Он появлялся поздно, после полудня, когда я уже вдоволь наплавалась, раздевал свой тёмный тяжёлый халат, укладывался на раскладушке и мгновенно засыпал, похрапывая с пол-часа. Затем осторожными шажками входил в воду, смешно держась за резиновый зелёный прут. Я плавала вокруг него и мне хотелось петь: 'В лесу родилась ёлочка, в лесу...', хотя ни леса, ни елочки поблизости не было. Нас окружало озеро, а на берегу росли пальмы и апельсиновые и мандариновые деревья.
- Верка, ты такая оригинальная, неловкая, угловатая! Ну кто бы тебя ещё заметил и оценил! Ты не мой тип, но мы так подходим друг другу. Ты милая...
- В койку хочешь?
- С кем? - сдерживалась я, чтобы не спросить вслух, и усиленно размахивала руками, отдаляясь от него к центру озера.
И всё-таки я не жалела, что приехала сюда, на эту красивую южную землю. В легенде прозрачное, всегда теплое озеро с сотней подземных источников называлось фонтаном вечной молодости, что тоже казалось немножко забавным. Люди, не спеша двигавшиеся по озеру недалеко от берега, были глуховатыми, подслеповатыми, тучными и немолодыми, и никаких изменений с их морщинистыми лицами за время пребывания здесь не происходило. У многих в руках или вокруг тела красовались такие же резиновые разноцветные палки.
- Вера, Верочка, иди ко мне, - доносился до меня хриплый голос Соса. Он панически боялся отодвинуться от верёвки, ограничивающей безопасную зону от глубины и барахтался возле берега. Его зелёный поплавок отпрыгивал от него как лягушка.
- Веруня, красавица ты наша, - нараспев говорила мне огромная, толстая, смуглая баба по имени Альбина, кажется, подругой бывшей любовницы Соса, с которой я познакомилась у него дома в его столичной квартире. Он представил её как деловую знакомую, а потом признался, что у него с ней был сумасшедший секс:
- Она прижимала меня к дереву, становилась передо мной на колени и высасывала из меня всё...без остатка.
В глазах у Альбины застыл немой вопрос:
- Чем ты занимаешься с ним по ночам?
- А ничем.
Я притворялась тяжело больной. Главное было - дотянуть до одиннадцати. А после он засыпал, громко храпел и свистел как чайник Я его не будила, а неслышно поднималась и уходила в соседнюю комнату. Обычно он спал до двух-трёх часов ночи, а затем до утра смотрел детективы с одинаковым сюжетом и медленно выкуривал одну сигарету. Перед нашим отъездом доктор Майк сделал ему укол от курения и предупредил:
- Он может быть нервным. Не обращай внимания.
Я не обращала...Напротив индийской хижины находилась будка спасателя.
- С кем ты приехала?
- С ним, - я неопределённо показала в сторону берега.
- Так он тебе в дедушки годится.
А тот, кого парень принял за моего спутника, был высоким пожилым человеком, моложе Соса лет на восемь.
- Верка, Верочка! Куда же ты? - он протягивал ко мне руку и пытался шлёпнуть сзади, но не дотягивался и хлопал во воде, создавая фонтан из брызг.- А ты растолстела, тебе идёт. - Верочка, родишь мне ребёнка?
То ли от укола, то ли он неиспользованной сексуальной энергии в Сосе пробуждалась огромная активность.
- Я давно мечтал передвинуть верёвку на четыре метра дальше от берега. Это гениально!
На ломаном английском, отбиваясь от моей помощи, он объяснял спасателю свою идею. Тот опять удивлённо смотрел на меня, и до него доходило, что я имею некоторое отношение к Сосу. А через секунду среди плавающей, вернее, ходящей по дну публики, возникало беспокойство и суета. Они не понимали, почему им воды по грудь там, где только что было по колено. А Сос называл себя умницей и великим, талантливым изобретателем. Раз пять на день он рассказывал мне одну и ту же историю о том, что он перевернул лёгкую промышленность в России и образование в Америке, изобрёл чудо-лампу и его любили самые красивые женщины на свете, включая пра-правнучку Пушкина. (Вероятно, это было до моего рождения). И всё для того, чтобы я в него влюбилась. С какой целью он сообщал, что был знаком с Сахаровым и Щаранским и работал в конструкторском бюро Маршака-младшего, мне было неизвестно. Но я легко подсчитывала его возраст и понимала, что он меня обманул, по крайней мере, лет на десять.
Вечером он никуда не ходил - берёг силы для нашей любви. Он постоянно говорил об этом, даже за обедом. Он обладал завидным аппетитом, и меня удивляло количество пищи, которое поглощал этот полутарометровый, узкоплечий мужчина. Но видимо, именно поэтому он был такой умный и сообразительный и гордо называл себя доктором наук. Молочные продукты он любил особенно и ел быстро и жадно, забывая пользоваться салфеткой, и на его губах белела полоска от засохшего творого, йогурта или сметаны, как у прожорливого кота. Пищеварение у него работало прекрасно, об этом упомянул Афанасий, или Афоня, как называли его местные дамы. Он приходил к нам каждый вечер и разминал дряблые, покрасневшие от солнца шею и руки Соса, и Сос вначале что-то бормотал, а затем проваливался в спячку и вздрагивал под хлопками и поглаживаниями, лёжа на животе с головой, опущенной в массажную дырку.
Говорил Афоня правду или нет, но он обнаружил у меня увеличенную щитовидку, хрупкость костей бедёр и позвоночника, закупоренные сосуды и учащенный пульс, поэтому меня он не массажировал, хотя ему это было и выгодно и приятно. Сос отваливал ему щедрые чаевые. Мне следовало готовиться к смерти, а если к жизни, то не с Сосом, а с ним - Афанасием, что он и прошептал мне во время первого и единственного сеанса. Почему-то, в основном, он массажировал мои ноги, от оранжевых плавок до розовых пяток и как раз там пытался прослушать мой упрямо исчезающий пульс. Закончив и кончив одновременно, Афоня облокотился на меня своим могучим загорелым телом и сказал Сосу, наблюдавшему процедуру лечения от начала до конца, время от времени, погружаясь в неглубокую дрёму с храпом и сопением:
- Её только за волосы можно любить. Миленький, Иосиф, отдайте мне Веру, а сами найдите другую!
В здоровье Соса он не видел никаких изъянов:
- Пищеварение хорошее, даже очень хорошее. Мочевой пузырь превосходный и почки в порядке, давление замечательное. Вам бы только побольше секса.
И Сос охотно соглашался.
Каждое утро Сос измерял мой пульс и плача звонил Майку и спрашивал, не умираю ли я.
- Верочка, мы должны прожить с тобой всю оставшуюся жизнь, а это ещё лет сто. Девочка моя, мне страшно за тебя, ты такая больная! - из его покрасневших от сероводородной воды глаз текли слёзы.
Изредка он развлекался перевешиванем картин с одного места на другое:
- Ах, какой я молодец, ах, какой я умница! Шикарно! Полный атас! - восклицал он, радостно улыбаясь.
Или перебирал свои многочисленные яркие гастуки от Фенди и примеривал розовые и небесно-голубые рубашки от Армани.
- Мой цвет, мой фасон! - любовно гладил он себя по карманам мешковато сидевшего на нём дорого пиджака.
Невзирая на регулярные пылкие объяснения в любви и обещания золотых гор, Сос проявлял странную скупость при покупке сладостей, и я сделала вывод, что с ним я могу рассчитывать лишь на скромные бутерброды с маслом, а если мне захочется заварных пирожных, то об этом прийдётся позаботиться самой. Его жадность я объясняла тем же, чем и повышенную раздражительность - прекращением курения, но возможно, это было результатом зависти. Он страдал слабой формой диабета и был ужасной сладкоежкой.
Провести целый вечер в его обществе и скучного телевизора мне было не под силу, и я вытаскивала его на море. Пляж находился всего в двадцати минутах езды от нашего дома, и я сама садилась за руль, невзирая на то, что не люблю водить незнакомые машины, и вообще, водитель из меня никудышний. Но это был как раз тот самый случай, когда возникала острая необходимость в моём вождении, оказалось, что - у Соса, к моему удивлению, способности к управлению машиной ниже средних, и когда он спрашивал дорогу у кого-нибудь на бензаколонке или у проезжающих мимо людей, то запоминал и понимал лишь частично.
Море было спокойное и холодное, но не ниже 18-ти градусов, и я, конечно бы окунулась, если бы не боялась акул, о которых болтало местное общество на озере. Сос усаживался на широкой лавочке и сразу засыпал, а я бродила по песку и любоваась своей короткой лунной тенью... После прогулки я уговарила его пойти в кино или на концерт. Конечно, он не знал, где располагался ближайший кинотеатр, и предлагал опять поужинать в ресторане и поскорее отправиться домой в постель. Но я тянула его в кино, подальше от кровати.
В зале оказалось всего лишь семь человек, включая нас с Сосом. Мы сидели в предпоследнем ряду, и он положив мою руку на свою растёгнутую ширинку, длинно храпел и дважды заплетающимся языком громко (так, что я испугалась, что нас выведут из зала) спросил, состоялся ли уже секс у главных героев... Фильм был очень интересный. Сос пропустил две трети и не стал, как обычно, спорить по поводу содержания и смысла картины (после трёх порций креветок и продолжительного сна он был в добром настроении), но полюбопытствовал, испытала ли оргазм главная героиня.
Я не могла притворяться каждую ночь, да и Сосу надоедали детективы. И тогда он включал Никитиных или Эдит Пиаф, и мы занимались любовью, начиная в джакузи или горячем душе. Ему нравилось мыть меня во всех местах, особенно, в области груди и ног, но я пыталась сократить прелюдию, ссылаясь на тяжёлые заболевания, открытые Афоней. Горячая вода могла сузить мои и без того узкие сосуды. Я наспех проводила мочалкой по его сутулой спине и плечам, и с трудом сохраняла серьёзное выражение лица, когда его голова покоилась под моёй левой грудью.
- Хороший я мужик? - задавал он риторический вопрос. Полюбишь меня, будешь меня обожать?. Уже любишь? Я так по тебе скучаю! Я вчера всю ночь искал тебя в постели.
В спальне следовала серия вопросов, на которые не существовало ответов: Я молчала, а ему, романтику, нужны были моя нежность и ласка.
- У меня столько нежности к тебе, а ты отлюбила своё, - жаловался он, - я знаю, ты умела любить сильно и страстно.
Я не отвечала. Я отвыкла говорить по-русски в постели. Я вообще не люблю говорить в постели...
-Кончим опять вместе?! - кричал он мне на ухо, но я пропускала и этот вопрос. Почему опять? Разве мы когда-нибудь кончали?
Он пытался положить меня на бок и на край кровати, неуклюже возвыситься надо мной своим жалким маленьким телом, и я закрывала глаза, чтобы не видеть его выпирающего живота, слабых рук и отопыренных ушей... Я вспоминала другого мужчину, который не спрашивал меня, буду ли я с ним жить долго и счастливо, не предлагал мне миллион и поездку на Багамы и по которому я безнадёжно скучала. Я представляла того - другого на месте Соса, и вероятно, на моём лице появлялась улыбка.
- Я счастлив, Вера, - вопил он на ноте 'до', Вера, - вторил он на 'ре', Верунчик,- следовало на 'ми', и так далее ...и доходил до иступления в начале второй октавы...
Он безрезультатно напрягался и потный, голый бежал на кухню за ненавистной мне резиночкой, сдавливаюшей его никчемное мужское достоинство.
- Это гениально и как всё гениальное - просто,- повторял он на кухне и по дороге назад стремительно семенил ножками с короткими, будто обрезанными пальцами, В коридоре в спешке он что-то ронял, что-то катилось, трещало, гремело и дребезжало. Сос орал фальцетом: О Верка! Верка! - и резво прыгал на высокое ложе и стучал своим раздавшимся, отвердешим, невосстребованным достоинстом о край матраса как дубинкой. Теперь он мог меня мучать до утра.
- Ну кончи, кончи, пожалуйста... Выпей, вытяни все мои капельки, сильно, сильнее. Забери всё у меня, пожалуйста, если я твой любимый - с пафосом причитал он надо мной, и мне хочелось его убить. Его голос то затихал, то звенел, и в нём появлялись истерические женские нотки, то грохотал басом. Я ругалась матом про себя и вслух, мне было неудобно, противно и безумно тоскливо, но я делала то, о чём он просил, и казалось, действительно, заболевала.
- Поцелуй меня, расцелуй меня всего, - шептал он, - в шею, в шею...крепко, - и переходил на оглушительный крик, - Поцелуй! Любимая!
-Я почувствовал, ты мне родная, близкая, ты моя любимая, я нашёл тебя, это на всю жизнь, - его голос захлёбывался в слезах, и он, обессиленный от физической нагрузки и рыданий, склонял свою лысоватую впереди и коротко стриженную сзади голову на моё плечо. И я облегчённо вздыхала. В течение некоторого времени мы спокойно лежали, прижавшись друг к другу, а вскоре он опять просил обнять его и умолял о большОй нежности.
- Разве нежность бывает большая или маленькая? Она или есть или её нет, а маленькая - это как свежесть второй степени.
- Я так люблю тебя, я так хочу тебя, - снова завывал мой любовник. Он смотрел на меня слезящимися, печальными глазками, такими же, как у моей бедной Ципы, умершей на моих руках за две недели до этой поездки, когда я собиралась протереть её грязные лапы. Несчастная собачонка мучилась ожирением, хроническим воспалением трахей и пороком сердца... И наконец, в его мозгу проблёскивала здравая мысль:
- Я хочу, чтобы меня любили, любишь ли ты меня?
И мне было жаль и его и себя, он меньше раздражал меня и не казался таким уж несносным. Его черты сглаживались, светлели, он становился не по-мужски беззащитным, слабым и милым. Я не знала, какие чувства я испытывала к нему в этот момент - сестринские, материнские или женские, и прижималась к своему хрупкому, нелепому счастью, но по-прежнему, не могла обнять его ни страстно, ни нежно.
Ранним утром он оставлял липкие жёлтые листки бумаги - 'Я тебя люблю' или 'I love you' - во всех возможных местах, и даже на крышке унитаза. До того, как я открывала уставшие, невыспавшиеся глаза, он по телефону заказывал букет свежих белоснежных лилий и ставил их в высокую вазу... и продолжал спать. А я убегала на озеро и погружалась в чудодейственную воду, которая превращала меня в молодую, сильную красавицу, чтобы ночью меня опять любил Сос.
Возвратясь в город, я посетила доктора Майка, и тот не нашёл в моём состоянии ничего опасного, а через семь месяцев я родила двух маленьких лопоухих Сосиков.