Аннотация: "...за проведённые в этом доме часы в этих двух людях я ощутил что-то необычайно близкое, родственное".
Есть дома и люди, которые с первых же мгновений знакомства кажутся нам близкими...
Время семьи
К переводчику Владимиру Славину добирались почти два часа, хотя ехали из центра. По дороге нам показалось, что в машине кончается масло, и мы свернули на заправочную станцию. Жена завела беседу с одним из служащих - бравым мужичонкой лет сорока в ярко-синем комбинезоне. Тот помог открыть капот, сам склонился над двигателем, а Алину попросил включить зажигание. Причём всё время не выпускал изо рта сигареты. Курил и его высокий улыбающийся напарник.
Я предпочитал в процесс не вмешиваться. Поставил кассету и слушал скрипичный концерт Баха, уставившись на помойные контейнеры, расписанные местными живописцами. Жена звонила по мобильнику в салон, где покупала девятку, спрашивала, масло какой марки там заливали, и никто, конечно, не знал. Но бравый курильщик в синем как-то уладил дело, мы приобрели все, что должны были, и вскоре выбрались на шоссе Энтузиастов.
Однако совсем неподалеку от дома Славина снова заблудились. Я сам запутал Алю, велев поворачивать. Мне показалось, что я узнаю место, хотя ориентир - высокая кирпичная труба во дворе - отсутствовал. Все дома казались одинаковыми. Алина с трудом выкручивала руль, лавируя между рядами ракушек. Наконец, я выскочил из автомобиля и обратился за помощью к сидящим на скамейке женщинам.
- Вы не подскажете, где здесь двадцать восьмой дом?
- Вам какая улица нужна?
- Перовская!
- Так это в той стороне!
- А я вроде бы помню, что в этой, - я неопределённо махнул рукой направо.
- Постой, - засомневалась одна старушка, - Перовская али Плехановская?
- Перовская, Перовская!
- А то я думала Плехановская! Перовская-то точно туды!
Но остальные указывали в разные стороны и всё больше расходились во мнениях. Чертыхнувшись себе под нос, я возвратился к машине. Ещё минут пятнадцать мы рулили среди песочниц и помойных контейнеров. У славинского подъезда долго парковались, боясь задеть шустрого пацана на велике.
Славин был нам действительно рад. Бодрый, весёлый. Только что вернулся из Евпатории, где отдыхал в санатории для инвалидов. В тринадцать лет он перенёс полиомиелит, в последние годы передвигается только в коляске. Квартиру на первом этаже каменной пятиэтажки почти не покидает. Правда, его часто навещают родственники и друзья. А еще помогают по хозяйству племянник и соседка тётя Шура.
Она-то и открыла нам дверь.
- А вот и гости, Володя, - громко рапортовала тётя Шура, обращаясь к Славину.
Тот стоял на пороге своей комнаты, опираясь на нехитрый гимнастический снаряд - палку, закреплённую в дверном проёме на уровне груди. Как видно, заканчивал разминку. Недавно в своём кресле он спускался в палисадник с самодельного балкончика, пристроенного братьями к большой комнате. Теперь прогулки стали даваться тяжелее.
Мы выложили на стол купленные в ближайшем магазине съестные припасы - рыбу, сок, мороженное и разомлевшую на жаре черешню. Владимир предложил принять по сто грамм, а тётю Шуру попросил подать, не разогревая, молодую картошку с репчатым луком и порезать помидоры. Пока соседка суетилась, я рассмотрел её черты. Они не казались особенно выдающимися и даже просто запоминающимися. Разве только вздёрнутый нос резко выделялся на не старом ещё лице с маленькими, полными живого блеска глазами.
Шуре тоже предложили стопочку. Она не отказалась, сразу заинтересовавшись именем моей жены.
- Алина? Была грузинская певица - Алина... как её бишь? Третьего дня включаю телевизор, говорят: померла.
- Ну, что ты, Шура, в самом деле, - возмутился Славин, правой рукой захватывая рюмку (все движения он делал осторожно, но достаточно уверенно), - к чему ты завела речь о таком нехорошем деле?
Однако по добродушному выражению лица соседки мы поняли - та не имела в виду ничего плохого.
- Тётя Шура у нас такая, привыкайте, - всё же пояснил несколько смущённый Славин. - Но помогает она мне здорово.
Видя, что Алина воздержалась от спиртного, женщина поинтересовалась, давно ли она водит машину.
- С тех пор, как живу в Москве, почти и нет, - объяснила Аля. - а прежде бывало.
- Гляди-ка!
- Да, мы с отцом даже в Москву несколько раз ездили, адидасовские кроссовки продавали. Шили их, конечно, у нас, в Тольятти.
- Так ты из провинции, дочка! А муж, выходит, москвич?
- Да, он - парень местный, - пошутила жена. Я приехала в Самару к сестре погостить, а он меня забрал с собой.
- Увёз тебя из родных краёв на чужбину горе хлебать, аль на радость твоего сердца?
Славин уже не хмурился, видя, что нам даже по душе сердечная простота его помощницы.
- Подожди ты моих гостей развлекать разговорами. Дай нам хотя бы по одной выпить.
- Нешто я не понимаю? Выпьемте, конечно.
Мы втроём опрокинули свои рюмки. Алина отпила сделала глоток апельсинового сока. Тётя Шура внимательно посмотрела на меня, потом на неё, и с сожалением заметила:
- Это жаль, что твой выпивает.
Славин весь затрясся от смеха.
- Разве это называется выпивает! Одна рюмка. Ты что, право, Шура!
- И то правда! А не выпивает, и хорошо. Так говоришь, увёз тебя из сестриного дома? - продолжала она расспросы.
- Не совсем из дома. Я говорю - у меня двоюродная сестра живёт в Самаре, в старом доме недалеко от Волги. Я приехала навещать сестру и пошла гулять на набережную вместе с дочкой. А Серёжа тоже завалился в Самару с целой компанией москвичей. Хотели попить нашего пива "Фон Вакано". У нас всегда летом на набережной музыканты играют, парочки гуляют. Так вот он танцевать меня пригласил. Ну, что ж, станцевали, а потом взяли да и махнули в столицу нашей родины. А то, о чём вы спрашиваете... Не скажу, что живу в Москве хуже, чем прежде.
- Понимаю. Я сама деревенская, из Орловской области. Тебе, вижу теперь, мужик достался справный. Лишнюю рюмку, говоришь, ко рту не тянет? Да и то, что взял тебя с ребёнком, не засумневался, его красит.
- Ну, скажем так, не уродует, - не могла удержаться от ёрничанья Аля.
А тётю Шуру, видимо, потянуло на деревенские воспоминания. Она вежливо подождала, пока мы со Славиным обменялись впечатлениями о нескольких прочитанных за месяц книгах и общих знакомых, и сказала:
- А в нашем селе мужики тоже жили порядочные. И не прикладывались почти. Самогонку, оно, конечно, гнали, не без того. Но напиваться ни-ни.
- Хорошее вам досталось село, тётя Шура, - заметил я, насаживая на вилку ломтик помидора, украшенный крупно нарезанным зелёным луком, - не старообрядческое случайно? Мой брат, например, в старую веру крещён.
- Нет, Серёжа, обычное село под Орлом. В ста двадцати километрах, - сделав в последнем слове ударение на "о", она произнесла название - такое же рядовое, как и её внешность, и сразу затерявшееся в памяти. - Родители мои там похоронены.
- А вы туда сейчас ездите?
- В Орле бываю, а на могилки давно не наведываюсь. Кстати, в городе нашем писатель Тургенев жил. А когда я в пятьдесят четвёртом году приехала в Москву и на работу устроилась около метро Парк Культуры, то и там его дом видела.
- Там же музей Толстого, - произнёс я себе под нос, решив, что малограмотная соседка Славина что-то напутала. И тут вспомнил, о каком здании идёт речь.
- Да нет, Тургенев, - невозмутимо продолжала тётя Шура. - А село-то, говорю, хорошее.
- Сильно Москва изменилась с тех пор, как вы её первый раз увидели? - то ли спросил, то ли констатировал я, заминая разговор о писательских домах, - Машин стало больше...
- Машин? Я скажу так: может их теперь и больше, но когда я ещё к профессору Андронникову не устраивалась на службу, сын моей первой хозяйки от антомобилей сильно пострадал. Они как раз на Парке Культуры всей семьёй проживали. Хозяка и дети её взрослые - сын и дочь. Вот сын и разбился на ихней машине. Ноги-руки переломал, но больших увечий избежал.
Ты, Алина, молодец, что блюдёшь себя, - заметила Шура, - не выпиваешь, когда за рулём. И правильно. Всё ж Москва, а не деревня какая.
Нам показалось забавным, что в деревне, по мысли тёти Шуры, выпив, садиться за руль можно.
- А мои друзья, мало того, что меня спаивают, так ещё и жене норовят подлить! - пожаловался я.
- Таких друзей - за муде, да в музей! - неожиданно отрезала тётя Шура с весёлым выражением лица.
- Так она у нас говаривает, - прокомментировал Славин, видимо всё менее надеющийся почитать нам обещанного накануне Россетти.
- Не слышали такую присказку? За муде, выходит...
- Шура! - повысил голос Владимир, - повторять не обязательно!
Впрочем, в морщинках на его лице светилось лукавство.
- Да нет, друзья у нас хорошие, но Алину любят вводить во грех, - решил я пойти на попятную.
- А ты её блюди! Тебе самому сколько лет?
- Тридцать два.
- Ой, а выглядишь-то ты на двадцать восемь. Вы когда поженилися?
- Поженилися мы, - я со смаком подчеркнул нарочитое "ся", - полтора года назад.
На моё непроизвольное пародирование Шура не обиделась, может, и вовсе его не заметив.
- Вот и молодцы. А родители у тебя тоже молодые?
- Оба с сорок пятого года.
- Молодые, выходит. Мои, вот, уже померли. Всё вспоминаю их, бывалочи. Особенно маму. На могилки бы надо съездить.
Я вспомнил, что который год не могу доехать до кладбища, где лежит моя бабуля Аня. Да что там - старенькую бабу Катю, маму моего отца, навещаю раз в полгода.
- Так вы в Москве у профессора Андронникова хозяйство вели? - спросил я. Но, кто такой Андронников так и не вспомнил.
- Могла бы, да не согласилась. Мне разъяснили, что в ихнем доме гости часто бывают, готовить много придётся, по базарам ходить и прочее. И предложили пятьсот рублей. Я по молодости отказалась, боялась больно устать.
- Это ещё до обмена денег вам предлагали пятьсот?
- Погоди-ка, обмен случился в шестьдесят втором? Аль четвёртом? Да, до обмену, верно. Пятьсот - это за все труды. А у прежней хозяйки я только уборкой ведала. Мне и там хватало.
- Тёть Шур, а ещё где вы работали?
- Потом уже недалеко отсюдова на фабрике "Узоры". Их и делали, фату, например, для невест. Но хозяйку я свою долго навещала. Недавно совсем померла.
- Ну что, нравится вам Москва? - поинтересовалась Алина.
- А что бы и не нравиться? Нам всякий город по нраву. А что выпивают, то и Бог с ними.
Кстати водки оставалось на донышке. Славин предложил разбавить настоящий медицинский спирт соком или выдавить туда черешню. Два полных пузырька мирно дожидались своего часа на полке с видеокассетами.
Алина взглянула на меня строго.
- По последней, - обещал я. - Правда.
А осушив стопочку, спросил:
- А вы во время войны где находились?
- В селе нашем. Там немцы две недели стояли. А в Орле так все два года.
- И что же, вы помните их?
- Помню. И брат помнит, хотя всего четырёх лет отроду видел. Я его спрашивала. И австрийцев видели, и финнов.
- Чем же австрийцы отличались от немцев?
- Из них некоторые по-нашему могли разговаривать. Вот чем.
- Фашисты в вашем доме были на постое?
- В доме.
- А вас выгнали?
- Да нет. Мы в чулане, а они - в горнице на полу. Хата, это как по-вашему изба, большая, всем места хватало.
- Еду они у вас отбирали?
- Нет, просили - "Комрад (товарищ, выходит), курку, яйки!", а мама говорила им: "Нет ничего у нас!" Кур мама в сарае закрывала, они и не приметили. И корову не тронули, не говорили, чтобы резать. Сало, конечно, любили. Но мама им обычно в печи тёплой, за заслонкой только горячую воду в чугуне оставляла да картошек.
- Они не обижали вас?
- Нет, никто не трогал. Постояли две недели, а потом ушли.
- А ваш отец воевал?
- Он на фронт позже ушёл, когда немцев уже выгнали. Другого моего брата тоже мобилизовали. Отец вернулся, а брат попал под Сталинград в самое трудное время. Матери принесли сообщение: "Пропал без вести". Так он и числится.
- И что же, сильные бои шли в вашей деревне, когда её освобождали?
- Нет, немцы тихо отчалили. Снялись в один день, будто их и не было. Технику даже оставили. А наши вернулись и всем велели уехать на время, потому что ожидали контратак.
- И что же, вы согласились оставить дом?
- Куда деваться, милай!
- И корова ваша пропала?
- Нет, корову мой родной дядя после пригнал. В доме ничего не пропало, да и нечему было. Двери, правда, оставались добротные, так отец снял их и закопал в снег, а после обратно откопал.
- А вы их ненавидели, немцев? - уточнила Алина.
- Нет. Я тогда мала ещё была, чтобы ненавидеть.
- Давай-ка мы, тёть Шура, чайку выпьем, - предложил Славин, судя по его несколько скучающему выражению лица, слышавший весь рассказ не один раз.
- Это завсегда, - согласилась Шура.
Электрический чайник, стоящий тут же, в комнате, закипел почти моментально. Соседка принесла жестяную банку, источающую приятный аромат.
- Я всегда одну щепотку бросаю, - поделилась она. - А вы - как знаете.
- У вас теперь в Москве большая семья, дети? - спросил я, тут же удивившись своей уверенности.
- Нет у меня никого. Была семья, но детей не завелось. А нынче время и для семьи утекло.
- Но брат?
- Умер он. И я об этом случайно так узнала. Никто мне не сообщил. Послала ему двадцать четвёртого мая деньги переводом. Жду ответа, иду на почту. Пришёл возврат. "Почему, - спрашиваю у них, вернулись мои четыреста рублей?" А мне и отвечают: "По причине смерти того человека, которому они посланы. Кроме того, с вас полагается за пересылку семь рублей сорок копеек". Я объясняю, денег, мол, при себе нет. Вычитайте из данной суммы. Вернули они мне триста девяносто два рубля с мелочью и до свиданья.
- И что же, никто из родственников не сообщил вам? У него оставались близкие?
- Как же, сыновья, двое, мне - племянники, выходит.
- Взрослые, конечно?
- Одному тридцать восемь, а другому... Погоди, Серёж. Они пагодки. Тридцать семь, должно быть.
- И оба промолчали?
- Ни слова. А ведь Валере, помню, продукты передавала, когда он под Москвой в армии служил, на Медвежьих озёрах, слышали про такие?
- Конечно, слышали.
- Очень есть хотел. Купила ему тогда варёной колбасы и конфет. Спрашиваю: чем вас здесь-то кормят? А он только знай себе жуёт. И глаза ну него такие затравленные.
- Они все в Орловской области остались?
- Нет, то-то и оно. Валера в Карелии. Знаете, где это? - тётя Шура приготовилась подробно объяснять, где находится Карелия, но я заявил, что в тех краях путешествовал. - Так вот, если слышал, тогда в эту область специальный пропуск для проезду спрашивали. Адрес такой: Муезерский район, посёлок Реболы. А второй племянник в Кондолакше, это ближе к Мурманску.
- Мы слышали! - присоединилась ко мне Аля. - Там ещё Белое море...
- К нему-то совсем трудно добираться. На пароме плыть.
- Совсем они не пишут, не интересуются вами? - я понимал, что задаю жестокие вопросы, ответ на которые, к тому же, уже дан.
- Выходит, совсем.
Ответила Шура также громко, бодро и ровно, как и о немцах, и об отсутствии своей семьи. Только когда рассказывала о возвращённых на почте трёх сотнях, в её голосе прозвучало недоумение. Шуру, очевидно, не покидала мысль о странной, циничной плате за покойника - семи рублях сорока копейках. "Словно Харону", - подумал я.
Алина, намотавшая за день по Подмосковью под сотню километров, начинала позёвывать. Пару раз ей звонили на мобильник, который вскоре разрядился. Она косилась то на часы, то на меня.
- Так почитаем сегодня Россетти, - скромно вставил словечко Славин, - или потом?
Соседка допила чай, вытерла губы ладонью и стала собирать со стола. Посуда исчезла так быстро, что её словно и не было вовсе. Собственную тарелку она простодушно облизала, как, впрочем, делаем мы с женой дома, когда отсутствуют посторонние. Но вскоре из кухни раздался громогласный возглас:
- А мороженное? Ведь привезли и позабыли совсем, вот оно, в морозилке томится!
При упоминании о лакомстве, жена воспрянула духом. Славин тоже поддержал идею десерта и последней чашки чая.
Перед этим мы с Алей по очереди скрылись за шторками туалета. Кустарным способом его приспособили к возможностям хозяина передвигаться в тесноте типовой клетушки.
Из кухни неожиданно вылетел волнистый попугайчик Кузя, до того мирно дремавший. Отяжелевший от выпитого спирта, я шёл туда, чтобы выпить стакан фильтрованной воды.
Тётя Шура тоже показалась в коридоре. Я обратил внимание, что она сильно горбится и делает шаги менее решительно, чем произносит свои монологи. Россетти, которого мы собрались слушать, не шёл на ум. И вовсе не из-за выпитого спирта.
Но и обижать Владимира не хотелось.
- Наговорился с народом? - спросил он, улыбаясь. - Может, перенесём декламацию?
- Нет! - решительно ответил я.
- Ну, тогда пойдём в кабинет.
Алина нехотя поплелась за нами.
Пока Владимир включал компьютер и открывал файл с недавно переведённой поэмой, я сел на стоявшую поодаль от письменного стола кровать, а Аля устроилась во втором инвалидном кресле, оборудованном маломощным мотором. Она нежно дотронулась до моего локтя:
- Послушаем и едем, хорошо?
- Конечно.
Славин начал чтение негромким суховатым голосом. Одновременно из комнаты, где мы чаёвничали, раздалось:
- Сергей, а ты за модой гонишься ли?
Это "ли" меня окончательно покорило. Но склонность Владимира к компромиссам на сегодняшний день иссякла. Ровным, но отчётливым голосом он отрезал:
- Шура, ты больше нам вопросов не задавай, пожалуйста. Мы теперь делом заняты.
- Не гонится он за модой, - продолжил он тихо.
- Хорошо! - не обиделась наша новая знакомая.
В квартире стало тихо. Слышался лишь монотонный голос Славина. Но Шура не ушла. Во время одной из пауз в чтении она промолвила, вновь предпочитая не показываться в дверях:
- До завтрова, Володенька! А ребятам мирного пути, доброй дорожки. Дай вам всего, чего хочете, да прочие почести.
Впрочем, и тут она не обошлась двумя фразами, добавив:
- Ты, Владимир, когда племяш твой с работы придёт - позвони, а то я беспокоиться начала. Ведь сидит до восьми часов - придурок!
- Ладно, ладно, сердобольная Шура, - смягчился Славин. Он всё-таки отвлёкся, потеряв из виду следующие строчки. Пришлось потратить ещё пару минут, отыскивая эпизод, в котором отважный король Англии падал замертво от меча коварных убийц.
...за проведённые в этом доме часы в этих двух людях я ощутил что-то необычайно близкое, родственное. Но время сбора нашей маленькой семьи подходило к концу.
Славин закончил чтение, позвонил одному из приятелей автомобилистов, и тот объяснил, где нам надо поворачивать, чтобы добраться до проспекта Андропова как можно быстрее.