Каждый из нас, наряду с реальным местом, назначенным ему судьбой и случаем, имеет право бывать в пространстве своих фантазий. Эти миры, эти планеты - разные, порой навсегда заброшенные, порой цветущие и сложные. Иногда - крошечные (вспомните Маленького Принца), а то и совсем незаметные. Бывают они темными, полными реализованных тайных желаний. Чаще - добрыми и счастливыми. Кому-то они мешают, даже раздражают. Такие перевоспитываются и становятся картонными макетами себя. Кто-то уходит туда навсегда, и добрые врачи отправляют его в место, которое один знакомый талантливый шизик называл Пристанищем. Остальные просто живут с этим, иногда становясь поэтами.
Мне о потайной планете рассказала мама, в очередной раз омывая разбитое на улице лицо своего неуклюжего, но гордого сыночка. Мир был пока пустой и бесцветный, и только потом я заселил и разукрасил его, как хотел.
Я работал, любил, растил сына, дурел от странной и безжалостной эпохи перемен, а моя планета просто крутилась вокруг зеленого солнца, позволяя мне выживать и вволю фантазировать.
Любой мир, населенный разумными существами, создает свои мифы. Эти - с моей планеты.
МИФ О КРАСНЫХ ДЕРЕВЬЯХ
К реке шагали красные деревья,
К воде спешили красные деревья,
По шагу в год - но все же шли деревья,
Надеясь, что когда-то добредут.
А впереди лубочная деревня,
Красивая и прочная деревня,
Волшебная и хлебная деревня
Ждала, когда поближе подойдут.
Точила топоры она и пилы,
Железами по воздуху лупила,
И удалую пробовала силу,
Которая всегда одержит верх.
Деревья же не ведали испуга,
И, землю бороздя подобно плугу,
Поддерживая бережно друг друга,
Брели они к воде за веком век.
К реке спустились красные деревья,
К воде припали красные деревья...
Навстречу вышла целая деревня
И предъявила древние права:
На то они на свете - дровосеки,
Зимой хотят тепла и скот, и семьи,
И вот срубили красные деревья
На красные прекрасные дрова.
Кораблики из них строгали дети,
И, у огня играя, грелись дети,
И в том, что нет чудес на белом свете,
Не видели особенной беды.
А корабли куда-то плыли сами,
Бумажными мотая парусами,
И вздрагивали красными бортами,
Достигнувшие все-таки воды.
ЛУННАЯ ДОРОГА
Когда я по лунной дороге уйду,
Оставлю и боль, и любовь, и тревогу,
По лунной дороге, к незримому Богу
Искать себе место в беспечном саду,
По лунной, по млечной, и легок мой шаг,
Пустынна душа, ожиданием сыта,
По лунной дороге, вовеки открытой,
Легко, беспечально, уже не спеша,
Уже не дыша...
И мой голос затих.
Два пса мне навстречу дорогой остывшей,
И юный - погибший, и старый - поживший,
И белый, и рыжий. Два счастья моих.
И раны затянутся в сердце моем,
Мы вместе на лунной дороге растаем -
Прерывистым эхом, заливистым лаем.
И всё. Мы за краем. За краем. Втроем.
ЛЕГЕНДА
И собрал Евпатий Коловрат дружину малую,
пахарей, меча не державших, и погнался
вослед безбожного царя, и едва нагнали его
в земле Суздальской, и напали на станы батыевы,
и полегли, земли своей не посрамив.
Летопись.
Закат, и церковь Покрова
В крови по кровлю, и трава
Горячим ветром перевита.
Шеломов алая стена,
И у степного скакуна
Окровавленные копыта.
Как эту память пережить?
Стрела батыева струною
Звенит, как будто надо мною
Не уставая ворожить.
Чужое время гонит нас,
Не принимает поле брани,
Иные пахари телами
Его прикроют в горький час.
Их пашня... Вытопчут ее,
Здесь если и взойдет - железо.
А солнце падает за лесом,
Как юный воин на копье.
В тугой кулак не сжать руки
И от земли не оторваться...
Над ними скакуны промчатся,
Раскосые, как седоки.
У этих воинов права
На бешенство, на боль и веру.
Заря тринадцатого века
Окрасит Церковь Покрова.
Они лежат, укрыты сном,
И в этом сне увидят снова,
Что будет Поле Куликово
Полтава и Бородино,
Что вспять покатится набег,
Разлившись, Нерль омоет раны,
И кровь их унесет в желанный,
В иной, непобежденный век.
Ворвется в летопись и стих,
Вонзится памятью о них,
О бешенстве, любви и боли.
Сквозь их мечи растет трава,
У светлой Церкви Покрова,
На древнем, как легенда, поле.
О ПОЭТЕ, СИЛКАХ И ПТИЦАХ
Удивительный поэт
Жил в согласье с мирозданьем,
И стихи без опозданья
Выпускал как пташек в свет.
Но пернатые стихи
О таком высоком пели,
Что глухие свирепели
И готовили силки.
И они ловили птах,
Чтобы жили птицы в клетках,
Чтобы песни были редки,
Как брожение в умах.
Грустно крылья опустив,
Воду выпив из корытца,
Забывали эти птицы
Свой божественный мотив.
Наступала тишина,
И привычно, как мычанье,
Было общее отчаянье
Без поэзии и сна.
Но наутро - как тут быть? -
Вновь обрушивались песни,
И хоть лопни ты, хоть тресни,
Было всех не изловить.
Потому что жил поэт
С мирозданием в согласье,
И стихи свои, к несчастью,
Выпускал как пташек в свет.
И поэтому стихов,
И пернатых, и безбожных,
И не очень осторожных
Было больше, чем силков.
ДУША И ТЕЛО
Между брамселем и гротом, между флейтой и фаготом размещается душа.
Ну а тело - между стулом и окном, откуда дуло, как в висок из калаша.
Мачты пели и скрипели, скрипки пили и вопили, задыхаясь от тоски.
И Харон просил свой пенни, и метались кони в мыле, уходя из-под руки.
Паруса боялись штиля, а душа боялась плена, но ее никто не звал.
Все ходили и шутили. Каменел он постепенно. Понемногу остывал.
Шла душа дорогой торной меж бушпритом и валторной на сгущающийся свет.