Бронштейн София. Лисное дело

Автор искренне благодарен всем,

кто помог в создании этого сборника

София Бронштейн

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

СТИХИ И БАЛЛАДЫ

Редактор - Сима Левина

Корректор - Борис Стрельцов

Компьютерная верстка и дизайн -

Вадим Розенталь, Хаим Хулин

Издательство -"Очаг"

НЕТАНИЯ, ИЗРАИЛЬ

No СОФИЯ БРОНШТЕЙН, 2008

МЫ ЗАЛОЖНИКИ ПАМЯТИ

СТАРОЕ ФОТО

Мне не хватает прошлого -

Глубин, основ, корней,

Чего-то, что не спрошено

У бабушки моей.

А жалко, что не спрошено,

И поздно сожалеть,

Как крепдешин в горошины

Теперь уж не надеть.

Пойду на барахолку я,

Куплю под шум и визг

Там патефон с иголками

И хрупкий черный диск.

Пыль нежно сдую с диска -

Пластинка оживет,

Про старую записку

Шульженко запоет,

И довоенным голосом

Заденет душу мне.

... Завиты в валик волосы

На русой голове.

У мастера заезжего

Штатив и аппарат.

Все с напряженной нежностью

Из прошлого глядят.

И бабушка нестарая -

Почти кинозвезда,

И бусины янтарные,

И яркие глаза.

А на коленях - с бантами,

Косички на плечах -

Моих детишек бабушка,

Что младше их сейчас.

...Как на могилку камушком

Любовь моя легла.

Я не знакома с бабушкой -

Она не дожила.

МЫ ЗАЛОЖНИКИ ПРОШЛОГО

Давиду Заку

Мы заложники прошлого,

Но под слоем золы

В наших душах огонь

Разгорается яро.

На Сенатскую площадь

Выходили не мы,

И не нас убивали

У Бабьего Яра.

И, конечно, наука

Совершенно права,

Утверждая, что мы

Это помнить не можем,

Но сквозь тело мое

Прорастает трава,

И могильные черви

Голый череп мой гложут.

И я помню: натужно,

Увязая в снегу,

Волокла наши сани

Мужицкая лошадь...

Может, это не нужно,

Но гнус и тайгу

Вспоминаю я чаще,

Чем Сенатскую площадь.

Мы заложники памяти

Чьих-то прошлых судеб,

Они живы, пока

Мы их помним хотя бы.

И я знаю, как горек

Изгнания хлеб,

Как по мне голосили

Овдовевшие бабы.

Не меня распинали

На горящих крестах,

Не меня убивали

За веру иную,

Но стигматы кровят

На ладонях моих и стопах,

И пылает клеймом

След Иудиного поцелуя.

Мы заложники верности

Тем, кто были до нас,

Нашей общей истории

Опаленным страницам,

И пока в нашем сердце

Их след не погас,

В нас живут их дела,

Их ошибки и лица.

И, надеюсь, потомкам

Моим не забыть

То, что было не с ними

И не со мною.

Чтоб вовек не прервалась

Нашей памяти нить,

Я сгораю дотла

Поминальной свечою.

ЦАРИЦА САВСКАЯ

Царь мой, Бог мой, скажи твое имя,

Что звучит как восторженный стих.

Я - царица твоя и рабыня,

Я у ног замираю твоих.

Твоя слава и мудрость, и сила

Воплощают собою мечту.

Сколько женщин тебе приносило

Свою нежность, свою чистоту!

Триста жен и наложниц без счета

Окружают любовью тебя,

Ты живешь в ореоле почета,

Больше жизни народ свой любя.

Мне твоя не мерещится слава,

Не нужны мне богатства твои,

Свое царство великое - Сава -

Я бросаю на ложе любви.

И пока наша страсть не остыла,

Царь мой, Бог мой, возлюбленный мой,

Я рожу тебе смуглого сына,

Он останется в Саве со мной.

Мы пройдем по пустыне бессонной,

Точно зная истоки свои,

Мы - потомки царя Соломона

От великой и вечной любви.

1957 ГОД

Я в детстве лишь вполуха слушал,

Как на меня ворчала мать:

"Чего ты возишься, копуша,

Тебя за смертью посылать".

Куда за смертью? Что такое?

Я в этом мало понимал.

Кипела жизнь, шумело море,

Гулял базар, гудел вокзал...

А рядом мама шустро-быстро

Вершила дома все дела:

Носила воду коромыслом,

Стирала, пироги пекла.

Спускался долгожданный вечер,

И затихало все кругом,

И мир был справедлив и вечен,

Как мама, море, небо, дом.

Цвела лиловая лаванда,

И звезды зажигались впрок,

И воробьев лихая банда

Дралась в пыли у наших ног.

Все, что устало - отдыхало

От суетливости дневной.

А мать снимала покрывало

С большой перины пуховой.

Подушка стыла одиноко,

Бела, как иней на траве,

С тех пор, как муж погиб далеко,

В году победном, в январе.

На зорьке, стук уняв сердечный,

Мать торопилась снова жить.

Я сладко спал. И мир был вечный.

А если вечный -

что спешить?

УЧИ МЕНЯ ИСТОРИИ

Давиду Блюму

Учи меня истории, учи,

Веди к истокам и первоосновам,

Чтоб памяти забытые ключи

Забили вновь водою родниковой.

Страна моя! Веками над тобой

Металось пламя, злой навет развеяв.

Несокрушимой храмовой стеной

Вознесся к небу подвиг Маккавеев.

О, Господи, трудны твои пути,

Темна вода во облаках высоких.

Так тяжело достоинство нести

Во времена правителей жестоких.

Свой виноградник, Суламифь, оставь,

Умасли тело мирром и елеем,

Ведь если предки так любили встарь,

То мы, наверно, тоже так сумеем.

Прости нас, непокорная Юдифь,

За позднее прощенье и признанье.

Еврейская история не миф,

А ежедневный подвиг выживанья.

Красавицы родной моей земли,

С обветренными смуглыми щеками,

Вы мужественно тяготы несли

И женственно мужчин своих ласкали.

Любили вас цари и пастухи,

Вам царства и сокровища дарили,

И посвящали песни и стихи,

А вы певцов и воинов любили.

Певец Давид! Восторженно воспой

Те времена, что дальше год от года.

История, воспетая тобой,

Сегодня подвиг нашего народа.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ КОНЦА СВЕТА

Спи, сыночек, спать пора, уже темно,

В нашем гетто комендантский час давно.

Слышно, как патруль постреливает где-то...

Это гетто, мой сыночек, это гетто.

Спи, сыночек, спи спокойно до утра.

По-над крышей дуют сирые ветра,

Завывают, точно волки, за стеной.

Спи, сыночек, спи спокойно, Бог с тобой.

Спи, сыночек, не пугайся, мама тут.

До утра за нами немцы не придут,

А как свет коснется слепеньких окон,

Мама спрячет ненаглядного в схорон.

Спи, сыночек, набирайся, детка, сил.

Добрый Боже взор от нас свой отвратил.

Видно, мы уже дошли до края света.

Это гетто, мой сыночек, это гетто.

Словно волк голодный, воет ветер злой,

Словно волки, рыщут немцы за стеной,

Все хотят мою кровиночку убить.

Спи, сыночек, ты не бойся, будем жить.

За зимой весна зеленая придет,

Мы с тобой тогда засадим огород,

Там редисочка поспеет и морковь.

Да хранит тебя, сынок, моя любовь.

Топчет землю нашу кованый сапог.

Что с тобою мы им сделали, сынок?

Бог поможет - доживем с тобой до лета...

Это гетто, мой сыночек, это гетто...

АННА ФРАНК

Взрывов отдаленная гроза,

Стук сапог по улицам знакомым.

Закатилась желтая звезда

На чердак да не родного дома.

Девочка, былиночка, цветочек,

В чем твоя еврейская вина?

Сколько сыновей своих и дочек

Не спасла любимая страна!

Твоя жизнь дешевле, чем копейка,

Каждый для тебя - твой смертный враг,

Просто потому, что ты - еврейка,

Просто потому, что - Анна Франк.

По весне, кровавые, как раны,

Расцветают клумбы и поля.

Родина изысканных тюльпанов

Не сумела защитить тебя.

Но на этой варварской планете

Из сухой травы, песка и мха

Прорастают утренние дети

Без обид, сомнений и греха.

Им кратка отпущенная вечность...

Карандашик в девичьей руке

При огарке чуть чадящей свечки

Про любовь запишет в дневнике.

Ты из темноты восстать посмей-ка,

Жаждой жизни попирая страх,

Просто потому, что ты - еврейка,

Просто потому, что - Анна Франк.

Юная, прекрасная, святая -

Сгинула в концлагерных печах.

Невесомым пеплом оседает

Память у планеты на плечах.

Ты прости, что отцвела так рано.

Словно дань расстрелянной весне,

Без тебя теперь горят, как раны,

Алые тюльпаны по стране.

Девочка моя, тебе не больно?

Больше нет ни страха, ни тревог.

Желтый свет звезды шестиугольной

Мое сердце навсегда ожег.

У меня твои глаза и брови,

Как твоя - курчава голова.

Мы с тобой одной еврейской крови.

Я живу, а значит - ты жива.

ПЛАЧ ПЕПЕЛИЩА

Зачем ты оставил родное когда-то жилище?

Здесь гаснет окно без тебя, словно слепнет единственный глаз.

Зачем ты вернулся теперь на мое пепелище,

Где уголь застыл так давно, что уже превратился в алмаз?

Зачем уходил ты, как вор, из остылой постылой постели?

Зачем от любви ты искал небывалой любви?

Тянулись унылые дни, но так быстро недели летели,

И вновь опадали по осени календари.

Когда же в дому моем стылом зима поселилась бессрочно,

И я поняла, что тебя мне уже не вернуть,

Я двери закрыла, и окна забила я прочно,

И дом подожгла, и отправилась нищенкой в путь.

На этот костер не смогла обернуться ни разу.

Мой путь бесконечен, как летний полет мотылька.

Я знаю, что угли уже превратились в алмазы,

Но я не узнаю, куда утекают века.

Никто не придет на дымящих руинах погреться,

Но, может быть, позже, когда ты вернешься сюда,

Ты сам соберешь их - осколки разбитого сердца,

В любом из которых застыли любовь и беда.

Ну что же, живи, как умеешь, бездумно и долго,

Но вдруг ты поймешь, как прозревший внезапно слепой:

Они не на счастье, блестящие эти осколки -

Любовь унесла я с собой, а тебе оставаться с бедой.

И нет разрешенья тебе от слепого заклятья.

Потянутся долгие дни, изведется от боли душа.

Ты нищенке дряхлой в прожженномоборванном платье

Монет не бросай - не возьмет у тебя ни гроша.

Закатятся дни, словно с паперти в лужу - монета.

Апостол неверной любви, помутнеют алмазы твои,

И только тогда ты поймешь, что меня и любви моей - нету,

И нету уже ничего, что дороже ушедшей любви.

АПОКАЛИПСИС

Кого винить? Зачем страдать напрасно

О безвозвратно канувшей весне?

Подсолнухом уже не станет масло

Из бутылька на кухонном столе.

Кудряшками не станут золотыми

Седые пряди старческих волос,

И мы уже не будем молодыми.

Так не бывает. Так уж повелось.

И оленина вновь не станет ланью,

И кровь не может изменить свой цвет,

И поздний вечер обернется ранью,

И будет так. Обратно хода нет.

И облаками вновь снега не станут,

Чтобы пролиться утренним дождем,

И умершие из могил не встанут,

А мы их ждем. Мы их все время ждем.

И если Апокалипсис наступит,

То даже самый грозный из судей

Одну лишь мать седую не осудит,

Ту, что пережила своих детей.

БОЛОНКА

Эта старая болонка с чахлым хвостиком повислым,

На кривых дрожащих лапках, но зато на шее бант,

Так похожа на когда-то популярную актрису,

Что блистала на экране, как в короне бриллиант.

Красоту, любовь и юность сохранила кинопленка,

Только сердце так некстати утром давит, ночью жмет.

Из друзей ее осталась только дряхлая болонка,

И пока еще неясно, кто кого переживет.

Ах, какое было время: слава, публика, букеты,

Сонм поклонников, наряды, но восторг давно зачах.

Ни семьи, ни друга рядом, только лишь болонка эта,

Словно траченая молью чернобурка на плечах.

В скучном платье цвета сливы, перезревшей и подгнившей,

В тусклом зеркале старуха. Неужели это ты?

Это символ, это символ, просто символ слова "бывший",

Бывший прежде воплощеньем чистоты и красоты.

Странно в жизни все выходит - все бывает, все проходит:

Тявкнет сиплая болонка, треснет мутное трюмо.

Все бывает, все проходит, и никто в кино не ходит.

Что нам нового покажет это старое кино?

ТРАДИЦИИ

Ты сейчас все краше год от года,

Но тогда, в период древних снов,

Не текла ты молоком и медом,

Приняла неласково сынов,

Ставших богоизбранным народом.

Но, чтоб не забыть своих основ,

Каждый год под зорким Божьим оком,

Кроя крыши пальмовым листом,

Верный твой народ сидит по сукам*

Под с трудом намоленным дождем.

А весной - от века и доныне -

С детских лет до старческих седин

Мы мацу - безвкусный хлеб пустыни

В память об изгнании едим.

И из года в год просить мы будем,

Свиток Торы изучив вполне:

"Добрый Боже, сделай в Книге Судеб

Благостную запись обо мне".

Зацветут в оазисах деревья,

Радуясь последним холодам.

Боже, сохрани народ мой древний -

Мудрый, бестолковый, суеверный,

Слабый, сильный, стойкий и примерный...

Боже, будь к народу милосердным -

Ты его избрал когда-то сам.

*Суки - специальные шалаши, крытые пальмовыми листьями -

традиционное жилище в дни еврейского праздника Суккот.

МЫ В ЮНОСТИ БЫЛИ БЕСПЕЧНЫ

Мы в юности были беспечны и расточительны,

Не замечали времени, цену не знали ему,

Говорили: потом, через год,

Через месяц,

Через неделю...

Целая жизнь впереди - успеем еще наверстать.

Времени мы не жалели,

Теперь оно нас не жалеет.

Колокольчик лесной -

живой, ароматный и яркий

Мы беззаботно, бестрепетно

Срывали веселой рукой

И закладывали между страниц

Любимой тогда еще книги,

Чтобы цветок сохранить для себя -

На потом.

Мы не знали вчера,

Что в сегодняшнем нашем "потом"

Мы ничего не доделаем,

Не допишем, не завершим,

И ярко-голубой сочный колокольчик

Превратится в мумию, бесцветную и плоскую,

Как из папиросной бумаги.

И книга, в которой он высох,

Уже не любима так, как в юности.

Да и нас уже никто так сильно не любит.

ГОРЬКИЙ ШОКОЛАД

НЕ ЗНАЮ, ИЗ КАКИХ НЕБЕСНЫХ СФЕР

Не знаю, из каких небесных сфер,

Нагрянув из засады, точно воин,

Пришла любовь - слепая, как Гомер,

Моя любовь - глухая, как Бетховен.

Теперь не важно, ты хорош иль плох,

Душа распята, словно ткань на пяльцах.

Из уст в уста передается вздох,

А нежность - только кончиками пальцев.

Как жаль, что это сказано не мной:

"Сильна, как смерть".

Но это только случай.

Слепая безрассудная любовь,

Где зримо сердце и душа певуча.

Все может прекратиться в миг любой,

Когда уже два шага до могилы,

Но знание, что Бог и есть любовь,

Дает и слух, и зрение, и силы.

НОСТРАДАМУС ДЛЯ ЛИЧНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

Когда с небес, как в книге у Пророка,

Падет звезда, уставшая светить,

Придет на нас великий князь с Востока

И будет нами править и судить.

Да, мы живем слепые и глухие,

Страданий близких нам не слышен глас,

Но в общем не такие мы плохие,

И, Господи, помилуй грешных нас.

И не карай поспешно и жестоко

Народ, где каждый сир и одинок,

И нам не нужен пришлый князь с Востока,

Пошли его обратно на Восток.

Да, может быть, во времена лихие

Тебя мы вспомним лишь в последний час,

Но все же не такие мы плохие,

И, Господи, помилуй грешных нас.

ИНФИНИТИВ

Аркадию

Согреть ладони над огнем свечи -

Ведь в теплых пальцах карандаш проворней,

Чтобы все то, о чем душа кричит,

На чистый лист выплескивать из горла.

И записать, как я тебя люблю,

И сжечь бумагу на огарке свечки,

Доверить мимолетному огню

То, что когда-то представлялось вечным.

И в пламени коварного огня

Сгорят слова о нежности и счастье,

Когда легко оставишь ты меня

И легким пеплом станешь в одночасье.

Поставить свечи по пяти углам

И поклониться на четыре ветра.

И сердце разорвется пополам:

Полсердца - боль, а остальное - вера.

РАБЫ ЛАМПЫ

Дневная суета уляжется внезапно,

Оставив каждый звук в единственном числе.

До самого утра, до солнечного завтра

С тобою только мы остались на Земле.

К нам сумрак из угла протягивает лапы,

Мохнатый, как медведь, лежавший

в спячке днем,

И мы с тобой рабы ночной настольной лампы -

Пока она горит, мы можем быть вдвоем.

Подушки белизной напоминают льдины,

Где под любым углом хранятся тайны снов,

Но им не остудить пылающие спины,

Когда мы рухнем вновь в обломки этих льдов.

Бессменный часовой неутомимых будней, -

Будильник зазвенит, спугнув последний сон,

На улицах пустых вдруг станет многолюдней,

И первого такси провякает клаксон.

Украдено у дня ночное наше счастье,

Как жаль, что снова день, и нас зовут дела,

Но лягут под глаза две черные печати,

Отметины любви, как тени из угла.

ИСЧАДИЕ ЛЮБВИ

Исчадие любви, безумие мое,

За тяжкие грехи безмерная расплата,

Ты в жизнь мою вошел, как входит вор в жилье,

Что только для себя я строила когда-то.

Надменный как кентавр, загадочный, как сфинкс,

Чеканен облик твой, как профиль на монете,

А наша жизнь с тобой - коротенький дефис

Меж датами моих рождения и смерти.

Пленительный парфюм слабеет по утрам,

Я брежу им весь день, и ночью он мне снится.

Наверное, ты Бог, а твое тело - храм,

Где иногда и мне позволено молиться.

Безумие мое, ты мой случайный приз,

Ты не позволишь мне души своей коснуться.

И простыни падут, как занавес кулис.

В обьятиях твоих мне не дано проснуться.

Безумие мое, мой идол, мой кумир,

Моих слепых страстей бездонная могила,

Ты мой запретный плод, ты мой запретный мир.

Благодарю тебя за то, что я любила.

ОСЕНЬ КЛЕНЫ ЗАПАЛИЛА

Осень клены запалила в опустелом парке старом

И под ноги нам швырнула горсти листьев золотых.

Ей не жалко - все богатства раздает нам осень даром,

Как поэт в толпу горланит свой последний лучший стих.

Осень - дерзкая девчонка и чванливая эстетка,

Улетевших птиц проводит меленьким дождем.

Вслед помашет полуголой, но еще изящной веткой,

Ни о ком скучать не будет

И мгновенно позабудет,

Так и нас она забудет, если мы уйдем.

Воробьям насыплю крошек в их кормушку под окошко,

И зерно с водой поставлю в блюдцах разных.

Пусть хотя бы гомон птичий оживит мой дом немножко,

Пусть у птиц беспечных будет нынче праздник.

Воробьи перезимуют на ветвях застылых кленов,

Осень просто их оставит ледяной зиме.

Может быть, дождусь я с ними первых листиков зеленых,

Если нет, хотя бы птахи пожалеют обо мне.

НАШИ ЖИВОТНЫЕ

Симе Левиной

Наши животные лучше нас, лучше нас,

Наш эгоизм нам не ставя в упрек,

Так и живут, отбывая и мучаясь,

Нашей любви свой пожизненный срок.

Свеженькой рыбки большие любители,

Косточкой с хрящиком смачно хрустят -

Ангелы дома и наши хранители -

Дергают ухом, хвостом шевелят.

Ведь не за корма же малую порцию

Жмутся и ластятся к нашим ногам,

И за беспутных нас молятся, молятся

Древним кошачье-собачьим богам.

И в типовой человечьей обители,

Нежась порой под хозяйской рукой,

Ангелы дома и наши хранители

Нам сберегают уют и покой.

Вы нас простите, коль вас мы обидели,

Вы бескорыстны, добры и мудры.

Ангелы дома и наши хранители,

Мы не умеем любить так, как вы.

Что ты заходишься истовым лаем?

Ты меня любишь, я знаю, дружок.

Ладно, собака, пойдем погуляем,

Мне хорошо - и тебе хорошо.

Фыркает чайник водой закипающей,

Меряют ходики времени бег.

Группа мохнатых хвостатых товарищей -

Ангелы дома, его оберег.

ПАМЯТИ ДЕДА МАЗАЯ

По зарослям дикой пахучей малины

Уводит зайчиха собак от зайчат,

Но неудержимо и неумолимо

По следу кровавому гончие мчат.

Сердечко вот-вот разорвется от страха,

Но матери нету иного пути,

И гончих не сбить с их азартного маха,

И ей не уйти, не уйти, не уйти.

А смерть на хвосте, и её не обгонишь,

Следов оборвется неверная нить.

Быть может, она и жила для того лишь,

Чтоб смертью своей детям жизнь сохранить.

Но Бог уберег, и она не узнает,

Катясь бездыханным пушистым клубком,

Что битых зайчат егеря собирают

По теплой поляне, где был её дом.

И старый лесничий в дырявой ушанке,

Закончив добычу в ягдташ убирать,

Промолвит: "Зайчиху, по совести, жалко

Хотя и зверушка, а все-таки - мать".

СНЕГИРИ

Снегири зарю клюют, как рябину - гроздьями,

Вечер ждет своей поры, чтоб на землю пасть.

Над рябиной, что горит, как зарница поздняя,

Звездозубый небосвод разевает пасть.

Натворила дел зима да накуролесила,

В белом свете только снег безмятежно бел.

А рябина гроздь свою над окном повесила,

Алой кровью окропив белый беспредел.

Прилепил мороз к стеклу ледяное кружево,

Словно бабушкина шаль - в паутинку нить.

Видно только, как вокруг замело-завьюжило,

И следов твоих теперь мне не различить.

А под стрехой снегири ждут рассвет,

нахохлившись,

Снится им погожий день, да рябины гроздь.

И тебя я тоже жду, словно ясно солнышко,

Только солнышко зимой - очень редкий гость.

Ночь опустится на снег синей звездной полостью.

Одинока без тебя белая постель.

Я не властна над тобой, как луна над полночью,

Ночью правит белый бал белая метель.

Кровь разлившейся зари к небу приморозило,

Словно вены рвал рассвет от любви к тебе.

Алый отсвет пал на снег, как рябина - гроздьями.

Снегири зарю склюют - и наступит день.

ХОЧУ ПОУЖИНАТЬ В ПАРИЖЕ

Хочу поужинать в Париже!

И что ты там не говоришь,

Мол, жемчуг мельче, супчик жиже -

Я все равно хочу в Париж.

И там, под сенью липы старой,

В кафе, открытом до утра,

Я закажу себе омаров

И что-то вроде фуа-гра.

Бордо - так кисло и невкусно,

Куда приятнее мускат.

Да, жить во Франции - искусство,

Все по-французски говорят.

Я тоже знаю по-французски:

"Мерси", "бонжур" и "гутен таг".

Ах, эти дамы в юбках узких,

Ах, их летящий дерзкий шаг,

Ах, есть Париж на белом свете,

И это помогает жить...

Пойду котлеты жарить детям

И макароны им варить.

Обыденность из жизни гонишь,

В мечтах заоблачных паришь...

Глаза откроешь и - Воронеж,

А мне мечталось, что Париж.

ПАМЯТИ Ф. М.

Ах, бедная моя, бедная,

Сиротка моя, несчастная,

Сонечка Мармеладова.

Такая худая, бледная,

И радости-то нечастые,

И тьма вокруг просто адова.

Любой полупьяный прохожий

Залезть норовит под юбку,

Пнет или оскорбит,

Жизнь на кошмар похожа,

И лишь у тебя, голубка,

Сердце за нас болит.

На всех-то не хватит сердца,

Где совесть, добро, порядочность?

Смотри, ведь вокруг сейчас

Сплошная, как инфлюэнца,

Сердечная недостаточность,

А ты страдаешь о нас.

Жизнь до конца не пройдена.

Ногами, о камни избитыми,

Страданиями неизбытыми

До смерти обречены.

Полно на Руси юродивых,

Слезами их и молитвами

Спасемся, грешные, мы.

ПОПЫТКА УТЕШИТЕЛЬНОГО ЛЮБОВНОГО МОНОЛОГА ИЛИ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МНОГО И ТЯЖЕЛО РАБОТАЮЩИХ МУЖЧИН

Мой будничный, мой призрачный, мой праздничный,

Мой вторничный, субботний мой и пятничный,

Мой мармеладный, бубличный и пряничный,

Мой жаркий лед и ледяной огонь.

Цветов весенних запах нерешительный,

Осенних фруктов аромат внушительный,

Снежинок легких грохот оглушительный,

Упавших на открытую ладонь.

Зачем мы только плачемся и прячемся?

Зачем с тобой единым целым значимся?

Зачем живем не набело, не начисто,

А словно бы марая черновик?

Экзамены чем дальше, тем немыслимей,

Вопросы безответные - бесчисленней,

У нас с тобою приговор пожизненный,

А наша жизнь - всего лишь краткий миг.

И память о любви длинней супружества,

Для женщины рутина - это мужество,

Фаты венчальной дымчатое кружево

Лежит в корзине грязного белья.

Поэтому, поэтому, поэтому,

Не потому, а именно поэтому

Доверчивы к пророкам и поэтам мы,

Что скрашивают серость бытия.

Зачем друг с другом непременно мучиться?

Все сложится и все у нас получится,

Не зря для нас он все быстрее крутится -

Наш дом, наш мир и этот шар земной.

Мой ежедневный, редкий мой, неверный мой,

Последний мой, единственный мой, первый мой,

И грубый мой, и нежный мой, и нервный мой,

Ты мой, а я твоя, и мы с тобой.

МОЙ ГОРЕК МЕД

Мой горек мед, зато слеза сладка,

Кратка удача, вечно невезенье.

В батистовой невинности платка

Я красным шелком вышиваю вензель.

И в рамке обручального кольца,

Украшенного нашей монограммой,

Я не увижу твоего лица,

Как в зеркале с истертой амальгамой.

Тебя не помнит старое трюмо,

В которое гляделась часто мама,

Как будто бы в волшебное окно,

Где тайну покрывает полотно

Из клочьев паутины и тумана.

Ну что ж, пора избавиться от хлама:

Трюмо и обручальное кольцо,

И вышитая шелком монограмма,

И память о тебе, в конце концов...

РАССТАНЕМСЯ С ТОБОЮ

Расстанемся с тобою по-хорошему,

Пока любовь неярко, но горит,

Пока для нас не стало наше прошлое

Клубком взаимных болей и обид.

Расстанемся, пока букеты свежие

Свой тонкий источают аромат,

Пока глаза горят и губы нежные,

И дорог каждый вздох и каждый взгляд.

Любовь такая не бывает вечной.

Когда меня любить устанешь ты,

С разорванною мышцею сердечной

Я рухну с запредельной высоты.

Потом, наверно, кости все срастутся,

Сойдутся шрамы в тоненькую нить,

И мне придется к жизни вновь вернуться,

Но без тебя, без сердца - как мне жить?

ПОВЕЛИТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

Скажи

Скажи мне, что любишь, скажи, что ни дня,

Ни часу не можешь прожить без меня,

Что я твое солнце, твой ласковый ветер,

Скажи, что я лучше всех женщин на свете.

Скажи мне, что я всех милее и краше,

Скажи, как ты ценишь супружество наше,

Скажи, как ты счастлив, что стал

моим мужем,

Скажи, что никто тебе больше не нужен.

Ты знаешь, что женщины любят ушами -

Скажи мне слова, чтоб любовью дышали,

Скажи мне слова, чтоб звучали, как гимны.

Мне правды не надо. Солги мне.

Солги мне.

Вглядись

Вглядись в меня - ведь это я и есть.

Так долго ты искал меня повсюду,

А я тебя ждала тихонько здесь

И твердо знала: надо верить в чудо.

Вглядись в меня - уже не молода

И не свежа, как ландыш утром ранним,

Но знаю цену прожитым годам,

Прошедшим в безнадежном ожиданьи.

Ждала тебя, единственный мужчина,

Чтоб рассказать, как долгие года

С лица стекала юность по морщинам,

Как будто по ступеням в никуда.

Душа страдала и томилось тело,

И вот теперь, когда явился ты,

Безумной птицей сердце вдруг взлетело

И рухнуло под ноги с высоты.

Вглядись в него - как в юности мятежно

И страсти нерастраченной полно,

Оно, как я, ждало тебя, мой нежный,

Возьми его - теперь твое оно.

Не уходи

Не уходи в начале ноября,

Не оставляй меня одну в предзимье.

В окне повисла поздняя заря -

Белесая раззява и разиня.

Я больше никого не полюблю -

Уже не захочу и не сумею.

Зимой снеговика себе слеплю

И чашку, что тобой разбита, склею.

В окно заиндевевшее гляжу

И снова подливаю в кружку чаю,

Как будто я не просто так сижу,

А вновь тебя, любимый мой, встречаю.

Но чашка все же лопнет по весне,

И снеговик истает грязной лужей,

Тогда в апреле станет ясно мне,

Что ты сегодня мне не нужен.

Забудь

Забудь телефон мой, забудь мое имя,

Забудь мои губы, что были твоими.

Забудь все слова, что шептал мне когда-то,

Забудь, если в чем-то была виновата,

Забудь мое тело, ах, Боже мой, тело!

Забудь, как я к звездам от счастья летела,

Забудь нашу тайну, что знали лишь двое:

Как мы по утрам просыпались с тобою,

Как щеки алели и губы пылали.

Забудь, как друг друга мы ласково звали,

Забудь наши дни, наши - Боже мой! - ночи...

Ты сможешь забыть меня, если захочешь.

А я тебя - нет, не забуду, наверно,

Последний мой мальчик.

Единственный.

Первый.

ВЫ ЗНАЕТЕ

Вы знаете, вы знаете, вы знаете,

Вы ночью иногда во сне летаете,

Но утром вы об этом забываете -

Неловко как-то в эти-то года.

Но среди ежесуетной заботы,

По воскресеньям, пятницам, субботам

Вдруг вспыхнет ощущение полета

И остается с нами навсегда.

И знаю я, конечно, тоже знаю я,

Что тоже иногда во сне летаю я,

И с этим ощущением засыпаю я,

И наслаждаюсь чувством высоты.

Но иногда, но чуточку, но капельку

Меня тревожит червь сомнения маленький:

Котенок мой, мышонок мой, мой заинька,

А вдруг, любимый, не летаешь ты?

БЕЗУМЕН ДЕНЬ

Безумен день, тревожна ночь и лишь закат спокоен,

Он знает, что никто не сторож брату своему.

Но будет вечер справедлив, и кто чего достоин,

Получит по делам своим - и будет по сему.

Наивно утро, юн рассвет - романтик и проказник,

Он окна сонные протрет предутренней росой,

И каждый луч, и каждый день он дарит нам как праздник,

Ну, словно под грибным дождем ты шлепаешь босой.

Отменит ласковый рассвет, что полночь напророчит:

Любовь, надежду и успех, богатство и суму.

Ответит каждый за себя, кто хочет и не хочет:

И сват, и брат, и кто не сторож брату своему.

Благословляя каждый день, мы движемся к закату,

И в полдень, где уже никто не нужен никому,

Мы забываем, что придет вечерняя расплата,

Тогда не скажешь: "Я не сторож брату своему".

И станут все тогда равны - певец, мудрец и воин,

Они по лезвию судьбы пройдут по одному.

Да будет вечер справедлив. И кто чего достоин,

Получит по делам своим - и будет по сему.

ЧЕРНЫ ВОРОНЫ

Не к добру закат такой кровавый:

К мору ли, к потопу ли, к войне,

Словно отсвет чьей-то бранной славы

Разлился по выжженной траве.

Что вы раскричалися, вороны черные,

Что зовете-кличете лютую беду?

Сладки мои яблоки, солнцем испеченные,

Канули да в горькую траву-лебеду.

Что глядите, вороны, да глазами зоркими?

Слезы мои близко, да литься не хотят.

Тьмы и света поровну - мне дожить до зорьки бы,

Когда птицы-голуби в небо полетят.

Вот и взмыли облаком белы птицы-голуби,

Белый след оставили в вечной синеве.

Пали сладки яблоки, как лихие головы,

Шашками порубаны на былой войне.

Сладки мои яблоки, солнцем испеченные,

Сгинули под горькою травой-лебедой,

Только фотографии с ленточками черными -

Словно черны вороны над моей судьбой.

ГЕНЕРАЛЬНАЯ УБОРКА

Затеем генеральную уборку,

Как и всегда в преддверии поры,

Когда мы ставим праздничную елку

В убранстве свеч, игрушек, мишуры.

Ах, сколько хлама накопилось в доме!

Зачем хранить нам этот старый хлам?

Все старое выбрасываем, кроме

Того, что сердце согревает нам.

Протрем хрусталь до ледяного блеска,

Чтоб в звоне зазвучали соловьи,

Когда с тобой бокалы сдвинем резко...

Помыть хрусталь, подумать о любви.

И в Новый Год, как первого апреля,

Начнем сначала - в сотый раз уже.

Ах, Боже мой, на что мы тратим время...

Помыть полы, подумать о душе...

ЦИРК

Я клоун. Белый клоун, грустный клоун.

Я - пистолет, приставленный к виску.

Хохочет зритель, цирком околдован.

Он здесь, чтобы развеять грусть-тоску.

На смерть ежевечернюю похоже

Мое антре, мой выход, мой успех.

Судьба моя висит на тонкой лонже,

Которую раскачивает смех.

Я полон доброты, тепла и света,

Я так люблю вас, всех до одного.

Но рыжий клоун бьет меня за это,

И все вы одобряете его.

Безжалостные зрители смеются,

А я им сердце вынул напоказ,

Ведь это не вода, а слезы льются

Забавными фонтанами из глаз.

Аплодисменты, пот, звериный запах,

И слезы, затаенные внутри.

Я снова выйду на арену завтра.

Я снова выйду. Выйду - хоть умри.

НАТЮРМОРТ

Накрытый стол. Грибки и оливье,

Капуста, холодец, селедка с луком,

Голландский сыр, любимый старшим внуком,

Пельмени, так ценимые в семье.

Ножи и вилки, чистые до блеска,

Хрусталь, фарфор, салфеток хрусткий лен.

На люстре ограненные подвески

Струят чуть слышный мелодичный звон.

Мясной пирог, принц праздничных обедов,

Уже в духовке испускает дух.

Пора и отдохнуть в обнимку с пледом

Под музыку, ласкающую слух.

Пыль вытерта, все чисто, все в порядке,

Стол так красив, что радуется рот.

Теперь, за ухо заправляя прядку,

Сидеть и ждать - вдруг кто-нибудь придёт.

НЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

Не тебя люблю, а память о любви,

Что тобою позабытая уже,

Словно с поздних яблок солнечный налив

Послевкусием разлился по душе.

Не тебя люблю, а память о тебе.

Мне не важно кто ты и зачем ты здесь.

Если ты недолго был в моей судьбе,

То на свете справедливость все же есть.

Только памятью отныне я живу,

Настоящего и будущего нет,

Как у яблока, упавшего в траву,

Пропадает аромат и вкус, и цвет.

Свет звезды, погасшей тыщу лет назад,

До Земли дойдет, как память о звезде,

Как последний поцелуй, прощальный взгляд...

Не тебя люблю, а память о тебе.

РУЧЕЕК

Журчит ворчливый ручеек

За поворотом.

Давай попьем с тобой чаек

Да с бергамотом.

Жужжит июньская пчела

Над майским медом,

Снует проворная игла -

Халатик сметан.

Его я завтра застрочу,

Пришью оборку

И по воду схожу к ручью

За дом под горку.

И ты придешь ко мне на днях

Под вечер снова,

И встречу я тебя в дверях

В своей обнове.

И в чашки с розами налью

Отвар душистый,

Льняную скатерть постелю

На столик чистый,

И снова чаю вскипячу,

Глотну глоточек.

Тебе понравиться хочу

Я очень-очень.

БАЛЛАДА О ПЕРВОМ СНЕГЕ

Под хрупким новорожденным ледком

Еще жива вода дождей вчерашних,

Когда по крышам топал босиком

Веселый град, некрупный и нестрашный.

И как мукой, крупитчатым снежком

Присыпаны дома, как груды булок,

Как будто жестким белым языком

Метель лизнула каждый переулок.

В сапожках на высоких каблуках

Пройду легко по тротуарам снежным,

Почувствую, как стынет на щеках

След поцелуя - утренний, небрежный.

Я до краев наполнена тобой -

До дрожи губ, до пальцев онемелых.

Мне стыдно перед утренней звездой

За то, что ночью стала слишком смелой.

В карманах куртки сжаты кулаки,

И до тебя мне больше дела нету.

Касается остуженной щеки

Морозный острый поцелуй рассвета.

Я знаю, что забуду о тебе,

Как снег забыл, что был водой когда-то.

По тротуару, словно по судьбе

Прописана следами наша дата.

Троллейбусов рогатые стада

Пасутся возле станции конечной.

Они тебе не скажут никогда,

Что от тебя ушла я навсегда -

До ужина.

До вечера.

До встречи.

В РИТМЕ БЛЮЗА

УНЫЛЫЙ БЛЮЗ

Музыка разлук, любви и грусти

Мою душу пробует на вкус.

Это осень в нашем захолустье

Свой унылый напевает блюз.

Ей чужда напыщенность и важность,

Просто листьев наметет сугроб

И хрущевский дом пятиэтажный

Ей вполне заменит небоскреб.

Не Париж, не Генуя, не Вена,

Не Москва, не Лондон, не Ханой,

Покидает поздний лист арену,

Не исполнив лучший номер свой.

У нагих деревьев на рассвете

Сон внезапно переходит в шок,

И морщинит беспокойный ветер

Стылой речки парашютный шелк.

И когда неон зальет столицы

Мертвым светом в свой урочный час,

Здесь простой и нежный свет струится,

Будто осень так ласкает нас.

Знаю, ветер в проводах гудящий,

У зимы и лета на меже,

Плачет по душе моей пропащей,

По моей живой еще душе.

ЧАУ-ЧАУ или БАЛЛАДА ЛИСТОПАДА

Хаиму Хулину

В осенннем парке листопадная метелица,

И сквозь нее неторопливо-величавая,

На поводке ведет законная владелица

Свою мохнатую собаку чау-чау.

Хозяйка, как Вы хороши, поверьте слову,

Вы неприступны, словно княжество удельное,

И чау-чау языком своим лиловым

Вам лижет руки от восторга беспредельного.

Я под вуалью Ваших глаз не различаю,

Но уловив движенье рук в перчатках палевых,

Я захотел вдруг стать собакой чау-чау,

Чтобы меня по холке изредка трепали Вы.

У Вас походка и осанка благородная,

Но если я не стою Вашего доверия,

То тут же сдохну я дворняжкой беспородною,

Как рано вымершая рыба латимерия.

Мы в этой жизни все прохожие случайные,

А наша встреча - Божья милость беспредельная,

И понял я простую истину печальную,

Что наши судьбы, как аллеи - параллельные.

Так много листьев, даже ветру не убрать их,

Сквозь листопад я Вас почти уже не вижу.

Я Вас люблю сильней, чем сорок тысяч братьев,

А чау-чау Вашу просто ненавижу.

Так безответно и умрет любовь безгрешная -

Я не признаюсь сам, а Вы меня не спросите,

Вы не заметите страдальца безутешного

И, проходя, "кис-кис" небрежно мне не бросите.

Горят листвою золотой кусты нарядные,

Как будто пестрых угольков в костер подбросили.

И рыжий кот глядит глазами виноградными

Во след любви своей, что канет в недрах осени.

БЛЮЗ ОДИНОЧЕСТВА

Эта дорога, в конце у которой начало,

Это дорога, в начале которой - конец.

Сколько людей я на этой дороге встречала,

Сколько загубленных душ и разбитых сердец.

Мимо харчевен, трактиров, кустов

придорожных, . Мимо дворов постоялых по краю села,

Мимо проблем и простых, и немыслимо сложных

Эта дорога вела, и вела, и вела.

Ветер над нею гудел, перелетная птица кричала,

Летнее солнышко жгло, осень туч разливала свинец,

Только печально мелодия эта звучала:

Блюз неприкаянных душ и разбитых сердец.

Долог наш путь, и в дороге любое возможно:

Эта дорога - судьба, и не властны мы ей изменять.

Может, однажды в канаве усну придорожной

В час, когда сердце устанет шагать и страдать.

И у дороги, где нет ни конца, ни начала,

Мне напоследок споет проходящий певец

Песню, что всю мою жизнь надо мною звучала -

Блюз неприкаянных душ и разбитых сердец.

БЛЮЗ БРОДЯЧИХ СОБАК И БЕЗДОМНЫХ КОТОВ

Лист последний осенний к ногам так и ластится,

Словно раны любые собой исцелить он готов,

И поют, улетая на юг, припоздавшие ласточки

Блюз бродячих собак и бездомных котов.

Безнадежна и тщетна немая мольба о спасении

Тех, кто вдруг потерял нашу ласку, защиту и кров.

Жмутся к нашим ногам, словно горькие листья осенние,

Души бывших домашних собак и любимых котов.

Эта ночь бесконечная все-таки утром закончится,

Канет в прошлое тьма, за собой не оставив мостов,

Но и утром звучит песня осени и одиночества -

Блюз бродячих собак и бездомных котов.

ВАЛЯТ БЕЛЫЕ ХЛОПЬЯ

Валят белые хлопья - десант предвесеннего неба,

Им промозглую слякоть собою не жаль устилать.

По последнему снегу уйду, по последнему снегу,

Чтобы первые ландыши первым в лесу отыскать.

Зазвенят колокольца на бледно-зеленой былинке

Поминальным звоночком зиме уходящей во след.

Мне до боли знакомы все тайные эти тропинки,

Может быть, не с рождения, но детских простуженных лет.

И смешна, и наивна романтика юных рассветов:

Те походные песни, гитары озябшей аккорд...

Как теперь далеко-далеко оказалось все это,

И мне снегом последним подписан уже приговор.

Но по-прежнему тянет зачем-то пораньше в субботу,

Торопливо ботинком черпая последний подтаявший снег,

Побежать за цветами, как будто пойти на охоту,

И первые ландыши -

Боже мой, первые ландыши! -

бросить

под ноги

тебе.

САД ПРИЗРАКОВ

Как будто бы предчувствуя беду,

Скрипит калитка в старых петлях ржавых.

Чьи призраки в заброшенном саду

Шуршат по палым листьям залежалым?

Когда весной сад пышно расцветал,

Чьи помыслы там созревали, грешны?

Чьи тайные свиданья он скрывал

Под сенью облетающей черешни?

Кто под незрелой юною луной

В густых кустах цветущего жасмина,

Махнув на все приличия рукой,

Самозабвенно целовался с милой?

О ком грустит садовая скамья,

Трухлявая, истертая, как память?

Чья дружная веселая семья

На пикнике тут разводила пламя?

О них вздыхает старый граммофон

В развалинах разрушенной беседки,

Когда к нему корявый старый клен

Свои худые простирает ветки.

Их больше нет.

И нету тех, кто знал

Их руки, губы, их слова и вздохи.

Еще один последний лист упал

С календаря безжалостной эпохи.

В осиротевшем брошенном саду,

Где ветки обнаженные блестящи,

Их призраки по прошлому бредут,

Которое не стало настоящим.

ВРЕМЕНА ЖИЗНИ

О ЧЕМ ПИСАТЬ

О чем писать, когда не о любви,

Когда в глазах и на душе темно,

Когда и очи, и уста твои

Описаны уже давным-давно.

О чем писать, когда лицо твое

Другими исцеловано дотла,

Когда душа избита, как жнивье,

Где вражеская конница прошла.

О чем писать, когда не о тебе,

Не о себе, и даже не о нас.

Как не пенять безжалостной судьбе

За то, что не дала последний шанс.

И нечем жить, и не о ком скучать,

И прислониться не к кому плечом,

И на устах безмолвия печать.

О чем писать?

Да в общем ни о чем...

А НАД СТЕПЬЮ МОЕЙ

А над степью моей зарево-закат.

Отпылает - и на темный небосвод,

Словно волчьи беспощадные глаза,

Звездный выводок бесчисленный взойдет.

А цикады не боятся темноты.

Степь - их сцена, и куда ни бросишь взгляд,

И трава, и придорожные кусты

Их трескучую мелодию трещат.

И по щиколотку в шелковой пыли,

В белых шортиках с зеленой полосой

Посреди степи, как будто пуп земли,

Я стою такой счастливый и босой.

Вот еще чуть-чуть цикадам подпою,

И домой - уже и ужинать пора.

Молоком парным оладушки запью

И в цветные сны зароюсь до утра.

А пока над степью зарево-закат

Так пылает, словно знает: быть беде.

И по небу тучи черные летят,

Будто стая обгоревших лебедей.

КВИНТЕТ

Утро

Анютины глазки уже приоткрылись немного.

Им хочется спать. На рассвете так хочется спать.

Но звезды уже собирают пожитки в дорогу

До полночи новой, когда им на пост заступать.

Незрелое солнце, как дыня на синей тарелке,

Подремлет немного, ворочаясь с боку на бок,

Но чуть шевельнется на ходиках острая стрелка

И снова замрет, развернув острие на восток.

А мама проснулась и жарит хрустящие гренки,

И солнце уже зарумянилось, как колобок.

Потянется кот, выгибая дугой позвоночник,

Потянется утро, нарушив постельный режим,

Подсохнет роса - ледяное наследие ночи,

И мы по делам по своим поспешим, поспешим.

Цветочной пыльцы невесомая сладкая пудра

Испачкает нос и осядет на нежных щеках.

Хорошее утро. Обычное доброе утро

С букетом ромашек лесных у любимой в руках.

Полдень

Не пишется, не слышится, не дышится.

Недвижен воздух, как в пруду вода,

И замшевая ряска не колышется

На зеркале зеленого пруда.

Пустынна и длинна дорога пыльная,

Лишь марево миражит впереди,

И только стрекоза трепещет крыльями,

Как брошка на взволнованной груди.

Безветренно, безлюдно, обездвиженно,

Цикад - и тех не услыхать в тиши,

Как будто бы июльским полднем выжженно

Все, что таилось в глубине души.

У летних скороспелок щечки гладкие,

Их ароматом целый мир пропах,

И поцелуи, что казались сладкими,

Горчат полынью на моих губах.

Хораи

Хораи - японское слово, обозначает

короткое время суток, когда солнце уже

зашло, а сумрак еще не наступил.

Ветер умирает в полшестого,

Как заложник, что попал в полон,

Когда первая звезда готова,

Как на трон, взойти на небосклон.

Неподвижны, словно самураи,

Встали у дороги тополя.

Между днем и вечером - хораи -

Окончанье суетного дня.

Лишь потом начнется вечер длинный,

Отключая злой липучий зной.

Дирижёр, похожий на пингвина,

Взмахом рук оркестр включит ночной.

И воскреснет ветер вдохновленный,

Стаи птиц подхватит на лету,

Звезды - пуговки небес бездонных,

Выпустят на волю темноту.

И когда угомонятся стаи,

Тополя ночные оседлав,

Мы с тобою будем ждать хораи -

Утра и зари вечерней сплав.

Вечер

Неверный мой любовник, что-то ныне

Ты не спешишь, а я тебя так жду.

Лягушки раскричались на пруду,

Чай с бергамотом - твой любимый - стынет.

Спустилась долгожданная прохлада,

Бледнеет краснощекая заря,

И солнце закатилось за моря,

Как детский мячик за ограду сада.

В углу уже пристроился сверчок

Трещать свою ночную серенаду,

Звезды вечерней первый маячок

Мерцает над чугунною оградой.

И вечер, как вальяжный джентльмен,

Помахивая веткой, словно тростью,

Явился дню крикливому взамен

И на веранде развалился гостем.

Неверный мой, случайный мой, беспечный,

Когда придешь, не зажигай огня,

Пускай еще посмотрит на меня

Прильнувший к окнам любопытный вечер.

Ночь

Обрывки недосмотренного сна

Крадутся потайными уголками,

И смуглая восточная луна

Застенчиво прикрылась облаками.

И черной непроглядною чадрой

Завесились нагие окна дома,

Где приторною липкой пахлавой

По спальне расползается истома.

В аду еще горячих простыней,

От битв любовных скомканных и влажных,

Всю ночь метался злой табун коней,

Неистовых, безумных и отважных.

Пока нас не настиг пожар зари,

Покуда облака светило застят,

Кентавры необузданной любви

Равны богам своей всесильной страстью.

КАЛЕНДАРЬ

Светлане Милькис

Красавец мой - апрель,

Любимец мой - октябрь,

Кудесник мой - январь,

Я в вашей полной власти.

Двенадцать вечных слов

Скрывает календарь,

Двенадцать вещих снов,

Двенадцать формул счастья.

Ромашковый июнь,

Июль вишневых дней,

Сентябрь хризантем

И лёта паутины,

Вы дюжина врагов,

Вы - дюжина друзей,

Вы дюжина дорог

Из жизненной рутины.

И краткий мой февраль,

И долгий мой декабрь,

И обольститель март

С амурами во свите,

Изысканный ноябрь,

И разудалый май,

И август - каждый раз

Единственный на свете.

Порядок нерушим,

Герой непогрешим,

Пожизненный расклад,

Бессменная колода.

Двенадцать королей,

Двенадцать козырей,

И следующий ход

Известней год от года.

КАПЕЛЬ

Под лихую капельную музыку

Хорошо о любви помечтать.

Плюхну в плошку сметанку для Мурзика

И с ногами залезу в кровать.

И как верить мне хочется, хочется,

Что весна и капель неспроста,

Что спадет мой венец одиночества,

Как листва опадает с куста.

Бьет капель, как шрапнель сумасшедшая,

Подо льдом набухает вода.

Я не очень счастливая женщина -

Одинока и немолода.

Но ручьи побегут говорливые,

В марте кошкам - и тем благодать.

Знаешь, Мурзик, мы будем счастливые,

Надо только поверить и ждать.

БАНТИКИ - РОМАШКИ

Бантики - ромашки, глазки - василечки

До краев полны синевою,

Бабушкина внучка, маменькина дочка -

Детство золотое.

Мамины запреты, бабушкины сказки,

Жизнь в ладу с собою.

Ах, как загорались голубые глазки,

Предвкушая волю...

Табунком ретивым проскакали годы

От весны до позднего лета.

Вдоволь нахлебалась я своей свободы,

Навидалась белого света.

Укатали сивку да крутые горки,

Забелила голову проседь.

Губы еще сладки, а на сердце горько...

Вот уже и осень.

КАК ПО НАСТУ

Как по насту да по первой наледи

Вышла, на себя дивясь сама,

Словно бы из заточенья на люди,

Белая несмелая зима.

Дед Мороз еще ударит посохом,

Забелит как кофе молоком

То, что летом полыхало порохом,

А теперь подернулось ледком.

Закоулки серые отбелятся

Юной первозданной белизной,

Выйдет бабка - белая метелица

Со шкатулкой расписной резной.

Из ларца сокровища несметные

Щедрою рукою сыпанет,

И зима, как кошка многодетная,

Выводок пуховый приведет.

А к весне, когда зима умается,

Вылижет и вырастит котят,

Теплым ветром обоймет красавицу

Ветреный любовник - синий март.

СТАРАЯ СКАЗКА

Не сон, не явь, а просто жизнь,

И даже муха не жужжит

Над банкой, где еще лежит

Чуть-чуть повидла.

И в полуяви-полусне

Никак не едет он ко мне,

Мой принц на сказочном коне -

Что и обидно.

И одиночество - беда,

И голова уже седа,

Но в жилах - кровь, а не вода,

И в сердце робость.

Я жду уже так много лет,

А принца нет и счастья нет,

И на запястье тонкий след -

Потери роспись.

Наверно, я сошла с ума,

Но виновата я сама:

Когда последняя зима

Вблизи маячит,

Оставь сомнения свои,

Уже отпели соловьи,

А сердцу хочется любви -

Живое значит.

ЭТЮД

Держи меня крепче за руку.

Неярким огнем горя,

Уже надвигается с запада

Воинство ноября.

И неудержима конница

Последних его ветров,

Что грудой смела за околицу

Убранство дерев и кустов.

На полосу цвета хаки

Мертвой уже травы

Залягут в сугробы вояки -

Пехота грядущей зимы...

БЕССОННИЦА

Бессонница.

Страдательный падеж.

Колодец без воды, без дна, без смысла,

От полночи к рассвету коромысло,

Да с ведрами, где плещет что-то меж

Живой водой и мертвою водою,

И мука меж закатом и зарею.

Бессонница.

Страдательный падеж.

НЕБО - ЗЕЛЕНОЕ

Небо - зеленое,

Яблоко - синее,

И на траве - киноварь.

Ты проведи по ним белую линию,

Белый художник - январь.

Белый художник,

Белый заложник.

Белый пирог испечет нам пирожник,

Белый сапог нам тачает сапожник,

Лапти сплетет нам кустарь.

Красными травами -

Белые кони,

Мерзлые яблоки

Топчет погоня,

Мир черно-белый, как встарь.

Черный журавль

На болоте поселится,

Белой мукою

Осыплет нас мельница,

Аист дитя принесет.

А на тропе в почерневших проталинках

Девочка в маминых стоптанных валенках

Белый подснежник найдет.

Синее небо,

Румяное яблоко,

Пчелы - как очередь пуль.

Ты нарисуй мне

Что-нибудь яркое,

Постмодернист июль.

И перед тем, как весь мир провалится

В белый квадрат зимы,

Девочка в стареньком ситцевом платьице

Пусть наглядится, как яблоко катится

В зелень зеленой травы.

ИМЯ КРЫМА

ИМЯ КРЫМА

Имя Крыма - имя розы и шалфея,

Имя солнца, наносящего визит.

Здесь заря, как бледно-розовая фея,

По паркетной глади бухты проскользит.

Имя Крыма, мое собственное имя,

Имя вишни, устилающей дворы,

Где ступени грезят ступнями босыми

Загорелой и чумазой детворы.

Имя Крыма, имя Крыма, имя Крыма,

Имя ландышевой ласковой весны,

Имя горького предутреннего дыма

От спаленной поздней осенью листвы.

Имя Крыма - имя гроз и звездопада,

И ноябрьских кудрявых хризантем.

Вкус дождя. След поцелуя. Эхо взгляда.

Имя Крыма - это главная из тем.

КРЫМСКОЕ ВИНО

Инне Гинзбург

В первых робких лучах золотого рассвета

И в закатной крови над пожухлой травой

Зреет в гроздьях вино цвета позднего лета,

Чтобы греть наши души суровой зимой.

Наливается грудь молоком материнским,

Наливается гроздь, обретя синеву,

И нежаркое солнце склоняется низко,

И дарит поцелуи молодому вину.

Чтоб в метельную пору душа не застыла,

Соберемся все мы за накрытым столом,

Виноградная кровь заструится по жилам,

Согревая накопленным с лета теплом.

И до новой лозы, до грядущего лета,

После трудного дня возвращаясь домой,

Льем в бокалы вино золотистого цвета,

Словно в души вливаем тепло и покой.

АКВАРИУМ

Аквариум прозрачного стекла

И рыбки, как живые самоцветы

На полировке низкого стола

Застыл осколок нынешнего лета.

У августа курортного в гостях

Мы были беззаботны словно чайки.

Плескалось море в сомкнутых горстях,

В песке терялись наши отпечатки.

Густым потоком золотистых струй

Лилось вино в нутро стаканов старых,

И утреннего солнца поцелуй

На наших спинах остывал загаром.

Перрон вокзальный фруктами пропах,

Которые скупали по привычке,

И плакали на запасных путях

Осенние пустые электрички.

По-чаячьи кричали поезда,

Покачивая нас на перегонах,

Нахальная приморская звезда

Ломилась в дверь плацкартного вагона.

Прощай, звезда, прощай, счастливый юг,

Прощай вино в бутылках с горлом длинным,

Среди дождей, ветров и зимних вьюг,

Как памятник - аквариум в гостиной.

СТРАННИЦА

Во степи да во седой ковыльной

Ноги в кровь исколет мне стерня.

Через сито солнечное выльет

Летний дождик влагу на меня.

На плече нетяжкая котомка,

За плечами - боль, обиды, страх.

И степная птаха пискнет тонко

В мокрых красноталовых кустах.

Не пытай меня о том, что было,

Прошлой жизни не было и нет.

Я клянусь, что навсегда забыла

Глаз твоих любимых серый цвет.

Я как степь пуста и равнодушна,

И с седой ковыльной головой.

Дождь грибной не обласкает душу,

Что дотла иссушена тобой.

На обочине степной дороги,

Отдых дав усталому плечу,

Я свои израненные ноги

Пылью придорожной излечу.

Вьётся одиноко птица кречет,

Он добычу сторожит свою.

Только одиночество излечит

Злую боль сердечную мою.

Растворюсь в степи седой ковыльной,

Буду пылью, птахой и травой,

Чтобы никогда не стало былью

Прошлое, убитое тобой.

ДУХОВОЙ ОРКЕСТР

Моим родителям

С откидного скрипучего кресла

Фрачных фалд не заметен полет.

Дирижёр духового оркестра

Как крылами, руками взмахнет.

Заиграют мазурки и марши

Из недавних и давних времен,

И изящные пальчики Ваши

Моих жестких коснутся погон.

Угасают на люстрах подвески,

В геликоновых жерлах огонь.

В ритме вальсов изысканных венских

Я Вам нежно сжимаю ладонь.

В крепжоржетовых платьицах дамы

Нежно гладят погон со звездой -

Чья-то очень красивая мама,

Чей-то папа такой молодой.

Дирижёрские руки порхают,

Словно быстрые птицы стрижи,

Музыканты сквозь медь выдыхают

То, что прямо на сердце лежит.

Ваши хрупкие тонкие пальцы

Я своею накрою рукой.

В Доме Флота по пятницам танцы

Под военный оркестр духовой.

Духовой - как духовный, душевный.

И огонь, и вода не беда,

Если ритмом парадов военных

Медных труб подголосок волшебный,

И литавр перезвон вдохновенный

В наших душах звучит иногда.

КОНЕЦ КУРОРТНОГО СЕЗОНА

Наше лето веселее осени,

Но тогда, в начале сентября,

Яростно деревья плодоносили,

Щедро нам сокровища даря.

Груши просто исходили сладостью,

Персик хмурил сахарную бровь,

Ежевика отдавала с радостью

Нам свою сиреневую кровь.

Терпкий терн марал чернилом губы нам,

Дыни грели пузо на бахчах,

И казались нарочито грубыми

Мальчики с загаром на плечах.

Становились неприступно-гордыми

И глотали сигаретный дым.

Разъезжались девочки курортные

По осенним городам своим.

Уезжали девочки нарядные,

Увозя на север в свой мороз

Дымчатые гроздья виноградные

И корзины желтых абрикос.

Легкие, веселые и сочные,

Зная, что на лето - не на век,

Отцвели романы краткосрочные,

Словно одуванчики в траве.

Здесь аборигены загорелые

Соберут айву и виноград,

А в краю, где липы облетелые,

На столе веранды - окна в сад -

Пахнут солнцем абрикосы спелые,

И сияют, словно очумелые...

Дождь идет. А ночью - даже град.

КРЫМ МОЙ, ДОМ МОЙ

Ольге Дубинской

Крым мой, дом мой, ты время и место,

Что живет постоянно во мне.

Там сирень расцвела как невеста,

Зайчик солнечный спит на стене.

Нереальны и лаково ярки,

Словно фрукты из папье-маше,

Твое море и степи, и парки,

Как в альбоме, остались в душе.

Эти горы, предгорья и яйлы,

Рыба быстрая в быстром ручье,

Аромат созревающих яблок,

Белый город - и мой, и ничей.

Крым мой, дом мой - и время, и место

То, где память как жилка дрожит,

Там мое беззаботное детство,

Там моя непутевая жизнь.

Эти запахи, краски и звуки,

Кипарисов могучая стать...

У Венеры отрублены руки,

Чтоб любовь не могла удержать.

Но кусты придорожного дрока,

Цепко ноги мои оплетя,

На обрыве последнего срока,

Может быть, и удержат меня.

Я в плену твоем сладком и вечном

Отбываю пожизненный срок,

И в истрепанной сумке сердечной

Ты мой самый больной уголок.

Крым мой, дом мой - и время, и место,

Приговор, и душа, и судьба.

Мы в разлуке, и все же мы вместе,

Я в тебе, ты во мне -

навсегда.

НА БЕРЕГУ ДЕТСТВА

ДИКАЯ СОБАКА ЖУЧКА ИЛИ БАЛЛАДА О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ,

ДАЛЬНИХ СТРАНАХ И ПИРОЖКЕ С ПОВИДЛОМ (не по Фраерману)

Качели из сварной конструкции,

В песочнице совочек детский,

Цветет ленивая настурция

За тюлевою занавеской.

Скрипит иголка патефонная,

И солнце рдеет, как невеста -

Послеобеденная сонная

Южнороссийская сиеста.

На свежекрашеной скамеечке

Спит дядя Вася - горький пьяница.

Проснется дворник Алексеевич

И за метлой своей потянется.

У дяди Васи жизнь нелегкая:

С утра без денег как напиться?

Он дружит с участковым Левкою

И тетей Нюрой - проводницей.

У тети Нюры окна грязные,

И даже форточка разбита,

Зато она привозит разные

Из дальних рейсов "дефициты".

У дяди Левы форма новая,

И портупея пахнет вкусно.

Он уважает Любу-повара

За борщ и пироги с капустой.

А Люба, кухней заморочена,

Посапывает с наслаждением.

Белье, что с вечера замочено,

Ее дождется пробуждения.

Под шатким доминошным столиком,

Где пиво пьет сосед с получки,

Во сне поскуливает тоненько

Ничейная собачка Жучка.

Сморил всех сон послеобеденный

И, сытой дремой одурманены,

Спят окна - наши и соседние,

Спят туфли - папины и мамины.

Лишь я сижу на ограждении

Добротной новенькой песочницы.

Я так люблю соседку Женечку,

Что днем мне даже спать не хочется.

У Женечки банты пропеллером

И платье синее в горошек,

И вся она - такая прелесть,

И вся она - моя хорошая.

В наивных беленьких носочках,

Так незаметно, так нечаянно,

Она, как на сыром песочке,

В моем сердечке отпечатана.

...Я скоро стану капитаном,

Лет, может, через двадцать пять,

И буду в разных дальних странах

Подарки Жене покупать.

И вот тогда ей станет стыдно,

Прощения начнет просить

За то, что пирожок с повидлом -

Вчера свой пирожок с повидлом

Не разрешила откусить.

РЫЖАЯ

Розе Бланк

Из-за поцарапанной коленки

Или кляксы, капнувшей в тетрадь,

Рыжую застенчивую Ленку

Мама не пускает погулять.

Третий час на лавочке у дома

Я сижу, пунцовый, как пион.

Под кустом гуляет кот знакомый,

Как и Ленка, тоже рыжий он.

Бабушки на лавочке соседней

Шепчут про меня, что я - "жених".

Я уже сломал тюльпан последний

Под прицелом зорких взглядов их.

Скромная послушная тихоня -

Огненная грива, дерзкий взгляд -

Что же я нашел в тебе такого,

Что сижу четвертый час подряд?

Ленка, мы с котом давно устали.

Ну хотя бы выгляни в окно!

Вот уж час, как без толку пропали

Два билета на сеанс в кино.

Досижу до ночи одиноко,

Только завтра я приду опять.

Утром на асфальте против окон

Ты прочтешь, подергав рыжий локон:

"Ленка, Ленка, выходи гулять".

БАЛЛАДА О БЕЛЫХ ПЛЮШЕВЫХ СЛОНАХ

Зазвенели проводов тугие струны,

Потянулись к небу ветви молодые.

Позабыл я, что совсем уже не юный,

Да и девочки мои давно седые.

Облака толпятся в синем небе, словно

Белых плюшевых слонов взлетела стая.

Я могу для них найти такое слово,

Чтобы хоть на день они живыми стали.

На слоне, как на ушастом дирижабле,

Поплыву я в центре стада к водопою,

Чтобы джунгли все окрестные дрожали,

Когда мы идем слоновьею тропою.

А в реке, где крокодилы и пираньи,

И вода песок перебирает чистый,

Мы устроим развеселое купанье,

Так что брызги засверкают, словно искры.

И болтливые зеленые макаки,

Что суют свой длинный нос куда не надо,

Разнесут по джунглям радостные враки:

У слонов есть сын полка, ну, то есть, стада.

Я в свой двор вернусь совсем уже под вечер,

Удивляя любопытную соседку.

Если эту задаваку Светку встречу,

Подарю ей баобабовую ветку.

Облака толпятся в небе бестолково,

Задевая проводов тугие нервы.

Жаль, что я уже забыл слоновье слово.

В детстве знал, сейчас забыл...

Склероз, наверно...

БАЛЛАДА О ВОЗДУШНОМ ЗМЕЕ

Дочке Юленьке

Запускаем воздушного змея

Всей ватагой родного двора,

И сандалий своих не жалея,

На пустырь выбегаем с утра.

Папа сделал мне чудное чудо,

И его я сжимаю в руках,

Я сама запускать его буду,

Чтоб парило оно в облаках,

Чтобы головы все задирали,

Провожая глазами полет,

И от зависти тихо вздыхали,

Когда в небо он круто уйдет.

Чтобы лучший мальчишка на свете,

Самый лучший у нас во дворе,

Наконец-то меня бы заметил

И чуть-чуть позавидовал мне.

Чудо-змей из прозрачной бумаги

С легкой рамкой на крепком клею,

Он при каждом стремительном шаге

Рвет из пальцев бечевку свою.

Развевая хвостом из мочала,

Воплощая собою мечту,

Он порыскает рядом сначала

И свечою уйдет в высоту.

Размотав бечеву до катушки,

Отпущу из ладошки своей

Я коварную эту игрушку -

Хоть воздушный, но все-таки змей.

Он навряд ли захочет вернуться

Ни сейчас, ни когда-то потом,

Только жаль, что не смог оглянуться,

Помахать напоследок хвостом...

И пока он совсем не растает,

Я пойму в этот лучший из дней:

Просто детство мое улетает,

Чтобы к дочке вернуться моей.

БАЛЛАДА ОЖИДАНИЯ ИЛИ АССОЛЬ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

В платье цвета гречишного меда

Я ходила на старый причал.

Чайки кликали непогоду,

Ветер шлюпку у пирса качал.

И подол не боясь замарать, я

Опускалась на мокрый настил.

Ты любил это легкое платье,

Но меня все равно не простил.

И под крики тревожные чаек,

На промозглом причале одна

По тебе я скучаю, скучаю,

Как по солнцу скучает луна.

Как легко ты поверил навету,

Что ж ты глупый и гордый такой!

Помнишь, платье медового цвета

Под твоей трепетало рукой.

Не устану тебя ожидать я -

Пожилая седая Ассоль.

По подолу любимого платья

Оседает кристаллами соль.

Да и тело мое постарело,

И лица не щадили года,

Но душа не старела, как тело,

А душа, точно в юности, пела

И любви твоей страстно хотела -

Так наивна, глупа, молода...

Знаю я, что напрасны и жалки

Все попытки былое вернуть,

И гадалки - седые русалки -

Направляли в пучину твой путь.

Соль от слез побелила ресницы,

И глаза не блестят синевой,

Но однажды крикливые птицы

Предрекут нашу встречу с тобой.

Я у моря училась терпенью,

Свято верила: время придет -

Легкокрылой стремительной тенью

Долгожданный твой парус мелькнет.

И сбылось все, о чем я мечтала,

Вот оно - исполненье мечты.

Как Ассоль, я тебя ожидала.

Ты вернулся. Но это не ты.

ЗОЛУШКА

Хрустальный башмачок

Натер до крови пятку,

Как выпитый бокал

На пол упал другой.

А чертов кабачок

Разросся во всю грядку,

И я должна одна

Волочь его домой.

У феи был каприз -

Вот тыква и карета,

И кучер - старый крот,

И платье как из снов.

С ноги хрустальный приз

Я уронила где-то.

Я ненавижу крыс

И прочих грызунов.

Золу из очага

И мусор из корзинки

Удобней выносить

Из дома босиком.

И так болит нога,

Что капают слезинки,

Но некого просить,

Чтоб сбегал за платком.

Сто розовых кустов

И рис, и чечевица,

И множество других

Несделанных работ.

А где мой принц из снов?

Пора б ему явиться,

Пусть замуж не берет,

Хоть кухню подметет.

В хрустальном башмачке

Увядшая ромашка,

Ни принца не видать,

Ни свадебных колец...

И лишь метла в руке

Девчонки-замарашки...

А в сказке у Перро

Совсем иной конец.

ПЛАТЬЕ СИНЕЕ В ГОРОШЕК

Симе Левиной

Платье синее в горошек

Так и плещет на ветру.

Я кормлю бездомных кошек,

Что гуляют по двору.

Я им воду наливаю,

Подсыпаю корм сухой.

Я их очень уважаю,

И они дружны со мной.

Независимая стая

От усов и до хвоста.

Жизнь у них совсем иная,

Незатейливо-проста:

Бог даст день, а люди - пищу,

В людях много доброты.

Им не жалко дать кусище

Сочной рыбьей головы,

Плюхнуть в плошку ложку плова,

В миску супчика налить.

Вот и трапеза готова,

Поедят - и можно жить.

Одноглазый как Кутузов,

На припеке просто так

Греет сливочное пузо

Старый опытный вожак.

Словно в терме грек-философ,

Он надменен - спасу нет,

В мире нет таких вопросов,

Чтобы он не знал ответ.

Хоть удачи, хоть невзгоды -

Только кошек не смутить,

Пусть погоды-непогоды,

Бог даст день - и будем жить.

Жаль, что платьице в горошек

Не годится в октябре.

Жизни я учусь у кошек,

Что гуляют во дворе.

БАЛЛАДА О ДОШКОЛЬНОМ ЛЕТЕ

Я сегодня не хнычу, не плачу,

Я сегодня послушный такой,

Потому что мы едем на дачу,

Там природа и воздух другой.

Там повсюду одни витамины,

Там трава невесома как пух,

Там по зарослям дикой малины

Пробирается дикий петух.

Там хлопочет рябая наседка,

Дядя Вася корову пасет,

Там нам тетя Маруся-соседка

Молоко поутру принесет.

Я к корове внимателен очень,

А она постоянно жует,

Но с другой стороны, между прочим,

Молоко из коровы течет.

Там нажравшийся рыбы котище,

Утащивший улов из ведра,

Переваривать сытную пищу

На крылечке заляжет с утра.

А соседская рыжая Мурка,

Отводя свой загадочный взгляд,

Даст погладить блестящую шкурку

Новорожденных пестрых котят.

Там солидные гуси гуляют

На пруду и на нашем дворе,

Там достойно себе проживает

Друг мой Тузик в своей конуре.

Там мы с мамой пойдем на прогулку,

Взяв с собою корзинку с едой,

И на пляже вкуснейшие булки

Мы "Крем-Содой" запьем золотой.

Прыгнем в воду веселые двое,

Круг надутый держа на весу,

И шипучая кромка прибоя

Как "Крем-Сода" пощиплет в носу,

В обгоревшем на солнце носу.

Соберем завитые ракушки

От веселой воды в двух шагах,

До своей не дойдя раскладушки,

Я у мамы засну на руках.

Ранней ранью под голос собачий,

Когда солнце погасит маяк,

Мне приснится и Тузик, и дача,

И красивая мама моя.

БАЛЛАДА О ПЬЯНЫХ ВЕТРАХ, ПАРУСАХ ЮНОСТИ

И О ТОМ ЧТО ВСЕ ПРОХОДИТ

Моисею Розенталю

Убежать из дома на рассвете

В босоножках по сырой траве.

Это ветер, пьяный юный ветер

По моей гуляет голове.

Тучи разбегаются, как мысли,

Вольный ветер голову кружит.

Каждый миг - стремительный, как выстрел,

Каждый день - как прожитая жизнь.

Если снег - сугробы по колено,

Если дождь, то теплый и грибной,

Если шторм - на море только пена.

Этот ветер ветреный такой.

Полюбить - так крепче всех на свете,

А дружить - так не разлей вода.

Это ветер, сумасшедший ветер,

Это наши юные года.

И, как корабли под парусами,

Мы - самоуверенно горды -

Вышли в жизнь, еще не зная сами

Нам предуготованной судьбы.

Но, увы, так быстро стали прошлыми

Подвиги, не сданные в утиль.

Если разбираться по-хорошему,

Нам теперь по нраву полный штиль.

В платьице из ситчика веселого

По росе уже не пробежишь,

Ветры, что кружили наши головы,

Унеслись в другую чью-то жизнь.

Отгуляли годы молодые,

Паруса имеют бледный вид.

Нам остались головы седые,

А от ветра - насморк и бронхит.

КАК ОСЕННИЕ ЯБЛОКИ ПАХЛИ

Как осенние яблоки пахли!

Как блестели, румянцем горя!

Словно яркие солнышки падали

Нам в ладони в конце октября.

Не похожие на настоящие,

Новогодним игрушкам под стать,

На солому в фанерные ящики

Отправлялись они зимовать.

И ночами морозными, снежными,

Отогревшись в домашнем тепле,

Пахли остро, как ландыши свежие

Из рисунка на мерзлом стекле.

Даже елка с игрушками яркими

И макушкою под облака,

Пахла яблоком, яблоком. Яблоками

И оттаявшей хвоей слегка.

И зима не снегами бессменными,

Не подснежною мертвой травой -

Пахла яблоками осенними,

Пахла близкой желанной весной.

Пожелтевшие, мягкие, сладкие,

Навевая счастливые сны,

Пахли летом осенние яблоки,

Долежавшие до весны.

Мой октябрь уже на излете,

Пахнет прелью и жухлой травой.

У хрустящей у яблочной плоти

Вкус уже совершенно иной.

На Восток поменяла я Запад,

Поменяла житье на бытье,

Но мне помнится яблочный запах,

Осеняющий детство мое.

СМЕЛОСТЬ ПОЭТА

...София не боится самых, казалось бы, обыденных, просторечных слов

и выражений: "Плюхну в плошку сметанку для Мурзика / И с ногами за-

лезу в кровать". Она не чурается резких, почти шокирующих читателя

сравнений и уподоблений: "И по небу тучи черные летят, / Словно стая

обгоревших лебедей", или: "Но сквозь тело мое / Прорастает трава, /

И могильные черви / Голый череп мой гложут". Она не избегает откро-

венного рассказа о самом сокровенном в любви - ее высоком эротизме:

"В аду еще горячих простыней, / От битв любовных скомканных и влаж-

ных, / Всю ночь метался злой табун коней, / Неистовых, безумных и

отважных..." А рядом с этим - многообразие духовных проявлений лю-

бви, ее радостей и горестей: "Теперь не важно, ты хорош иль плох, / Ду-

ша распята, словно ткань на пяльцах, / Из уст в уста передается вздох,,

/ А нежность - только кончиками пальцев". Любовь возвышает челове-

ка над бытом, создает особую логику отношений: "Мой ежедневный,

редкий мой, неверный мой, / Последний мой, единственный мой, первый

мой...", а может и низвергнуть в бездну быта: "Фаты венчальной

дымчатое кружево / Лежит в корзине грязного белья". София Бронш-

тейн отважно вступает в поэтический диалог с классическими творения-

ми Шарля Перро, Александра Грина, оригинально их переосмысливая...

Она - мастер детали - зримой, слышимой и даже обоняемой: "Накры-

тый стол. Грибки и оливье, / Капуста, холодец, селедка с луком....

На люстре ограненные подвески / Струят чуть слышный мелодичный

звон. / Мясной пирог... уже в духовке испускает дух.../ Стол так красив,

что радуется рот". Но вопреки названию "Натюрморт", эта идилличес-

кая картинка взрывается концовкой - горечью одинокого ожидания

(скорее всего - напрасного): "Теперь... Сидеть и ждать - вдруг кто-

нибудь придет". Из деталей, их сочетания и взаимодействия вырастает

образ мира. В одном случае - в его эмоциональном драматизме, в другом

- в его историческом бытии, в третьем - в его природном многообразии:

"Осень - дерзкая девчонка и чванливая эстетка"; "Вечер, как вальяж-

ный джентльмен..." Образ природы проникает и в индустриальный

пейзаж: "Троллейбусов рогатые стада / Пасутся возле станции конеч-

ной". До высокого историко-философского пафоса поднимается стихо-

творение, чья начальная строка как варьирующийся рефрен отражает

лирический сюжет: " Мы заложники прошлого; Мы заложнки памяти;

Мы заложники верности тем, кто были до нас..."

Лея Левитан, доктор филологии

Леонид Цилевич, профессор, доктор филологии

СОДЕРЖАНИЕ

МЫ ЗАЛОЖНИКИ ПАМЯТИ

СТАРОЕ ФОТО

МЫ ЗАЛОЖНИКИ ПРОШЛОГО

ЦАРИЦА САВСКАЯ

957 ГОД

УЧИ МЕНЯ ИСТОРИИ

КОЛЫБЕЛЬНАЯ КОНЦА СВЕТА

АННА ФРАНК

ПЛАЧ ПЕПЕЛИЩА

АПОКАЛИПСИС

БОЛОНКА

ТРАДИЦИИ

МЫ В ЮНОСТИ БЫЛИ БЕСПЕЧНЫ

ГОРЬКИЙ ШОКОЛАД

НЕ ЗНАЮ, ИЗ КАКИХ НЕБЕСНЫХ СФЕР

НОСТРАДАМУС ДЛЯ ЛИЧНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

ИНФИНИТИВ

РАБЫ ЛАМПЫ

ИСЧАДИЕ ЛЮБВИ

ОСЕНЬ КЛЕНЫ ЗАПАЛИЛА

НАШИ ЖИВОТНЫЕ

ПАМЯТИ ДЕДА МАЗАЯ

СНЕГИРИ

ХОЧУ ПОУЖИНАТЬ В ПАРИЖЕ

ПАМЯТИ Ф. М.

ПОПЫТКА УТЕШИТЕЛЬНОГО ЛЮБОВНОГО МОНОЛОГА

ИЛИ КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ МНОГО И ТЯЖЕЛО РАБОТАЮЩИХ МУЖЧИН

МОЙ ГОРЕК МЕД

РАССТАНЕМСЯ С ТОБОЮ

ПОВЕЛИТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

Скажи

Вглядись

Не уходи

Забудь

ВЫ ЗНАЕТЕ

БЕЗУМЕН ДЕНЬ

ЧЕРНЫ ВОРОНЫ

ГЕНЕРАЛЬНАЯ УБОРКА

ЦИРК

НАТЮРМОРТ

НЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ

РУЧЕЕК

БАЛЛАДА О ПЕРВОМ СНЕГЕ

В РИТМЕ БЛЮЗА

УНЫЛЫЙ БЛЮЗ

ЧАУ-ЧАУ или БАЛЛАДА ЛИСТОПАДА

БЛЮЗ ОДИНОЧЕСТВА

БЛЮЗ БРОДЯЧИХ СОБАК И БЕЗДОМНЫХ КОТОВ

ВАЛЯТ БЕЛЫЕ ХЛОПЬЯ

САД ПРИЗРАКОВ

ВРЕМЕНА ЖИЗНИ

О ЧЕМ ПИСАТЬ

А НАД СТЕПЬЮ МОЕЙ

КВИНТЕТ

Утро

Полдень

Хораи

Вечер

Ночь

КАЛЕНДАРЬ

КАПЕЛЬ

БАНТИКИ - РОМАШКИ

КАК ПО НАСТУ

СТАРАЯ СКАЗКА

ЭТЮД

БЕССОННИЦА

НЕБО - ЗЕЛЕНОЕ

ИМЯ КРЫМА

ИМЯ КРЫМА

КРЫМСКОЕ ВИНО

АКВАРИУМ

СТРАННИЦА

ДУХОВОЙ ОРКЕСТР

КОНЕЦ КУРОРТНОГО СЕЗОНА

КРЫМ МОЙ, ДОМ МОЙ

НА БЕРЕГУ ДЕТСТВА

ДИКАЯ СОБАКА ЖУЧКА ИЛИ БАЛЛАДА О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ,

ДАЛЬНИХ СТРАНАХ И ПИРОЖКЕ С ПОВИДЛОМ (не по Фраерману)

РЫЖАЯ

БАЛЛАДА О БЕЛЫХ ПЛЮШЕВЫХ СЛОНАХ

БАЛЛАДА О ВОЗДУШНОМ ЗМЕЕ

БАЛЛАДА ОЖИДАНИЯ ИЛИ АССОЛЬ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

ЗОЛУШКА

ПЛАТЬЕ СИНЕЕ В ГОРОШЕК

БАЛЛАДА О ДОШКОЛЬНОМ ЛЕТЕ

БАЛЛАДА О ПЬЯНЫХ ВЕТРАХ, ПАРУСАХ ЮНОСТИ

И О ТОМ ЧТО ВСЕ ПРОХОДИТ

КАК ОСЕННИЕ ЯБЛОКИ ПАХЛИ

СМЕЛОСТЬ ПОЭТА

Оставить комментарий © Copyright Бронштейн София (gala.aizen@gmail.com) Размещен: 14/03/2017, изменен: 15/03/2017. 121k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Иллюстрации/приложения: 2 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:

Бронштейн София : другие произведения.

Лисное дело