Если ты молчишь, и твоё молчание красноречивее слов
-ты победил.
Свет. Сквозь закрытые веки глаз. Жёлтый, мягкий. Я открою глаза и подумаю: "Вот таким и должно быть утро. И чтоб всегда". Пока ещё нет, пока ещё сплю. Глаза закрыты, значит сплю. А эти-то откуда залетели... предметы? Купаются: две фиалки на окне, взгромоздившийся на стол комп со своей бандой - купаются в солнечном свете, наивно полагая, что я... а я смотрю и не заметил, что смотрю.
Уже третий день я вхожу в жизнь вот так: плавно, незаметно, а не под гром аплодисментов будильника. Уже третий день я почти бог - один в райских кущах. И это не одиночество - это воля.
Когда к тридцати пяти годам у тебя, наконец, появляется дом, а деревья вокруг него числятся тобой посаженными, невольно начинаешь задумываться о сыне. У меня есть дочь от первой жены, и я рад этому. Пары-тройки браков хватило, чтобы понять, что я не создан для семейной жизни. Ума не приложу, что такого должно случиться, чтобы я ещё раз завёл дружбу с граблями. Любовь? Недавно я понял страшную вещь: я точно определил, из чего состояла моя любовь, когда я был моложе и глупее. Я просто очаровывался ими, как инопланетными существами. Ощущение их другости, непонятности вызывало, помимо страстного желания обладать, ещё и загадочное щекотание, томление где-то значительно выше области паха. А теперь я, словно человек разгадавший тайны фокусника: вижу, как тот тянет карту из рукава или прячет между пальцами монету - и мне становится скучно. Может быть, я стал циником? Возможно, но я, по-прежнему, всё отдам за то, чтобы полюбить.
Но теперь солнце. Хватит мыслей - только солнце. Я ещё не успел разгадать тайну этих мест, не успел накупаться допьяна в зелёном, в золотом, в древесно-песочном; ещё не все белки успели заценить неизведанное от вспышки моей фотокамеры.
Спускаюсь в лес. Иду по тропинке, но дороги не вижу. Вижу сразу всё - как дерево корой, смотрю кожей. Странное ощущение: хочется и жить и умереть одновременно. Не успел я так подумать, как моё желание умереть чуть было не исполнилось. Откуда-то сверху на меня рухнул огромный высохший сук. Треск, секунды страха и сук (раз я пишу эти строки) - ровно в том месте, где только что дышало моё, не подозревавшее засады тело. Некоторое время я ещё разглядывал засохшего урода, чуть было не лишившего меня радости возвращения в офис. Потом повернулся, чтобы продолжить путь, но тут мою и без того нервную систему постигло ещё одно испытание. Девушка. Впереди, шагов за десять от меня, стояла девушка. Откуда она взялась? Или мне прибредилось: лик Девы Марии в светлом платье до пят. Она смотрела на меня с таким выражением спокойствия на лице, словно ей каждый день приходилось видеть, как на людей сваливаются брёвна, и дело это обычное, удивления не стоящее. Затем она бесцеремонно, в подробностях оглядела меня с ног до головы, улыбнулась, слегка поведя бровью, и уставила на меня свой иронично-испытывающий взгляд.
Молчание длилось довольно долго, пока я не прервал его:
-Привет.
Она подождала немного, потом, не опуская глаз, медленно мне кивнула.
Я не оставлял попыток вызвать её на разговор:
-Ну упал сук - ничего удивительного. Вот, если бы это был кирпич или отсек подводной лодки...
Я ожидал смеха в этом месте или улыбки - хоть какой-нибудь реакции, но она просто играла со мной в гляделки. "Уроки телепатии в театре абсурда",- усмехнулся про себя я.
-Как тебя зовут?
Этот вопрос, к моему удивлению, тронул её, и она задвигалась: сняла белый лёгкий рюкзачок с плечей, открыла его. Ищёт что-то. Визитку? Нет, вместо визитки в её руках оказался блокнот и ручка. Она написала что-то в блокноте, и, сделав несколько шагов ко мне, дала прочесть написанное: "Оля".
-Так ты глухонемая, - осенило, наконец, меня. - Но это ничего. Твоя красота всё за тебя говорит.
Она отрицательно покачала головой.
-Ты не глухонемая?
-Нет, - снова "ответила" она.
-Тогда...
"Тогда... у неё нет языка," - подумал было я, но она, словно перехватив мою мысль, показала мне язык, демонстративно серьёзно, без тени шалости.
-... почему ты молчишь?
Она присела на поваленный ствол. Я подошёл и сел рядом. Потом смотрел, как в её блокноте вырастают строчки:
"У меня афазия - утрата способности речи, вследствие поражения головного мозга. В первые дни реабилитации после катастрофы мне казалось, что я говорю, но меня никто не слушает. Врач объяснил мне, что вернуть речь может только чудо".
-Но с тобой занимались врачи? Ведь наверняка есть какие-нибудь упражнения, тренировки...
Я не договорил - она уже написала ответ.
"Да. У меня уже получается сказать некоторые слоги. Но почти всегда это не то, что я задумала произнести, и голос не мой. Сейчас я скажу "Оля".
-Нэя.
Нэя. Она выдохнула это, с трудом окрасив в звук горловое шипение. Нэя. Она выдохнула "Нэя", хотя сказать хотела "Оля", но она - Нэя, именно Нэя и есть. Может быть когда-то, до катастрофы она и была Олей, но теперь она Нэя.
Я смотрел на неё какое-то время молча. Зря я сел так близко. Мне пришлось справляться с желанием схватить её, растрепать волосы, сорвать платье и взять её тут же, прямо на земле.
Я встал и немного прошёлся.
-Тебе не больно говорить?
Снова сел рядом. Чтобы прочесть ответ:
"Нет. Но говорить мне неприятно. Как будто внутри меня сидит кто-то, кого забавляет обманывать меня, путать буквы, и он радуется, когда я не могу сказать".
Нэя следила за мной, пока я читал, а когда я поднял голову и наши глаза встретились, она сделала попытку отодвинуться, но было уже поздно. Я обнял её и прижал к себе, почувствовал, что она испугалась и отстраняется, но я хотел только поцеловать... Нет! Оттолкнула меня, вырвалась и побежала.
Я бросился за ней.
-Нэя! Оля! Я напугал тебя? Да стой ты , глупая, я не...
Она действительно остановилась. Но только за тем, чтобы схватить с земли какую-то щепку и запустить ею в меня, со словами:
Нэя, Нэя... Твоя щепка попала мне в лоб, прошла насквозь и вылетела где-то в районе сердца. И я, как раненый медведь, поплёлся в свою берлогу. Именно, медведь. Кто тебя просил лапы распускать... А если она больше не придёт? Нет, придёт. Должна...
Утро следующего дня началось мыслями о ней. Она убежала тогда, унеся с собой сто загадок - сто нитей от меня.
Я снова пошёл на то место. Ждал довольно долго. Бродил вокруг, уходил и приходил вновь, но она так и не появилась.
Вечером я достал из бара бутыль рома. Разжёг камин. Я разнёс её в пух и прах. Тоже мне ца-ца нашлась. На черта она мне сдалась? Она наверняка фригидная. Вот! Точно, фригидная. На этом и порешим.
Я успокоился и заснул. По-моему, мне не было стыдно.
Следующий день встретил меня ливнем. Я никогда не любил дождь, но этот ливень манил меня, будто звал куда-то.
Я вышел из дому, и ноги сами повели меня в лес. Ещё издалека я увидел женскую фигурку в синем неуклюжем дождевике на том самом месте. Она это или нет? На мгновенье я ощутил себя персонажем из фильма: я подойду к ней, трону за плечо - она обернётся, но... это другая. Я пошёл быстрее, и вдруг она обернулась. Нэя, я знал, что ты придёшь, что этот ливень твой. Я не мог и не хотел скрыть своей радости. Я искал в её глазах ответ: почему ты пришла сюда в дождь? Неужели, ты думала, что он спрячет тебя?
Она улыбалась - солнцем сквозь тучи. Теперь она совершенно обнаружила себя и вся, будто светится радостью пойманного на озорстве ребёнка.
-Да как же ты будешь писать? Дождь ведь, строчки расплывутся!
Она рассмеялась. То ли мои слова рассмешили её, то ли я сам, но только она смеялась. И я смеялся. И лил дождь.
С её платья, висящего на спинке моего стула, натекла целая лужа. За окном по-прежнему барабанит дождь. Мы одни посреди потопа и нам всё равно, куда вынесут волны наш ковчег.
Время оставило нас одних часа на два. Но у меня предчувствие, что с минуты на минуту оно должно вернуться.
Так и есть. Нэя разомкнула мои объятья, привстала и, кажется, хочет пообщаться. А я, глядя на неё, так зачарован красотой, что не могу понять, чего она хочет. Тыкает меня пальцем в грудь. Я послушно смотрю на её палец. Она смеётся. Указывает на себя и шипит: "Нэя", потом указывает на меня... а! ну так, Руслан. Меня зовут Руслан.
Вот так мы и познакомились.
-Попробуй произнести моё имя, - прошу я её.
Она напрягается, пытается сконцентрироваться и, наконец, выталкивает из себя что-то вроде: "Аз-ушл-а", глотая воздух, отрывисто.
Я смеюсь.
-Ты что же. Будешь звать меня Азушлой?
-Да, - довольно чисто произнесла она.
-Нэя и Азушла. Звучит, как клички индейцев.
Она улыбнулась. Смотрела на меня каким-то удивительным молчаливым взглядом. Отвела взгляд в сторону. Что там? Вспоминаю, не глядя: камин, за ним в углу спилинг, рядом с кроватью стул. Повернув голову, узнаю, что она смотрит на своё платье. Потом потягивает руку, щупает его.
-Мокрое. Придётся подождать, пока высохнет, - говорю я тихо.
С ней хочется говорить только тихо. Я притянул её к себе, вдохнул травянистый запах её слегка влажных волос... Но руки у неё, как лёд.
Я встал, растопил камин, приготовил ужин из того, что смог найти глубоко в недрах моего сильно пьющего холодильника.
А потом Нэя, утонув в моём спортивном костюме, изображала Пьеро. Заворожённый зритель, я понял, что такое красноречие мимики и жеста. Когда молчит бумага, когда молчат слова и звуки, одна тишина повод для разговора - глубокого, тайного, мудрого.
-Останься на ночь, Нэя. Зачем тебе уходить.
А что ещё я мог сказать, глядя, как она снимает мой костюм, обнажая своё, как алебастр, белое тело.
-Нет, - не оборачиваясь, сипло отвечает она и натягивает платье.
Привыкший к сырости этого дня, сумрак прокрался было и в комнату, но отступил, попятился в испуге от излучаемого камином тёплого, трескучего света.
Нэя присела на край кровати, заворожено глядя на огонь. А я смотрел на Нэю и думал о том, что совсем ничего о ней не знаю. Где она живёт? И с кем? Куда она сейчас пойдёт?
Пока я так думал, Нэя взяла в руки блокнот, ручку и, вопросительно глядя на меня, приготовилась писать.
-Где ты живёшь? И с кем, с родителями или... как? - спросил я, сомневаясь в необходимости озвучивать вопрос.
"Я живу на другом конце посёлка с родителями", - быстро написала она.
-Я провожу тебя.
Задумалась о чём-то. Потом пишет, улыбаясь собственным строчкам. Протягивает блокнот мне.
"И идти надо, и остаться хочу. Я, пожалуй, задержусь у тебя ещё на... некоторое время. Давай, может, кофе попьём?"
Я с недоумением смотрю на неё. Что она задумала?
Она улыбается, приподняв бровь. Шепчет: "Кофе".
Ах кофе... Так бы и сказала. Кофе, так кофе. Я ухожу на кухню, варю кофе, а когда возвращаюсь - её уже нет. На столе записка:
"Ты знаешь, Руслан, что я подумала? Раз русский язык мне не даётся, логично будет попытаться заговорить по-английски. Уйти по-английски - первый шаг в овладении этим замечательным языком. Классно я придумала?"
Нет. По мне так ничего классного.
-Аз ушл а, а-три мне рь. Это я, Нэя...
"... если ты ещё не догадался", - добавила бы она, если б смогла. Вчера, после её "бегства по-английски", мысль о том, что она может больше не вернуться, долго не давала мне покоя. А теперь, когда она скребётся в мою дверь, я хочу и не хочу открыть. Что будет с ней, да и со мной тоже, когда мой отпуск закончится? Не знаю...
Я открыл дверь. На пороге стояла Нэя. В руках у неё был лист бумаги, на котором чёрным маркером было выведен вопрос: "Я тебя не разбудила?"
-Нет, не разбудила. Привет. - Я пропустил её в дом. - Как английский? Выучила?
Виновато улыбается. Гладит меня по плечу.
-Ладно. Что ж поделаешь, если ты кошка, которая гуляет сама по себе.
-Пок-ш-кла, - шепчет Нэя.
-Кошка.
-Покш...
-Так. Хорошо. Мы будем говорить с тобой не по-русски и даже не по-английски - мы будем говорить с тобой по-нейски.
Я достал из ящика стола тетрадь и записал первое слово "покшкла", а рядом перевод - "кошка".
Со временем в моём словаре появилось довольно много слов. Вот некоторые из них:
Хочу чев-т-о
Не хочу почухе
Вместе асф
Солнце б-эп-цес
Но такие сложные слова, как "неожиданно", "консистенция" или "люминесцентный" нагоняли на Нею настоящий ужас, и скоро я оставил все попытки заставить её произнести их.
Постепенно я научился понимать её язык. Она привыкла ко мне, стала говорить свободней, по-прежнему, очень редко и нехотя, но уже без сдавленности и шипения в голосе.
-Нэя, а как давно произошла катастрофа? - спросил я однажды.
-Два озбх-а энздап.
-Неужели ничего нельзя сделать? Может операцию какую дорогостоящую, а?
-Не. В не дереньх зело.
А в чём?
-Чудо.
-Что нужно сделать, чтобы оно произошло?
Она взяла блокнот и написала ответ: "Пройтись по лезвию ножа".
У Нэи новый блокнот. Что это значит? Что старый кончился. Нет, брат, хуже: что прошла неделя. Ещё хуже: что осталась неделя. Я не хочу с ней расставаться. Я не буду...
Разбуженные мной страницы, опочившего было между стеной и кроватью блокнота, наперебой предлагают мне вспомнить, как Нэя...
... сердиться. Конечно, топнет ногой или стукнет кулачком по столу. А тогда схватила блокнот и написала вот это: "... а то я щас скажу какую-нибудь гадость, типа правды!"
... терла пол дня левый глаз, и я спросил, что с ним. Ответила: "Он не выспался. Правый выспался, а левый нет".
... делиться своими соображениями по поводу овсянки на воде: "Руслан, тебе не настае... дает по утрам клейстер есть?" Я подошёл и подписал ответ: "А это мы, Нэя, подбираемся к изучению английского языка, которым ты, помниться, собиралась овладевать. Step by step, baby".
А это что?
"Если ты молчишь, когда тебе нечего сказать - ты побеждён.
Если ты молчишь, когда тебе есть что сказать - ты в плену.
Если ты молчишь, и твоё молчание красноречивее слов - ты победил".
Похоже на эпиграф к какой-нибудь повести или рассказу... ?
Последняя страничка в блокноте. Нэя призналась мне в любви: "Среди всех твоих недостатков: дурностей, дурнизмов, раздурнобастей - есть один, главный - это ты сам. За этот главный недостаток я тебя и люблю".
И я тебя люблю. И, о Боже, о Ужас, кажется, знаю за что. Ты со мной, ты моя... но ты не принадлежишь мне. Твои душевные постройки и мысли, живущие в них, - тайна, "овеянная молчанием".
Два часа по полудню. Мы с Нэей идём на реку. Рассекая вчера на лодке перевёрнутое небо, мы влюбились в наполовину потушенное рекой песочное солнце, вынырнувшее вдруг из туч прибрежной зелени. Нэя убедила меня догадаться устроить здесь завтра небольшой пикник. И вот это завтра несёт по течению лодку, легко угадав наш маршрут.
Не доверяя видно, слайдам собственной памяти, Нэя не выпускает фотоаппарат из рук. Щелчок - и луг застыл с навсегда поедающей его траву коровой; щелчок - и пара уток вверх, как от ружейного затвора; щелчок - и мой, налегающий на вёсла двойник, со временем перестанет узнавать во мне оригинал.
Я спросил у Нэи, не собирается ли она утопить фотоаппарат, оказавшийся на ребре лодки, чем дал повод для издевательств над несчастным, совершенно не приспособленным для подводной съёмки. Написав на страничке блокнота сакраментальное "... и за борт его бросает в набежавшую волну", Нэя взяла фотоаппарат за верёвочку и, хитро посматривая на меня, водит им над водой. И мне кажется, что он вот-вот достанется рыбам.
Но вот, наконец, заветный берег - маленькая Сахара посреди Джунглей - песочное солнце. Мы сразу смекнули, как можно поглумится над высаживающимися на Луну американскими астронавтами, запечатлёнными на известной киноплёнке. Нэя взяла из лодки большой трёхцветный зонт (это флаг) и "лунной походкой", "преодолевая невесомость", добралась до небольшого песчаного холмика, куда и воткнула наш флаг, под звуки исполняемого мной гимна России. Уже через пять минут туристы-астронавты, покорившие маленькое песочное солнце, беззаботно возлежали на нём, подставив свои тела другому солнцу - большому, слабо подходящему для космического туризма и от того, вероятно, до сих пор неосвоенному.
Как манит, как призывно блестит вода, когда ты меж двух солнц и уже слишком горячи их ласки. Я с разбегу ныряю в прохладное спасенье, плыву на середину реки, чтобы сказать самому себе: теперь - это моя водная территория. Потом лежу на спине, как подобает хозяину всех этих водных капель.
А что же Нэя? И она не нашла другого выхода, чтобы спастись от жары. Но я вижу, как она испытывает (по-женски) трудности при входе, и я плыву к берегу, чтобы обрызгать разом все её проблемы.
"Уставшие, но довольные, они выбрались на берег", - так, по-моему, в этом месте. Я лежу в позе выпавшего с пятого этажа на асфальт человека, но принять позу отдыхающего на песке не могу - устал. Все ощущения по инерции полны воды: я только что нырял или сейчас ныряю (?), я слышу воду, осязаю, я сам вода, я сам на дне себя. Развернись... расправься... а это после... провалился... потом... разнырбя... Руслан... Руслан! Пом... Помоги! Что это? Кто это зовёт?! Помоги, Руслан! Тону!
Нэя тонет! Она ли? Я никогда не слышал... Сейчас, сейчас... Быстрее, да твою мать, что ж я так медленно плыву! Держись, держись, я здесь, я сейчас.
Я подныриваю, чтоб дать ей дышать. Она хватается за меня, как напуганный котёнок, топит. "Ну, успокойся, отдышись", - я пытаюсь говорить и сам захлёбываюсь. Она обессиливает, повисает на моём плече. Я обхватываю одной рукой её шею и гребу к берегу. Чем быстрее я пытаюсь плыть, тем дальше берег - что за проклятье! Наверное, час прошёл, пока я, наконец, вытащил Нэю на берег. Сейчас. Хоть дыханье переведу... Пульс есть - жива... И я, кажется, тоже... немного жив... Искусственное дыхание... Надо вспомнить...
Не знаю, искусственное дыхание я делала или нет, но Нэя пришла в себя. Вода из неё не вылилась, значит, она была просто в обмороке. Она приподнялась на локте и уткнулась лицом в моё плечо. Я обнял её и осторожно, боясь спугнуть нарастающее где-то в глубине меня ликование, сказал: "Нэя, ты кричала по-человечьи". "Я говорю?" - медленно, тихо, ещё не уверенно произнесла она, не отнимая лица от моего плеча. "Я говорю," - чуть громче и абсолютно чётко, но ещё не глядя на меня. "Я говорю!" - она засмеялась. "Я говорю!" - закричала она и села на корточки, вся лучась счастьем человека, спасённого разом от двух бед. Я вскочил и не менее счастливый, чем она, схватил свою новую Нэю на руки и кружил её до тех пор, пока земля не сошла с оси и не повалила нас, пьяных от счастья, на песок.
--
Говори, говори, ну скажи что-нибудь! - я боялся, что если она сейчас не будет говорить, то опять забудет все слова.
--
Что! Что говорить!
--
Что хочешь, что первое в голову приходит!
--
Я люблю тебя! Я тебя люблю! - высоко в небо.
Этот день - 4 июля, мы оставили вычерченным на песке. Мы взяли его с собой. Мы видели его среди ночных звёзд на небе. Он распустился лилией, на подарившей ему жизнь воде.
--
Как странно слышать свой голос, и как легко говорить, - Нэя откинулась в кресле, расслабившись, освободившись от необходимости выталкивать на свет непослушные подобия слов.
--
Ну, вот и произошло чудо, которого ты так ждала.
--
Произошло. Мне нужно было выжить, и что-то прорвалось внутри, заорало, что, если я сейчас не закричу по-человечьи, то мне никогда больше не придётся кричать вообще.
Её голос. Её сбросивший цепи голос. Её бросивший костыли голос. Её свободный, танцующий голос.
Её голос. Её чарующий голос. Её голос дополнил, дорисовал свою хозяйку, изменил её прямо на глазах - необъяснимо и безвозвратно.
Я вспомнил, как незадолго до последнего происшествия, она писала мне, что я будто бы разлюблю её, если дар речи вдруг вернётся. Тогда я ответил ей, что её исключительность вовсе не в обречённости на молчанье, хотя и сам, если честно, не знал, что будет с нашим мирком после того, как в него ворвётся живое слово. А сейчас я смотрю на неё и понимаю, что мне абсолютно "по барабану", на каком языке она будет изъясняться или не будет изъясняться вообще. Наша история - без слов. Мы давно идём по другой дорожке понимания.
Мы много говорили с Нэей в эти последние, перед возвращением в город, дни. О будущем, о котором мы могли и хотели мечтать, о возвращении в город, о переменах, которые мы привезем с собой. Я был счастлив, и счастье моё - особое - выбрало почему-то именно меня: быть причиной чудесного излечения любимой девушки. Решено было, что мы тихо поженимся. Родим киндера. Нэя закончит учёбу в театральном, напишет сценарий нашей истории и поставит по нему фильм. Почему бы и нет?
Но это потом, после... Сейчас мы должны разделить грусть расставания с куском леса, любезно предоставившим одну из своих троп для нашей встречи. Я ещё не раз приеду в эти места, трону рукой деревья, ступлю на песочное солнце, но я никогда больше не встречу в мутный от дождя день ту Нэю. Я спрашиваю себя, жалею ли я об этом и, отвечая "нет", понимаю, что внутри меня живут две Нэи: Нэя до и Нэя после, две сестры, две близняшки - в общем, это невозможно объяснить. Пусть будет так.
В путь. Сумки собраны, дом заперт, белки рыдают. Через час запахи шоссе вытеснили, оставив только в воспоминаниях, первобытные ароматы природы. Асфальтированное течение реки-дороги неутомимо несло нас в бетонные дебри города.
"Нэя, Нэя, почему ты так печальна и задумчива?" - не спрошу я тебя. Ты грустишь о нашем свежепройденном прошлом: романтичном до кинематографичности. Ты боишься, что город не помнит тебя, не захочет вспоминать тебя той, другой, не знающей, что такое бывает - афазия.
Питер, ещё не очнувшийся от воскресного утра, досматривал свой последний лондонский сон.
Туман, сер.
Нет, по-прежнему, Питер, сер.
Ну, здравствуй, город. Дом, подъезд, этаж и вид на Мойку, по которой моя зазноба сбежала только что по каким-то своим делам. По делам... продавать на рынке хлам... на рынке хай-тек технологий наша корпорация занимает одну из ведущих позиций... продавать на рынке хлам... та-ра-рам... наша корпорация в лице меня... понесла тяжёлую утрату в лице меня... когда наш ведущий специалист в лице меня... ушёл пару недель назад в отпуск... Но это горе ничто, по сравнению с возвращением моего лица в лице меня... надо позвонить Максу, узнать, как там что. Да, надо узнать, чтобы узнать надо позвонить, чтобы позвонить надо набрать, а чтобы набрать надо найти, куда подевался мой Моб. Мобик, ко мне... Мобик, к ноге... Я уже всё перерыл. В машине...
Я спустился во двор и поискал в машине. Для вида. Потому, что вспомнил уже на лестнице, что в последний раз я видел его лежащим на подоконнике моей дачи. Я завёл мотор и поехал обратно в посёлок. Что делать! У меня не было другого выбора, другого повода подозревать предметы в способности удивляться моему внезапному возвращению. И дом, и столпившиеся вокруг него деревья, и даже новый, ни черта ещё не смыслящий в жизни забор, зажили после нас какой-то своей тайной жизнью: сменили смыслы природных декораций, развеяли по ветру воспоминания о нас; и теперь, увидев меня, вынуждены были свернуть свою премудрую игру и замереть в притворном внимании.
Я отпёр дверь дома, шагнул внутрь и нашёл моего бедолагу там, где и полагал - сиротливо лежащим на подоконнике. Не сдержавшись от соблазна, я тут же набрал номер Макса. Пока Макс рассказывал мне о делах фирмы и о своих личных, я вышел, закрыл ключом дверь и уже собирался сесть в машину, как вдруг заметил, что за мной наблюдают. Это была маленькая бодрая женщина, лет пятидесяти пяти, с живыми и очень любопытными глазами. Я окончил телефонный разговор и вопросительно посмотрел на неё.
--
Ты ведь Руслан, да? - заговорила она, надвинув свои очки по выше на нос (чтобы лучше видеть меня). - Хоть поближе-то на тебя посмотреть... А она сказала, что ты глухой! Глухие по телефону не разговаривают!
Я ничего не мог понять, кроме того, что эта женщина меня с кем-то путает.
--
Кто сказал, что я глухой? - спросил я, стараясь попасть в такт её улыбчивой манере говорить.
Она всплеснула руками, хохотнула какой-то слог вроде "х-гей!" и продолжила:
--
Оленька сказала. Я её спрашиваю: "Ты чего, мол, всё пишешь-то ему? Весь блокнот исписала!" А она говорит - глухой ты, а по губам читаешь трудно! А я щас смотрю - глухой по телефону разговаривает! Вот те на!
И она от души захохотала. И я, кажется, тоже. Захохотал. Заклокотал, как старый доверчивый вулкан, встретивший в один прекрасный день женщину, не раз, по-соседски, болтавшую с Оленькой - с Оленькой, которая никогда не попадала в катастрофу и не теряла способности говорить.
Когда, распрощавшись, моя собеседница поспешила скрыться от первых тяжёлых капель надвигающейся воды, я повернул ключ зажигания. "Не тот" звук заставил меня прислушиваться к шуму мотора. Коробка, кажется, барахлит. Надо заехать в автосервис. Пусть посмотрят. Через пару километров... Не проехать бы...
Ливень... Тот самый...
Нет... Не тот... Всё не то...
Ай да, Гарик - гробокопатель. Задумал подкоп под ничего не подозревающего отпускника... Макс знатно его обломал. Хоть друга настоящего я заслужил.
Я вернулся в Питер уже под вечер. Поднявшись на свой этаж, долго не мог найти ключи. Я думал, они упали. Осматривал лестницу, даже выходил во двор. Но они неожиданно нашлись. В кармане были...
Я разжёг костёр...
Я включил свет... И жёлтый прямоугольник окна выпал на мокрый асфальт. Когда на улице сырость, в любом доме уютно. Но всё же чего-то не хватает... Пыль, питающая особую слабость к холостяцким жилищам, галстук, повисший на дверной ручке, дым... Да, дым. Должен быть ещё дым - там, под самым потолком. Я достал из-под ванны пачку сигарет и закурил.