Автобус плавно катил по ровной дороге. За окнами мелькали поля с широко шагающими по ним телеграфными столбами. Поля перемежались лесополосами, в которых отдельными мазками уже выделялись жёлтые деревья. Евгений Георгиевич устал от однообразной картины и незаметно для себя заснул. Ему даже сон приснился: что-то связанное с работой, но досмотреть не получилось. Автобус затормозил, и Евгений Георгиевич, нырнув головой вперёд, проснулся, огляделся по сторонам.
Автобус стоял в небольшом населённом пункте, у новой, крытой пластиком, остановки. Люди столпились у входа, но в автобус никто не заходил. Водитель напряжённо смотрел в сторону открытой двери, пассажиры привставали, вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, что же там происходит. Автобус кренился вбок, становился на прежнее место, опять кренился, качался. Раздался не то стон, не то всхлип, автобус накренился особенно сильно, и через полминуты показалась громадная тётка, неряшливо одетая и в галошах на босу ногу; вслед за ней, как вода за пробкой, в салон влилась новая порция пассажиров. С трудом продвигаясь между рядами кресел, тётка зацепила массивной грудью голову Евгения Георгиевича; он, брезгливо скривившись, глянул на неё и встретился с обречённо-покорным взглядом. Ругаться сразу перехотелось.
"Прав был сын, - подумал Евгений Георгиевич. - Стоило ехать на машине. А я раздухарился - вспомню молодость, к народу надо быть ближе...Ещё эта жара"! Он потянулся рукой в карман за платком и тут же натолкнулся глазами на волосы стоявшей впереди девушки. Он сразу забыл обо всём, не в силах отвести глаз от каштанового шелковистого каскада. Волосы блестящие, живые, без краски и завивки, свободно пущены вдоль спины. Сейчас так не носят: волосок к волоску одинаковой длины, кончики ровно подстрижены. "Оля"! - кольнуло в сердце.
Жадно глядя на волосы, Евгений Георгиевич тихо, словно боясь, что от резких движений видение исчезнет, скользнул в карман, вытащил платок, но так и не вытер вспотевший лоб. Он смотрел на чудесные волосы и всей душой желал, чтобы девушка повернулась. Ждать пришлось долго, но всё же этот момент наступил: обладательница дивной шевелюры оглянулась, и Евгений Георгиевич перевёл дух - она ничем не напоминала Олю, совершенно ничем, если не считать волосы.
Много лет назад Евгений Георгиевич тоже ехал в автобусе. В то время был он весёлым, молодым парнем, начинающим стоматологом-ортопедом, по имени-отчеству звали его только пациенты, да и то не все. Мать его наполовину гречанка, и он унаследовал от деда восточные черты лица. Людка, старшая сестра, часто злилась:
- Зачем мужику такая красота? Лучше бы мне...-
Женьке везло по жизни во всём. К двадцати пяти годам у него имелись своя квартира, престижная работа, а уж друзей...Он был желанным гостем в любой компании, со всеми чувствовал себя легко и просто. Женщины сами уделяли ему столько внимания, что завоёвывать никого не приходилось. Больше всех на свете он любил маленькую племяшку Анжелу: возился с ней часами, задаривал подарками.
На работе всё складывалось отлично. Его любили и сотрудники, и пациенты. Женя всегда являлся в поликлинику в хорошем расположении духа, с улыбкой. Ладил даже с противным, неповоротливым Петром Ивановичем, от которого отказались все другие врачи. Женька для начала катал старичка на кресле: вверх-вниз, ещё вверх.
- Ну что. Пётр Иванович, покатались? Вам удобно? Давайте чуть ниже опустимся. -
- Жмёт протез? Сей минут исправим, Пётр Иванович, миленький. Давайте его сюда. -
С умным видом постучал молоточком, подержал пять минут в стакане с водой и на место его, голубчика.
- Как теперь, Пётр Иванович? -
- Теперь отлично сидит, как родной. -
На пятиминутке, где Женька пересказал сценку, хохот стоял...
Вот такой цветущий, пышущий здоровьем и жаждой жизни, ехал тогда в автобусе Женька. Водители во все времена одинаковы; тот тоже подбирал "левых" пассажиров, хотя свободных сидячих мест не осталось. И также стояла спиной к Женьке девушка, и он засмотрелся на её прекрасные волосы. Ему очень хотелось увидеть её лицо; когда же увидел, понял, что пропал. В её лице всё было правильно и красиво: чистая кожа с нежно-розовым румянцем на щеках, тёмные брови вразлёт, аккуратный носик, пухлые губы, но глаза...Ясные, блестящие, тёмно-карие - цвет их имел оттенок очень спелой вишни, светились умом и спокойствием, а её манера держать себя была наполнена достоинством, но без намёка на зазнайство или высокомерие - а ведь девушка не могла не знать о том, что она красива.
Девушка покорила его с первого взгляда, но как с нею познакомиться? Вряд ли она захочет заводить знакомства в транспорте или на улице.
На автостанции девушка вышла в числе первых; Женька же, чертыхаясь в душе, что не догадался раньше пройти вперёд, томительно долго ждал своей очереди. Выскочил из автобуса, заметался и увидел невысокую тоненькую фигурку с роскошными волосами у края дороги, на переходе. В руках незнакомка держала пакет, длинный ремень небольшой изящной сумочки висел на плече.
Пока Женька бежал, девушка успела перейти на другую сторону, и перед самым Женькиным носом загорелся красный свет. Перебежать не было никакой возможности: машины шли сплошным потоком. А девушка между тем торопилась к остановке, к которой приближался троллейбус. "Сейчас уедет", - заныло сердце.
И вдруг! Пакет разорвался, из него дружно, врассыпную хлынули яблоки; весело подскакивая и подпрыгивая, понеслись в разные стороны по земле. Женька возликовал: "Судьба! Это судьба"! - и перенёсся через дорогу на жёлтый свет.
Он помог собрать яблоки - несколько самых ретивых всё же укатились на проезжую часть и бесславно там погибли; пожертвовал свой пакет, мельком отметил, что её глаза-вишни остановились на его лице несколько дольше, чем могли бы. Мило болтая, проехал с нею на троллейбусе, вышел на её остановке.
Она - Оля, студентка политехнического института, приехала в их город на производственную практику, живёт в общежитии (у дверей которого они и остановились), сейчас возвращается из станицы, от матери.
- Спасибо огромное, Женя, - удивительно нежный у неё голосок, переливается, как струи родничка. - Вы мне очень помогли. Я вам искренне благодарна. До свидания. -
Повернулась и пошла, а Женька так и не смог (это он-то!) назначить встречу, остался стоять с двумя вложенными Олей в его руку яблоками.
Название завода он прочитал на табличке у входа в общежитие. Знакомых у него там не имелось, но он засел за телефон, обзвонил друзей и нашёл таких, у которых нашлись знакомые на том самом заводе. Узнал адрес, время окончания рабочей смены, и на следующий вечер, нарядный и с букетом роз, явился к проходной.
Из проходной никто не выходил, зато открылись ворота и выехал автобус с людьми.
Минут через десять до Женьки дошло, что это и была рабочая смена.
Как мучительно медленно тянулся следующий день! И вот вечером, с другим букетом роз он стоял у входа в общежитие.
Подъехал автобус. Мимо потёк рабочий люд; на Женьку обращали внимание, рассматривали его. Одна из девушек игриво спросила:
- Букет не для меня? -
Женька улыбнулся, отметив про себя, что фигурка у неё ничего.
Оля, увидев его, вспыхнула, потупила глаза и собралась прошмыгнуть мимо, но он успел схватить её за руку:
- Вы меня уже забыли? А я вас нет. -
Она молча взяла розы, взглянула на него глазами-вишнями и опять задержала их на его лице. Каким образом передается информация от человека к человеку? При помощи взглядов, улыбок, прикосновений, жестов, мыслей, мимики, флюидов, запахов? Скорей всего, задействовано всё. Они молча стояли друг против друга и уже знали, что связаны на всю жизнь. Но никуда не деться от условностей, от стереотипов, и потому он не сказал:
- Как хорошо, что мы встретились! - а спросил:
- Может, погуляем? Вечер обещает быть чудесным. -
Она бросила на него неуверенный взгляд; он понял его по-своему.
- Не сейчас. Я приду, - он посмотрел на часы, - ну, скажем, через час с четвертью. -
Как он не подумал, что девушка с работы, что ей надо отдохнуть, переодеться.
- Хорошо, - еле слышно ответила она.
В тот вечер жизнь улыбалась Женьке особенно широко. В назначенное время из дверей общежития вышла Оля - в светлом плаще, с лёгким прозрачным шарфом на шее; такая красивая, что, если бы можно, он бы не отводил глаз от её лица. Женька остановил такси - за рулём оказался Арсен, его давний приятель. На набережной, где они с Олей гуляли, его окликнули из шумной компании, расположившейся на двух, составленных вместе, скамейках. В кафе, куда они потом зашли, их обслуживала Нонна, девочка из параллельного класса.
- Давненько у нас не был, - ласково пожурила она Женьку.
По залу проходили двое мужчин. Один из них подошёл и пожал Женьке руку; тот, честно сказать, не помнил, кто это, может, бывший пациент...
- Женя, вы кто? - громким шёпотом, перегнувшись через стол, спросила Оля.
Он расхохотался:
- Всего лишь стоматолог. А что? -
- Да ничего. Вы такой популярный. Теперь понятно. -
- Оля, а вы кем станете по окончании института? -
- Инженером-технологом. -
- Вы меня простите, но в голове не укладывается, как может такая красивая девушка работать на заводе. -
Оля улыбнулась:
- У меня математический склад ума, да и мама много лет проработала мастером смены на заводе, так что производство меня не пугает. -
- Как проходит практика? -
Улыбка сошла с Олиного лица:
- Не совсем хорошо. Работаю в лаборатории, хожу с ящиком за пробами. Это обязанность лаборантки. Мною просто-напросто закрыли брешь. Ходила ругаться к начальству, да толку...Одни обещания. -
Спящий сосед навалился на Евгения Георгиевича, тот дёрнул плечом, посигналил, мол, не на диване дома; мужик встрепенулся и ткнулся головой в противоположную сторону, к стеклу. Евгений Георгиевич закрыл глаза, с удовольствием погружаясь в воспоминания.
Они танцевали медленный танец даже под быструю музыку, длинный медленный танец, длиною в целый вечер. Разговаривали на языке взглядов, улыбок, жестов.
- Чудесно, что мы встретились! Я так долго ждал тебя! -
- Разве так бывает? Это не сон? -
- Значит, бывает. Теперь я знаю, как выглядит счастье. -
- И я. -
- Мы всегда будем вместе. -
- ... -
- Почему ты молчишь? -
- Я хотела бы состариться вместе с тобой. -
Одна за другой мелькают картинки его счастья.
Вот они на набережной вместе с Анжелой - удивительно, как быстро маленькая племяшка привязалась к Оле. Вот он и Оля в осеннем парке. Он, встав на спинку скамейки, трясёт невысокое, но крепкое дерево; с него падают жёлтые листья. Оля, осыпаемая осенним золотом, стоит под деревом, подняв вверх руки.
Евгений Георгиевич как наяву видит тонкую фигурку с воздетыми к небу руками: то ли благодарит за счастье, то ли молит о помощи.
Взявшись за руки, они идут прямо по газону, по неубранным, шуршащим под ногами листьям.
- Последний жёлтый лист
Кружась, упал в траву, - поёт Оля.
- Ты хорошо поёшь, - он открывал в ней всё новые достоинства. - Играешь на чём-нибудь? -
- Да, фортепиано и гитара -
- Я тоже играю на гитаре. И пою. -
- Серьёзно? Ну надо же, - улыбается Оля.
- Эту песню я не знаю. Покажешь мне? -
- Хорошо. -
- Тогда поехали, - он решительно берёт её за руку.
- Куда? -
- Ко мне. Гитара ведь дома. -
Щёки Оли розовеют, она опускает глаза, но всё же произносит, понизив голос:
- Поехали. -
В такси они молчат, молча поднимаются в квартиру...
Его умиляло, как она, стесняясь, пыталась закрывать грудь рукой, как ласково называла его Женечкой. Позже, накинув на себя его рубашку, пела под гитару:
Последний жёлтый лист
Кружась, упал в траву.
Наверное, ты ждёшь,
Что вновь тебя я позову.
Но стоит ли теперь
Вспоминать о прошлом вновь,
Когда прошла весна,
Когда ушла любовь. -
Три недели...Так мало. Но за эти три недели он пережил столько счастья, сколько и за всю жизнь не наберётся.
Оля уходила из его квартиры на работу и возвращалась назад. Они вместе готовили
какую-нибудь немудреную еду, ходили в кино, в кафе, гуляли. Спали мало, оба похудели, но запавшие, подведённые тёмными кругами, глаза сияли счастьем. Вместе на два голоса пели:
- Тебе я приносил
В морозный день цветы,
Пожар моей души
Мог растопить снега и льды,
Но в сердце у тебя
Был ледяной комок,
Который растопить я не смог. -
- У нас получится отличный семейный квинтет, - Оля подняла на него свои глаза-вишни и он продолжил. - Да-да, семейный. Ты, я, два сыночка и лапочка-дочка. Эта песня будет нашей любимой, мы всегда...-
Он резко осёкся: она сидела, низко опустив голову, на гитару падали слёзы.
- Что случилось? Я тебя обидел? Оля, родная, - он поднял её лицо, вытирал слёзы, целовал. - Любимая, единственная, не плачь. -
Когда она успокоилась, он ещё раз спросил о причине слёз, на что она тихо ответила:
- Не будем об этом. -
Он не придал этому случаю особого внимания, списав всё на женские, мужскому уму недоступные, особенности.
В тот воскресный день они встали поздно. После кофе Женька взялся жарить мясо - решили устроить настоящий обед, а он любил и умел готовить мясные блюда. Когда прозвучал звонок, он так и пошёл, в фартуке и с вилкой в руке, открывать дверь. На пороге стояла женщина лет сорока пяти с заплаканным лицом. Она пытливо вгляделась в него:
- Здесь живёт Женя-стоматолог? -
Оля резала овощи на салат там же, на кухне, они шутили, смеялись, прерывая веселье поцелуями, и Женька так и не стёр довольную улыбку со своего лица, и только увидев расстроенную гостью, попытался придать себе серьёзный вид.
- Да, это я. Что случилось? -
- Оля здесь? - дрожащим голосом спросила женщина, на её глазах заблестели слёзы. Вытянув шею, она всматривалась в глубину квартиры.
- Оля? - растерялся Женька.
Вдруг из груди женщины вырвался почти крик:
- О Господи! - слёзы обильно заструились по её щекам, губы задрожали и едва выговорили. - Доченька...-
Из-за спины Жени вышла Оля, мать обняла её и заплакала навзрыд.
- Какое счастье! Как я испугалась! Миша приехал, говорит, пропала, - она оторвалась от Оли, взглянула ей в лицо, опять обняла. - Что я пережила! Господи, спасибо тебе! Но как же, - она опустила руки, отступила на шаг назад, посмотрела на Женьку, на дочь.
Женя попытался перехватить инициативу в свои руки:
- Проходите, пожалуйста, в квартиру. -
Женщина не услышала или не захотела услышать; в её голосе теперь звучали гневные нотки:
- Как ты могла поступить так со мной...с нами? Зачем тебе это? Ведь Миша так тебя любит. Я радовалась вашему счастью, а ты всё разбила из-за какого-то...-
- Мама, не надо так говорить, - тихо, но внятно произнесла Оля.
- Я не хочу его видеть, - также отчётливо сказала Оля.
- Что? - руки матери остановились. - Как это? Упадёшь ему в ноги. Вместе упадём. Он любит тебя, простит. В жизни всякое бывает. -
- Я никуда не пойду и не хочу никого видеть. Прости меня, мамочка, но...Я люблю другого. Я очень перед тобой виновата, и перед Мишей тоже. -
Оля плакала.
- Пройдите в квартиру, - предпринял новую попытку обескураженный Женька. Олина мать посмотрела на него почти с ненавистью:
- Нечего мне делать в этой квартире, - и обратилась к дочери приказным тоном. - Пойдём отсюда. Если я тебе мать...-
- Женя, извини, но нам с мамой необходимо поговорить наедине. -
Оля вышла на лестничную площадку и увлекла за собой мать. Дверь закрылась. Слышно было, как плакала Оля, как убеждала её в чём-то мать.
Женя ощутил сильную усталость. Прошёл на кухню. Недожаренное мясо стояло на плите - хорошо, что Оля выключила огонь.
Прошла вечность, прежде чем на пороге кухни появилась Оля. Женька вскочил, они обнялись; он, уткнувшись лицом в чудесные волосы, прижал её к себе крепко-крепко. Она вернулась, и он никому её не отдаст.
Оля мягко высвободилась из его рук:
- Прости, но я должна ...Я обещала маме. Мне надо...-
- Нет! Я не отпущу тебя! -
- Мама сказала, что не уйдёт без меня, она под дверью. -
Он молчал, понимая, что не в силах удержать. Когда она, одевшись, подошла к нему, он задал вопрос:
- Почему ты не сказала раньше? -
Она вышла, не отвечая.
Он отключил телефон, закрыл дверь, задёрнул шторы на окнах, упал на диван и накрыл голову подушкой. Хотелось онеметь, оглохнуть, ослепнуть. Чтобы не было чувств, мыслей...
Вечером, когда он, пошатываясь, шёл в туалет, увидел на столике у зеркала её косметику: губную помаду, духи. С новой силой в нём вспыхнула надежда: она вернётся, не может не вернуться.
Она действительно вернулась в понедельник вечером. Плакала, и глаза были похожи на мокрые, омытые дождём, вишни.
- Миша очень хороший. Если бы он был другим, мне было бы легче. Я не могу поступить с ним так жестоко. -
- А со мной можешь? -
- Женя, умоляю, не говори так. Но я обещала маме и Мише. Я возьму развод, но позже. Подготовлю Мишу, он свыкнется с мыслью. Я не могу рубить с плеча, он слишком впечатлительный. Вдруг он что-нибудь с собой...Как мне тогда жить? -
Горькая последняя ночь. Признания в любви, обещания, мольбы и просьбы чередовались с его каменным молчанием, с её безудержными слезами. Он не понимал, почему она должна жить с нелюбимым из жалости; она обещала убедить, уговорить и мать, и мужа, и получить развод.
Она уехала, и жизнь превратилась в сплошное ожидание писем. Он писал ей "до востребования", просил ускорить развод. Она не могла - у мамы болит сердце, нельзя её волновать. У него появились подозрения, что развод не состоится никогда. Депрессия стала его постоянной спутницей.
***
Он не хотел идти на тот день рождения. Не хотел, потому что ничего не хотел. Но всё же пошёл. Неудобно было отказать: Борис, зубной техник, с которым они не только вместе работали, но и дружили, приглашал очень уж настойчиво.
В гостях оказались две супружеские пары, он и девушка. Рада, жена Бориса, приблизив к уху Женьки ярко накрашенное лицо, с интригующей интонацией промурлыкала:
- Там моя сотрудница, весьма положительная особа. Женя, пожалуйста, поухаживай за ней. Обещаешь? Я прошу, - и кокетливо ему улыбнулась.
Девушка - звали её Таня - была далеко не красавицей. Конечно, в то время для него все девушки проигрывали рядом с образом Оли, но это был вообще особый случай. Невыразительные глаза, улыбка, открывающая не только зубы, но и дёсны. Когда Таня встала, он подумал, что у неё слишком полные бёдра - это при такой-то маленькой груди - и короткие ноги.
Он откровенно скучал, несколько раз зевнул и стал налегать на спиртное. Заметив направленный на него в упор выразительный взгляд Рады, спохватился и взялся ухаживать за Таней: накидал ей в тарелку всякой еды, налил в высокий стакан воды, в фужер - вина, в стопку - водки. Поймал Радочкин взгляд и, широко раскрыв глаза, слегка кивнул в сторону своей соседки по столу; мол, как я управился. Рада осуждающе покачала головой.
Подвыпивших гостей потянуло на высокие материи: стали говорить на темы счастья, смысла жизни. Солидного вида мужчина изрёк:
- Многие люди живут без всяких заморочек: спят, едят, размножаются. -
Молчавшая до сих пор Таня вставила:
- Счастливые люди обычно не думают о смысле жизни, - и добавила тише. - Кажется, у Станислава Лема читала. -
Женька опешил: это о нём. Пока рядом с ним была Оля, он не думал о таких вещах, жил и радовался. А теперь, когда её нет, он копается в этом: зачем, ради чего жить, в чём смысл...
Он искоса взглянул на соседку и усмехнулся; наверняка всю библиотеку перечитала. А что ей остаётся...
Вскоре Таня стала прощаться. Рада знаками вызвала его из-за стола.
- Женечка, проводи Таню. Она женщина одинокая, а ты у нас рыцарь. -
Пошёл провожать. Говорили мало, о чём, он не помнил. Остановились у калитки, помолчали. Она всё не уходила, и у него вырвалось:
- На чай пригласишь? -
Она молчала с минуту, а затем, когда он уже хотел распрощаться, сказала:
- В доме живёт сестра, а я во времянке. Иди за мной, только тихо. -
Утром он уходил поспешно, и Таня нервничала, опасаясь, как бы не увидела сестра, видимо поэтому, его свитер так и остался на кресле.
О, этот свитер...Евгений Георгиевич вытянул вперёд, насколько это оказалось возможно, ноги, устроился поудобнее в кресле, опять закрыл глаза.
О, этот свитер. Если бы он мог предвидеть последующие события, он оставил бы его лежать на том кресле до тех пор, пока бы его не съела моль или он сам не рассыпался бы от времени. Но тогда ему стало жаль хорошую вещь, новый финский свитер, серый, с полосками на груди.
Перст судьбы. В свое время он долго думал об этом: и яблоки перст, и свитер. Так много перстов не может быть, значит, в одном случае - судьба, в другом - случайность. И что же предопределило его жизнь: неумолимая судьба или слепой случай?
Он вернулся за свитером. И опять остался. Ему было всё равно.
Месяца через полтора в его кабинет вошла женщина.
- Я к вам по личному вопросу. Выйдем в коридор. -
Они стояли у окна, и Надя говорила твёрдо и веско:
- Я Таньке и за мать, и за отца, и не дам её в обиду. Буду жаловаться, разрушу твою карьеру. -
Он усмехнулся и слегка дёрнул плечом: о какой карьере речь? И думал некстати:
"Зачем она поставила золотую коронку на жевательный зуб"?
Ещё через несколько дней Рада пришла в поликлинику к Борису. Увидела Женьку, сделала притворно-страдальческое лицо:\
- Женя! Такая новость...Таня беременна и собирается рожать, - она замолчала, ожидая реакции, но он ничего не сказал. - Ей-то уж под тридцать, понятное дело, пора. А ты как? - и совсем другим голосом, высокомерным и насмешливым. - Никогда не думала, Евгений Георгиевич, что вы с такой... -
Он едва сдержал себя, чтобы не влепить ей пощёчину.
Жизнь уже не улыбалась: она строила гримасы, корчила рожи. В один из дней Борис, забирая у него слепки, как бы между прочим обронил:
- Татьяна в больнице. Нужно дефицитное лекарство. Рада спрашивает, ты не можешь достать? -
Женька промолчал, но в тот же вечер позвонил Ирине Андреевне, материной подруге. Ирина работала в аптеке, и через день лекарство было у него в руках.
Он позвонил Борису домой - дело происходило в субботу. Трубку взяла Рада.
- Лекарство я достал. Когда привезти? -
- Мы сами приедем. -
Полчаса спустя они были у него, но взять лекарство Рада отказалась наотрез. Борис внимательно листал журнал, всем видом давая понять, что он не при чём.
- Мы сейчас едем к Тане, поехали с нами. -
Он не нашёл слов, чтобы отказаться.
Таня, обмотанная широким больничным халатом, показалась ему похудевшей и слишком бледной; она же, бросив на него взгляд, тут же потупила глаза, на щеках её чуть заметно выступил неяркий румянец.
Рада расцеловала подружку, заботливым голосом задавая вопросы, на которые не давала ответить:
- Как себя чувствуешь? Скучаешь? Кормят отвратительно? Я тебе огурчиков привезла, курочку приготовила. Женя лекарство достал. -
Он протянул коробку с лекарством. Предусмотрительная Рада под каким-то предлогом увела Бориса, они остались вдвоём.
- Я знаю, сестра к тебе приходила. Я ничего от тебя не требую, ни на что не претендую, - говорила Татьяна ровным голосом человека, принявшего нелёгкое, но окончательное решение, и посмотрела ему в глаза.
Женя чувствовал себя загнанным в ловушку зверем.
***
Каждый год к старшей медсестре приезжал из Абхазии брат, привозил фрукты, и вся поликлиника запасалась мандаринами, хурмой и гранатами. И в ту осень из её кабинета сотрудники выносили фрукты сумками. Женя набрал и себе, и матери, и Людке с Анжелкой. Часть своей порции отвёз в больницу Тане - она такая бледная, наверное, низкий гемоглобин.
Месяц он её не видел. Решил - всё, хватит. Вспоминал любимые тёмно-вишнёвые глаза, пухлые губы; представлял, как их целует другой мужчина, зверел. Вспоминал Татьяну - зверел ещё больше.
У него испортился характер, он даже нагрубил Петру Ивановичу, доказывая, что зубы шатаются не от неправильного протезирования, а от пародонтоза.
- Что это такое? - не понимал тот.
- Старость это, старость, - в сердцах вырвалось у Женьки.
Старик с трудом сполз с поднятого кресла и поковылял к заведующей жаловаться.
На Татьянин день рождения Рада, предварительно расписав как той одиноко и как важны для будущей мамы и ребёнка положительные эмоции, не то попросила, не то приказала купить мягкую игрушку. Женька обегал полгорода, пока не нашёл большого медвежонка. На застолье присутствовали и старшая сестра с мужем. Надя оказывала Женьке всяческое внимание, была вежливой и предупредительной. К концу вечера сестра увела опьяневшего супруга домой. Таня прилегла на диван в обнимку с мишкой да так и заснула.
- Как-то нехорошо, - говорила Рада, - уходить, когда хозяйка спит. Да и дверь открыта. А нам пора домой, - и многозначительно смотрела на Женьку.
Он остался.
Наверное, он уже тогда знал, что не сможет бросить своего ребёнка и его мать, но не признавался себе в этом.
Оля в редких письмах писала о своей жизни, о разводе не упоминала. Он хотел поехать к ней, она запретила.
Расписались они с Татьяной, когда Игорьку исполнилось шесть месяцев, но до той поры он всегда был рядом: возил её на приёмы к врачу, покупал продукты, бывало, сам готовил мясо. Вот и в тот день они после посещения врача заехали к нему забрать купленные им накануне продукты. Он стоял в прихожей, держал в одной руке сумку с продуктами, в другой - Татьянино пальто. В дверь позвонили.
Евгений Георгиевич прерывисто вздохнул - даже сейчас, через столько лет, тяжело вспоминать этот момент.
...- Войдите! - крикнул он.
Дверь открылась и в его квартиру шагнула Оля. Сияющие глаза, белозубая улыбка.
- Здравствуй, Женя! Вот и я, сюрпризом. Я развелась, - у неё в руках тоже была сумка, большая, аккуратно застёгнутая. Он не отводил взгляда от любимого лица и хорошо видел, как менялось выражение глаз. Радость сменилась испуганным удивлением; а когда появилась Татьяна с животом, родные вишнёвые глаза наполнились болью.
Оля, не проронив ни слова, вышла. Закрыла дверь. Негромко, даже тихо закрыла, но закрыла дверь в другую жизнь, а он остался здесь, в этой жизни, с Татьяной.
Первое время он, конечно, бесился. Раздражался, вспыхивал. Татьяна терпеливо сносила его капризы и неудовольствия, стараясь в такие минуты переключить внимание супруга на сына, и его вспышки гасли, разбивались о маленькие ручки, крошечные пальчики, смешной лепет.
Почти каждую ночь вспоминал он Олю. Много времени прошло, пока боль притупилась. Родился второй сын. Пройдя в первые годы через тернии, в дальнейшем они с Татьяной притерпелись, притёрлись друг к другу. У него случались ничего не значащие романы на стороне; Таня, возможно, догадывалась, но молчала. Разводиться он никогда не хотел. Что толку? Олю всё равно никто не заменит. И больше ни разу в жизни не слышал он, и сам никогда не пел песню о последнем жёлтом листе.
Евгений Георгиевич открыл глаза. За окнами мелькал знакомый городской пейзаж. Водителя попросили остановить автобус у первой троллейбусной остановки. Вышли несколько человек, среди них и девушка с красивыми волосами. Он проводил её долгим взглядом.
Подъезжали к автостанции. Евгений Георгиевич спрятал носовой платок, вытащил телефон, стал искать нужный номер. Его ждали обычные, будничные дела; он возвращался в свою, привычную, жизнь.