Вначале телефон гудел, как трансформатор, потом заиграла 'Гудбай Америка' и только потом, когда уже последние ноты таяли в воздухе, я протянул руку и щелкнул крышкой телефона, в спешке даже не взглянув, кто звонил. Кто еще, кроме Лехи Фокина среди ночи?! - с раздражение подумал я. Только Леха имеет такие дурные привычки, только он невоспитан до отвращения. Но я ошибся.
- Спишь, Романов? - И я, разумеется, узнал Александра Павловича Соломку, главного редактора, своего непосредственного начальника и пренеприятнейшего типа: высокого, сухого, как стручок, белесого вплоть до ресниц и вдобавок еще обладателя глухого, сиплого голоса, который, чтобы расслышать, надо было неизменно напрягаться. К тому же говорил он всегда монотонно, как допотопный фонограф, без пауз и восклицаний, словно нарочно, прикрывая рот рукой. Понимай его, как хочешь. В общем, что-то у него было от малохольного. Но тот, кто ошибался на этот счет, через некоторое время понимал, что палец в рот ему не клади и не зевай на поворотах, ибо Александр Павлович был склонен к провокациям и мелким подлостям. Помню, когда я только начинал карьеру в газете, он меня всячески подстрекал на то, чтобы я подсиживал начальника отдела новостей, который, кстати сказать, был мои хорошим приятелем. Была в Александре Павловиче такая подленька черта, за которую в общем-то бью морду, и сильно бьют. Но видно, в детстве и юности его мало учили во дворе. А еще я не любил в нем вечные нотации. Вот и сейчас Александр Павлович безмятежно, словно рассевшийся Шолохов на Гоголевском бульваре, продолжил:
- А между прочим, в городе совершаются преступление государственного масштаба и наш долг донести их до общественности, а то, понимаешь, все на кризис списывают...
На что он намекал - не знаю, и знать не хочу, это его личное дело. По крайней мере, он еще черту наглости не пересек. Его монотонные сентенции я выслушивал по двадцать раз в день, и они у меня уже в зубах завязли, потому что он, хотя кровью и потом и выбился из первой волны посткризистных журналистов, но так и не научился красиво жить и радоваться жизни. Как известно, мировой кризис имеет особенность возвращаться, и поделывал это не единожды. Так что все мы жили в состоянии перманентного ожидания лучшей доли. Так вот, женщины его не интересовали, по барам теперь свободно не находишься, а на что-то большее он просто не был способен. Страсти не хватало. И вообще, у меня было такое ощущение, что внутри у него залита холодная оконная замазка, а не человеческие чувства. Пропустить свое время - это тоже надо уметь. Но зато в редакции он ощущал себя на коне - этот Александр Павлович - нытик, безбожник и импотент. Про себя я его называл Рыбой.
- Я вас слушаю, Александр Павлович, - ледяным тоном произнес я, чтобы только перевести разговор в деловое русло.
Мало того, что меня разбудили среди ночи, так еще отчитывают без повода. Единственное, чего мне хотелось в эту ночь - забраться в холодильник, где стояла бутылка 'Медного всадника', припасенная на утро. Вчера мы с Лехой в 'Кален вале' на Цветном бульваре немного помешали водки и пива, но зато было весело. И девушки тоже были веселые, только я не помнил, какие и куда они потом делись. Просто в какой-то момент пропали, и все.
- Вот я и хочу тебе сообщить, что наш долг... - завёл он старую пластинку.
- Александр Павлович, о долге вы уже говорили, - перебил я его. - Говорите, куда ехать и что делать.
- Ну да... конечно... куда бы вы без меня делись?.. - все тем же бесстрастным голосом произнес Александр Павлович. - В общем, так записывай. Кутузовский, тридцать шесть, там дворик, а рядом кафешка. Убит Антон Сурков. Знаешь такого?
- Знаю, - ответил я, садясь в постели и потягиваясь до звона в мышцах на спине. - Фигура с 'чрезвычайно таинственным фоном'.
В спальню падал тусклый свет фонарей, колыхалась штора, и сквозь открытое окно был слышал вечный шум города. Кризис кризисом, а машины мчатся по-прежнему. Интересно, где все достают бензин? Мне положено по долгу службы, а остальные?.. Неужели жгут свои клапана 'самопалом'. Самопальным бензином называли всю ту муть, которую продавали умельцы по обочинам дорог, и на которой можно было ездить до тех пор, пока не застучит движок. И прости-прощай любимая техника. А по нынешним временам - это дорогое удовольствие.
Рядом под одеялом кто-то шевельнулся, обозначая голое плечо и черные локоны. Я вытаращил глаза.
Если фразу, почерпнутую из какой-то проходящей статьи, я запомнил и даже повторял раз десять на дню, то где подобрал девицу, хоть убей, не знал. Вот, бля, неприязненно подумал я, видать, вчера я был хорош. Вообще-то, девиц из баров и ресторанов я не снимаю, не в моих правилах. Последнее время я стал чуть-чуть брезгливым и случайных знакомств не заводил, а предпочитал старых приятельниц, надежных и безотказных, как броневики.
- Вот именно, с чрезвычайно таинственным фоном, - мерно, как асфальтовый каток, продолжал Александр Павлович. - Неплохая находка. Где взял?
Где-где? - зло подумал я, выбираясь из постели, в Караганде. Но, разумеется, не произнес вслух. К чему дразнить гусей и нарываться, хотя с некоторого времени меня так и подмывало ответить грубостью на его нотации. Я вообще удивляюсь, как он так долго сидел в начальниках отдела. Видать, он пил водку с кем-то повыше меня, и хотя задирал сотрудников в своей иезуитской манере и всем порядочно надоел, его не выгоняли и даже ко всеобщему огорчению не понижали, ему даже не ставили на вид за его фокусы, и он, разумеется, не знал удержу. Бывает же такое счастье - человек не знает своего горя.
- Как насчет сверхурочных?.. - спросил я, обходя необъятное, как поле, кровать и не отрывая взгляда от девицы.
Пятки у неё были похожи на поросячьи пяточки - розовые, крепкие и задиристые. Вот это да-а-а... - подумал я, и девица, вроде ничего, судя по курносому носику, даже симпатичная. Но я зря отвлёкся.
- Опять ты за старое? - услышал я противный голос Соломки, о котором успел подзабыть. - Сколько раз можно говорить...
- Ну а как же?.. - перебил я его, надеясь, что начальство всегда должно быть умнее подчиненных. - Вы, Александр Павлович, извиняюсь, вытаскиваете меня из постели в три часа ночи... у нас что, отменили трудовое законодательство и профсоюзы?..
- Нет, конечно... - все так же мерно признался он.
Хотя за окнами кризис был во полном разгаре, законов еще никто не отменял, а выгнать он меня не мог, даже если бы очень и очень возжелал. Во-первых, генеральный, хотя и смотрел на его выходки сквозь пальцы, но имел собственное суждение, а во-вторых, с некоторых времен я чувствовал себя незаменимым. В-третьих, кому еще он будет читать нотации и звонить посреди ночи?! Любой другой послал бы его сразу же, как только раскусил его гнилую сущность. А я терпел, правда, последнее время стал огрызаться, но с него станется, он и мертвого заговорит до смерти.
Я наклонился и посмотрел внимательней. Девица была явно незнакома, но симпатичная до умопомрачения, как раз в моем вкусе, с черными бровями и пунцовым ртом. Докатился, с долей гордости подумал я и пошлепал, как был в трусах, босыми ногами на кухню за пивом, рассуждая о том, что никакую другую бы я не подцепил, а именно такую, какие мне нравились, и по пути отмечая детали, как то: разбросанное женское ажурное белье черного цвета. Очень сексуально, очень... - думал я, и опять в моем вкусе. Странная девица, положительно странная, но это еще ничего не значило. Может, она шлюха из бара? А с ними я по старой журналистской привычке дело до постели старался не доводить. Чаще всего я их использовал для сбора мелкой информации о клиентах и их привычках и этим ограничивался. По нашим временам можно было влипнуть в любую историю. В истории влипать я не хотел. У меня уже был печальный опыт по этой части. Три года назад я с трудом выпутался из одной криминальной разборки и теперь стал осторожным, как канатоходец над Манхеттеном. Ты идешь над пропастью, внизу суетятся люди и машины, но ты идешь, и они не имеют к тебе никакого отношения, и ты к ним тоже не имеешь никакого отношения, пока не оступишься. Падение же может быть очень и очень жестоким и многого может тебе стоить. Вот та часть философии, которую исповедовал по этому поводу: путь одинок, труден и небезопасен, но это твой путь и ты сам сего его выбрал.
- Если что-то раскопаешь, будут тебе сверхурочные... - выдавил из себя Александр Павлович обещание, как затвердевшую зубную пасту из тюбика, и отключился.
Но я на собственном опыте знал, что выбить эти сверхурочные будет крайне сложно, ибо, как выражался Александр Павлович, кризис и форс-мажорные обстоятельства накладывают на нашу столичную жизнь существенные ограничения. Может, там действительно что-то интересное? - подумал я, кроме рядового убийства. А еще Рыба был склонен к забыванию того, чего обещал. И порой я мечтал найти себе место в иной газете, но для нашего брата журналиста наступили не самые лучшие времена, и поэтому я терпел Александра Павловича по кличке Рыба. Кстати, насчет кличке я никому еще не говорил, кроме Лехи, разумеется. Это был мой последний козырь на случай открытой войны.
- Мне оставь... - услышал я за спиной и едва не поперхнулся.
Она переминалась на прохладном полу, и на ней были только тонюсенькие, крохотные трусики черного цвета и моя голубая рубашка. Я сделал вид, что каждую ночь вижу у себя в квартире таких шикарных девиц.
- На... - я протянул бутылку с пивом, едва не подавившись от восторга.
Я сразу ее оценил. Пахло от очень и очень приятно. А еще у нее была обалденная кожа, и сложена она была с тем изяществом, которое мне тоже нравилось в женщинах, и я знал, что такое женщины встречаются очень редко и все наперечет. По крайней мере, в моей картотеке их не было. Редкая птичка, решил я. Как она залетела в мою клетку? Но вспомнить, хоть убей, ничего не мог.
Пока она пила, задрав острый подбородок в потолок, я с жадностью разглядывал ее. У нее была шея с призывными, голодными ложбинками и выпирающие из-под рубашки ключицы, за которые при желании можно было крепко уцепиться или налить по глотку воды. Ну и ложбинка между ними тоже притягивала взгляд, и я проследил во что она переходит плавно и нежно - то, что порой мелькало в разрезе рубашки. Надо ж, затащить такую в постель. Я даже мог собой гордиться, но не знал, стоит ли.
- Чего смеешься? - спросила она, опорожнив бутылку и возвращая ее мне таким жестом, словно делал одолжение.
- Да так... - ответил я, отводя глаза и чувствуя, что возбуждаюсь.
- Ого! - лукаво сказала девица, не без интереса обнаружив этот факт.
Впору снова было бежать в постель, но передо мной все еще маячило белесое лицо главного редактора. Я вопросительно посмотрел на нее, она - на меня, и всего-то надо было молча сделать один шаг и обнять ее. Но я задал глупый вопрос и этим все испортил:
- Как тебя зовут?
Может быть, если бы я не задал этот вопрос, а мы бы вернулись в спальню, ничего последующего, что произошло, не было бы. Мы бы утолили страсть, я бы вызывал такси, и девица укатила бы на все четыре стороны. Но я, как всегда, свалял дурака.
- Лора... - произнесла она таким контральто, что у меня глаза подлезли на лоб второй раз.
У нее была очаровательная привычка дуть себе на густую челку, отчего она казалась живой и шевелилась сама по себе.
- Ого... - сказал я и подумал, что сейчас она попросит закурить.
Но Лора сказала:
- У тебя пожрать есть?
- В холодильнике, - ответил он и подался в ванную чистить зубы.
Ах, да, забыл еще небольшую деталь. Грудь у не тоже была очень красивая. Крепкая, острая, как вершина Джомолунгма. И у меня было такое ощущение, что я уже пробовал ее на ощупь, и с удовольствием попробовал бы еще раз, но момент был упущен. Кстати, подумал я, если она проститутка, то должна потребовать деньги. И что-то стал припоминать.
- Слушай, - сказал я, вынимая зубную щетку изо рта и выглядывая из ванной, - кажется, мы где-то с тобой виделись.
Она стояла возле стола, как цапля, на одной ноге и стремительно пожирала мои холодные котлеты, которые приготовила мне мама. Надо ли упоминать, что по нынешний временам все было в страшном дефиците, даже в столице родины.
- А ты мне, Кирочка... - сказала она ехидно, облизываясь, как голодная собака, - снишься каждую ночь. - При этом она сочно причмокнула и изобразила что-то подобие страсти.
Я едва не подавился зубной щеткой и долго кашлял, уставившись в раковину. Ничего себе заявочки, думал я, откуда она знает мое имя? Должно быть, вчера по пьянке проболтался. Но какое-то странное чувство осталось во мне, словно я вчера совершил оплошность, за которую должен расплатиться в самое ближайшее время.
Когда я вышел из ванной, она уже была одетой в потертые джинсы-стрейч моряцкого покроя и в темно-синюю блузку с длинными рукавами. В одежде она смотрелась не менее привлекательней, чем обнаженная. Я отметил этот факт и поставил ей большой жирный крестик. Впрочем, в моей гроссбухе напротив ее строки уже стояло пару крестиков, и я готов был поставить еще пару, если она еще чем-нибудь меня удивит, что, собственно, она не преминула сделать, когда мы уже вышли из подъезда и сели в мой старенький 'опель', серебристого цвета, под капотом которого на заводской табличке написано: 'Adam Opel A.G. Rüsselsheim am Main'. Это означает, что автомобиль сделан в январе 2015 года акционерным обществом 'Адам Опель' в городе Рюссельсхайме на Майне, крохотном немецкий городок, расположенным в земле Гессен, в живописной холмистой местности недалеко от того места, где сливаются реки Майн и Рейн. К сожалению, ни завода 'Адам Опель', ни городка Рюссельсхайм в настоящее время не существует. Что там вообще осталось после 'великой Нью-Йоркской катастрофы', никто не знает. А командировку мне туда не выписывали за дальностью и дороговизной, и я, как и все, довольствовался слухами. А слухи были не самыми лучшими. Похоже на то, что Германия, как страна, перестала существовать. Там теперь колобродили турки и арабы всех мастей, как, к сожалению, и в других странах. Впрочем, какое нам дело до Европы, когда у нас самих полный развал и бардак. Хорошо хоть к нам еще не лезут.
- Куда тебя отвезти? - спросил я, стараясь не смотреть на ее призывно улыбающийся рот.
Дело в том, что я мог и не устоять, а это не входило в мои планы на сегодняшнюю ночь. И вообще, я не любил, когда мною управляли, хотя бы исподволь с тонким изяществом.
- Ты Кирюша... - сказала она с величием, достойной королевы, подкашивая губы и поправляя волосы, - мне должен...
- Сколько?.. - разочарованно хмыкнул я, дернувшись от ключа, который вставлял в зажигание, к карману, где лежал бумажник.
- Фи... - сказала она, усмотрев в моей жесте уничижение, - Кирюшенька, неужели ты не понял, что это было по любви... ты не находишь?
Она заставила меня покраснеть и страшно удивиться. Я уже почти было поставил ей пятый или даже жирный крестик, но она вдруг добавила:
- Я еду с тобой!
- Зачем?.. - удивился я и что-то такое начал припоминать. - Это работа, там много крови... зачем тебе? Спать не будешь... и все такое....
Бах! Я все вспомнил. Мы виделись с ней на компаративной вечеринке полгода назад. Тогда она блистала в обществе издателей, генеральных и главных, но вдруг каким-то странным образом очутилась рядом со мной баре. Мы чокнулись, выпили коктейль и обменялись ничего незначащими колкостями, потому что страшно понравились друг другу, но не хотели в этом признаться. Я даже не помню, чем она меня тогда уколола. Нашла, что называется, коса на камень. И вообще, мы работали в разных газетах. Я служил в 'АиФ', она - в 'Коммерсанте'. Нельзя сказать что мы были конкурентами, но и не праздновали друг друга. Вот откуда я ее помнил, ее черные, как маслины глаза, и черный же пушистый чуб, который она имела привычку раздувать, как павлин - хвост, к месту и не к мечту, и шикарные ноги, похожие на лощеных тюленей. За одни ноги можно было отдать душу. А звали ее на самом деле не Лора, а Лариса Максимильяновна Гринева - восходящая звезда 'Коммерсанта' и 'символ возрождения России'. Так по крайней мере утверждалось на глянцевых обложках многочисленных гламурных журналов и на страницах самых модных сайтов. Так вот кого я нежданно-негаданно подцепил вчера, подумал я и невольно застонал. Теперь надо держать ухо востро, ведь не из-за любви она прыгнула в мою постель? Конечно нет, я ни на секунду не обольстился на этот счет. Значит, здесь тонкий расчет с дальним прицелом. Ведь я тоже считался самым перспективным и модным журналистом, перед которым открываются самые прочные двери. Неужели она думает раскрутить меня на какой-нибудь ерунде?
- Все! Вылазь! - потребовал я. - Приехали!
Она посмотрела на меня, как на полного идиота, сбежавшего из Кащенко:
- Кирюшенька, ты что? Хочешь оставить меня одну на улице в три часа ночи?
- Ну во-первых, уже не ночь, - напомнил я и посмотрел наружу: серые летние сумерки наполняли мой старый двор, в котором я провел детство, юность и отроческие годы. - До метро здесь пару шагов.
- Кирюша забыл, что метро еще не работает? - капризно напомнила она и скрестила свои шикарные ноги, которые даже в джинсах вызывали вожделение.
- Я тебя очень прошу, - сказал я, передумав ставить ей жирный крестик в своем гроссбухе, - не называй меня Кириллом, Кирой, кем угодно, но только не Кирюшенькой.
- Почему же, Кирюшенька? - изумилась она.
В ее чудесных глазах, глубоких, как бездонный колодец, плавал и искрился смех. Она была очень уверена в себе, словно заранее зная результат своих усилий.
- Потому что меня всю жизнь называли так в детстве, и мне это ужас как надоело.
- Хорошо, Кирюшенька, - беспечно согласилась она и дунула на свой чуб, - поехали!
- Куда? - мрачно буркнул я.
- Туда, куда тебя вызвали. На твое задание. Ведь ты не просто был готов оставить меня одну в три часа ночи?
- Нет, - уперся я, - просто, скажи, где ты живешь, я тебя подкину.
- Или ты меня берешь с собой, или... - поведала она с милой непосредственностью шантажистки.
- Что или?.. - удивился я, совсем не ожидая такого поворота событий.
Она подула на свой чуб, потом так посмотрела на меня, что мое бедное сердце сладко екнуло, и я сдался на милость победителю. Все равно их газета кого-то пришлет, подумал, и все равно они будут писать об этом случае. Не сейчас, так утром.
- Только чур, меня не подводить и имя мое не светить, а то меня начальство сожрет с потрохами.
Она засмеялась своим чудесным смехом с тем низким контральто, которое мне так нравилось, потом потянулась и поцеловала меня в щеку. Я ощутил запах ее волос, помады и понял, что когда на тебя так смотрят, ты не способен в рассудочной деятельности, а все мои благие намерения поехать на Кутузовский, тридцать шесть и честно отработать свой хлеб, рассыпались прахом. Нет, конечно, я поеду и все сделаю, как положено, но это будет уже нечестная работа, потому что, кажется, у меня появились другие более волнующие проблемы. И проблемы эти, надо сказать, были весьма и весьма соблазнительными. Признаюсь за эти несколько минут я уже забыл, как эта проблема выглядит в постели и снова был готов отправиться туда и решить эту проблему еще раз. К тому же, чего греха таить, она мне чертовски нравилась, еще до того, как мы поцапались на компаративной вечеринке. Я даже думал о ней некоторое время, потом, правда, забыл настолько хорошо, что ей удался фокус с прыжком в мою постель.
Я завел двигатель, и мы понеслись навстречу судьбе.
***
- Филимон Демьянович... - робко произнес высокий и худой человек с таким перекусом, что, казалось, нижняя челюсть - это что-то лишнее на его физиономии, и ее можно спокойно изъять, и ничего не изменится - ни в природе, ни в выражении лица - натянутом и обиженном.
- Чего тебе? - грубо спросил крупный, упитанный мужчина в модной рубашке кремового цвета, в полосатых шортах и пляжных шлепанцах на босу ногу.
Он сидел в плетеном кресле, щурился на искусственное солнце и, вытянув волосатые ноги, наблюдал, как две обнаженные нимфы плещутся в бассейне с подогретой морской водой. Воду качали прямо из Кольского залива, предварительно, конечно, очистив ее от всяческих вредных примесей и обогатив кислородом. На стенах играли отблески волн, искусственное солнце отражалось на небосводе, и все было выдержанно в светлых бирюзовых тонах. Сквозь пальмовые листья виднелась холодная весенняя тайга. Ветер качал верхушки елей, и только в бассейне было тепло и уютно.
- Привезли мальчишку, - тихо и вышколено ответил высокий, худой человек, даже не смея коснуться взглядом обнаженных женщин, а демонстративно отворачивал голову в сторону.
- Ага... - многозначительно кивнул мужчина и добавил: - Сразу бы так и сказал. Веди его в мой кабинет. Девочки! - он посмотрел на нимф, облизнулся, как кот на сметану, и хлопнул в ладоши. - До вечера я занят. А потом видно будет... - голос мужчины заметно подобрел, казалось, ему как раз не хватало новости и о мальчишке.
- Ну папа... - с ударение на первый слог заканючила та, что была рыженькой и миниатюрнее блондинки. У нее на щеке темнела искусственная мушка.
- Дела, девочки, дела... - Филимон Демьянович поднялся и вдел ступни в пляжные шлепанцы. - Вы пока здесь развлекайтесь, - он кивнул на открытый бар с многочисленными бутылками. - Но особенно не увлекайтесь. Знаю я вас...
- А еще что-нибудь можно покрепче? - спросила блондинка, крупная и чувственная, и кокетливо посмотрела не Филимона Демьяновича.
Собственно, глядя на нее, Филимон Демьянович чаще всего и облизывался, уж очень соблазнительной выглядела она - чувственная с большой грудью, розовые соски на которой только увеличивались в воде. Рыженькую похудее он приглашал специально для контраста. Она ему нравилась в перерывах, когда он отдыхал от блондинки. Они у него были уже четвертый раз, и он неизменно оставался доволен: знают свое дело, немелочные, незлобные, несуетливые и главное - не сорятся между собой. Как раз то, что надо для отдыха. Обычно на второй день их отвозили в Мурманск.
- Будет вам что-нибудь покрепче, - пообещал он, поворачиваясь на пятках и удаляясь к выходу из бассейна.
- Ну вот... - разочарованно молвила рыженькая, которая была побойчее. Голос ее разнесся над водой. - Теперь до ночи придется здесь торчать.
- А тебе что плохо? - спросила блондинка и нырнула.
Она вынырнула в тот момент, когда рыженькая ответила:
- Нет... хорошо... но нам еще не заплатили.
- Да... - неопределенно ответила блондинка и поплыла к бару, которым можно было пользоваться, не выходя из воды.
Прическа от воды у нее тут же пропала, но ее точеные черты лица, напротив, заметно выделились, посвежели, и рыженькая даже чуть-чуть приревновала к ее красоте. Сама она как раз не ныряла, чтобы не испортить прическу, потому что знала, что будет выглядеть, как облезлая кошка.
- И мне налей! - крикнула она. - Чего-нибудь вкусненького, - она оттолкнулась от стенки бассейна и поплыла к блондинке.
Груди у нее были маленькие, крепкие, словно персики, а кожа рыжеватая с редкими веснушками.
- Я не знаю, чего, - развела руками пышнотелая блондинка. Сама выбери, - она некоторое время рассматривала этикетки и выбрала водку 'империя'. - Прошлый рад сдуру напилась виски, только голова трещала.
- А мне шампанского, - призналась рыженькая. - Я шампанское люблю.
- Много твоего шампанского не выпьешь, - сказала блондинка. - Да и кислое оно.
- Много ты, Машка, понимаешь, - с укоризной произнесла рыженькая, - сирота ты архангельская.
- Ты, Светка, смотри, не ляпни ему, - предупредила ее блондинка и невольно посмотрела туда, куда ушел Филимон Демьянович.
- Почему?
- Да он всего этого не любит, - поморщилась блондинка. - Хочет, наверное, забыть свое прошлое? Откуда я знаю? Все мы из одного говна вылезли, только одним повезло больше, а другим, как мы с тобой, - меньше.
- Наверное, - беспечно согласилась рыженькая, допивая бокал и наливая себе новую порцию. - Эх, хорошо! - воскликнула она и поплыла на спинке в противоположному краю бассейна.
Блондинка посмотрела ей вслед ни ничего не сказала.
***
А между тем она оказалась права. Филимон Демьянович действительно когда-то был простым рыбаков в Гремихе. Жил в дощатом бараке и питался нерегулярно, потому что мать и отец беспробудно пили. Бригадирил одно время, пока квоты на вылов осетровых не сгубили бизнес под корень. Невыгодно стало ловить рыбку, и бригада разбежалась кто куда.
Филимон Демьянович, тогда еще просто Филя сгоряча побраконьерничал и через полгода попался - свои же сдали. Получил он первый срок, отмотал, вышел, рассчитался с обидчиками и подался в Мурманск, где устроился матросом на средний посольно-свежевой траулер. Через год понял, что много таким образом не заработаешь, даже на однокомнатную квартиру не хватит. И как-то шкипер надоумил его продать по дешевке новый трал на шестьдесят тонн улова. Трал стоил больше полутора миллионов. Пока капитан был в отпуске, а команда - на берегу, они его толкнули в полцены. Деньги поделил, и решил Филимон заняться торговлей пивом. Дело прибыльное, рассчитал он. Человек даже без лекарств может обойтись, а без пива - никак. Свой первый ларек он поставил с умом в глубине квартала, в центре города, на пересечении трех дорожек. Никак этот ларек нельзя было обойти. Ноги сами несли к нему. И дело завертелось. Прежде чем его второй раз арестовали, он за сезон открыл еще три десятка ларьков и приглядывался к магазину 'соки-воды', который находился на углу улиц Воровского и Софьи Перовской. Хороший магазинчик, на людном месте, как раз то, что надо. Он уже и с хозяином о цене договорился, дал задаток, осталось оформить документы и заплатить оставшуюся сумму, как его второй раз арестовали. Шкипер заложил. Филимон, как человек бывалый, упираться не стал, во всем сознался и даже вернул с лихвой деньги в виде штрафа. Дали ему минимум минимума. Отсидел он свое вышел и понял, что надо жить по возможности честно, а там, где нет возможности, там не светиться и полагаться только на самого себя. От его прежнего бизнеса остался только тот самый первый ларек, но конкуренты не дремали, возили пиво из Санкт-Петербурга и продавали его на каждом углу. Филимон, который получил в тюрьме кличку Филя Большой, нашел шкипера и не убил его только потому, что тот откупился. Покалечил малость, и этим обошлось. Выпустил он злость из себя и решил, что раз он не может продавать любимый напиток, то будет его производить. Через полгода у него уже была маленькая пивоваренная компания 'Кильда' и стал он выпускать свое фирменное 'Кола', 'Мончегорское' светлое, бархатное и 'Кировской' крепкое. И так у него хорошо бизнес пошел, что через год он приподнялся, а через три года мог позволить себе шикарный особняк с микроклиматом и бассейном в районе Мурмашей, которые считались санаторной зоной города. За огромными пятислойными окнами расстилались бескрайние сопки, заросшие низкорослой северной тайгой, а внутри дома был настоящий рай с бассейном, пальмами, лианами, кактусами и финиками, а еще с настоящим зимним садом в огромной оранжерейной, в которой, помимо экзотических бабочек, обитали огромные, тяжеловесные моховые шмели, опыляющие экзотические цветы красного дерева из Южной Америки. И все было бы прекрасно и хорошо, да конкуренты стали наступать на пятки и творить непотребное в виде всяческих подлостей. Так, вдруг ближайший партнер Филимона Демьяновича - Женя Гавриков, с которым они рыбачили в юности, нежданно-негаданно потребовал свою долю бизнеса для того, чтобы организовать собственную фирму. Видать, жадность заела. И начали они расти, как грибы. Через год в Мурманске уже существовало то ли пять, то ли шесть пивоваренных заводов всех мастей и технологий. А так как рынок был ограничен и север есть север, городов здесь мало, а военные базы на пересчет, то дела шли все хуже и хуже. Приходилось свой товар возить в другие регионы, а это убытки и застой. Думал Филимон Демьянович, как бы перенести бизнес в глубинку России, да ничего толкового придумать не мог, потому что там уже все было забито, к тому же мировой кризис в одночасье сделал все население нищим. Впору было бросать пивной бизнес и начинать что-то новенькое, никем не опробованное, например, покрасить черной краской Серенный полюс, чтобы он быстрее растаял, и шантажировать этим весь белый свет. Денег можно было срубить не меряно, но дело опасное понимал Филимон Демьянович. Тут еще кризис никак не кончался, хоть караул кричи. И еще раз призадумался Филимон Демьянович. Полгода думал, ничего путного не придумал, и впору уже было отчаяться, как 'подвернулся' странный, если не сказать, что с левой резьбой, мальчик. Взвесил все 'за' и 'против', Филимон Демьянович заплатил за него в рублях аж эквивалент пятнадцати тысяч долларов. Деньги были, конечно, небольшие, как раз столько Филимон Демьянович тратил на месячное содержание чудо-домик, но Филимон Демьянович был прижимист и осторожен. Об этом мальчике давно ходили самые чудные слухи: то ли он экстрасенс, каких свет не видывал, то ли контактер, который может общаться с духами. Поэтому Филимон Демьянович немного трусил, пока поднимался к себе на третий этаж. За огромными окнами, дающими много света, расстилалась необъятная северная тайга, в которой еще кое-где лежал снег, а в доме было тепло и уютно. Любил Филимон Демьянович свой чудо-домик и не хотел с ним расставаться, однако, как трезвомыслящий человек, не исключал и такого поворота событий.
На последних ступенях ноги у Филимона Демьяновича совсем ослабли. Оробел он несказанно - шутка ли столкнуться в жизни с неведомым. Поэтому Филимон Демьянович, обычно самоуверенный, если не сказать, грубый и властный, вошел в кабинет робким и поникшим.
Мальчик сидел за его огромным столом и играл в компьютерную игру.
- Это вы, дяденька, меня вызывали? - спросил он негромким, но уверенным голосом человека, который привык к неожиданностям.
Филимон Демьянович чисто интуитивно ощутил это. Пот выступил на его лице, и он полез в карман за платком. Только бы не обмишуриться, думал он, нещадно потея.
- Я, мальчик, я... как тебя зовут?
- Паша, - просто ответил мальчик, не отрываясь от экрана ноутбука.
- А меня Филимоном Демьяновичем кличут, не слыхал?
Последнее у бедного Филимона Демьяновича вырвалось чисто автоматически. Он уже привык, что в городе его каждая собака знает, и поэтому, не стесняясь никого, ездил с двумя проблесковыми маячками.
- Не-а... - не слыхал, едва на мгновение оторвался от экрана мальчик.
Его огромная, как воротник опухоль с правой стороны, нисколько не волновала Филимон Демьянович. Она казалась естественным продолжением мальчика, и Филимон Демьянович не находил в ней ничего безобразного. Опухоль, так опухоль, только снаружи, к тому же вовсе небезобразная.
Это его спасло от дальнейших неприятностей, потому что Пашка не сумел прочитать его мысли. Вернее, он их прочитал, но они были неинтересными, бытовыми, как у всех людей. Страха в этих мыслях было полно. А кто сейчас не боится в наше время? - рассудил Пашка, не отрываясь от игры. Все боятся, словно на всех-всех нашло массовое помешательство. Один военный моряк не боялся, даже когда его били, но ведь я его спас, и сейчас он плывет где-то в глубинах океана.
- Ты, Паша, можешь не спешить с игрой-то, - деликатно и елейным голосом сказал Филимон Демьянович. - Я тебе этот компьютер дарю.
Он очень боялся испугать мальчика. К тому же он не знал, как правильно общаться с детьми.
- Спасибо, - ответил мальчик, и, вздохнув, как взрослый, повернулся к Филимону Демьяновичу. - Я вас слушаю?
- Главное, Паша, не волнуйся. Мы тебя так же быстро вместе с этим компьютером, - Филимон Демьянович кивнул на стол, - отвезем домой.
- Мама спросит, где я взял компьютер, - честно сказал мальчик, и потому как он бросил взгляд на ноутбук, Филимон Демьянович понял, что попал в точку.
Этот ход с ноутбуком он придумал заранее. Он припас еще шоколадный торт и всякие другие сладости и яства, кроме алкоголя, разумеется, даже детское шампанское приберег.
- А я с тобой тоже поеду и поговорю с твоей мамой и, я уверен, она разрешит тебе взять этот компьютер.
- Спасибо, - сказал мальчик очень спокойно и с огромным достоинством.
Если бы он сказал что-то другое или повел себя иначе, струсил бы или проявил наглость, или просто обрадовался бы, Филимон Демьянович разочаровался бы в нем мгновенно. Но теперь мальчик казался ему полным непонятной силой, которая стояла за ним. У Филимона Демьяновича было просто звериное чутье на такие вещи. Уж слишком много жадных и алчных людей он повидал на своем веку. А мальчик показался ему необычным, таких людей Филимон Демьянович еще не встречал.
- Честно тебе скажу, ты мне нужен...
- Я уже понял... понял... - словно поощрил его мальчик.
Он оставил компьютер в покое и повернулся к Филимон Демьянович.
- Понимаешь, в чем дело... - Филимон Демьянович сам не знал, чего он хочет.
Денег - это понятно, это самое последнее, как бы естественное, вытекающее из самого факта появления чудесного мальчика здесь. Но ведь этот чудесный мальчик может подсказать ему ход, который будет дороже всех богатств, которыми владел Филимон Демьянович, поэтому он осторожничал и выжидал. Пусть Пашка сам раскроется, решил он.
- Может, вам нужны деньги? - спросил Пашка. - Но я никогда 'не брал' такие огромные суммы.
Филимон Демьянович поразило слово 'брал', словно это был банк, где заказывали деньги. А еще его поразило то, что Пашка угадал его главную мысли. Не думал Филимон Демьянович о ней, она сама жила внутри него.
- Что ты! - воскликнул Филимон Демьянович. - Что ты! Бог с этими деньгами. Ты мне что-нибудь присоветуй, куда мне свой бизнес повернуть.
Сказал он это очень по-взрослому и подумал, что мальчик ничего не поймет.
- Бизнес... - как эхо повторил мальчик и вдруг отключился.
Это был так явственно, что Филимон Демьянович испугался. Случись с мальчиком что-либо у меня в доме, я ж потом не отмоюсь. А вдруг он припадочный? Но через мгновение мальчик пришел в себя и сказал:
- Бизнес ваш развалится. Средств не хватит. Человек, который меня сюда привез, работает на Гаврикова.
Филимон Демьянович покрылся холодным потом. Он давно подозревал, что кто-то из своих сливает информацию компаньону, с которым они уже давно не ладили, но никак не предполагал, что это будет Саша Зимин, которого он самолично подобрал в Красщелье, где запустение и развал достигло таких пределов, когда люди ели размолотые рыбьи головы, а хлеба не видели годами. Эти же размолотые головы использовались в качестве добавки в еду скотине, и молоко в Краснощелье пахло рыбьим жиром. Хозяйство деревни уже лет десять как стало натуральным. В качестве денег использовалась рыба, домашняя скотина и продукты тундры. Саша Зимин был болен желудком. Филимон Демьянович его вылечил, заставил ходить в школу, а потом и в местный университет. Получился прекрасный менеджер 'по связям с общественностью', а также человек для особых поручений, когда требовалось соблюсти конфиденциальность. Казалось, Зимин предан душой и телом. На, нет! Чем же его Гавриков купил? - страшно удивился Филимон Демьянович. Ведь у него же все есть! И тут он вспомнил, что пропустил и не углядел - красавицу дочь Зимина! Филимон Демьянович как молнией ударило. Значит, у Зимина есть тайная страсть, на которой его и подловили. Он даже присел на диванчик напротив стола и съежился. Жизнь еще раз наградила его оплеухой. Непростительный промах, подумал, он. Теперь у Жени Гаврикова есть на меня компромат. Что же делать?! Что же делать? - запаниковал он.
- Вы главное не волнуйтесь, - очень по-взрослому сказал мальчик. - Все еще можно исправить, - и протянул, как показалось Филимону Демьяновичу, крохотный кусочек бечевки.
- Что это?.. - спросил он, беря бечевку с большой опаской.
В тот момент, когда он спросил, по бечевке пробежал голубоватый сполох. От испуга Филимон Демьянович уронил бечевку на пол. Во-первых, этот крохотный кусочек оказался чрезвычайно тяжелым, как гиря из свинца, а во-вторых, в том месте, где она упала на ковер, возник словно легкий, завораживающий дымок. Филимон Демьянович вопросительно уставился на мальчика. В голове до звона в ушах воцарился небольшой бардак.
- Вы не бойтесь, - сказал мальчик. - Если 'дои' сжать в кулаке, то можно стать невидимым.
И действительно, стоило Филимон Демьянович взять 'дои' в руку, как во-первых, он нагрелся и стал почти невесомым, а во-вторых, Филимон Демьянович с удивлением отметил тот факт, что не видит собственное тело.
- Это он от нагревания таким делается, - пояснил мальчик.
- Спасибо... - загробным голосом ответил Филимон Демьянович, и его голова тоже стала невидимой.
Конечно, Пашка не сказал, где раздобыл 'дои'. Произошло это еще в Гремихе, когда на капитана третьего ранга Волыка напали бандиты. Кто из них обронил чудесный 'дои', так и осталось тайной.
Женщины в бассейне были напуганы тем, что кто-то огромный толстый, как им показалось, зашел в помещение и даже отпил из бокала блондинки. Они с визгом выскочили из воды и спрятались в душевой.
Филимон Демьянович лично отвел Пашку отвезли домой. Поговорил с матерью, а на следующий день она уже работала не оператором приема корреспонденций, как громко именовалась ее должность на почте, а начальником отдела информации в форме 'Кильда'. А еще через день, они переехали в большой светлый дом, построенный по норвежскому проекту, и за это дом было заплачено на десять лет вперед.
***
Леху Фокина мы подобрали на Лущевке. Без него я никак не мог. Во-первых, он должен был все профессионально заснять, а во-вторых, он давно был моим живым талисманом. Расследования, проведенные вместе с ним, получались легко и изящно. А самое главное мы с ним дружили. Конечно, я рисковал, представив ему Гриневу, потому что по своей природе Леха Фокин был неисправимым бабником, он даже перещеголял меня, и женщины вокруг него вились, как осы над вареньем.
- Фу-у-у... - произнес он вваливаясь с техникой на заднее сидение и на первых парах не замечая Ларису Гриневу.
- Привет, - сказал он.
- Привет... - ответил он, а потом у него об восторга случился словесный понос и он исторгнул такой поток комплементов и так дергался и прыгал на заднем сидении, что едва не свалился ей на колени. Впрочем, кажется, Гриневой это понравилось. Я вообще заметил, что она необычайно легко воспринимала новые знакомства, да и устоять перед Лехиным шармом было невозможно.
- Скажите! Скажите! - никак не мог успокоиться Леха, - где я вас видел?! Ну где?! - он подпрыгнул от избытка чувств и ударился макушкой о потолок и, кажется, прикусил себе язык. Но это не умерило его пыл.
Гринева засмеялась своим грудным смехом и отвечала так, словно была королевой, а он ее пажом:
- А вот и не скажу... а вот и не скажу...
В общем, я сразу понял, что заигрывать она умела и делал это весьма искусно. Но Леху так просто провести было нельзя. Он был стрелянным воробьем.
- Все, вспомнил! - хлопнул он в ладоши, и морда его сияла, как начищенный пятак. - Фотосессия в Сокольниках!
И я понял, что кроме нашей газеты, Леха подрабатывает в столичных журналах. Впрочем, он был свободным художником и эти фотосессии были его личным делом. А еще у него была очень хорошая черта - на него всегда и во всем можно было положиться, в это плане он был надежным, как мой автомобиль. Стоит ли упоминать, что родом Леха Фокин был и Санкт-Петербурга, но с тех пор, как северную столицу затопили воды Балтики, он перебрался в столицу, хотя и не находил, что она лучше его родного города. Впрочем, адаптировался он так же быстро, как я, пример, успевал вымыть руки перед обедом. В этом отношении он был человеком мира.