Аннотация: Любовь - это вулкан. И пепел его может изрядно подпортить ваш костюмчик, но стоит ли этого бояться?..
В. БУБЛЕЕВ (взрослая сказка)
ДНЕВНИК ПРИКАЗНОГО, или ЗАЙЦЫ и К.
Пролог:
Пришли к Сбывателю семь Неугомонных и сказали:
- Мечтаем воплотиться в материальном!
А еще сказали:
- Сбыватель, Сбыватель, а почему ты Сбыватель? Ты же мечты исполняешь - значит, ты исполнитель!
А он сказал:
- Я вам не джин из сказок. Не исполняю я, а СБЫ-ВА-Ю-Ю!
- Нет такого слова! - Не согласились с ним Неугомонные.
- Где нет?
- А нигде нет!
- Но я же есть. Ведь вы ко мне пришли?
- Да мы то пришли, но мы тебя себе не так представляли. Да и не представляли, что на самом деле может быть Сбыватель, если даже слова такого нет.
О-о-о!- вздохнул он тяжело и протяжно:- Неугомонные, ну почему вы все ставите с ног на голову, почему боритесь за следствия, не догадываясь о причинах? Нет аксиом. Аксиомы, это суеверия. Никогда и ни в чем не будьте уверенны. И если чего-то вы не знаете, то это не значит, что этого нет. Я не исполняю мечты. Это невозможно. Я просто сбываю их.
- Сбываешь - в смысле исполняешь, или в смысле - сбываешь кому-то?
- Не кому-то, а тому, кто мечтает. Только хозяин может исполнить свою мечту. Но, для этого нужно вернуть ему ее. Мечты приходят сюда, как бездомные собаки, а я привожу их в порядок и сбываю, по их цене...
- По цене хозяев, или по стоимости мечты?..
- Да цыц! Неугомонные, вы суть, падежи, знаете ли вы, сколько детей мечтает вас удавить, растереть в порошок, извести?
Что вы прыгаете как зайцы...
И сбылось.
А зайцы сказали: - Так нам даже больше нравится!
- Это вышло случайно и я не возьму с вас за это цены.
И подумал: "Нельзя выходить из себя. Это разорительно!"
- Итак, я сбыл вам вашу мечту, и даже не взял за нее цену. Идите и будьте счастливы хотя бы недолгое время. Ибо, это самое трудное.
- Но это воплощение не наша главная мечта. Наша мечта другая.
- О-о-о, Неугомонные! Вы побили все рекорды. Вы не были счастливы даже одной минуты! Что ж, вот вам цена, вот ваша главная мечта. Платите и воплощайте! И не спрашивайте меня, почему нужно платить, если воплощать придется самим, и не спрашивайте меня больше ни о чем. Не то я возьму одно местоимение и просклоняю в падежах так, что вам мало не покажется!
А Звательный сказал: - А мне по фиг. Я в этом языке, атавизм и в моем падеже ничего не склоняется!
А остальные сказали ему: - Цыц! ( Мало ли кто из таких просклонений может выйти...)
- И, все-таки, мы тебя не так себе представляли - осторожно заметили зайцы, прижав ушки.
- Мы думали, что ты та-А-кой, добрый, а ты, какой-то, ну, нервный что ли - прагматичный и не представительный!
Сбыватель вздохнул тяжело:
- До встречи с вами я не ведал эмоций. Вы заразили меня этим вирусом, и теперь я буду долго и безутешно болеть. И никто не скажет доброго слова в мою сторону!
Шелудивыми псами приходят ко мне чужие мечты. И я отмываю их, снимаю коросточки тщеславия и язвочки мелких страстишек. Откармливаю "калечек" до нужной весомости. Сколько их издохло здесь, скольких монстров я сам удавил...
И все, все считают, что цена их мечты была слишком высока.
Вот ваша, истинная, мечта - да она же, просто, дикая! К ней ни с одного бока не подойдешь! И почему бы мне было не уничтожить ее сразу?!
И вас бы здесь не было, и я бы не захворал, и все это мне за мою доброту?!
Пришли, наговорили гадостей. Забирайте свою мечту и дайте, хотя бы поболеть спокойно.
И вот, перед Сбывателем стоял человек - суть, семь падежей - суть, семь зайцев. И человек сказал: - И что это? Семь в одном?..
- Мечта была общая? Общая! Вот результат! Впредь, имейте представление, о чем мечтаете. Идите с миром и будьте счастливы.
Он смежил веки и, ехидно, прошептал: - Сами заварили эту кашу, сами и расхлебывайте! А вслух добавил: - И, хотя бы вы, не говорите, что цена за вашу мечту была слишком высока!
ДНЕВНИК ПРИКАЗНОГО
Вечер:
"Не знаю, от чего бы это, но захотелось мне вести дневник. Просто, столько событий происходит вокруг! В переломное время живем - на рубеже веков!
Вот и решил я записывать, на память, всякие события.
Например, сегодня, меня, чуть было не поставили к стенке, за мародерство. Позарился я на бесхозное добро. Взяли мы пригород. Дома то брошенные. Гражданское население спешно, перед нашим наступлением, эвакуировалось. Ну вот. Смотрю, дом хороший горит. Видно, что народ зажиточно жил может что, впопыхах, и забыли. Я и решил, поискать там чего ни будь.
Это в девяносто третьем мы шиковали. И семьдесят пять процентов территории за нами и патриотический подъем в массах. А, спустя годик, пришлось подтянуть поясок. Короче, тащили все - кто что мог. Местное ополчение, за штурмовыми группами, на тракторах ехало, подгребая все, под чистую.
Вошел я в дом, а там музыкальный центр. Новый, хороший. Можно поменять, на что ни будь из одежды. Ну, или себе оставить, музыку слушать. Упаковал я музыкальный центр кое-как, и на выход. Выскочил на улицу, слезы в три ручья льются, ничего не вижу, от дыма. И тут мне пендель под зад, и мат трехэтажный! А у меня руки добром заняты, что бы ответить. И бросать жалко, не за тем в огонь лез, что бы добро побить. Отскочил я в сторону, поставил коробочку, обернулся к обидчику...батюшки светы! Живая легенда перед глазами - наш главнокомандующий. Это он, значит, мне ножкой приложил, так, что скулы свело. Ботинки у него добрые, телячьей кожи - Натовские.
Может быть, кого ни будь другого столь близкий контакт с легендарной личностью и воодушевил бы, я же послал его подальше и посоветовал свои гачи нести в сторону передовой, а не шастать по тылам и мешать бойцам.
От наглости такой он опешил и взвизгнул; - Взять мародера!- И его мордовороты - телохранители схватили меня за шиворот и поволокли в соседний проулок. Небо с овчинку показалось. И ситуация какая-то, стыдная до неприличия. Меня, боевого офицера...
Да я ж из рук самого, дорогого, президента Радо награду получал! Только академию бронетанковую, на Палах, завершил и, вот, такой конец карьеры!
Заматерился я, от отчаяния. Заматерился витиевато, с оттягом, по-русски...
А мордовороты заржали и пальнули в воздух.
- О, рус, ко-ро-шо!- Отставили мой автомат подальше и убежали блюсти тело легендарного командующего. Ага, куда уж лучше, чуть в штаны не наложил! И сдался мне этот музыкальный центр! Это ж, каким везунчиком надо быть, что бы выскочить из развалин, с музыкальным центром под мышкой, и напороться - не на кого нибудь, а на самого главнокомандующего?! А он всем известен своим крутым нравом.
Рус, ко-ро-шо...хрен вам - я казак! Вот, через такое обстоятельство и бегаю теперь по Балканским горам. Предок виноват. И утя. Нет в жизни мелочей. И кто бы сказал мне - куда заведет меня стежка между моим и Катриным двором?!
Была у меня в хуторе соседка - Катря, хохлушка! Женщина дородная, возраста пенсионного - заслуженный работник советской торговли. Занималась она тем, что качала - то есть чернушничала. В общем, любила завести скандал и от этого скандала подпитаться отрицательной энергией.
Хутор наш, простецкий. Двести лет уже стоит в степи, забытый Богом и цивилизацией. До железной дороги сто двадцать километров, до райцентра - пятнадцать. И сколько бы ни пытался я из него сбежать, все в жизни складывалось так, что приходилось возвращаться. Всегда хутор делился на своих, и иногородних. И своих, у нас в хуторе, осталось всего четыре рода. И различить их можно было по родовым прозвищам - которые еще от первых предков ведутся. Только дружбы между нашими родами не было, и каждый выживал сам по себе. Другой же народ съехался кто откуда. Но все они очень быстро осваивались и уже чувствовали себя хозяевами.
В последний раз, я уж и остепенился совсем, оженился на иногородней женщине, меня постарше. И была у нас семья и дочка от ее первого мужа. Дородная моя соседка тоже была из пришлых. Меня она не трогала, и я, ее не обижал. Супругу же Катря, просто, побаивалась чувствуя в ней силу. Еще, к благоверной моей, захаживали соседушки, "на картишках посмотреть" и в делах посоветоваться. Бабушка моя, когда была жива, говорила мне, что с нечистым она знается, и меня опоила. А мне, после армии, все было трын-трава. Душил меня спермотоксикоз. Так что, хуч опоили, хуч обкормили - дайте только до тела дорваться!
Вот так мы и жили. С утра супруга окинет хату глазами и говорит: - Гости будут - и начинает уборку и готовку. Никогда она не ошибалась. Проснулась она однажды, сказала: - Готовься!- и пошла своими, женскими, делами заниматься. А мне, будто камень на сердце упал. Не прошло и часа - бежит к нашему двору Катря, поспешает и руками в воздухе трясет и прелюдию свою любимую приговаривает: - Уце, уси знаю, шо я усегда со своими соседями у дружби живу. И уси кажу, шо Катя никогда попусту нэ гавкае. И пошто ты утю мою украв? И вона ж була на яйцах. Тильки два денечка до вутят осталось!
И хотя, видя ее размашистую рысь, к атаке я готовился, но такого удара не ожидал! Ну, понимаю, коня украл, или ярку - што бирюк*, зарезал! Но утю?!
И, таким, своим выпадом опустила она и меня, и весь мой род, ниже плинтуса. Так что получился я мелким, гнусным воришкой, позарившимся на ее утку и погубившем ее утят. И позор такой только кровью смыть можно. Но не бросаться же с ножом на пожилую женщину! И так я опешил, что вступил с ней в словесную перебранку. А делать этого нельзя было. Дал ей еще силы. И понесла она меня по буграм и по кочкам. Я ей своих утей всех во двор перекидал и рубаху на груди изорвал, Бога в свидетели призывая. Все напрасно. Раздолбила она меня, на всех сферах, в пух и прах! И с чего я решил, что меня, внука коваля и сына коваля, никто тронуть не посмеет?! Дед, втайне от отца - коммуниста, ухо мне колол. Заговор причитывал, наставлял, что последний в роду. Что делать мне следует и чего не следует. А мне все это игра была. Дед мой всегда чудаком слыл. И мне ли, октябренку, а потом пионеру, а потом комсоргу - было во все это верить?! Теперь же пришла пора вспомнить дедову науку. Так плохо стало мне, у Катри во дворе, что вязы свело и дых перехватило. Отче наш и Живых в помощи прочитал про себя, а ей сказал: - Бог нам судья, старая. Он все видит и всех видит. Моя неправда - мне и отвечать, а твоя - ты ответишь. Родоков, до седьмого колена, в свидетели призываю.
- Та, яки родоки у тебе, уси знаю. Та бабке твоей места на кладбище найти нэ могли, бо вона казала: - Нэ ложте меня рядом с дедовыми блядями! И уси вы козаки таки. Дед твой был козак, отец - сын козачий, а ты хрен собачий! И переусердствовала. "А, так вон где собака зарыта!" - подумал я. Старая эта свара не одно столетие тянется. И откуда она узнала, что я в возрождении казачества участие принимаю? Мне, по этому случаю, даже чин приказного присвоили.
Вспомнил я, как дед меня учил - перекстился, в ножки ей поклонился, и сказал: - Ну, дай вам Бог того, чего вы нам желаете - и пошел восвояси.
- И я тоби сделаю! - крикнула она мне в след. И это означало, что между нами теперь война.
Издревле повелось, на хуторах, народу привораживать. И так это все естественно, что никто на это внимания не обращает. Не считает, что с потусторонним знается. Отбилась, к примеру, корова от база - нужно черный передник расстелить и корову через него перевести. А коняке, чтобы дом знал, отче наш три раза задом наперед прочитать. От приворота - ударить злосчастную наотмашь, чтобы кровь носом пошла, и снимет. И все это знают и ничего особенного - просто, помощь в ведении хозяйства. На самом деле - удобная форма сосуществования с природой. Все этим грешили и я не исключение. Но, заявка: - Я тебе сделаю - означает, что заявляющий с темным знается, и может. Либо притворяется и пугает. А, даже если и не может ничего, то всегда найдутся доброхоты, которые ему помогут. И тут уж я совсем один. Потому, что последняя наша бабка - лекарка преставилась пару лет назад. Церковь нашу, в восьмидесятых, разрушили. На месте ее, в центре хутора, теперь пятак, заросший бурьяном и корявыми тополями. Не оттого ли, что над святым местом надругались, хутор, будто пылью дорожной покрыт? Пыль везде. И на зубах скрипит и на сердце. А, у хуторян землистые лица и потухшие глаза. И когда идут везде дожди, над хутором моим ни капли, а когда дождей не надо - льет как из ведра!
И можно бы было в райцентр податься, в молельный дом. Только святости там никакой не чувствуется, суета одна. А лекарей, по округе, много развелось, да кто сказал, что они с Катрей не одного поля ягодка?!
И у супруги своей я поддержки не нашел.
- Тю на тебя - сказала она - Устроил цирк. Люди теперь смеяться будут. Совсем уж сбрендил, со старой женщиной сцепился! И я будто очнулся. Да и впрямь пригрезилось черти что! Ой, Божечки! Над старой женщиной плясал, рубаху на груди рвал, зубами скрипел, бельмами вращал - совсем уж, наверное, запугал ее бедную! Обозналась она. С утра пойду и извинюся.
А с утра, все мои ути кверху лапками лежат! Жене хоть бы хны.
- Тискал их вчера, вот и замучил до смерти. Так ты нас совсем без хозяйства оставишь!- и пошла к теще блины исть. А, в тещином дворе меня не привечали.
Эх, Катря - ума то палата! Ей бы перегодить чуток, и подумал бы я, что с головой у меня проблемы. Поспешила. И чего это я рядом с супругой такой смирный, будто телок? Все слова ее на веру принимаю.
А с Катрей пошла у нас война. Корова от молока отбила, я иголки в молоке варю. Катрю в соседнем дворе "колбасит", а ко мне виниться не идет. Стойкий боец неведомых сил. Конечно, куда мне с ее полторами центнерами тягаться! Разные у нас весовые категории. Все хозяйство мое от двора бежит. Я уж и передники черные все извел, налыгачи* в ход пошли. Жене хоть бы хны. У тещи блины исть. А я с работы на огород, с огорода на работу. Мрет хозяйство, все посаженное на корню загнивает. Со всей округи слепцы* на мою картошку собрались. А слепец, это такая скотина (не путать с кротом) морда лопатой, глаз нет. Катает самую крупную картошку, по своим подземным ходам, и в ус не дует. Надо нору его раскопать и с ружьем сидеть сторожить. Он обязательно придет, нору закрыть. Здесь терпение нужно, а я ж дерганный весь. Ни пожрать, ни отдохнуть. И проявил я тогда смекалку. Набрал у сварных карбиду, засыпал в нору, водичкой полил. Подождал, пока газ пойдет, покурил самокрутку. Бычок в нору, и дыру заткнул крепко. Вот, будет вам, гадам потеха - геенна огненная! Да только опять не по-моему вышло. На кумов огород то ходы были. А там, как раз в это время его матушка ковырялась. Пришла невестке помочь. И как начали у них ядерные грибочки над огородом вставать! Мать в обморок, невестка в крик, а кум ко мне драться. Лучше бы спасибо сказал. Слепцы, с тех пор, его огород стороной обходят. Правда и картошка приваниванивает, но тут уж - как говорится: "Лес рубят, щепки летят!"
А когда у меня свинья супоросная издохла, не выдержало мое сердце такого разорения. Подкараулил я Катрю с лопатой... и след ей перевернул. Все, откудесничала старая! Привет от ковалей! И пошел я за черную речку, к троюродному дядьке, самогон пить. Потому что понял о супруге своей кое - что. И было мне обидно, до слез. И три дня и три ночи пил ее, самогонку слезную. В четвертый похмелялся, а в ночь домой отправился. И так меня лешак закружил, что я в родной леваде заблудился. А я ж там каждый кустик знаю!
Проснулся на заре, голова чугунная. Так, что и глаз открыть нет мочи. Трясет всего. Толи от росы, толи с перепоя. Приотворил я очи, а вкруг меня семь зайцев мультяшных сидят, и говорят мне мультяшными голосами: - Негожее тут место. Собирайся, пора нам...
Вот ведь заморочило...
Повалялся я в росе, рябчика* пожевал - вроде отпустило. И пошел на свой двор, дал жене леща, наотмашь - так, что кровь у нее из нюшки брызнула. Собрал вещи и был таков.
Устроился в райцентре на работу. Через недолгое время знак мне пришел. Нашлись родственники за границей. Прадедушка мой, оказывается, не пропал без вести. Он, во время восстания, ушел с хуторянами. Как, оказалось - прижился на Балканах, семью себе завел.
И стал я тогда в дорогу собираться. Решил, что разбогатею и вернусь в родной хутор, в черном полупальто кашемировом и на черном БМВ. Поставлю на месте церкви часовенку, и быт у людей наладится, а лики просветлеют. Смоют дожди пыль с проулков и с сердец, а солнышко просушит и порадует. А у меня будет, в родном имении дача, куда буду я нечасто наведываться, пить кристальной чистоты самогонку и всех подарками одаривать.
Ага!
Приехал я к родственникам, в Боснию. Похристосовались. Они ни бельмеса по русски, я ни бельмеса по сербски. Чурка, чуркой! Начал у родственников в вулканизации работать, язык учить. И большая у меня способность к языкам оказалась. Ну, акцентик-то, конечно есть. Язык то не материн.
И только все наладилось, как война началась, и меня призвали в ряды ВРС - войска Республики Сербской. Вернее сказать, призвали моего родича Бориса. Пацан молодой, только поженился. А мне что терять? Пошел я по его документам, а родственники мои за границу уехали, в Австралию. Больше я о них ничего не слышал.
Такая вот история...
Пересидел я сегодня трошки, успокоился. Не каждый же день к стенке ставят. Тут нужно пообвыкнуться. Смотрю, и дружок мой бежит, по кличке Беретка. Мы с ним танкисты. Осталось танк где-нибудь спереть и все будет в ажуре. А пока что своим ходом. Взял винтовку свою, и поскакали мы дальше. А винтовка у меня штурмовая - знатная. "Хеклер и Кох" называется. Под советский патрон. Машинка и престижная. Абы хто с такими не ходит!"
Налыгач - крепкая веревка (для хозяйственных нужд).
Слепец - слепыш.
Рябчик - съедобное растение.
ЗАЙЦЫ И К
"На што я маштачком по дням плетусь,
засела пичкой в сердце грусть,
как жаль, что мне годов уж с гаком...
Эх, был и я когда-то Аргамаком...
За то мне карою, ужель?
Жены, чи чапля, чи рубель..."
"ПОПАДОС"
Зайцы не любят вспоминать то время, когда они "попали".
"Вот мы попали..." - Думали тогда зайцы, елозя плюшевыми пузиками по грязным лужам. Они хлюпали носами и ползали и ползали, потому что долго лежать на одном месте было холодно, и в них что-то могло "угодить"...
Что могло угодить, к счастью, рассмотреть было невозможно, потому что головы их были буквально, придавлены к земле тяжеленными, не по размеру, армейскими касками.
В час привала, зайцы, смотрели на бесконечную вереницу военных эшелонов. " А, ведь, когда-то было так спокойно..." - думали они, провожая взглядом составы обтянутые маскировочными сетками.
Они, со слезой умиления, вспоминали свое детство, лужок, покрытый вечно зеленой травой, еще "темное место" - куда уходили зайцы поразмыслить. Родились они в один день. И мирок их освещало солнышко материнского тепла и заботы. Листопаднички - матери они хотя и не видели, но чувствовали ее участие. В ту пору была у них весна. Звенели ручейки и щебетали птицы - синицы. Казалось бы, живи и радуйся. Однако зайцы, с раннего детства, чувствовали некую озабоченность и томление. Но причину беспокойства своего они, по малолетству, еще не осознавали.
Через мирок их было проложено железнодорожное полотно, по которому, бесконечной чередой, неслись поезда - мысли (груженные всякой всячиной). Еще был шлагбаум. Поутру, когда не идут поезда - мысли, шлагбаум поднимался...
Вот это то, в зайцах и вызывало чувство неведомого томления.
Все семь зайцев (а было их именно семь) детство провели в мечтах о той неведомой стране, которая лежит за шлагбаумом. Бывало, соберутся они на лужке, смотрят на шлагбаум и мечтают...
Именительный заяц именовал ее "местом грез и услады". Родительный по отечески журил и призывал остальных не спешить, (всему свое время). Однажды они перескочили, на другую сторону, но пошли поезда, и шлагбаум опустился. Они, остались на пустыре. А в мирке их звенели ручейки и щебетали птицы - синицы...
Дательный, тогда, давал всем советы, как проползти под опущенным шлагбаумом или, на худой конец, поднять его вручную. Винительный обвинил остальных в грязном намерении вторгнуться в естество природы и поднять шлагбаум вручную...
Творительный, сотворил эдакую штучку - дрючку и шлагбаум поднялся, а поезда остановились. Но, остальным, стало за него стыдно. Пока они переминались и краснели, шлагбаум, вновь, опустился...
Предложный предложил просто подождать, а Звательный только обзывался и тунеядствовал. Так и просидели они до утра. Голодные и злые. Хорошая была зайцам наука. Не суй свою голову туда, куда ...па не пролазит!
Потом зайцы подросли. Поутру, когда не идут составы и шлагбаум поднят (по одному и в тихушку), стали они бегать за полотно. Потому что, там прописалась крепкая хозяйственница - Евдокия Кулакова. Была она большим мастером метаморфоз и превратиться могла во что угодно. И хорошо было зайцам с ней, но как-то, сиюминутно. Страна же грез и услады была для зайцев "Terra incognito".
Зайцы подросли, и шлагбаум стал подниматься все чаще, и радужные перспективы стали озарять их озабоченные мордочки. И однажды ЭТО случилось! Казалось бы, вот оно счастье! Однако все было немножко не так, как грезилось. Страна грез, всех не вместила (стали ходить по очереди). Просторы ее были дики и неухожены. Зайцы рвали сорняки и тихонечко матерились, теряя романтизм. Но не привереды же - "от добра, добра не ищут".
Именительный поименовал все это семейным бытом. Родительный заяц, отдуваясь, ворковал о родительском долге. Дательный выдавал очередникам шанцевый инструмент для наведения порядка. Винительный обвинял всех в ворчливости и занудстве. Творительный взялся за ум и, как мог, творил. Предложный все чаще предлагал остальным, не таясь ходить к Дуньке Кулаковой (благо она была большим мастером метаморфоз). А Звательный ходить в страну грез не желал вообще и обзывал остальных тряпками и матерился. Смута. Зайцы скандалили между собой, устраивали интриги и заводили интрижки все с той же Евдокией Кулаковой. Мечталось то о Солнце, а мир их освещала флегматичная луна. Сначала молодая, потом все полней и полней...
Странную закономерность заметили зайцы. Чем полнее становилась луна, тем реже поднимался шлагбаум, тем интенсивней становилось движение на железной дороге. На предельных скоростях мчались без перерыва составы, груженные всяким хламом. Так что уж и к Евдокии Кулаковой стало проблемой попасть.
Так прошло десять лет. Постарели наши герои, в неравной борьбе с сорняками, пирожками, хламом, плюшками, побочными явлениями и остаточными синдромами.
Все смешалось в заячьем королевстве. Именительный поименовал все это недобрым словом и "дышал на ладан", готовясь отойти в мир иной. Родительный обзавелся круглым пузиком, будто и сам вот - вот родит. Дательный иссох и впал в маразм. Так что он уже ничего не мог дать, даже дельного совета. Винительный дал обет молчания, отрастил бороденку и взирал на всех с немым укором. Творительный уже ничего не хотел менять и думал о пенсии. Предложный подбивал остальных бросится под поезд и закончить всю эту лабуду. А Звательный, посмотрел на все это, свернул их мирок в походную котомку и был таков. Так что и остальным пришлось бежать за ним следом. Евдокия, кстати, тоже долго не засиделась, свернула свое кулацкое хозяйство и отправилась за братией. (Куда ж от нее денешься)?!
Так зайцы оказались на линии фронта.
Звательному крепко от братьев перепало, однако дело сделано. Мирок их не освещала более полноликая луна. Но они уже не знали, хорошо это или плохо. Выжить бы, да отмыться...
Линия фронта находится за чертой здравого смысла. Так повелось еще с древних времен. И если в античные времена, Александра Македонского, все делалось "через зад", то теперь все делается через жопу, что - суть есть одно и тоже. И исключений из этого правила нет. В чем имели несчастье убедиться, на собственной... шкуре, наши герои.
Если поутру они и обнаруживали, что шлагбаум поднят, то сразу за шлагбаумом стояла табличка "ЗАМИНИРОВАННО". А Евдокия превратилась в канцелярскую крысу и требовала увольнительную записку, а за "самоход" грозилась сдать в комендатуру.
Со стороны командования сыпались взаимоисключающие циркуляры. (Если поступила команда - не спеши выполнять, в любой момент может поступить команда, отставить).
Все что оставалось, это ползать, что бы ни замерзнуть, в чем зайцы со временем поднаторели и стали делать это не просто прилично, а практически виртуозно. Тела их закалились и налились мускулатурой, плюшевые животики превратились в кирпичики.
И только головы от земли поднять не удавалось. (Не производит военная промышленность касок маленького размера). Однако и к этому привыкли. Зорким глазом, из под мыска каски, окидывая "раскордаченный" свой мирок точно оценивали расстояние и силу броска тела.
- Красиво ползают, черти!- оценило командование.
- Пора бы их вывести в самостоятельную боевую единицу!
Так к ним в мирок, твердой поступью бравого военного, вступил подпоручик Б. Николич.
Был он всегда пьян, однако держался с достоинством. Твердо владел двумя языками, Тарабарским и еще одним, и оба зайцы со временем стали понимать.
- Вы теперь самостоятельная боевая единица, взвод "Скаковцев", то есть Кузнечиков.
- Мы не кузнечики, мы зайцы.- Вякнул - было из под каски Именительный, однако под уничижительным взглядом подпоручика предпочел умолкнуть и сменить позицию.
- Кто не хочет быть кузнечиком, станет козлом отпущения!- Изрек Б. Николич, поправляя на себе боевую амуницию. Звательный тихонечко выругался в каску и на этом прения закончились. Потекли боевые будни. Ползали, как и раньше только теперь это называлось производить РЕКОНГОНСЦИРОВКУ. А если случалось сходить по нужде, то называлось это ОПРАВИТЬСЯ. Всему был предан новый, военный смысл. "Темное место" переименовано было в БУНКЕР, а пригорок неподалеку в ГОСПОДСТВУЮЩУЮ ВЫСОТУ. Теперь зайцы могли считать себя не просто братьями, но сплоченной боевой единицей. Жизнь обрела смысл. Они, с точностью до метра, определяли, куда летит "Что-то", что бы самим под это не угодить. Вечером, усталые, сползались они в "темное место" (пардон, в бункер), наслаждаясь недолгими часами отдыха, шалили и подбрасывали друг другу, под каски, взрывающиеся гранатки. Или, мурлыкая боевые марши, до блеска натирали ботинки, отбивали кантики на кроватках. Подпоручик, грея руки у печурки и прихлебывая из фляжки, травил им свои байки на "тарабарском". Предложный эти байки тихонечко записывал. И, за собственным переводом, байки сии планировал выгодно предложить какому, ни будь крупному издательству...
"Зачем я мерином по дням плетусь
Занозой въелась в сердце грусть.
Грущу, стареющим лицом,
Эх, был и я когда-то жеребцом.
Мне карою за прошлые свободы,
Жены предметы обихода..." (Вольный перевод автора).
Утро (Через две недели):
"Не так то часто удается мне вести свой дневник. И вот, появилось у меня свободное время. Я в госпитале. Ничего серьезного. Просто, чуть-чуть контузило и, чуть-чуть "съехала крыша". И то сказать. Двое суток общения с покойником, даже если это был твой лепший друг, не проходят даром. Так говорят врачи и принимают меры по восстановлению душевного моего равновесия, антидепрессантами кормят. И язык мой, враг мой. Ну кто меня просил языком трепаться?! Лично я, в общении с покойниками, ничего чудного не вижу. Вон, у нас в хуторе, бабка Платанида три раза на смертном одре лежала. А на утро, как ни в чем не бывало, в огороде ковырялась. И так до тех пор, пока силу свою не передала. А, уж потом преставилась.
Да, убили моего дружка Беретку. И только мы себе танк достали импортный. "Шерман" называется. Вообще то это не танк, а кабриолет! Башня у него без крыши, но пушка и пулеметы - все честь по чести! Неделю носились мы с ним, как дурак с писаной торбой. Подмазывали, подкручивали, набирали в экипаж заряжающего и механика-водителя. Ходовая ни к черту, боезапас по мизеру - все это нам, танкистам нипочем. Мы ж теперь короли!
Вот получили мы приказ: выдвинутся на господствующую высоту, в качестве долговременной огневой точки. А высоту ту еще отбить надо.
Вижу, дружок мой мается. Мне тоже не по себе, а на нем так просто лица нет. - Э, болан* - говорю ему - Да ты скис совсем. Давай-ка, по чаше ракии махнем! На акцию завтра, а сегодня - вот тебе ручка, вот листок. Пиши молитву заговорную и учи:
Учи, и не будет тебе времени всякие глупости думать.
Смысл молитвы ему перевел.
- А поможет?
- Учи, учи, пригодится...
А на следующий день, на подступах к высоте, гахнули нашему Шерману в бок кумулятивным зарядом. Меня контузило, а Беретке пол головы снесло. И как что было, не помню совсем.
Очухался я. Голова чугунная, так что и глаз открыть нету мочи. Приотворил я очи, а вкруг меня семь зайцев мультяшных сидят. На головах их каски, на задних лапках ботинки армейские. И говорят мне мультяшными голосами: - негожее тут место. Собирайся, пора нам.
Вот ведь заморочило! И, главное, такое ощущение, что все это уже было...
Проблевался я, кровь оттер. Тишина гробовая. Осмотрелся вокруг. Никого. Только на горе танк наш догорает. Оказались мы, с мертвым Береткой, в самых густых, ежевичных кустах. А боснийская ежевика - ствол в палец, колючки с фалангу. Сунешься, так завязнешь - не хуже чем в колючей проволоке - "путанке".
И начал я тихонечко ковырять вокруг себя бруствер. Потому, что если наших нет, то скоро придут чужие. В Ежевику они может, и не полезут, а пострелять могут...
А, потом ко мне прилетела шариковая граната. И я видел ее. Каждый рубчик ее. И дымок на срезе между запалом и корпусом. Она будто зависла прямо надо мной. И я, тихонечко завывая: - Облачусь пеленой Христа...- полез под Беретку. И, кажется, всю молитву успел прочитать, а потом почувствовал, будто дождем по зонтику, вибрация. А взрыва не было. И еще - только теперь будто градом. Беретка выдохнул мне в лицо. А я хватанул ртом его выдох. "Могила, тлен"...Это пули из его легких выбили воздух. У меня на голове волосы встали дыбом. И еще, я понял что оглох. И пошевелится страшно. Вдруг ОНИ услышат. Где ОНИ? Может, уже в кусты продираются? Сжал каменюку в кулаке и совсем забыл, что на боку у меня пистолет в кобуре...
Не к месту вдруг подумалось: "Так вот что Слепец чувствовал, когда я к нему с лопатой подступался!.."
Слепцы только раз в году на поверхность земли выходят. На весенний гон. И я пацаном на такого наткнулся. Кружил вокруг него с лопатой, в бешенном охотничьем азарте. А он мордой вертел вкруговую. А на поверхности ветер и шумы уличные ему враги. Я его убил. Легкая добыча в чужой среде. Вот так и я теперь, в чужой среде...Слепец! И что же мне теперь делать? Выскочить и ударить хотя бы одного каменюкой! Сейчас рвану! А ноги ватные не слушаются и головой пошевелить больно. Только шевельнешься, тошнить начинает и наизнанку выворачивает. Через сколько то времени выполз я потихонечку из под дружка моего, а он весь посеченный. У меня же только каблуки шариками порвало в клочья. Спас он меня. Уж и я в долгу не останусь. Подвязал я ему челюсть бинтом, как смог. Руки сложил, ноги связал. Все честь по чести. Эх, обмыть бы тебя друже, как положено. Но уж извини, условия не позволяют. Еще, заговор от тяжелого духа прочитал. Может и я, вскорости, рядом окостенею. Только за мной уж так не поухаживают. Порвут, суки, в клочья. И выбраться отсюда, нет шансов. Ночи стоят такие, что ни зги не видно. И тебя друже я до своих не дотащу. Покойники будто магнитом к земле липнут, с места не сдвинешь. А мы сегодня километров на двенадцать на вражескую территорию углубились. Все, край мне пришел.
В прошлом году шли на прочесывание. И выскочил приблажный из кустов, руками замахал. Обознался. Форма то у всех одинаковая. Только у одних "Само слога..." на рукаве, а у других "Лиляна".
Срезали его очередями. До сих пор, наверное, в кустах лежит. Никому не нужный остов человеческой жизни. Вот так же и мы с тобой, друже. Смерть всех равняет. Я Слепца лопатой убивал - разве думал, что также как он буду мордой вертеть вкруговую, смерти ждать и под себя мочиться?! За все платить приходиться, за все...
Стемнело. Я чуть успокоился. Ночью то уж точно по кустам не полезут. И ко мне вроде бы слух стал возвращаться. Будто ватой уши забиты, но может еще и не все потерянно! Будто бы даже и задремал, чувствую, в бок толкают. Открыл глаза, Беретка смеется, ветошью руки вытирает и говорит: - Готов наш Шерман в долгий путь. Ты с нами едешь?
- А как же! Мы ж столько о танке мечтали, а теперь что ж без меня что ли? А я опять пешком...
Он на броню вскочил и руку мне протягивает. А на броне, десантом народу тьма сидит. И как только помещаются! И сдается мне, что половину из них я еще в прошлом году похоронил...
Вот ведь чудеса то! Осмотрелся я, а вокруг такая красотища! Ветерок теплый, солнце за горку скатывается. Свет вечерний, добрый, размывает тени, растворяет тревоги душевные. Я уж и руку протянул и тут меня, будто обожгло.
Погоди - говорю - да ведь танк наш сгорел, и тебя убило. Я вспомнил!
А Беретка только рукой махнул: - Да ну тебя. Вечно ты занудствуешь. От зайцев тебе поклон. Наказывали, что бы ты панночку искал.
- Да ведь зайцы, у меня в голове. Ты то откуда о них знаешь?
- Знаю...
... Приснилось мне. Очнулся перед рассветом. От холода зуб на зуб не попадает. Все по прежнему. Я в кустах, рядом мертвый Беретка. Вытянувшийся, строгий, молчаливый. А в голове у меня его голос:- ... Наказывали, что бы ты панночку искал...
"Только где ее искать, и зачем? И далась мне эта панночка! Тут, можно сказать, при смерти нахожусь. Хотя, была бы сейчас под боком, панночка... отогрела бы! Тьфу, вечно меня заносит..." - так предавался я размышлениям, под лязг собственных зубов.
Однако не может человек постоянно находиться в состоянии истерики. Вот и я решил собраться с мыслями. Провел ревизию имущества и обнаружил у себя парабеллум - 1шт. (неделю назад променял старый ППШ на парабеллум, у охранника хлебозавода). Хорошая машинка, раритетная. К ней две обоймы. Штык - нож Австрийский, времен первой мировой. Здоровенный, кривой, как ятаган турецкий. Возьмешь в руки, маешь вещь!
Раккия - 1/2 шт. (пол фляжки осталось у Беретки). Плитка шоколада и 2 галеты. Живем! Время намаза. Всем правоверным не до меня, и я могу спокойно позавтракать! Пожевал галетку с шоколадом, выпил ракию и, отпустило. Даже захорошело! Вроде бы и слух еще больше обострился. Прислушался, батюшки светы! Точно. В мою сторону кто-то по кустам карябается. Вот, только расслабился, и на тебе...
Даже чуть не заплакал от досады. Да что же это за правоверные такие пошли, которые во время святого часа по кустам таскаются! Вот уж, точно, Христопродавцы. От Христа ушли, до Магомета не добрались!
Присмотрелся - ползет кто-то. И даже видно, в предрассветной мгле, как он носом по ветру тянет в мою сторону. Да что ж ему, медом тут намазано что ли?! И вот, когда подполз он совсем близко и жало в мои кусты запилил, ткнул я ему ствол в ноздрю и горячо и убедительно зашептал: - Не шевелись, заткнись и даже не дыши, а то башку твою дурную раскрою. Ты хто? - А сам, другой рукой ножичек свой нащупываю. Стрелять то мне нельзя! И уже меня подташнивает от одной мысли, что нож применить придется. И куда бить лучше, что бы не вскрикнул? И куда его потом складировать? В кустах нам и с Береткой то тесно, а этого еще куда? Да здоровый детина! И всякие еще мысли по существу вопроса, успел подумать. Он что-то прошлепал губами, а что я не услышал. Смотрю, а у детины на рукаве шеврон с крестом и четырьмя "С" - само слога... Свои! И, только я пистолет у него из под носа убрал, а он мне, Хрясь - в ухо! Так что искры из глаз посыпались! Он меня вяжет, а меня смех разбирает. Говорю ему: - Да свой я, православный. Вон танк мой, на горочке. А вот дружок мой, Беретка. А он мне еще раз в ухо...
Обмочился он, от неожиданности. И взяла его досада, из-за этого недоразумения.
Так я познакомился с профессором.
Хороший мужик. Из Риги. Только кривая стежка науки завела его в Боснию. В подразделение - Единицу. Красные береты, добровольцы.
Потом еще к нам народ подтянулся. Разведгруппа. Носами воротят. Показывают, что от дружка моего дух тяжелый уже идет. А я так и не чую ничего. Толи заговор мой только на меня и действует?
Достали они карту. Губами что-то шлепают, пальцами тычут, спорят - как в немом кино. Я, без Беретки уходить не захотел. А тащить его двенадцать километров, по вражеской территории им было "в лом". Оставили мне листочек: "Завтра наступление. "Фочанцы" подтянутся. Подкорректируй пока огонь артиллерии. Мы вызовем санитаров". Оставили мне карту, сухпай и рацию и синий платочек, и ушли.
И совсем мне в этот день скучно не было. Вспомнил и топографию, и ихнюю мать и свою маму тоже. Потому что целый день наша артиллерия пыталась накрыть огнем мой куст...
Я им - Туды, надоть...- А они сюды, пуляють. Кошмар. А к вечеру выползли противники и всего меня обминировали противопехотными минами. Еще, они корректировщика целый день искали. Но, не у себя под носом. Им и на ум не пришло, что корректировщик может быть поблизости. И кто же, в здравом уме, под огнем собственной артиллерии лежать будет?!
А я секретный проход, в минном поле, заметил и доложил куда следует. Наконец то стемнело и все угомонились. Только тут я и вспомнил, что за всей этой сутолокой у меня целый день маковой росинки во рту не было. Открыл я консервы, к фляжке приложился. Хорошо! Говорят, что на войне тупеют. Брешуть. Просто мысли по другому текут. Вот, в миру, я бы горевал безутешно по потере друга, а здесь лежу и мне хорошо. А почему? Да потому что я и сегодня выжил! Беретке то не поможешь. Он уже, на Шермане нашем, в таинственные дали, рулит. А я, грязный, в кустах лежу. Каждому свое. И ему хорошо и мне. Мне хорошо оттого, что я не обложался, друга не бросил. Потом, покушал. И еще завтра наши придут. "Фочанцы" - звери! Подразделение смертников и обезбашенных. В "Фочанцы" идут те - кому терять уже нечего. Высоту они возьмут.
А еще мне подумалось, что в неправильном я мире живу. Что всякий из нас живет в том мире, который себе выбирает. Вот, говорит человек: - Все сволочи, хапуги... и это его мир. А в моем мире врагов больше не будет. И кто сказал, что вчерашний заклятый враг не станет тебе завтра закадычным другом?! И не бывает нехороших людей, бывают нехорошие обстоятельства. И, если в силу этих нехороших обстоятельств, мне придется кого-то убить (это же война), я просто скажу себе: "Не повезло ему. А ведь мы могли стать друзьями!" А, скорей всего, и убивать то мне никого не придется. Потому что я ухожу в тот мир, где нет врагов. И все это так просто! Как мне раньше на ум не пришло! И сейчас не лежал бы я в этих кустах. А вчера, у одного друга ( с кумулятивной Золей на плече), дрогнула бы рука, и он в наш танк бы не попал. Потому что я против него ничего не имею, и с чего бы ему было меня, его потенциально - лучшего друга, убивать?!
Потом я выпил еще раккии и уснул. И уже знал, что сплю. Мы сидели с живым и здоровым Береткой и болтали о чем-то несущественном. И было радостно оттого, что он живой и грустно, оттого, что мы расстаемся. И когда еще встретимся?! А я все смотрел на него и потихонечку трогал, (Не ледяной ли мертвец), да нет. Живой! Так что он даже смутился и спросил меня, не поменял ли я ориентацию? Вот, придурок!
Потом еще народ подтянулся. И многих я видел впервые, а многих и угадал. Все они уже были убиты. У меня нашлась сигаретка. И мы пустили ее по кругу. Было видно, что давно они дымка табачного не нюхали. С жадностью затягивались и бережно передавали быстро таявшую сигаретку дальше. И тогда я у них спросил о том, что давно меня мучило: - Братцы, а тот свет есть!
Повисла неловкая тишина. Вопрос мой был для них неэтичным. Все равно, что спросить на приеме у посла: - Я извиняюсь, а вы, какой рукой в туалете подтираетесь...
Они отвернулись от меня в смущении, а когда повернулись - у всех, левая половина лица была залита кровью...
А Беретка мне сказал, что на этом свете лучше. А я понял, что он меня просто стращает. Отбивает охоту знать вещи, которые мне по статусу еще не положены. Обидно. А еще он сказал, что я вернусь домой. И на том спасибо.
Попрощаться я с ним не успел, потому что "Фочанцы" пошли в атаку.
Благо я загодя подвязал к своему кусту синий платочек. Это был сигнал, что я свой. Иначе прирезали бы меня в кустах, и не пикнул бы! Они проходили мимо меня молча, по секретной тропе в минном поле. Землистые лица мертвецов. В руках, будто щиты, железобетонные поребрики, за спиной бензопилы, молоты, ломы кувалды...
И зачем им весь этот шанцевый инструмент мне даже представлять не хотелось. А нас, с Береткой забрали санитары.
И если когда нибудь меня спросят обо всех этих событиях, вы думаете, что я отвечу? Что два дня лежал в кустах, мочился под себя и трясся от страха? Боже упаси! Я скажу, что под анклавом Серебренница в результате подрыва танка с тяжелой контузией оказался в окружении противника. Двое суток провел в тылу врага проводивши разведку местности корректировал огонь нашей артиллерии в результате чего "Фочанцы" успешно осуществили захват высоты с минимальными потерями. Вот что терминология военная делает! А знаки препинания вы уж сами расставьте, как вам заблагорассудится".
_____________________________________
Болан - букв. Уважаемый, дорогой. (Сербск.)
" Не тратим время мы впустую,
Армейский опыт зарабатываем,
Круглое кантуем,
Квадратное перекатываем..."
"ОТПУСК"
Меж тем на линии фронта поутихло. Зайцы бездельничали и, покачиваясь в собственных шлемах как в креслах-качалках, провожали взглядом бесконечные составы с гуманитарной помощью. Евдокия Кулакова вновь обернулась душкой и принимала к себе всех, без разбора. По случаю замирения господам военным предоставляла значительные скидки и льготы. Даже выдержанный подпоручик был замечен у Евдокии. Зайцы посмеивались и, не без основания, полагали, что и там он только прикладывается к фляжке да травит свои байки. Однажды, с утра пораньше, он заявился в свое подразделение и заявил: - Отпуск нам вышел, братцы. Радость-то какая, ура! - Был он одет в странные одежды. Полуверчик в клеточку, клетчатые же штаны, вправленные в армейские ботинки. Голову его украшала лыжная шапочка и завершал композицию белый, до пят, плащ. Братия невольно прыснула со смеху. Столь нелеп был его вид, что удержаться от смеха было невозможно. Б. Николич махнул на них рукой добродушно. - В гуманитарке прибарахлился. Поедем в дружественную державу. Это маскировка, в форме нельзя. Поедем, навестим наших боевых товарищей: Костика и Мирона. Наши боевые товарищи подорвались на мине, типа "Паштет", и теперь пребывают в госпитале.- Был он в настроении благодушном и восторженном. Прихлебывал из фляжки и притоптывал ножкой. Братцы восторг его не разделили. Ибо страдали Агорафобией. Выход в большой мир их пугал. Все там было им чуждо и незнакомо. Заминка вышла. Зайцы попытались включить имитатор бурной деятельности. Вдруг обнаружилась масса неотложных, военных дел - как то: подправить маскировку, отбить кантики на кроватках, расписать очередность дневальных...
Надеялись они, что пьяный подпоручик о них забудет и уйдет в свой отпуск сам, но не тут то было. Б. Николич хитрость их раскрыл и рявкнул громогласно - Да вы что, хотите, что бы я из-за вас без отпуска остался? Чего копаетесь? Отставить! В колонну по одному, шагом марш, на выход.
Так зайцы, в колонну по одному, вышли впервые в большой мир.
До дружественной державы было, каких то тридцать верст, автобусом. На границе, автобус проверил патруль. Маскировка подпоручика сработала. Все и все прекрасно понимали, но правила игры были соблюдены. Военных нет. Добро пожаловать! Что же касается зайцев - то выползли из ботинок и касок и кто в них военных признает?!
Боевые товарищи, Костик и Мирон произвели на зайцев неизгладимое впечатление. Огромный, рыжебородый верзила Мирон, прикованный к кровати гипсом, с ногой на вытяжке, метал предметы обихода по маленькому, но юркому Костику. Костик искренне возмущался. Он, в своем кресле-каталке, проявлял чудеса смекалки и ловко уворачивался от пролетающих "снарядов". Суть конфликта была проста. Один по натуре своей, жаворонок, а другой сова. Только жаворонок Мирон засыпал, как просыпался сова Костик. Он начинал шебуршиться и, непременно цеплял вытяжку Мирона. Иногда Костик подличал и прятал все возможные, метательные предметы. Только выходило себе дороже. Потому что Мирон пускал в ход тяжелую артиллерию. Пытался бросить в Костика тумбочку или отстегнуть гирю, на вытяжке. Их разводили по разным палатам, но Костик и Мирон искренне этому противились. Ведь они были старыми товарищами, и не один пуд соли съели вместе, и с одного котелка хлебали, и т.д. и т.п. Увидев гостей, Мирон, обстрел Костика прекратил. Все вместе выпили "заздравную". Когда же, расчувствованный и пьяненький, подпоручик Б. Николич оперся на гирьки Мирона, зайцы поняли, что пора и честь знать. Ибо, побледневший Мирон стал шарить руками по кровати, в поисках чего ни будь поувесистей. Костик прикрыл гостя грудью, а Мирон промахнулся и ахнул стаканом в дверной проем. Там как раз, важно проезжал на каталке, боевой генерал, в камуфлированных трусах...
Генерал был импортный, из состава иностранных наблюдателей. Беднягу уже один раз перепутали с вражеским лазутчиком (больно морда хитрая), потом взяли на себя обязательство быстро поставить важную персону на ноги. Генерал согласился, в целях укрепления дружбы и взаимопонимания. И вот, опять конфуз. Контуженого генерала (пока никто не заметил), Б. Николич, быстренько закатил в палату. Международный конфликт, с помощью того же стакана, и замяли. Выпили за дружбу народов. Потом за взаимопонимание, потом отходную, потом стременную, на посошок...хороший денек выдался!
Впереди было еще четыре дня отдыха, а зайцы уже чувствовали какое то томление и усталость. И только подпоручику было все нипочем. Он немножечко поспал и, вновь, как огурчик. Вскочил на ноги и объявил:
- Едем в столицу!- Зайцам было уже все равно. В столицу, так в столицу.
Спустя четыре дня они, усталые и изможденные таким активным отдыхом, возвращались на фронт. С трудом вспоминали все перипетии их приключения. Отель "Метрополь", и ночной бар. Танцовщиц, официантов, столы, лавочки в парках, столы...
Рядом измождено посапывали их сопопойцы (Тьфу ты... сослуживцы)!
Ну, разве не чудо, что все они, и одновременно, собрались в одном месте. В ночном клубе отеля "Метрополь". (Служащим же отеля это чудо долго еще будет являться в кошмарных снах.)
Однако не все безобразно, что однообразно. Но, как видно, и мысли военных становятся однообразными до безобразия. Иначе, чем объяснить тот факт, что столько отпускников вдруг пришли к мысли направиться в столицу Дружественной державы и посетить ночной клуб "Метрополь"?!
С радостью вышла братия на свои позиции. И долго еще тряслись лапки, а головы гудели медными колоколами.
Потом наступил мир. Взвод Скаковцев, под предводительством подпоручика, вызван был к себе командованием. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что кузнечики наши никакие не кузнечики, а самые обыкновенные зайцы - за что оные и были отчислены из рядов, без всякого содержания. У подпоручика оказалось не все в порядке с гражданством - за что и оный отправился вслед за зайцами. Что ж, выпили зайцы с поручиком штоф, "за все!", свернули свой мирок и отправились в мирную жизнь без всякого содержания.
Евдокия же за ними не пошла. Стало ей скучно с братией. Предпочитала она общаться с молодежью. "Ну и ладно" - подумали зайцы и обозвали ее нимфеткой переростком. Больше они не встречались.
Вечер (спустя год):
"Война наша закончилась " Дейтонским недоразумением". Строгие дяди развели всех по углам. Сказали: - Ай-яй-яй!.. - и устроили охоту на злочинцев. В злодеях оказались, конечно же, Сербы. Армию фактически расформировали и набрали новую. Из тех, кто во время войны, под разными предлогами, в кустах отсиживался и в боевых действиях замечен не был. Теперь служба, это, пусть небольшой, но стабильный заработок. Нечего в ней всякой швали делать! Мы шваль безработная. Перебиваемся случайными заработками, а вечерами просиживаем штаны в кафане у Ацо.
Улицы патрулируют Португальцы. Английский спецназ отлавливает злодеев. Иногда по пыльным улочкам нашего городка проезжает броневик с легионерами на броне. До меня долетает обрывок фразы: - Вань, твою мать...
Русские. Да не те.
Три года я не говорил на родном языке. Разве что с профессором. Но он редкий гость. Он все еще воюет. Есть предел. Нужно остановиться или погибнуть.
" ...Кто нас вспомнит, кто узнает?
Время продолжает бег.
На крестах могильных тает,
памяти кровавый снег..."
А он не может. И это очень плохо. Иногда он приезжает на дорогой машине, весь в золоте. Смеется зычным голосом и зовет с собой в анклав, грабить караваны. Я отказываюсь. Тогда мы пьем водку, привезенную им. На выдохе, стаканами. Мне не нравиться так пить, но и обижать его я не хочу. Он уже покойник, только еще об этом не знает. И я уже ничем не смогу ему помочь, так зачем же обижать человека?! Когда он входит, за ним шлейфом тянется тяжелый дух мертвечины. Я чувствую покойников, и это не самый приятный подарок судьбы.
В следующий раз он приползает побитой собакой и долго зализывает раны.
- Может, хватит - говорю я ему. Он пожимает плечами:- Еще разочек...поправляет ремень "Калашникова" и исчезает в предрассветной мгле. Хороший у него автомат. Советского производства - вещь ценная и дефицитная. А у меня, когда-то, был "Хеклер", но теперь мне этого не надо. Я больше не воюю. Днем подрабатываю в лесопилке, а вечером иду в кафану к Ацо. И Ацо - бывший майор спецназа, из Сараево, И Любо, с красивым вставным глазом и смоляной турецкой рожей, и семнадцати летний пацан Милан, и бывший замполит Нешо и я...
В клубах табачного дыма проводим мы вечера за неспешной беседой, под чашечку ракии. А Милан подпив (много ли ему надо?), опять заводит свое:
- ...А она лежала на мостовой, и курица клевала ее мозги. А я сидел рядом и ел кашу. Все, нельзя вспоминать, не буду...
Милан тоже из Сараево, но мы его ни о чем не расспрашиваем. Мы не говорим о войне. Никогда.
Ближе к полуночи мы расходимся по домам. Я бреду темными улочками, вдыхаю свежий горный ветер. Темное сонное царство. Только вдалеке перебрехиваются собаки. Шумит Дрина - река. И всякий раз, на одном и том же месте (Напротив перевернутого проржавевшего грузовика) я спрашиваю себя: - А шо я здеся делаю?!
Наступит утро и все повторится, до мелочей. Замкнутое царство безнадеги. А я ищу свою панночку, вот что! (Да и денег на дорогу нет).
Найду ее, и все изменится.
Снежанны, Цецы, Десанки, Милицы, Ковильки - хо-о-рошенькие, но не то. У моей панночки крепкие, стройные, длинные ноги. Норовистая кобылица, с царственной осанкой. Не всякого подпустит. Русая грива, которую в минуту азарта можно сгрести в кулак. Вдыхая пьянящий запах ее разгоряченного тела, лететь во весь опор в страну грез...
В глазах чертики, в теле огонь, в ладонях лед, чтобы остудить мою буйную головушку. Вот она какая! В устах мед, с полынной горчинкой. А заухмыляется - берегись, не вдарила бы задки!* Вон, уши прижала, ноздри раздулись. Опасная! И верная. И я уж не подведу. Последнее отдам. Отогрею ее сердце.