутка, выдержав паузу, - Не бери в голову. Ты же знаешь, я просто невоздержанна на язык.
Но внутри у неё всё кипело.
Лиза отправилась на ночное дежурство - подрабатывала на подстанции "скорой помощи". Машутка нацепила таксам поводки, позвала умную Нору, которая, по-стариковски кряхтя, поднялась со своей циновки, и они двинулись к монастырской стене. Фёдоров был тут как тут: развлекал двух молодых "собачниц" своими плоскими шутками.
Машутка поймала себя на почти животном отвращении к возлюбленному сестры. Какая пытка - даже недолго жить с ним под одной крышей!
- Можно тебя на минутку" - позвала она своим обычным ласковым голосом. Ей показалось, что на лице Фёдорова написано нескрываемое торжество. И это разозлило её ещё больше.
- Понимаешь, миленький, - так она называла всех ненавистных ей людей, - возвращайся-ка к жене! Может, ты не знал, но у Лизы есть другой мужчина. Она тебя жалеет, конечно, но ты её давно ни в одном отношении не устраиваешь. Не обижайся, просто когда ещё она сама решится тебе сказать!
Следующие несколько месяцев жизнь шла своим чередом. Мама пропадала на телевидении, Лиза не вылезала из своего "меда". Глеб приносил продукты, даже обеды готовил. В общем, стал совершенно "своим" человеком в доме. Фёдоров неожиданно уехал на полгода в Лондон, а Машутка успела помириться с Ксюшей, влюбившейся в инструктора по прыжкам с парашютом.
Простывшим декабрьским утром не поднялась со своей потёртой циновки Нора. К ней, в отличие от дурашливых такс, все в семье относились, как к человеку, много испытавшему на своём веку. Мама не пошла в тот день на работу. Девочки оставались рядом с ней, боясь отпустить из дома даже на несколько минут.
- Ведь она помнила вашего отца... - уже под вечер нарушила молчание Софико Давидовна.
А перед Рождеством не стало бабушки.
Она практически не болела. После смерти произнесла сухо: "Старикам, видимо, пора". А вскоре близкие заметили, что безупречная осанка бывшей балерины стала менее уверенной. За три дня до смерти она сказала Машутке, по обычаю заглянувшей попрощаться перед сном: "Всё-таки он был чертовски красив!" Машутка поняла, что речь идёт о деде-Керубино. Почему-то моментально подступили слёзы, но она - вернее они обе - сдержались. Девушка поцеловала руку самой верной своей покровительницы и быстро вышла. В сущности, так произошло их прощание.
В середине мая мама вернулась с работы раньше обычного. Она машинально поела супа и, не успев ещё выкурить обычной папиросы, объявила:
- Покидаю вас, дочуни! Предлагают проект в Швеции. Два года, как минимум. Практически полный пансион. Правда, наличных, похоже, получу с гулькин нос. Но всё равно, сказка. Верно?
Хотя она и последнюю фразу со значительной долей иронии, Машутка заметила, как посветлело лицо Лизы. И поспешила поддержать её радость.
Машу всю жизнь воспитывала бабушка, но в последнее время она стремительно сблизилась с матерью. Они были нужны ей оба - мама и Глеб, нужны безраздельно, целиком. А где-то поодаль пусть останется милая Лиза, которую она, конечно же, тоже очень любит.
Поздно вечером Машутка проводила Глебушку до метро (в своём далёком Медведково он теперь лишь ночевал), аскетично чмокнула на прощанье в сухие губы и ринулась домой.
Мама уже укладывалась спать за буфетом, отделяющим вход из прихожей в "детскую".
- Ты не спишь? - робко спросила она, присаживаясь на краешек маминой кровати.
- Конечно, нет! Не могу глаз сомкнуть, когда кого-нибудь из вас ещё нет дома. Я, наверное, никогда не говорила вам об этом...
- Можно к тебе?
Прочитав в мамином взгляде согласие, Машутка стянула джинсы и моментально забралась под одеяло, вытянув длинные ноги.
- Мам, ты считаешь: Глеб - хороший человек?
- Мне кажется, твой дед бы сказал, что из него со временем может получиться настоящий грузин... Девочка моя, ты не хочешь, чтобы я уезжала?
- Только не теперь. Я не справлюсь со всем этим одна. Но вообще-то ты должна поступать так, как тебе нужно, мам.
- Господи, не нужно мне ничего, кроме вашего счастья, пойми. Ведь это и моя вина... что отец сейчас не с нами.
В этот момент неугомонный Спилберг залился во сне отчаянным лаем. Машутка больше не задавала вопросов.
Лето выдалось беспокойное - сессия, денежные затруднения и прочие хлопоты. В августе Машутка с женихом и Лиза отправились на десять дней в Тульскую область, где семье принадлежала половина небольшого деревенского дома, окружённого дремучим малинником. Второй половиной владела молодая супружеская чета. Муж ещё в юности остался инвалидом - когда-то у него прямо в руке разорвалась самодельная шашка для фейерверков. Однако Илья наловчился управляться по хозяйству и с культёй, прижимая ей полено или плотничий инструмент. Но помощника явно не хватало. Фундамент давал просадку, а небольшой яблоневый сад по соседству надо было срочно обносить забором.
До обеда Глеб охотно отбывал трудовую повинность. Поначалу он оставался "на подхвате" у Ильи, но вскоре стал управляться самостоятельно. Сосед теперь часто позволял себе выкурить сигарету-другую, рассказывая какую-нибудь байку из сельской жизни, пока Глебушка вкапывал очередной столб. А после обеда вместе шли купаться.
Машутка заметила, что возлюбленный чаще стал шутить, улыбаться. За пределами большого равнодушного города и старого дома, он казался более живым, "настоящим". Легче стало верить в его заботливость, которой так недоставало её "андеграундным" знакомым. Она перестала стесняться... А самое главное состояло в том, что в тайне Маша наделяла сходными, отнюдь "не богемными" чертами отца.
Илья и его жена, в сущности, тоже были открытыми людьми, в деревенских буднях изживавшими большинство городских "заморочек". Вечерами подолгу болтали в доме, сидя у перекошенного оконца или на свежем воздухе. Лиза за весну как-то ещё более притихла, осунулась, но стала в то же время, симпатичнее, женственнее. Напротив, угловатость Машутки - нервные плечи, торопливые движения не исчезали, несмотря на видимые изменения, произошедшие после начала романа с Глебом. Что-то всё-таки непрестанно томило её.
В тот день под вечер выяснилось, что потерялся Спилберг, ставший после смерти Норы любимчиком обеих сестёр.
Накануне прошёл сильный, по-августовски холодный дождь. На дорогах стояли глубокие лужи. Девушки начали всерьёз опасаться, что бедная псинка захлебнётся.
Глебушка, разморённой обильным ужином и стопочкой самогона, пропущенной под строгим взором Машутки, всё же решительно поднялся с места: "Значит, надо искать". Илья вызывался идти вместе с ним.
Незадолго до того обсуждали Одена. В дверях, словно вспомнив что-то важное, Глеб остановился и - ей потом казалось, что весело, - произнёс, глядя на Машутку:
Как в любви, мы не знаем, откуда и почему...
Небо прояснилось, но поблизости от села поблёскивали зарницы. Жена Ильи, Машутка и Лиза стояли у калитки, периодически выкрикивая то имя беглеца, то имена ушедших на поиски.
Внезапно молния отвесно ударила в землю у самой околицы. Лиза и Машутка одновременно вскрикнули - мужчины ушли как раз в ту сторону, где на мгновение вырос слепящий столб. Но почти в ту же секунду из вновь окружившей их темноты раздался звонкий лай, и вслед за Спилбергом, яростно мотающим головой, выросли две фигуры.
Поддавшись первому порыву, Лиза выбежала за калитку и бросилась на шею Глебу. В следующую секунду она, правда, отступила на два шага и произнесла тихо: "Славно, что он нашёлся".
Машутка повернулась к пришедшим спиной и направилась к дому.
В сентябре Лиза и Глеб сняли комнату недалеко от мединститута, а ещё через месяц расписались. Лиза чувствовала себя по-настоящему виноватой. Она всю жизнь, как могла, опекала Машутку, а сейчас вот, получается, совершила предательство. О разговоре сестры с Фёдоровым она, кажется, так и не узнала.
Когда забирали вещи из маленькой комнаты сестёр, как и гостиная, разделённой на две части этажеркой, Машутка закрылась "у бабушки". Она упрямо смотрела на портрет в чёрной рамке и твердила как во сне:
Like love we can" t compel or fly,
Like love we often weep...
(Как в любви, мы не можем ни принудить, ни избежать.
Как в любви, мы редко держим слово...)
В последний момент девушка всё же вышла из комнаты и, не глядя на смущённого Глебушку, приблизилась к сестре. Прижалась к её нежной шее - для этого Машутке пришлось немного наклониться - и прошептала:
- Я люблю тебя. Приходи к нам чаще...
Нельзя сказать, что она не пыталась мысленно вернуть Глеба, но с тех пор всегда называла про себя уже не "стариком", а "миленьким".
Близился очередной день рождения Софико Давидовны. Она постарела, как-то вся сникла, но всё-таки пыталась выглядеть бодрой и уверенной в себе. По-прежнему боготворила друзей. Много курила, много денег тратила на книги, хотя и осуждала себя за мотовство. На работе её всё также ценили, хотя командировок больше не предлагали, а с недавних пор потихоньку стали отодвигать от наиболее перспективных проектов.
Поскольку Машутка наотрез отказалась видеть Глеба в доме, неполадки исправлять стало некому. Она искренне попыталась всё взять на себя, но управляться с разводным ключом так и не научилась. Да и на приготовление обеда уходило столько времени, что всё чаще стал ворчать научный руководитель.
Пришлось маме вернуться к стирке и готовке. Правда, "страсти к домоводству" сильно поутихли, поскольку стало меньше гостей. Всё реже перелистывались в сопровождении подробных комментариев старые фотоальбомы, и уже почти не слышались в саду звуки "второго концерта".
Пыль плодилась на стеллажах. Мёртвым грузом отягощала буфет супница, в которой ещё несколько лет назад подавался обжигающий харчо. В оставшейся в полном распоряжении Машутки "детской" стало холодно и неуютно. Заниматься она теперь предпочитала в институтской библиотеке.
Всё-таки решили собрать на юбилей самых близких. Помимо учёбы, Глеб теперь подрабатывал и по делам уехал из Москвы. Это означало, что можно было спокойно пригласить Лизу, никого не рискуя задеть.
Поразил вернувшийся из Лондона Фёдоров. Его творения неожиданно (в первую очередь для него самого) нашли в Европе отклик. Вскоре он должен был вернуться обратно: подписал контракт на роспись то ли центра искусств, то ли стадиона. В тайне от супруги живописец преподнёс семейству бывшей возлюбленной новенький ноутбук, умоляя принять подарок в память о времени, когда для него самого в доме не переводились сочные шницели.
Когда дарителя уже и след простыл, оказалось, что в коробку вложена приличная пачка английских фунтов и сопроводительная записка: "Прошу покорно принять". Несмотря на всю двусмысленность этой фразы, решили, что деньги будут в семейном бюджете не лишними.
Накануне дня рождения у Софико Давидовны случился приступ почечной недостаточности. Врачей она не признавала, а к своим бедам старалась относиться с иронией. Возможно, пребывание в больничной палате даже давало ей шанс немного отдохнуть. Хотя ни в отдых, ни в "режим" она никогда не верила. "Надо было ехать в Швецию", - прочитала Машутка в маминых глазах. Это был не упрёк, только сожаление. Просто наша жизнь не терпит всех этих заминок в пути, которые мы позже предпочитаем назвать "жертвами".
Она курила в гостиной, сидя на мамином раскладном диванчике с продавленной спинкой. "Чертовски красивый" Керубино с улыбкой взирал со стены на неведомую ему внучку. Всё так привычно. Пыльные собрания сочинений. Громоздкая мебель. Холодный серый дом. Тополя во дворе, обрезанные ветви которых вдруг напомнили ей страшную культю Ильи, а вслед за тем и все события прошлого лета...
Она почувствовала себя крохотной и хрупкой. Всё вокруг такое старое, что сама жизнь кажется прозрачной и почти незаметной. Того и гляди, прольётся, словно вода из треснувшего графина... Этот дом - какое непосильное бремя для молодой женщины в больших очках и застиранных джинсах! Две рыжие таксы не могут больше заменить близких. Хочется убежать в простую панельную "клетушку" - туда, где сейчас Глеб. Или кто-то похожий на него. И чтоб слыхом не слыхивал об Одена...
Раздался звонок, и дом заворчал вместе с проснувшимися собаками.
- Лиза?
- Да, малыш. Ты была у мамы?
- Была. Ей лучше. А ты?
- Скучаю по вам... Надо сделать ещё одно обследование. Я постараюсь устроить.
- Слушай... - Машутка почти перешла на шёпот. - Я понимаю, что сейчас не к месту, но всё же скажи: ты счастлива с ним?
- Малыш. Машенька... Я не знаю, поймёшь ли ты меня... Да! Счастлива. Дело в том, что ты всегда была мудрее. Ведь я не любила Фёдорова, жалела - может быть, но не более. И мне казалось - ты это чувствуешь. А когда мы с тобой что-то обе понимаем, не надо даже слов. Я бы никогда не решилась ему сказать. Но он тогда словно прочитал наши с тобой мысли. И сам ушёл. Видишь, какое чудо? Может, и ты - как я тогда с Фёдоровым - ошибалась с Глебом? Ты плачешь? Машенька, не надо. Конечно, я несу ересь! Но ты же теперь в доме за старшую, хозяйка. Нам нельзя раскисать, иначе маму не вытянуть... Только прости меня...
Машутка, стараясь сдержать слёзы, упорно тыкала сигарету в стоящую прямо на покрывале бронзовую пепельницу. Из каких-то смутных обрывков воспоминаний и страшных снов перед ней складывалась отчётливая картина. Её невозможно было рассеять, отогнать прочь. Она чувствовала себя пятилетней кудрявой глупышкой, сидящей на полу перед запертой дверью, из-за которой уже никогда больше не раздастся такой знакомый и ласковый голос папы...
2003