Человек висел в двух метрах над металлическим полом, усеяным ровным слоем пепла и золы, в котором изредка можно было различить осколки костей и зажаренные до углей куски плоти. Он с трудом различал окружающий мир и с ещё большим трудом пытался осознать происходящее.
Вокруг были только металлические стенки цилиндра камеры, распятие с изможденным человеческим существом, покрытое следами гари и копоти, и провал под ногами узника, от которого его отделяла только тонкая, в палец толщиной, перегородка. Маленький мирок, ограниченный стенами металлического цилиндра. Его собственный микрокосмос. Здесь он был богом и королём, здесь он властвовал безраздельно над полями костей, золы и пепла.
Вернее, так казалось его сломаному и разбитому вдребезги, как хрустальная ваза, разуму. Рассудок давно покинул застенки его головы, оставив мысли метаться в беспорядке по микроскопическим паутинкам нейронов. Ему казалось, что если прислушаться, можно услышать, как они стучат по стенкам черепа.
Мышцы нещадно ныли. Горели огнём порезы и шрамы - как старые, так и новые. Болели сломанные руки и разбитые колени, где кости давно стали костяной мукой. Левый глаз ничего не видел - сетчатка выжжена лазерным лучом. Попытка сглотнуть накопившуюся слюну была похожа на глотание стеклянной крошки. Даже воспоминания, вырванные с боем у готового полететь в тартарары сознания, заставляли голову гудеть, как орган.
Иоахим. Его имя. Брат Иоахим. Воспоминание, с таким трудом выплывшее из глубин покалеченного сознания, остановило мельтешение кусков рассудка внутри его головы, сшивая разорванные лоскуты разума и медленно возвращая Иоахиму способность осознавать себя и ощущать... В том числе и боль истерзанного тела, похожего на сломаную куклу.
Боль подстегнула Иоахима, заставила мозг ускориться, удвоить усилия над первой помощью для раненого разума. Медленно возвращались буквы, слова, предложения и понятия. Вернулась память... Имена. Брат Михаил, брат Кирилл, брат Иван, отец Исаак, сестра Елена... Их много - много имён, много лиц... Он помнил многих, но не многих знал.
Всякие мелочи... Запах пороха и масла. Ощущения от пластиковой рукояти автомата. Пулемётное стакатто. Гудение клинка уставного меча, рассекающего воздух над головой. Крики. Боль в горле - кричать приходилось часто. Шрам на ноге - он старый, его оставили не инквизиторы, а пуля, выпущенная из винтовки. Снайпер сарацин.
Ещё воспоминания... Недавние. Дверь квартиры, вышибленная спецназом инквизиции. Тамплиеры. 15 человек. Опытные и тренированые. Разадоренные близкой схваткой. Фанатично преданные Ватикану. Опасные. Вот только он тоже был опасен.
У них был приказ - брать живым. Инквизиторам нужна информация. Имена, данные, откуда и как. А у Иоахима приказа не было. Как и не было желания попадать в застенки Инквизиции. Зато у него был опыт крестоносца. Были стены Иерусалима за спиной и десятки пережитых битв и перестрелок с сарацинами и прочими язычниками.
Он бросился на ближайшую фигуру в чёрной экипировке, отбросив в сторону деревянный обеденный столик. Тамплиер не был готов - автомат он поднять не успел. Очередь прошла рядом со стопой, превращая дешёвый паркет в щепки. Иоахим налетел на спецназовца, опрокинув его, как кеглю. Оба покатились по полу, сцепившись и беспощадно меся друг друга ударами. Но храмовнику повезло - ему удалось прижать Иоахима к полу, стараясь вырубить его жёстким прессингом автомата.
Адреналин в крови заглушил боль ударов тяжёлым прикладом автомата. Тамплиер не останавливался, несмотря на приказ - злость вытеснила здравый смысл. А вместе с ним пропало преимущество.
Рука Иоахима метнулась к бронежилету тамплиера, быстрым движением схватив рукоять уставного боевого ножа. Вот он уже в руке, тяжёлый, с чёрной рифлёной рукоятью и широким зазубреным лезвием.
Иоахим не мог видеть лица за черным респиратором и защитной маской. Но он знал, что чувствует его противник - удивление, гнев и страх. Он потерял контроль на доли секунд. Которые будут стоить ему жизни.
Нож вошёл аккурат в узкую щель между воротником комбинезона и шлемом. Иоахим услышал хрип, доносящийся из под респиратора. Тело тамплиера повалилось на пол, тяжело ударившись и громко грохнув тяжёлой экипировкой.
Все произошло за какие-то секунды. Иоахим метнулся к упавшему автомату.
Успел. Оружие легло в ладони, отозвавшись приятной тяжестью металла и пластика в руках. Разворот на 180, и он увидел своих противников - один из них настолько близко, что он слышит шум дыхания противника через противогаз. Автомат висит на ремне, а в руках тяжёлая дубинка-шокер. "Брать живым".
Палец давит на спусковой крючок - и автомат ударяет в бедро. Пули прошибают пластик респиратора и разбивают стекло маски, раскидывая осколки облаком солнечных зайчиков. Лицо тамплиера теперь лишь кровавое месиво.
Удар пришелся в висок. Тяжёлая дубинка-шокер. Иоахим зашатался, но сумел устоять на ногах, хотя и с трудом. Ствол автомата дернулся в сторону противника.
Он не успел. Рука в перчатке схватила вороненый ствол оружия, резким движением дернув от себя. Взмах дубинки, с шумом рассекающей воздух - и удар сломал Иоахиму нос, с громким хрустом и брызнувшей во все стороны кровью. Его продолжали бить, не давая пустить оружие в ход, до тех пор,пока он не выпустил его из рук и не упал на колени.
Его быстро скрутили, несмотря на отчаяные попытки вырваться. Руки за спину - и лицо вдавили, вбили в паркет, заставив сломаный нос взорваться болью. Иоахим почувствовал холод металла на запястьях - надели наручники. Кто-то отвесил сильный пинок под ребра тяжёлым солдатским сапогом, выбив весь дух и заодно пресекая все дальнейшие попытки сопротивления.
Его подняли под руки и грубо потащили на улицу, где стоял фургон Инквизиции. Быстро затолкали в багажное отделение, посадив двоих конвоиров по бокам. Кровь заливала, нос и губы, оставляя металлическое послевкусие.
А потом были вопросы. Много вопросов. Имена. Места. Пароли. Количества. И каждый сопровождался болью - от удара, резаной раны или раскалённого металла.
Он сопротивлялся. Стискивал зубы, когда ток проходил через его плоть, заставляя мышечные ткани танцевать ламбаду. Он старался. Старался ничего не сказать, убедить себя, что боль ничего не значит для него, крестоносца, прошедшего десятки схваток и пережившего сотни вражеских душ.
Но электрическому току, скальпелям, лазерам и химическим препаратам плевать на твой опыт, плевать на то, сколько и что ты повидал. Его сломали. Он заговорил. В беспамятстве и полубезумии он говорил и говорил. Спустя два часа они знали всё. Спустя пять были организованы отряды. Через десять База-1 и База-2 были взяты.
Оставались мелочи - допрос его братьев и сестёр, оглашение приговора и возня с документами, в том числе и прошение о выделении нескольких реактивных крематориев. В даном случае о заключении не могло идти и речи. Церкви не нужны мятежники.
А теперь он здесь. В трубе реактивного крематория. Ждёт того момента, когда слой пепла на полу станет на пару миллиметров толще.
Скрежет - открылась дверь прохода. Захрустел пепел под сапогами священника.
Иоахим поднял голову, заскрипев зубами - даже такое простое движение отнимало силы, как марафонная дистанция. На него смотрело худое, морщинистое лицо, изможденное и старое. Отец Феррус, старший инквизитор и глава ордена тамплиеров, почтил сломаного раба Божьего своим присутствием. В руках он держал книгу - обычную толстую книжку в мягком переплете, потертую и с пожелтевшими страницами.
- Здравствуй, сын мой Иоахим.
Он улыбался доброй и честной улыбкой божьего агнца. Даже глаза лучились добротой и состраданием к искалеченному крестоносцу.
- Почему, сын мой?
В голосе не было гнева или злости. Только искренняя и неприкрытая печаль.
- Неужели ты потерял веру? - на Иоахима смотрели прищуренные и покрытые бельмами глаза, окруженные паутиной маленьких морщин, - неужели рыцарь - крестоносец, воин престола Господня, засомневался? Раб Божий Иоахим, почему?
- Я верую.
Эти два слова дались ему с большим трудом. Мысли путались, а в горле пересохло. Сухие потрескавшиеся губы были едва способны двигаться.
Глаза отца округлились. Ответ удивил его до глубины души и просто выбил из колеи.
- Ложь, сын мой. Наглая, безсовестная ложь, - голос Ферруса дрожал от плохо скрываемого гнева, - разве верный агнец Господень будет убивать своих братьев? Стал бы он злобной мятежной крысой, разносящую свою мерзкую ересь, как чуму?! Ты и твои подельники, мерзкие ублюдки-еретики, - вы убивали наших солдат, верных и чистых душой детей Божьих. Вы везде распространяли свою скверну, разносили как заразу свою гнусную ересь в нашем городе, вы заставили сомневаться в истинности нашего пути. И теперь их много. Таких как вы, таких как ты - вы сомневаетесь, вы не верите. Ваше количество растёт, как раковая опухоль, как гангрена, сочащаяся гноем. И ты смеешь говорить мне, что ты ВЕРУЕШЬ?!!
Отец Феррус, добрая и чистая душа, смиренный слуга Господней канцелярии, брызжал слюной, исходя на крик и срывая голос. Почти слепые глаза округлились и налились кровью. По подбородку тек тоненький ручеек слюны.
- Вы учили их этой МЕРЗОСТИ!!!
Он ткнул книжку в лицо Иоахиму. Он держал ее указательным и большим пальцем - так держат особо мерзкое насекомое. Мягкая обложка и жёлтые изорваные страницы. Буквы на обложке почти стерлись, но их все ещё можно было прочитать.
- Я даже не догадываюсь, где ты ее достал - Феррус не сказал - прошипел эти слова сквозь зубы, - Ватикан давно уничтожил и запретил к печати все возможные вариации и копии. А здесь все!!! Ветхий завет, Новый завет, Откровения...
Его трясло.
- Ты мог притащить сюда любую из тысячи запрещенных книг... Ты мог притащить в этот город Ницше с чертовым Заратустрой, мог проповедать Ламарка или Маркса... Но нет, ты поступил ещё хуже - никакая из этих книг не вызвала у меня такого омерзения... Ты принёс в Ватикан, туы притащил в обитель чистоты и дом Господень БИБЛИЮ!!!
Отец схватился за сердце - здоровье священника было давно подорвано постами и неистовым самоистязанием ради поддержания чистоты и силы духа истово верующего. Феррус провёл несколько минут, держась за грудь и тяжело дыша, глядя в пустоту белесыми глазами.
- И это - твоя вера?! Эта паршивая книжонка, эти древние, трухлявые заповеди?! Этот мерзкий ублюдок шлюхи, этот тупой еретик, истекающий кровью на своём кресте, как недорезаная свинья... И этот якобы сын Господень, этот выродок Божий - как будто Господь опуститься до совокупления с грязной человеческой плотью - чему он мог научить вас?!!
Отец наконец-то взял себя в руки, голос его стал спокойным и размеренным, хотя гнев и злость по прежнему невозможно было утаить и больше ничего в этом человеке не осталось от того раба Божьего, который вошёл в эту камеру пару мгновений назад.
- Что он сказал тебе, Иоахим? Он говорил с тобой, сын мой, этот Сатанинский ублюдок, он говорил с тобой посредством этого сраного чтива - и что он тебе сказал? "Подставь вторую щеку", "никто не без греха" и так далее, да? Что Господь велел прощать и наставлять грешников на путь истинный, верно? Верно...
Его голос разносился по стальной трубе гулким, гудящим эхом.
- Он хотел сделать вас слабыми, Иоахим. Сделать из вас рабов - не Божьих, нет, - рабов своих принципов. Неправильных принципов. Хотел сделать вас слабыми, беспомощными как дети - вечно хнычущих, ждущих, пока родители их пожалеют... Вы хотели стать такими?
Иоахим слушал священника сквозь пелену полузабытья - сознание медленно покидало его, как вода, вытекающая из разбитого кувшина.
- Как думаешь, зачем Господу воины, слабые духом? Воины, которые жалеют своего врага, которые вообще дают еретикам шанс на существование? Их нельзя наставит на истинный путь - НАШ путь - Ему противна сама мысль о том, что грязные языческие шлюхи и слабоумные богохульники будут хоть в чем то подражать нам. Что они будут молиться в нашим храмах, лапать своими граблями наши святыни, произносить святые слова, оскверняя их своими языками и своими булькающим наречием, похожим на лепет слабоумного... И теперь ты, Иоахим, крестоносец и воин Иерусалима, ты,человек, которого я называл сыном - ты теперь один из них. И ты умрешь, сын мой, умрёшь как еретик - сгорев в пламени реактивного крематория, на кресте, как и ваше безумное демоническое отродье...
Тираду прервало шипение рации в кармане рясы отца Ферруса. Нахмурившись, священник потянулся за прибором.
- Да, брат Алексей, в чем дело? - резко, с явным недовольством прозвучал вопрос святого отца - да, я в его камере... Нет, ещё живой... Да, он сказал все. Больше ничего путного...
Голос резко стих. Иоахим с некоторым удивлением посмотрел на священника. Каменное лицо, внезапно застывший взгляд - отец совершенно неожиданно услышал то, чего услышать не желал более всего на свете.
- О чем? - тон был совершенно спокоен, однако можно было уловить малейшую дрожь в голосе, - Это не смешно, сын мой, я бы не рекомендовал так... Что?!..Нет, это безумие... Это точно безумие... Откуда вы вообще взяли такие сведения?! Какого ещё Августа, какого, к демону, техника?!! А почему тогда этот ничего знал?!!...
Брат Август... Техник их маленькой общины. И его сломали, тоже заставили говорить... И что же ты им такого сказал, Август? Чего не знаю я, брат, что заставило так заволноваться главу Инквизиции?
Мысли крутились в голове Иоахима, с трудом поддаваясь дешифровке. Но несмотря на раны, несмотря боль, от которой трудно даже дышать, несмотря на близкий призрак смерти - Иоахиму хватило сил улыбнуться.
Они задорого продадут сегодня свои жизни - он знал Августа. Знал его способности, знал его таланты... И если Август заставил Инквизицию встать на уши...
- Где?! - процедил Феррус - где?! Где вы ее спрятали, ублюдок?!!
Но Иоахим лишь улыбался безумной улыбкой человека, которому нечего больше терять.
- Где?! - снова отец брызгает слюной, снова пускает пену, как бешеная собака - ГДЕ БОМБА?!!
Но Иоахим не знал. И потому смеялся - нельзя добыть из мозга того, чего там нет, даже ценой невероятной боли. А Август ничего не сказал, он никому ничего не сказал, этот брат Август, его милый, драгоценный друг... Не сказал, где он пропадал дни напролет, зачем ему детали, которые Иоахим ему приносил - редкие и дорогие детали... Не сказал, что же там было - в этом странном контейнере, который Август так прятал от остальных, и только Иоахим об этом знал, хоть и не знал, что там.
- Вы спросили, во что я верю...святой отец...
Феррус напрягся. На его лице заиграли желваки.
Каждое слово отзывалось алмазными сверлами в горле и голосовых связках.
- Я верю...в своих братьев...и сестёр...
Скрип - это заскрипели зубы отца Ферруса, сжатые с такой силой, что из десен потекла кровь. Его глаза бешено забегали, знаменуя близкий приход помешательства.
Он что то кричал и требовал, даже просил и умолял, но крестоносец уже не слышал. Сил больше не хватало даже это. Иоахим больше не принадлежал этому миру, и все вокруг как будто проступало сквозь туман.
Иоахим был мёртв уже тогда, когда перегородку под ним убрали и заставили работать реактивный двигатель. Пять секунд разгона турбины и ещё тринадцать - работы, и от тела брата Иоахима, крестонкосца и воина Иерусалима ничего не осталось, кроме нескольких обугленных костей.
А где-то далеко, в месте, о котором не знал никто, даже сам Августин, ведь об этом позаботились его друзья, которым сегодня посчастливилось не попасть в застенки Инквизиции, в глубине Ватиканского мегаполиса, отсчитывало секунды сложное устройство. Секунда за секундой, с холодностью, свойственной неживым предметам, оно приближало себя к точке невозврата.
Скоро будет восстановлена справедливость. И то, что не смог сделать Бог - сделать плутоний.