Бронштейн София : другие произведения.

Фантомная память

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


  
  
  
   СОФИЯ БРОНШТЕЙН
  
  
   ФАНТОМНАЯ ПАМЯТЬ
  
  
  
  
  
  
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
   НЕТАНИЯ
   2006
  
  
  
  
  
   АВТОР БЛАГОДАРИТ ВСЕХ, КТО
   ПОМОГ ВЫХОДУ В СВЕТ ЭТОЙ КНИГИ
  
  
  
  
  
  
   София Бронштейн
   ФАНТОМНАЯ ПАМЯТЬ
   Стихи. Эссе. Статья.
   Издание второе, переработанное и дополненное
  
  
  
  
   Под редакцией
   Хаима Хулина и
   Аркадия Бронштейна
   Компьютерная верстка
   и дизайн - Марьяна Голь,
   Хаим Хулин
   Издательство лектория "ОЧАГ"
  
   No СОФИЯ БРОНШТЕЙН, 2006
  
   С поэтом Софией Бронштейн читатель встречается не впервые. Перед Вами второй поэтический сборник, куда органично вошли два прозаических произведения: эссе и статья. Лирические герои ее поэзии полны любви и света, умны и ироничны, порой грустны, порой ностальгически печальны. Но главное, пожалуй, заключается в том, что автор необыкновенно ярко и остро ощущает поэтическое Слово и реальную Жизнь во всех ее проявлениях. Ее образная система самобытна и оригинальна, неожиданна и точна, что способствует глубокому чувственному восприятию, вызывает сопереживание и взаимопонимание автора и читателя. Это и есть первое и обязательное свойство истинной поэзии.
   На стихи Софии написаны песни и романсы.
   Лючия Ганапольская-Юделевич, поэт, член
   Союза писателей России, Белоруссии, Израиля
  
   Первое, что отмечаешь при знакомстве с творчеством Софии Бронштейн - великолепное владение языком и умение использовать его тончайшие нюансы. Удивляет стилевое разнообразие, широта ее тематического диапазона, легкость и глубина поэтического дыхания. Особенно восхищает доступное ей искусство перевоплощения, когда она говорит от имени персонажей своих произведений. В этом чувствуется великолепная "петербургская" школа и богатая эрудиция. Стихи ее добротны, что называется, "ладно скроены и крепко сшиты". Стоит особо отметить чувство смелой самоиронии, которая ненавязчиво проявляется даже в самых грустных ее стихах.
   Борис Стрельцов, журналист
  
  
  
   В той далекой стране
  
   В той далекой стране,
   Где цветут эвкалипт и магнолия,
   Где усатый прибой
   Прячет морду седую в песок,
   Может быть, запою,
   Может, громко заплачу от боли я,
   И последнюю песню,
   Как пулю, направлю в висок.
  
   А в далекой стране,
   Где метет про сусекам метелица,
   Где бездомный скворец
   Пробуждает от спячки весну,
   Загорится звезда
   Из созвездья Большая Медведица,
   И оттает смола,
   И падет янтарем под сосну.
  
   И в далекой стране,
   Где прошли уже тысячелетия,
   Из глубин потайных
   Море вынет янтарь на заре,
   И фантомная память
   Грозою накатится летнею,
   И отхлынет опять,
   И замрет, как комар в янтаре.
  
   Монолог души
  
   Как изгнанник усталый домой,
   На мгновенье к себе самой
   Возвращаюсь.
   Но безжалостен добрый Бог,
   И я снова в сухой песок
   Превращаюсь.
  
   Не печалься и не страдай,
   Мы с тобою выбрали рай
   Добровольно.
   Легкий утренний ветерок
   Пошевеливает песок -
   Мне не больно.
  
   Ты пройдешь по песку босой -
   Мой единственный, праздник мой
   И отрада.
   Видно, что-то напутал Бог -
   Если рай к нам с тобой так жесток,
   Он страшнее ада.
  
   Не женское дело - поэзия
  
   Не женское дело - поэзия:
   Сонеты, поэмы, гекзаметры...
   Отточенным словом, как лезвием
   По горлу - и падаешь замертво.
  
   Не женское дело так мучиться,
   Ловя ускользнувшие рифмы,
   Как будто Голландца Летучего
   Проводишь сквозь мели и рифы.
  
   Не женское дело - бессонница:
   Едва только смежишь ресницы,
   Созревшие образы ломятся,
   Как рвется душа из гробницы.
  
   Наркотика доза ударная -
   До слез, до кровавого пота...
   Тяжелая, неблагодарная,
   Не женская это работа.
  
   Таврида
   Наверно, здесь когда-то жили Боги,
   Но этот край оставили они ...
   ...Вот женщина, поджав босые ноги,
   Ребенка кормит под скалой в тени.
  
   Шуршит волна по мелкому песочку,
   Зной травами и солнцем напоён,
   А женщина укачивает дочку -
   Мадонна всех народов и времен.
  
   И в колыбельном простеньком напеве,
   Что в этом крае издавна поют,
   Она расскажет о приморской Еве,
   Затерянной в таврическом раю.
  
   По пыльному проселочному шляху,
   В мороз и зной, в былые времена,
   Босая, обернув дитя в рубаху,
   Бродила неприкаянно она.
  
   И - дочь Богов, сама почти богиня -
   Наивна, безыскусна и проста,
   Она ребенка назовет Мария
   И будет внука ждать, как ждут Христа.
  
   Октябринка
  
   Посвящается новому цвету волос
   подруги Лючии
   Надену платье цвета листопада -
   Сезон осенний цветом знаменит.
   Октябрь периода полураспада
   Трамваем запоздалым зазвенит.
  
   Неброский, как смущенная невеста,
   Блеснет рассветный иней под окном,
   Но радует воскресная сиеста
   Последним застоявшимся теплом.
  
   Еще на клумбах хризантемы крепки,
   На лозах доспевает виноград,
   Но осени цветные этикетки
   Раздаст октябрь, как золото наград.
  
   И в будке с неисправным телефоном
   Дрожат крупинки солнца на стекле...
   Но слишком быстро стынет чай с лимоном
   По вечерам на кухонном столе.
  
   Над ломким льдом подмерзших ночью лужиц,
   Асфальтовых касаясь берегов,
   Лист цвета платья моего закружит,
   Беспечный от бессмертья своего.
  
   А рано утром, весь трясясь от стужи,
   Как пьяный, подгулявший на мосту,
   Трамвай промчится по хрустальным лужам
   И распугает палую листву.
  
   И листья закружатся, как бездомные,
   И в лужицы опустятся бездонные,
   И рябь их укачает вероломная,
   О прошлом не жалея, не скорбя.
   Они нас в дали увлекут туманные,
   Они нам песни напоют обманные,
   И как осколки радуги стеклянные
   Нам скрашивают полдень октября.
  
   Надену платье цвета листопада.
   В зените осень.
   Кактус на окне.
   ...Зимы непобедимая армада
   Неотвратимо движется ко мне.
  
   Было очень непросто
  
   Иосифу Бродскому
   Было очень непросто
   На прощанье сказать:
   "Ни страны, ни погоста
   Не хочу выбирать".
  
   Не нечистая сила
   По полям и лесам -
   Нас как письма носило
   По чужим адресам.
  
   Наболевшая тема
   Бьется жилкой в виске:
   Корневая система
   Не привьется в песке.
  
   И живу я неброско,
   Как ковыль на ветру.
   Ты прости меня, Бродский,
   Что не там я умру.
  
  
   Рыцарский роман
  
   Я за тебя всю ночь молила Бога,
   Мой юный паж, мой верный паладин.
   Рассвет, как вор, выходит на дорогу.
   Тебе пора.
   Теперь иди один.
   В твоем отдельном будущем туманном
   На чистокровном резвом скакуне
   Промчишься по Святой, Обетованной,
   Истоптанной и выжженной земле.
   И подвигам твоим не будет счета.
   Покрытый славой до исхода дней,
   Уставший от сражений и почета,
   Ты повернешь домой своих коней...
   Мне меж окон, витражных и высоких,
   Поставят кресло в камнях и резьбе,
   И много дней, пустых и одиноких,
   Я проведу, тоскуя по тебе.
   Не буду о грядущем сожалеть я -
   Неведенья его скрывает дым.
   Вернись ко мне через десятилетья
   Красивым, возмужалым, молодым.
   Живой картиной, выпавшей из рамы,
   Замри у ног как стражник на посту -
   Прекрасный рыцарь для прекрасной дамы,
   Утратившей былую красоту.
  
   Поэту владимиру Мерлису
  
   Разнотравье лугов, широта полноводья -
   Это только слова, это только слова.
   Напиши нам об этом.
   Напиши нам, Володя,
   Чтобы мы не забыли, как пахнет трава.
   Чтобы мы не забыли, как море мерцает
   Огоньками глубинных вечерних огней,
   Чтобы мы, прикасаясь друг к другу сердцами,
   Становились мудрей. Становились добрей.
   Напиши, как на юг устремляются птицы,
   Как, едва проводив их в осенний вояж,
   Парикмахер-зима на хвоинки-ресницы
   Белой кистью метели наносит седой макияж.
   Напиши, чтобы главного мы не забыли,
   Заплутав в городской повседневной глуши:
   Мы же были людьми. Мы кого-то любили...
   Напиши нам об этом. Напиши. Напиши.
   Лишь высокому слову душа отзовется,
   Только доброе слово - отмычка души.
   Слов таких у тебя еще много найдется.
   Ты пиши нам, Володя.
   Для себя и для нас.
   Ты пиши.
  
   Амнезия
  
   Прости меня, я ничего,
   Буквально ничего не помню,
   Как будто опалило полднем
   Края сознанья моего.
  
   Но в самом центре, как в ядре
   Уже созревшего ореха,
   Хранится память о поре
   Расцвета, юности, успеха...
  
   Местоимение
  
   Наши школьные зубрежки и сомнения,
   Наши юные метанья и мечты.
   Знаешь, личное мое местоимение
   До сих пор не ОН, не Я, а только - ТЫ.
  
   Обаяние, взаимопритяжение -
   Лишь игрушки, что подброшены судьбой.
   Притяжательных лишьдва местоимения,
   Это наши: Я ТВОЯ, ТЫ - только МОЙ.
  
   Наша жизнь - не только радость, к сожалению,
   Но среди проблем, обид и суеты
   Мой незыблемый утес - местоимение
   Мое личное, единственное - ТЫ
  
   Окно в париж
  
   На завтрак кофе с круасоном -
   Так по-французски, так легко.
   Небрежным жестом полусонным
   Добавлю в кофе молоко.
  
   Осенний дождик монотонный,
   Неотвратимый, как мигрень...
   Возьму печенье с кардамоном
   И почитаю про Мегрэ.
  
   Под теплым пледом на диване
   Мне вдруг привидится во сне:
   В дождливой дымке, как в вуали,
   Париж за шторами в окне.
  
   На Сене угольные баржи,
   Шагал, каштаны, Монпарнас...
   Я побываю там однажды,
   Но не сегодня, не сейчас.
  
   В моем окне пейзаж унылый -
   Не Елисейские Поля.
   И гадкий кофе пахнет мылом,
   И жизнь постылая моя...
  
   Хризантемы
  
   Памяти Мастера и Маргариты
   Поздних хризантем пора - предвестница
   Близко подступающих снегов.
   Бесконечна ледяная лестница,
   Ждущая во тьме твоих шагов.
  
   Желтые, разлучные, печальные,
   Каждая изысканно мила,
   Гордо держат головы курчавые
   В вазе итальянского стекла.
  
   Знаки твоего вниманья скромного
   Напоследок подержу в руках,
   Словно для гадания любовного
   На цветочных хрупких лепестках.
  
   Будто нотка древнего клавира,
   Упадет беззвучно лепесток,
   Корневище бледного аира
   Даст весной испуганный росток.
  
   А пока застынет наше прошлое
   В мире наступивших холодов.
   На наивной девственной пороше
   Иероглифы твоих следов.
  
   Божьи мельницы
  
   Мелют медленно Божьи мельницы,
   Но настанет и мой черед:
   Все устроится, перемелется,
   Все изменится, все пройдет.
  
   Я теперь буду жить как надо -
   Благонравнее не сыскать,
   Потому что в центре торнадо
   Тишь, спокойствие, благодать.
  
   Скромно долу опущены очи,
   Чтоб не вспыхнуть от их огня.
   Отметаю страсти порочные,
   Что бушуют вокруг меня.
  
   Остается только надеяться,
   Что на скором моем веку
   Справедливые Божьи мельницы
   И меня перемелют в муку.
  
   Иудино дерево
  
   Казалось бы, чего уж проще,
   Когда любым своим листком
   Дрожит осиновая роща
   Под еле слышным ветерком.
  
   В чужом предательстве повинна,
   Людской молве поверив зря,
   Как со стыда горит осина
   В промозглых рощах ноября.
  
   Красой неброскою красива,
   Сестра березы и ольхи,
   Трясет седой листвой осина,
   Чтоб сбросить прошлые грехи.
  
   Вновь осень соком апельсиновым
   Зальет и рощи, и сады,
   А сердце, как листок осиновый,
   Дрожит в предчувствии беды.
  
   Жанна Д'арк
  
   Нам простив свое сожженное тело,
   Свою душу поручив небесам,
   Вдруг услышит Орлеанская дева
   Вновь зовущие её голоса
   Позабыв, как беспощадно-нелепо
   Поступила с ней однажды судьба,
   Возрождаясь, словно Феникс из пепла,
   Своего же неостывшего пепла,
   Встанет девочка, горда и слаба.
   ...Вопрошаю безответно порою,
   Хоть заранее я знаю ответ:
   Неужели беззаветных героев
   Кроме девочки в Отечестве нет?
   Кто - за Веру, Короля и Свободу,
   Плащ как знамя разметав над толпой,
   Растерявшемуся крикнет народу:
   "Все, кто любит, все, кто верит, - за мной!"
   Не для почестей и не для парада
   Вспыхнет меч, непобедим и остер.
   Ведь за верность не бывает награды,
   Ведь за верность не бывает пощады,
   А бывает беспощадный костер.
   Но - своими ли, чужими убиты -
   Под покровом из цветов полевых
   Спят герои, проигравшие битвы.
   Не герои остаются в живых.
  
   Соломинка
  
   Через тонкую соломинку золотую
   Пузырей из мыльной пены себе надую,
  
   Нежных, радужных, беззаботных и очень разных,
   Чтоб устроить душе усталой веселый праздник.
  
   Сквозь соломинку выдыхая легко и нежно,
   На свободу их выпускаю в простор безбрежный,
  
   Пусть сияют и льются солнечными боками,
   Проживая свой век недолгий под облаками.
  
   Новогодние -переливчаты и блестящи -
   Так наивны и так мгновенны, как будто счастье.
  
   Символ хрупкости, символ вечности, символ света -
   Ах, соломинка, удержи меня в мире этом.
  
   Буратино
  
   Огонь очага, как наследник пожара
   Хвостатый дымок разметал по ковру.
   Я старая мудрая крыса Шушара,
   Я скоро умру.
   Само сложилось и само сказалось,
   Я и не сочиняла ничего,
   Быть может, только маленькую малость
   Добавила от сердца своего.
  
   Добавила от сердца, будто перца
   Досыпала в черешневый компот.
   Куда ведет та маленькая дверца,
   Которую мы все искали в детстве
   За очагом, где лишь сверчок живет?
  
   Мы в детстве много задаем вопросов,
   Ответы ищем с компасом в руке.
   Всю жизнь сидит мальчишка
   с длинным носом
   В любом курносом взрослом мужике.
  
   С реальной жизнью управляясь лихо,
   Мы сказку загоняем в глубину,
   Но твердо верим, что когда-то тихо
   Войдем в свою волшебную страну.
  
   Там жизнь красива, словно на картинке,
   Там наша совесть пышно расцветет,
   Лишь там на допотопной керосинке
   Кипит для всех черешневый компот.
  
   Но стран волшебных не бывает ныне,
   И мы напрасно устремляем шаг
   Туда, где на пропыленной холстине,
   Словно у Пиросмани на картине,
   Пылает нарисованный очаг,
  
   Где сладкая черешневая горечь
   Плеснется из кастрюльных берегов,
   Как будто бы и радости, и горе
   Смешала жизнь для нас в одном флаконе,
   Чтоб мы до дна испили из него.
  
  
   Жена Лота
  
   Уже дойдя почти до поворота,
   Где навсегда оставлю боль и грусть,
   Я, как супруга праведникаЛота,
   Не выдержу и все же обернусь.
  
   Пусть будет наказанье беспощадным,
   Пусть я оденусь камнем и песком,
   Но я хочу увидеть на прощанье
   Всех тех, кто был мне близок и знаком.
  
   Воспринимая эту жизнь, как данность,
   Где судьбы зарифмованы, как стих,
   Я твердо знаю, что неблагодарность
   Не числится среди грехов моих.
  
   И в ожиданьи смерти не страдая,
   В одно мгновенье перестану быть.
   Но в камне не умрет душа живая,
   Моя душа, способная любить.
  
   Отказ
  
   В любой попытке вымолить прощение
   Не подразумевается отказ,
   Но мне грехов давнишних отпущение
   Даровано не будет в этот раз.
  
   И, согнутая ношей непосильною,
   Я побреду по скорбному пути.
   Прости меня.
   Прости меня.
   Прости меня.
   Я больше не люблю тебя.
   Прости.
  
   Харон
  
   Оплати Харону перевоз
   Полновесной звонкою монетой,
   Чтобы он быстрей тебя отвез
   В край, где жизни нет и смерти нету.
  
   Заплати Харону, заплати,
   Не считай, что непомерна плата.
   Лишь ему с тобою по пути
   В ту страну, откуда нет возврата.
  
   Заплати Харону, не скупись,
   Отправляйся налегке в дорогу.
   Для чего добро копить всю жизнь,
   Если стоит жизнь совсем немного.
  
   И в последний отправляясь путь,
   Пожелай оставшимся удачи.
   Пусть тебя оплачет кто-нибудь,
   Ставший на одну слезу богаче...
  
   Барашек
  
   Памяти Антуана де Сент-Экзюпери
   Нарисуй мне барашка,
   Ну, пожалуйста, нарисуй,
   Чтоб в веселых кудряшках,
   С черным пятнышком на носу.
  
   Чтобы рожки - баранки,
   Чтобы глазки - как угольки,
   Пусть он свежую травку
   Ест с ребячьей руки.
  
   Чтоб копытцами искры
   Выбивал из камней,
   Когда облачком быстрым
   Подлетит он ко мне.
  
   Нарисуй мне барашка,
   Не стемнело пока.
   Ничего, что бумажка
   Поизмялась слегка.
  
   Я разглажу, расправлю,
   Положу под стекло,
   Может, в рамочку вставлю,
   Чтобы с кем-то болтать перед сном.
  
   Нарисуй мне барашка -
   Я сама не сумею:
   Озорная мордашка,
   Колокольчик на шее,
  
   И смешное такое
   Чтоб колечко в губе.
   Научусь у него я
   Пониманью покоя
   В беспокойной судьбе...
  
   Нарисуй мне барашка,
   Я с ним стану дружить,
   И тогда мне не страшно
   Будет жить.
  
   Баллада о химерах Нотр-Дама
  
   Когда трубач полуночного сбора
   Вдруг возвестит, что час уже настал,
   Химеры Нотр-Дамского собора
   Покинут свой привычный пьедестал,
   И растворятся в монотонном мраке,
   Почти неотличимые от стен,
   Как будто бы мистические знаки
   Пугающих грядущих перемен,
   И будут припадать к бессонным окнам,
   Бесцеремонно в наш вторгаться сон
   И, завывая одиноким волком,
   Скулить с осенним ветром в унисон.
   Их дьявольские гнусные усмешки
   Внезапно померещатся во тьме,
   И мы поймем, что мы всего лишь пешки
   В чужой и непонятной нам игре.
   Необъяснимым ужасом объяты,
   Зашториваем окна, гасим свет,
   Стараясь уберечься от расплаты
   За ту вину, которой вовсе нет.
   И если кто-то в зеркало вглядится,
   То отраженья не увидит в нем,
   А только страх, что заливает лица
   Холодным и безжалостным огнем.
   Но чтобы победить в финале битвы,
   Когда почти пробил безумья час,
   Мы повторяем старые молитвы,
   Хотя молиться не учили нас.
   Когда рассвет, блестя своим убором,
   Раскинет спектр по радуге моста,
   Химеры Нотр-Дамского собора
   Вернутся на привычные места.
   Теперь по черепичным крышам рыжим,
   Где толпы труб пугают фонари,
   Улыбка Божьей матери Парижа
   Скользнет лучами утренней зари.
  
   Одиссей
  
   О чем Одиссею сирены сладкоголосые пели,
   Что сулили ему, манили зачем и куда?
   За утлым суденышком лишь любопытные
   чайки летели,
   Била в борта кулаками Посейдонова злая вода.
   Ветер рвал паруса, угрожающе мачты скрипели
   И, казалось, земли никогда не достичь, не найти.
   А сирены, не умолкая, все пели и пели, и пели,
   Словно все радости жизни дарили уставшим в пути.
   А далеко за кормой растаяла в дымке Итака:
   Рощи зеленых олив, янтарь виноградников,
   розовый мрамор колонн.
   Белых барашков стада отважно несутся в атаку
   И рассыпаются мелкими хлопьями среди
   набегающих волн.
   Бухт изумрудных луга обнимают златопесчаные пляжи,
   Створки жемчужниц исторгнули перлы
   на мелководье у берегов,
   И Пенелопа скорее в могилу холодную ляжет,
   Чем допустит на ложе свое кого-нибудь из женихов.
   Когда же вернется домой Одиссей, все будет
   привычно и просто.
   Он всем по заслугам воздаст, не забыв ничего, никого.
   О, великие Боги, храните воспетый поэтами остров,
   Людей его, птиц и зверей, и вино золотое его.
  
   Скачки
  
   Я мчусь, как гончая мчит по следу,
   Я опытен и учен.
   Я лидер, и я обречен на победу,
   Я знаю - я обречен.
  
   Мне воздух режет глаза и ноздри,
   Как будто бы наперчен.
   Меняться - поздно, бояться - поздно,
   Я лучший - и я обречен.
  
   Адреналин разрывает нервы,
   Он станет моим палачом,
   Но точно знаю - я буду первым,
   А значит - я обречен.
  
   Жокей привстал, облегчая бег мой,
   Весь как из кости точен,
   Он словно натянутый нерв, но, Бог мой,
   Я выиграю - я обречен.
  
   На финише небо покажется черным,
   Победа за правым плечом.
   Проклятие первого - быть обреченным,
   Я лучший -я обречен.
  
   Мамонты
  
   Жестокая жара железным жалом
   Свербит в полурасплавленном мозгу.
   Мы мамонты, и нас осталось мало,
   Мы скоро вымрем в стуже и снегу.
   Никто не вспомнит и не пожалеет,
   Никто печально не посмотрит в след,
   И лишь теплолюбивые пигмеи
   Из наших шкур сошьют на зиму плед.
   Они мелки и их скелеты ломки,
   Но мы уйдем, а им придется жить,
   И наши безволосые потомки
   Им будут верно преданно служить.
   В температурных перепадах резких
   И в наступившем царстве стылых льдин
   Наш облик сохранят одни лишь фрески,
   В скалу навечно вбитые людьми.
   Безумие полуденного ада
   Не предвещает будущность в раю,
   Спасительная смертная прохлада
   Уже таится в солнечном краю.
   Нерукотворной ледяной скульптурой
   Застынет в замороженной дали
   Мохнатый айсберг с бесполезной шкурой -
   Последний Бог заснеженной Земли.
  
   Стихотворение без названия, но с эпиграфом
  
   Тяжел камень, весок и песок;
   Но гнев глупца тяжелее их обоих.
   Библия. Притчи Соломона. Гл.27. Поучение 3.
   Не гневайся. Величие твое
   Не мною будет свергнуто с престола
   В святилище совсем простого слова,
   Высокогорного, как мумиё.
   В незамутненной зависти твоей
   Бессилие низвергнутого Бога,
   Которому заказана дорога
   И на Олимп, и в общество людей.
   Не обличай с величием вождя,
   От праведного гнева громыхая.
   Так мается вдали гроза сухая,
   Бессильная исторгнуть мощьдождя.
   Ты, недругов без устали плодя,
   Недуги получаешь, как награду.
   Предсердие твое - преддверье ада,
   И мумиё не излечит тебя.
   Нет панацеи. Вечность на пороге.
   Мне жаль тебя. Ты многого не смог.
   Гневливый Бог - совсем уже не Бог,
   А лишь напоминание о Боге.
  
   Провинциальный роман
  
   На полном скаку, выбивая копытами искры,
   На белом коне под седлом с золотой бахромой,
   В наш сонный покой, точно ветер, однажды
   ворвись ты,
   Чтоб вдребезги он раскололся, наш
   сонный покой.
   Как резво забьются сердца у красавиц уездных,
   У почтенных матрон - матерей
   перезрелых девиц,
   Каких сладострастных фантазий
   откроется бездна,
   Аж ветер сорвется от трепета нежных ресниц.
   Когда ты осадишь коня у знакомой калитки
   И стукнешь уверенно в створки резного окна,
   Никто не узнает, что ты проигрался до нитки,
   Что дело в приданом, что свадьба твоя решена...
   Ты заполночь скрытно покинешь тобой
   растревоженный улей,
   И конь не споткнется ниразу, по лунной
   дороге летя.
   Горят как ожоги на сердце твои поцелуи
   И медленно-медленно зреет под сердцем дитя.
  
   Агасфер
  
   Уже дорога от меня устала,
   Меня мотает, словно утлый челн,
   Но мстительному Богу было мало -
   Не смертью, а бессмертьем обречен.
  
   Страданья и скитанья бесконечны,
   Бессрочный срок по кругу побежит,
   И я страдаю оттого, что вечный,
   И я скитаюсь оттого, что жид.
  
   Свое бессмертье я отдал бы даром,
   Чтоб оказаться у родных дверей,
   Пускай больным, измученным и старым,
   Но просто смертным, как любой еврей.
  
   Каждый день
  
   Каждый день, как в первый день творенья,
   Приближая новую зарю,
   Птицы в разноцветном оперенье
   Начинают музыку свою.
  
   По безлюдным паркам и аллеям,
   В кронах непроснувшихся дерев,
   Птичьих сил последних не жалея,
   Льется незатейливый напев.
  
   У пернатых трудная работа,
   Точно знает маленький народ:
   Если с ними вдруг случится что-то,
   Не споют - и солнце не взойдет.
  
   Беззащитны тонкие их горла,
   Хрупкая вибрирует гортань,
   Но они торжественно и гордо
   Распевают гимны в эту рань.
  
   И пока заря росу не выест,
   Взмахом крыл гоня ночную тень,
   Ожидая солнца пышный выезд,
   Маленький отважный певчий витязь
   Прославляет наступивший день.
  
  
   Оставь меня
  
   Хаиму
   Оставь меня,
   Не снись мне, не тревожь,
   Меня воспоминаньями не мучай.
   Мы упустили свой счастливый случай,
   Нас развели обыденность и ложь.
  
   Любовь - всегда души тяжелый труд,
   Но не под силу оказалось мне
   Гореть на этом медленном огне
   Совсем одной, как грешнице в аду.
  
   Возможно, кто-то и любил сильней -
   Мерила чувств у каждого свои.
   Кто говорит о радостях любви,
   Тот ничего не понимает в ней.
  
   Под Новый год, когда разрешено
   О самом о заветном попросить,
   Я загадаю только лишь одно:
   Забыть тебя.
   Забыть тебя.
   Забыть.
  
   Пойми меня
  
   Пойми меня, пока еще я здесь,
   Оставь свои ненужные дела,
   Пойми меня, пока еще я есть,
   А не тогда, когда уже была.
   Недавно, тыщу лет тому назад,
   Так беззаветно ты любил меня,
   Что мне мешал твой восхищенный взгляд
   И поцелуй в любое время дня.
   Довольно накопилось с этих пор
   Грехов, обид и прочей ерунды.
   Давай затушим злобности костер
   Глотком прозрачной ледяной воды.
   Прости меня, пока еще я здесь,
   Оставь любые важные дела,
   Прости меня, пока еще я есть,
   А не тогда, когда уже - была.
   Ведь если время не остановить -
   Мы все уйдем и обратимся в прах -
   Хоть что-нибудь должны мы сохранить,
   Что после нас останется в веках.
   Люби меня, пока еще я здесь,
   Оставь свои великие дела,
   Люби меня, пока еще я есть,
   А не тогда, когда уже - была...
  
   Дику
  
   Прости меня, собака
   Из мутного предутреннего мрака
   Я выхожу, всегда настороже,
   Бродячая бездомная собака,
   Забытая хозяином уже.
   Клочками шерсть облезлая повисла,
   И ноет шрам у правого плеча,
   Прижаты уши в ожиданьи свиста,
   Безжалостного, как удар бича.
   Хлебнув по полной мере фунтов лиха,
   Я не забыл ошейник из ремня,
   И белая как сахар пуделиха
   Поглядывала томно на меня.
   Но каждым шрамом и шерстинкой каждой
   Я помню дом и лакомство в горсти.
   За то, что предал ты меня однажды,
   Хозяин мой, прости меня, прости.
   Остры клыки и кончик носа влажный,
   И я бы сдох, чтобы тебя спасти.
   За то, что предал ты меня однажды,
   Мой бывший Бог, прости меня, прости.
   Заложник страха, голода и жажды,
   Я доживаю свой собачий век.
   За то, что предал ты меня однажды,
   Прости меня, мой добрый человек.
  
   Дождик трогает стекло
  
   Дождик трогает стекло
   Пальцами хрустальными,
   Улетели в теплый край
   Птицы-соловьи.
   Может, осень на дворе,
   Может быть, устали мы,
   Только ты не говоришь
   Больше о любви.
  
   До сих пор в душе звучат
   Флейтами-свирелями
   Те слова, что ты шептал
   По сто раз на дню.
   Может, время их прошло,
   Может, постарели мы,
   Но я жду, что скажешь ты:
   "Я тебя люблю".
  
   Все отчетливей года
   В зеркале безжалостном,
   И морщинки пролегли -
   Сотня по рублю.
   Но сегодня, как всегда,
   Ты скажи, пожалуйста,
   Как и прежде мне скажи:
   "Я тебя люблю!"
  
   Сны о Венеции
  
   Унисон или терция
   музыки нежной,
   как хрустальная россыпь.
   Твое имя, Венеция,
   это имя надежды,
   имя тайны и розы.
   Аромат пармезана и рыбы,
   живой, серебристой,
   и фруктов в корзине плетеной...
   Кто здесь был и кто выбыл
   в веках, пробегающих быстро
   по городу вечных влюбленных.
   И под небом высоким,
   как пиратские флаги, колышутся тучи
   над водой застоялой...
   Мне не плыть по твоим протокам
   с гондольером певучим,
   не плыть по твоим каналам.
   Не для сумасшедших старух
   в бриллиантах и платине
   на подагрических пальцах,
   А для вечной любви и разлук
   твои гулкие патио
   и мраморные палаццо
   И в прибрежной таверне,
   где равиоли и "Кьянти", и рыбные блюда,
   и заморские специи,
   Я-то знаю наверное,
   что никогда там обедать не буду,
   никогда, понимаешь, Венеция!
   А на древней брусчатке
   не осталось даже следов
   от безумных твоих карнавалов,
   Но ты свято хранишь отпечатки
   исчезнувших лиц и веков
   под туманным сырым покрывалом.
   Как разбитое сердце,
   как детская сказка,
   как химера на сваях -
   Ты загадка, Венеция,
   ты карнавальная маска,
   и я вряд ли тебя разгадаю.
  
   Мы случайно с тобой набрели
   Аркадию
  
   Мы случайно с тобой набрели
   на забытый затерянный пляж,
   Мы с тобой потерялись во времени
   и ничем не рискуем.
   Он поблек и истерся за тысячи лет,
   этот древний пейзаж,
   Как стираются губы от тысяч твоих поцелуев.
  
   Мы с тобой растеклись как медузы на
   жгучем бесцветном песке,
   Где любая песчинка древней
   пирамид фараонов,
   И пульсирует море, как синяя жилка
   у Земли на виске,
   В ритме древних гекзаметров,
   неизменных со времени Оно.
  
   Мы с тобой непорочны, как дети
   еще допотопных времен,
   Безмятежны, наивны и счастливы,
   как первобытные дети.
   На закате трепещет листва,
   как полотнища старых знамен,
   Осеняя последнее райское место
   На нашей безумной планете
  
   Мы с тобой не вернемся опять в нашу
   прошлую пошлую жизнь,
   Солнце высушит наши тела, их развеет
   над волнами ветер,
   И по дикому пляжу под утро, обнявшись,
   побредут миражи,
   Два фантома великой любви, может,
   самой последней на свете.
  
   В том далеком моем далеке
  
   В том далеком моем далеке,
   Когда все ещежили и были,
   Наши дети играли в песке
   И ажурные замки лепили,
  
   И вбегали в пушистый прибой,
   И от радости громко кричали...
   Золотился закат над водой,
   Отдыхали усталые чайки...
   Мы детей забирали домой
   В несвободу вечернего чая.
  
   Был незыблем порядок вещей,
   Как добротная мебель в квартире,
   И ночное дыханье детей
   Было музыкой, лучшею в мире...
  
   А потом нас накрыла беда,
   И казались сочувствия лживы,
   И теперь только лишь иногда
   Вспоминаем, что мы еще живы...
  
   Прорываясь сквозь мрак и тоску,
   Я одну только вижу картину:
   Наш ребенок бежит по песку
   И закат золотит его спину...
  
   Дорога в Эйлат
  
   Жена же Лотова оглянулась позади его...
   Библия, книга Бытия, гл. 20, стр. 26.
   Эти мертвые горы как кожей слоновьей
   покрыты,
   Ни былинки, ни деревца не оставили
   нам праотцы.
   И такое же мертвое море пред ними лежит,
   как корыто,
   Где хозяйка решила на всю свою жизнь
   засолить огурцы.
  
   Протекают как вечность года, а века здесь
   летят как мгновенья,
   Солнце плавит могильный гранит на
   высоких плато,
   Здесь в морщинистых складках скалы
   притаилось немое забвенье,
   Где начала не помнит никто, а конца
   не увидит никто.
  
   И представила я, что я тоже бы окаменела:
   Руки, волосы, сердце, ресницы, щека и глаза.
   Будет солнце палить, ветер - гладить
   гранитное тело,
   И последней, как камень эйлатский,
   застынет слеза.
  
  
   Как в нераскрывшемся бутоне
  
   Лючии Ганапольской-Юделевич
   Как в нераскрывшемся бутоне
   Чисты тетрадные листы
   И их бумажные ладони
   Так незатейливо пусты,
   И кажется невероятным,
   Что, различимые едва,
   И не осознанные внятно,
   На них проявятся слова.
   Они еще не шевельнулись.
   Они еще не слились в стих,
   Но струны-нервы натянулись,
   Готовые услышать их.
   Пять строчек нотного листка
   Замрут в предчувствии полета,
   И дрогнет прямо у виска
   Любви простреленная нота.
   Но вот безумное перо
   Уже царапает бумагу
   Как ляжет фишка на "зеро",
   Так музыка и слово лягут.
   И завязь дивного гибрида
   Уже заронена в крови,
   И пуповиной перевиты
   Слова и музыка любви.
   Но с телом разрывает связь
   Души смертельная работа,
   И хлынет песня, вся клубясь,
   Как кровь из порванной аорты.
  
   Кукла
  
   Заколочены окна и двери,
   И никто не придет
   В этот дом, где одни потери
   Умножают свой счет.
  
   Здесь зима не сменяет лето,
   И как знаки беды,
   В пыльных вазах сухие букеты
   Умерли без воды.
  
   Здесь хранит до сих пор подушка
   Отпечатки от снов,
   И больна амнезией кукушка
   В недрах старых часов.
  
   Здесь от горечи сводит скулы,
   И у самых ворот
   Вся седая от горя кукла
   Терпеливо кого-то ждет.
  
   Скатерть
  
   Мелким крестиком вышивала я
   Птиц диковинных и цветы,
   Как умела, так выживала я,
   Когда дом мой покинул ты.
  
   Я мечтала: ягоды яркие,
   Листья кромочкою пущу,
   А закончу - придешь с подарками,
   Повинишься - и я прощу.
  
   Сколько игл изломала колких,
   Нитей крученых извела,
   Словно счастья сшивала осколки,
   Да вот сшить никак не могла.
  
   Пал снежок на дорогу езжую,
   И до времени меркнет свет.
   Не тревожит порошу свежую
   Твой единственно нужный след...
  
   И, слезами моими политы,
   Сладки ягоды загорчат,
   Лепестки разлетятся по ветру,
   Птицы горестно закричат...
  
   Ничего не поделать, вышло так,
   И теперь до скончания дней
   Скатерть, что я любовно вышила,
   Будто саван любви моей.
  
   Наверное, я осенью умру
  
   Наверное, я осенью умру
   С последним поседелым георгином.
   На утреннем пронзительном ветру
   Ничейная меня отвоет псина,
  
   И поздних яблок редкий перестук
   По крытой новой черепицей крыше,
   Наверно, будет тот последний звук,
   Который в этой жизни я услышу.
  
   Умереть и воскреснуть
  
   Умереть и воскреснуть, и снова уйти,
   не жалея
   Ни о ком, ни о чем.
   Просто выйти - и дело с концом.
   И уже без тебя побредет по безлюдной аллее
   Постаревшая женщина с бледным
   усталым лицом.
  
   Ни в лице, ни в одежде на траур
   не будет намека,
   Может, только в глазах затаится
   на самом их дне
   Пониманье того, как безумно она одинока,
   И как ты одинок в бесконечной
   своей вышине.
  
   Но однажды под вечер,
   В твою обрядившись рубаху,
   Будто что-торешив и уже
   примирившись с судьбой,
   Она выйдет на берег, как всходят на трон
   и на плаху,
   Икольцо обручальное бросит
   в бездушный прибой.
  
  
   Терпение, старание и труд
  
   Терпение, старание и труд,
   Усердие, терпенье и старанье -
   Я с детства помню эти заклинанья,
   Которые к удаче приведут.
  
   До пота, до кровавых пузырей
   Тружусь, терплю, но нет во тьме
   просвета.
   Опять стою у запертых дверей,
   Ключа к которым не было и нету.
  
   Я не ропщу и на судьбу не злюсь,
   Раз все сложилось так, а не иначе.
   Надежды нет.
   Но я еще молюсь
   Тебе о ниспослании удачи.
  
   По хлябям небесным бредет
  
   Сестре Ленке
   По хлябям небесным бредет
   припоздалая осень,
   Метельный январь заблудился,
   наверно, в пути.
   Нам что-то веселые гномы подарки не носят.
   Декабрь на исходе. Пора бы уже и нести.
  
   Сосульки и шишки сквозь хвою блестят
   серебрином,
   Унизаны лапы гирляндами ярких огней.
   И пахнет из кухни ванилью и мандарином -
   Сияющим солнечным признаком
   праздничных дней.
  
   У гномов, наверно, от сырости насморк
   и кашель.
   Обидно болеть, если завтра уже Новый год.
   Но мама им сварит полезную манную кашу
   И чаю с лимоном в их кукольный
   чайник нальет.
  
   Они оживут и веселых чудес наворотят,
   И сложат под елку подарки в блестящей
   фольге,
   И сами собой загорятся все свечи на торте,
   И звоном веселым зальется
   старинный брегет...
  
   Спасибо вам, гномы, веселые добрые
   гномы!
   Я снова поверила в сказку назло январю,
   И в то, что сегодня, любимый,
   ты стуком знакомым
   В окно постучишь, и я двери тебе отворю.
  
   Хочу быть твоей пощечиной
  
   Хочу быть твоей пощечиной -
   Гореть на твоей щеке,
   Наручниками защелкнуться
   На правой твоей руке,
  
   Обрывом ущелья узкого,
   Нехоженою тропой,
   Негромко звучащей музыкой,
   Что создана не тобой...
  
   В мороз принесу тебе валенки,
   Укрою тебя в тепле,
   Сама продышу протаинку
   На заледенелом стекле,
  
   А в лютую пору летнюю
   Всю воду тебе отдам,
   Оставив себе последние
   Свинцовые девять грамм...
  
   Боль
  
   Похоронена, но не забыта,
   Поднимает голову боль,
   Как встает боевая элита
   На последний решительный бой.
  
   Я пред нею немного трушу,
   Но не сдамся я никогда,
   Лишь спасти постараюсь душу
   От безверия и стыда
  
   Легионы её отважны,
   Как данайцы во чреве коня,
   Затаились, чтобы однажды
   Беспощадно добить меня.
  
   Но пока еще не добита,
   Хоть, наверное, на волоске,
   Боль стучит и стучит копытом
   В беззащитном моем виске.
  
   Я люблю эту боль, как рану
   Любит лезвие палаша.
   Только мертвый не имеет сраму.
   У живого болит душа.
  
   Капитанская дочка
   или вид с палубы прогулочного катера
   на окрестности июльской южной бухты
   в любимом некурортном городе
   в разгар курортного сезона
  
   Последнего школьного лета попутчик -
   Прогулочный катер,
   Других развлечений не хуже, не лучше -
   По бухте прокатит.
  
   Орут репродукторов хриплые птицы,
   Толпа на причале.
   У толстых торговок веселые лица
   И в ведрах - початки.
  
   Поет Пугачева над сливочным раем:
   "Ах, лето, ах, лето..."
   Грызем кукурузу, как будто играем
   На солнечных флейтах.
  
   И жарятся пляжники в пене прибоя,
   Как рыбы на блюде,
   А мы на корме целовались с тобою,
   Как взрослые люди.
  
   Но бриза прибрежного было нам мало,
   И мы задыхались,
   И солнце по нашим затылкам стекало,
   И в море кидалось,
  
   Так желтыми пальцами волны листая,
   Дробясь под водою,
   Как будто мальков золотистая стая
   Плыла за кормою.
  
   Сливовый джем
  
   Посвящается папе
   Детство. Август.
   Ты утром проснешься счастливым.
   Три недели до школы.
   Впереди замечательный день.
   Сизым глазом косит сквозь листву
   перезрелая слива,
   И застенчивый персик
   прячет попу пушистую в тень.
  
   Керосинка в хозяйственном раже
   заходится истово,
   Ароматное варево пышет
   в тазу из сверкающей жести.
   Это джем черносливный,
   и в пенке его аметистовой
   Тонут осы в последнем смертельном
   блаженстве.
  
   И не важно совсем,
   что пройдет без кино воскресенье,
   Что на пляж не пойдем,
   и солнце в зените уже...
   Варим сливовый джем.
   Не компот, не кисель, не варенье -
   Варим сливовый джем.
   Варим солнечный сливовый джем.
  
   Утирая носы,
   обжигая крапивой коленки,
   Из соседних дворов
   саранчой набежит детвора.
   Ничего не бывает вкуснее
   горбушки со сливовой пенкой
   На скамейке под старой акацией
   посрединедвора.
  
   Расфасовкой по банкам
   закончится день, как поэма,
   Керосинка на выдохе
   плюнет остатком огня,
   И в пушистое облако
   цвета пенки сливового джема
   Рухнет спелое солнце,
   уставшее больше меня.
  
   Мать творила праздничное тесто,
  
   Мать творила праздничное тесто,
   Не жалея сдобы для него,
   Чтобы всем до горечи наесться
   Поминальных сладких пирогов.
  
   Не бывает пусто свято место,
   Так гласит народная молва,
   Выйдет замуж поздняя невеста.
   Ранняя случайная вдова,
  
   Вырастут оставленные детки
   С неродным, но любящим отцом,
   Вновь береза разбросает ветки
   Над недавно крашеным крыльцом...
  
   Но однажды, пироги с капустой
   К завтрашнему празднику лепя,
   Ты поймешь, что свято место - пусто.
   Все на свете пусто без тебя.
  
  
   Нумерология
  
   Утверждает нумерология:
   Каждым правит свое число,
   И его, как считают многие,
   Нужно знать, чтобы в жизни везло.
  
   Я в везенье не очень верю,
   Арифметика такова,
   Что в ошибках своих и потерях
   Виновата лишь я сама.
  
   Ты не станешь моим поражением
   И победа мне не нужна.
   Только лишь в результате сложения
   Мы с тобою - величина.
  
   Лишь с тобою смеюсь и плачу я,
   И живу, любя,
   И число моё - ноль без палочки
   Без тебя.
  
   Крымский романс
  
   Поплачьте обо мне,
   Открыточные горы,
   Когда сойдут снега
   На яйлах по весне,
   Поплачьте обо мне,
   Мой дом, мой двор, мой город,
   Поплачьте обо мне,
   Поплачьте обо мне...
  
   Нет, я не умерла -
   Меня не стало просто
   В пространстве, где была
   Я с самых первых дней.
   Прибрежная скала
   И целый полуостров,
   Поплачьте обо мне,
   Поплачьте обо мне.
  
   Вечерняя заря
   И речка в рамке ила,
   И в смешанном лесу
   Пичуга на сосне,
   И вы, мои друзья,
   Которых так любила,
   Как плачу я о вас,
   Поплачьте обо мне.
  
   Моисей
  
   Мне кажется, что нету больше сил.
   Я так устал...
   Но впереди свобода.
   Я сорок пар сандалий износил
   За сорок лет скитаний и исхода.
  
   Я бренным телом немощен и слаб,
   Но крепок дух, и вера неизменна.
   Я жду, когда умрет последний раб -
   Когда во мне умрет последний раб,
   Бежавший из египетского плена.
  
   Парит крылатая душа
   Несерьезное предисловие к серьезному юбилею.
   (Опыт эссе)
  
   Неистребима наша привычка к стереотипам и банальностям, проистекающая из еще недавнего советского стандартного мышления. К примеру, летает и поет - птица, молоко дает - корова, трясется и рычит - холодильник, цветет и пахнет - роза, не пахнет, но колется - кактус,Земля вращается вокруг Солнца, Волга впадает в Каспийское море, пифагоровы штаны на все стороны равны, у кошки четыре ноги... И все.
   Именно поэтому автор, как полноценный продукт качественного советского филологического образования, от банальностей, естественно, не удержится, но обязуется употреблять их умеренно и заранее за все это извиняется.
   Итак, с одной стороны, конечно, штампы, с другой - явления стандартные, в рамочку взятые, ярлычком, как какао, обозначенные, они ни волнений, ни тревог, ни новых эмоциональных движений не вызывают, не раздражают, душу не трогают, интереса особого не возбуждают.
   Но жизнь наша тем и хороша, что есть в ней место явлениям нестандартным, ни в какие рамки не укладывающимися. Например, нелетающая птица страус, или, наоборот, летающая, но рыба. Или цветок, с дивным названием "Птица райского сада", на самом деле ни цветком, ни птицей не являющийся.
   Но не об этих чудесах природы пойдет ниже речь, а о совершенно ином нестандартном явлении, при рождении нареченным чудным именем Лючия.
   А вот вам и первая банальность: "Каквы яхту назовете, так она ипоплывет". Короче, имя - это судьба. А противсудьбы, как известно, не попрешь.Хотя, конечно, с именем Лючия она просто не могла не стать той, кем стала. Хорошая девочка из приличной интеллигентнойеврейской семьи, выросшая в интернациональном Кутаиси - это раз. Бабушкино грузинское происхождение и дедушка из Белоруссии дали в результате гремучую смесь кавказского темперамента и белорусской основательности - это два. Добротное высшее гуманитарное образование - это три. Да и когда Бог талант раздавал, она тоже явно не последней в очереди была. А на счет пять одна из шуток, какое мы любили в детстве: "Если белый камень бросить в Черное море, каким он будет?" Не ищите сочетаниецветов, не мучайтесь. Мокрым он будет, мокрым. А вот если хорошую еврейскую девочку из приличной семьи бросить в шестнадцать лет в бурное море (извините за банальность) взрослого творчества, а именно во Всесоюзный конкурсавторской песни, где ее лауреатом и дипломантом объявит сам Лев Ошанин, кем станет эта девочка? Правильно, поэтом, исполнителем своих песен. Она станет ЛЮЧИЕЙ ГАНАПОЛЬСКОЙ-ЮДЕЛЕВИЧ.
   А все-таки кажется мне,
   Что судьба справедлива,
   На скользком захламленном дне
   Я живу горделиво.
   В последующие сороклет(извините за подробность) будет еще множество призов, наград и званий...Будет дружба с Дольским, Розенбаумом, Вероникой Долиной и многими нынешними столпами жанра. Будет уверенное восхождение по пяти строчкам нотного стана, по семи струнам гитарного ряда, по бесконечной поэтической лестнице, не ведущей никуда, лишь от души к душе. Потому, что комфортно, хоть ибеспокойно, она может существовать только в пространстве музыки и слова.
   Спокойствием дыша,
   Как на исходе лето,
   Творись моя душа,
   Из радуги и света.
   Еще банальность: выживает сильнейший. Таков закон стаи. Стоит Акеле промахнуться, - все, сожрут. Однако в искусстве, не побоюсь этого слова, выживает, т.е. остается звучать, не только сильный, а самобытный, особенный.
   В искусстве одна из формул успеха, когда ты выдаешь не то, что все от тебя ждут, а что-то совершенно неожиданное, оригинальное.
   У нищих прошу подаянья,
   Богатым сама подаю,
   И входит второе дыханье
   В охрипшую глотку мою.
   Анализировать стихи, препарировать песню - занятие безнадежно неблагодарное, да и, прямо скажем, бессмысленное. Кроме того, всегда есть опасность скатиться в сю-сю-реализм, либо в умилительно-розовый романтизм, как в сахарный сироп - увязнешь и влипнешь.
   В этом триумвирате - слово, музыка, исполнитель - он один за всех, как в Рублевской Троице. Он - Автор. И мы можем только совпасть или не совпасть - движением души, мироощущением, сиюминутным или всегдашним видением (слушанием) себя, любимого, или окружающих явлений. Это крайне важно - совпасть.Ибо нет критерия оценки. То есть, конечно, есть, наверняка есть. Можно сделать глубокий литературоведческий анализ: тропы, рифма, ритм. Образ - туда, рефрен - сюда... Только - зачем?
   Что нам даст анализ этих, к примеру, строк:
   Я буду писать о снеге,
   Только о белом снеге.
   Белом, как волосы деда,
   Которого нет давно.
   Я буду писать о травах,
   Душистых и мягких травах,
   Нежных, как руки мамы,
   Которых не забыть...
   Это только текст. А с музыкой? Такой простой волшебной музыкой. Так в чем же магия? И голос - таки не Пугачева; и на гитаре играет - есть музыканты получше... Допустим... А вы Галичаслушали? А Булата Шалвовича? Окуджава - любимый, почитаемый. Лично знакомый. Учитель. Наибольшее влияние - его.
   А помнишь, раньше Окуджава
   Нам пел про подвиги, про славу,
   И вся великая держава
   Не забывала много лет:
   "Чтоб не пропасть поодиночке" -
   Его магические строчки.
   И бил целительный источник,
   И защищал от многих бед.
   Женщина может быть слабой, может быть деловой, так сказать, бизнес-леди, а может - бульдозером в юбке. Последнее в нашей жизни предпочтительнее по причине ее (т.е. жизни) сложности и трудности, но женственность при этом теряется напрочь, что, конечно, очень жаль. Слабой женщине по той же причине не выжить, а для бизнеса, сами понимаете, талант особый нужен, У нее есть талант. Не бизнесовый, не бульдозерный.Талант оставаться женщиной в своей поэзии, в своей музыке, в своейжизни.
   Я сама себе колыбельную
   Каждый вечер пою...
   Спи, скиталица, пыль метельную
   Не увидишь в раю!
   Сделал походя твой возлюбленный
   Из голубки змею.
   Спи, бесстыдница,
   Взгляд потупленный
   Ты не встретишь в раю!
   Однако идеальная женщина, реализующая себя в семье, для семьи - "босиком, беременная и на кухне" - это не для нее и не про нее. Может быть, ей и жаль, а скорее всего - нет. Быт и поэзия, быт и
   песня - суть явления несовместные, почти как гений и злодейство. Или клубника с горчицей. Или любовь и картошка...Ну, не уживаются они никак. Говорят, правда, что великая Агата Кристи сочиняла свои умопомрачительные сюжеты за мытьем посуды. Это еще можно как-то понять, хотя и с трудом. Но я верю, про убийство за мытьем-то посуды думать возможно вполне. Сама бы убила, кто под руку попадется в такой момент. А вы попробуйте одной рукой картошку чистить, другой борщ мешать, а в это время сочинить:
   Не стану я твоей привычкой,
   Твоим обычным будним днем,
   Чтоб было мною все во всем
   Привычно-личным и безличным.
   Хочу быть праздником, весной,
   Немым открытьем, потрясеньем,
   Преображеньем, воскресеньем,
   Всегда невестой - не женой.
   То-то, что не получается. А у Лючии как-то здорово получается быть вроде как бы над бытом. Но! Есть две дочери, есть внук, обожаемый и обожающий свою бабушку, простите за такое слово. Да и про кого это сказано: "бабушка"? Стройная, хрупкая, просто фея какая-то неземная, просто "ах, какая женщина, какая женщина!" Но это только видимость, образ такой.А характер при этом - как у сержанта американской морской пехоты. Воля железная - жизнь заставила. Хорошая еврейская девочка из приличной семьи, она - боец. А как бы хорошо было, спору нет, за широкой спиной, защищающей от проблем жизни. Но неттакой каменной стены - спины, нет буфера, нет пробивного тарана - все сама. И жилетки тоже нет - поплакаться. Поэтому она не плачет, она поет.
   Как я смеялась,
   правый Боже!
   Как я смеялась
   Вновь и вновь.
   Как будто смех
   кипел под кожей,
   а не переливалась
   кровь.
   Смешно, что снег,
   смешно, что слякоть.
   Смешно, что брызнуло
   вино.
   Смешно, что мне опять
   смешно.
   Смешно,
   Что хочется заплакать.
   А вот еще банальность N 38: друзья и окружение. Друзья познаются... Короче, вы в курсе. Храни ее Бог от бед, конечно, но без них, увы, жизни не бывает. И тогда, по хрестоматии, отсеиваются те, кто не настоящие. Аура, что ли, у нее такая, что вокруг группируются личности творческие, яркие, неординарные. Просто хорошие люди. Другие не держатся. Хотя, случается, притягиваются, даже какое-то время вращаются на дальних и близких орбитах. И, бывает, обманывают ее, обирают, обижают. Но - что удивительно! - нет в ней обиды, озлобленности. А есть замечательная открытость, щедрость, безрассудная преданность в любви и дружбе. И еще рубцы на сердце. Нежном, открытом сердце поэта. И болит сердце часто.
   А где она черпает силы, какие включает резервы, чего ей это стоит - не знает никто.
   Мне много придется учиться.
   Учиться болеть и стареть.
   В мужские прекрасные лица
   Как в окна чужие смотреть.
   А теперь я, по выражению одного из персонажей незабвенного А. И. Райкина, "дико извиняюсь". Потому, что вынуждена употребить слово "бард", рамочное и трафаретное. Но это лишь для того, чтобы подчеркнуть - это не о ней. Не бард она по определению, не укладываются ее стихи и песни в прокрустово ложе означенного жанра. Лючия пишет нечто другое, не определяемое как только авторская песня. Не претендуя на общечеловеческую значимость и глобальные обобщения, она всегда говорит-поет об одном: о любви. О ЛЮБВИ. И просто о любви. Сущность ее жизни, ее творчества - любовь. Если женщина утром проснулась, а она не влюблена - эта женщина умерла. И вся жизнь, все стихи и песни Лючии - история любви.
   К чему слова?
   Я всей собой тебе отвечу.
   Смотри в глаза, ты все увидишь там.
   Моя любовь летит твоей навстречу,
   Деля с ней и восторг,
   И гибель пополам.
   Наш "сумасшедший Вавилон" смешал языки, музыку и ментальности. (Ох, погорячился Киплинг, считая, что "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись вовек", погорячился). В этом безжалостном горниле 40-градусной (не водки, извините), жары выплавился свой язык общения, но это "другой сипур".И среди этого языкового, чтобы не сказать худого слова, бардака Лючия, хорошая еврейская девочка из приличной семьи, говорит, пишет, поет, наконец, владеет! - звонким, хрустально-чистым, абсолютно русским языком, сохраняя бережное, трепетное отношение к слову. Свойственно это лишь таланту истинно высокому, владеющему интеллигентной, "петербургской" техникой стихосложения. И эта старо-петербургская культура - единственные рамки, в которые можно ее, неформальную, определить.
   Что осталось от надежды,
   Что осталось от любви?!
   Лишь дареные одежды
   Да немые соловьи.
   Целый мир обезголосел,
   Каждый ствол в нем опустел.
   Это даже и не осень,
   Это жизненный предел!
   Света белого не вижу
   Из-за черного огня -
   Я впервые ненавижу,
   Господи, прости меня!
   "А теперь - Горбатый! Я сказал: Горбатый!" то есть главный, вернее главное. Что же главное в ней, ее творчестве? Да все. Все главное. Потому, что творчество Лючии - это ее диагноз. Ее приговор. Ее судьба. А против судьбы, извините за повтор, не попрешь. И это последняя сегодня банальность.
   Кровь Ремесла на красках и холстах,
   На рукописях, нотах и подмостках,
   На колоколен золотых крестах,
   На звездах в небе, на могильных досках.
   На всей духовной силе бытия,
   Замешана в ее первооснове.
   О, дай мне Боже,
   Чтобы кровь моя
   По капле уходила
   В каждом слове...
  
  
   "Отпусти народ мой ..."
   По поводу выхода четвертой книги Давида Зака "ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД" (Судьбы еврейские)
  
   Это удивительная семья - Давид и Раша Зак. Давид - умница, интеллигент, выдержанный, элегантный, просто образец английского джентльмена, исполненный чувства собственного достоинства и сдержанной уверенности в себе. Раша - мягкая, ласковая, преданная, милая женщина добрейшей души, готовая в любую минуту помочь, поддержать, оберечь любого, пусть даже незнакомого человека. Каждый из них в своей отдельной и совместной жизни много перенес, много пережил, в том числе и свой личный"ледниковый период" - ссылку в Якутию, в Заполярье: Раша - с пяти лет, Давид - с одиннадцати... Они тридцать лет в стране, оба на пенсии, оба увлечены творчеством: Раша пишет картины, Давид - мемуары и рассказы на русском и иврите. Биография каждого из них достойна отдельной книги.
   Давид обладает уникальной памятью и трудолюбием. Привыкший всю жизнь много и добросовестно работать, он и к своему хобби, как он называет свои мемуары и рассказы, относится ответственно и обстоятельно. Это редчайшее удачное сочетание - память требует и душа просит. Факты и события личной жизни - его самого, его родных и близких, друзей и просто знакомых - дают в синтезе удивительный результат - книгу, жанр которой трудно определить и невозможно переоценить. В авторской аннотации к своей четвертой книге на русском языке Давид Зак пишет: "... родился в городе Утенав Литве в состоятельной семье в 930 г. Через год после прихода Советской власти в Прибалтику меня с матерью сослали в Сибирь, а отца заточили в лагерь в Красноярскойтайге. 6 лет провел на севере Якутии и 7 лет в г. Томске. Прибыл в Израиль в декабре 975г. По образованию преподаватель физики и математики. Прошел путь учителя, завуча, директора школы, инспектора городского отдела народного образования, старшего научного сотрудника научно-исследовательского института школ Министерства просвещения Российской Федерации. В Израиле работал свыше двадцати лет завучем по физике в технологической школеи колледже Орта в г. Нетании. С 995 г. пенсионер. Хобби на пенсии - писать воспоминания и рассказы".
   Сам Давид похож на героев своих рассказов. При том, что все они - реальные люди, каждый со своей судьбой, со своимииндивидуальными чертами характера, тем не менее, у всех у них есть нечто общее. Прежде всего, все они выходцы из еврейской среды, дети своего народа. Все они интеллигентны той особой врожденной интеллигентностью, что происходит от глубокой многовековой духовности, культивируемой с детства в среде и в семье.
   Они неправдоподобно и старомодно порядочны, что сейчас - увы! - само по себе большая редкость: как синий алмаз, как абсолютный слух, как реликтовый кустарник можжевельник, чей ареал крайне ограничен. То есть в принципе это явление существует, но не здесь и не сейчас. Однако это совсем не значит, что герои его рассказов - люди выдуманные, нереальные. Вовсе нет. И испытания, выпавшие на их долю, тоже вполне реальны, хотя и так неправдоподобно ужасны (Спилбергу и Хичкоку даже не снилось!), что разум отказывается в это верить. Однако все они - настоящие, прошедшие, но не безнадежно прошлые.
   Рассказы "северного" цикла объединены местом действия: Якутия, Сибирь, Заполярье, вечная мерзлота. И вечное противостояние человека и природы, народа и власти. Язвительный умница и блестящий афорист (мы здесь не касаемся политики) Уинстон Черчилль сказал: "Гибель одного человека - трагедия, гибель миллионов - статистика". Десятки, сотни тысяч личных трагедий - это, оказывается, всего лишь статистика истребления советской властью инакомыслящих, инаковерующих, просто иных. "Кто не с нами, тот против нас", -это основополагающий тезис уничтожения врагов реальных, мнимых и потенциальных, это главный разрешительный принцип действия системной и систематической мясорубки.
   Давид пишет об одном из мест ссылки: "Мы с матерью жили в поселке Трофимовск, что в дельте реки Лена, на севере Якутии у моря Братьев ЛаптевыхСеверного Ледовитого океана. Мы были ссыльными спецпереселенцами, находились под надзором НКВД, не имели права покинуть это заброшенное и забытое Богом место. Комендант следил за каждым шагом. Дважды в месяц приходили к нему в контору отмечаться, что находимся в наличии и не сбежали. Какая это была глупость! Ведь убежать оттуда было невозможно! Кругом тундра, бездорожье, поселок на острове. Убежав, ты бы сам вынес себе смертный приговор, умер бы от голода или замерз в лютый холод".
   Они были обречены. Все! Они гибли тысячами, десятками, сотнями тысяч: голод, мороз, болезни, антисанитария. Читать это тяжело, не делать этого, закрыть глаза на прошлое - пусть не лично свое, но народа своего - непорядочно и нечестно.
   Якутские рассказы написаны простым, почти протокольным языком. Но сами факты таковы, что, кажется, и не требуют красивости и вычурности изложения. Однако, внезапно в беспристрастном вроде бы повествовании вдруг взрывается пронзительная фраза, западающая прямо в душу. Вот, к примеру, описывая скудный быт, отсутствие элементарных условий, Давид говорит о своих сверстниках-подростках, страдающих от невозможности просто помыться: "Стыдясь, искали вшей". Все. Есть характер, есть обстоятельства, есть трагедия. Это ужеуровень "Севастопольских рассказов" Льва Толстого. Это такая отчаянная, обнаженная, щемящая правда, что отмахнуться от нее просто нельзя. И те, кто выжил, несут в себе эту правду. Они страстно желали выжить. Никто не хотел умирать. Никто не хотел остаться там, в вечной мерзлоте. Их согревала надежда вернуться в свой дом, в свой город, в свою прежнюю жизнь.
   Те, кто не попали в ссылку и лагеря, остались в Литве, тоже не были защищены. Давид - спасибо советской власти! - в одиннадцатилетнем возрасте вместе с родителями был выслан из города Утены за неделю до начала войны. Пятеро его братьев и сестер со своими семьями, родные и близкие были расстреляны немцами. Не осталось никого. Те, кто вернулись из ссылки, вернулись на погост. Те, кто выжил в концлагерях, кто пережил войну и эвакуацию, был в лесах, в партизанах, кто воевал, кто осиротел - все они несут в себе свою трагедию, свою историю. Эти истории собирает Давид Зак, передает их нам, словно из отдельных фрагментов составляет общую картину великой беды и великого противостояния нашего народа-великомученика. Люди доверяют ему свое сокровенное, потаенное, и Давид несет это нам в своей книге. ЧТОБЫМЫ ЗНАЛИ, ЧТОБЫ ПОМНИЛИ.
   Пройдет время,и уйдут те последние, кто это видел и пережил, и мы не успеем узнать, сопережить, запомнить.
   Страшные факты сами по себе страшны.В изложении живых свидетелей и участников - потрясающи. Это раздел книги "Люди и нелюди" (о войне и гетто). Прочтите рассказ Гени Хаетас, родившей в гетто сына. Его невозможно читать залпом и невозможно от него оторваться. Молоденькая женщина, родившая первенца в ужасающих условиях всеобщего истребления, посвящает себя спасению своего ребенка. Она живет, выживает только для него. Она спасает его во время акций по уничтожению всех детей в гетто, она прячет его три года, она, спасая, выносит его из гетто и отдает в чужие руки. Бог любит ее - и она, и муж, и сын остались живы в этом беспощадном горниле и воссоединились через год после окончания войны.
   Очень важный раздел книги "В поисках утраченного местечка". Трогательные рассказы о детях и от лица детей воссоздают тот неповторимый колорит еврейского местечка, его особую атмосферу, незыблемые основы и традиции иудаизма, которые, к прискорбию нашему, даже для старшего поколения теперь только воспоминание. Детство всегда помнится восхитительным и лучезарно-счастливым, пусть оно и в жестокой нужде, когда в пищу идет даже "рассол от селедки, в него макают хлеб", и не всегда есть возможность купить халу на субботу. Однако, оно озарено беспредельной любовью и согрето теплом родительского дома. Дивный рассказ "Баранка" о еврейском мальчике из бедной семьи, мечтающем,как о высшем счастье, о свежеиспеченной баранке, "какие богатые едят": упоительно пахнущей, восхитительно вкусной (наверное), с твердой корочкой, но мягкой внутри. Вот оно счастье! И происходит чудо - маленький герой рассказанаходит кошелек с огромной(для его бедной семьи) суммой денег. И ребенок не бежит осуществлять свою мечту, тут же купив баранку, предмет детской зависти, нет. Он несет деньги домой. И отец долго и подробно расспрашивает, не украл ли сын, храни Бог, эти деньги, не видел ли он, кто выронил кошелек. Это, на мой взгляд, пример воспитания высочайшей нравственности и абсолютно нормальной честности. Герой рассказаполучает свою заслуженную награду - деньги на вожделенную баранку. Он покупает ее, но не съедает сразу, а идет к детям и у них на глазах весь день, смакуя, растягивая удовольствие, ест свое лакомство. Это не только осуществление мечты, это акт самоутверждения и самоуважения - МЫ НЕ ХУЖЕ ДРУГИХ,НЕ БЕДНЕЕ ВСЕХ, и нам доступна радость богатеев. "Мы тоже баранки едим!" Не только ностальгия по счастливому невозвратному детству звучит в этих рассказах, но и осознание важности прикосновения к основам.
   Выросшие и постаревшие еврейские мальчики из местечек и столиц, состоявшиеся, успешные и не очень, сидевшие в "отказе" и вырвавшиеся, вернувшиеся на Землю Обетованную, они и здесь строили свои жизни и судьбы по-разному, но всегда трудно и честно. Сегодня им уже за 70. Дети, внуки, воспоминания - их сегодняшняя жизнь. Так рождается раздел книги "Беседы в парке". Разные люди, каждый со своей историей, со своей памятью. И каждый из них вызывает у Давида искренний интерес и пристальное внимание. Поэтому, видимо, читаются их истории легко и с интересом. Конечно, рассказы эти, в основном, о прошлом. Оно живо и реально в их памяти. Это главное их достояние - память. Она уникальна, единственна и бесценна.ДавидЗак - ее главный хранитель.
   Первые три книги Давида - его личные мемуары, дань его погибшим родным, памятник близким и родным людям. Четвертая книга - тоже памятник - памятник его поколению.
   Я думаю, нет нужды говорить еще раз о том, насколько это важно. Книга Давида - не для домашнего употребления, вернее, не только для домашнего. Это не семейные хроники, но семейное чтение. Ведь пишет Давид не для тех, кто знает, а для тех, кто ДОЛЖЕН знать. Для детей и внуков. Для их детей. Для того, чтобы и они знали и помнили. Конечно, нести груз этих воспоминаний зачастую тяжело - ведь у большинства в памяти хранятся не радостные, а трагические события. Но это факты не только личной, а нашей общей истории. Эту историю надо знать и хранить. Только так мы можем осознавать себя неотъемлемой частью своего народа, значимым звеном в цепи поколений, своим среди своих. Книги ДавидаЗака - явление не только литературное, но и социальное, исторически важное. И просто интересное.
   И если бы я не была воспитана - увы! - такой непроходимой атеисткой, то, может быть, осмелилась закончить свою статью о Давиде Заке так: Если ты слышишь меня, Господи, воздай ему за труд его великий по сохранению памяти нашей, ибо без памяти мы сирые, убогие и безродные. Дай ему, Боже, силы и здоровья, и чадам его, и домочадцам. И пусть минуют его печали и горести, ибо сказано, что умножающий знания - умножает и скорби. Пусть это будет не о нем, Господи. Пусть те знания нашей общей, нашей личной, нашей еврейской истории, которые несет он нам, хранит для нас - да будут они ему в честь и радость на долгие годы.
   Заранее благодарна -
   София Бронштейн.
  
  
  
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ
  
   В той далекой стране
   Монолог души
   Не женское дело - поэзия
   Таврида
   Октябринка
   Было очень непросто
   Рыцарский роман
   Поэту владимиру Мерлису
   Амнезия
   Местоимение
   Окно в париж
   Хризантемы
   Божьи мельницы
   Иудино дерево
   Жанна Д'арк
   Соломинка
   Буратино
   Жена Лота
   Отказ
   Харон
   Барашек
   Баллада о химерах Нотр-Дама
   Одиссей
   Скачки
   Мамонты
   Стихотворение без названия, но с эпиграфом
   Провинциальный роман
   Агасфер
   Каждый день
   Оставь меня
   Пойми меня
   Дику
   Дождик трогает стекло
   Сны о Венеции
   Мы случайно с тобой набрели
   В том далеком моем далеке
   Дорога в Эйлат
   Как в нераскрывшемся бутоне
   Кукла
   Скатерть
   Наверное, я осенью умру
   Умереть и воскреснуть
   Терпение, старание и труд
   По хлябям небесным бредет
   Хочу быть твоей пощечиной
   Боль
   Капитанская дочка
   Сливовый джем
   Мать творила праздничное тесто,
   Нумерология
   Крымский романс
   Моисей
   Парит крылатая душа
   "Отпусти народ мой ..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"