Аннотация: Рыбалка на карельском озере порой чревата подводной охотой, бегу по пересеченной местности и тьмой, хоть глаз выколи.
Шутка с лодкой.
Аквалангисты - это хорошо!
Аквалангисты - это не игра!
И взрослые знают, и дети
Мы радость творим на планете!
Манго-Манго - Аквалангисты -
Мы смогли определить только две причины, по которым наша лодка совершила удивительный кульбит, в один миг оказавшись кверху дном. Все наши водонепроницаемые часы при этом куда-то потеряли по часу, а телефоны - вообще целые сутки. Был солнечный день среда, а стал, вдруг, если верить нашим смартфонам, четверг. Был погожий вечер, а сделались внезапно сумерки. И лес сгустился над головами. Настроение на некоторое время опаскудилось, организмы застрадали от холода, все образовалось, но образовалось нехорошо.
А начиналось, как то водится, великолепно. Следует отметить, что и закончилось тоже - вполне нормально. Да так и должно быть, иначе, что это за шутка получится?
Сентябрь сражал нас каждый день солнечной и тихой погодой. Картошка - выкопана, грибы - не собраны, ибо урожай у них что-то не задался, зато количество немагазинных яблок - ветки ломаются. Особенно, если еще какая-нибудь заштатная ворона прилетит, сядет на бедную яблоньку - и ну, головой о крутой наливной красный бок плода стучаться. Ветки и не выдерживают под непосильным весом. А ворона довольна - и яблоко пощипала, и людям свой привет передала.
Овощи и фрукты - это хорошо, но еще лучше - рыба, только того и ждущая, чтоб ее выловили. Мы - не рыбаки. Мы - это Серега, Женька, ну и я. Мы - охотники за рыбой, причем вполне нормально охотящиеся даже там, откуда эта самая рыба уже давно куда-нибудь на дальний кордон ушла в поисках лучшей жизни. То есть, нам важен процесс и не очень - промысел. Наверно, это оттого, что случаются у нас такие рыбалки не чаще раза в год. Имеются в виду - совместные рыбалки. В остальное время нас величают по именам-отчествам, мы носим дресскоды, кому какие положены, говорим на иностранных языках, руководим, кто во что горазд. Но раз в год время с нас стремительно обваливается, как прилипший к заднице снег при возвращении в парилку. Мы снова делаемся, если и не студентами, то недавно заполучившими дипломы вполне еще молодыми людьми. И поведение делается таким же, разве что финансовые вопросы не столь волнительны.
Моя потенциально недостроенная дача - это место сбора. Вокруг наблюдается наличие отсутствия соседей, полуразваленные соседские дома давно уже утратили возможность вмещать в себя кого-то еще, кроме стремительных деревенских котов, вездесущих полевых мышей и прочей нелюдской публики. Нам того и надо. Не в смысле - котов и мышей, а изолированность от чужих ушей, сокрытость от разных глаз, то есть - свобода уединения.
Можно разговаривать, не срываясь на шепот, ходить в туалет, где вздумается и не видеть недовольных лиц за забором. А еще - можно посещать баню, никуда при этом не торопясь.
Что для этого надо? Пиво для начала, водка после конца начала, замоченный свежий березовый веник и температура в парилке около ста градусов Цельсия. Баня - это состояние души. Она требует расслабленности.
Серега после парилки расслаблялся в откопанном мною и тут же заселенном лягушками пруду, Женька - в подстриженной траве лицом к созвездиям Большой и Малой Медведиц, а я - в дровах. Это отнюдь не означало, что пока парни радуются жизни, я - уже в хлам. Я - истопник, организатор пара и воды, то есть, банщик. Пока один из гостей глядит в выпученные глаза лягух самого разного достоинства и громкости, а другой провожает взглядом падающие звезды (или утилизированные спутники "Космос 1001"), я пихаю дрова в топку, размешиваю горячую воду в баке и проверяю состояние веника. Таково положение вещей, так надо, так - правильно и хорошо. Ведь завтра - рыбалка.
Позднее, пока мы с Женькой добиваем последними ударами веник, Серега очень ловко жарит с помощью мангала мясо, специально добытое в магазине и не имеющее, как хочется верить, никакого отношения к лягушкам. Вообще, в баню можно ходить до утра, либо целый день напролет, но завтра-то мероприятие, на него требуется сберечь силы и боевой задор.
Ночь тиха, небо оглушительно. Вероятно потому, что звезды мигают в такт с музыкой "Воскресенья" образца тридцатилетней давности, либо потому, что все мы прекрасно знаем слова песен и без всякого караоке норовим подпеть. У нас с Серегой получается довольно громко, у Женьки - довольно хорошо. Сказывается, вероятно, его опыт музыкального образования по классу гитары. Впрочем, в эту сентябрьскую ночь действует олимпийский принцип - главное участие. Единственные слушатели - лягухи в пруду - потонули, поэтому мы поем только для души и прислушиваемся к завываниям каждого из нашего трио. А завывания, что ни говорить, хороши. Их не услышит никто и никогда, потому как заставить подать голос умудренных жизнью мужчин в самом расцвете сил могут только тишина карельской ночи, звезды над головой, безлюдность, обещание завтрашней ловли рыбы и тексты Никольского с Романовым, да вокал Сапунова. Вообще-то, еще сто миллионов тысяч долларов могут. Ну, да хватит эстраде Киркоровых с прочими Басковыми и без нас.
Жаль, что время течет сквозь нас с такой скоростью, что единственно выделенная для послебанного застолья бутылка водки внезапно обнажает свое хищное, подобно жерлу вулкана, дно. Мы, конечно, начинаем вопросительно переглядываться друг с другом, и ответ на наши немые вопросы должен неминуемо появиться из холодильника, но тут Женька падает со стула. Он, вообще-то, мальчишка достаточно большой, сто девяносто сантиметров - это так, на глазок, крепость тела, проницательность во взгляде, поэтому падение звучит громко и выглядит элегантно.
- Что это было? - удивился Серега.
- Это стул, - ответил я, а в голову сей же момент влезло неуместное слово "жидкий".
Женька повозился на полу, отполз от стола и легко поднялся на четвереньки. В руках он держал ножки: не свои, конечно, и не наши, а деревянные.
- Жидковат, - сказал он, показывая их нам. - Стул-то жидковат.
"Да", - подумал я. - "Мысли - материальны".
- Ну, раз стул жидкий, - решительно заявил Серега. - Сожжем его в камине. Завтра сожжем. А сейчас - спать. Рыба нас ждет.
Холодильник остался нетронутым, а наше утро таким же беспечальным, как и ласковое солнышко, роса на траве, выпученные лягушечьи глаза из пруда и проносящиеся на бешеной скорости по ближайшей федеральной трассе автомобили. Лучше бы, конечно, мы вылакали еще одну бутылку из стратегических запасов - было бы рациональнее. Но кто ж знал, как дело обернется?
В этот раз мой творческий подход к процессу ужения, замешанный на коренной национальной оседлости всех моих пращуров, толкнул нас помчаться с удочками наперевес в одно из сотен миллионов заповедных мест некогда бравой Ливонии. И называлось это место - Кууярви. Красиво и поэтично, а если перевести с ливвиковского, то "Лунное озеро". Довольно зловещее название.
Организаторские способности у меня не выше средних, но и не ниже их. То есть, средние. Были бы они высокими, если б на пятом десятке (какой кошмар!), я решительно отказался от веры людям, а особенно тем людям, которые взывают к этой самой вере решительно и громогласно. Местный парень, связанный каким-то боком с охотуправлением, легко откликнулся на мой тихий зов и предложил за деньгу малую организовать "и лодку, и рыбку, и грибы, и, даже, ягоды". От нас требовалось только присутствие и несколько банкнот с водяными знаками. Тогда я еще не догадывался, что характеристика знаков на купюрах может сделаться столь приближенной к реальному значению этого слова.
Звали парня Сомик, и это не было ни кличкой, ни именем, ни даже должностью. Мне следовало насторожиться: люди с такой фамилией всегда замышляют что-то недоброе. А если и не замышляют, то национальный колорит их характера все равно замышляет это сам по себе. Что поделать - память предков, гены и протоплазма. Дезоксирибонуклеиновая кислота в чуть более завернутом состоянии.
Да и село, пристроившееся вдоль берега Кууярви, всегда пользовалось не дурной, конечно, а весьма специфической репутацией. Наверно потому, что жили в нем в большинстве своем весьма специфические люди.
Еще на заре туманной юности мы с ровесниками из школы бились, бывало, с другими ровесниками из других школ. Бились не в выпестованных ныне телевизором боях без правил, а в баскетбол, положим. Без ругани и легких стычек, конечно, не обходилось. Оно и понятно: кубок, с которого учителя физкультуры могли позднее лакать портвейн, был один, а команд на то время было много.
И лишь с одной командой мы сражались "на принцип". Парни с Кууярви почему-то очень ловко применяли в жизнь арсенал "грязной" игры, будто их кто-то специально к этому готовил. А молодой их тренер, всего-то на пару-тройку лет постарше нас, прозванный Ромой, крутил своим жалом и подбадривал своих питомцев, подсказывая им совсем неожиданные решения. Например, наступить на ногу при розыгрыше спорного мяча. Мяч, конечно, доставался им, а у нас на одного игрока делалось меньше, потому как с вывернутым голеностопом не то, что играть, а и ходить можно с большим трудом.
Их пытались бить, но они были неуловимы, а Рома - всегда окружен какими-то мифическими дружинниками с повязками на рукавах. Оставалось только вздыхать и ссылаться на их древнее происхождение.
Лишь два народа разбросаны по Земле, живут себе и там, и сям, сбиваются в коллективы и никак не меняются от воздействий окружающих людей. Наоборот - они меняют окружающих. Лишь два народа не знают своей Родины, будто ее у них и не было никогда. Это цыгане и евреи.
За сельчанами с Кууярви издревле закрепилась репутация: они были евреями. Даже в глубине карельских лесов, окруженные ливвиками, людиками, вепсами и пришлыми белорусами, им всегда удавалось оставаться самими собой: хитрыми, изворотливыми и не совсем добрыми.
Вот к одному из таких "евреев" толкнула меня судьба, а я и толкнулся.
Мы приехали в село, когда утро уже вовсю рекомендовало: дело к обеду. Но обедать мы не стали, довольно легко нашли дом Сомика, здоровенного, как лошадь марки "пони", кота, ну и самого Валеру.
- А чего это вы без лодки? - поздоровался он с нами, а кот добавил басом что-то на своем кошачьем языке.
Мои друзья посмотрели на меня то ли с немым укором, то ли с немым вопросом. Я мгновенно возмутился и от этого язык во рту одеревенел. Захотелось пнуть кота, но тот почувствовал подвох и спрятался за своего хозяина. Пнуть хозяина я не решился.
- Ну, ладно, лодку я дам, - смилостивился Сомик. - Бензин хоть есть?
Женька показал десятилитровую канистру и бутылек масла для двухтактных двигателей. Показал глазами. Видимо, и у него язык одеревенел.
- Ну, рыбаки! - как-то по-беличьи цокнул языком Валера. - Как на свадьбу вырядились.
Выглядели мы действительно модно, но не по-рыбацки модно: ни маскировочного цвета одежды, ни сапогов по пояс, ни зловещих ножей на ремнях - культурно по-городскому.
Кот отступил назад, завалился на спину и начал извиваться всем своим большим телом. Наверно, смеялся над нами, подлец.
Сомик нас еще покритиковал, упомянул о расценках, намекнул о деньгах, определил стоимость ночевки, между делом заметил о своей финансовой заинтересованности, то есть, говорили мы о природе. Точнее, он говорил о своей природе, я краснел и любовался окрестностями.
Если не считать кота, то окрестности были - зашибись. Зеркальная гладь озера отражала все, что было в сфере ее внимания: редкие облачка хлопьями, яркое солнце, откровенно по-сентябрьски низкое, но не менее чем летом, теплое, какие-то птицы, перелетающие с одного берега на другой. Красотища - дух захватывает. Впрочем, кот тоже был колоритный, я б с таким в разведку пошел - он мог бы не одного языка на своей спине приволочь.
Сергей выслушал многословного местного финансиста, вставил слово, потом - фразу, а Женька уже высказался целым предложением. Вот, что значит опыт общения с самыми разнообразными людьми! Я так не мог, вот и промолчал все наши переговоры.
На прощанье наш организатор высказал предположение, что рыбы мы не поймаем, грибов не найдем, так что все хорошо.
Когда мы загрузились в старинную дюралевую "казанку", с третьего раза завели и укротили не менее старый восьмисильный "Ветерок" и отъехали метров на тридцать от берега, Женька спросил меня:
- Этот Валера Сомик - часом, не еврей?
- Местный житель, - вздохнул я и для приличия пожал плечами.
Ладно, думалось мне, с деньгами как-нибудь разберемся, а пока надо наслаждаться идиллией. Опустил руку за борт, вода ласково и тепло ответила рукопожатием, солнце подмигнуло сквозь затемненные стекла моих Увексов, где-то впереди выпрыгнула и сразу же запрыгнула обратно какая-то, вероятно хищная, рыба. Руку на всякий случай я вытащил, все-таки она мне дорога не только, как приманка.
- Ома муа, - сказал я. - Моя земля.
- Гог из страны Магог, - добавил Женька.
А Серега ничего не сказал: он в это время рулил "Ветерком", рот его оказался занятым приличным куском колбасы. Поэтому, наверно, кот Сомика тревожно бегал по плоту у берега и возмущенно ревел - ему тоже хотелось колбасы.
Отобедать на воде решили слегка, применив в качестве допинга пиво и легкие закуски. Брошенный якорь вяло крутил нашу лодку из стороны в сторону, мелкие окушки тревожили наших червей, пытаясь откусить от них аппетитные - на их, рыбий, взгляд - кусочки. Черви огрызались жалами крючков, на которых они сидели. Мы вытаскивали удочки, выбрасывали рыбешек обратно "на вырост" и беседовали о том, о сем.
Время летело незаметно, а когда мы пристали к берегу и побродили в тамошних соснах в поисках грибов, то ускорилось окончательно. Вероятно, от избытка кислорода. Было действительно хорошо и покойно. Изловленной рыбы хватило бы на скромную уху, найденных грибов - на скромное жаркое, а нетронутого коньяку - на скромную попойку. Пора было возвращаться.
Вот тут-то и случилось событие, трактовка которого носит характер сугубо сослагательный. Как уже упоминалось ранее, ее, трактовки этой, было только две.
Но сначала мы, ничего не подозревающие, вырулили на середину озера, держа курс между какими-то двумя островками. Здесь наш кормчий решил сделать последнюю остановку для вечерней зорьки, а мы с Женькой согласились: если где-то еще осталась рыба, не прочувствовавшая вкуса наших червей - то только здесь. И рыба эта должна быть огромной.
За несколько минут до этого на нашем винте самопроизвольно срезалась шпонка, словно в предупреждении: ша, пацаны, пора на базу. Шпонку-то мы поменяли, установив новую, из гвоздя дрянной стали замешанной на китайских соплях. Мы понадеялись, что добраться до ночлега хватит в аккурат. Да так бы и случилось, если б не навязчивое желание каждого рыбака: спымать самую последнюю рыбку - и домой! Не вняли мы голосу "Ветерка".
То мы ехали на самой малой скорости, выбирая место для последней на сегодняшний вечер рыбалки, а то глаза мне застила желто-коричневая муть. Это было так неожиданно, что я на несколько мгновений даже прекратил дышать. И правильно, что не дышал, раз жабрами не обзавелся. Этих секунд мне хватило, чтобы осознать - я в данный момент под водой.
Дальше включились инстинкты: отгребать назад, чтоб под винт не попасть, выныривать, глядя наверх, чтобы под обломок не угодить. Потом уши донесли до меня подводную тишину, лишенную характерного писка мотора, а глаза сквозь воду узрели солнце. Где это я?
Я плавал метрах в трех позади задранного к небу днища "Казанки". Удивительно, ведь сидел-то я посредине лодки с удочкой наперевес. Так и на борту я был не один!
Вон еще одна голова возле перевернутого носа суденышка отфыркивается! Это Серега, судя по невозмутимой манере. А больше никого не видать.
- Женька! - заорал я, и мой вопль распугал всех чаек, караулящих форелевое хозяйство, на расстоянии в пять километров от нас.
Ответ пришел не сразу, мы с Серегой даже успели переглянуться ничего непонимающими взглядами. Потом Женька все-таки отозвался, но не так, как обычно это делают перекликающиеся люди. Он заржал, как морской конь. Не в смысле, уподобившись лошади, а засмеялся во все горло и от души. Судя по некоторой задержке в три сотых секунды донесшегося до нас звука, Женька был где-то метрах в тридцати от нас.
Так оно и вышло. Женька плавал вдалеке от лодки, переворачивался на спину, лениво взмахивал руками и клекотал хохотом. Мы начали смеяться в ответ. Может быть, это была нервная реакция на непонятные водные процедуры, а, может быть, таким образом организм реагировал на известие, что все мы живы и пока еще вполне бодры. Оставалось только порадоваться за такую особенность наших организмов.
- Хорош ржать! - скомандовал Сергей. - Гребем к берегу.
- А я захожу сзади! - ответил я.
- Меня погодите! - крикнул нам Женька, безумным стилем баттерфляй в мгновение ока достиг борта лодки и добавил. - Все, что плавает рядом, грузим на днище. Потом разберемся.
К берегу мы подплыли, не успев продрогнуть: вода пока еще не насытилась холодом осени, да и шевелились мы достаточно энергично. Холодно стало на суше - все-таки не май месяц. Содрали с себя одежду, выжали, развесили по кустам, перевернули лодку и начали подсчитывать потери.
- Весь коньяк, падла, утонул, - заметил Серега.
- Да, не донырнешься, - вздохнул Женька, кивнув на зависшее у горизонта солнце.
Телефон пострадал только у него. Наши с Серегой мы убрали в специальный непромокаемый мешок, как и ключ от машины. Это нас спасло. Мои удочки и спиннинг, впрочем, как и Женькины, тоже утопли. Я потерял модную кепку и не менее модные очки. Серега - почему-то джинсы. Наш третий друг - жилетку с многочисленными карманами. Как-то все это само по себе снялось с нас и утонуло. Причем, Серегины ботинки остались на ногах.
- Растворились твои штаны, - сказал я.
- А моя толстовка аннигилировалась, - вздохнул Женька.
С часами и неповрежденными телефонами тоже творилась какая-то чепуха, но нам некогда было заниматься исследованиями - надо было как-то выгребать к машине и Сомику.
Мотор, наглотавшись воды, издох, весла, спасенные нами, создавали скорость, эквивалентную менее одной лошадиной силы. Эх, если бы коньяк имел запас плавучести, мы бы, согревшись и подкрепившись, вполне могли выйти на глиссаж и до захода солнца оказались бы в видимости нашего Вольво.
Но солнце, не дожидаясь конца нашей регаты, утонуло в темноте, и темнота сделалась кромешной. Зубы у нас заклацали, лодка от дрожи принялась колебаться.
- Эдак, мы и не доедем, - сказали мои мурашки.
- Почему же такая темень? - возмутились мурашки Женьки. - Они, что там - без света живут?
- Экономят, - согласились мурашки Сереги.
Словно в ответ где-то впереди зажегся хлипкий огонь в виде одной лампы на столбе.
- Форелевое хозяйство, - догадался я.
- А где же это село с нашей машиной? - удивился Серега.
- Там спросим, - решил Женька.
- Уууу, - заорал кто-то с невидимого берега. Вероятно, тоже решил поучаствовать в нашей беседе.
- Оборотень, - проявил Евгений свои познания в распознавании шумов леса.
- На тропу войны вышел, - согласился Сергей.
- Или нашим коньяком обожрался, - поежился я.
В общем, поплыли мы на огонек, а кто-то на суше преследовал наше клацанье зубов и возбужденно выл, лишь только возле самого пирса отстал. Вероятно, в форелевом хозяйстве забор был непролазный не только для форели, да и собак на цепях было много, словно рыбу этими собаками и кормили.
Пока мы швартовались, на пирс вышел молодой заспанный парень, сочувственно отнесся к нашему купанию и даже предложил погреться в остывающей бане. В село за нашей машиной он ехать отказался наотрез. Даже за мокрые деньги с настоящими водяными знаками. За место, видать, крепко держался.
В село поехал я. Точнее, побежал.
Сухой стала только рубашка Сереги, в нее я и облачился. Ботинками пришлось пренебречь: тяжелые они, когда мокрые, натирают мозоли за две минуты. А бежать мне предстояло довольно долго, три с лишним километра. Это если прямо.
Но стояла непроглядная ночь. Дорога - из крупной щебенки, развилки в самых непонятных местах. Ни луны, лишь звезды. Поэтому путь мог оказаться не самый прямой. Три километра вполне запросто могли обратиться в пять.
Оставшиеся в живых телефоны сеть поймать никакую не могли, ибо не было здесь никакой сети, фонариками не обладали, а факел сделать мы не догадались. Парни залегли в бане, ловя уходящее из нее тепло, сторож залег в сторожке, собаки - в конурах, форель - в садках, а я побежал в село.
Босиком по камням скакать было крайне неудобно, даже, следует отметить, больно. У меня такого опыта прежде не было, следовательно, ступни моих ног, если и не были розовые, но никоим образом не были и ороговевшие до копытного состояния. Я торопился и пыхтел, временами ругался нецензурными словами, хотя в лесу это делать категорически не рекомендуется: местный леший может оскорбиться со всеми вытекающими из этого последствиями.
Поэтому я не обращал решительно никакого внимания на своего спутника, сопровождавшего меня со стороны леса. Временами этот спутник выл дурным голосом долгую букву "у", временами пялился на меня красными глазами. Мне было не до него: я разбирался с камнями.
Даже когда внезапно возник дорожный указатель села, мои разборки с камнями не кончились. Вероятно, сельчане приносят неплохую прибыль китайским сапожникам - подошвы по таким дорогам рвутся за милую душу. Наши-то мастера по пошиву обуви как-то перевелись и, вполне возможно, перевелись они в китай, легко освоили тамошние традиции и гонят теперь халтуру.
А в селе - ни огня, ни проблеска. Дома стоят, отсвечивая темными окнами, будто и телевизоров у них нету, чтобы смотреть по ночам всякие платные россиянские порнографические каналы "Триколора". Мой спутник куда-то запропастился, скучно ему, видать, со мной сделалось, никакого положительного триллера. На улице - ни одного человека, да и собак тоже - ни одной. Спросить: как пройти к Сомику - не у кого.
Блуждать по ночному селу - дело неблагодарное, к тому же все незнакомо, можно в какую-нибудь гадость вляпаться. Я вернулся к указателю, а потом принюхался. Пахло навозом и помойкой. А я надеялся уловить запах большой воды, Кууярви, иначе говоря. Попытался сориентироваться по звездам, но они ориентировали меня плохо. Все же я поддался какому-то призрачному расположению пояса Ориона и повернул от дороги направо.
Когда уже надежда моего верно выбранного пути погасла, потому как кусты сменялись кустами, проржавевший сельскох0озяйственный хлам сменялся не менее диким хламом времен, поди, Великой Отечественной войны, зажглась другая звезда. Как пел старина Гребенщиков: "Аделаида". Примерно так назывался остов лодки, проросший со всех шпангоутов бурьяном. Я бы не удивился, если б он именовался как-нибудь иначе, "Наутилус", например.
- Лодки без океана не бывают, - сказал я в темноту.
Темнота ответила мне едва слышным всплеском не океана, конечно, а малого разлома карстовой коры в виде озера Кууярви.
Еще несколько минут я побродил по зарослям и выбрался-таки на берег. Теперь задача упростилась: мы уехали в свой вояж с пирса, следовательно, до него можно добраться вдоль кромки воды. А где пирс - там и машина. Ну, и Сомик, соответственно.
Я брел, порой забираясь по колено в воду, оглядываясь на мертвые дома, спускающиеся к самому берегу. Никаких намеков на электрическое освещение, да и керосиновое, либо свечное, либо лучины. Все село в одночасье вымерло вместе со своими домашними животными.
Наша машина стояла на прежнем месте и ждала своего часа. Ее час пробил, когда я нечаянно активировал тревожную сигнализацию. Она орала минут пять, пока я, неопытный и озябший, тыкался непослушными пальцами в кнопки брелока, пытался даже капот открыть и клемму с аккумулятора сбросить.
Ни Сомик, ни его соседи на громкое блеянье тревоги никак не отреагировали: нигде не зажегся свет, никто с охотничьим ружьем наперевес не выбежал. Это меня здорово рассердило.
- Ну, и пес с вами, добрые люди, - сказал я достаточно громко, когда машина замолчала.
Ни люди, ни псы мне не ответили.
Я завел Вольво, но никак не мог тронуться с места. Чуть позднее выяснил, что ручной тормоз загадочным образом шведские дизайнеры разделили на две части: ногой включаешь в одном месте, рукой отключаешь в другом. Так веселее. Еще бы включатель фар разместили в багажнике.
Обратный путь занял у меня минут шесть, даже согреться, как следует, не успел. Парни встретили мой приезд без громких криков, оваций и прочих проявлений восторга. Радовались только собаки, выкрикивая мне свои собачьи угрозы и тщетно дергаясь в своих ошейниках. Серега и Женька порядком измучились, ожидая решения вопроса: дошел ходок (то есть, я) до Ленина (машины Вольво, пардон), и чем это чревато (расстрелом ходока Лениным, дважды пардон).
Пока я клацал зубами в остывшей бане, парни перегрузили все, спасшееся в лодке и возле нее, в багажник машины, и мы умчались в ночь. Дальше испытывать себя на берегах Кууярви нам показалось нецелесообразно. Дорога изобиловала поворотами, фары все время освещали кусты, в которые Серега старался не врезаться. О соблюдении скоростного режима не думал никто, даже мифические гибэдэдэшники. Их тут отродясь не было: ночью, на проселке, в засаде - только самые умственно отсталые из гайцев на такое могли быть способны. А их, говорят, всех вычистил своей удачной очистительной реформой реформатор Нургалиев.
В дачу мы ворвались, как вихрь, который враждебный и веет над кем-то.
- Сашка, - приказал Серега. - Печку.
- Женька, - скомандовал Серега. - Водку.
- Слушаемся, - сказали мы, я бросился разжигать огонь, а Евгений - сервировать стол под извлеченную из недр холодильника бутылку. Серега в это время присел в кресло и задумался. Думы его, вероятно, были тяжелы.
- Что это было? - сказал он, когда огонь затрещал поленьями, а водка три раза булькнула в трех стопках.
- Есть два варианта, - мудро изрек Женька, и мы разожгли в своих желудках тепло посредством вливания в них содержимого стопок.
- Нас похитили инопланетяне, - продолжил Евгений, зажевав бутерброд с красной икрой. - Часы наши - по часу куда-то потеряли. Заметьте!
Он поднял палец к потолку, и мы посмотрели вверх, словно ожидая увидеть там инопланетян. Обманулись - только потолок, и ничего больше.
- Заметьте! - снова сказал Женька. - У всех часы! У меня Лонже, у Сереги - Патек, у тебя - что?
- Фоссил, - почему-то застеснялся я.
- И даже Фоссил облажался, - возмутился Евгений. - Это - раз!
- Два! - он перешел на какой-то зловещий тон. - Ваши телефоны от воды не пострадали. А какой на них день?
День был пятница. Хотя на самом деле, как мы думали, наступила ночь четверга. Женькин же телефон по причине легкого утопления умер. Я полагал, что ненадолго, но его хозяин загоревал.
- И три! - отвлекся оратор от грустной мысли. - Мы же ничего не помним!
- Может, мы и коньяк как-то в помрачении вылакали? - осторожно предположил я, но не нашел поддержки товарищей.
- Так инопланетяне завсегда людям в зад заглядывают, - проглотив очередную дозу согревающего эликсира, заметил Серега. - Так они нас исследуют, изучают. Будто других методов не существует. Разговор по душам, например.
- Нда, - согласился Евгений. - Но зад как раз и не болит. Может, они для нас исключение сделали? Может?
Они зачем-то посмотрели на меня.
Не минуло еще и нескольких дней, как я прошел очередное медицинское освидетельствование в комиссии плавсостава Петрозаводской клиники "Онегомед". Дело привычное, не самое нужное, но воспринимается, как необходимое зло. Зло, конечно, шло от врачей. Их в этой самой комиссии с каждым годом прибавлялось. Или, быть может, они там плодились.
В этот год психиатров сделалось аж три, и каждый норовил спросить что-нибудь эдакое, заковыристое. Гады, конечно, и в морду им по очереди зарядить нельзя - подпись их, каждого по отдельности, требуется. Иначе морскую практику запретят. Для нее, родимой, психиатры - самые важные врачи.
Также в этот год объявился в комиссии некто проктолог. Но был он в летнем отпуске, так что его замещал черноволосый и седой дядька с волосатыми ноздрями, постоянно режущийся в настольную игру "кроссворд". Этот врач был хирургом, но подменял коллегу. Он одел резиновую перчатку, ловко окунул ее в банку с вазелином и безразлично глянул на меня.
Вышел я от этого хирурга на негнущихся ногах и сразу же отправился к терапевту мерять давление. Она понимающе и лукаво посмотрела на меня, когда манометр показал небывалый по силе ток крови в моих жилах. Ну, а у меня в голове эхом катался вопрос хирурга: "Вам больно?" Нет, блин, мне приятно. Я бы ужалил этого волосатого врача, да руки мои поддерживали штаны, ноги не слушались, а в зубах я зажал санитарную книжку с надписью: "Годен. Хирург. Проктолог" Он в то же самое время уже невозмутимо игрался в свой "кроссворд", куда-то ловко задевав и перчатку, и вазелин.
Поэтому на вопрос друзей я ответил с некоторой задержкой:
- А я - не в счет, я только что с медкомиссии.
На следующий день парни разъехались по столицам, так и не успев рассмотреть второй вариант развития наших событий с лодкой. Просто мы согрелись душевно, потом печка согрела дом вместе с нами - чего заниматься самоанализом? Мы выкурили по отличной кубинской сигаре, выспались и радовались тому факту, что остались живы. Жизнь - чудесная штука.
Решение сохранить в тайне загадку Кууярви сформировалось само по себе. Сомик, подлец, о пропаже с его двора машины не беспокоился. Наше отсутствие его тоже не особо взволновало. Так, по крайней мере, показалось мне, когда я, как честный пацан, дозвонился до него с извинениями и объяснениями. Его, конечно, очень обидело, что не взял он с нас предоплаты. Теперь же - ищи, свищи. Да и лодку от форелевой заводи отогнать еще нужно и мотор сушить. Стыдновато получилось, что ни говори.
Парни в Питере поехали покупать удочки, потому как предъявлять семье надо, а я заболел. Мои удочки и спиннинг тоже канули в воду, но мне отчитываться было не перед кем. Разве что, перед своей совестью.
- Какое удило вам бы хотелось приобрести? - спросил важный продавец рыболовного магазина у парней.
- Фиолетовое, - хором ответили парни.
Продавец почесал за ухом муляжа магазинной выхухоли и постарался скрыть свое смущение:
- Я имею в виду: жесткое, либо не очень и прочее.
- Фиолетовое, - строго сказал Женька и вздохнул. Его телефон вновь начал подавать признаки жизни, поэтому он очень беспокоился о его, телефонном, здоровье.
- А длины какой? - стараясь быть осторожным, поинтересовался спец по рыболовным и охотничьим снастям.
- Ну, два с половиной его роста, - прищурил глаз Серега.
Продавец долго ходил в недрах своего магазина, может, даже поспать умудрился минут пять, но вынес что-то фиолетовое в прозрачном пластиковом чехле.
- Шесть метров, - торжественно объявил он.
Евгений расправил плечи: до двух и четырех десятых метра он недотягивал добрых 45 сантиметров, но создавать впечатление гиганта было интересно.
- Вам упаковать? - поинтересовался продавец.
- Это как? - не понял Сергей.
- Ну, там, розочки, ленточки, цветная бумага.
Удочку они купили без всяких излишеств, строго и сурово оглядели торговца, тот, конечно сник. В это же самое время температура у меня уперлась в 38 по шкале Рихтера, простите - шкале градусника. Наверно, переволновался в ночном лесу.
Кушая таблетки, кашляя в носовой платок, я вспомнил слова бывалого рыбака: "Есть такие лодки, "Казанки", на них плавать нельзя. Еще в 1986 году их сняли с производства, ибо именовались они "Смерть Рыбака". То перевернется такая сама по себе без всякой волны, то под воду уйдет, как торпеда. Вредные лодки". А мы залезли в оную, не имея даже одного спасательного жилета на троих. Ну, а Сомик - пожлобствовал, как ему и положено. Мы вполне могли цепануть на малой скорости браконьерскую сеть, вот и ушли под воду, не успев мяукнуть. Такая вот вторая версия, прозаичная, так сказать.
Вот только что же с нашими часами и телефонами? А, главное, как мы память-то свою потеряли: бац - и кругом вода?