Аннотация: Рассказ короткий, повествование ведется от лица женщины, потерявшей память. В общем-то посвящен многим темам: можно ли начать жизнь с чистого листа тогда, когда этот лист уже пожелтел и готов оторваться от дерева.
Бытие.
Я не хочу смеяться, не хочу разговаривать. Словно ветер украл мой голос. Рыдания и слезы давно уходят внутрь, и я гляжу на мир чистым оком. Чистым, как tabula rasa, и пустым. Я ничего не помню. С тех самых пор, как моим домом стала больница, я существую осколками воспоминаний, подобранных с песка. В детстве я любила собирать ракушки. Помню, как они хрустели в ведерке, надломленные и целые, с засохшими трупиками моллюсков внутри. Я приносила их домой, и высыпала на кровать. Кажется, сейчас я занимаюсь тем же самым. Только внутри ракушек теперь не моллюски, а моя жизнь.
Доктор сказал, что амнезия у женщин - крайне редкое явление. Я безумно счастлива, что мною занимается такой высочайший профессионал, как доктор Попов. Три раза в неделю он заходит в палату, и я улыбаюсь. Наверное даже не потому, что хочу улыбаться. А потому что там, внутри, остались знания о том как надо и как не надо. Нечто, наложенное на кутерьму темных пятен, закрывающих мою прежнюю жизнь.
Медсестра Н. сказала, что мне трудно. Трудно, а как это? Я изучаю этот мир заново, словно никогда не жила в нем раньше. Учуяв незнакомый запах, я начинаю жить им, додумывая размышляя, я бегу следом. Услышав незнакомый звук, я пытаюсь понять - был ли он в моем прошлом. Грузовик с бельем, подъехавший к чистке, хлопнувшая дверь, стук железных колесиков о пол, манная каша, падающая с ложки, хруст обломившейся ветки. Было, скорей всего было. Но я не помню. Нельзя заново написать жизнь, когда тебе уже за сорок. Можно лишь продолжать выбранный вектор, чертить его вдаль, не отрывая руки от бумаги, и смотреть - прямая ли твоя линия, или пунктирная. А может - парабола. Откуда я знаю это слово? Что оно значит?
Ложась спать, я мысленно представляю свое завтра. Каким бы оно могло быть, если бы я не потеряла память? Есть ли у меня семья? Ждут ли меня где-нибудь, ищут? Я держусь за тонкую полоску света, сочащуюся из под двери. А когда свет в коридоре тушат, я погружаюсь во тьму, и надежда покидает меня, все быстрее и быстрее, пока не останется даже капли...
Убогий.
Погожим днем в саду полно людей. Я давно приметила мальчика, не старше двадцати. Его движениям мешают невидимые колодки. Паралич. Он не разговаривает, по крайней мере я не слышала, и все время ходит за взрослым мужчиной. Отец? Дядя? Персонал называет мальчика убогим. Нет, в этом вовсе нет ничего оскорбительного. Убогость физическая не имеет ничего общего с реальным смыслом этого слова. Мне хочется так думать.
Сегодня мне в голову закралась странная мысль. Мне всегда казалось, что мальчик ходит с семечками. Но нет, не семечки. Просто он не может иначе изогнуть свою кисть, и рука сжата, словно больше не просит подаяния. Кулачок. Это открытие повело меня темными тропами.
Весь день я пыталась представить жизнь мальчика. Рождение. Открываются глаза, и следят за размытыми лицами. Взросление. Родители прекрасно понимают. Где его мать? Она никогда не навещала его. Может, она бросила их? А может умерла при родах?
Как-то раз санитарка, глядя на убогого, сказала - какое счастье что у меня нормальные дети. Если бы появился такой выродок, я бы его сама лопатой пристукнула.
Темнеет. Отец загоняет мальчика в корпус, а тот сопротивляется, выставляя вперед "семечную" руку, и что-то гудит себе под нос. После них в саду очень пусто. Я вижу, как шепчутся листья перед дождем, и вижу тучу, густую и провисшую, словно пивной живот. Шторм надвигается, персонал закрывает окна. А на скамейке, одна одинешенька, лежит панама мальчика. Я спускаюсь за ней, и странное чувство душит нутро. Есть ли у меня дети? Может, я мать убогого? Может, это я бросила их, или умерла при родах, или стукнула лопатой в порыве никчемного гнева? Пальцы крепко сжимают панамку, будто хотят выжать из неё ответ.
За ужином я продолжила думать о мальчике, а по пути в палату даже пыталась скопировать его движения. Хребет почувствовал боль, фантомную. Удар лопатой. Так должна была выглядеть его жизнь? В палате на меня нахлынуло возмущенное удивление. Кто-то унес панаму. Может, персонал видел как я спускалась за ней. А может, все это мне привиделось?
Первый этаж, как обычно, пуст. В окошке дремлет дежурный, я бужу его стуком и спрашиваю про панаму. Рука направляет меня в палату и я следую по коридору, до сих пор пытаясь ходить как убогий. Остановка. Внезапно. Дверь, и под ней полоса. Точь-в-точь как перед отбоем. Так хочется заглянуть, и я тихонько тяну на себя ручку.
- Кто там? - голос выводит меня из равновесия. Отец сидит у изголовья кровати, под его рукой улыбается мальчик.
Что им сказать? Мой замысел провалился, и я тону в неловких оправданиях. Оказывается, панаму им вернула медсестра. Гора с плеч. Они не узнал меня, ни папа ни мальчик. Значит, я не его мать.
Жуки.
Черный жучок преследует красного, и исход этой погони предопределен. Красный жук настолько крошечный, словно ожившая точка. Или не жук вовсе, а песчинка, гонимая ветром. Тогда черному не повезло, и он охотится на мираж.
Люди похожи на жуков. В своей важности, в своей суетливости. В попытке догнать иллюзию, схватить и держать при себе. Думать, что красный жук действительно существует. Что он не призрак и не обман, не странное стечение обстоятельств и не память, покинувшая меня. Когда заканчивается подоконник, а за спиной остается дорожка из мокрых, приклеенных дождем листьев, любой жук оборачивается. А потом смотрит перед собой, но красного больше нет. Был ли он? И возможен ли путь после подоконника?
Доктор.
Стоя в коридоре я стала свидетельницей странной картины. Старуха Клара поймала доктора. С какой же силой, с какой беспомощной страстью она сжимала его руку, пока губы высвобождали беспокойство, накопившееся в душе.
- Что-то летало под моими окнами всю ночь?
- Клара, скорее всего это был пакет. Ветер унес его с мусорки...
- Нет, я слышала хлопанье крыльев. Огромных, кожаных крыльев...
- Значит воздушный змей.
Зачем же доктор её обманывает, вокруг ведь нет ни одной детской площадки.
- Оно летало, я слышала! - настаивала старуха.
В этот момент подошла моя очередь. Медсестра сунула в руку лекарство и градусник. Прервала мои наблюдения. Но вслед за ними родилась мысль. А ведь в каждом из нас живет такой доктор. он лжет нам, защищая от странных событий, от боли, от паники. Самообман. Я наблюдала его со стороны, отчего же он кажется мне настолько чудовищным. Ведь во мне, да и в каждом другом... Лысый, высокий доктор, сверху вниз глядящий на беспомощную старуху.
После обеда он позвал меня к себе. Как и прежде, записывал что-то в тетрадь. А я села, не находя себе места. Села на стул, пока мой разум ползал по кабинету, выискивая что-то знакомое. Губы доктора шевелятся. Он часто шепчется сам с собой, но в этот раз я поняла о чем. Пациенты словно взбунтовались. Может, во всем виновато затмение прошлой ночью? Почему он не хочет спросить меня об этом? Почему он ведет меня тем путем, на котором лишь песок и ракушки, и я снова и снова тянусь за пустой скорлупой, в которой нет ни моллюска, ни воспоминаний.
Он пишет. Ручка царапает волоски на тетради. Как под увеличительным стеклом. Чернильный диагноз. Не помню, чтобы раньше он так подробно писал обо мне. Ну вот, отвернулся. И теперь у него словно нет лица. Крошечные глаза, нос и губы исчезли в полированной коже, ровной, чудовищно ровной. Сколько же ему лет? Я не могу сдвинуться, голова без глаз и лица притянула внимание. Куда же он смотрит? Неловко привстав, я выглядываю в окно.
Раскрученная гайка.
Каждый раз каталка с кастрюлями создает этот звук. Колеса цепляются за бордюр, посуда беспокойно брякает. Но теперь в этом звуке нет привычной гармони. Как несыгранный оркестр. Я покидаю палату, и вижу, что привнесло разлад. Игрушка. Металлический кролик, вроде бы брелок. Медсестра зачем-то повесила его на ручку каталки. И он знаком мне. Очень знаком. Я видела его раньше, держала в руках. Красная эмаль прорезала темноту, я впервые потянулась за ракушкой, в которой ещё трепыхалась жизнь.
- Отдайте! - закричала я.
Медсестра отпрянула, словно бешенная.
- Отдайте, это моё!
Кролик сорвался с петли, теперь он мой. Я хорошо помню, даже не я, а пальцы. Изгибы на статуэтке, шершавый металл. Когда я попала в него случайно, прямо внутрь, в глубину, ко мне подошел доктор Попов.
- Зачем вы дали ей кролика? - его взгляд резко к медсестре. И она растеряна, не знает что ответить.
- Это мой кролик, доктор! Он всегда принадлежал мне.
Снова симфония раскрученных гаек. Медсестра укатывает тележку, а доктор ведет меня в кабинет.
- Ты что-то вспомнила?
Вспомнила? Нет, это не память. Я знала. Когда игрушка очутилась в моих руках, когда меж ладоней оказался холодок эмалированной поверхности... Все стало на свои места. Он мой. Я готова была повторять эту мантру вечно, раз за разом проживая смысл такого простого, но недоступного ранее чувства.
Доктор грустно посмотрел на меня.
- Это не твой кролик. Он принадлежал твоей сестре...
Кладбище.
У каждого корабля есть свой причал. Лайнер, сбросивший шлюпки на море. Но вода в море высохла, и шлюпки перевернулись, и вросли на половину в землю. Теперь это могилы. Среди душистой травы они ждут меня. Ставлю ногу, и кузнечики стайками пикируют в разные стороны. А я бегу, от прилива кислорода легкие готовы разорваться.
У меня была сестра. Почему доктор Попов не сказал мне об этом раньше? Что за садистские опыты - показать мне кролика, ракушку, наполненную жизнью, а потом обратить эту жизнь во смерть. Я пришла на задворки больницы. Я пришла, и знакомый аромат полыни закружил голову. Трава росла, скрывая тонкими стебельками надгробье. Каменная плита без имени, совсем ещё свежая.
Ты? Почему ты здесь? Как ты могла! На меня нападает то сон, то страстное желание проснуться. Проснуться, по-настоящему. Говорят, что человек пострадавший от горя засыпает. Он живет в другом мире, который точь-в-точь похож на наш, но приходит час, когда он должен согнать наваждение. Должен проснуться. Вот она дверь в страну Морфея, вот она - кроличья нора.
- Не вини себя, - говорит кто-то. За мной весь этот путь прошла медсестра Н. - Мы не говорили, да, мы умолчали. Вас обеих доставили той ночью.
Ночью, когда...
- Когда разбилась машина....
И я сидела...
- И ты сидела за рулем.
Дорогая была мокрая...
- Шел дождь, и вы...
На высокой скорости...
- Случилась авария...
И я заснула. Прислонилась головой к надгробной плите, прося прощения у тех, кто меня уже не услышит.
Листопад.
Мы гуляем в саду. Я, мальчик и его отец. Глаза по небу, каждый раз, заглядывая за облака, я вижу взгляд себе в ответ.