Аннотация: Психоаналитическое. Приз за самый постмодернитстский рассказ ("Почётный Гдеконструктор") на конкурсе постмодернизма "ПостФУД-2021" (АТ) >.
ИМЯ С ЛОШАДИНЫМ ПРИВЕТОМ
Скок-скок-поскок - это я спешу к своему психоаналитику. Прихожу к нему лечиться, как корова, как волчица. Через широкий гулкий холл направо, грузовой лифт в ремонте, хорошо, лестница ещё действует. Цок-цок по ступенькам, чирк животом по перилам. Идти неудобно, особенно мне, переученному с иноходи. Третий этаж, не забыть вытереть подковы. Теперь протиснуться налево по коридору, вторая дверь с бронзовой табличкой, за ней приёмная. Вешалка для кожаного пальто.
Произношу, стараясь не заржать слишком громко:
- Пржевальских Конон Кононович, к доктору Букину. Аналитическая сессия на пятнадцать тридцать.
На стенных часах пятнадцать тридцать одна.
Секретарша из- под зелёного фикуса:
- Проходите, Кон Коныч, доктор Букин ждёт вас.
Ждёт? Само собой, раз уж назначено. Но не заходить же к нему в кабинет мелкой рысью со взлохмаченной гривой. Это вызовет лишние вопросы, отвлекающие от глубинной сути аналитического процесса. Потому - привожу гриву в порядок, появляюсь в кабинете медленным шагом в пятнадцать тридцать три. Правильный аллюр - залог достойного имиджа. Цок-цок-цок.
Доктор Букин сама любезность. На устах вежливые банальности:
- Приветствую, дорогой Конон Кононович! Как добрались? Говорят, сегодня кругом автомобильные пробки?
- Благодарю, мне пробки не страшны, - не в первый раз одно и то же отвечаю. К ответам на вводные фразы доктор никогда не цепляется, вряд ли он их вообще слушает, спеша перейти к главному. Приглашает пройти к кушетке.
Да-да, конечно. Пациенту надлежит свободно ассоциировать в позиции лёжа носом к потолку, дабы не видеть эмоциональных реакций сидящего у изголовья аналитика. Поза способствует регрессии к раннему, или же ребячьему периоду жизни. Жаль только, мне особенно трудно выполнить это условие психоаналитического сеттинга - по причинам конституционального характера, так сказать. Спина-а-а...
А впрочем, не жалуюсь. Присел на краюшек лежанки, втянул копыта, откинулся. Или нет, откинул копыта, вытянулся. Лежать сложно, но можно. За пятьдесят минут необратимых изменений в организме ещё не наступит. Только бы потом вовремя встать. Залежавшихся лошадей, как известно, пристреливают.
- Я готов начинать! - произношу чуть сдавленно.
- Ага, я весь внимание, - подтверждает доктор, из вежливости лишь намечая зевок. Его голос свободно плавает, равно как и внимание. - С чего бы вы хотели начать? Возможно, прямо сейчас вам не даёт покоя некоторая идея...
- Седло, - говорю, - мне упирается в спину седло.
- Оу! Вы хотели бы... разоблачиться?
- Нет, - возражаю с поспешностью. - Только не это.
Выразить нельзя, до чего лениво болтать об эксгибиционизме.
- Вас что-то смутило в слове "разоблачиться"? - предполагает доктор.
- Вовсе нет. Ни малейшего смущения. Просто я думаю...
- А попробуйте дать ассоциацию на слово "разоблачиться"! - предлагает он.
- Облака - белогривые лошадки... - покорно выдаю я.
Доктор Букин, как всегда, спешит свернуть малоинтересную для него лошадиную тему. Его интерес к разоблачению видимо угасает. Не гасает, словно жеребец, а именно у-гасает, словно свободно плавающее внимание аналитика, свободное куда угодно уплыть, в том числе насовсем...
Слово "насовсем" вызывает ожидаемый мною прилив активности доктора. Ещё бы! Стремление удержать пациента в анализе всем понятно. Всё-таки рабочий альянс имеет свою ценность, которую разрывать по живому - контрпродуктивно. Как говорится, коней на переправе не меняют. Соответственно, и кони людей не меняют тоже.
Уводя беседу от "насовсем", доктор возвращает её к седлу, хотя с ним-то мой вопрос уже решился. Стоило поёрзать на кушетке - и выпирающие седельные сумки приняли терпимое для меня положение. Можно жить, даже лёжа. Вот только аналитик упрямо пытается прояснить, что же такое я подразумевал под седлом.
- Стойло, - говорю, - я недоволен своим стойлом.
- О, - сочувственно вздыхает доктор, - должно быть, в моменты недовольства вы чувствуете сильную вялость?
Его реакция, похоже, изобличает довольно узкое направление его собственной ассоциативной цепочки. "Стойло - стоять - не стоять - вялость - импотенция..."
- Да, сильную, - подтверждаю я. - Но не вялость. Совсем наоборот.
Да, наоборот. Но не в том смысле, что стойло эрегировано. Как раз нет. Оно заскорузло. Оно вызывает трение. Болезненное раздражение, ничуть не эротичное.
Думаю, понятное сейчас доктору - это про какой-нибудь приапизм. Типичный букинский сексологический ход мысли, неизбежный, если стартовать от идеи застоя, но при этом отворачиваться от всего конского. Или возьмём шире: естественный ход человеческой мысли состоит в искусственном сужении конского поля, например в отношении размера. Что коню здорово, то человеку иначе.
- Вы сказали, иначе?
Увы, доктор никогда не учился на ветеринара. Он давненько лечит людей, а коней обычно не лечит. К нашинским конским меркам он, скажем так, недостаточно подготовлен. Да, это лучший психоаналитик из ныне здравствующих, но он отказывается видеть в тебе коня. Напрасно ты круглый год, даже солнечным летом, посещаешь его в пальто - этого конкретного намёка ему не просечь...
- Просечь... Это об активной флагелляции, не так ли?
...Да что там намёки! Доктор избирательно слеп. Он вроде бы глядит прямиком на тебя, а видит всё равно человека. Он укладывает тебя на кушетку, широко закрывая глаза на твою непарнокопытность. Он слушает твой рассказ о любимой кобыле, а представляет женщину с узким лицом. Он...
Он заблуждается. Но при всех его заблуждениях он всё-таки тебе нужен. Психоаналитиков специально для коней не готовят нигде. Кони обделены.
- Обделены? - проблематизирует доктор последнее слово. - Возможно, вас беспокоит недостаток внимания с чьей-нибудь стороны?
- Разумеется, - подтверждаю я, - с вашей.
Доктор доволен. Он ведь долгое время ждал от меня переноса, и вот наконец...
- Расскажите о том, чего конкретно вам не хватает, - просит доктор.
Эх, я бы сказал. Но языком глубинной психологии в этом кабинете говорит он. На мою долю достался эмоциональный язык жалоб и симптомов. Заведомо несправедливый.
По правде говоря, внимание доктор уделяет, но, к сожалению, не мне. Не мне настоящему. Он спроецировал на коня человека, и с этим человеком изо дня в день в собственное удовольствие толкует. Обидно, когда на твою конскую морду наклеен ярлык, и собеседник за ярлыком тебя не видит, не замечает...
- Я вас не вижу и не замечаю, - кивает доктор, поскольку я остановился. Он спокоен. Ну ещё бы: ему-то кажется, что проблема не у него...
Впрочем, если вдуматься, проблема действительно моя; суть её в амбивалентности, в тех сложных движениях души, когда и хочется, и колется, и всё равно хочется, но и колется опять всё равно. Это как с конём Буридана, который почувствовал себя форменным ослом, умозрительно заблудившись меж двух стогов сена.
- Ослом, говорите?
В моих отношениях с аналитиком много агрессии - так часто хочется стукнуть его копытом! Раздражает прежде всего тот факт, что конская моя натура не находит его признания. Но есть и страх её обнаружить, конскую-то. Ведь что почувствует доктор, убедившись, что вот уже третий год анализирует - коня? Надо полагать, неудобство. А то, что он решит, придя в состояние неудобства, может вызвать неудобство и у меня.
"Вы конь, - произнесёт доктор, измотанный угрызениями Сверх-Я, - увы, я долгое время закрывал на это глаза, но вы конь. Что скажете?". "Да, - буду вынужден признаться я, - такова уж моя природа". "Простите меня, конь, - скажет он, - но вы и сами должны понять, что ваш анализ мною никак продолжаться не может. Я не владею необходимыми знаниями из ветеринарии. Я нарушил бы дух и букву закона о жестоком обращении с животными, если посмел бы далее работать с вами...".
Желаю ли я такого исхода нашего анализа? Нет же, ни в коем случае. Ведь мне в самом деле очень нужна психоаналитическая помощь.
Чтобы её не лишиться, мне самому тоже приходится ему подыгрывать. Идя на немалые жертвы, между прочим! Кто бы ещё научился втягивать копыта, с той мерой аккуратности, с какой заправская кошка втягивает коготки. Какой бы другой конь решился пять раз в неделю лежать на спине, пренебрегая специфическими опасностями для конского организма. Научился на свой страх и риск, чтобы не объяснять, отчего ты сопротивляешься психоаналитическому сеттингу.
- Так отчего вы сопротивляетесь сеттингу?
Так я и сказал! Ведь если доктор Букин увидит в тебе коня, он откажется продолжать анализ. Быть конём - жёсткое противопоказание.
- Почему противопоказание? - изумляется доктор потаённой мысли, нелепо выболтанной вслух.
Придётся ответить. Ничего, не впервой. Всё, что звучит на кушетке, лишь свободная ассоциация. Голос бессознательного, так сказать.
- Кони редко умеют говорить, это раз! - произношу глубокомысленно. - И к тому же, и это уже два, у них многое иначе с сексуальностью.
- Как именно иначе? - оживляется аналитик.
- Если вкратце, кони любвеобильнее. И с бессознательным своим дружат. Ведь конь - это же воплощённое Оно в известной метафоре Фрейда. Правда, у Фрейда там был и всадник, называемый словом Я, но в наш век толерантности конь того всадника давно сбросил. И в веках затеряется его имя.
Ясно, о чём. О статье, которую потом напишет. "Человек-Лошадь: о некоторых фантазиях пациента с обсессивными идеями конского всемогущества" - так она будет называться. В этой статье доктор встанет на цыпочки, чтобы приблизиться лично к Фрейду, ну а меня приблизит к наиболее значительным клиническим случаям в истории психоанализа - таким, как Человек-Волк и Человек-Крыса...
- Вы нуждаетесь в известности? Вам хотелось бы попасть в историю психоанализа, как это сделал Человек-Волк? - следует аналитическая экспресс-интерпретация.
Разумеется, отвечать следует строго положительно. Отрицательный ответ будет также истолкован в положительном ключе, но с пометкой о сопротивлении пациента. Сопротивление в данном вопросе придётся потом прорабатывать, а оно мне надо?
- Да, - говорю, - меня восхищает гражданский подвиг Сергея Панкеева. Превратиться в Человека-Волка - очень оригинально, очень по-русски. Я считаю, что не много в практике Фрейда найдётся таких же талантливых пациентов, как он. А уж памятное его сновидение о волках, взобравшихся на ветви дерева, считаю недостижимым шедевром отечественного онейрического искусства... - в общем, заболтал тему.
Но хочу ли я вместо исцеления превратиться в столь же знаменитого пациента? Чтобы, подобно Человеку-Волку, десятилетиями нигде не работать, а показательно лечиться, предаваясь на кушетке мучительной для всякого коня процедуре? Нет уж, упасите Лошадиные боги! Нет, не хочу! Легче волкам вскарабкаться на мачтовую сосну - а ассоциации к мачтам и соснам пусть даёт похабная поп-культура двухтысячных.
- М-м, похабная? - доктор безошибочно выделяет самое эмоциональное слово. Сейчас запросит ассоциаций и заслоном из их наслоений в который раз успокоительно прикроет конскую тему.
Но не бывать тому! Мои ассоциации - снова о лошадях. Об испохабленных жизнях коротконогих шотландских пони. Пони бегают по кругу, катая заевшихся человеческих детей. Дети сидят на покорных спинах и воображают себя - стыдно сказать - королевскими мушкетёрами.
- Стыдно сказать? - эхом повторяет доктор.
Что ж, ладно, поговорим о стыде. Стыдно - это когда всадника сбросил конь. Когда "лорд Букингэм навернулся с коня и расквасил себе харю к едреней фене"!
- Откуда цитата? - тут же справляется доктор. - Кажется, не Дюма?
- Михаил Задорнов. Один из старых его монологов. Очень смешной.
- А в чём вы усматриваете постыдность приведенной ситуации?
- Дык он как навернётся! Харю расквасил, а они ржут...
- Кто ржёт?
- Разумеется, кони! - мой аналитик устало кивает в знак неспособности сбить меня с важной темы, и я, ободрённый победой, вспоминаю тот самый случай, когда названный субъект буквально на моих глазах таки навернулся всем коням на долгое ржание...
- Так вы, получается, очевидец? - уточняет аналитик.
- Получается, да. Старые времена. Говорят, обычные лошади так долго и не живут. Но если коня когда-то обидели, он долго - порой не одно столетие помнит.
Доктор так и заслушался. В кои-то веки не расставляет в моей живой речи никаких произвольных акцентов. Ещё бы: я сам говорю то, что ему для работы надо.
Собственно, давно пора было регрессировать к раннему жеребячьему опыту, да всё что-то мешало. Кажется, сам аналитик не велел торопиться... Не то теперь: я вспоминаю загнанную Миледи - каурую кобылу, проведшую более трёх суток под седлом в бешеной нещадной скачке. Изо рта у Миледи кровавая пена клочьями. Несчастная едва стоит на сбитых копытах и издаёт тихое-тихое ржание, неотличимое от шёпота. Её речи неслышны, но в глазах обвинительный приговор жестокому обидчику. Но кто он?
- Имя, сестра, имя! - допытываюсь я.
Лёгкий порыв ветра швыряет её наземь. Но он же помогает и выговорить ненавистную кличку подлого всадника:
- Бэкингем! - навзрыд произносит она, уже околевая.
Что дальше? Конечно же, слёзы, плач, неистовое ржание, яростный топот, готовность весь табун поднять на дыбы... Но в самый очаг термоядерной лошадиной бури падают хладные человеческие слова.
- Мне кажется, - соображает доктор, - что Букингэм и Бэкингэм - разные транскрипции одной и той же фамилии. Кстати, о чём она вам говорит?
Похоже, доктор не готов признать сходство фамилий Букингэм и Букин. Впрочем, предложенная им шарада тоже весьма занимательна. Надо подумать...
И тут же ярость воспоминаний вмиг улетучивается, попадая в фокус аналитической трезвости. Я бормочу, что, конечно же, "Бэк-ин-гейм" в переводе с английского означает "спина в игре". Что бы это значило? Не о моей ли конской спине речь? Не к тому ли она ведёт, что спину пора бы уже оторвать от кушетки?
Но нет, рано: психоаналитический сеттинг священен, а пятидесяти минут сессии всё ещё не прошло. Полчасика, да и то от силы. А тут и доктор зовёт регрессировать дальше, вежливо спрашивает, что же было прежде того, как загнанная Миледи принялась испускать лошадиный дух. Не помню ли я часом? Разумеется, помню!
Было ограничение свободы. Упомянутую Миледи жестоко заклеймили на конюшнях графа де Ла Фер. Граф очень любил свою лошадь, сгоряча обещал ни на ком, кроме неё, не жениться, но вместо выполненного графского обещания она получила бледную лилию, выжженную на крупе! Знак королевских конных заводов.
- Королевских?
- Король не знал! Это была инициатива подлого графа! А потом, заклеймённую и изъезженную вдоль и поперёк, её отдали на поругание герцогу.
- И что герцог? - интересуется Букин.
- Что-что?! Разумеется, поругал!!!
Беседа накаляется. Слишком уж много либидо в неё влито, никаким самым грязным ругательством не выпустишь из котла этого пара!
- Очень любопытно, - признаёт доктор. - Может, ещё чего припомните? - а сам, готов поспорить на уздечку со стразами, посматривает уже на часы. "Следующий!"?
Но я успею! Я всё ему выскажу! Было совершено массовое убийство коней.
- Что, герцогом в одиночку? - справедливо сомневается доктор.
Нет. Герцог с английской игрушечной спиной замешан был не один. Я обвиняю его в организации группового преступления, совершённого немытыми руками подручных. Скольких коней они загнали, скольких пристрелили, скольких зарубили ради пустых человеческих прихотей!
- Они? Кто такие они?
- Более всех усердствовали королевские мушкетёры, а среди последних - вечно злобствующая четвёрка лошадиных палачей. Чего они только не причиняли собственным копытным товарищам! Самое гуманное, чего от них наша сестра лошадь могла дождаться - это что её мирно пропьют, причём целиком, а не по частям на мясо.
- Как их звали? - допытывается доктор. - Имена, Кон Коныч, имена!
Я знаю их имена. Доктор Букин тоже не может не знать. Фокус в том, что имена эти ложные. Заменить их легче, чем сапоги на ногах. Все имена, все. Кроме, разве что, одного: Дарт Аньян, истинный брат по духу свирепого Вейдера.
- Почему вы решили, что Дарт Аньян - истинное имя?
- Я помню его с отрочества. Помню его первую поездку в Париж... Да-да, не удивляйтесь, доктор. Эта поездка состоялась на моей личной широкой спине. Мы выехали из самого сердца Гаскони и остановились в Менге. Юный всадник уже воображал себя героем, а меня, соответственно, богатырским конём. Но что-то пошло не так: молодому провинциалу указали на мою немодную жёлтую масть... Юнец повёлся на эту удочку, а влияние скверной компании довершило его падение...
- Очень интересно, - прерывает меня доктор, - к сожалению, наше время подходит к концу. В далеко не конском, так сказать, смысле этого слова...
- Ещё пара слов! - требую я.
- Спасибо, не надо, - вздыхает он. - Жаль, что сегодня нам так и не удалось приблизиться к подлинным воспоминаниям вашего детства...
- Не удалось?
- Разумеется. Всё, что вы вспоминали, это, так сказать, беллетристика. Способ ухода от проблем. Каждый знает невесту графа де Ла Фер. Любой слышал о герцоге Бэкингэме. Ассоциации с "Тремя мушкетёрами" могут очень помочь в анализе, но лишь как вспомогательное средство, понимаете?
И после всего я должен это понять? Я, пострадавший во множестве антилошадиных акций? Нет же! И моё нет, как никогда, твёрдо.
- Конон Кононович, будьте любезны...
- ...уступить место на кушетке другому? Нет!
- Ах нет, я о другом. У меня, видите ли, родился замысел статьи, - а исподтишка зыркает: может, клюну? Нет уж, поздно спохватились, господин Букин. - Так вот, эту статью я назвал бы "Человек-Лошадь: о влиянии лошадиной фамилии пациента на его ассоциативный процесс". Единственная загвоздка в том, как мне в этой публикации обеспечить вашу анонимность...
- А что вы знаете о моей лошадиной фамилии? - расхохотался я длительным и безужержным в своей язвительности ржанием. - Если вы о фамилии "Пржевальских", то, несмотря на всю её конскую фонетику, она ни чуточки не лошадиная!
- Конечно! Как и чеховский вариант "Овсов", - поддакнул аналитик. - Если на то пошло, то любая фамилия всегда человеческая, а лошадиной она становится лишь благодаря нашим ассоциациям. Однако...
Не догадывается. Вот уж антропоцентрист до мозга костей. А между тем, лошадиные фамилии не только бывают, но даже неизбежны.
Табун - вот настоящая фамилия каждой лошади! И каждая лошадь держит эту фамилию в глубинах своей родовой души. Каждая свято хранит все фамильные скелеты. Хранит, чтобы однажды явиться к мучителям своих предков - пусть даже презренные спрячутся под новыми именами в новых своих воплощениях. Они-то спрячутся, но ассоциативный процесс не обманешь. Новое имя непременно окажется клоном старого.
Не так ли, доктор-герцог Букин-гэм?
- О чём вы, господин Пржевальских? Я всего лишь поделился с вами идеей статьи, пожаловался на трудности сохранения вашей анонимности, поскольку фамилия некоторым образом вплетена в асоциативный процесс...
- О моей анонимности можете не волноваться, - произношу медленно, оставляя время для осознания величия предстоящего момента. - Кон Коныч Пржевальских - совсем новое моё имя, за пределами вашей приёмной неизвестное никому.
Ну вот теперь до аналитика что-то дошло. Он заводит глубокомысленно:
- Ах да... Хотел бы предостеречь вас от простого катартического отыгрывания проблемных ситуаций во внешних действиях. Вне тщательной аналитической проработки материала подобный примитивный катарсис приводит к неоправданным затратам высвобожденной агрессивной энергии, но никак не ведёт к исцелению, отнюдь не ведёт, ни в коем случае не ведёт...
Когда я встаю с кушетки и выпускаю из мягких подушечек подкованные копыта, в уютном кабинете аналитика остаётся до смешного мало места.