Буяновский Илья Алексеевич : другие произведения.

Сорокская Крепость

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 2.61*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О человеке, которого война разлучила с родиной. Который забыл эту родину. А когда вспомнил - было уже поздно. Повесть попала в лонг-лист (полуфинал) "ПРЕМИИ ДЕБЮТ-2002" и заняла первое место по субъективному мнению журнала "Политбюро". Предупреждаю сразу - написано в 15-летнем возрасте (многие мои взгляды с того времени успели смениться на противоположные).

СОРОКСКАЯ КРЕПОСТЬ

   0x08 graphic
 повесть
   bara e pe caleo celor rele1
   (Из записей этнографа Василия Анатольевича Канева)
  
   "Страна на пути всех бед" - именно так назвал Молдавию какой-то румынский историк. И не зря, хотя сказать так можно и о Валахии, и о Трансильвании - беды через эту землю действительно проходили все, какие только можно себе представить. Тут и темное владычество татар и османов, и по-европейски бездушная власть венгров с поляками, и жуткие и кровавые предания Трансильвании. Люди этой земли всегда жили в бедности, в темной глуши, пусть и в Европе, но в постоянном страхе перед непобедимым врагом, в тени черных замков на склонах Карпат, и под занесенным ятаганом турецкого султана или прицелом польского мушкета.
   Эта страна жила на периферии западного мира, еще не отойдя, в то же время, к славянам. Земли от Прута до Трансильванских Альп всегда казались словно бы объятыми черной тучей, они всегда оставались темным пятном на теле Европы. И лишь к востоку, в междуречьях Прута и Днестра раскинулась залитая солнцем равнина, покрытая зелеными холмами и виноградом, и пусть люди жили там не намного лучше, а часто и даже хуже, она всегда выглядела не столь мрачной.
   Историю эти земли прошли тяжелую, и тяжелую не столько сокрушительными поражениями и опустошительными эпидемиями, сколько своей безысходностью. Конечно, история России или Китая всегда была куда тяжелее - великие битвы, горы трупов, сожженные города, голод, восстания, репрессии, кризисы, но огромные лишения - огромные надежды. История России всегда была историей взлетов и падений.
   А о каких взлетах может идти речь здесь? Отсеченная от Великой Европы, схваченная то татарами, то Турцией, то Россией, то Венгрией, Молдавия-Валахия так и осталась захолустьем, периферией и европейского, и славянского миров, границей которых являлась.
   Жили здесь худые, невысокие, темноволосые и кареглазые люди, которых хотя и называли романцами, к каковым, как известно, относятся так же французы, итальянцы, испанцы, португальцы, валлоны и ряд других европейских народов, а были эти другими. Особенно восточные молдаване. Были они самыми славянскими из всех европейцев, но далеко не самыми европейскими из народов России. Хотя сейчас уже и не России...А лет через пятнадцать, может быть, снова России, кто ее знает...Никуда им все равно не деться - будут под властью. Сожрут их - либо славяне, либо европейцы.
   Уже много веков они в чужой власти, и лишь чуть более десяти лет имеют свою страну, да и ту не особо ценят - разучились.
   Их западные соседи тут оказались покрепче. Их Европа приняла, а воевали они всегда за тех, кто сильнее (молдаване, впрочем, тоже этим грешили, но в другом масштабе). Зато жили они всегда, кроме самых последних десятилетий хуже - у них холодно, дико, еды всегда мало...И восточные про них уже успели забыть, но теперь...
   0x08 graphic
Наблюдая за молдаванами издалека, можно решить, что они потеряли себя. Уже с начала десятилетья они ведут борьбу не за свободу, а наоборот, пытаются отдать свою страну румынам. Сами, добровольно. Знала ли история подобное? Знала, но почему-то лично меня это задевает. Так узник, вышедший на свободу, боится всего мира и стремится обратно в неволю. Эти люди привыкли к повиновению, и свобода теперь пугает их. Но если они смогут выполнить свою задачу, и Молдова станет частью Румынской республики, то это значит, что вся их история, длившаяся не меньше, чем даже российская, пошла прахом.
   Перед Румынией открываются перспективы. Перед Молдавией - под вопросом. Разумеется, есть среди молдаван и противники, которые готовы бороться с нынешней властью за независимость Молдовы, есть даже те, кто видят спасение в союзе с Россией. Есть Приднестровье, которое уже давно считает себя частью России, причем не нынешней РФ, а ушедшего в историю РСФСР, и заходил даже вопрос о создание российской военной базы в Каменке, но это не удалось.
   На начало 2005 год был запланирован переход нескольких частей под бело-сине-красным флагом на Днестр, но всего за несколько месяцев до этого пришли новые беды.
   Пришли издалека. Пришли откуда не ждали. И уже не копыта арабских скакунов топтали зеленые холмы, и не всадники под католическим крестом жгли виноградники. Нет, теперь землю бороздили хищные тени боевых самолетов, и уже не от метко брошенного факела вспыхивала солома на крыше хаты, а в напалме воспламенялся битум. А некогда главный союзник - Россия, не имела ни желания, ни возможности вмешаться: страной занялось Мировое Сообщество.
   Молдавия была тут не первой. Из года в год они, как стая воронья, набрасывались на тех, кто послабее и заклевывали их. Зачем? Все делалось ради выгоды вожака, пускай даже от этого иногда страдали исполнители. Какое право? Какое - найдут. Было б кого бомбить, а за что - неважно. В данном случае - "поддержать национально-освободительное движение на юге страны", которое возглавляли сепаратисты, гагаузы по национальности. На что сильным сдалась Молдова, только-только начавшая преодолевать кризис - это для нас, простых смертных, загадка. Они думают на десятилетья вперед, и стабильные и богатые двадцатые, тридцатые, сороковые, может быть даже пятидесятые, им обеспечены. Ценой крови и огня. Ценой жизни двух тысяч молдаван.
   Бомбили они всего пять месяцев, но кому-то этот срок показался веком. Тактика избиения была проста. Они обустроились в двух аэропортах - в Одессе и в Яссах, и постоянно эскадрильи F-16 проносились над Кишиневом, Бэлць, Единцом и сбрасывали туда смертельные дожди. Практически все городские поселения Молдовы были обращены в груды развалин - американцы обрушили на эту страну гораздо больше сил, чем даже на Югославию. Причем применялась тут не только стандартная авиация. Мало кто знал, что недалеко к югу, на Черном море, стоял один-единственный авианосец ВМФ США "Джон Кеннеди" класса "Enterprise", а на его борту находилось множество самолетов координально другого типа - "Локхид".
   Эта машина, многократно усовершенствованная в последние годы, является идеальным бомбардировщиком, оснащенным идеальными боеприпасами. Развивает скорость до пяти тысяч километров в час, и на такой скорости способна сбросить самонаводящуюся бомбу в вентиляционный люк с высоты пятнадцати километров, сама недосягаема для электромагнитных волн и окружена облаком помех и излучений, нарушающих работу компьютеров.
   Другим оружием на борту "Кеннеди" оказались ракеты "Спир" - идеальная ракета, способная часами кружить над местностью и самостоятельно высматривать цель, способная пролететь независимо до одной тысячи километров, и на расстояние пятьсот километров от управления может поразить цель диаметром тридцать сантиметров.
   Войну американцы закончили, потеряв трех человек - с борта "Джона Кеннеди" упал пьяный матрос, которого так и не смогли спасти, да один истребитель, не справившись с управлением, разбился о гребни Карпат. Вся операция обошлась приблизительно в пятьдесят миллиардов долларов США.
   Итог: появилось новое, маленькое агрессивное государство Гагаузия, США обзавелись постоянными военными базами в Румынии (Яссы, Галац) и на Украине (Одесса, Крым, Тернопольская область), причем последняя перестала нуждаться в инвестициях из России, показали всем свою мощь, а молдавская территория за Днестром вроде как и не отвалилась - так, куда-то ушла, экономика окончательно пала, в Кишиневе догорали дома, на месте виноградников темнели обугленные пустоши, занесенные серым и подвижным, как песок, пеплом. Из ущерба, нанесенного культурному наследию, пострадала в первую очередь крепость Сорока на Днестре, центр древней линии обороны Молдавии, около которой всегда встречались войска русских армий и молдаван.
   Сама же Молдавия, лишенная помощи извне, попала в растушую сферу влияния возрождающейся России, после чего началось постепенное расхождение с главным союзником конца ХХ века - Румынией с последующим закрытием границы, что через несколько лет привело к вооруженному конфликту и новой, последней для Молдавии, войне.
   А еще - тысячи беженцев, из которых на родину вернулись единицы. А большинство нашло приют в стране, которая была для жителей СНГ тем же, чем Нью-Йорк для европейцев - в России.
  
   ГОРЯЩИЙ ГОРОД
  
   Ночью творилось страшное. В небе что-то гудело, мерцали и вспыхивали белые огоньки, а затем показалось, будто пошел огненный дождь - разом вспыхнули дома на той стороне улицы, деревья под самыми окнами, машины вдоль дорог. Потек асфальт и битум. Покосившийся "Жигули" рванул, рассыпая снопы искр, в пламени метались скелеты деревьев. В доме напротив темно-красный пожар опускался, будто перетекая с этажа на этаж. Слышались крики, звенели стекла, гудел огонь - и так по всему городу, который в одночасье из "Белого в море зелени" стал "Серым на куче пепла".
   Все происходило жуть как быстро.
   Полгода назад: гагаузы требуют автономии, приднестровцы требуют автономии, видимо, весеннее обострение у политиков, а молодежь - за присоединение к Румынии.
   Четыре месяца назад: приднестровцев удалось унять, но гагаузы оказались куда настойчивее. Им надо было уже не просто автономию, а полную независимость.
   Три месяца назад: Кишинев будет вводить войска, которых в стране около пяти тысяч человек, не считая Приднестровья.
   Два месяца - локальные стычки с полицией, а в это время злая рука Мирового Сообщества перерезает кислород - нету вам больше кредитов.
   Месяц - угрожают бомбежками, а в Комрате уже полноценные военные действия.
   -Acesta de nu Sovietice Uniunea, du_man-o aici, foarte1
   Две недели назад - вдруг появились военные базы в Румынии, да в степях Украины, да в Крыму.
   И вот, наконец...
   Война застала людей врасплох.
   0x08 graphic
Первые дни они пытались остаться здесь. Вдруг все еще уляжется, вдруг побомбят да перестанут. Обычные люди: высокий, худой, даже костлявый мужчина с сероватым лицом и взглядом трансильванского вампира, высокая и стройная, достаточно красивая светловолосая женщина и мальчик лет десяти. Просто люди.
   Но жить в городе, за который взялось Мировое Сообщество - удел только тех, кто не может уехать, или тех, кто никогда и не при каких условиях не покинет свою страну.
   Эти люди были не из таких.
   Собрали вещи, какие могли, и отправились к станции. И, оказалось, вовремя - спустя пятнадцать минут в их дом угодила ракета с крыла F-16, как показалось, точно в окно одной из квартир, затем внутри блеснул свет, выплеснулись окна, посыпалась штукатурка, повалил дымок, и все...Они могли быть там.
   С опустевшего проспекта в обрамление обугленных аллей открывался странный и страшный вид. Черные окна сгоревших домов смотрели, как пустые глазницы, и от этого взгляда, жуткого, неестественного, по коже пробегал мороз. А дальше, за домами, куда не посмотри, в небо уходили, смешиваясь с облаками, тусклыми и унылыми, как степное пространство, столбы дымов. Горели заводы. Вон там, где густой черный, раньше стоял резинотехнический. Там, откуда тоже черный, но рваный и разреженный - станкостроительный, а синий и оранжевый, как два флага, обозначали химический. Мировое Сообщество всегда знает, что бомбить, и даже когда война закончится, страна еще долго будет биться в агониях, а люди - умирать от голода. Ладно, хоть холодных зим давно не было...
   С проспекта беженцы свернули - обычно по нему и било сверху. От колонны других таких же, убегающих, старались держаться подальше. Скрытность - вот их спасение. Если хищная тварь в воздухе их и высмотрит, то не будет тратить целую ракету на трех человек.
   Так, дворами, дворами, они и пробивались к железной дороге, а город вокруг умирал - разрушенный, обгорелый, пустынный, и дымы казались душами тех, кто не спасся от ракет и пожаров.
   А между дымами, как черные коршуны, высматривающие добычу - незнающую, невидящую, бессильную, как полевка или затравленный суслик, кружили истребители. Или только казалось, что кружили?
   Нет, они - звено за звеном, проносились над городом, казалось, над самыми крышами - холодные, уверенные в себе, стремительные, безжалостные, и за ними оставались полосы огня. В них не стреляли - их не достать, ракеты и пули молдавского ПВО не преодолевали и половины пути до них. То, что там, в Сообществе, называют "бой", тут походило на избиение. Статистики уже говорили, что американские, немецкие, английские и многие другие летчики уничтожили сотни врагов, не потеряв ни одного человека. Но что это были за враги?! Мирные люди, кому бы жить да жить, бороться за жизнь с кризисом и нехваткой денег, выживать, но жить. Испуганные, озлобленные, бессильные беженцы. Те, кто не могут дать отпор.
   Просвистела бомба, раздался хлопок и тяжкий удар, с проспекта раздались вопли боли и страха, из-за дома поднялся дымок. Кажется, угодила в толпу...Но трое уходящих лишь оглянулись, не останавливаясь, и шли дальше - через сгоревший двор с опаленными деревьями, севшими гаражами, взорванными автомобилями. Дома вокруг напоминали гробницы, и двор тут казался некрополем. По этому некрополю, вздрагивая при шорохах рядом и пугаясь их даже больше, чем свиста самолетов, они пробирались, пригибаясь к земле, охваченные животным страхом.
   Впереди, на дороге, лежало что-то похожее на груду тряпья, но кое-где прожженную и обгоревшую, кое-где - в коричневых пятнах, и уже можно было даже не пытаться проверить, что это. Но мужчина подобрал с потрескавшейся земли палку, ткнул "что-то", отступил на шаг. В его красноватых глазах пробежал мрачный огонек, и он медленно выговорил:
   0x08 graphic
-Cadavru1
   Его спутники в ужасе отпрянули. Человеческого в том, что перед ними лежало, не было ничего, но чтобы самому не стать таким, приходилось идти.
   Они обошли останки и побрели дальше, не оборачиваясь и втянув головы в плечи, будто опасаясь, что мертвец встанет и побежит за ними.
   Двор они прошли насквозь, пересекли какой-то закоулок, пошли сквозь руины дома, разрушенного ракетой, к следующему двору. В доме, если это можно было еще назвать домом, было жутко - крошево, упавшие лестничные марши и площадки громоздились тут друг на друге, образуя ужасное, непроходимое и уродливое месиво с разбитым на части лифтом, обломками мебели, изорванными и обгоревшими клочьями одежды и... Могила... И беженцы действительно чувствовали себя заживо похороненными.
   Следующий дом - обгоревший, насквозь прожженный расплавленным битумом и напалмом, такой же, только черный, обугленный. Следующий - вроде цел.
   А беженцы продолжали идти по бесконечной цепи из дворов и заулков, и здесь, в удаление от проспекта, вдруг наваливалось страшное, холодное, удушающее одиночество - будто вокруг пустота, будто все люди, кроме тебя, погибли, а ты идешь, без надежды и без мыслей, просто идешь со звериным упорством и отчаяньем фаталиста сквозь серый хаос, пронизанный воем самолетов, которые взлетали в Одессе и уносились в Яссы чтобы вернуться и добить. А кроме них - ни звука, жуткая, противоестественная тишина. Мертвая тишина.
   И всего за месяц бомбежек пусть и бедный, но зеленый и цветущий город превратился в руины. Тем более - этот район, индустриальная зона Отоваска-Бык. Американские летчики, ни то от равнодушия, ни то от косоглазия, ни то просто исполняя приказ, уравнивали с землей все в радиусе трех кварталов от завода.
   Перейдя по сгоревшему скверу с рассыпавшимися в пыль кустами, люди снова оказались во дворе, а за двором вышли все-таки на проспект. Разбитая вывеска "Av... Otovasca" валялась под ногами. Еще не их ногами, нет - тут собирались толпы беженцев, так как узкий проход впереди, между двумя заводскими цехами, казался единственным. И они втягивались туда, медленно, шаг за шагом, а каждый шаг давался с трудом, проталкивались сквозь теснину. Пришлось вливаться в толпу, как в густой и мутный поток, медленно перетекающий по трубе. И как только они коснулись спин впередиидущих, их окружили со всех сторон и втолкнули в теснину, если это она их сама не втянула.
   Они оказались в плотное толпе. Люди их окружали разные, но все одинаковые - напуганные, зажатые, как будто над ними занесен кулак, озлобленные. Кто-то волок рюкзак, кто-то сумку, а кто-то просто спасал себя или своих близких. Они бросили все, что смогли нажить за многие годы дефицитного Советского Союза и голодной республики, они превращались в нищих. Но они шли, шаг за шагом, потому что хотелось жить. Шли единым потоком. Кто-то попытался прорваться вперед, но его сбили с ног, и он потонул в человеческом болоте. А в воздухе над ним, как болотные испарения, висели голоса - мрачные разговоры, ругань, причитания, плач, даже попытки утешить близкого, и все это многократно умножалось металлическим эхом в теснине, которую медленно заволакивал едкий дым - что-то чадило на заводе.
   А совсем рядом два мужика - угрюмых, жестких, щетинистых, ругались друг с другом, периодически огрызаясь на окружающих, и один все говорил и говорил об одном и том же - надо было воссоединиться с Румынией, пока не стало поздно. А сейчас уже поздно.
   Женщина с опаской глядела на небо, мужчина смотрел вперед, шел угрюмо и не глядя по сторонам - опускался по теченью к концу дороги. А мальчик молчал, стараясь не отбиваться от матери.
   Вдруг впереди кто-то остановился, вскрикнул, указав пальцем вверх, и все тут же на мгновенье замерли, кто-то развернулся и бросился бежать, толпа пришла в движение, но никто не мог сдвинуться с места. Сквозь рваную завесу неясного цвета, на фоне серого неба, летел самолет - казалось, прямо на них, опускаясь. И с его крыла сорвалась ракета, полетела сначала вместе с ним, но все ниже, ниже, ниже...Сюда, в теснину.
   Впереди людей медленно перекатывался грузовик - огромный "Краз" украинского производства с массивным кузовом, укрытым брезентом. Из каждой щели в брезенте торчала рука или нога - он был забит людьми до отказа.
   И именно по нему ракета и угодила. Раздались крики, шипение приближающейся смерти, которая опускалась невыносимо долго, страшный удар. На месте грузовика и всех, кто в нем был, взвился столб ярко-желтого пламени в черных клубах, разметав дымную плену, и страшная, сильнее любого шторма, волна, накатила спереди. Волна воздуха, сделавшегося твердым, как камень. Захлестнула по лицам, отбросила, ломая о стены и убивая осколками железа и асфальта, а вслед за ней - жар и пламя.
   Женщина успела присесть и закрыть собой мальчика, а затем навалилась и спала темнота, прокатился жар. Они лежали уже порознь друг от друга, у разных стен прохода. Он успел поднять голову, увидел людей, бегущих прямо на него, как показалось, его захлестнуло потоком, налетела какая-то подвижная и очень болезненная темнота, и снова все померкло.
   Когда он очнулся, ему показалось, будто он умер - как все, кто лежали вокруг. Кого обожгло, кого смело ударной волной и убило о стену, кого затоптали люди. Затоптали и разбежались - переулок был пуст, впереди догорал остов "Краза".
   Он, несколько случайных человек, его мать - вроде выжили. А мужчина, еще боле худой и длинный, чем обычно, лежал у стены, и его голова была пробита осколком. Всю левую сторону лица покрывала сплошная темная кровь, ее рассекала широкая трещина. Лежал мертвый.
   Но и женщина, и ее сын, понимали, что нельзя сейчас придаваться слезам. Нечего было и думать о том, чтобы его похоронить или вынести отсюда. Забыто было и все, что они несли с собой. Они бросились бежать одновременно, почти не сговариваясь, не думая, зачем - животный страх перед смертью, перед тем, чтобы стать теми же, кто сейчас лежит в переулке. Обогнули железный гроб - грузовик, вырвались на проспект, и дальше, а дорога шла под уклон, через новый завод и чудом сохранившиеся деревья. Мост через Бык, в который она упиралась, был переломлен пополам упавшей бомбой, в мутной холодной воде, зацепившись за что-то, плавало тело. Это заставило их остановиться. Это было страшно, жестоко, бесчеловечно. Но жить захочешь - и не в такое полезешь. Они преодолели речку вплавь, пусть и узкую, но страшную, ледяная вода и обжигала и словно бы что-то тянуло ко дну - тянул страх, подавляющий все.
   Опять квартал, опять дворы, и снова толпа.
   Кое-как они пробились к станции, и там, у рельсов, собралось несколько тысяч человек - все они должны были бежать из горящего города, как крысы с корабля. Некоторые ждали прямо на рельсах, и когда раздался гудок, бросились в толпу в надежде спастись, да спасешься тут - толпа зверь страшный. Поезд смел их, успев кое-как, со скрипом, остановиться, и люди уже висели на нем гроздьями. Те, кто стоял на станции, полезли на вагоны. Полезли с боем, кто-то отбивался от тех, кто пытался занять "его место" ножом, кто-то - железной палкой, а когда железный поток вновь тронулся, многие попадали под колеса, но многие еще пытались укрепиться на нем на ходу. На рельсах валялось уже несколько десятков трупов.
   Так было и со следующим поездом, и еще с двумя, пока, наконец, не смогли и они забраться на платформу какого-то товарняка.
   Товарняк тронулся, унося их из этого города. И несся сквозь дым, крики, уголь и пепел, стуча и лязгая, и то и дело кто-то срывался с платформы и улетал не под откос так под колеса.
   Состав гнал, как мог, и скоро за бортом замелькали уже деревни и местечки. Этим досталось куда меньше, во многих сохранились даже деревья, лишь вдоль дороги тянулась полоса выжженной земли и воронки.
   Наверху раздался свист. Синий истребитель с белыми концами крыльев заходил поезду вслед, снижаясь, снял с крыла ракету. Люди закричали, прижались к металлу, повинуясь страху или в надежде, что их ракета не заденет, и она правда прошла мимо над самой крышей вагона и ткнулась в чей-то участок, взрыв землю и оставив там темный провал. Язычки пламени уже поползли к соседнему дому...
   Предместья ушли назад, потянулись зеленые холмы в виноградниках, по которым ползли, переливаясь на лозах, тени истребителей. Косоглазый пилот мчался за поездом - попадет ведь, уничтожит - так, для удовольствия. Но и вторая ракета не достигла - спас старый дуб у дороги, принявший на себя удар - его верхушка разлетелась в щепки, ствол треснул, как от молнии, колода загорелась быстрым злобным огнем, а кто-то сорвался с платформы.
   Поезд гнал полным ходом, и на горизонте уже заблестела синяя нить Днестра. А небо заволакивали сумерки, и самолеты казались черными призраками в темно-золотом небе. Тьма поглотила Днестр и холмы на его берегах, но там, дальше, как маяк, горели огни Бендер и Тирасполя - не пожары, а окна, обычные электрические лампы, которыми человек освещает жилье. Вот уже мимо пролетали здания, какие-то жилые дома, гаражи, заброшенные заводы, а в тусклых отсветах заката и окон виднелся мост. Все ближе, ближе - последние километры казались бесконечными. Вот уже первый вагон заходит, вот уже под платформой. Мост оглушительно гремел и, казалось, покачивался. А истребитель снова заходил над поездом, и с его крыла сорвалась уже третья ракета. Был виден только огонь, и этот огненный шар летел вдогонку. Но поезд пересек Днестр и ракета ударила в мост за ним, перебив его пополам, и огромная железная колея вместе с дробящимися бетонными опорами накренилась и рухнула в воду. Самолет последний раз мелькнул над Тирасполем и с крутого виража унесся обратно, как ястреб, упустивший добычу
   А они - спасены? Главное пока - держаться за поезд. Сейчас нужно лишь бежать из Молдавии, подальше от этого проклятого, объятого огнем города. Скоро Украина, страна, пустившая врага на свою землю. Нет, в Украине они не задержаться. Кто-то, конечно, сойдет в Виннице, а кто-то - в Киеве, они пробьются к Москве.
   Теперь этой женщине, потерявшей мужа, родина вдруг стала ненавистна. Нет. В Москву, и только в Москву, а уж там - будь что будет. Россия - поверженный, но все же гигант. До Москвы не доберутся ни войны, ни голод, да и дни их кризиса, говорят, сочтены.
   Так казалось ей в тот момент. Что-то переломилось, лопнуло в ее сердце, и горе давило ее и тянуло к земле, и ее сын сейчас тоже не то плакал, не то лежал без чувств, уткнувшись лицом в ржавую платформу, разогревшуюся и трясущуюся, а Молдавию за спиной поглощала ночь - кровавое зарево над Кишиневом скрылось из виду, да и огней Тирасполя уже не видать...
   -Ваши документV, буде ласка.
   -Це биженцV, ни разумишь? З Кишинэу.
  
  
  
  
  
   ЭТНОГРАФ
  
   Комната в приятном полумраке. Настольная лампа тускло освещает стол. Я перебираю страницы своих старых записей - желтых, засалившихся, как будто сохранивших на себе огонек тусклой лампочки, а то и свечи, при которой были написаны. Мои рукописи насчитывали в сумме около трехсот страниц, и еще около тысячи лежало в компьютере - в основном рефератов и статей...
   "Так, это не то, это не то...". Одно за другим выплывали названия бесчисленных народов, о которых я когда-либо упоминал хоть одной строчкой: татары, французы, русские, вепсы, кеты, ульчи, китайцы, алакалуфы и еще множества.
   Финно-угоров, своих братьев, я знал всех - от финна и венгра до ижорца. Тюрков - почти всех, вплоть до тофалар и ногайбаков. Среди коренных народов России и Европы не было таких, о ком я не мог бы рассказать хотя бы на час. А вот этот народ я почти не знал, кроме самых простых вещей: что они есть, к какой языковой группе относятся, где живут. Впрочем, о языковой группе я даже зря сказал - именно ее-то я искал, да и вообще, есть ли у меня про них? Надо бы позвонить Илля Кырле в Сыктывкар, да все руки не дойдут...
   -Ну и увлечение ты себе выбрал, Вась, - говорили мне.
   Но наука это редкая, да и к тому же достаточно сложная. Я - этнограф. Работаю не с людьми, а с целыми народами, причем, как ни печально, и то в основном теоретически: не хватает средств, а главное, времени.
   Мой опыт можно пересчитать по пальцам - коми, коми-пермяки, удмурты, марийцы, мордва, татары, ханты, манси, ненцы. Но для любого другого человека такой перечень уже велик. Тем более что для каждого народа мало просто пообщаться с местным населением. Никогда не поймет марийца тот, кто не скитался по их лугам, тихим и чистым рекам и не прожил хоть месяца в их деревне, в которой никто не понимает по-русски, и где поклоняются не только Христу, но и кюси - священным рощам. Никогда не поймет коми москвич, выросший в теплом и благоустроенном городе, не знавший таежной глуши и сурового северного быта. Как не поймет русского тот, кто не видел полей, перелесков и плакучих березок над тихими речкам, белых храмов с золотыми куполами, бескрайнюю еловую тайгу и горно-обогатительных комбинатов. Кто ни разу не видел горящей Масленицы и не слушал русской лексики - словом, не жил в России.
   Правда, и русский - понятие растяжимое. Взять хотя бы меня - этнически я с русским и рядом не стою, даже языковая семья другая, а вот душой, мыслями и паспортом...
   Рукопись кончилась, и я отложил ее. Придется добавить сюда еще несколько десятков страниц. Я вылез из-за стола, наступил на какую-то карту, наклонился, аккуратно сложил ее, шурша шершавой бумагой, убрал в ящик. Кажется, это была Бурятия или Читинская область - все равно. Одернул штору, окинул взглядом стены соседних домов, прикинул, сколько еще до утра, и решил пойти сегодня гулять.
   "Хорошо, что день сегодня выходной" - думал я. По бесконечным московским окраинам я любил гулять гораздо больше, чем по школьному двору.
   А они, окраины...Вроде как бы и другой город - и напряжение не то, и той суеты и копошения, как в центре, нету, но и нет еще покоя и глуши провинции, заметных только москвичу да петербуржцу. Мне, тут, правда, не повезло - в столице я всегда опаздываю, а вне ее - прихожу раньше времени.
   Зато я умел перемещаться в пространстве. Закрыть глаза, отойти от проспекта - и вот уже не город вокруг тебя, а каменный Уральский хребет, или Кваркуш с его водопадами и одинокими елями, голые каменные вершины, как огромные булыжники в разводах снега над бескрайней тайгой, зубцы и стены скал Полярного Урала. Уже не машины шипели за домом, а шуршала тайга и бурлила речка на перекате.
   Когда мы жили в Красновишерске, я сумел взять от Урала все, даже самоцвет - кусочек малахита, по-старательски найденный в тайге, для меня дороже золотого слитка. Я плавал по Вишере в ее зеленых берегах и скалах, торчащих из под шкуры лесов, на моторе поднимался до самого Молебного камня, с которым были связанны десятки легенд моих этнических собратьев, ходил по тайге, взбирался на плоскую вершину и башни Полюда, похожего на замок, спускался даже в лабиринты затерянной в лесах Дивьей пещеры...Домашние не любили подобных походов, но сделать ничего не могли - тогда еще не принадлежал я людям. Только природе.
   И удивительно было, как я вообще дошел до этнографии - мне бы быть географом, да биологом, да землепроходцем, но помог мне один человек - Илля Кырля (по-русски - Кирилл Ильич) Веденяпин.
   Ему было далеко за семьдесят, но в нем не было и тени старости. Среднего роста, с широкими плечами и крепкими ногами, весь какой-то приземистый, задумчивый, но в то же время быстрый и энергичный, постоянно ходил, покачивая коротко остриженной седой головой и сверкая очками, он действительно выглядел как ученый, но в первую очередь благодаря своему взгляду. А взгляд его - невероятно проницателен, и в то же время слегка отвлечен, всегда на чем-то сконцентрированный, внимательный, необычайно выразительный и умный. И под стать взгляду была речь - плавная, неторопливая, но проникновенная, похожая на шум векового леса.
   Он знал о народах планеты все, и был в первую очередь практиком. Он свободно говорил на двадцати пяти языках пятнадцати языковых групп восьми языковых семей. Он знал самые темные и заповедные тайны шаманской магии камчадалов, роль цвета у саамов, всех божеств острова Пасхи. Он сам исходил тысячи дорог во всех уголках света: шагал по вершинам и гребням сияющих Анд, ведя за собой свою ламу, беседовал с далай-ламой в его мрачном монастыре на вершинах седых Гималаев, взбираясь на их ледники вместе с шерпами, проходил бесчисленные перевалы Тянь-Шаня, ногами отшагав половину Великого Шелкового пути - от Бухары до Турфана, жил среди дикарей на Папуа - Новой Гвинее, став там шаманом, охотился на носорога бок о бок с пигмеями Африки, кочевал по барханам вместе с племенем туарегов. Каменные пустыни Монголии, джунгли Индокитая, песчаные моря Сахары, Сибирь, Таймыр, Индия, Полинезия - все это стало ему родным домом.
   Но он вернулся на родину, в Кудымкар, и несколько лет был там моим соседом.
   Всех этот человек поражал. Его рукой была написана "Книга Народов" в сорока пяти томах, он мог бы стать всемирно известным и получить нобелевскую премию, и не одну, быть богатым и сытым, лежать в массажном диване перед домашним кинотеатром, то и дело лениво бросая взгляд на Эйфелеву башню за окном, дожидаясь своего "Лимузина". Но он жил как все - в скромной квартирке на втором этаже, спал в простой кровати, да и телевизор был у него отечественный девятьсот восемьдесят четвертого года рождения.
   Он жил один, в уединение, среди своих рукописей, и каждый день их становилось больше.
   Мне тогда было десять, и был я обычным. Бегал с товарищами по двору - тихому, я бы сказал, заброшенному, лазил на гаражи, разве что только почти не дрался. Единственное, что меня отличало - я всегда был мечтателен, не сквернословил, и думал, "когда выросту", уйду в экспедицию на Дальний Восток.
   А пока - играл с приятелями, какие еще не стали преступниками и ни о чем не задумывался. И однажды сидел под лестницей, кого-то ждал, а наверху вдруг что-то зашелестело, зашлепало, и совсем рядом со мной, оглушительно грохнув, по очереди упали три пожелтевшие рукописные книги. Я выскочил, и увидел нашего соседа - энергично и загадочного старика.
   -Вась, можешь их поднять, пожалуйста.
   -Конечно, а что это?
   -Мои рукописи из "Книги Народов", - произнес он загадочно
   -Откуда?
   -"Книга Народов" - то, что есть у меня пока - самый полный сборник о народах мира: фотографии, внешний вид, язык, культура, история, религия, даже черты менталитета. К книге я приложу словари. Работы выйдет на десятки тысяч страниц.
   -Расскажите! - так вот кто он такой, с удивлением и немного разочарованно подумал я - не вампир, ни алхимик, ни Франкинштейн какой-нибудь, а ученый.
   -Иди ко мне. Я мог бы рассказать тебе много - но не здесь - дома за чаем. Только рукописи все-таки подними.
   Так я с ним и познакомился, а три года спустя был уже настоящим, не получившим лишь квалификацию, этнографом. Веденяпин работал со мной увлеченно, даже яростно, да я и сам проводил у него не меньше, чем в школе. Но работы эти давали свои результаты. С ним я объездил все Прикамье и весь Урал к северу от Перми, жил в тайге и тундре, дойдя один раз до Ледовитого океана, знал несколько языков. Я прочел всю "Книгу Народов", и во всем мире, казалось, не было такого, что я не знаю - но Веденяпин каждый раз доказывал мне, что всегда есть, куда расти, и говорил про такие вещи, которых он сам не знает. И особое место среди народов занимали вымирающие. Илля Кырля говорил о них всегда очень скудно и между делом.
   А сам все работал и работал над своей "Книгой Народов", и она все подрастала и подрастала, а я, в очередной раз перечитывая ее - пожелтевшие уже страницы с вклеенными черно-белыми фотографиями, часто написанные пером и чернилами, вдруг понял - из меня он готовит наследника. Именно мне уготовано закончить ее, поставить на места все народы земли и спасти то, что еще можно спасти.
   А потом мы разъехались. Он - в Сыктывкар, я - в Кудымкар, он продолжил свою работу, а меня судьба занесла в Москву. Два года назад.
   В Москву судьба заносила всех - от узбека до камчадала. Почти за каждым углом можно было услышать нерусскую речь, куда ни глянь - черные жесткие волосы, кари глаза, смуглая кожа. Особенно таких много в "средней полосе" между окраиной и центром. Москва служила как бы посредником между Россией, СНГ и Западным миром - редкий эмигрант не проходил Москву, а многие так в ней и оседали. Город пух и раздувался, росли "кавказские" и "вьетнамские" рынки, появлялись понятия "черный" и "русский", разгоралась национальная вражда, и вдруг на стенах возникали свастики, взбесившиеся скины громили грузинские ларьки и зверски расправлялись с таджиками, евреи боялись назвать свою фамилию, но меньше людей других народов от этого не становилось.
   Куда легче, чем евреям, приходилось таким, как я. Издали ни я сам, ни моя родня не отличались от русских, да и имена наши всегда можно было произносить как на финно-угорский, так на славянский манер. Фамилия, как и внешность, могла выдать только опытному этнографу, какие среди националистов не бывают.
   Я перешел дорогу, пошел по кварталу, невзначай пристроился к компании армян, начал слушать, до меня доходили отдельные слова, и я с удовольствием отмечал, что много уже понимаю. Потом кто-то глянул на меня, пришлось отойти.
   Как я устал от кавказцев...Как этнограф, я знал о них уже все, и даже Москва становилась тесна. Да и не в кавказцах тут дело. Почти не осталось в городе тех, кто действительно не был русским. Они приезжали сюда толпами, передавали москвичам свою кровь, и сами, волей-неволей да становились русскими. Кто окончательно утратил свое самосознание, кто просто забыл его - а те же армяне от местных почти не отличались. Да, темноволосые и с кошачьими мордами. Да, жгучие и темпераментные. Да, за ними любая девушка пойдет, но как они стали далеки от своих собратьев в Ереване. Подойди к любому из них, спроси: "А как там, в Армении?" - кто-то промолчит, кто-то вспомнит родину, брошенную на погибель, а кто-то лишь злобно огрызнется - не любит, когда его армянином называют. А в Москве они все рано или поздно обрусеют, и рано или поздно растворятся в столице СНГ все эмигранты. Растворятся, изменив Москву, так как только самый предприимчивый из них приедет сюда, и приедет снова и снова, один за другим, а кто не сможет - так там и останется - в Баку ли, в Ташкенте ли, к северу от Кавказа ли.
   Я остановился - Москва кончилась. Улица Привольная, дом семьдесят семь - двенадцатиэтажная панельная типовушка, облицованная белой и коричневой плиткой. Под ногами унылый белесый снег, дальше серая, в клочьях раскисшего льда пустынная дорога, цепочка гаражей, зеленые металлические ворота. Правее - пустая бензоколонка и какой-то ларек. Еще дальше - скучный, вымерзший лиственный лесок, кажущийся кучей отсыревшего хвороста, а из-за него выглядывали здания и одинокая заводская труба, толстая, как башня, пускающая в тусклое небо рваный беловато-серый дым.
   Унылый пейзаж. Как-то даже сложно представить за своей спиной весь этот шум, суету, огни многомиллионной столицы, Кремль и Храм Христа Спасителя, Башню, которую видна даже отсюда.
   Осталось только развернуться и пойти - путь закончен. До конца города, а точнее, городов, которыми плотно обросла Москва, я когда-нибудь дойду - но еще очень, очень нескоро.
   Как всегда быстро и размашисто, лишь немного устало, я шагал домой - километра два по памяти, а далее ориентиры на три новостройки-тридцатиэтажки и полосатую трубу. Срезал через двор - пустынный, оглашенный гулким эхом, заставленный машинами и заваленный всякой дрянью на грязном снегу. Дома обступали его стеной, в центре, как утес, торчало высокое здание с одним подъездом. У его подножья на краю тротуара стояли какие-то парни, и один из них то и дело поворачивался и хрипло кричал что-то нечленораздельное, напоминая гарпию из греческих мифов.
   Дальше - школа, место небезопасное, а дальше я вновь вышел к автомобильной дороге. До дому еще часа полтора-два, я за раз прохожу километров пятнадцать-двадцать. Но что это мне - суровому уральцу, исходившему все тропы Вишеры и Полюдья?
   Разумеется, люди находили меня странным. Я - человек дикий, в чем-то даже дремучий, с "благами" подростковой цивилизации незнакомый. Меня изменили Веденяпин и Вишера. Я привык к трудностям похода, настолько, что со школьным турклубом ходить в Подмосковье мне было неинтересно. Я знал очень много, очень любил размышлять, и часто совмещаю размышление с походом. Зато отдыхать, "оттягиваться", как говорили пару лет назад, я не умею, в компьютерный клуб ни разу не ходил и телевизор смотрю в лучшем случаи раз в месяц.
   Многие считают меня дураком. Не пью, не курю, не выражаюсь, "по бабам" не хожу - слабак? Нет. Просто я совсем другой. Мне открылось много такого, чего среднему подростку не дано. Кто они такие? Люди. Всего лишь люди. Представители южной субэтнической подгруппы народа русских восточной ветви славянской группы индоевропейской языковой семьи, на худой конец. Да мы с ними даже разных народов!
   Я выделился с первого дня
   -Как тебя зовут? - спросил учитель
   -Толь Вась Канев, - ответил я четко, быстро, отрывисто. Соседи по партам переглянулись
   -Так Толя и Вася? - переспросила она
   -Не Вася, а Вась.
   -Что за имя, и что тогда за Толь?
   -Ты че, нерусский че ли?! - донеслось сзади
   -Не совсем, - пожал плечами я, но ответил даже немного с гордостью
   На меня посмотрели с удивлением - что уж тут нерусского? Белая, даже слишком белая кожа, голубые глаза, как у арийца, только темные волосы слегка портили вид. Но ни на еврея, ни на кавказца я явно не тянул
   Меня приняли, но не поняли. Впрочем, я и не особо расстраивался. Мои родители - люди довольно состоятельные, не зря уже второй год как покоряют Москву, и уж с десятого-то класса я вполне мог покинуть экстерн и перейти в платную школу. Здесь условья тепличные - шесть человек в классе, учитель с образованием, и отвечать тут за мою жизнь будут, не то что в поганой общеобразовательной, где и убить могут, а никто и пальцем не пошевелит.
   Врагов у меня нашлось бы там много - я индивидуалист, я не похож на них, я отшельник. А против двадцати врагов я бы не устоял...А здесь - возможность реализовать себя, здесь я смог стать спортсменом и хорошистом, да и наука моя ушла далеко вперед.
   Так я и жил - день за днем. Вставал, завтракал, много часов проводил в школе, смертельно уставший, приходил к себе домой, ужинал, работал, спал, вставал, и все по новой. Дни тянулись, падали рыжие, затем бурые, затем черные листья, дул холодный и промозглый ветер, метя серые тучи по неприветливому небу, выпадал и снова таял снег, постепенно утверждаясь на бурой высохшей земле. Рядом - никого, да и зачем? О русских я написал очень много, об армянах, азербайджанцах и грузинах - сравнимо, а других национальностей рядом со мной не водилось. Дружить бы я стал с кыргызом, бенгальцем, поляком, болгарином, да где их взять? Я скучал, и грелся лишь одной мыслью - уехать на одни из каникул в Сибирь, в тайгу на Енисее и посвятить столько времени, сколько смогу, народу кето - нескольким сотням язычников, живущих в глуши таежной, но не входящих ни в одну языковую семью. Надо бы упросить Веденяпина - связи у него есть, он вполне мог бы устроить.
   Осенние каникулы провел в родном Красновишерске. В это время там уже зима - сугробы, ели в шубах, скованная Вишера и оледенелые башни Полюда над заиндевевшим лесом...Но зимой там мало что можно сделать - снег все укроет, все поглотит. Что там, что в Москве, я скучал.
   К концу ноября зима докатилась и до Москвы, засыпав город снегом, который быстро стал соленым пюре - совсем недавно, всего неделю назад. Что же тогда было? Помню, сидел я в помещение пятого класса, беседовал в двумя мелкими. Один - типичный кавказец - черный, с острым сухим лицом и огромным, хотя еще далеко не выросшим носом. Я принял его сначала за грузина, но по акценту сразу пришел к выводу, что передо мной азербайджанец. А вот его товарища мне и в голову не пришло классифицировать.
   Среднего роста, широкоплечий, крепкий, тоже какой-то приземистый - было видно, что он твердо стоит на ногах. Внешностью его природа не обделила - он был хорошо сложен, даже большая круглая голова не портила вид, а выглядела даже к месту, и лицом ничего: большие подвижные кари глаза, ярко-красные губы (нижняя чуть-чуть оттопырена), кожа потемнее, чем у обычного русского - как бы немного загоревшая, густые черные волосы облегали верх головы шапкой, и сквозь эту шапку просвечивали как бы отдельным слоем, рыжие пряди, напоминавшие тонкую медную проволоку.
   Звали его Ион, или, чаще, Йоан, во всей школе он был известен хулиганом, двоечником и вообще учеником с плохим поведением - по местным, разумеется, меркам. Знал я и то, что он наглый, немного подлый, а представление о дружбе и верности у него расплывчатое. И его красивые глаза, находившиеся в постоянном движение, казались мне злобными - однако же очень выразительными. Что-то в этих глазах было, как бы в их глубине, скрытое за озлобленностью и наглостью - в отличие от пустых, плоских глаз его товарища.
   Не помню, чего ради я там сидел и тратил на них свое время, не помню, о чем я с ними говорил, но речь в конце концов зашла обо мне.
   -А ты курышь? - спросил вдруг кавказец, посмотрев на меня с подозрением
   -Не, не курю, - ответил я спокойно, подумав - а если бы и курил, то что с того? Что мне до их мнения? Но я привык отвечать на вопрос вопросом, - а вы?
   -Нэ-э, азэрбайджанцы нэ курят, - отвечал он с гордостью, проведя перед собой ладонью - словно отсекая мой вопрос
   -И молдаване не курят... - вздохнул Йоан, и я посмотрел на него. На мгновение он показался мне опечаленным, ослабевшим, горем убитым, что-то изменилось в его лице - но безвозвратно ушло, и тут же его губы сложились в подленькую ухмылку человека, который затевает недоброе, - а ты пьешь?
   -Подожди. Ты молдаванин?
   Внезапно, я вспомнил, что к западу от Москвы лежит большая часть мира, и где-то в ее уголке лежит крошечная страна...А что еще я о ней знаю?
   Йоан растерянно кивнул.
   Я тут же вспомнил, кто я сам.
   -А ведь я тоже не русский.
   -А кто? - оба подозрительно посмотрели на меня
   -Коми, - ответил я спокойно, но с уверенностью
   -А кто это? Где они живут?
   Я живо начал объяснять
   -Далеко, на севере. Где Урал, знаете? Вот, между северным Уралом и рекой Печорой, она немного западнее, и живут.
   К моему удивлению, они знали. Знали, наверное, и где их родина находится.
   -А ты можешь сказать что ни будь по языку коми?
   -Что именно?
   -Ну, поздороваться... - предложил Йоан
   -?N" vN?1
   -Нэ, на азэрбайджанский совсэм нэ похожэ, - удивленно проговорил кавказец
   -И тем более на молдавский, - закончил за Йоана я, - коми относятся даже к другой языковой семье. Но республика Коми - это не государство, а часть России, поэтому меня с тем же успехом можно считать и русским.
   -А тебя поэтому Толь Вась зовут?
   -Да. Русское имя на коми-зырянский манер, - и мне захотелось, вздохнув, произнести "Мне б домой сейчас", но я не рискнул - что-то задело в моей душе то мимолетное, на секунду овладевшее Йоаном. Я решил остаться тут подольше и поговорить с ними.
   Через десять минут я уже и думать забыл о Коми, а они говорили что-то о каратэ и спрашивали меня, почему я не хожу в школьную секцию.
   -Да-а, - я махнул рукой, - нужно оно мне? Драться я по жизни не собираюсь, больше силы себе на штанге принесу. Но удар-два я помню.
   Я принял стойку - одна рука перед собой, с раскрытой ладонью, ребром к противнику. Кулак у пояса сжатыми пальцами вверх. Молниеносный выпад, распрямилась и сложилась ударная рука, рубящее движение ладонью...
   0x08 graphic
-Не, ты неправильно делаешь! - воскликнул Йоан, - смотри!
   Мне показалось, что он начал изображать героя боевика какого-нибудь корейского Ли - взлетал в воздух, нанося достаточно красивые, но очень неточные удары руками и ногами, пронзительно кричал, сложив губы рупором, живо напоминая мне бешеную обезьяну.
   Обезьяна-то обезьяной, а между делом я отметил, что бьет-то он правильно, и с каждым ударом в воздух я терял позиции в его глазах. Нужно исправить положение! И подумал я почему-то сейчас не о представители молдавского субэтноса румынского народа романской группы индоевропейской языковой семьи, испугался упустить не подопытную крысу, а возможного друга.
   Я вскочил, вновь принял стойку
   -Но если со мной драться будешь, каратэ тебя не спасет!
   Я знал многих из тех, кто младше меня, кому я таким способом прививал уважение, но с ним этот номер не прошел: пять минут спустя мы уже дрались с порядочным озлоблением, кавказец, неподвижно сидевший на столе, зашевелился и пошел на помощь своему товарищу
   Я не бил, а только валил его на пол - по другому и не умею, но двоих так победить уже сложно, тем более что кавказцу, по слухам, четырнадцать лет. Два шкета, конечно, но проигрывать им тем более обидно. Я сделал выпад в его сторону и отошел, еще раз свалив Йоана. Тот ответил обзывательствами.
   -Что, что, что? - мне захотелось "проучить наглеца", я подошел ближе
   Йоан по-обезьяньи отскочил на шаг, скорчил рожу, а кавказец многозначительно изрек
   -Он сэйчас плюнэт.
   Это было опаснее всего, оставалось только ретироваться. Я взбежал по лестнице, он - за мной, и действительно плюнул вдогонку, промазал и сбежал обратно, под прикрытие двери класса.
   -Бендеровец! - крикнул я ему вслед и замахал кулаком сверху, на нижний марш, где он проскочил. Ответом был удар захлопнувшейся двери.
   Осталось пойти к себе в класс, желательно найти зеркало и убедиться, что он по мне не попал.
   Класс у нас был однородного этнического состава, но посадить сюда рядом американца, китайца, чукчу и папуаса - они объяснились бы лучше. Наш класс был абсолютно неконтролируемым, бездарным и ни к чему не пригодным, все учителя каждый раз жаловались, "как тяжело проводить уроки в десятом классе", и все разводили руками при мысли о том, что в следующем году нам сдавать экзамены и проходить аттестацию, каждый раз говоря, что я единственный, кто понимает.
   Кроме того, наш класс считался самым маленьким в старшей школе, и редко приходила даже половина учеников. Сегодня присутствовали только две девушки да мелкий, подвижный и неспособный замолчать Петька.
   -Ну че, двумерный, где был?
   -Так, этнографией занимался, - отмахнулся я и начал собирать портфель, - а ты, Петька, че сегодня еще не ушел? - Он обычно уходил сразу после уроков и на "дополнительные занятия" (это у нас вместо группы продленного дня) не оставался.
   -К контрольной готовлюсь
   -К какой?! - эта фраза сорвала мой замысел - собрать вещи, вроде как уйти, но вернуться и навести у мелких порядок
   -Алгебра и физика, тормоз!
   Сходить мне к ним сегодня так и не удалось, но запомнили они меня хорошо - в этом можно не сомневаться. Я умел говорить с убеждением, и поговоривший со мной серьезно, особенно из таких, как они, меня запоминал надолго.
   Но тут эффект был не тот, которого я ожидал. Следующий день они (вместе с увесистым, разболтанным приятелем Виталиком) приставали ко мне уже втроем - обзывались, корчили рожи, а стоило мне сделать шаг в их сторону, убегали по коридору. Один раз я позволил подойти им достаточно близко, а там схватил швабру у стены и, в прямом смысле, "поганой метлой" гнал их по всей длине коридора под истеричный смех Петьки. Отомстили они жестоко - на прогулке меня так закидали снегом, что я до вечера ходил весь мокрый.
   И на следующий день было то же самое, и наследующий, и еще около недели. Они меня обзывали, я за ними гонялся, они закидывали меня снежками, я валял их в сугробах, но до победы было почти бесконечно. Они и оснащены были лучше - в непромокаемых куртках, перчатках и шапках - против меня в свитере, с голой головой и в кроссовках - демонстрировал свою коми-зырянскую закалку. Пока ее хватало.
   А самым наглым и злым, уверенным в своей вседозволенности, но в то же время самым слабым из них оказался Виталик. Мне он не нравился никогда, а тут я вдруг почувствовал его своим врагом. Я его ненавидел.
   Более того, когда один день он не пришел, внезапно Йоан и кавказец подошли ко мне шагом, без рож и обзывательств, я уже приготовил хватку, а они мне сказали:
   -Нэ-э, Вас, мы с тобой дружить хочэм.
   -Чего? - я не сразу понял
   -Дружить мы с тобой хочем, - повторил Йоан, и я заметил, что как-то странно, по другому горят его глаза - еще больше и выразительнее, чем обычно. И не то это было, что так задело меня недавно - этот взгляд устремлен на меня.
   Дальше я гулял вокруг школы с ними, и очень стыдился взглядов окружающих. Это я-то, ученый, отличник - и с мелкими?! Да еще с мелкими нерусскими - у нас такое плохо понимают. Я думал, в основном, как бы сбросить их...
   Тот день был пятницей, последней в эту неделю. Потом шли выходные, и завтра я должен был вновь идти в школу, бороться с целым выводком контрольных, проверочных, письменных, самостоятельных, диктантов, сочинений, изложений, репетиций экзаменов, самих экзаменов, зачетов - близилось к конце полугодие.
   Я все ближе подходил к дому, по узкой асфальтовой полосе между потоком автомобилей и аллеей, уже внутри МКАД. Свернул, подошел к длинному белому зданию. Набрал код у подъезда, поднялся в квартиру. Обед(или уже ужин - смотря что понимать под этим словом) - всегда приятно получить горячую еду, придя домой. А потом на отдых - даже у меня, путешественника, ноги могут устать.
   Но перед тем, как залечь, я вытащил из шкафа том Большой Советской энциклопедии (как всегда поразившись ее гениальности - словарю под сорок, а им пользуются), открыл "Молдавская ССР", "Молдаване".
   И выяснил, что страна эта, тогда еще часть единого государства с Россией, по размерам меньше Московской области, а по населению уступает Петербургу, что расположена на холмистой равнине (наиболее всхолмленная и лесистая центральная часть - Кодры) в междуречье Днестра и Прута, что столица ее - город Кишинев (шестьсот пятьдесят тысяч жителей), а плотность населения превышает сто тридцать восемь человек на квадратный километр, вся земля распахана, засажена зерновыми, кормовыми и виноградом, кроме плавней в низовьях Днестра и дубовых лесов на склонах Кодр, включая две крупные горы - Кэлэрашь и Баланешты... Да много чего я узнал, и вскоре это все пополнило мои рукописи. Для меня эта страна как будто всплыла на поверхность из кучи лоскутьев мира - государств.
   И засыпая, я вдруг еще раз вспомнил его лицо - подвижное, с большими глазами. "Кажется, у меня появился друг" - подумал я пока равнодушно и нехорошо улыбнулся уже сквозь сон.
   В понедельник все в пятом-шестом классах только и говорили что обо мне - в пятницу за Виталика заступился его папаша - бизнесмен два на два метра на двести килограмм пытался избить меня. Еще утром я пригрозил Виталику по морде надавать, только он не испугался. Урод распухший!
   На прогулке ко мне подошел Йоан, орлом глянул на меня
   -Расскажешь, что тебе отец Виталика сделал и я тебе....ничего делать не буду.
   На угрозу я усмехнулся, но все в подробностях рассказал. А сам Виталик все не унимался, говорил что-то глупое, махал руками, как-то обзывал, и вскоре Йоан уже рассказывал, как "этот толстый слабак" его достал.
   -И мне он уже просто так надоел...Я его когда-нибудь побью.
   -Поддерживаю, - я стоял рядом с ним и ронял по слову в пять минут
   "Этот толстый слабак" скакал вокруг, дразнил меня
   -Эй, ты, баран! Слышь, ба... - он оговорился, и получилось не "баран", а "баян"
   Я хлопнул кулаком о ладонь, сделал шаг в его сторону
   -Ну ты, урод распухший!
   Его как ветром сдуло, я готовился броситься следом, но Йоан тихо и как-то не по-своему неуверенно сказал мне
   -Не слушай его. "Баян" - это значит "богатый".
   -На каком же это языке? - спросил я машинально, и тут же понял, что задал вопрос, чтобы его проверить.
   Йоан отвернулся и грустно, со вздохом, произнес
   -На молдавском...
   А в небе раздалось гудение военного самолета, и Йоан как-то испуганно пригнулся и прикрыл лицо рукой.
   Двадцать минут спустя я сидел в классе за конспектами - готовился к последним контрольным, а сам все думал про него. Понял я, что именно так задело меня в нем. Его тоска. Тоска по Родине, по тому, что теперь для него безвозвратно потеряно. И понял сам, как мне все эти годы был нужен друг, и знал, что я за эту дружбу буду бороться не меньше, чем иные - за любовь
  
   МОЛДАВАНИН
  
   Йоан шагал по улице вдоль проспекта - как всегда уверенно и даже нагло. Так он делал все в жизни - не оглядываясь назад и не сомневаясь в том, что он лучше кого бы то ни было. Поэтому, а так же потому, что его никогда не мучила совесть, никогда не одолевали сомнения, никогда не рушились идеалы - их не существовало, жить ему было легко, и этим он правда превосходил любого.
   Он редко задумывался над чем-либо, а уж над собой - никогда. Давно уже ничего не боялся, а оскорбить его казалось просто нереально. Ожидать от него можно было чего угодно (не выше, правда, определенной черты), но сам он всегда ко всему оставался готов - из тех, кому "за все везде ништяк".
   Было у него в душе, или том, что ее заменяло, лишь одно слабое место, прикосновение к которому вдруг, на краткие мгновения, пробуждало в нем человека - родина.
   Но идеалом родную страну для него назвать трудно - скорее нечто вроде потерянной любви, от которой осталась вечная, незаживающая рана.
   Беженец (или, как гордо говорила его мать, "эмигрант") оказавшийся в чужом городе, в сердце чужой земли, за тысячи километров от тех мест, где родился, он не забыл свою страну, но и не помнил о ней. Эта память лежала где-то в глубинах его подсознания, куда более глубокого, чем казалось снаружи, и всплывала только в очень редких случаях, которых не было давно. А пока - ждала своего часа, и сейчас национальность Йоана меньше всего его тяготила.
   Не была она ему и опасна - может, издали он и отдаленно напоминал армянина, но говорил он почти без акцента, и сам не знал, сколько раз это его спасало, может быть, даже от смерти. Впрочем, он сам не сомневался в том, что спасали его собственные кулаки, и не сомневался, что в состояние набить любую морду.
   Умение этот тут, на окраинах, было незаменимым, но он реально далеко еще не достиг требуемого мастерства, разве что убеждением в своей крутости.
   А пока - шел, глядя прямо перед собой, дошел до последней улицы, минуту простоял у перехода, а дождавшись "окошка"" бросился на ту сторону, пошел дальше. Шел и думал - то на русском, то на молдавском, а то и вовсе на обоих языках, вместе с украинским, в несколько слоев.
   Странный же ему встретился человек в этой школе, где он учится (или не учится) всего-то третий месяц. Со странным именем, называющий себя нерусским, необычной внешности. Лиц Йоан не запоминал - зачем? - но точно помнил, что у этого лицо круглое, хотя и далеко не толстое, с широкими скулами, чуть-чуть скошенными ярко-голубыми глазами, а само, напротив, бледное в обрамлении густых темных волос, напоминающих заросли. И чего-то говорит всегда непонятное, заумь какую-то несет, и чего-то странно все, то искоса, то исподлобья поглядывает.
   Йоан почесал голову, припомнил его в течение всей осени. Ходит всегда в одной и той же серой одежде - свитере и полуспортивных штанах, в невероятно изношенной обуви чуть ли не с дырами, гуляет вокруг школы каждый день, и всегда один - высокая серая фигура, слегка ссутулившая плечи и наклонившая голову.
   Так ведь он первый раз и заметил его...Тогда день выдался на редкость серый и сумрачный - с деревьев облетали листья, облака налились свинцом, и капал холодный, промозглый косой дождь. Под ногами шлепали лужи. Тоску нагоняет...И еще тяжелее было Йоану - полез к девчонкам, хотел быть похожим на Виталика, да только от него не ожидали - и раз по башке чем-то тяжелым. Было очень больно, он даже плакал - никогда себе этого не простит! Помнил свое лицо в зеркале медкабинета - сжавшееся, покрасневшее, искривленное, и на голове - кровавое пятно.
   Тогда же вдруг навалились бесчисленные воспоминания - то о родной земле, то о родных людях, и осознание, что все оно безвозвратно утеряно. И он плакал и чувствовал, что не может успокоиться: слезы сами появлялись. Почему-то не было у него никакого желание в этот момент говорить со своим другом - кавказцем или русским. Ему хотелось одиночества - спрятаться от взглядов, которые словно задевали болевые точки, скрыться подальше от людей, и ,может быть, все пройдет...
   Он вышел на улицу, не накинув даже куртки и шапки, не побоявшись дождя. И ходил вокруг школы быстро и уже совсем не нагло, а словно пытаясь убежать, то и дело останавливался, сидел у забора, окружавшего газоны, и снова тоска заставляла его бежать. А навстречу ему, так же, по кругу, ходил этот...
   Тогда Йоан еще не знал ни его имени, ни его характера, не знал, кто это.
   Но их взгляды пересеклись, и на мгновение Йоан увидел, какие у него странные, умные глаза - глаза индивидуалиста-одиночки. Постепенно он мало-помалу успокоился, но странное ощущение оставалось с ним несколько дней, пока Виталик снова не овладел им...
   А теперь вот другие несколько дней - как они с этим "коми", Толь Вась, "играли", как он сам же его обзывал, как заметил, что они плавно становятся врагами, и сам пошел на примирение.
   Ничего, завтра придет и разберется...
   Навстречу ему вдоль дороги шел парень - такой же высокий, худой, слегка потрепанный. "Вась?" - пронеслось в голове Йоана, но он сразу понял, что это кто-то другой, и шагнул в сторону, уступая дорогу. Но парень сделал шаг туда же. Йоан отошел в другую сторону, и тоже зря.
   -Тебе чего? - спросил он испуганно, но нарочито нагло
   -Подойди сюда, шкет, - кажется, Йоан попал
   Но он не растерялся - отскочил назад, ткнув противника кулаком правой руки, развернулся, сложив пальцы левой известным жестом, и бросился бежать. Донесся неприятный смех победителя.
   "Чего ему? Что он от меня хочет?" - Йоан уже шел быстрым шагом в сторону двора, пройдя вдоль ряда старых машин и гаражей, подошел к железной двери подъезда, набрал на домофоне номер квартиры
   -Cine e acolo?1 - донесся приятный, только слишком холодный и усталый, будто немного севший, женский голос
   -`Acesta Нs eu2
   -Intra3, - ответила она безразлично
   Дверь отрылась, Йоан вызвал лифт, и через пять минут был дома.
   -Ну где ты опять столько мотался? - возмутился невысокий, узколицый, с длинными прямыми идеально уложенными волосами "крутой" мужчина, прижав его к двери
   -Так, гулял... - Йоан опустил взгляд в пол - ну не мог он с этим человеком разговаривать, да еще и по-русски
   -Долго же ты гуляешь. Смотри, испортишь своей матери нервы - их ведь заново не дают - и пиши пропало, я истеричку в доме не потерплю.
   Йоан прослушал эту фразу, но не слышал слова, не вникал в их смысл.
   "Ну я язык! Черт ногу или че-нибудь себе сломит!"
   -Ладно, - мужчина смягчился, все еще оставаясь до отвращения отталкивающим, - я тебе сказал на обратном пути в магазин зайти. Ну? - опять погрубел
   -Да, вот... - Йоан вспомнил о белом пакете со всякой едой и упаковками, который нес в руке уже не первый десяток минут, и отдал его, - можно мне идти?
   Он разулся, снял верхнюю одежду, удалился в свою комнату - большую, ярко освещенную, обставленную как надо, ничем не примечательную, но просторную. Лишь огромный стеной ковер в орнаменте над кроватью выглядел темным пятном.
   Под этим ковром, напротив телевизора, он и расположился, взял пульт, прошелся по каналам.
   На первом - новости, диктор в пиджаке и галстуке что-то вещал:
   -В странах СНГ на юго-западе назревает новый политический кризис, подобный тому, который был два года назад и закончился военным вмешательством США и агрессией западных стран против Молдовы. Независимая Гагаузия со столицей в Кахуле проиграла войну с Румынией и идет теперь на сближение с западным соседом, получившим в последние годы прозвище "Романский тигр" за высокие темпы роста. В Кахул уже прибыло несколько делегаций из Бухареста, оговаривается ряд политических вопросов - в том числе независимость Гагаузии, так как государство площадью шесть тысяч квадратных километров и населением семьсот тысяч человек не может выжить в окружение агрессивных Румынии и Украины, а так же кризисной Молдовы, от которой можно ожидать любых действий. Возможен отказ Гагаузии от своего суверенитета в пользу Румынии
   0x08 graphic
И знакомые пейзажи - знакомые до боли - холмы, несколько месяцев назад зеленые, а сейчас бурые, переливающаяся на них степь, бесконечные села и местечки, связанные паутиной проселок, высокое небо, а на земле - следы от танковых гусениц, и над наполовину сгоревшей и развороченной деревней нависала сетчатая вышка с серым хоботом пулемета.
   Но взгляд Йоана оно остановило на секунды, успев неприятно кольнуть. Он переключил канал.
   На втором - латина, очередная любовь очередного Педро к очередной Люсии. Тоска...Интересно, здесь есть Хуан Карлос и Марко Антонио?
   На третьем - ток-шоу из разряда "Тупое и тупее некуда", где куча людей собралась в ярко раскрашенном зале и с умным видом обсуждала вопросы, которые и для Йоана-то ничего не стоили.
   Четвертый - пустота, пятый - что-то о культуре в Санкт-Петербурге, наконец, на шестом он нашел хоть что-то для себя - какой-то псевдовосточный боевичок, в котором мужик в кимоно и красной повязке на голове, оглушительно крича, раскидывал голыми руками взвод охранником какого-то наркобарона с автоматами. Щелкали пистолеты, стрекотал "Калашников", но этого не задевала ни одна пуля, и вот уже десяток парней в пиджаках и черных очках валялись у лестницы.
   Йоан с ненавистью вспомнил того парня, который обозвал его шкетом. Ага! Он живо представил: идет он, значит, по улице, думает (а это бывает так редко!), и тут этот урод, значит, встает у него прямо на дороге. И Йоан подскакивает, взлетает в воздух, как будто нарушив закон притяжения, вычерчивает ногой в увесистом ботинке полный круг, с разворота бьет по морде, гад падает, успев опереться руками об асфальт, тягуче сплевывает кровью и зубами, а Йоан стоит над ним. "Ну че, кто здесь шкет!?" - "Я", - стонет побежденный, - "Ну получай!" - и молниеносный удар ногой снизу по лицу, хруст ломаемой шеи...хотя нет, это уже лишнее. Лучше сверху, по той же самой башке, и гад теряет сознание.
   Эх, я б его!
   Между тем герой в кимоно уже привлекает наркобарона к ответственности, и фильм движется к концу.
   Йоан еще полистал каналы, затем погасил экран, откинулся и прикрыл глаза - а что еще ему сегодня делать?
   Но сон его больше напоминал забытье. Какие-то призрачные, тревожные образы. Мрачный, будто остывший после пожара город, в котором он сразу, мгновенно, узнал Кишинев, затянутый холодной дымкой и пылью, танки на улицах, сине-желто-красный флаг без герба на соборе. А он идет, не глядя ни на кого, мимо тенями проплывают военные с автоматами наперевес, и никто словно бы не видит его, а он все идет и идет по бесконечной пустынной улице, зная, что идет навстречу смерти...
   Когда он проснулся, за окном уже вечерело, сероватая темнота заволокла большой, но необычайно бедный для столицы двор, в домах напротив загорались окна, кто-то пробежал внизу, натолкнулся на кого-то, и раздалась оглушительная ругань, похожая на обвал.
   Йоан плохо соображал со сна, но что во дворе что-то происходит, понял сразу. Выйти бы погулять...Он слез с дивана, вышел в коридор.
   -Le doate s m plimbu?1
   -Nu, - ответил все тот же холодный голос, сделавшийся чуть-чуть, только Йоану заметно, строже, - zcea a csa.2
   Он знал, что с ней лучше не спорить, и вернулся в свою комнату. Что же тогда делать? Еще раз перебрал все каналы - теперь уже ничего не нашел.
   0x08 graphic
Йоан скучал - первый раз за долгое время. Не знал, почему, да и было ему даже не грустно, его просто давила скука - ненавистное ощущение, когда единственная мечта всего дня - дождаться вечера, лечь спать, и больше уже не просыпаться. Только Вась почему-то то и дело вспоминался, хотелось его встретить, с ним поговорить. А ведь он в пятницу что-то сделал...
   Йоан вспомнил папашу Виталика - огромного, толстого, уродливого, ни то носорога, ни то гориллу, вроде как бизнесмена, а на вид - плебея, мужика, выродившегося вдали от своего завода, или торговца, погрязшего в рынке. Слышал, как этот мужик орал в канцелярии и бил кулаком в стену так, что из под обоев вылетала побелка.
   -Я вас предупреждаю, уважаемая, если в этой школе кто-нибудь еще хоть пальцем тронет моего сына! то я вам тут сам все быстренько прикрою! Вы че! Думаете, у меня есть еще десять тысяч баксов на новую операцию! Еще раз увижу, что кто-то к нему прикасается, то и с этим кем-то! и с вами, уважаемая, мы встретимся в суде!
   Каждый восклицательный знак он отмечал ударом кулака в стену и матом, как на стройке.
   "Операция? У Виталика?" - испугался Йоан, то ли за Вась, у которого десяти тысяч нет тем более, то ли за Виталика, которому будут делать операцию, но забыл об этом сразу, как только занял свое место в школьной "Газеле" - доставке. Он вспомнил, что вчера было родительское собрание, что сразу на месте он избежал наказания только потому, что его мать пришла очень поздно, а уж теперь его ждет такой нагоняй...
   И нагоняй правда встретил его, и совсем уже выбил из памяти эту историю - его сначала ругали, потом били и клялись на улицу его выкинуть, называли его позором, снова били - за двойки, за плохое поведение, странные замашки и прочее, чего нормальному человеку не понять. Словом, в итоге он все забыл.
   А теперь вспомнил, и уже не на шутку забеспокоился. Что с Виталиком? Какая еще операция? Может, он просто это слово понимал неправильно? Может, это не то, чего он испугался, а что-то хорошее? Пошел, спросил - нет, это именно то самое, и забеспокоился еще больше. Да что этот баран с ним сделал?! Вот завтра придет, разберется, а пока...
   По этому поводу Йоан решил пораньше лечь спать.
   На следующий день, как обычно, проснулся в полвосьмого, вскочил, по-армейски заправил постель, быстро и невкусно позавтракал, оделся, снарядил портфель, выбежал на улицу.
   В лицо ударил холодный воздух, будто хлестнуло ладонью, скользнули снежинки. Вокруг лежали гладкие сугробы, тонкий слой свежего снега покрывал дорогу - дворники еще не успели расчистить двор, а крупные хлопья падали сверху. Мороз - наверное, градусов пятнадцать.
   "В Молдавии такого не было", - подумал Йоан, вздохнул, вспомнив вчерашние кадры, запечатлевшие осень в начале декабря, и пошел к проспекту - мимо опавших деревьев и еще толком не проснувшихся зданий. Да и не хотелось им просыпать - холодно. Йоан позавидовал. Но день хороший, морозный, не то, что вчерашняя слякоть.
   На остановке Йоан занял место, стал ждать.
   Ждал не меньше получаса, порядком замерз, затем его окликнули. Оказалась, "Газель" сломана, и придется добираться своим ходом. Он пошел к соседней остановке, начал припоминать маршрут. Неудобно придется ехать, с пересадкой - до школы отсюда напрямую ничего не ходит, и там еще пешком. Да и по времени это все в полтора раза дольше. Главное, про Виталика не думать, а то умереть от нетерпения можно.
   За своего приятеля Йоан даже, в общем-то, не беспокоился, скорее ему было просто интересно - а что это с ним такое?
   В школу опоздал минут на десять - все уже сидели по классам. А в коридоре - тихо, только из канцелярии какие-то голоса. Ладно, хоть разыскивать Виталика не придется - если он в школе...А если нет!? Если все таки в правда убил его Вась.
   Йоан снял куртку и переобулся так быстро, как не делал этого никогда раньше, спустился к двери класса, открыл, прошел предбанник, вошел...Где же Виталь?
   Виталь сидел где всегда - за первой партой. Как всегда - толстый, противный, именно что распухший от безнаказанности и завышенной самооценки. Сидел как ни в чем не бывало, медленно развернулся, поглядел на Йоана пустыми глазами довольно и высокомерно.
   -Привет.
   -А ты...А что такое вчера с тебя было?
   -Этот, лохматый, получил, - он неприятно усмехнулся, и отвернул голову - больше Йоан его не достоин.
   -Сядь! - повысила голос учительница, и Йоан сел, пробормотав "бабка-истеричка", - будет он мне на уроки опаздывать! И так между тройкой и двойкой, ближе к двойке, а еще опаздывает и на уроках разговаривает! Будет он тут мне, понимаешь!
   А Йоан почему-то был несказанно зол на Виталя. Он-то думал, этот толстый в реанимации лежит на последнем издыхание, к нему там трубки всякие подведены, искусственное дыхание делают...А он тут! А что же тогда с Вась? Что же тогда этот мужик с ним сделал?
   В этот день с приятелями Йоан говорил мало, особенно с Виталем - он не сомневался, что даже если они поссорятся, Йоан и кавказец Гюлай останутся вместе, а уж чего Виталь не сделает - не останется один, из их сообщества не уйдет.
   На уроках сидел тихо, на переменам к девчонкам не лез, а часто поднимался в коридор, высматривал Вась, но встретить его смог только на прогулке.
   Тогда он окончательно удостоверился, что с Виталем все в порядке - толстый и еще более противный, чем обычно, кажущийся вообще необъятным в желтом пуховике, он говорил какие-то гадости Вась, а тот - как всегда высокий, чуть склонивший голову и очень легко одетый, отвечал, чем мог, и уже занес руку.
   Тут Йоан ничего не смог с собой поделать - разбежался, прыгнул, вскочил Вась на спину, обхватил его руками вокруг шеи, вцепился, как наездник, издав боевой клич. Но у старшеклассника хватило и сил, и реакции. Развернулся, так, что Виталю по роже заехало ботинком, попытался сбросить, потерял равновесие, упал, придавив Йоана к земле и вывернув ему руку, тут же совсем сбросил его с себя и вскочил, и процедил, глядя сверху вниз.
   -А, и этот здесь...
   Йоан отряхнулся и мгновенно оказался на ногах, воскликнул, улыбаясь
   -Круто! Давай еще раз!
   -Нет, у меня вот этот напрашивается, - Вась обернулся к Виталю, все еще потиравшему ушибленную щеку, снова занес руку, но Йоан вспомнил, что хотел спросить и встал между ними, глядя в глаза Вась.
   -Расскажешь, что тебе отец Виталика сделал и я тебе....ничего делать не буду.
   Виталик на секунду замолчал, а Вась усмехнулся
   -Да ты бы мне и так ничего не сделал! Но расскажу - этот тупой мужик, - он сделал особое ударение на слове "тупой", покосившись на Виталя, - долбанул меня головой о стенку. Типа, я его сыночка избил. Только бил я его, - Вась снова посмотрел на распухшего, - по-бутофорски, то есть чтобы звук был. Честно скажу, я не нанес ни одного удара. А вот меня - уже на самом, понимаешь, деле. То же не больно, но обидно. Бывают на свете придурки!
   -Понятно, - как то уже без интереса ответил Йоан, - пойдем? - он даже не спросил, а позвал, и голос его звучал странно, тревожно
   Скоро прогулка подошла к концу, и Йоан, уходя к себе в класс, все думал. "Зачем Вась спросил, на каком языке? Знает ведь, что я молдаванин. Зачем ему это? А зачем я вообще оттуда? Был бы русским - и не мучился! Зачем я ему сказал, кто я? Надо бы мне это от него скрыть...Что я говорю! Я же правда по этой стране скучаю...". Так, сбивчиво и нервно, думал он, поднимаясь по лестнице, и думал не столько о Молдове и о своей памяти о родине, сколько о том, что это для Вась, чем это может помешать их дружбе. Но кто такой Вась, Йоан, видимо, знал плохо, и тем более ему было неизвестно, что был бы он сам русским - и этнограф бы на него даже не посмотрел.
   Между тем обида на Виталя постепенно забывалась, и на следующий день они уже были снова друзьями. Вообще, их было трое, и на иерархической лестнице они размещались так: Виталик, Йоан, Гюлай. Все трое они вышли из разных стран, и абсолютно противоположны были их характеры. Но во всей школе не было союза прочнее этого, и если встречались они поодиночке, значит, у них что-то случилось.
   Вась называл эту компанию "Дружба народов", и был, в общем-то прав - они происходили даже из разных языковых семей.
   Самым, безусловно, значительным из них, был Виталик Перов, как по лидерству, так и по массе. Толстячек, с короткими ручками-ножками, весь какой-то жирный, расплывчатый, переливающийся, даже аморфный - с комплекцией подушки, с противным, продолговатым лицом в россыпях мелких веснушек, бегающими подленькими голубенькими глазками, он был в их компании самым младшим и самым слабым, но почти во всем держал над ними власть. Даже ссора с ним казалась невозможна. Что-то заставляло их уважать его, что-то такое, чего у них не было, будто он тверже стоял на своих коротких ногах. Он всегда провоцировал любое хулиганство, а они всегда молча исполняли, и никто никогда его, виновника всех проблем их класса, не наказывал. Доставалось всегда исполнителю, у учительницы не хватало то ли ума, то ли желания смотреть в корень.
   Противоположностью ему являлся Гюлай Ташираев, четырнадцатилетний кавказец, заметно отставший в развитии. Даже среди них он, самый старший, был самым тупым, и хоть раз пообщавшись с ним, переставал быть удивительным его возраст - он трижды оставался на второй год. Зато была у него звериная, для их возраста, сила и собачья преданность - он готов был идти с ними куда угодно и на что угодно, никогда не задумываясь о последствиях, да и вообще о чем либо. Он служил им, сам того понимая. Он мог часами выслушивать нотации учителей, ругавших его за плохое поведение, приносить домой дневник, где всю неделю не стоит ни одной тройки, слушать, как дома его ругают, но все равно идти за ними - на большее ума не хватало. Единственное, что он принес в "Дружбу народов" - это влечение к противоположному полу, и ох плохо могло это кончится.
   Девчонки - отличницы-зубрилы, этой шумной, агрессивной и абсолютно неконтролируемой компании сторонились, зато сама компания постоянно тянулась к ним, и порой на переменах они творили такое...Не зря же Йоан, наименее тут посвященный, получил по башке.
   Рядом с ними обитал шестой класс, но эти - старшие, и "Дружба народов" для их вожака - враги, компания идиотов, которая что-то еще пытается доказать. Такими же врагами для них был и четвертый класс, все чаще заявлявший о своих правах, и старшеклассники, которые постоянно над ними издевались. И все чаще слышалось тут имя - Вась.
   Но и дружба Йоана с Вась оказалась недолговечна - спасибо тут Виталю. Уже на следующий день после жалоб Йоана на своего товарища и клятв Вась в верности, он снова, с приятелями, пытался издеваться над ним, а стоило было бросить на него укоризненный взгляд, как Йоан тут же делал невинные глаза и, как будто с искренним угрызением совести - то ли он так изображал, то ли Вась так казалось, говорил, что "это же все шутки".
   И плавно они становились врагами. И Вась решил сам переходить в наступление. Северянин, он привык к масштабу своих действий. Наступать - так уж наступать. Сыграть на больных местах. А какие больные места у Йоана? Он этнограф, а не психолог. А Йоан - его подопытная тварь, молдаванин по национальности...
   И все чаще в коридорах школы зазвучало новое слово, не мат, не жаргон, куда хуже самых страшных ругательств - национальное оскорбление, за которое полагалось убивать.
   -Бандеровец!
   Йоан этого слова не знал, и убивать никого не собирался. И пускай дружба катилась под уклон, были еще шансы исправить положение.
   Прошла еще неделя, и близилась важная дата Йоана - день рождения, единственный, пожалуй, праздник, который справляют во всем мире, в разное время, да и то, лишь по тому, что люди разные. И уж кто-кто, а Йоан хотел отпраздновать его как следует. За этот год в из классе было уже два дня рождения, но один именинник всеми силами скрывал свой день, другой оказался бездарным организатором. Нет, Йоана они должны запомнить. Тем более что выпадает он на рабочий день - понедельник двадцать первого декабря, и, естественно, избежать Дополнительных Занятий обрадовались бы все.
   Утром он привез два пакета еды, передал их классной руководительнице Елизавете Григорьевне, которая спрятала их в кладовку, и стал ждать. В этот день он старался вести себя нормально, но все равно на переменах их класс напоминал клетку с обезьянами. В коридорах он пару раз встречал Вась, но тот проходил мимо - быстро, в спешке, по каким-то своим делам. Йоан и не догадывался о том, что Вась ждал этого дня уже давно.
   В своем классе Йоан был сегодня королем. Все его поздравляли, и встречали его даже как-то с почтением, даже Виталик, отличницы и непримиримые враги из шестого класса - и те снизошли до поздравлений перед ним и пожеланий всего, что положено тут желать.
   А после уроков в более просторном шестом классе сдвинули парты, накрыли скатерть, девчонки сделали из этого стол. Те самые два пакета еды занимали сладкое и фрукты, а так же две двухлитровки, и все это равномерно распределилось по белой поверхности стола. Накрывали в основном во время прогулки, когда сам Йоан был на улице - играл с приятелями в снежки, лез к старшеклассникам, которые расправлялись с ним куда грубее Вась и вообще всячески изображал. Но на праздник пришли все, даже его постоянные враги.
   И если в пятом классе были только "Дружба народов" да отличницы, которых и друг от друга-то не отличить, то в шестом каждый представлялся личностью, достаточно яркой и заметной, и в отличие от пятиклассников, они существовали сами по себе, не зависимо друг от друга. Вот Павлик - низенький, худенький, какой-то все время испуганный - по словами одной учительницы, "жертва концлагеря". Или вот Серега - высокий, с квадратной челюстью, и сам весь какой-то квадратный, с огромными руками - тут и сомнений не возникнет, что это - крутой. Даже местные двое отличников отличались: Валя - тоже крутой, энергичный, подвижный, в чем-то даже умный и необычайно сообразительный - такого никто не назовет зубрилой, или Сима - молчаливый, инертный и заторможенный.
   Йоана Валя считал врагом, но на праздник все равно пришел. Не отказала своим общество и Елизавета Григорьевна, и некоторые другие учителя - не смотря на все его выходки, двойки, распущенность, его любили. А чьему обществу Йоан особенно был рад - это спортсменки Оли из шестого, куда более взрослой, живой и умной, чем отличницы.
   Потом все сели, Йоана все по очереди поздравили, кто-то пожелал сохранять чувство юмора, кто-то просто сказал держать в том же духе, учителя едва ли не умоляли его "в новом году жизни, взяться, наконец, за ум", а Валик ограничился пессимистичным "Чтоб ты сдох!". После поздравлений дергали за уши - по двенадцать раз с каждого (и опять только Валик воздержался), вручили завернутые подарки. Он включил музыку, и все принялись за еду.
   У Йоана застолье действительно получилось - такого в их классах не видели с прошлого года. Действительно, было шумно, весело, празднично - непонятно даже почему, скорее всего, он просто своим видом располагал. Он сам сидел во главе стола, слева от него - Оля, на которую он то и дело как-то формально и всеми силами стараясь изобразить во взгляде любовь, поглядывал. Справа - Виталь и Гюлай, скакали на стульях, жрали как свиньи, так, что смотреть противно. Впрочем, Йоану все равно - у него сейчас праздник, и никто его не испортит, тем более так шумно, что можно говорить о чем угодно, но со стороны он выглядел все равно как-то смущенно.
   Еще через полчаса, когда еда была почти доедена, темп начинал спадать, вдруг хлопнула наружная дверь, открылась внутренняя, и в помещение заглянул Вась - его бледное лицо среди густых волос Йоан узнавал сразу.
   Тут же заорал Гюлай
   -Ты чо тут дэлаэшь? Я тэ нэ разрэшал входыть!
   -Давай, давай, вали отсюда! - помахал рукой Виталь
   Вась же напряженно-спокойно спросил, обращаясь больше к Елизавете Григорьевне, чем к ним, нарочно не глядя на Йоана.
   -А Юлия Александрувна здесь?
   -Нет. А что?
   -Не, не, ничего, я пошел, - голова Вась скрылась за дверью, а Йоан вдруг почувствовал, что хочет видеть его рядом с собой
   -Вась! Заходи, присаживайся! - крикнул он
   Отказываться Вась не стал - не было ни желания, ни права. Лучше уж посидеть у них, чем мотаться по всей школе в поисках учителя биологии и мучительно вспоминая билеты завтрашнего экзамена. В конце концов, он недавно читал наставления психолога сдающим экзамены, и там было написано - "ни в коем случаи не отрезать себя от внешнего мира". Он и не стал - он сразу сел во главе стола, на свободное место рядом с Йоаном, между ним и его приятелями.
   Те сразу начали приставать к нему, он огрызался, сам пытался мысленно оправдать свое присутствие здесь, решив, что тут он просто питается за чужой счет, и занимался куском торта, запивая его спрайтом, и думать не думал про них.
   Йоан наклонился к его уху, указал на товарищей.
   -Не слушай их. Они одурели.
   -Было б куда дуреть...
   -Совсем одурели. Они все за мной повторяют. Вот я влюбился в Олю, и они тоже.
   Слово "влюбился" Вась не понравилось, да Йоан и сам понимал, что, в общем-то, тут ко всем равнодушен - только изображает Дон Жуана (точнее, каким бы тот был, родись он на ступень эволюции ниже), но сейчас он чувствовал себя вожаком стада, и ему было приятно, что за ним повторяют. Потом, должен же у вожака быть гарем.
   Затем (тут правда все одурели) они повыскакивали, выбежали в коридор, где сразу же кто-то погасил весь свет, и начали изображать уродов. Виталь стал оборотнем, Йоан - вампиром, Гюлай - мертвецом, и не знали они о том, что все эти твари происходили из Трансильвании, в которой жили люди, похожие на Йоана, только с другой стороны Карпат.
   Впрочем, и был он сейчас не Йоаном. Был приземистой и опалой тварью с черными висячими перепонками на ломких руках, оканчивающихся страшными когтями, и глаза должны были мерцать красным, а с клыков - капать кровь. Он - вампир, граф черного замка над несчастной сумеречной страной, запуганной и бедной, затянутой густыми туманами.
   Шатаясь, он вывалился из за двери туалета, и, с ненатуральным шипением, набросился на девчонок, те кинулись врассыпную, но вроде как мохнатый, не по-волчьи толстый зверь уже ждал их, и длинный тупой вроде как мертвец сам не ведал, что творит, а выглядело это уж очень того...
   И в это же время высокая тень, действительно похожая на мертвеца, вампира и вурдалака, скользнула мимо, блеснул свет, и оглушительно хлопнула дверь.
  
   НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ
  
   "А пропади вы все!" - я пнул лестничные перила с таким озлоблением, будто бы это они виноваты. Да что же это? Да как же это так? Я же должен сейчас быть у Юлии Александрувны на консультации к экзамену - смотреть в бинокуляр на срез корешка лука, описывать реакции в клубнях картошки и дышать продуктами взаимодействия белка с пероксидом водорода, я уж не говорю про строение ДНК. А я что? А почему?
   Первый раз друг оказался для меня важнее работы. Может быть, потому, что и это даже не совсем друг, а так, вроде бы?
  
   -Ну почему же ты хочешь с ним дружить? - спросила Елизавета Григорьевна, когда мы с ней остались в классе, а мелкие, под "Горрилаз", творили обезьянник
   -Так...
   Я знал, что Елизавета Григорьевна о далеко не самого хорошего - и не зря: дикарь, макака, просто хулиган в нашем цивилизованном заведении.
   -А что у вас с ним общего? Ты - вон какой умный: ученый, географ, хорошист. А интересов сколько! А он же дурак дураком!
   -Вот именно что географ, - вздохнул я, - я этнограф! Понимаете, этнограф. А он - представитель национальных меньшинств. Но меня в нем другое привлекло.
   -Это что же?
   -Дважды, пока я с ним знаком, он упоминал Молдавию. И оба раза мне так показалось, что он помнит свою родину. У него тон, взгляд меняются. Он каким-то грустным делается, когда об этом говорит
   -Да о чем же ты с ним говоришь!? - это вопрос был задан с искренним непониманием
   -Не знаю, не замечал...Но он не такой дурак, каким вы его считаете.
   -Ну уж, не знаю...
  
   Так ведь я и зашел к ним в класс, чтобы его увидеть. Я ведь точно знал, что Юлии Александрувны там нет. А где же она тогда?
   Мне почему-то стало грустно. Зашел к ним, поел, ушел. Никто я для них, да и они для меня кто такие? Для меня ведь национальность Йоана куда важнее его характера, интересов, мыслей. У меня ведь так со всеми. Никого, кроме самых близких людей, я никогда не любил - они были чужими. Разве что Веденяпин - мне он как второй отец.
   А что уж говорить о товарищах, о девушках? Я оглянулся - никого. Рядом, вокруг меня, словно бы сформировался черный ком вакуума, где нет места ни другу, ни возлюбленной.
   И вокруг правда нависла необычайная пустота. Уходил длинный, как на судне, коридор с фанерными стенами и серым ковром. Мертвенно светили круглые лампочки на потолке. И по всей школе - никакого движения. Пустота. Мне захотелось закричать, чтобы она дала трещину, но было так жалко эту тишину.
   Я сел у стены, положив голову на согнутые колени, погрузился в себя. Все равно никого больше нет. Казалось...
   Именно что казалось - не прошло и десяти минут, как я услышал голос Юлии Александрувны.
   -Вась, ты меня искал?
   Вот на следующий-то день я понял, какого это - не готовится к экзамену.
   Пока я сидел за последней партой кабинета химии и одной рукой крутил бинокуляр, пытаясь другой написать план ответа и судорожно нащупывая в рукаве "шпору", я проклял многое.
   И день тот выдался на редкость неприятный - тягучий и бесцветный. Белый снег, белое небо, белые обои - все вокруг казалось безжизненным.
   Вокруг сидели девятиклассники, наш сосед, гораздо более жизнеспособный, чем мы. Они все, как один, крутые - самые сильные, самые умные, да и вообще! Они были развратниками, курили травку по ночам, сохраняли какие-то претензии на то, чтобы быть хулиганом и вообще Настоящим Мужиком, хотя получалось это довольно редко. Один из них - грузный, похожий на огромный бомбардировщик времен Второй Мировой войны, стал моим собратом по несчастью.
   То и дело на меня поглядывали девушки. Справа - стайка, выводок, на вид лет по двенадцать, хотя на самом деле - мои ровесницы. Они относились к тому славному племени, какое в народе называли "пустышки" - это самая четкая их характеристика. Они были глупы, ленивы, самоуверенны, разгульны, внешне похожи на стайку разноцветных тропических попугаев. Лишь одна из них, напротив, была засохшей и мрачной - в прошлом ее поразило страшное горе, и у нее теперь не было сил жить.
   Еще две сидели спереди, и эти казались куда взрослее и серьезнее. Одна - высокая, увесистая, объемистая, и, наверное, самое точное слово - напыщенная. Типа, самая, типа, умная, энергичная, сильная, и тэ дэ. В добавок она считала себя тут единственным человеком, у которого есть душа, а всех остальных - жалкими, приземленными тварями. В ее взгляде, единичном и коротком, который она тут же отвела, закатив глаза, смешались жалость и призрение к несчастному дурачку.
   А вот ее подругу я замечал редко - очень тихая и скромная, даже женственная, что у нас бывает не часто, вежливая, обходительная, с мягким, приятным голосом и интеллигентским лицом, никем не признанная, в моих глазах она выгодно отличалась от всех. Она посмотрела на меня тоже один раз, и в ее взгляде я прочитал
   "Удачи тебе!" - как пожелала бы удачи любому
   И тут же я уронил голову. У меня же экзамен, а я на девушек смотрю, пусть даже и на таких! Я спешно начал готовится.
  
   И, как не странно, сдал! Я уносил хорошую, твердую "пятерку", я чувствовал несказанное облегчение - десять дней до конца четверти, до Нового Года, оставались теперь свободными: уроков почти не будет, на дополнительные занятия можно не ходить, домой отбывать когда угодно.
   Тем более хорошо было, что у других сессия еще только начиналась, и все сидели по классам, уткнувшись лицом в учебники. Даже гулять-то ходил я один.
   Почти один - обойдя пару кругов вокруг здания, я обнаруживал на одном из сугробов "Дружбу народов". И начиналось...
   -Ну ты, баран, свинья огородная! - доносилось до меня с трех сторон, крепко приправленное матом. Противно, конечно, но ругались они правда как на стройке, и ничего с этим не поделать.
   -Если я свинья, то ты - свинопас! - отвечал я чем-нибудь вроде этого, а то и еще глупее, но тут это было неважно. Никто, кроме них, не слышал, а они такое лучше поймут.
   А когда мне надоедало пытаться сделать невозможное - поразить их словами, я шел в рукопашную, и они разбегались. Виталя я не трогал - слишком легкая добыча, Гюлай мне был откровенно противен - оставался один Йоан.
   Бегал он очень быстро, не хуже меня, но куда маневреннее, и стоило было мне подойти на расстояние вытянутой руки, как он (на месте!) не сбавляя скорости уходил вбок. А еще один из его приемов меня всегда поражал: бегу я за ним, а он вдруг на месте - раз! - и мне навстречу, обходит руку, а я пролетаю еще метра три.
   Иногда удавалось загнать его на занесенный снегом газон, и там поймать было легче, и в то же время сложнее: достаточно сигануть через забор, который тут всего-то по колено - и он в руках, но как тяжело бывает поймать момент.
   Когда они обзывались, это было еще ничего - нормально. Хуже - начинали кидать снежки, а я в свитере и без шапки. Особо противно, если попадали по лицу - обжигало, а получавшая вода стыла, и еще минут десять жгла кожу. Я, правда, в долгу не оставался - если кто мне попадется, то я его мордой в сугроб.
   А вообще же для таких "игр" (так они говорили) обстановка была идеальна. Приятный и сухой мороз, редкий для столицы, ковры густого снега, высокие сугробы, дорожки расчищены и безо льда - идеально, чтобы бежать.
   А вокруг - никого, кроме меня и этой компании, и часто я даже забывал, что мне пятнадцать, что я ученый-этнограф, и что это несерьезно - гоняться за пятиклассниками. Тем более странно, что именно наука меня к ним и привела. Привела и остановила - что я мог сделать? С ними ведь даже не поговоришь, не навяжешь им свои правила, которые им, впрочем, и не по силам.
   И я принимал их правила, и становился одним из них. Ненадолго, но становился, и мне было несказанно приятно недолго побыть дураком - не все же мне рукописи писать, укрывшись от всего мира. Я понимал, какого это - общение, понимал его ценность. Сначала, правда, я еще искал себе оправдание - "изучение менталитета" и "установление отношений с объектом", а потом уже и просто перестал стесняться. Да и правда, что тут такого!? Тем более что я не дерусь в подъездах, в компьютерный клуб не хожу, а усталость и напряжение копятся. А тут - такая разрядка. Я отдыхал - первый раз за много лет. И часто, даже зайдя в здание, весь мокрый от снега, но с запалом десятилетнего, я не успокаивался. Преследовал их по лестнице, покрывая ступеньки снегом с ботинок и свитера, загонял в класс или раздевалку, а кто возразит...Тем более что рядом всегда находилась швабра, которая в моих руках превращалась в оружие - ей и толкнуть, и ударить, и к стенке прижать можно. Один раз, правда, Йоан и Гюлай сами вооружились, но я эти поползновения быстро пресек.
   Видеть Йоана я старался как можно чаще. На переменах сразу бежал в коридор, там ходил от края к краю, высматривал, и когда он меня замечал и начинал обзывать, с радостью принимал вызов. В расписание узнал, когда они занимаются в спортзале, и стал ходить туда тогда же, или параллельно с каратистами - Йоан ходил в их секцию. И пусть мы с ними занимались по разным залам, то, что они рядом, было для меня самым важным. Да и к спорту развилась привычка, через пару месяцев, забегая вперед, я уже начал давать результаты.
   Я видел их, и изучал их сообщество - не как национальности, а как людей. И замечал, что не такое крепкое оно, как кажется. Что они постоянно ссорятся, и что Йоан выходил там самым слабым - слабее Гюлая, не такой умный, как Виталь. Один раз он даже, ругаясь не на русском, с красным лицом выбежал из спортзала, помянув их с ненавистью.
   А вечером, когда "Газель", развозившая народ по домам, готовилась к отъезду, я всегда оставался до тех пор, пока они не уедут. Иногда мне казалось, что я им надоел просто до невозможности, но после нескольких часов, когда мы друг друга не видели, мои опасения рассеивались.
   Возникала и другая проблема: у меня вдруг освободилась куча времени. И если раньше я уходил домой, то теперь это время надо было продержаться до отхода "Газели". И обычно где-то в начале седьмого, в последнему часу школьного дня, я выходил гулять.
   Так я вышел и двадцать седьмого декабря. Над городом висела уже глубокая, черная ночь - небо было черно, как антрацит, и слегка блестело, черные ветки казались трещинами в нем, и в них открывалась еще более глубокая тьма. В соседней двенадацтиэтажке, стеной отделявшей школу от проспекта, горели все окна. И я, идя вдоль школы, видел их отражения в проемах первого этажа, и огненный квадраты плясали и, как светляки, переливаясь в изгибах стекла, а настроение мое невольно делалось каким-то романтическим, мечтательным, и все больше я размышлял - о разном, о высоком, а особенно - о Йоане.
   Затем, проходя мимо дверей, я увидел на освещенной лестнице высокую и нескладную фигуру Гюлая. Сделала вид, что не заметил, пошел дальше, но меня окликнули.
   -Эй, Вас, подойды сюда!
   Они у дверей стояли вдвоем - Гюлай и Йоан, Виталя с ними не было.
   -А ты что здесь делаешь? - спросил Йоан
   -Так, гуляю, - я пожал плечами. Как всегда, я стеснялся говорить
   -Мы тоже, - Йоан на мгновение задумался, будто что-то припоминая, потому вдруг предложил, - а побегай за нами!
   Я огляделся - никого. Но сбоку светилось окно спортзала, и там мелькали фигуры футболистов. Я представил, как я бегаю за этими двумя, кричу на весь район...А футболяки решат - специально вышел с мелкими поиграться - во дурак!
   -Нет, не могу.
   -Почему?
   -Увидят. Вот завтра, на прогулке - пожалуйста. А сейчас - как-то странно
   -А мы с тобой играть хочем!
   -Нельзя, - я отошел на шаг
   -А давай его разозлым, - предложил Гюлай
   И они начали меня злить - пытаться говорить гадости, обзывались, кидались снежками, но что-то как-то не получалось им вывести меня из равновесия. И Йоан говорил как-то неуверенно, механистично, даже со стыдом. Через несколько минут они успокоились, и он подошел ко мне, начав уже просить.
   -Ну поиграй с нами.
   -Нельзя, - произнеся я тоном "пойми!"
   -Нет, играть мы будем, на фиг! - выкрикнул он злобно, напоминая какую-то крысу или еще кого в этом роде и толкнул меня (в надежде, что споткнусь о забор и упаду в сугроб), я отступил еще на шаг, оказавшись внутри газона, и почти простонал.
   -Нельзя-а...
   -Ну, нельзя! - Йоан влез ко мне, слепил снежок и метнул его в окно второго этажа, - давай тогда просто ходить кругами, разговаривать.
   Я вылез на асфальт, чертыхнулся - снег набился в кроссовки и начинал таять. Гюлай посмотрел на меня пустыми глазами, и только сейчас заметил, как я легко одет.
   -А тэ нэ холодно?
   -Нет, - отмахнулся я, - я закаленный
   -А зачем ты так ходишь?
   -Ну, как же...Я - коми, северянин, суровый уралец. Началось все с того, что когда осенью холодало, я постепенно привыкал к холоду и уже даже мороза не замечал.
   При слове "коми" Йоан вздрогнул, будто в его памяти что-то кольнуло, поднял на меня глаза
   -А ты откуда приехал?
   -Из Красновишерска. Это Россия, северо-восточная окраина равнины, - "Молдова на противоположной окраине" - хотел добавить я, но осекся. Вот уж это точно нельзя.
   Я посмотрел на Йоана с извинением. Нельзя задевать его (шакал паршивый, а еще бендеровцем обзывал!). В его глазах блестел какой-то огонек - они казались светящимися, хотя были по-южному темные, кари. А правда, так ли он тоскует по родине, или это только мне кажется? Да и вообще, кем он себя считает - русским или молдаванином? Кем себя считает Гюлай? Да и почему им пришлось покинуть свою страну? Я был готов задать эти вопросы, но успел только один.
   -Слушай, Йоан, вопрос у меня к тебе был давно один, - начал я со смущением и немного официально, - просто о таком обычно не спрашивают: ты кем себя считаешь - русским или молдаванином?
   Он опустил глаза, мне показалось, что он что-то обдумывает, взвешивает, прикидывает, и, наконец, сказал, разведя руками:
   -И тем, и тем...
   Меня такой ответ не устроил, и я хотел спросить, кем больше, но нам помешали.
   Двое восьмиклассников - низких, приземистых, грубых, один - бритый бывший хулиган, другой - будущий, матерясь, подошли к нам, и тот, который низкий и злобный, кинулся к Йоану. Я встал между ними
   -Отойди, - я попросил
   Тот обозвал меня нецензурно и ушел, его товарищ последовал за ним, отвесив хорошего пинка Гюлаю.
   Когда их ругань стихла за поворотом школы, куда они ушли курить и справлять нужду, Йоан снова заговорил, и говорил с одной стороны злобно, с другой - как-то жалобно, будто бы смущенно, хотя, конечно, сказывался акцент.
   -Знаешь, как он меня достал? Вообще, он уже так меня бесит...Я ему морду набью когда-нибудь...
   Я в мыслях усмехнулся
   -Бей, но учти, что он лучше меня дерется.
   -Мы тоже знаешь как деремся! Меня когда разозлить, я так бить буду. Меня один раз так парень довел - это в другой школе было. Вот мы сидим, и он про меня говорит, говорит. Я его схватил, - Йоан сделал руками движение, будто хватает и разворачивает невидимого противника, - и головой о стенку, а потом смотрю - там такая кровь...
   Говорил он с необычайным убеждением - так же на моей памяти говорил только Веденяпин, только о других вещах. Его большие глаза были широко открыты, и мне вдруг стало ясно, что он на самом деле очень впечатлителен и чувствует не меньше, чем я. Он не такой, каким кажется...Но надо бы и мне что-нибудь сказать.
   -А у нас, помню, в Красновишерске, я тогда тоже в пятом классе был, такая история вышла. Был у нас, значит такой один - Коля. Был он и маленький, и тощий такой, и забитый все время. И вот значит на уроке труда его доводить начали...Его все время доводили, но он терпел. А тут не выдержал, молоток кинул, обидчику башку разбил просто вдребезги. В результате один отправился в больницу, а другой - в колонию, где скоро умер, - я поежился. Жуткая была история.
   -Как - умер?
   -Не знаю, не знаю...Или его убили, или сам себя, в общем - умер. Но я скажу - он не один такой. Ладно, мне там, в школе, нормально было. И тебе было тоже ничего, я думаю. Но там бывает очень плохо. Знаю, был случай, одного парня просто убили
   -Убили? - даже на Йоана это произвело немалое впечатление
   -Ага, - я вздохнул, - у него были сломаны четыре ребра, порвавшие легкое, и разбита голова. По дороге в больницу умер от кровоизлияния в мозг...И так - везде, каждый день! И все знали убийцу, но никто не сказал милиции, кто он...
   Йоан смотрел на меня как-то странно, и почему-то мне казалось, что он не представляет, как это выглядело, а вспоминает. Он хотел еще что-то спросить, но в темноте вновь послышалась ругань, и появились две фигуры. Йоан оживился.
   -Вась, как ты думаешь, надо их бить, или не надо?
   Я знал, что Йоан грозит кулаком танку, но что-то во мне было против того, чтобы отговаривать его.
   -Я думаю, нападать на них не стоит, а пристанут - защищайтесь
   По себе я знал, что защищаться легче, чем нападать. Но двое в этот раз нападать и не думали - прошли мимо, хлопнула дверь.
   -Он меня так разозли, - сбивчиво заговорил Йоан, проводив их взглядом и поворачиваясь ко мне, - я когда я злой, так драться! Я один раз с одним дрался, набил там ему морду, и успокоится не могу - хочу еще морду бить. И глаза у меня, знаешь, были такие...Голубые, как у лева.
   "Как у лева" - хорошо звучит! Вспомнил сам, что однажды, когда я был очень злой, глаза мои были белыми и в разводах, напоминая купол полярной медузы. Я-то знал, что это нормально - адреналин и прочие такие вещества, но Йоана грузить не стал - пусть гордится.
   Но желание проверить, правда ли он так крут, у меня возникло. И я встал перед ним, выпятив грудь.
   -Ударь меня. Со всей дури.
   -Зачем?
   -Хочу проверить твою силу.
   -Ладно...
   Он размахнулся и ударил. Четко, точно, молниеносно. И ударил не в грудь, куда я ждал, а под дых, кажется, чисто рефлекторно. Был бы передо мной равный, я бы вскрикнул, но тут сдержался, хотя у меня перехватило дыхание и на мгновение округлились глаза.
   -Тебе было больно, - неуверенно, но с гордостью выговорил Йоан
   -Да...- я вздохнул. Неслабо!
   -У меня хороший удар?
   -Я бы сказал - очень. Для такого возраста - очень. Ты своих опередил года на два, - я вспомнил, как в том году делал то же самое в пятом классе.
   Йоан нехорошо улыбнулся
   -Это я еще не со всей дури, - и вдруг сам встал в позу, - а теперь ты меня!
   Что делать...Я приготовил кулак. Врезать бы правда со всей дури! Но я не ударил и в половину силы, кулак пришел мягко, отбросил его метра на полтора. Он тут же поднял на меня круглые глаза, и в них появилось презрение.
   -Вот честно - мне даже не больно было. Вообще. Это ты меня как сильно толкнул.
   Я чертыхнулся.
   -Буду тренироваться, - и сразу нашел себе кучу оправданий: я был в свитере - он в куртке, я стоял на месте - он отлетел, я бил в грудь - он под дых, да и вообще, насколько у моего кулака поверхность больше.
   А Йоан уже хвастался и храбрился
   -А вот я подойду и в живот как дам! - и все в том же духе
   Затем в дверях появился мой классный руководитель и позвал меня. Позвал всего лишь потому, что я дежурный и должен вытереть доску и поставить стулья, не подозревая, что прервал разговор, которого у меня не будет еще очень долго.
   Но я был счастлив, потому что понял, что ни разу я еще так не разговаривал с другом, и был уверен, что он не дурак, что он и "плохо себя ведет" по каким-то причинам. И мне он казался человеком-загадкой, прошедшим через многое такое, чего не знает нормальный человек. И не знал, что я и сам ему кажусь непонятным и сложным.
   Словно в каком-то вдохновении, я спустился в пустое помещение пятого класса - темное, тихое - лишь в углу булькал и светил аквариум. Взял со стола журнал, открыл "Общие сведенья об учащихся", начал смотреть:
   Перов Виталий Андреевич, Ташираев Гюлай Ульвиевич... так.
   Скынтеу Ион Октавианович...
   Я взял ручку - из чьего-то пенала, записал его адрес и телефон, просмотрел всю его строку. И странно - отчество Октавианович, а "отца" зовут Лицевой Олег Иваныч...
   И мой разум рисовал романтические картины о том, как богатый и красивый русский, зачем-то оказавшийся в Кишиневе, предлагает руку и сердце прекрасной молдаванке...
  
   А на следующий день - как ни в чем не бывало. У меня сложилось о них такое впечатление, будто день для них - единица куда большая, чем для меня. Для меня день - страница огромного романа, настолько огромного и сложного, что его не осилил бы и Лев Николаевич. Для них - целая книга, вульгарный боевичек.
   Для них не существовало вчера, и их клятвы действовали не дольше, чем до отправки "Газели". И уже двадцать восьмого меня снова закидывали снегом и обзывали - будто и не говорил я вчера весь вечер с Йоаном и Гюлаем. И снова я за ними гонялся, и как всегда, они разбегались.
   Так продолжалось минут двадцать, и в итоге я загнал их на огромный, в мой рост, сугроб, откуда на меня посыпались здоровые, с мою голову размером, заряды снега, ни один из которых не пролетел дальше рук.
   Йоан меня дразнил с самого гребня сугроба, как всегда с таким увлечением, будто это был смысл всей его жизни, но вдруг внезапно замолчал, и лицо его приняло какое-то иное выражение. Он смотрел куда-то через меня, и я посмотрел туда же.
   Там стоял высокая женщина с холодным бледным лицом и в белой одежде. До плеч ниспадали светлые волосы, сбившиеся в четкие пряди, а брови, напротив, черные, над слегка скошенными темными глазами. Ее можно было назвать красивой, но лицо ее выглядело настолько холодным и бесчувственным, что я невольно вспомнил, что сейчас минус пятнадцать, а я легко одет. Белая, довольно дорогая на вид шуба довершала образ снежной королевы.
   Йоан спрыгнул с сугроба, сам весь в черном и черноволосый, подбежал к ней, заговорил, и она отвечала. Как-то странно они говорили, торопливо, сбивчиво, будто у них оставались секунды на разговор, а надо так много сказать, но скоро придет враг и помешает. Странно говорили. С сугроба кричали, и я сделал знак замолчать. И только когда стало тихо, я понял - они разговаривали не по-русски! Я отошел слегка вбок, обошел их по полукругу, вслушиваясь в незнакомую речь, где-то и дело проскакивало название какого-нибудь места в школе - с большой буквы, как на карте. Заметил, что Йоан смотрит не на нее, а куда-то вдаль, мимо, огромными, пугающими глазами, и бесконечная тоска была в его взгляде.
   Вскоре они разошлись, но Йоан как-то притих, не полез обратно на сугроб, а как-то растерянно пошел к дверям. Да и мне разбираться с его товарищами как-то не очень интересно. Минут через пять я остался один.
   -Ый, Вась! - раздалось со стороны
   Я оглянулся и увидел парня одного со мной роста, мускулистого и крепкого, с четким серьезным лицом, бритого почти на лысо. Размашистой походкой, слегка в раскоряку, он подошел и крепко пожал мне руку
   -Ну че, коми, как жизнь?
   Это был Леха, мой бывший товарищ по спортивной секции, бывший хулиган и скинхэд, а сейчас - защитник слабых и угнетенных, способный выпить три бутылки разом и выкурить пару десятков сигарет. После бурного хулиганского прошлого, когда по всему району остались десятки морд, набитых им, он взялся за ум и пошел в ПТУ, но и там остался сильным лидером, вожаком стаи, и был достаточно умен - потому что знал жизнь вдоль и поперек. Я видел у него лишь один серьезный недостаток - фашист.
   -Да нормально жизнь, вроде, - я пожал плечами, - а что коми - ты не указывай. Не еврей, и ладно.
   -Ниче не ладно! - он мог бы сказать это четырехэтажным матом, но со мной всегда обходился без выражений. Я был, возможно, единственным интеллигентом, которого он уважал.
   -По расовой теории фюрера финно-угорские народы наряду с германцами и славянами входят в арийскую расу. Кожа у меня белая? Белая. Глаза, - я оттянул веко, - голубые, а темные волосы - это от ненцев. Да и русской крови у меня хватает. Родители мои - чистокровные коми.
   -Так, не грузи, грузин. Сам знаю - фашист я или не фашист? И не еврей, сам знаю, был бы не Канев, а Каневский
   -Не, еврей - это Каневич, или просто Кан, а Каневский - это поляк.
   -Я сказал - не грузи, грузин.
   -Был бы я грузином, был бы Канедзе.
   -Канедзе, х...едзе! - он сунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой, - как, бабу-то завел?
   -Нет. Пока - только друг.
   -Ну, взрослеешь, - Леха вынул тлеющую сигарету, выпустил облако сероватого дыма, вставил обратно, - может, и баба через сколько-нить появится...Че за друг-то?
   -Стыдно говорить - пятиклассник! - я усмехнулся, - да даже и не друг, так...Кстати, как ваша расовая теория смотри на романские народы?
   -Кого?
   -Ну, французы там, испанцы, итальянцы всякие, в том числе румыны и молдаване.
   -Черные. Вырежем, - отрезал он, снова пустив дым
   -Не, просто друг мой этот, - я развел руками, - молдаванин.
   -Друг? Или ты его изучать намерился?
   -Именно что если не друг, то мне хотелось бы видеть его другом, - произнес я горестно
   -Эх ты, этнограф х...ев! Не ожидал я от тебя такого, хотя думал - что угодно ожидать можно. Впрочем, ладно - он обезьяна, мы же с тобой люди.
   -Кстати, правда, - я засмеялся, - на обезьяну о похож. Но романцы всегда жили на равных с арийцами, и даже выше. Они - потомки самих римлян, а мы - варвары
   -Но варвары разрушили Рим.
   -А вообще, Лех, вот скажи, на чем основывается ваша теория? Чем ты ее докажешь?
   -Короче: есть одна высшая раса, а все остальные - низшие и подлежат уничтожению: нигеры, жидовщина, косоглазые, словом - черные все.
   -Но в чем это выражается - что вот мы, арийцы, высшие, а они все - низшие твари?
   -А ты на нигерские страны смотри. Как они живут, и как Германия живет.
   -Посмотри на Японию, Францию, Италию, и сравни с тем, как мы живем.
   -Если тебе не нравится, как мы живем, так вали в Америку! - огрызнулся Леха угрожающе, - но сколько арийцев живет хорошо, и сколько черных живет плохо?
   -Арийцы сами же их и задавили.
   -А почему черные не смогли сделать это первыми, а? Потому и не смогли.
   -Ну, их отставание можно обусловить рядом физико-географических причин. Так, в Тропической Африке, например...
   -Не грузи, кавказец, - Леха докурил сигарету и с влажным шлепком сплюнул, - пойдем в охранку, холодно.
   Зашли в здание, где у самого входа располагалась комнатушка, в которой сидели охранники, а утром и вечером все переобувались и снимали куртки. Леха сел за стол, напротив охранника в черной униформе, по-свойски пожал ему руку, они перекинулись парой слов. Я пристроился на скамейке, продолжил разговор.
   -А что у вас против евреев?
   -Жиды. Вырежем.
   -Но они-то как раз не отстающие в развитие.
   -Все беды от жидовщины! Они повесили Христа!
   -Но он и сам был евреем, тебе любой антрополог объяснит
   Леха на мгновение призадумался, потом сказал, согласившись
   -Что верно, то верно. Хотя он может быть только снаружи еврей.
   -Не понимаю я тебя, - вздохнул я, а затем встал, - значит, евреев, по-твоему, уничтожать надо. А за что?
   -За то, что они - жиды!
   -Неубедительно. Вот, смотри, допустим: я - еврей, да?
   -Ну, допустим. Вырежем!
   -А я виноват, что я еврей? Ты имел право выбирать, русским ты родился, или немцем? Вот я не имел. Разве можно наказывать человека за то, в чем он не виноват? Я думаю, высшая раса должны быть справедливой.
   -Ладно...Но евреи - они ведь ведут себя, как евреи. И кавказцы - они останутся кавказцами. Они все базары скупили, везде черные торгуют, и наших баб уводят. Да одна Чечня чего стоит, сколько там наших парней постреляли!
   -Подожди! Значит, если я еврей, но веду себя, как русский, значит, я уже и не еврей?
   -Да ты сам говорил - менталитет, менталитет! Нацхарактер, то есть. Уж тебе ли говорить о том, чтобы еврей вел себя, как русский?
   -Кстати. Расовая теория кому принадлежит?
   -Муссолини
   -А кто ее использовал?
   -Гитлер
   -А с кем он воевал?
   Леха, наконец, понял, к чему я клоню
   -Это он от зависти!
   -Но суть не в этом. Пускай говорят, что это победа Америки, но мы-то с тобой знаем, что фашизм победила Россия. Именно Россия уничтожила фашистское государство, и делали это такие же парни, как мы с тобой. Именно наши сбросили свастику с Рейхстага и зажгли там красное знамя. Именно наши спасали евреев, которых ты зовешь жидами, из концлагерей. И воевали все. Я видел, как-то, такую фотографию: окоп, а в нем, во время передышки, слева направо: украинец, русский, азербайджанец, узбек, татарин и бурят. И все сидят, курят, о чем-то говорят вполне на равных...Потому и победили, что были вместе.
   -Нет! - Леха шибанул кулаком по столу, - это ррусские победили, а не черные.
   -Но если теперь, в России, среди русских, есть фашист, то цена этой победе - ноль!
   -Чего! - Леха вскочил, приготовив кулаки
   -Он прав, - произнес вдруг охранник, сидевший за столом - немолодой, с сединами, наверняка знавший еще Афганистан, - ради чего твой дед с фашистами воевал - чтобы ты бил морду нерусским?
   -И вообще это американцы победили! - ответил он озлобленно, садясь, - ненавижу янки!
   -Кстати, а почему ты еще не в Германии, - спросил я
   -Меня немцы бесят! Да и вообще, ну вас всех на х...! - он вынул из под стола банку-пятилитровку и начал пить, то и дело отрываясь, - фашистом был - фашистом и останусь. Пусть живут, но чтоб так - в Израиле евреи, в Грузии - грузыны, в Китае - китайцы, а Россия - для русских!
   -Вообще-то, Россия всегда была многонациональной, и многие, народы жили здесь еще задолго до русских. Как мы, например, коми-зыряне.
   -Ну пусть живут, но ты смотри, сколько в Москве их всех.
   -Это столица. Кстати, раз уж ты сторонник моей теории менталитета, то знай, что у русских некогда не было ксенофобии - ненависти к чужим.
   -Это не ненависть, а праведный гнев!
   Снова вмешался охранник
   -Передеретесь вы у меня тут...Расходились бы вы лучше.
   Я встал и молча кивнул
   -Меня не переубедить, - с железной уверенностью отсек Леха
   -Меня тоже, - крикнул я, выходя, а в голове почему-то, крутилось слово "бандеровец".
   Прошел еще день, и наступило тридцатое, пятница, последний день учебы, за которым - короткие до неприличия зимние каникулы. Многие, правда, их продлили, и пришла в тот день от силы треть школы, в том числе Йоан и Виталь, причем первый был в дорогом костюме - пиджаке и брюках, так не к лицу ему, обезьяне.
   Им сегодня обещали праздник, а нам - отсидеть семь уроков и домой.
   И я отсиживал, при том, что на уроках мы делали мало что. Умный Петька принес какую-то кассету, и два урока мы смотрели телевизор, а затем - просто сидели-скучали, а когда, наконец, смогли доказать учителю, что седьмой урок закончен, в классе остался только я один.
   В соседнем девятом тоже почти все ушли, только за передней партой сидели напыщенная Зинка и Катя - та самая, чей взгляд был для меня пожеланием удачи.
   Я заметил, что ее лицо очень скромное, глаза как бы все время смущенные, но на редкость добрые и умные. А она красива! Она встала и пошла к двери, и я увидел, что у нее очень ничего фигура...Странно, что у нее нет почитателей.
   Хотя, впрочем, что тут странного - если есть целый выводок "пустышек", которой только и ждут, когда с них просят, и "крутые бабы" из одиннадцатого ... Естественно никто ее не увидит - "простую, скромную"...
   Мне вдруг захотелось подойти к ней, сказать, какая она красивая, сказать еще что-нибудь приятное, но...Кто меня послушает? Точнее, она-то может быть и послушает, да нужен я ей!
   Я вышел из класса, поднялся на третий этаж - в пустынный коридор, снова спустился - на улицу. Погода меня встретила совершенно не праздничная - серое небо, густой падающий снег, сыроватый ветер.
   Я окинул взглядом окна, увидел в пятом классе какое-то движение. Зайти бы к ним...А под каким предлогом?
   Но искать предлог не пришлось - он сам меня нашел. Из окна высунулась рожа Виталя, за ним - Гюлая.
   -Эй, Кабан!
   -Чего?! - я охотно принял вызов, побежал к окну
   -Баран! Свинья огородная! - посыпалось на меня
   В соседнем окне появился Йоан и присоединился к ним
   -А тэйболом по фэйсу не хочешь?! - я погрозил кулаком
   -Да ты не сможешь!
   -А если я щас подымусь да по мордочке надаю?
   -Ну ты попробуй, подымыс!
   И я тут же развернулся и побежал ко входу под крики "Трус! Трус!". Секунды - я преодолел лестницу, пронесся по коридору, нырнул в спуск к пятому классу.
   -Ну че, кто здесь трус?! - крикнул я, распахивая дверь и врываясь.
   Гюлай сидел в кресле, Йоан стоял у окна. К нему-то и бросился по кратчайшей прямой, он упал в свободное кресло и выставил руки и ноги вперед
   "Как же я его бить-то буду" - у меня не поднялась рука испачкать или помять его роскошный костюм, который, впрочем, уже стал не белым, а желтым.
   -Подожди, - сказал Йоан, - пойдем на лестницу.
   И мы вышли на лестничный пролет, за нами вытащился Виталь
   -Давай драться, - предложил Йоан
   -Давай. И что ты мне сделаешь?
   -А как дам в живот! - он нанес удар, я схватил его за руку, - а тогда по роже, - я перехватил вторую руку и ударил ногой, остановив ее в сантиметре от цели
   -Да что мне сделаешь? Я же тебе все конечности контролирую, - я обвил его ногу своей, - сейчас дерну - и с лестницы полетишь!
   Но лицо Йоана вдруг изменилось, он отскочил
   -А от тебя так сигаретами несет...
   "Черт!" - я вспомнил, как прощался с компанией наших, которые все вместе напоминали пригородную ТЭС - а весь дым на меня.
   -Это я с курящими разговаривал, - ответил я неуверенно
   -Фу, курильщик, - презрительно бросил Йоан, поднявшись и оказавшись надо мной, - а я тебе как ботинком по морде!
   Я едва успел уклониться. Ботинки он носил что надо - попадет, так мало не покажется, и уже готовился дать сдачи, но сверху спустилась какая-то отличница - очкастая, с огромной круглой головой и видом настоящей зубрилы.
   -Йоан, тебе же двадцать минут назад было сказано - прийти в класс и сесть!
   -Ну сейчас, мы тут деремся! - он вцепился в меня
   -Быстро! - крикнула она, вытаращив глаза под огромными линзами, - сказали - сесть!
   Я тут же посадил его на ступеньку
   -Сидит!
   -Она сказала - сесть в классе, быстрей, пойдем! - она выдернула его из моих рук и поволокла за собой, как мамаша - непутевого сына.
   Я снова остался один. Поднялся в коридор, и опять навалилась на меня пустота. Да я же тут на всем этаже один, наверное. И мне - домой, на десять дней, вот так, прямо, и идти? И от Йоана прямо так уходить?
   Нет уж, надо же хоть "До свидания" сказать.
   Опять с спустился к "мелким", в комнату с креслами. И, словно они меня уже давно ждали, навстречу выкатились Йоан и Виталь.
   -А, Вась, заходи! - они пытались доказать, что сейчас, в данный момент, они меня бьют.
   -Да успокойтесь! Я не драться пришел, - я сам говорил как можно спокойнее, но не получалось скрыть смущение
   -А зачем? - скорчил рожицу Виталь
   -До свидания сказать...
   Йоан тут же заулыбался и схватил меня за руку, а мимоходом я отметил, какая грубая и шершавая кожа на его ладонях
   -Да ладно тебе, посидим тут еще, - они вдвоем усадили меня в кресло, Йоан коснулся моей головы и устроился рядом, на подлокотнике, сделав противную морду, и они оба засмеялись.
   Затем вышел Сима и тоже как бы сквозь сон захихикал. Йоан изрек что-то невнятное, и смех стал еще противнее. Они ведь надо мной смеются - дошло до меня. А над чем? Сима что-то проговорил сквозь смех, невнятное, расслышал я только "...на голове...". Я провел рукой по волосам, и стиснул зубы от злости - он положил мне на голову палочку от чупа-чупса. Еще липкую и сладкую.
   -Ах ты бендеровец! - я свалил его на пол и несколько раз чиркнул палочкой по волосам, но они расходились, как вода, - у-у, коз-зел, - отвесил пинка, отошел.
   Йоан не растерялся, тут же схватил палочку и кинул в меня, она пролетела мимо и упала у стены, я обернулся поднять ее для ответного удара, успев заметить, как Йоан хватает творожный сырок с подоконника.
   И не успел я поднять голову, как что-то мягкое и липкое ударило в глаз. Гад, сырком в меня кинул!
   Ответить я не мог - не мой это принцип - едой кидаться. Я выбежал за дверь, взбежал по лестнице, сзади крикнули "Трус!". Обернулся, и снова столкнулся с творожным зарядом - на этот раз по волосам.
   -Во гад!
   Я послал его, уже полужидкий и бесформенный, обратно, Йоан развернулся и бросился вниз, но я попал ему точно, так сказать, по "крестцовому отделу", оставив на желтоватой ткани влажное пятнышко.
   Вместо него вышел Виталь с апельсином, сунул в рот дольку, прикусил и швырнул в меня. Увернувшись, я бросился на верх, поднявшись еще на один марш, налетел на пустое, но очень грязное ведро, подхватил, нацелил на Виталя, к которому уже подошел Йоан с блестящими подлыми глазами.
   Я крикнул
   -Здесь помои! Еще шаг - оболью!
   Виталь попятился, а Йоан взял у него апельсин и метнул в меня еще дольку. Я качнул ведро, тот вздрогнул, но поняв, что оно пустое, схватил следующий заряд.
   Вскоре я был на другом конце коридора, и по всей его длине, каждые два метра, лежали оранжевые шлепки.
   Наконец, я осмотрел себя, оказавшись в классе. Вроде, чист, только по руке что-то попало. Вроде, не апельсин. Я вымыл руки, собрал портфель, готовился уходить, но тут понял, чем он по мне попал.
   -Бендеровец мелкий! В туалете у меня плавать будет!
   Через мгновения я оказался на третьем, и тут же гаденыши выскочили мне навстречу, я взмахнул рукой
   -Это был плевок?!!!
   Они развернулись и бросились бежать - Йоан успел скрыться, а Виталя я на бегу сбил с ног хорошим пинком, нырнул на лестницу и...Налетел на разозленную Елизавету Григорьевну.
   -Что это такое, на полу? - она указала на остатки давленного сырка у нижней ступеньки, - убирай!
   Пришлось убирать - пройтись влажной грязной тряпкой, вновь испачкать руки, порядком разозлиться, поэтому когда в дверях появился Йоан, я запустил этой тряпкой в него, оставив на костюме еще одно пятно - черно-серое. Затем свалил его, три раза, с прыжка, пнул по почкам. Но подвела меня обувь - старые кроссовки оказались намного слабее их цели, он тут же вскочил и мерзко рассмеялся.
   Я загнал его в помещение пятого класса. А что дальше? Я стоял в дверях, он - среди парт, и я понял, что если я пойду, он вырвется. Пришлось остановиться.
   -Ну иди, иди сюда, - позвал
   -Нет, - он улыбнулся еще поганее, чем обычно
   -Боишься?
   -Да, боюсь - тебе морду набить.
   -Да что ты говоришь? Ты же прекрасно знаешь, что это бесполезно. Но кто из нас трус? Я, или ты, постоянно убегающий.
   -Уходи! - Йоан подобрал с парты нож для заточки карандашей, пригрозил мне, я выставил грудь вперед
   -Режь!
   Он отложил оружие, пробормотав "дурак", опять отступил
   -Ну и долго ты так будешь стоять? Я ведь не уйду.
   Но если бы я мог не уйти! Внезапно, понабежали отличницы, схватили меня, начали тащить. Я вырвался, и вырывался бы еще очень долго, но одна из них вдруг воскликнула
   -Я пойду за твоим классным руководителем!
   И вскоре, силами его, Елизаветы Григорьевны, всего пятого класса, я был выпровожен на лестницу под смех Йоана и Виталя., а затем ушел и на улицу.
   "Вот уроды!" - подумал я и метнул снежок в черное окно. Я стоял один, вокруг висели синие сумерки и пустота рваного неба, но уходить я не хотел.
   И тут же я увидел в желтом окне лестницы знакомую фигуру. Он поднимался
   "Ага!" - это мой шанс! Я со всех сил бросился ко входу.
   Но Йоан, видимо, догадался, что я могу напасть на него, и когда я достиг третьего этажа, застал его уже на другом конце коридора. И он тут же, увидев меня, сиганул по одной из лестниц в темноту. Я бросился за ним, но мало ли, сколько там всяких лазеек да темных щелей. Он ушел.
   Еще долго я искал его, пока мне не сказали, что он оделся и уехал домой. И думал я уже идти искать его на улице, а потом решил: а что такого случилось? Что он мне сделал? Буду я за ним бегать, этим трусом, придурком без совести. Лучше пойти домой, на каникулы, все равно попрощался я с ним что надо.
   Но на лестнице мне встретилась Оля, которая не могла справиться со своими двумя здоровыми сумками - у нее, оказывается, сегодня был день рождения. Она попросила помочь.
   -А что ты там у нас делал? - спросила она, как всегда, с любопытством, и ее голубенькие глазки словно нащупывали вход в мои мысли.
   -Йоан убить хочу, - ответил я, попытавшись стукнуть кулаком в ладонь, но сумка помешала
   -Зачем?
   -Он на меня плюнул. Но он домой ушел, да?
   -Нет, - удивилась она, - его девчонки в пятом классе прячут.
   Это придало мне новых сил, но я твердо решил больше не драться. Спустился, обошел всю ту стороны школы, где обитали пятый-шестой классы, отмечая каждое окно снежком, и стекло отвечала металлическим лязгом. Наконец, из последнего выглянула какая-то отличница - полненькая азербайджанка лет десяти.
   -Что тебе? - спросила она высокомерно, но тоненьким голоском
   -Я знаю, что Йоан у вас.
   -Нет. Сказано же - он домой ушел.
   -Я знаю. У вас. Передайте ему - "Я с бабами не воюю"
   -Напугал! - ответила она и захлопнула окно
   И я думал правда идти, но последний раз поднялся наверх. Там по коридоры шли родители Виталя, и за черной громадой бизнесмена ("у-у, гад!") ничего видно не было. Но я успел заметить зеленую шапку Йоана, и тут же спустился во двор, стал ждать.
   Вскоре Виталь с родителями прошли. Я зашел на лестницу, услышал шаги наверху, снова отступил, заняв позицию у входа, чувствуя себя охотником, поджидающим добычу.
   Йоан, в черной куртке и зеленой шапке шел навстречу. Меня он еще не увидел, и шел поэтому четко и уверенно. Глаза поблескивали. Сейчас он напоминал уже не обезьяну, а какую-то хищную птицу, ястреба, парящего над равниной.
   Заметив меня, он бросился к выходу, успев каким-то образом прорваться, но все равно сейчас преимущество было мое: я в сапогах - он в ботинках. Он - с рюкзаком, я - легко одет...Сейчас я превосходил его и скоростью, и проходимостью, а главное - духом.
   Он побежал от меня уже действительно со страхом, а я чувствовал себя орлом, наказывающим мелкую тварь, бросившую мне вызов.
   Йоан остановился у дверей, оглянулся. Я видел, как он напряжен, а он вдруг выкрикнул мне, с ненавистью.
   -Наркоман! Курильщик!
   -Я не наркоман, а если бы и был, то что с того? Для тебя я был бы вдвойне опасен!
   Йоан отступил на шаг.
   -Если ты ко мне сейчас подойдешь, то ты козлом будешь! Последним козлом будешь!
   -А ты разве не козел? - бросил я в ответ, но то, что он ответил, сразу обезоружило меня
   -А я козел! Ты сам видишь, что я козел!
   В эту минуту я понял о нем многое. Понял, что он не такой, каким я его вижу, и не такой, каким пытается быть. Понял, что он не всегда был козлом, а стал им специально - он бросил вызов чужой стране, и все его выходки лишь попытка доказать, что они, молдаване, ничуть не хуже нас, русских, самых крутых хулиганов и самых Настоящих Мужиков. И понял, как он тоскует, если даже через несколько лет пытается чего-то сделать.
   И он сам заметил, что я остановился
   -Вась, я не хочу с тобой драться, - произнес он огорченно и подошел ко мне, - это же все так, шутки.
   -За такие шутки, знаешь, в зубах бывают промежутки. Ты хоть разницу между шуткой и оскорблением чувствуй. Ты меня оскорбил.
   -Иди Вась, - произнес он грустно, - иди. Пока. Пока, Вась, - он отошел на шаг и отвернулся, а я заметил, что я с ним - один на один, вокруг, даже за школьным забором, было пусто, вокруг висела синеватая пустота, лишь в чистом виде блестели звезды, ветер молчал.
   -Йоан, - позвал я, - зачем ты так?
   -Ну...понимаешь, - он заговорил совсем уже смущенно, - это я все для Виталика делаю. А Гюлай - все для меня.
   И я ответил
   -Йоан, это позор. Это позор для тебя, что ты ему подчинился, пойми, позор. Ты мог бы быть сам по себе, у тебя достаточно сил. Кроме того, Йоан, ты здесь не просто. Ты от другой страны, ты ее представляешь. Твой позор - позор всего народа.
   -Иди, Вась, пока, - Йоан тяжело вздохнул, отвернулся и пошел к двери
   А я подобрал с земли сумку, взвали ее на плечо быстрыми шагами пошел к воротам. На пол пути мне показалось, что меня окликнули. Обернулся, никого не увидел, и зашагал дальше уже не оборачиваясь.
  
   ХОЛОДНАЯ ВОЙНА
  
   Придя домой, я сразу же зашвырнул сумку в самый дальний угол, снял верхнюю одежду, бросился на диван, заложив руки за голову.
   Так что же - десять дней теперь отдыхаю...Отлично! Ни уроков, ни мерзкой Петькиной рожи, ни Йоана. Хотя, что Йоана нет - это может быть и плохо. Скучать буду. А его, говорят, и в России-то сейчас нету - летит куда-нибудь на Сейшелы.
   Они ведь вроде очень богаты - одеваются хорошо, к школе, помню, эта женщина подъезжала на спортивной машине, он сам в буфете сто рублей за перемену спускает. Из такой дали приехали, а так живут. Нам, русским, еще учиться нужно у них, эмигрантов.
   Я отвернулся лицом стенке, и вспомнил, как я устал за прошедшие два с половиной месяца. Я заснул...
   Проснулся под утро, часов в восемь - от школьной жизни так сразу не отойдешь - привыкаешь встать вовремя, куда-то идти, что-то писать. Даже когда я свободен. Хотя, на что мне тратить десять дней каникул?
   Для начала я пересмотрел все свои старые записи, твердо уверенный, что продолжу работу - у меня "Сходства и различия субэтнических групп мордвы эрзя и мокша" не доделаны.
   Открыл:
   "...населяют Среднее Поволжье, север республики Мордовия, часть Татарстана. По языку от других финно-угорских народов..."
   Не хотелось мне изучать мордву. И вообще, надоели мне эти финно-угоры. Хотелось перенестись душой с дремучего, морозного, бескрайнего Севера куда-нибудь на юг. Где тепло, где солнце светит, и заливает землю этим светом так, что она блестит, и вокруг лежит не бескрайняя глухая непроницаемая тайга, а степь, горы, холмы. Где от села до села в тысячу раз ближе, чем на моей родине. Хотелось сменить белых, с раскосыми глазами, на смуглых, черных и кареглазых, а разрозненные таежные племена - на потомков великой цивилизации
   Я отложил ворох рукописей в угол стола - огромного, массивного, резного. Открыл ящик с надписью "Карты России", начал перебирать области юга: Ростов, Краснодар, Ставрополь, республики Большого Кавказа(включая военную карту Чечни), Калмыкия, Астрахань...
   Не то все. "Карты Заграницы" - Казахстан, Киргизия, Монголия. Тут уже лучше. Если, глядя на те карты, мой разум спал, уверенный в том, что я все итак знаю, то тут он вдруг заработал, и во мне проснулся не ученый, а художник. Он рисовал на белом полотне воображения гладкие степи, по которыми суховеи метут пыль и колышут бескрайние травы, встряхивают белый войлок юрт, треплют гривы низкорослых лошадей, густой мех коз и овец, в вышине раздаются протяжные крики орлов и созывает свое стадо скотовод в красном кафтане и с колчаном со стрелами за спиной. А вдали, как фронт белых туч - величественный Тянь-Шань, и его вершины то и дело смешиваются с настоящими облаками...
   Эх, романтика...Но не туда мое сердце тянет. И я даже знал, над чем я хочу работать - нужно лишь увидеть его и придумать себе оправдание. И я увидел - на столе лежали несколько свежих листов, исписанных моим мелким почерком, по две строчки на клетку, и только заглавье более крупное: "Молдова и молдаване".
   Я пересмотрел записи, перечитал. Не то...Тут есть: площадь, население, города, природа, экономика, история, положение в мире. Но о народе как таковом почти не сказано.
   И я решил твердо - я займусь Молдовой. В подтверждение в конце я поставил еще одно точку, и начал думать, где искать сведения: весь потенциал моей литературы был исчерпан, нужны новые данные. Сегодня же достану карту, учебник и словарь молдавского языка. Только вот бы собраться...
   Когда я объявил домашним, что еду за картой, ответ поставил меня на место. Сегодня тридцать первое, Новый Год, один из первых в третьем тысячелетье, или, как его теперь называют, Миллениуме.
   По этому поводу мы разгрузили ящик с антресолей, собрали и нарядили елку(не живую, так как я был всегда противником рубки деревьев), на кухне готовилась еда.
   И вообще, это очень весело - целый день готовится ради часа праздника...
   Что я целый день делал, я не помнил. Сидел дома, думал, перечитывал. За окном в бескрайнем небе, над замерзшей Москвой, светило не по-русски яркое солнце, а на земле ослепительно мерцал снег, но гулять я не собирался.
   "Завтра схожу!" - махнул я рукой и решил пока досыпать, чтобы в полночь спать не хотелось.
   Несколько неприятно было в конце, в двадцать три-пятьдесят, когда накрытый столик с шампанским, закуской, сладким, напитками, стоял перед носом, и оставалось еще десять минут до того, как я за все это примусь.
   Потом включили телевизор на всероссийском телевидении, повертелась реклама, и внезапно настало затишье. Я заметил, что все затаили дыхание - ждали.
   Затем, медленно, но четко, как по часовой стрелке, начали сменять друг друга панорамы: Москва-река в огнях, красный Кремль с белокаменными соборами и золотыми куполами, просторная Красная Площадь, заснеженные ели под зубчатыми стенами, укрывшие своими лапами мавзолей Ленина. Наконец, освещенный, желтый с зеленым куполом кровли Кремлевский дворец, и одинокий флаг на фоне черного неба. Бело-сине-красный, с серебряным двуглавым орлом, он плескался в пустоте на верхушке шпиля, и в нем, как будто, вились три пути: белых финнов, синих татар, красных славян - извилистые и изменчивые.
   Движение флага было единственным в этот момент, кроме белого снега. Мы все смотрели неподвижно, и даже проспект, этот извечный поток света, металла и шума за окном, замолчал. Но ударил православный колокол, дворец вновь возник, но уже с другого ракурса, снизу, в обрамление елей в шубах, и на его фоне возник президент - третий президент Российской Федерации.
   -Товарищи! Граждане! Гости нашей страны! Я, президент Российской Федерации, рад вместе с вами встретить новый год и проводить в Историю - нашу бездонную историю, старый. Прошедший год мы запомним надолго, потому что он был необычайно богат на события, как хорошие, так и плохие: от сражения с китайцами под Благовещенском и высылкой миротворцев в Молдавию до принятия закона о собственности на землю. Но в целом, сейчас это можно сказать точно, этот год был для нас удачный - в политике, экономике и жизни общества. К сожалению, не все еще живут так, как заслуживает русский человек, но таких стало несоизмеримо меньше, чем было еще недавно. К сожалению, не все еще регионы в нашей стране вышли из плена дотаций, по-прежнему процветают взяточничество и казнокрадство, но все это неудивительно, все это - зло, с которым надо бороться, но которое не даст искоренить себя за год. Возрождение России - дело десятилетий, и лишь наши внуки увидят то, что не видели мы, потомки Советского Союза. Но эти годы - начало. В прошедшем, 2005 году были достигнуты определенные результаты. Был подписан ряд договоров с Украиной, Казахстаном и Киргизией, восстановились отношения с Узбекистаном, Таджикистаном, Туркменией и странами Закавказья, проведена миротворческая миссия в Молдавии. Белоруссия поставила вопрос о создании Российской Конфедерации, и, быть может, воссоздание России в старинных границах не за горами. Успехов достигла и экономика - появились новые марки товаров, способные конкурировать на мировом рынке, появилось достойное финансирование учителей, врачей, оживает наука. Идет на спад демографический кризис, но, безусловно, самым важным событием прошедшего года стало завершение Чеченской войны, длившейся много лет и унесшей десятки тысяч жизней, появилась теперь возможность перейти к формированию вольнонаемной армии. Теперь недалеко признание России в мире как равного государства, отказ от традиционных стереотипов тоталитарной страны. Новый год вызывает больше надежд, чем разочарований, и да будет этот год счастлив для вас, граждане Российской Федерации!
   Президент исчез, камера понеслась над Кремлем, по спирали поднимаясь к небесам, и раздалась музыка гимна, зазвучали слова: "Отечество наше свободное, республик сплоченных союз вековой!". Это было торжественно, это было действительно похоже на праздник целой страны. И я сам в этот момент был уверен, что беды России остались позади, что страна, пережившая за двадцатый век больше, чем любая другая, наконец прошла все испытания, что она - возрождается.
   И уверенный в этом, переполненный надеждами увидеть себя жителем сильной, богатой и способной защитить меня страны, я прикладывал к губам бокал, и считал удары курантов на Спасской башне, и шел спать полчаса спустя, вспоминая тексты песен да книг: "...Спеши же князь, спеши, отчизна погибает..." - и последнее слово я умышленно ставил в прошедшем времени...Но эпиграф ко всему прошлому десятилетью, бурному, жестокому, мрачному, безысходному, когда я говорил себе "России нет", я подобрал не в прекрасных песнях или былинах, а в одном современном фильме - не слишком приличном, заметно пошлом, но фраза запала мне в душу надолго: "Жить захочешь - не так раскорячишься". И потому и выживаешь, что раскорячишься, потому и выжили россияне в этом страшном веке, переплавившем весь мир.
   Молдаване тоже выжили, но не станет ли двадцать первый век для них последним? Их страна не может подняться уже больше пятнадцати лет - спасибо тут и бездарному руководству, и приднестровским сепаратистам, и американским правозаступникам.
   Кстати, о Молдове - надо бы мне все таки карту купить...
   Но и на следующий день съездить за картой мне было не суждено. Погода испортилось, и первый день нового года выдался серым и ветреным. Небо заволокли тяжелые тучи, снег не сыпал, стало сыро и промозгло.
   За картой ехать - так выходной, гулять - так противно.
   И еще день прошел практически в пустую - тем более мне не понравилось, что это было первое января - не стал бы весь год таким же.
   Для кого? Может, для меня - мало ли, какие меня ждут опасности - от потери рукописей до смерти меня или друга. Может - для России - если в Мировом Сообществе нас опять не забьют, будет странно. А может и для кого еще...Интересно, а каким выдался первый день в Кишиневе?
   Второго января я все-таки решился ехать. Пусть там и закрыто все будет - хотя бы прогуляюсь.
   Оделся, сложил в карман триста рублей, вышел. Шел вдоль проспекта, вдоль грязных, затвердевших сугробов, вдоль пустынного сквера, покрытого коркой сине-серого льда, мимо "Гадюшника", где обычно собирались бомжи и алкоголики, спустился в метро.
   Ехать мне было целиком по нашей радиальной линии. Ее остановки, не смотря на классический образ московского метро, красотой не блистали. Конечно - большой, просторный, светлый зал, но покрыт плиткой, с минимумом узоров, без резьбы и мозаик, а то немного, что должно быть, занимали рекламы.
   Впрочем, придирки. Едет - и ладно. И ехало оно вроде даже быстро, да очень уж долго. Нигде масштабы столицы не ощущаются так, как в подземке, и один бросок от станции к станции в забитом, как бочка с сельдями, качающемся вагоне чем-то напоминал перелет по космической пустоте мирового пространства. Каждый день утром огромный людской поток устремлялся от окраин к центру, а вечером откатывался обратно. Так в могучем биение жило сердце России.
   Чуть заняв себе место, я сразу склонил голову и уткнулся лицом в рукава: это защита такая, чтобы, если какая бабуля войдет, с чистой совестью сказать, что я ее не видел.
   Но даже просидев так от Таганки до Кузнецкого моста, я вышел шатаясь и то и дело заносясь в сторону, как пьяный.
   На выходе из метро, мимо массивных металло-стеклянных дверей, с которыми нужно еще совладать, при этом стараясь не споткнуться о бездомного, я оказался в чем-то типа "колодца", только в центре жизни. По его стенам шла торговля дешевыми пиратскими дисками и кассетами, у входа болтались рекламные агенты, но, безусловно, хватало тут и нелегалов.
   Отсюда я вырвался, почти выбежал сквозь густой человеческий поток, вышел на дорогу, и сразу же оказался в старой Москве. Узкая улица, из-за скопищ машин по ее краям ставшая похожей на коридор, старые дома по три-пять этажей, но раза в полтора выше пятиэтажек, постоянные перепады высот, а кое где еще остались мостовые.
   На верхних этажах образовались офисы, на нижних горели витрины роскошных, по меркам Москвы, ресторанов, магазинов, кафе, баров, по тротуарам ходили толпы людей - так, что приходилось лавировать, будто в шхерах.
   А над домами, на крышах высоких зданий, бывших соборов, монументальных министерств, башен далекого Кремля, реяли российские флаги - белые облака, синее небо и красное прошлое.
   Я спускался по улице вдоль витрин, чуть не толкнул швейцара в красном, по одежде швейцарца, хотя и явно не настоящего, осматривался. Это была Пушечная улица, одна из бесчисленных улочек Старой Москвы, которые, естественно, не идут ни в какое сравнение с ее площадями или Арбатом, но сохраняют свое, старое, очарование, какой-то своеобразный уют и обжитость. Тянулась улочка на запад, и там, из раскрывшегося, как река из подо льда, неба мне в лицо светило, словно купол великого храма всего человечества, темно-золотое Солнце, отражаясь в стеклах машин, на гладком металле, в витринах, и в глазах людей, словно бы каждый вбирал в себя по его капле.
   И я глубоко вдохнул, заметив, что тут, в центре, откуда еще на двадцать-тридцать километров тянется сплошная застройка, воздух гораздо чище чем на наших индустриальных окраинах. И то ли подумал, то ли шепотом произнес в каком-то вдохновение:
   "Люблю я Москву - с ее улицами, особнячками, церквями, заводами. И Россию люблю - Родину свою. Коми я, или кто - но русским я буду всегда, и вовсе тут моя наука не причем. Хотя, не знай я других народов, я бы не смог до конца понять свой, не смог бы так его полюбить, знай я только его. И нет в патриотизме места фашизму!"
   Я остановился, глядя кверху, и тут же вспомнил, где нахожусь и продолжил спуск, глядя то перед собой - на Солнце, то по сторонам. Слева, на зеленом фоне здания с балконом, на той стороне улицы, развернулся флаг, до сих пор висевший, как занавеска. Был этот флаг ярким, заметным, теплым (не то, что наше северное сияние) - синяя, желтая, красная вертикальные полосы, в центре герб: орел, держащий в одной лапе скипетр, в другой - цветущую ветвь, а в желтоватом клюве - православный крест. А на орле - щит, красный сверху, синий снизу, желтое лицо быка со звездой между огромных, полумесяцем, рогов, солнцем и луной по бокам.
   "Красивый флаг" - подумал я и зашагал дальше. Работа мне предстояла огромная. Карта Молдовы, конечно, тут далеко не первая, я знал, где всякие такие материалы доставать: "Библио-Глобус", "Атлас", "Карта", просто "Глобус", туристические магазины...Хотя какой уж там туризм - в бедной, голодающей и обожженной американским огнем стране на периферии гигантов - России и Европы. По идее, такая карта - это вообще раритет...Если я ее найду, будет странно...
   Но нашел. В первом же магазине лежала среди вороха карта России. Масштаба один к двумстам тысячам, киевского производства девяностых годов, всего-то за семьдесят рублей. Тем более выгодно ее оттенял другой раритет - Якутия, и взял я их обе.
   Со словарем, правда, ничего не вышло. В "Библио-Глобусе" нашлась почти вся литература такого типа на страны Европы, даже венгеро-русский и русско-румынский, но молдавского не было.
   "Ну нет, так нет. Карты хватит вот так!"
   Я, с двумя картами в пакете и полуторами сотнями в кармане шел уже к метро, желая как можно быстрее дойти до дома и развернуть приобретение, как вдруг услышал, с порядочным акцентом:
   -Я извиняюсь. Как пройти в Храм Христа Спасителя?
   Я обернулся на того, кто окликнул. Это оказался высокий, спортивного вида, человек в куртке и джинсах, в ушанке, купленной на Арбате, с гладко выбритым энергичным лицом, даже не расплывшемся, а собравшемся в белозубую улыбку, подвижными темными глазами в очках для дальнозорких, и глаза эти недвусмысленно давали понять, что он готов схватить самое лучше и много, держать и не выпустить.
   Акцент, как и внешность, у него явно были западные, причем точно не славянские. Европеец или американец.
   -Куда? - переспросил я
   -Храм Христа Спасителя, - произнес он по слову, размеренно, чем-то напомнив часы
   Я знал дорогу, но его акцент и внешние признаки заинтересовали меня. Этнограф я или не этнограф?
   -Я вас провожу, не возражаете?
   -О'кей.
   И мы вдвоем пошли вдоль улицы, я впереди, он держался чуть-чуть сзади, а я то и дело оглядывался на его внешность, анализировал акцент. Скорее германец, это видно по произношению, нежели кельт, точно не славянин, финно-угор или балтиец, и не романец - последние не так выглядят. Акцент, в свою очередь, ближе к английскому, чем к немецкому, голландским и скандинавским языкам. Но явно не классический английский. За вычетом нескольких других стран, я, кажется, дошел однозначно. Я даже рискнул спросить.
   -Простите, вы - американец?
   -Да, - он кивнул, - Батл-Крик, штат Мичиган
   -Турист?
   -Уч-шеный, - слово далось ему с трудом
   -А кто по специальности?
   -Этнографист.
   -Да? - я был приятно удивлен и обрадован, - ваш коллега! - протянул ему руку
   -Коллега!? - он от души пожал ее, и обрадовался, похоже, не меньше моего, - этнограф?
   -Ну, диплома у меня нет, но науку я знаю не хуже многих настоящих ученых
   -Вы были бы мне полезны. Очень полезны. Э...Да - Джон Ист, специалист по России, выпускник Гарвард.
   -Вась Канев, Кудымкар, Коми-Пермяцкий АО, - в свою очередь представился я
   -Вась...(это звучало как "Уас") - я не встречал это имя у русских не разу.
   -А я не русский. Я - коми.
   -Коми? Коми не есть дикий народ?
   -Не более дикий, чем американцы, - ответил я обиженно
   -Вы не имеете цены, - добавил он
   -И что вы от меня хотите?
   -Слушай, Уас - к черту! - он махнул рукой в сторону храма, - мой отель не далеко отсюда. Мы пойдем?
   Идея была заманчива - уж кого-кого, а американцев я не встречал ни разу. Другого такого шанса не будет - а он меня сам к себе приглашает. Не задавая себе вопрос "А что мне за это будет", я пошел за ним.
   Вскоре мы шагали по какой-то площади, огромной, как Русская равнина, и даже шум машин здесь звучал приглушенно. Шли широким размашистым шагом, и, не торопясь, задавали друг другу вопросы.
   -Ну и как же вы докатились до такой жизни? - спросил я лениво и как можно ненавязчевее
   -Долгая история, - Джон картинно вздохнул и сделал паузу, - я был (звучало как "бил") студентом в университете Гарвард. В девятнадцать девяносто шесть...Девяносто шестом году защитил доктора. Я хотел доказать существование американцев как самостоятельного народа, и я мог бы это доказать другим людям. Но себе я ничего не доказал. На любой аргумент "за" находил два аргумента "против". Наоборот - на один "против" я находил два "за". Я работал почти пять лет, но я понял несостоятельность своей теории. Это было крушение. Я не знал, куда я мог пойти. Я занялся изучением индейцев дакотов, апачей и команчей, двигался на север, пока не вышел на инуитов. Скоро я знал про инуитов Америки все. Про инуитов Чукотки не знал. Я летел на Чукотку, говорил с чукчами, и вышел на коренные народы России и самих русских.
   -И что же?
   -Сейчас я изучаю и собираю данные, но моя наука не просто, - он искоса глянул на меня, - я полюбил эту страну, я сочувствую вам, русским. Вы должны жить лучше.
   -Так ведь не жили
   Джон ответил что-то по-английски задумчиво, подошел к двери огромного каменного здания в псевдорусском стиле, с огромной вывеской "Rolling Company Hotel", позвал
   -Хей, пришли!
   На первом этаже отеля было просторно и шумно. Большой мраморный зал со множеством кресел и лавок, освещенный белыми, встроенными в потолок лампами - он слегка напоминал зал ожидания на вокзале, только чистота и мягкие кресла портили вид.
   По стенам зала располагались несколько выходов, Джон подвел меня к первому справа, мы прошли коридором, и он нажал кнопку вызова у дверей лифта.
   В отеле оказалось двенадцать этажей. Джон жил на шестом - в основном его окружали финны, немцы и англичане, которые составляли основную массу населения отеля.
   Мы пошли по длинному, как в нашей школе, но белому коридору, дошли до двери номер двести двадцать шесть, он вставил ключ.
   Его номер представал собой просторное помещение, опять же с белыми стенами, но, в отличие от отеля, с синим ковром. Из мебели здесь стояла только кровать, шкаф и тумба с телевизором. На стене висела огромная, один к трем миллионам, карта России на английском языке, напротив - такая же карта Америки, и ковер казался Атлантикой, а холодный белый свет не задернутого окна, в которое видно только белесое небо напоминал о северном полюсе. На кровати валялся черный открытый ноутбук(от книг я научился их отличать совсем недавно)
   -В Америке сервис лучше, - тоном то ли извинения за свою среду обитания, то ли с чувством превосходства, сказал американец, сделал шаг в глубину комнаты, оказавшись между двумя державами. Скинул куртку (под ней оказался серый джемпер), сунул ее в шкаф, жестом показал мне сделать то же самое. Потом сел на кровать, положил компьютер на колени, - этнограф, расскажи мне то, что ты знаешь?
   -Зачем рассказывать? У меня есть около пятисот страниц материалов, почерк у меня вполне ничего. Хотите - привезу. А вообще я не так много знаю. Вот Веденяпин - он знает, так знает. Я только теоретик, а он сам полмира исходил.
   -Кто Веденяпин?
   -Этнограф, тоже коми, живет в Сыктывкаре
   -Сыктывкар - столица республики Коми?
   -Ага...Если хотите, могу дать его телефон, но за ним тоже надо ехать.
   -Не надо. Что в твоем пакете?
   -Карты.
   -Географические?
   -Да. Обе - очень редкие. Я собираю коллекцию карт Российской Федерации, а так же стран, которые затрагиваю в изучении.
   -Покажи.
   Вынул обе. Якутия оказалась такого же размера, как на его картах, лишь чуть-чуть подробнее, а вот Молдова американца заинтересовала.
   Я разложил ее по полу, и передо мной развернулась, во всем своим образе, страна. Широкие поля, огромные села и местечки, связанные сетью дорог, покрывающих всю поверхность, цепочки лесных полос, изумрудно-зеленые, блестящие холмы и ровные ряды виноградных кустов на склонах Кодр, напоминающих Францию, Днестр в крутых берегах, где в некоторых местах еще сохранился бук, ива, а устье заканчивается в камышах и плавнях, голые зубцы Толтр, черный провал Галицийской пещеры, старые валашские крепости, города - странный гибрид России и Восточной Европы. Отчетливо услышал чужую речь - странную, торопливую, будто бы немного сбивчивую, ощутил запах полей, трав, винограда и...напалма. И вдруг ослепительное южное солнце над Кодрами померкло, и небо заволокло серым туманом, и появились черные кресты самолетов, и загорелись поля и виноградники, бросились в разные стороны испуганные люди, видя снижающуюся крылатую ракету, а на harta or. Ci_inau внезапно zona industriala окрасилась черным, и поплыли дымы.
   -Я думал, что авиация Соединенных Штатов Америки летала большие расстояния, - произнес Джон, смерив взглядом расстояние между Одессой и Яссами, крупнейшими городами на карте по разные стороны от Молдовы.
   -Козлы, - прошептал я
   -Какие козлы?
   -Ваши. Генералы и летчики.
   -Почему?
   -Они разбомбили уже не первую страну. Кто посильнее - те дали отпор, как Вьетнам и Сомали, но потом ваши бомбы взрывал города в Ираке, Югославии, Афганистане, Северной Корее, Молдове. Ты помнишь, как в Ираке в ходе одного налета было уничтожено несколько школ и больниц? А как в Афганистане разбомбили дом престарелых. А в Корее - помнишь? Школы, детские сады, больницы, жилые дома.
   -Я думаю, ты понимаешь прекрасно, что это было сделано не за свободу.
   -Свободу? К черту свободу, если за нее надо убивать!
   -Не свобода, но выгода. Я думаю, что мы можем убить сотни людей чтобы жить хорошо. Но, поверь мне, "Молдавский кризис" был разрешен справедливо. Ты должен понимать это, потому что ты этнограф. Молдаване есть субэтнос румын. Гагаузы - ортодоксальные турки, это уникальный народ, они должны иметь внимание.
   -Однако теперь в обеих странах тяжелый кризис. Голод. А ведь до войны они практически вышли из кризиса.
   -Что ты знаешь о Гагаузия? Я уверен, ты не имеешь постоянного доступа информации.
   -Какого же?
   -Я говорю про интернет, - он сложил с колен ноутбук, на котором все это время водил пальцем по чувствительному полю, развернул ко мне экраном. Там висел здоровый оранжевый заголовок и множество надписей, и одна из них превратилась в "окно", - 'Independent Gagauzia'1, - Финансовый кризис был оставлен далеко позади, она имеет темп развития из всех стран бывшего Союза Советских Социалистических Республик меньше только чем у России. И...what is shit2?!
   -Что там? - спросил я ехидно
   -Все наши труды пропали, - он покачала головой, - смерть трех солдат была напрасной. Гагаузии больше нет.
   -Как? - я осекся
   -Смотри. "Гагаузия превращена в автономию высшего порядка Гагауз Ёры в составе Румынии. На ее территории последняя держит большие военные формирования. Стоп!, - он замешкался минут на паять, на самом деле искал еще информации, - и в самой Румыния. Около берегов реки Прут, около городов Унгень и Леово. So...Я не имею точных сведений пока. Но они назвали танки Т-121 и "Абрамс эдвансд", артиллерия, пехота, ракетные пусковые машины "Тайфун", самолеты F-15 и Су-31. Что ты об этом думаешь?
   0x08 graphic
Я произнес шепотом, пересиливая образовавшийся ком в горле
   -Война.
   Ноутбук заработал, как горно-обогатительный комбинат, и вскоре мы уже знали о сложившейся ситуации вокруг Молдовы все. Оказалось, еще летом началась война между гагаузами и румынами, всего за неделю румынская армия захватила столицу Кахул, а через несколько месяцев было подписано соглашение об объединение Румынии и Гагаузии в одно федеративное государство. Это сопровождалась резким изменением политического курса Румынии, после того как принц Крецулеску, более известный как князь Дракула, стал президентом еще зимой. Еще раньше, в две тысячи четвертом году, резко увеличились инвестиции США, Британии, Франции, Германии, Норвегии и Аргентины, а так же Турции, в экономику Румынии, и всего за несколько лет Румыния стала одним из сильнейших государств Восточной Европы, по объему ВВП опередив Чехию и Польшу и сравнившись с Украиной. Особого развития достигла военная промышленность, причем около сорока процентов вооружений стояло американского и европейского производства, что в Восточной Европе неслыханно. После победы Крецулеску неожиданно много делегаций НАТО посещали Румынию, она постепенно попадала в политическую зависимость. Несомненно, за спинами румынов стояли какие-то куда больше силы, из гигантов нашего мира, кто-то из великих монстров Запада - США или Европа. Всего пару месяцев назад на берегах Прута начали расти военные укрепления, в двух местах собирались танковые и пехотные, а затем артиллерийские и воздушные дивизии, ходили слухи о новом вмешательстве американцев, очевидцы в Стамбуле сообщали о вооруженном авианосце, проходившем через Босфор, вновь активизировались военные базы в Яссах и Одессе. Тут явно назревала война.
   А молдаване видели, как над ними заносят топор, но ничего они не могли сделать - страна потеряла все силы, даже выживать. И было странно, почему Румыния готовит военную акцию против Молдовы, когда могли бы добиться от нее чего угодно мирным путем.
   Я схвати американца за плечи
   -Че, мало вам?! - заорал ему в лицо не своим голосом
   -Что это значит?
   -Ненавижу, - я отпустил его, - и так беззащитную страну до голода довели, так вам еще надо?
   -Что ты хочешь от меня, - он сделал особое ударение на последнем слове, - я простой ученый. Да, я гражданин Соединенных Штатов Америки, но румыны, как и любой народ, не были мне врагами никогда.
   Он смотрел мне в глаза, неприятно прищурившись, словно пытаясь что-то утаить, и очень уж мне не понравились эти взгляд и голос. Я отошел, как-то даже отпрыгнул, накинул куртку и шапку, вырвался из номера.
   -Завтра посмотрим, кто из вас субэтнос! - и хлопнул дверью. Лишь на первом этаже я вспомнил, что забыл у него карты, но возвращаться было поздно.
   На следующий день я, взвалив на спину рюкзак с рукописями, ехал к американцу, как на битву. Я готов был ему доказывать, что народ молдаван существует, и мучительно перебирал аргументы. Их не находилось, кроме одного - название "молдаване" в летописях встречается на много сотен лет раньше, чем "румыны", но что я сделаю с одним доказательством.
   Все время, пока я ехал туда, я вспомнила все, что я читал, слышал, просто знал о Молдавии или хотя бы Румынии, так как между ними внезапно оказалась четкая, неразрывная, очень тесная связь, а граница размылась. Внезапно, и те, и другие оказались одним народом, а значит, еще недавно - единым целым. Я даже удосужился вспомнить начало девятнадцатого века, когда Российская Империя по частям оторвала земли за Прутом от Турции, назвала их Бесарабия и дала возможность развиваться. Причем сама Молдавия, что характерно, осталась на том берегу Прута, и потом, уже вместе с Валахией, а позднее и Трансильванией, образовала Румынию.
   Значит, эти земли разделены всего как двести лет, а народы если и слились, то только официально. Молдаване и валахи всегда были разными народами, а если и не были, то двухсот лет вполне хватило бы для формирования нации. Да, валахов сейчас нет, а вот молдаване остались, и даже то, что осталась только та их часть, что живет в междуречье Днестра и Прута, в то время как их соседи вошли в состав нового народа, можно объяснить многими причинами.
   Ага! Вот я и наше целую серию доказательств. Во-первых, страны находились под властью разных государств. Одни - в ежовых рукавицах османского султана, другие - на куда более благоприятной почве под куда более мягким и далеким царем. А почва в Бесарабии действительно благоприятна, как историко-политическая, так и чернозем. Там и климат теплее, и растительность другая, и рельеф мягче - словом, совсем иные народообразующие факторы. Не зря же пока Молдова была с Россией ее называли "райским уголком", а когда с Румынией - "страной на пути всех бед". Да и тяготела ведь она всегда к России. Да тут и культура разная: в противовес мрачным легендам о вампирах, ведьмах, колдунах, оборотнях - народный танец и известные вина. В противовес голодным крестьянам, готовым насадить на вилы любого - женщина, собирающая виноград.
   У этих стран и портреты-то разные, да и не могли молдаване стать румынами, так как последние получились смешением первых с валахами, которые к востоку от Прута и не жили. И вообще, цепочка тут выходит довольно странная: волохи - от них - валахи и молдаване - от них - румыны, и еще стрелочка в бок, которая и указывает на современных молдаван.
   То есть народ (возникший от римлян и дакийцев) разделился, а затем полтора его потомка вновь объединились, а половина осталась жить дальше - надолго ли?
   Выложу я это все американцу, да за одно и скажу, что они сами, from the United1 States of America, даже и не субэтнос, а вообще черт знает что.
   Кстати, а что молдаване сами о себе думают? Вот этого то я и не знаю.
   Проходя мимо "Глобуса", я внезапно вспомнил, что там есть русско-румынский словарь. В голове зашевелились первые смутные подозрения. Поднялся на второй этаж, открыл, посмотрел место издания - Кишинев.
   Словарь я купил, но не знал, что теперь делать - радоваться или плакать. Скоре, плакать, так как это был пока самый серьезный аргумент американца - свой язык молдаване называли румынским, а ведь "народ - это язык"...Я представил, как он, мерзко щурясь, скажет мне это, доказав мою полную этнографическую безграмотность, и это будет поражение...Впрочем...Йоан же по-русски говорит, но сам русским от этого не становится.
   Вскоре я стоял у дверей двести двадцать шестого номера в отеле, и готовился к поединку. Так крейсер приводит себя в боевую готовность, проверяет работу всех систем, разворачивается, направляет орудия, и все идут по местам. У меня все системы - нервы и разум, работали исправно, все мысли приготовились в памяти, все аргументы были заряжены.
   Я увесисто постучал, стук глухо отдался внутри комнаты. Сейчас он выйдет! Ох, сейчас выйдет! Все ему сейчас скажу!
   Но он не вышел - за дверью не было никакого движения. Я постучался опять - нет ответа. Американец ушел.
   0x08 graphic
"Черт возьми!" - как же я мог не догадаться. Он же в Москву из своего Мичигана приехал не в номере сидеть. Он сейчас по людям ходит, или смотрит достопримечательности, или еще что...Осталось только спуститься, выйти на улицу, отложить встречу еще на пару часов. Это время я решил побродить по центру - Кремль, Красная площадь, храмы, Мавзолей Ленина (тоже храм, только другой религии). Поразмышлять.
   Но вдохновение ушло безвозвратно. Может, хитрый американец и знал, что я пришел и не стал открывать специально, может, уже к себе домой летит. Ладно, аргументы есть, воспользуюсь.
   Все время, пока я ждал, я мотался туда-сюда вдоль Москвы-реки в ее оправе от Собора Василия Блаженного до Храма Христа Спасителя, мимо библиотеки имени Ленина и памятника Петру Первому. И каждый раз, видя зубчатые стены и башни Кремля, я поражался - так необычны, противоречивы друг другу были красные звезды и золотые двуглавые орлы, глядящие друг на друга.
   Они словно бы спорили, и один защищал православную веру, власть Царя-батюшки или бессильного президента, и вокруг него словно бы ореолом висели картины Старой России, которой почти сто лет, как не стало - поля, реки, березы, избы, кресты над сельскими храмами и над кладбищами, Ходынка, "Кровавое Воскресенье", чекисты с пулеметами и умирающий Царь, а потом - Зеленые, Белые, Красные, эпидемия тифа и вши, батька Махно против...Впрочем, тут уже начиналось красное гало звезд, тянущихся от Троицкой башни до Спасской, и вырисовывалась счастливая колхозница с серпом, а за ее спиной - концлагерь на Колыме, скелеты рабов в стенах Беломоро-Балтийского канала, и дальше горел Сталинград, замерзал Ленинград и ждала своего часа Москва, и армия шла сначала назад, в глубь страны, а затем на Берлин, встретившись с американцами на Эльбе - а несколько лет спустя дымили заводы, в подземных штольнях ковались ракеты, Гагарин летел на орбиту, в молчаливом поединке Совесткий Союз боролся с Америкой, и медленно-медленно умирал, увядал, и никто не смог назвать бы момент, когда окончательно прогнил старый фундамент нерушимого Союза - в отличие от Империи, он умер сам, ему ни помогали ни снаружи, ни изнутри.
   На Западе момент, когда прогнивший фундамент не выдержал, называют collapse, сжатие, втягивание в себя. И страна действительно как будто бы сжалась, затянув в воронку бедности всех своих людей, превратившись из сверхдержавы в "Верхнюю Вольту с ракетами", как ее тогда называли, а сейчас уже и без ракет, а что за собой не утянула - отпало и улетело в мировое пространство - то холодное, то горячие. На Украине - житнице СССР - начался голод, весь Кавказ охватил война, в Туркмении воцарился диктатор, Таджикистан стал вровень со своим южным соседом, остальные просто потеряли силы - кризис...
   А уж про Молдову не говорим...Только две страны имеют право на нее посягать - Россия и Румыния. Тем более что, американец с этим согласен, разбомбили ее не за свободу, а чтобы подорвать курс очередной валюты. Это всю оно, чудище заморское.
   Кстати, а как там мое чудовище?
   Чудовище развалилось на диване, разглядывая на карте США штат Миссури, поигрывая резиновой лабораторной перчаткой и невзначай трогая клавиши ноутбука. Услышав стук, оно небрежно крикнуло "Открыто!", и мне пришлось войти.
   Войдя, я чуть не наступил на Чадыр-Лунгу - моя карта лежала нетронутой. Американец медленно повернул ко мне голову, и тут же подобрался и оживился, в его глазах заблестел огонек, пальцы сделались необычайно цепкими даже на вид.
   -Что, пришел таки и принес свои рукописи, а! Посмотрите на это...
   -И рукописи, и аргументы, - тоном решимости сказал я, скинув на пол портфель и отодвинув его ногой
   -Какие аргументы? - он поднял перчатку и начал пристально ее разглядывать. Тонкая резина обвисла и напоминала мертвого, одрябшего осьминога.
   -Какие обещал.
   -А, эти аргументы. Я принимаю.
   -Итак...- начал я
   -Нет, не так, - и внезапно он запустил перчатку мне в лицо, она с треском шлепнулась о щеку, на секунду прилипла, отошла и свалилась, я придавил ее ногой, заметив, что она белая, - дуэль!
   -Какая дуэль?
   -Ты имеешь пять дней для сбора аргументов. После этого я уеду. Я обещаю тебе дискуссию через пять дней.
   -Я готов сейчас!
   -Нет, - американец перемигнулся, - я знаю, что тебе нужен интернет. Я уверен, что ты его не имеешь. Мне нужен ты - коми. Я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество.
   Идея была интересная, и, действительно, чисто американская. Все для выгоды. Он, может, про меня диссертацию напишет, денег сделает. А я с интернетовсикм опытом буду куда сильнее в споре, да и для себя много интересного найду. Тут же я понял, что спор для него - лишь повод задержать меня. Но...почему бы и нет! Когда еще я доберусь до интернета?
   -Так какая сторона выполнит условья первой, - спросил он
   -Моя, - я поднял портфель
   Около часа он изучал мои рукописи, отбирая лучшее - про мордву, коми и коми-пермяков, удмуртов, ненцев, хантов и манси, марийцев, а у меня ощущение было такое, будто бы кто-то залез в мои личные вещи и там копается.
   А я сам, быстро освоившись, покорял недра интернета, благо, у молдаван хватало сайтов на русском языке.
   Через полчаса о социальном положение в Молдове я знал все - голод, нет воды, света и отопления, хулиганство, бедность, цыгане, которых тут стало очень много после войны. Недовольство народа, а в сообщениях последних недель - страх.
   Все смотрели на запад - кто с ужасом, а кто с надеждой, но страх был у всех. В одном из сообщений какой-то английской службы приводился рассказ молдаванина, который побывал на том берегу Прута. Он видел, что там стоят готовые к бою войска, что где-то на горизонте чертит полосы над полем самолет - синего цвета и со звездой Америки, вдоль воды проходят танки и РПУ, орудия наведены на посты пограничников в Леове. Завершался рассказ тем, что этот несчастный не сомневался в том, что до войны остались считанные дни, и ругался, что "trei ani Бnpoi Нn Romaniia la lucru am fost dar amia la lupt?!Satana s te ee Rossia asta cu territoria lor1"
   А Кишинев, еще не отстроенный после бомбежек, почти опустел. Люди пытались покинуть страну, ее население уменьшилось на четверть, а Приднестровье за последние несколько лет из самой бедной части страны превратилось в самую благополучную, хотя бедствовало так же, как раньше.
   Именно последние сообщения давали характеристику этих людей в опасности. Сейчас она более всего напоминала депрессию, подавленность, молчаливый страх перед врагом и одновременно братом.
   0x08 graphic
Тем более странно было то, что нигде в официальных сайтах после девяносто первого не было слова "молдаване". Теперь они звали себя румынами, и язык у них был румынский. Оказалось и то, что еще совсем недавно некий Народный фронт боролся за присоединение Молдовы к Румынии, и все уже там было как у румын, но Бухарест давал четкий отказ. Лишь после бомбежек они взяли пророссийский курс.
   Конечно, понятно, были перспективы вступления в Евросоюз и НАТО, но даже ради этого жертвовать своей самостоятельностью...
   -Вы имеете самосознание? - услышал я голос Джона
   -В смысле? - я оторвался от ноутбука и изо всех сил пытался задавить блеск в глазах, который обычно бывает при сильном впечатлении.
   -Где? - не понял американец
   -Да нет, "в смысле?" со знаком вопроса означает "Что ты имеешь в виду?"
   -Я задал вопрос.
   -А, да. Самосознание...Скорее нет, чем есть. Мы, коми, и внешне-то мало отличаемся от русских, а уж в быту - так и вообще такие же. Кроме интеллигенции, никто себя коми не называет, языков владеют мало, и он забывается. Многие из нас даже не знают, что они коми.
   -Много в России таких народов?
   -Много, - я кивнул, - народов очень много, а самосознание почти не осталось. Забывается язык. Погибает культура. Народы севера чисто физически вымирают.
   -Россия не может обеспечить их так, как Америка обеспечивает индейцев.
   -А что индейцы? Ты предлагаешь загнать людей в заповедники, чтобы они там жили, какая какая-нибудь выхухоль - под присмотром и подсчетом популяций.
   -Они будут там жить.
   -Эх, не знаешь ты, американец, что такое воля.
   -Я американец. Как я могу не знать, что такое свобода?
   -Ты и свободы-то не знаешь. Кто-то писал: "Никто не ценит так свободу, как тот, кто был ее лишен". Да и не свобода, а воля.
   -Что воля?
   -Это не объяснить. Это чувствовать надо. Ну, например, когда идешь по тайге, знаешь, что вокруг никого, и знаешь, что никто сейчас тебе не хозяин. А у власти может стоять и диктатор.
   Джон прикрыл глаза, я вдруг заметил, какие длинные у него ресницы - способные скрыть любой огонек, любую мысль, любой замысел. Он вдруг рассмеялся - громким американским смехом, обнажив белые, начищенные, именно начищенные, зубы.
   -Сейчас я понял, как русские выжили без свободы. А другие народы России?
   -А над другими народами - в Сибири, в Средней Азии, и власти-то особой не было где-то годов до тридцатых...Нет, скромный коми тебе тут пользы не принесет, Джони! Тебе нужен чукча или саам. Или черкес с кабардинцем или аваром. Уж в крайнем случаи мариец или татарин. А что тебе пользы от нас, коми-лесорубов?
   -Но я не встретил татарина. Спасибо, что ты не посоветовал цыганина.
   -Что ты знаешь о цыганах?
   -Ничего.
   -Именно что ничего. Мы их боимся, ненавидим, презираем, как воров и обманщиков, а ведь они просто другие. Я ведь немцев и англичан видел. Для них "руссиш ист швайн!". И с мусульманами-фанатиками я говорил, и с фашистом. Все друг друга не понимают, и отсюда все беды.
   -Я этнограф, но я ненавижу мусульман.
   -Почему?
   -Вспомни две тысячи первый год.
   Я вспомнил - ту кошмарную историю, черную тень самолета, плывущую по небоскребам, огонь в осколки в небе над Америкой, несколько тысяч невинных жертв - и возмездие, в ходе которого погибло в два раза больше, и тоже в основном невинных - бомбили они далеко не врага.
   -Их тоже можно понять. Пришли вы, вмешались в из дела, угрожаете им падением цен на нефть, подавляете.
   -Мы несем им совершенную систему.
   -А ты уверен, что такая система совершенна?
   -Уверен.
   -Какой ты этнограф!? - я отложил ноутбук, - какой ты этнограф? Если все равно не понимаешь тех, с кем говоришь.
   -Я изучаю язык, историю, культуру, расселение, внешние признаки народа.
   -А главное упускаешь.
   -Что это?
   -Менталитет
   -Я не верю в теорию менталитета.
   -А я верю. Ведь стереотип народа - это упрощенный образ менталитета.
   -В...смысле?
   -Представь себе...китайца. Назови основные его черты.
   -Ам...Желтый, узкоглазый, сутулый, испуганный, тихий, скромный, вежливый.
   -И ведь из этих качеств хоть одно-два есть у каждого китайца. А вот русский, как правило, агрессивный, самоуверенный, невоспитанный - в ваших глазах.
   -Эм...действительно, это так.
   -Только ты упускаешь многие другие качества, которые должен бы знать: терпимость, вера в лидера, коллективизм и так далее...
   -Да.
   Американец встал, протянул мне охапку рукописей, и тут же подобрал компьютер. Страниц сто он оставил себе.
   -Я верну. Если ты хочешь - под расписку?
   -Да ладно, - я отмахнулся, - верю я, - запихал охапку в портфель, несколько листов вылетели, я подобрал их и сунул следом. Затем занялся картой - сложил в восемь раз, по инструкции, и положил к рукописям. Взглянул на часы - так, для виду, - я пойду?
   -Иди, - Джон отвернулся, и я накинул куртку, взвалил на спину портфель, вышел.
  
   Оказавшись на улице, я вздохнул полной грудью, только тут поняв, насколько душно было в отеле. Вокруг висел серый, холодный день. В центре города мороз не ощущался - снега почти не осталось, кроме сухого и сыпучего, как песок, вдоль дороги. И везде, куда ни глянь, толпами ходили люди
   И я пошел вместе с ними и среди них. Здесь каждый шел сам по себе, а в итоге возникала единая, монолитная толпа, тоже куда-то идущая - слаженно, чуть ли не строем. Нигде в мире не бывает такой суеты как в центре мегополиса, и уж Москва оставляла позади любой город России.
   Правда, в Лондоне, Нью-Йорке, Стамбуле толпа гораздо пестрее: английские шляпы-котелки, американские бейсболки, арабские тюрбаны, жесткие прически негров - не считая туристов. А в Москве иностранцев куда меньше, да и те в основном грузины, таджики, украинцы, молдаване...Тут их всех далеко за миллион.
   Мимо проплыла башенка какого-то здания, внешне отдаленно похожего исламский дворец. Посмотрел на флаг - зеленый, с белой вязью, и у дверей стоял синий от холода араб в белом одеянии. Вышел на набережную - на том берегу возвышалась громада Американского посольства, и на его фоне над замерзшей рекой, ставшей гладким снежным полем, шел негр - грубый, с выпяченными челюстями, сверкая белками глаз, а жесткие усы и короткие жесткие волосы сливались с его синевато-коричневым лицом.
   Еще чуть поодаль стояли двое черных - низких, сухих, со злобным, горящими глазами - "как пламя свечи, но без блеска". Один из них указал на меня, что-то заговорил другому с явным кавказским акцентом, кажется, ингушским или чеченским. Я разобрал только два слова: "...наши враги...". Вот так, наверное, выглядят террористы.
   Свернул от реки, пошел вглубь кварталов, у одного из магазинов заметил евреев...
   Вскоре я снова шел по Пушечной улице, и снова заметил флаг, показавшийся мне таким красивым. А ведь знакомая геральдика...Вытащил карту из рюкзака, посмотрел на изображение на ней, и почти одновременно увидел надпись: "Посольство Республики Молдова". Буду теперь знать...
   В грохочущем вагоне метро я ехал стоя - он был забит на редкость плотно для нашей линии, самой загруженной в мире.
   На Китай-городе зашли попрошайки - смуглые, даже коричневатые, с густыми черными космами - две женщины в ярких платьях и украшениях, а их лица я мог бы назвать даже красивыми - четких черт и с черными глазами под длинными ресницами. Но красота их была не та - красота вызова, какое-то лукавство, словно бы говорившее: "Подойди, коли не боишься". Впрочем, раньше я вообще никакой красоты не видел, и вообще не мог на них смотреть без ненависти - цыгане.
   Давно я их в Москве не видел, они, говорят, кочуют. Одна из них сразу затянула
   -Мы сами люди не местны-я...Подайте на пропитани-я...
   Но кошельков никто не протягивал. Все знали - сунь им палец, и они откусят тебе всю руку, а на завтра дело придется иметь со всем табором, который тоже прячется где-то в недрах этого города.
   Они изменились за сотню лет. Нет большие сидения у костра, вольных песен и плясок под гитару, дрессированных медведей на цепях, купания коней. Тяги к свободе...Те романтические образы пропали, остались лишь попрошайничество да воровство
   Внезапно я заметил, что черноглазый паренек чуть пониже меня, шедший за женщинами, в наглую сует руку мне в карман. Я схватил его за запястье.
   Он молча вырвался, сверкнув глазами, отошел. Цыганка, согнувшись, глянула на меня злобно, и ее тонкие, с длинными ногтями, пальцы напомнили мне когти хищной птицы - коршуна, стервятника, но уж никак не орла, а черные глаза обожгли какой-то звериной ненавистью из под длинных, как перья, ресниц.
   Я отступил на шаг, а они тут же растворились в пространстве Таганки, но молодой цыган еще раз глянул на меня сквозь стекло.
   "Не понимаем мы их" - подумал я. Ох, не понимаем - а они ведь тоже люди. Такие же, как мы, только другие. Черные, страшные, непонятные. Мы их ненавидим за воровство, обман, попрошайничество, за грязь и беспорядок, а ведь для их это все - то же самое, что для американца предпринимательство, или для китайцев - уборка риса. Национальное ремесло.
   Другое дело, карману от этого больно, да и самого уволочь, я думаю, могут. А может быть, они еще и заразу разносят, кто их знает...От непонимания, от него все беды, не понимает один человек другого, и начинается конфликт. Как вот американец не понимает меня. Да и вообще, мало кого понимает...Америка не понимает людей, а подстраивает их под себя.
   Но я отвлекся...Какие у меня еще есть аргументы в защиту молдаван? Да и нуждаются ли они в моей защите?
   Ночью спал плохо - думал. То о теме моего спора, то о цыганах. Что-то серьезно они запали мне в душу - очень уж странный у них образ: вечные странники, лишенные родины и власти, предоставленные самим себе, обладающие самой простой культурой, какую можно себе представить, практически утратившие свой язык, да и не умеющие жить иначе - скитаться, не подчиняться никому, брать все из внешней среды (точнее, из чужих карманов), ночевать там, где придется...У американца обязательно про них найду.
   Так и сделал. Весь день, пока был у него, изучал народы - сначала цыган, потом гагаузов, потом молдаван и румынов.
   О первых не нашел почти ничего, а что было - в основном в художественной литературе начала двадцатого-девятнадцатого века. Тогдашние писатели поражались их свободолюбию, рисовали романтические образы - в основном прекрасной женщины, для которой свобода дороже жизни - Эсмиральда, Земфира, Груша...В итоге они всегда погибали - оседлый человек не может придумать другого завершения их жизни. А сейчас о них уже не писали. Это были обыкновенные преступники, жертвы вырождения человечества.
   Изучая гагаузов, я тоже удивлялся. Турки-христиане, "предатели" ислама, они обладали православной набожностью и мусульманским фанатизмом, европейской холодностью и турецкой жестокостью. Их символом, не случайно, был волк - такой же, как у чеченцев. В литературе с ними так же были связанны красивые образы, но и они сползли до обычных сепаратистов.
   Разумеется, не прошла мимо меня и исчезнувшая Гагаузия, с боем оторвавшаяся от Молдовы и сама отдавшая себя Румынии, экономически отсталое, аграрное государство с мощным военным комплексом, постоянно голодающее и откровенно неспособное жить - Гагаузия была не страной, а ее осколком.
   Две трети моего времени я все равно изучал молдаван и румынов. Сравнивал, и чем дальше сравнивал, тем больше они расходились. Одни - пускай бедные и дикие, но европейцы, с более европейским менталитетом - в них было куда больше практичности, индивидуализма, рациональности, чем у их восточных соседей, куда меньше чувств. В бою румын вполне мог превратиться в боевую машину как любой европейский солдат. Чем-то они напоминали итальянцев - но мрачных, униженных, извращенных. То, из чего итальянец делал прекрасное, у румына выходило низменным и отвратительным.
   Молдаване же во многом походили на украинцев. Им был чужд рационализм, они редко были собранны, зато эмоциональны. Еще одна важная их черта, которая отличала их ото всех соседей - приспособленство, в котором, возможно, смешалась восточная вера в царя с европейским умением обходить препятствия. Они могли очень быстро сменить свои взгляды, перейти от лидера к лидеру, в любой момент были готовы идти на подчинение - не зря Турция, Россия, Румыния постоянно брали их в свою власть, а она отличалась...
   Аргументов у меня становилось все больше, но я пока не говорил их противнику - вдруг он успеет обдумать их.
   Джон то и дело отвлекал меня расспросами о разных сторонах культуры, жизни, характера Коми, а я отвечал, что знал, о своем народе охотников и лесорубов, и вспоминал родной Урал. Сейчас разговор шел чисто научный, сухой и деловой, без эмоций, который я копил до поединка, я почти не запоминал того, что он говорит, а он фиксировал все, что я говорю. Говорил в основном я - он слушал и почти под диктовку писал очередную диссертацию. Сам я почти ничего не спрашивал, лишь изредка мне было интересно что-то узнать о различных сторонах американской жизни, и, естественно, между делом продолжал его работу - являются ли американцы народом.
   А наши диалоги уводили нас глубже, в самые дебри науки и северной тайги. От коми-пермяков и зырян мы постепенно перешли на ненцев-самоедов, кочевников тундры с их стадами оленей, который в заполярье заменяет коня, лайками и охотниками. Ненцы населяли весь Север от Колы до Таймыра, но от туда мы стали заходить на юг, на селькупов, а от них - на кетов.
   -Вот уж кого я правда изучал бы, так это кетов. Всего несколько сотен человек, живущих в глухой тайге на Енисее, поклоняются языческим богам и деревянным хэхэ, охотятся в бесконечной Сибири и ловят енисейскую рыбу - и целая языковая семья.
   -Что это?
   -Малый народ Сибири, не входящий ни в одну языковую семью.
   -Такие есть?
   -Есть. А ты что, только узнал?
   Джон покивал, и я продолжил
   -Их три - кеты, нивхи и юкагиры. Первые живут на Енисее, вторые населяют Сахалин, последние - хребет Черского.
   -Нет. Юкагиры относятся к уральско-юкагирской языковой семье. Это доказано.
   -Я доказательство не принимаю. Хотя лет пятьдесят назад коряки и ительмены так же считались уникальными. Может, и моих кетов скоро куда-нибудь причислят, - ответил я грустно, и американец вдруг сказал мне
   -Это закон. Жизнь не терпит одиночек. Они должны быть в группе, или не быть вообще. Индивидуальность отнимается. Одиночка становится частью целого.
   Целого. Единого бездушного механизма, будь то богатая страна или армия, гонимая в бой. Да и сам американец, не смотря на весь свой индивидуализм, был частью механизма. И я...
   Шли дни. И каждый день я с утра выезжал к нему, вечером, усталый и голодный, возвращался домой с рюкзаком, полным заметок и текстов, которых уже накопилось на написание немалого труда о молдаванах и их стране.
   Их народ оказался сложным и многообразным. Чем дальше я их изучал, тем больше не понимал, почему их не любят. И объяснение нашлось только одно - это самый слабый народ Советского Союза. Над грузином тоже смеются, но по-доброму, как все-таки над своим. Эстонца не любят, но не любят с уважением, как европейца. А над этими смеются с презрением. Да, они отталкивающие, почему - даже не совсем понятно, но быстро я понял, что в Советском Союзе они были в числе "крайних".
   Постепенно в моих глаза складывался образ "среднего молдаванина"
   Это был невысокий, часто достаточно щуплый, но часто стройный и даже изящный человек, светлокожий или чуть-чуть смугловатый, будто бы немного загоревший, с большой головой, темными, как правило прямыми волосами, крепкими и блестящими как у большинства южан. Глаза большие, как будто горящие, от карих до голубых, иногда чуть с отливом, губы ярко-красные. Конструкция лица отличается высоким лбом.
   Румыны в целом были на них похожи, на разброс в их признаках был куда большим - не зря именно в Румынии пересекались пути славян, романцев и финно-угоров, но все таки средний румын обычно немного смуглее, выше, всегда очень мрачного и неприятного вида, немного похожий на вампира.
   С характером дело было куда сложнее, он вырисовывался довольно смутно. Молдаванин обычно подвижный, общительный, разговорчивый, открытый, и часто прямо выражающий свои мысли. Умеющий ориентироваться в ситуации - в первую очередь увидеть, кто здесь сильный, и подчиниться ему. Его чувства обычно очень сильны, но не долговечны. Как и все южные народы, он "любит и умеет жить". Чаще всего не слишком умный, но знающий и понимающий свое место в жизни.
   В то же время румын - злой(точнее, озлобленный), жестокий, замкнутый, склонный к предательству. Ему нечего терять, и от него можно ожидать самого черного.
   И те, и другие были хоть и очень близкими народами, но по разные стороны грани, разделяющей Европу и Восток, но и те, и другие могли как пойти на жертву, так и извлечь пользу...
   Все, что я о них узнавал, я фиксировал - записывал и сравнивал, сравнивал, сравнивал...
   И понятие внешних признаков, языка, культуры - все работал против меня, лишь один менталитет, который невозможно проверить - за. Доказательство убийственное, если оно пройдет, но уж очень зыбкое.
   Зачем я вкладываю в этот несчастный народ с бессильным прошлым и безысходным будущим столько сил? Неужели просто так, или ради Йоана? Будто бы для него и работал, будто бы он еще должен меня оценить. Впрочем, работа мне нравилась, почему бы и нет...
   С товарищем-американцем говорил все время и много - о народах, о России, о ее исторических путях и тенденциях, и каждое достоинство страны он забивал, или доказывая мне, что его нет, что это лишь пустая надежда, или обращая его в следствие недостатка и в сам недостаток, а недостаток превращал в непосильный груз, смертельный для этой страны. Он любую победу мог обернуть поражением, любого героя сделать злодеем или дураком на службе бездушной госмашины, тупо прущего на автомат, и что бы он не говорил, я с ужасом обнаруживал, что он прав.
   Он был вообще умный...Куда умнее и опытнее меня, и ум его был агрессивным и настойчивым. Он подавлял и отнимал силы бороться, он подминал под себя, и я уже и не сомневался в том, что он меня победит.
   Говорил он быстро, четко, уверенно и равнодушно, как диктофон, передавая самую суть, бьющую в сердце, умел даже из самого маленького аргумента вывести стройное доказательство, при этом язык он знал в совершенстве ("И после долгих усилий я научился: ыыыыыыыы!"), и это только усиливало его. Говорил он странно, получал в десять раз больше информации, чем отдавал.
   Близился к концу предпоследний день каникул, а я не знал о нем почти ничего, равно как и о его работе. А он видел меня насквозь, и мои тексты были известны ему лучше, чем мне. Он почти наизусть помнил даже эпос, а я все расстраивался.
   И, наконец, когда зашло, он снял у меня с колен ноутбук, протянул мне рукописи.
   -Ничего. Ты имеешь талант, но не больше.
   -А что может быть больше таланта?
   -Деньги.
   -Деньги?
   -Да. Деньги. Я имею деньги всегда, любая работа приносит мне их, если эта работа имеет смысл. Деньги открывают мне все пути - библиотеки, архивы, etc. Ты можешь не верить мне, но я не был в Сибири ни разу. Моя докторская о сибирских народах.
   -Все равно, будь у тебя хоть сколько денег, если нет таланта...
   -Я имею талант. В глубине души я политик. Политик сильнее любого.
   -Ученый в науке должен быть сильнее политика.
   -Завтра посмотрим, Уас, - он распахнул белую пластиковую дверь, - завтра мы увидим, кто из нас сильнее.
   Я вздохнул и сделал решительный шаг к выходу.
   И следующий день действительно представлялся мне реальной битвой двух умов, мечом тут были язык, щитами - он же, и мне почему-то казалось, что от моей победы или поражения в Молдове что-то изменится.
   В защиту этого народа я приготовил множество аргументов, и сложил из них полноценный спор. Каждый аргумент - как стрела, которую я должен выпустить.
   Сначала шли простые доказательства - разница во внешности и культуре, небольшие отличия в языке.
   Далее - отравленные стрелы: причины и тенденции, известные как "народообразющие факторы".
   И, наконец, третья ступень, этакий меч-кладенец - менталитет.
   Был у меня, правда, еще резерв.
   И все время пока я ехал к месту поединка, шел московскими улицами, уже без площадей и набережных, по кратчайшей прямой, мне вспоминался Йоан, ставший теперь моим вдохновителем - его круглое лицо, гладкие темные с медью волосы, большие, светящиеся глаза и этот необычный, глубокий взгляд, который длится секунды, но ради этих секунд Йоана стоило уважать.
   Я чувствовал, что еду в первую очередь защищать его, и не будь его, так я бы американцу и слова не сказал.
   Совсем недалеко от отеля стоял здоровый, грязный фургон ЗИЛ, похожий на мусоровоз, а вокруг него суетились цыгане - то ли сносили добычу, то ли просто паковались, чтобы покинуть Москву. Среди них были и те, с кем я столкнулся в метро, и, по-видимому, вожак - высокий, седой и старый.
   Но они тут же остались позади. Ноги сами несли меня к противнику, и я не мог остановиться, а все, что видел, видел словно бы из окна поезда.
   ...В номере американца было просторно и пусто. Ни карт, ни ноутбука, только две огромные сумки у двери да распахнутый шкаф без вещей. Сам он открыл мне дверь и удалился к заправленной кровати.
   -Are you ready?1 - спросил нарочито нагло
   -Yes, I am prepare2, - ответил я задушевным голосом и сел в кресло напротив него
   И началась дуэль, и старт я взял удачный. Первый удар - четко, второй удар - четко, он принимал их, соглашался, отпор давал вяло, и я замечал, что он думает. Я увлекся боем и посылал удар за ударом, но все они словно бы тыкались в подушку, которую он будто перед собой держал. И вдруг я понял, что все эти аргументы не имеют для него смысла, что в его голове зреет собственное, куда более стройное, четкое и агрессивное доказательство. Оно уже было построено, и аргументы только подпитывали его. Я выдержал паузу
   -Ну, чего молчишь? Или я тебе доказал? - спросил я как можно наглее
   -Еще нет, - ответил он равнодушно, - ты должен сказать еще что-нибудь
   0x08 graphic
И я добавил еще несколько вялых фраз, уже чувствуя, что он побеждает, и как только дошел до менталитета, он вдруг перебил меня, словно бы резким движением выбивая из моих рук оружие, и началось его наступление. Сила и точность его доказательств поражали меня, и мне показалось, будто чужое государство, ее величество Америка, развернулась передо мной, раскрылась в полный рост, показав мне всю свою мощь - коммуникации, дороги, ракетные базы, телестанции, полигоны, компьютерные и автомобильные концерны, университеты и лаборатории, и все это живет, шевелится, растет, а все вокруг погибает. Эта мощь подавляла, отнимая силы бороться. Одно за другим, небрежным с виду жестами, а на самом деле точными, сконцентрированными ударами, он сокрушал мои доказательства, сам поднимая и уничтожая их, когда доходила очередь, я лишь чувствовал свое бессилие перед этим быстрым, точным, агрессивным, как компьютер, мозгом. То, что я сам пытался доказать, вдруг в моих же глазах становилось бессмыслицей, и я уже верил сам, что даже если народ молдаван и древнее, он безнадежно ассимилирован, что различия в языке и культуре обусловлены близостью к разным цивилизациям, и что сибиряк от казака тоже отличается очень и очень сильно, но и те, и другие остаются русскими, да и что я вообще бездарный этнограф, не знающий границы народа. Мой противник умел превратить свое мнение в единственную правильную истину, и он был непобедим. И вот уже я сам понял, что нет различий во внешнем виде, что я просто выдаю желаемое за действительное, и затем, так же легко и нагло он разрушил мою теорию о менталитете, доказав мне, что так я превращаю народ в единую серую массу, что существует, так говорят их, американские, психологи и социологи, индивидуализм, что каждый человек - сам себе менталитет, что он уникален, независимо от того, из какого он происходит народа, а теория была создана правителями тоталитарных государств чтобы сделать народ единым целым, превратить в свое послушное стадо и повелевать.
   Он бил и бил, и если я был скромным лучником, потратившим уже все стрелы и кладенец, то он - ракетной установкой класса "Грифон" - с такими здоровыми ячеистыми коробками по бокам, из которых тонкие, но смертельные ракеты летят градом, в секунды уничтожая все живое в радиусе сотен километров - обычные, неядерные, лишь опустошающие землю, а не убивающие ее.
   За два-три десятка минут он раскидал мои аргументы, и поражение казалось полным. Но я не хотел, не желал сдаваться - я не привык проигрывать, и я прибег к резерву.
   -Ты знаешь, американец, почему я так стою за их народ!? - я возбуждение вскочил с кресла, блестя глазами
   -Нет.
   -У меня есть друг, - я понизил голос, - молдаванин.
   -Румын, - поправил он меня язвительно
   -Нет. Он сам говорит, что он молдаванин, и никогда себя румыном не назовет, - я знал, что домысливаю и сочиняю, но в душе надеялся на справедливость этих домыслов, - ты знаешь о самосознание?
   -Стоп. Я знаю, что если сибиряк говорит, что он сибиряк, он не говорит, что он отдельный народ.
   -А может, говорит! По-моему, народ сибиряков существует, и я готов это доказать!
   -Ты успеешь. Но молчи о самосознание! Ты знаешь, они официально называются себя румыны.
   -Так называют себя не они, а их власть.
   -Власть и народ.
   -Почему ты так думаешь?
   -Воля народа - закон власти.
   Я разозлился. Да он что, издевается?!
   -Знаешь! Ты, может быть, гениальный спорщик, но тебе никогда не стать этнографом. Ты не в состояние понять тех, кого изучаешь.
   -Я не этнограф. Я карьерист. Мои знания русских будут России во вред. Я понимаю вас, и я опаснее Никсона.
   -Нет. Ты ничего не понимаешь! Я слышал такое изречение: "Когда на совете ООН был задан вопрос: скажите пожалуйста, какого ваше мнение по поводу нехватки продовольствия людям других стран?, мнения разделились: в Африке никто не знает слово 'продовольствие', в Западной Европе никто не знает слово 'нехватка', в Азии никто не знает слова 'пожалуйста', в Латинской Америке - слова 'повод', а в США никто не знает о том, кто такие люди других стран"!
   -Как может это не знать страна эмигрантов?
   -Может. Для страны эмигрантов люди - это сырье. Это еще не съеденная пища, это те, кто еще не эмигранты. А любой эмигрант в глубине души предатель! Так кто такая страна эмигрантов?
   Американец внезапно охладел и ответил спокойно
   -Ты занимаешься демагогией зря. Ты проиграл.
   Это напоминало приговор, и я понял, что это так. Я проиграл. Причем и поражение-то мое висело. С одной стороны, не убеждали меня его доводы, но возразить было нечего. Понял, но не принял - все внутри меня протестовало, и я сказал
   -Ты не прав.
   -Это имеет смысл? Мой друг, ты не понял одну простую, как моя ass, вещь. В жизни побеждает не тот, кто прав, а тот, кто сильнее. Что может правда против силы? Конечно, союз силы и правды еще сильнее, но часто сильнее ложь. Почему? Ложь легче доказать, она известна вся, ее можно просто подстроить под доказательства. Я знаю, сколько людей положил Советский Союз в сорок первом - сорок пятом. Но победила Америка, а Советский Союз не сделал ничего. Почему? Не потому, что это правда, а потому, что Америка сильнее. Разве ты ничего этого еще не понял?
   -Несправедливо...
   -А где в мире есть справедливость?
  
   Домой я пришел усталый, злой и обиженный. Я не мог мириться с "правдой силы" американца, но что я мог сделать? Что я могу сделать? Ничего. Я обессилено упал на диван, устремив свои мутные и желтоватые от усталости глаза на экран. Попал на новости.
   -...проведя массированную артподготовку совершили высадку в районе городов Унгень и Леово, перебросив через Прут пятьдесят тысяч человек, - я увидел равнину, холмы и поля, южную степь, занесенную тонким слоем снега, и везде мелькали очертания строений. Снежные пространства рассекала дорога, а по ней шло нечто, что сначала я принял за УАЗ, но вскоре стало ясно - длинный массивный корпус, бугристый и как будто чешуйчатый, множество колес, хищный клюв и узкие щели глаз - это БТР, - начали стремительное наступление, и слабая армия почти не сопротивляется. Единственное серьезное сражение развернулось пока на склонах горы Баланешты, самой высокой точки страны, в ходе которой оборонявшиеся, державшие высоту четыре-пять дней, потеряли около половины имевшихся в стране ракетных установок типа "Ураган", около трети БТР, БМП и орудий, несколько летательных аппаратов, - камера чиркнула по огромному холму, в снегу напоминающему отроги Карпат или Урал, и по всему склону, грязному, почти без снега - обгоревшие остовы орудий, боевых машин, хрупких ракетометов, - и продолжает беспрепятственное движение вглубь страны, к столице, уже войдя в Кодры, южная группа войск почти без сопротивления дошла до местечка Хыртоп и готовится форсировать реку Кагильник... - пейзажи все мелькали, я видел флаги, сине-желто-красные, то с гербом, то без герба, видел румынскую армию, железной поступью идущую, словно бы подгоняемую сзади, во имя великих замыслов Запада, и уже не сомневался, что та несчастная земля, по которой они идут - это Молдавия, страна на пути всех бед, - Кишинев уже неоднократно предлагал Бухаресту капитуляцию на любых условьях, но ему было отказано. Министр внешней политики США...
   Но я больше ничего не слышал. В памяти всплыли F-15 и "Локхиды", кассетные бомбы, которые рвались над этой землей два года назад, и сумел произнести лишь одно слово:
   -Война.
  
   ВРАГ У ВОРОТ
  
   В то время как Вась, злой и уставший, доказывал его существование циничному и умному американскому коллеге, но безуспешно, а на его родине на полпути отсюда до Москвы началась новая война, обещавшая быть куда тяжелее и кровопролитнее предыдущей, Йоан отдыхал.
   Не на Мальдивах или Сейшелах, конечно, как с завистью думал этнограф, а всего лишь на Мальте - крошечной островной крепости где-то на пространствах лазурного Средиземного моря, которую когда-то осаждали британцы, турки и солдаты Наполеона, а сейчас - полчища туристов всех национальностей.
   Впрочем, какой национальности он сам - русский или молдаванин, Йоан долго не мог тут определить.
   Отдыхал он как можно активнее - кидался на трехметровые волны у пляжа, после удара которых долго отплевывался и протирал глаза, гонял с закрученной горки в местном аквапарке, на экскурсии в крепости сделал все, что можно, чтобы молдаване попали на один пьедестал с русским как "некультурный" народ, а все остальное время бил, или думал, что бил, всяких иностранцев и очень этим гордился, не замечая, что те младше его года на два на три.
   Правда, несколько дней в его душе что-то ворочалось и извивалось - ноющее, неотвязное, щемящие чувство, которое не давало ему покоя, тем более что за два года он успел совсем забыть его и оказаться беззащитным. А называлось оно "совесть" и мучило так, как не смог бы самый изощренный мучитель.
   Но море, солнце, песок, воздух, постоянное движение быстро стерли и смазали его. Здесь было хорошо. Здесь было весело, шумно, разнообразно, и можно было ни о чем не думать.
   Даже его мать, до предела уставшая, измотанная и озлобленная женщина, как будто замороженная горем и тяжестью, здесь вроде ненадолго оттаяла и даже иногда улыбалось. К ней ненадолго вернулась активность, деятельность, общительность, утраченные годы назад, и Йоан уже сбился со счета, сколько затрещин не получил.
   А Олег Иваныч, сверкая черными очками, с ними времени проводил очень мало. С женой почти не разговаривал, и она в его присутствии всегда снова погружалась в холод, а Йоан как-то видел его с симпатичной чернявой мальтийкой.
   О том, какие тучи сгустились над его головой, он и не подозревал, а молния могла ударить в его "черные с медью" волосы в любой момент, и этот отдых мог стать последним, и вернулись бы голод, холод и унижения, так как Олег Иваныч, бизнесмен достаточно удачливый, чтобы хорошо жить, но не настолько крутой, чтобы попасть под бандитов, был абсолютным эгоистом и терпел их только до тех пор, пока эта женщина оставалась красивой и могла еще поддержать его престиж. А найди он альтернативу - и та жизнь, светлая, сытая и теплая, к которой Йоан привык, могла оборваться.
   Но все обошлось. В день вылета Олег Иваныч послал мальтийку куда подальше и заставил жену паковать сумки, сам отправился за сувенирами, а Йоан, который в это время летал на дельтаплане, привязанном к катеру, над морем, так и не узнал, какая беда прошла мимо. Лишь на горизонте, в спустившихся синих тучах над морем, над старым фортом посреди бездны, пару раз ударила молния, и бриз растащил грозу.
   И занимая место в самолете, у иллюминатора, Йоан с грустью прощался с этой теплой, яркой и богатой страной, кажущейся такой маленькой и уютной рядом с огромной, холодной и жестокой, а тем более не родной Россией, и местное солнце так напоминало молдавское...
   Через два часа они пролетали и над его родиной, которую он пытался отыскать внизу. Небо было безоблачным, и отсюда, с десятикилометровых высей вся равнина лежала как на ладони, напоминая топографическую карту - ровное снежное поле, кое где взрытое и всхолмленное, кое-где грязными пятнами чернели на нем города, паутиной иссекали дороги, коричневым пушком тянулись леса. Границ Молдовы отсюда не видно, но за несколько перелетов над ней - в Италию, Испанию, Тунис, Йоан успел выучить ориентиры. Под крылом, параллельно ему, медленно отступая назад и чуть поворачивалась, проплывала горная цепь Карпат, выгибаясь гигантской дугой, которая уходила далеко на севере и на юг, горы напоминали черные раскрытые пасти с белыми клыками сползающих с вершин снегов и ущелий внизу, только самые прочные ледники могли укрепиться на кручах. Чуть-чуть подальше, посреди волнистой равнины тянулся тонкой, едва различимой серой линией Прут, а вон там, впереди, смутно угадывался Днестр. Молдову отсюда было видно всю, от края до края, она ничем не отличалась от прилегающих Украины и Румынии, не считая того, что бесконечная сеть дорог и поселков была там чуть гуще. И Йоан, в очередной раз проводя взглядом от реки до реки, вновь и вновь удивлялся тому, как мала и хрупка его родина, как странно, что до сих пор ее не задавили соседние страны.
   Где-то на горизонте, словно отмечая какую-то трассу, тянулись черные, рваные дымы, на которых он лишь краем глаза обратил внимание и тут же забыл. А был бы на его месте кто-нибудь более наблюдательный и знающий, как например Вась, он бы сразу понял, что заводы так дымить не могут, понял бы, что это - пожары, искры пламени, охватившего вновь родину Йоана.
   А еще через два часа самолет заходил на посадку в Шереметьево, долетев без проблем, что для русского пассажирского лайнера было удачей.
   Прилетели они в воскресение, и у Йоана и дня не было на то, чтобы как следует отдохнуть в Москве (дополнительно!): завтра он пойдет в школу, и так три дня уже пропустил.
   Впрочем, возвращение в школу он ожидал даже с радостью: будет, кому напакостить, будет, кого позлить, встретит, наконец, Гюлая и Виталя, и ох они побесятся! И Вась, конечно! Хотя над ним прикалываться не хорошо после того разговора, наверное...Ну да ладно!
   -Привет! Здорово! - крикнул Йоан сначала Виталю, потом Гюлаю, заходя в класс
   -Хай! - Виталь кивнул и накинул очки
   За спиной Йоана появилась учительница, он по привычке отошел и занял место за партой, даже забыв, что ничего еще страшного не натворил.
   -Ну че, с Васей сегодня играть будем? - спросил Виталь
   -Да как то не хорошо, вроде, - Йоан спохватился. Нельзя так говорить в обществе друзей
   -Да ладно! Он уже забыл все. Что, не помнишь, как мы в него едой кидались?
   -А я еще плюнул! Круто было! Да, Гюлай?
   -Чэго?
   -Его не было, - сразу поправил Виталь, - пусть посмотрит!
   Так они снова собрались против Вась. Виталь - подлый провокатор, который всегда остается цел, а за него расплачиваются другие, Йоан и Гюлай - молчаливые исполнители, и в то же время Йоан - источник вдохновения.
   Вась был уставшим и злым. Проигранный спор, потерянные каникулы, уже три дня тяжелой учебы, ненавистной ему, как любому человеку увлекающемуся, тупая рожа Петьки - терпение Вась уже давно было на пределе, и Йоан тут оказался его последней каплей. Вась правда поверил в его извинения и не забыл их. Он посчитал Йоана другом.
   А Йоан? Йоан махнул рукой: "Ай, ладно, он и забыл! Он сам не такой умный. Он дурак!", что было равносильно удару ножа в спину.
   На прогулке трое накинулись на него с новой силой, и сразу он снова оказался весь в снегу, промок, обозлился, а уж когда пошли льдины...Плюс ругательства, плюс сам факт предательства, чем было поведение пятиклассника, решившего похулиганить в свое удовольствие - злоба копилась.
   Когда они успокоились и вернулись в класс, Йоану вдруг стало тревожно. А зачем это они его? Еще ведь недавно сам ему в верности клялся. Или просто извинялся? Да, извинялся. Всего лишь! Даже не обещал больше так не делать. Правда, почему ему нельзя поиграть с Вась?
   Затем он вспомнил Ольку, решил что она дура, посмотрел на Олеську - подвижную колючую девчонку со злобными глазками, в которой сразу же угадывалась хамка, воспитанная в хамской семье, каким-то образом разбогатевшей, и сказал себе "Я ее люблю!" - видимо, в такой форме передалось ему вдохновение мальтийских рыцарей.
   Когда выкроились свободные двадцать минут, он заметил, что Виталь и Гюлай как-то разом, напряженно, словно тая чего недоброго, встали из-за парт, пошли в сторону раздевалки, и тут же за ними последовала местная отличница Наська и сестра "главного развратника школы" Вероника, а когда за их спинами закрылась дверь, щелкнул засов.
   "Что они там делают? - Йоан вспомнил, что так не в первый раз, - почему они не берут с собой меня? Мне что, нельзя!? Я что, чем-то не дорос до них"
   Он постучал в дверь, тут же послышалась какая-то возня, снова щелкнул, открываясь, засов, вышел Гюлай
   -Э-э? Ты чэго?
   Йоан окинул взглядом раздевалку. Виталь, Наська и Вероника копались в своих куртках, но между ними висела четкая, напряженная, нехорошая связь.
   -Что вы тут делаете? - спросил Йоан
   Виталь тут же повернулся к нему, сказал так развязно, как Йоан никогда от него не слышал
   -А ты завтра приди, только не один.
   И дверь закрылась перед его лицом. "Завтра, только не один"...Что бы это значило? А правда, почему бы и нет! Он противно улыбнулся, но глянув в зеркало, разочарованно обнаружил, что выглядит еще совсем мальчиком...Что-то он забыл, как это действие называется по-русски и искал аналоги в молдавском языке...
   Вечером он вышел на улицу налегке, без портфеля, уже думал о завтрашнем. Нет, наверняка это не то, что он подумал, хотя кто его знает...Сейчас рядом не было ни Виталя, ни Гюлая, и ему казалось, что он один, только Леська где-то на горизонте. Интересно, а она там была?
   -Че, бычишься? - на плечо Йоану легла увесистая рука Вовы из девятого. Они ездили в одном транспорте, и Вова никогда не упускал возможности наговорить Йоану гадостей, вывернуть ему руку и навешать пинков.
   Йоан сразу сбросил его, побежал, сиганул через ограду школьного газона вровень с сугробом - пригодились старые навыки, побежал по снегу, и слышал, как Вова с приятелем Сашкой побежали за ним. Бегал Йоан действительно отлично, быстро, как они и очень маневренно, и не сомневался, что он уйдет от низ шутя, но вдруг впереди, откуда-то сбоку, из темноты, появилась фигура - высокая, серая, с белым лицом и сверкающими глазами, мстительным ударом подсекла ноги Йоану, и падая, он узнал Вась. Тут же над ним стояли Вова и Саша, а он лежал между тремя старшеклассниками, наполовину погрузившись в сугроб.
   Но злобы у врагов не было - лишь желание, какое бывает и у самого Йоана, пошутить и прикольнуться, только обиженный и озлобленный Вась был зол по-настоящему и играл на желание девятиклассников. Мимоходом у Йоана пронеслось: "Он ведь не совсем дурак", и тут же его голос, тихий, злой и какой-то призрачный, произнес над головой
   -Давайте его в снег закопаем.
   -Давай!
   И тут же шесть ботинок забили в сугроб, со всех сторон снег посыпался на Йоана, сухой и холодный, мокрый и постепенно становящийся влагой, отвратительной после теплого моря Мальты.
   Вскоре снег обволок Йоана целиком, и заботливая рука уложила пару недостающих горстей. Он замер, а когда зашевелился (в это время Вась начал уже бояться - а не убили ли они его случайно?) и вылез, весь мокрый и в белой пыли, то обнаружил, что они с Вась, этим странным, умным, а сейчас злым человеком, один на один, он испугался, и выкрикнул
   -Трус!
   -Это почему? - спросил вкрадчивый голос, казалось, прямо из темноты
   -Ты с друзьями меня засыпал!
   -Они мне не друзья. Я одинок, - ответил голос снова, даже слегка с укором
   -Трус!
   Высокая фигура сделала размашистый шаг, а Йоан вдруг заметил, что кроссовки противника разломаны и доверху набиты снегом, а ведь сейчас градусов двадцать...Рука потянулась к лицу Йоана, он развернулся и побежал, снова перемахнув ограду, оказавшись на шершавой асфальтовой дорожке, услышал бегущие шаги и крик Вась
   -Кто из нас трус! Эх ты, европеец!
   "Европеец? Какое еще европеец? Еврей? Стоп...Он на мою национальность намекает..." - зашевелилось в голове Йоана, он бежал, слыша за спиной сначала хлопки об асфальт, потом хруст снега, нырнул опять в сквер. Он бежал изо всех сил, и оторвался метров на десять, но его подвела земля. У самого выхода на дорожку, по которой он свободно добежит до "Газели", и никто его не остановит, его нога провалилась в наст, он споткнулся о ледяную корку и упал, еще секунды бился, пытаясь выпутаться из ловушки, но Вась этих секунд хватило. Йоан уже был на ногах, как рука зацепила его, повалила на грязную каменный плиту около мусорного бака.
   -Ну что же, думал, от меня убежишь? - проворковал голос вкрадчиво-издевательски, две руки подняли его и поднесли лицом ко входу в полупустой бак со множеством пакетиков и объедков на дне, в лицо ударил гнилостный запах, где-то раздалось:
   -Слышь, Вась, это для мусора!
   -А это что? - Йоана встряхнули
   "Мусор!? Сейчас посмотрим, кто из нас мусор!" - он извернулся, пнул Вась в колено, ожидая, что тот сейчас упадет в страшных мучениях, но он лишь поставил его на землю.
   -А, так ты драться хочешь...Ну, дерись...Я-то по-всякому сильнее, - слова звучали мстительно, напоминая доказательство слабости Йоана.
   И тут же его свалило и придавило к земле, колени уперлись в грудь, острые и тяжелые, рука пригвоздила за горло, над его лицом нависло бледное лицо противника.
   -Ну, кто из нас лучше дерется?
   -Я, - ответил Йоан, и тут же почувствовал, насколько тяжелее стало дышать. Хватка Вась, итак показавшаяся ему железной, сжималась, - я тебе сейчас как дам ногой...э-ы-х-х...по морде...х-х... - он задыхался
   -Давай, - Вась сам повернул лицо к его ноге
   Йоан ударил, но враг даже не пошатнулся. Враг? Да, именно враг, слабак, на стороне которого удача. Тут же он почувствовал, что сейчас умрет, его глаза начали закатываться, горло, казалось, перекрыло.
   И голос произнес тоном приговора:
   -Ты - слабак!
   В его легкие хлынул кислород, грудь освободилась от тяжести противника, Вась ушел куда-то вверх. Йоан вскочил, отпрыгнул в сторону, выругался матом дрожащим голосом, и, шатаясь, пошел за угол школы, и Вась в эту минуту показалось, что он заплакал.
   "А с чего это я его? Что он мне такого сделал?" - подумал этнограф мимоходом, накинул сумку на плечо и зашагал.
   -Йоан, тебя ждем, - донеслось из "Газели"
   Ехали они до окарины двадцать минут, и все это время Йоан сидел сзади, уткнув голову в ладони. Но он не плакал, а думал.
   Сегодня он потерпел поражение. Его победили - и кто?! - этот идиот, этот слабак Вась, который даже и бить-то не умеет, которого пальцем ткни - он сдохнет. Дурак! Дура-ак! Но победителей не судят - так или иначе, Йоан побежден, а есть поражения - должны быть и победы.
   -Eu trebue s-mi Нntare rsplata1, - произнес он вслух на молдавском, и немногие оставшиеся пассажиры глянули на него
   Йоан сидел распрямившись, и его глаза недобро сверкали. Он напоминал сейчас орла или коршуна, готового нанести удар, хищную птицу, которая не боится ничего.
   Война началась, по крайней мере в воображении Йоана.
   И сутки спустя, опять вечером, когда опять "Газель" ждала тех, кто долго собирается, он был полностью готов к реваншу. В себе он ощущал силу, и ему казалось, что он стал сильнее и старше на годы, куда сильнее этого слабака Вась...Он знал и то, что слабак никуда не уйдет, а будет ждать - может, его, надеясь снова унизить, а может, еще кого-то...
   Но он что-то никак не шел. Йоан от скуки стал подбирать снежки и кидать их в дерево метрах в пяти от себя. Из десяти снежков в лучшем случаи долетал один, да Йоан и не особо старался. Это ведь так, чтобы занять время...Но чем дальше он кидал, тем больше озлоблялся, уже живо представляя себе, как он сбивает Вась с ног метким попаданием, и тот без сознания лежит на земле, а Йоан пинает ногами...Нагнувшись за очередным снарядом, он вдруг обнаружил, что этот не рассыпается и не тает. Это не снег - лед! Легкий, но твердый, как камень - вот его оружие победы.
   И тут же, оглянувшись, он увидел, что Вась, без сумки и без куртки выходит на улицу.
   -Эй, кабан! - Йоан кинул льдину
   Вась мгновенно среагировал, отскочил, пробежал вдоль стены, встав напротив Йоана, развел руки крестом, а пальцы сложил фигой. Йоан опять кинул, но Вась слегка вильнул в сторону, и льдина разбилась о стену.
   -Промазал! - долетело до Йоана издевательское. Но настойчивости и желания мести у него хватало. Одну за другой он посылал льдины, но ни одна из них не достигала цели, ударяясь то о стену, то об оконную решетку, то об асфальт, и с каждого промаха доносилось, - промазал! Промазал!
   Йоан начинал терять терпение. Неужели он опять проиграет!? Все более противной делалась улыбка Вась, все более издевательски он сообщал о промахах.
   0x08 graphic
-Че, Йошик, попасть не можешь? - из-за "Газели" выползла, именно такой была ее крысиная походка, Леська
   -Я? Я все могу! - Йоан встал в позу рыцаря, - сейчас я ему в лицо попаду, - он метнул
   -Промазал!
   -Дурак! - Леська отпихнула его, - смотри, как надо, - она подобрала кусок льда, прочный, спрессованный, острый, прикинула, слегка присела, так, что ее длинное пальто коснулось земли, злобно-злобно сверкнула глазками, и рука метнула - на отмах, по-бабски.
   Вась успел среагировать, что снаряд летит ему в лицо и отбил его ладонью, на которой острый конец оставил царапину, и тоном экскурсовода пояснил
   -Смотри, Йоан, как надо кидать. Только сильнее!
   -Эй, девочки! - Леська замахала рукой, подзывая, и появились очкастая Вероника и Наська, - смотрите, какой увалень, давайте его закидаем, - она противно оскалилась, Вась глянул на нее с отвращением.
   Мимоходом он вспомнил, как в начале года с ней была довольно грязная история(когда ее рассказывали, всегда пару раз проскакивало слово "шантаж"), замешанная не столько на ее здоровье, сколько на деньгах, где ее, Леську, представляли травмированной, а одноклассницу Вась, здоровую Софью, обвинили в избиение и отчислили из школы. Не сказать, что Вась дружил с Софьей, но с тех пор он Леську возненавидел, и каждая ее деталь его раздражала.
   И когда после трех залпов(его достигли в сумме семь льдин, каждая оставила по синяку), он решил, что пора наступать, и с Леськой долго церемониться не стал.
   -Что, давно головой о стенку не били? - он схватил ее за волосы и ткнул мордой в сугроб
   -Уйди, уродец! - ответила она отрывисто, отплевываясь. Самым четким для нее эпитетом могло быть жаргонное слово "вырубалистая", и Вась всегда был всецело согласен с теми, кто ее бил.
   -Сама уродина!
   -Заткнись!
   И вдруг Вась ударило по затылку - что-то холодное, твердое и неровное. Он выпустил Леську и оглянулся. В десяти шагах от него стоял Йоан, его глаза горели, зубы были оскалены.
   -Ну, гаденыш! Я сейчас тебя сапогами запинаю! - Вась подскочил к нему, он побежал, подхватил льдину, кинул с разворота, попав Вась по щеке, - во гад!
   Вась догнал его, и он снова ушел. Так продолжалось минут пятнадцать, Вась запыхался, обозлился, и был готов порвать его руками, когда догонит. Наконец Йоан нырнул в здание и унесся вверх по лестнице.
   Вась поднялся следом, но Йоан уже был далеко. Школа под вечер пустела, лампы в коридоре светили неестественно, и, возможно, эти двое, коми и молдаванин, сейчас тут были одни...Несколько раз, в полной тишине, Вась обежал коридор, глянув вниз по пролетам. Он знал, что если он спустится по правой лестнице, Йоан через туалет(проходной!) уйдет на левую, и наоборот. Оставалось перекрыть коридор.
   Но тишина и пустота смягчили его. "А зачем мне его бить? Что он мне сегодня такого сделал? За то, что девочку защитил? Бабу? Нет, до бабы, я думаю, он не доросла...Эх, ладно, прощу дурачка!"
   -Йоан! Йоан! Ты слышишь?!
   Ответа не последовало. "Вот гад, через заднюю дверь ушел!". Вась уже думал развернуться и уйти, но на всякий случай позвал еще раз.
   -Слышь!
   -Чего!? - приглушенно донеслось снизу, и Вась вдруг заметил, какой у Йоана звонкий, именно звонкий, голос. Йоан всплыл из левой лестницы, которая вела к задней двери, - ну, чего!
   -Так, ничего, прощу дурака!
   -Я - дурак?! По-моему, это ты сдурел! - произнес он с угрозой
   -Это еще почему!? - Вась сделал шаг вперед, но Йоан не отступил. На секунду Вась почувствовал власть - если он захочет, он может убить его здесь, и никто не узнает, а узнает - так не накажет, но вся его власть разбилась об эту черти откуда взявшуюся храбрость Йоана, который стоял, как партизан.
   -Зачем ты приставал к этой девочке? Ты знаешь, что я ее люблю? - произнес он приглушенным шепотом, напоминавшим шипение
   Внезапно, у Вась в душе что-то поднялось, вспылило, наподобие болотных пузырей. Он вспомнил недавние мечты о дружбе с ним, и о том, какой враг для него Леська. О дружбе!? Да, это ведь был бы единственный друг...Нету ведь друзей-то. Даже таких одиночеству душит...
   Вась как-то сник и произнес, разочарованно, с отчаянием, но еще надеясь воззвать к совести Йоана, как сумел однажды.
   -Эх, Йоан, Йоан...Я же с тобой дружить хотел, а теперь нельзя. Нельзя!
   Ссутулившись, Вась пошел по коридору и свернул куда-то в сторону своего класса. Йоан ударил кулаком вверх и шепотом произнес:
   -Biruint1!
   А затем спустился по лестнице и с чувством выполненного долга сел в "Газель"
   Но гордость и радость победителя быстро прошли. Внезапно, опять зашевелилась совесть. Зачем он так? Ненужно это было...Вась же так расстроился, чуть не заплакал, а ему сколько лет? Йоан даже не гордился тем, что довел до слез десятиклассника - ему его было жалко.
   -Ah...as trebue sa-mi cere scuze...hm...нns biruint!2
   Следующий день он утром не видел Вась, на переменах пару раз серая фигура проскакивала на горизонте, но прощение просить желание отпало.
   -Пойдем Вась обзывать! - предлагал Виталь
   -Пойдом, - гудел Гюлай
   -Нет, я с ним играть хочу, - отвечал Йоан
   Когда они вышли на прогулку, Вась уже ходил вокруг школы. Йоан догнал его.
   Он не знал, что Вась правда плакал, уткнувшись лицом в подушку, как женщина, думал о самоубийстве и даже хотел это сделать самоедским кинжалом из оленьей кости, но принявший снотворного, за ночь отдохнувший, как за лето, встал готовый к бою, а в школе сразу завел разговоры с врагами Йоана.
   Йоан не знал, он просто крикнул
   -Вась, стой!
   -Чего? - тот резко обернулся, его глаза стали недобрыми и сероватыми.
   -Вась, мы больше тебя обижать не будем. Мы с тобой играть хочем.
   И Вась ответил, резко и решительно
   -По правилу "Холодной Войны"! Друг моего врага - мой враг!
   Йоан на секунду замешкался, решительность тона сбила его. Он приложил палец к виску, шепотом произнес сложную фразу, переводя ее на молдавский, а затем спросил:
   0x08 graphic
-Какой враг?
   -Или я, или творя возлюбленная! - Вась развернулся и пошел быстрым шагом, сейчас чем-то напоминая боевой корабль
   Йоан растерянно оглянулся. Чего-чего, а такого он не ожидал. Был готов драться, крыть матом, бежать, но только не так! Враг не дал себя победить - он ушел непобежденным, он отступил, забрав свою страну с собой, оставив завоевателю пустоту. Йоан ткнулся носом в стекло, за которым Вась уходил. Война сорвана.
   Он разочарованно вздохнул и пошел к Виталю и Гюлаю возиться в снегу, но грустить. Это хуже, чем поражение - тут не взять даже реванша.
   Следующий день проходил мимо. Вась Йоана даже не слышал и не откликался, шел уверенно и сердито по своим делам, и Йоан даже не подозревал о том, как этот человек переживает, как постоянно думает о нем и только о нем. И думает не как прагматичный ученый об очередной особи, которую сейчас возьмет пинцетом и заспиртует, а как человек думает о человеке. Решение послать Йоана далось ему с трудом, после долгих раздумий, не смотря на всю показную решительность, и без Йоана - его взгляда, его голоса, без бега за ним и без валяния его в снегу, было невыносимо. Но Вась терпел, и терпения его хватило бы еще очень надолго.
   В пятницу, под вечер, когда время тянется нестерпимо медленно и хочется побыстрее оказаться дома, Йоан, проходя к "Газели", увидел Вась, беседующего с каким-то парнем не из этой школы - невысоким, коренастым, необычайно крепким. Парень говорил
   -Ты секи разницу между настоящим скином и так, отребьем! Настоящий скин - он кто? Фашист!
   -Вроде тебя?
   -Я же и был скином. Это ща волосы опустил, рэп слушать начал, а раньше еще каким скином был!
   -Но тебя, я надеюсь, с ними не будет?
   -Зря надеешься. Тут бояться надо, - парень ткнул Вась в угол глаза, - чукча ты, косой! Лучше в выходные дома сиди, а в направление Люберец и не суйся, предупреждаю. Понял?
   Йоан запрыгнул в машину, и дверь отсекла от него разговор, а когда "Газель" отъезжала, вспомнил, как тревожно оглядывался на него Вась при разговоре и через стекло, когда уходил.
   Да кто он вообще такой? И что за скины? Снова над головой Йоана нависли тучи.
   В пятницу вечером он кое-как дотащился от "Газели" до дома, и те минуты, когда он шел, казались ему бесконечностью. В черноте улицы на окраине фонари светили мертвенно, хватая из мрака ореолы снега, несомого ветром, холодного и жесткого, секущего по лицу тысячей иголок. Мимоходом, сквозь снежную пыль Йоан увидел огненное, как от пожара, зарево над Москвой и чернильную ночь над Люберцами.
   У самой стены дома, на ветру, в белом точечном тумане качался фонарь, и его дрожащий свет выхватывал красную свастику на белой стене, надпись Р.Н.Е. и размашистое "Слава России!" под зубцами фашистского креста. Первый сигнал.
   Дома Йоан сразу залег спать от усталости, а весь следующий день, как всегда вне школы, мучился от скуки. Ну нечего ему делать, разве что телевизор смотреть! Не уроками же заниматься, в конце концов...
   Но когда от телевизора заболела голова, он понял, что сейчас его место на улице. Оделся, спустился, вышел во двор.
   Как и все московские дворы, этот был тихим и укрытым, словно бы изолированным от шума и суеты столицы. Проезд, цепочка "ракушек" и просто машин, далее вмерзшая в лед, ржавая детская площадка, и, в центре, старая, заброшенная котельная. Под ногами - грязный лед и серый асфальт, над головой - гладкое, серое, уже с синеватым отливом, небо и крыши двух домов - его и соседнего.
   Двор был безлюден - ни бабулек у подъезда, ни гуляющих, висела мрачная тишина и пустота, тень чего-то недоброго, как во время войны. Да...В горящем Кишиневе дворы были такими же - только с выбитыми стеклами, без штукатурки, обгоревшие, и в небе визжал самолет. А еще в тех дворах он первый раз увидел трупы...Ему вдруг стало зябко, сделалось как-то не по себе.
   По дальней улице шли какие-то нерусские с жесткими черными волосами, да где-то за котельной стояли странные люди в непонятной одежде, вроде панков.
   И еще у котельной собрались человек десять парней - бритых, в куртках-штормовках, в тяжелых ботинках. Еще человек пять что-то подбирали с земли, из-за мусорных баков, у помойки. Один, со шрамом через всю лысину, чертил на стене, баллоном, черную свастику. А другой, самый высокий и с огромными, больше головы, кулаками, внезапно крикнул
   -Россия для русских!
   -Для русских! - подхватили все остальные
   -Жиды, печи еще не остыли! Черные, убирайтесь вон! Без пощады!
   По всему двору пронеслось какое-то движение. Армяне на той стороне развернулись и быстро зашагали к выходу, панки сунули руки в карманы, у тех, кто стоял в помойке, в руках оказались ржавые железные дубины, в кулаках остальных блеснули ножи, мелькнули цепи, вожак ударил кулаком-булавой в стену, и толпа распалась надвое. Так воины бежали в атаки на войне за неправое.
   Армяне не успели дойти до конца двора и бросились врассыпную, но их нагнали, и кто-то с размаху сшиб одного из них ударом палки по голове. В руках панков сверкнули ножи, там начинался бой.
   И один скин, самый мелкий и щуплый на вид, но огромный и, кажется, такой сильный и безжалостный, летал на Йоана с цепью, намотанной на кулак. Он испугался серьезного врага, вроде вооруженного панка или даже просто взрослого армянина, и все, что ему оставалось - убить двенадцатилетнего мальчика, который не даст сдачи.
   -Что ты от меня хочешь?! - закричал Йоан, его сбило с ног, он откатился в сторону, удар пришелся плашмя. Он оказался на земле между гаражами, и цепь взметнулась, а на ее конце - здоровенная бляшка.
   Йоан закрыл лицо рукой, приготовившись к...А если к смерти!? Его животный страх всплывал из самых глубин мозга.
   -Васюк!!! - донеслось со стороны, и цепь звякнула о землю, Йоан успел отпрянуть и забиться в щель между гаражами, как крыса, а скин побежал.
   Йоан втянул голову в плечи, сжался, и отступал все глубже, и слышались звуки драки. Рядом шел бой - вопли, удары, звон цепей, потом какой-то тычок и хрип, звук падающего тела. Страшный удар, вопль, звон цепи о металл, и мат, и вопли, где отчетливо слышалось слово "Убил!"
   И все глубже втягивая голову в плечи, вспоминая злобных хулиганов из Киева, один образ которых отнимал силы бороться, Йоан сидел и дрожал от страха.
   Когда все смолкло, он еще минут десять просидел в щели, и, наконец, рискнул выбраться. Вздрагивая, подняв руки, он ковылял по двору, истоптанному тяжелыми подошвами, только что бывшему полем боя. Бой кончился, он чудом уцелел, спасшись, как трус. Трус! Опустив глаза, Йоан увидел темное, кажущиеся черными в сгустившейся, уже вечерней темноте, пятно на снегу. Он не сомневался, что это кровь.
   0x08 graphic
-Asta...- произнес он шепотом, - rutea s se intemplecunine...Eu mor, - Йоан поднял руки, как под прицелом, - da ce fe l ole car, unde poz s uciol un oni oline a lie car1 Почему я не русский? Почему я нерусский!?
   Йоан отступил на шаг, новый порыв ветра хлестнул его по лицу, подняв с земли кровавый снег, и Йоан отступил еще, - da ce asa1? - думал он
   -Cine a spus c eu Нs moldovan2? - произнес он внезапно с неожиданной ненавистью. Ненавистью к этой стране, к этому народу, и всем странам и народам планеты. Разве можно делить людей на народы? Разве мог он сам, Йоан, выбрать, в каком он народе родится? И может ли что-то с ним происходить против его воли? Нет. Он произнес, громко и отчетливо, таким тоном, каким посылают к черту свою старую жизнь, - я русский!
   И он развернулся и побежал к подъезду, на мгновение перед ним мелькнул какой-то образ, нечто огромное, холодное, мохнатое, дремучее, перед глазами полоснул флаг - красно-бело-синий...нет....сине-бело-красный...нет...какой же?
   Секунды спустя он уже стоял в прихожей своего дома, торопливо расшнуровывал и снимал ботинки, шнурки не слушались его судорожно метающихся пальцев. Страх прошел, осталось возбуждение и мелкая-мелкая дрожь во всех мышцах, будто бы внутри бегали насекомые.
   Навстречу ему, из комнаты, медленно, как привидение, выплыла его мать, спросила тихо и вроде бы бесчувственно, но будь Йоан психологом, он бы сразу уловил в ее словах беспокойство и вместе с тем облегчение, потому что он вообще сейчас жив, стоит перед ней, снимает куртку, и его глаза испуганно-возбужденно метаются между широко раскрытыми веками.
   -Primit?3
   -Нет, - ответил Йоан как можно небрежнее и демонстративно по-русски
   -Dadece tu e_ti tot Нn rugin? Mau tvlit pmont, mau batut ci piciorele?4 - ее глаза сверкнули с издевкой, и она уже знала ответ
   -Да я сам их всех пинал ногами! - в подтверждение он пнул бетонную стену, и тут же нагнулся к ушибленным пальцем, скорчившись от боли.
   -Alcatue_te...5 - выдохнула она
   -Да что "alcatue_te"!? Ко мне один полез, я его кулаком так прямо по лысине, и смотрю - там такая трещина, как типа на... - он заговорил медленнее, холодные глаза, глядящие на него, остужали, - как...на...на камне?
   -Ce tu pe mine m Нntrebi? LНngur trebue s stii. Si cum prime_ti peste pat, ai vacut, - она отстранилась, так же плавно, напоминая привидение и пропустила его в комнату, зашла следом, - Stiu am fugit.6
   Йоан сел на кровать, откинулся, закатив глаза, потянулся, только тут поняв, что опасность миновала, что за стенами родного дома никакой скин не страшен...Если не выходить. Да и можно ли выходить с таким цветом волос?
   -Слушай, - спросил он тревожно, переходя на шепот, - а мы кто по национальности?
   -Moldoveni, - ответила он со злобой и как будто стесняясь
   -А не русские?
   0x08 graphic
-Ce pel de rusi?! - всплеснула она руками с горечью, - Mai ales eu. Noi Нn Rusia sontem doi ani. Noi nu sНntem rusi, Ioan, nu rusi7, - она наклонила голову и тяжело, горестно, вздохнула
   -Но мы же не выбирали, что мы молдаване. Мы не виноваты, да?
   -SНntem vinovаtН...VinovatН ca nu om nimerit sub bomb in Ci_inu, ca nu ma nimerit sub tren, ca nu am rmas la Chiev... Noi aici sntein strini. Le tai o car strina1
   -А почему мы не можем вернуться? Война же закончена.
   -Nu! - если несколько секунд назад лед в ее душе дал трещину, то сейчас он намерз с новой силой, - wici odata eu nam sa cui Нn car asta. Moldova amu pentru mine e strina, _i norod, _i imb...2
   -А на каком языке ты говоришь? - перебил ее Йоан, и только тут она заметила, что весь диалог шел на разных языках. Она поднялась и вышла из комнаты
   "Вот и весь разговор" - вздохнул Йоан. Перекинулись парой фраз - и порядок?
   -Подожди! - крикнул он ей вслед, - а откуда у тебя такая ненависть.
   Она снова повернулась к нему и произнесла
   -Эту страну иголкой проколоть можно, не то что "Локхидом".
   -А ты уверена, что здесь безопаснее?
   -Да, - она закрыла дверь, и в комнате Йоана, отделенной от внешнего мира пластиковым окном, воцарилась тишина.
   Он пытался вспомнить, правда ли там было так плохо, но все больше на памяти шла Украина. Вот уж где им, беженцем, пришлось тяжело, так это там, в Киеве, на вокзале. Та жизнь напоминала кошмар. Да и что Молдова так уязвима, Йоан оценил на собственной шкуре. Кстати, а "Локхид" - это что?
   Мысли утомляли его, и он махнул на них рукой...Не для того нужны выходные, чтоб думать.
   Но мозг человека сам по себе напоминает эфир. Если бы он научился слышать радиосигналы, он не услышал бы и сотой доли того, что творится в его голове. Бесчисленные мысли, текущие одновременно, во много слоев, с одной центральной посреди всего этого беспорядка, готового то растянуть фразу из трех слов на десять-двадцать минут, одновременно проговаривая ее начало и конец, внутренние голоса, постоянно дающее вам и друг другу советы, о чем-то спорящие, что-то доказывающие, будто бы там образовался целый базар - шумный, суетливый и бесполезный, с десятками разных, не связанных между собой людей, и просто неконтролируемые мысли, фон, то и дело выходящий на передний план, идущие сплошным потоком, то мутным, то горячим, и почти всегда человеку за них столь неловко, что они кажутся пыткой, так как, пробуя бесконечные россыпи слов они запросто могу соединить имя любимого человека с чем-нибудь столь позорным, или тем, чего ненавидишь и боишься, и невольно чувствуешь себя психом, и все это в огромных количествах пополняют, как раствор, где все это плавает, бесконечные эмоции и просто бессмыслица, не считая многого неуловимого.
   Так и у Йоана, эта мысль, навязчивая и постоянно копошащаяся, о том, что он не русский, давила на него и не хотела уходить, как он не пытался от нее избавиться.
   -Nui pot vedea Нn ochi!3, - шепотом произносил он периодически по-молдавски, или нецензурно выражался по-русски.
   0x08 graphic
Мысль не отстала от него, когда он пришел в школу. Он не мог спокойно сидеть, постоянно дергался, злился на все, что происходило вокруг. И первым уроком, как назло, оказалась математика, и, как назло, дали контрольную. Йоан и так ничего толком-то не знал, а его сознание было при этом где-то там. Он закончил быстрее всех, и концу урока знал уже свою оценку - жирную красную единицу.
   -Йоан, может скажешь мне, все таки, почему ты не учишься? - умоляла учительница, - ну ты ведь сам по себе-то мальчик не глупый ведь, да ведь?
   Учительница была старой, толстой, разговорчивой - типичной такой "бабкой", как ее называла вся школа, над ней все смеялись, хотя она сама была далеко не дурой, только старой и смешной, и Йоан пропускал все, что она говорит, мимо ушей и посмеивался.
   -Ну, Йоан, ты меня слушаешь? - он заметил, что уже минут пять как смотрит в окно и не слушает, а теперь должен к ней повернуться, - вот ты с Виталиком-то Перовым дружишь? А ничего хорошего от него не получаешь! Голова большая, да все с дурью! - Йоан, услышав это, хихикнул, - ты бы у него лучше чему хорошему бы поучился! Учебе там, или интересоваться бы чем-нибудь начал, а то ведь "два" опять в четверти...тьфу!...в триместре в выходит.
   -Да, - Йоан вяло кивал, но вдруг, услышав имя Виталя, у него в голове что-то зашевелилось. И как только безразмерная поверхность учителя скрылась в дверях, что-то словно бы упало на него с неба. Да, он будет у Виталя учиться! Учиться быть русским!
  
   Прошло два дня. Йоан полностью оправился от потрясения, и теперь учился, и если бы он вложил столько же прилежания, усидчивости и старания хоть в один предмет, он занимал бы места на олимпиадах. За два дня он почти полностью перестал говорить и думать на молдавском, нашел все свои недостатки русской речи и все их исправил так, что, казалось, мог бы теперь объясниться с Вась, у которого всегда понимал одно слово из трех. Он не просто тупо сидел и усваивал все, что видит в Витале, он пытался понять Россию. Но не понимал, и понятно стало лишь одно - эта страна противоречит сама себе. Сотни народов - и все не в ладах. Победили фашизм - и на стенах свастики. Могла бы быть всем - и лежит в кризисе. Не то, что далекая родная...то есть бывшая родная Молдова. То есть кризис-то конечно кризисом, еще потяжелее, чем тут, но там куда все проще: чужие - враги, надо держаться вместе, и чужие - друзья, надо держаться за них, как держалась за ту же Россию в бесконечной безнадежной борьбе с мадьярами, турками, поляками. И чужие, будь то враг или друг, могут в любой момент поменяться местами, и нужно знать, за кого держаться.
   Йоан сам удивлялся, откуда у него столько знаний по истории Молдвавии, не зря же он когда-то был отличником. Но теперь каждое достоинство он видел недостатком. То, что раньше казалось ему умением выживать - жалкое приспособленство. То, в чем раньше были идеалы, теперь неправильно. Но почему-то ему было так жалко расставаться со всем этим, как с чем-то близким, родным, почти что своим.
   Но он не просто думал - он размышлял, и не глядя ему давались и тут же уходили в забытье, не оцененные, открытия, на которых делают нобелевскую премию, и был бы у него хотя бы год - он может быть понял бы Россию, и стал бы еще более русским, чем все русские.
   Но года в запасе не было...Он понимал исключительно для себя чтобы приспособиться к этой стране, чтобы быть не лицом, так душой русским. При этом пришло ему на память и то, что водка - русский национальный напиток, и в первый же день он получил порядочную трепку, когда пытался извлечь бутылку "Русского стандарта" из холодильника, а лежала она там для больших праздников. Тогда же он сочинил и легенду о том, что три года назад курил, как паровоз, а к первому сентября, по случаю поступления в приличную школу, бросил. А уж русский мат, который и так из всех частей язык был лучше всего им освоен, он теперь знал в совершенстве. В конце концов, всего пять корней, не так уж много слов - а целый язык в итоге. Вот и получается, что в России двуязычье - русский и нецензурный. И говорил он на них обоих сравнимо. Так, сам того не зная, был два дня он одновременно и филомософм, и мужиком с соседнего двора, и так продолжалось еще около двух недель.
   Но надо бы вернуться к школьной жизни, а то он уже очень давно с товарищами не разговаривает. А почему, интересно, в их классе все вдруг рыцарские гербы рисовать начали? Это че, щас так модно?
   Оказалось, что у них с начала недели идет так называемая "Тема" - специфика так сказать этой школы, и означает, что к обычным занятиям будет приложены задания по определенной теме. Правда, ни с программой, ни со временем года, они ничего общего не имели.
   Так, в самый разгар весны того года восьмой класс, вроде как Настоящие Мужики, проводил тему "Покорение Арктики" - все рисовали подробные карты, носили шубы, ходили в поход, а кто-то умный приволок в школу белую лайку с закрученным хвостом. Холодной осенью этого года в седьмом классе прошла тема "Пираты", и они чертили маршруты Острова Сокровищ, дрались на шпагах, клеили макеты бригов и искали клады в Кузьминском парке. Девятый класс изучал "Страну", и там было что-то то вообще сложное.
   А теперь дошли и до них - скромного, но готового заявить о себе пятого класса и инертного шестого, и раньше Йоан обрадовался бы и сказал "Халява!", а сейчас обозлился, так как с мыслей эта тема сбивала его совершенно, относя на Запад, в Старую Европу, куда он совершенно не хотел - теперь он стал рыцарем!
   "Бред какой-то" - думал он про себя, возмущаясь. Какие еще рыцари? Откуда они взялись? И вообще, он же живет в России, а не на Западе.
   Но Йоану прямо так и сказали, что не хочет быть рыцарем - будет примерным учеником. Так он вышел бы единственным, кто отказался от участия в теме, что поставило бы его в резко невыгодное положение - "белых ворон" не любят. И теперь рыцарь Йоан готовился вместе со всеми: рассчитывал на математике модель выстрела катапульты, на русском языке писал рыцарский рассказ(в котором на Францию напали американцы, приплывшие из Одессы на парусных кораблях, из катапульт смявшие французскую конницу, и рыцарям пришлось отступать в Рим, откуда они, под руководством императора Октавиана Августа отстаивали свою честь), на географии изучал карту средневековой Европы, слушал о ее старых странах, и о том, что она сама старая, как ничто другое в мире, совсем не древняя, а именно старая. Старая, но все равно прекрасная. Проносились названия, за которыми скрывались города, прекрасные и великие: великолепная Севилья, мрачный Лондон, чарующий Париж, загадочная Венеция, магическая Прага...О крестоносцах, которые продлили Европу на восток и создали там свои государства, и об их потомках - конкистодорах, о феодалах, которые поделили все страны на части, и том, что в Европе тогда были сотни стран, а Россию захватили монголы - страшный народ, пришедший с Востока. Узнал, что и сами рыцари делились на ордена - тамплиеры, госпитальеры, тевтонцы, и вообще все было с ними не так просто.
   И Европа предстала перед ним совсем не такой, как России. Он увидел мир, где ничего не делалось зря, где побеждал не самый сильный, а самый умный. Где ценности общества приносились в жертву индивидуализму. И почему-то Европа, не смотря на всю свою мощь и красоту, богатство, силу и славу, прекрасную историю и великое прошлое, отталкивала его. Но и России в общем-то не принимала несчастного молдаванина - который одновременно живет в обоих мирах, и ни в одном из них. Был бы он постарше, ему бы объяснили, что Россия - локальная цивилизация, мост между Лондоном и Пекином, но Восточная Европа, западная Украина, а так же Молдова - еще локальнее. А русский язык...То груб, как немецкий, то расплывчат, как французский, то точен, как английский, быстр, как у итальянцев, но может быть и по-арабски раскатист, и звучала в нем монгольская "уу" и турецкая "ы"...Молдавский все таки был проще.
   Окончательно Йоана оттолкнуло от Старой Европы то, что ее внуком стала Америка(которая for the freedom1 сбросила своего господина, viva liberty!2 и разбомбила беззащитную страну). На память почему-то пришел рассказ одной английской писательницы, в котором сумасшедший гений, некто доктор Франкинштейн, создал монстра и сам пал его жертвой.
   Потом приходил классрук Вась, порядочный бывший солдат, воевавший, кстати, среди миротворцев в Молдавии еще в девяносто втором, и рассказывал про рыцарское оружие - мечи, копья, стрелы, топоры, хотя исконно рыцарскими были три атрибута - меч, щит и доспехи. Рыцарь, говорят, мог победить двадцать человек в одиночку, а пять тысяч человек уже были армией для великой войны.
   Мимоходом, слушая классрука, Йоан вспоминал и самого Вась, но ненадолго. А ведь Вась где-то есть, заходил вроде совсем недавно.
   И, наконец, в пятницу, после уроков, и в пятом, и в шестом классе сидели и рисовали гербы. Рядом с Йоаном работал Павлик, с которым они говорили о вещах для Йоан не типичных - маленький худенький шестиклассник был умным и интересующимся, и объяснял это тем, что сердечник.
   0x08 graphic
Его герб был аккуратно и точно расчерчен в карандаше, и он закрашивал его фломастером. Этот герб был зеленым, в центре его - дерево, толстый вековой дуб в золотой короне над зеленой круглой кроной, а на его фоне - два скрещенных меча. И под корнями девиз - "Моя сила - знания".
   С другой стороны, за спиной Йоана, пересевшего за первую парту, возились Виталь и Гюлай. У одного герб был золотым ключом на фоне замка на красном, с белым крестом, флаге, у другого - восточный ятаган в пламени. Сам же Йоан долго думал, что ему изобразить, но ничего в голову не пришло. Его герб получился белым, с золотой лентой по краям и львиной мордой в центре, а внизу строка "Смерть Врагам!".
   Из тех, кто окружал Йоан, на рыцаря не был похож никто. Умный и слабый Павлик мог сойти за алхимика или мага, Гюлай - разбойник или горец-джигит, а уж как напоминал купца Виталь, можно было не говорить, лишь удивляться такому союзу торгаша и бандита.
   -А вот тот старшеклассник, с которым ты дружил, его Вась, вроде, зовут, он умный? - аккуратно и стеснительно спросил Павлик
   -Да, как же! - Йоан махнул рукой, - странный очень! И знаешь, он смотрит еще так, вообще! - он посмотрел на Павлика исподлобья, - прямо страшно бывает...Но слабак! Ты ему морду набьешь.
   -Я? Я никому в жизни не набью.
   -Да ему я вот как ничего делать бью! - Йоан сложил кулак
   Сзади донесся противный голос Виталя
   -А-а-а? Правда?
   -Да конечно! Гюлай, докажи!
   -Конэшно, - кавказец важно кивнул
   -Да ну, Йоан, ты его сильнее, - заговорил Виталь, - а я умнее. Да он просто никто для нас!
   -Но как он вас мутузит! - крикнул Валик из соседнего класса
   -Сейчас я тебя мутузить буду! - Йоан вскочил с места и пошел разбираться. Как дерутся средние пяти-шестиклассники, все, я думаю, знают - злобно, слабо и с кучей лишних движений.
   -А он правду говорит? - обернулся Павлик к Виталю
   -А он вообще дурак! - ответил тот, лишь лев скалился ему в глаза
   Но Йоан дураком не был, и еще долго думал о Вась. Вот каким ему надо быть! Ведь Вась же тоже нерусский, а как по-русски выглядит. И вообще, чем этот задумчивый до замкнутости и замкнутый до угрюмости человек так ему симпатичен? Ведь внешне он некрасив, душа в общем-то, черствая и холодная, взгляд ученого-прагматика. Нет, потому он так привлекает, что необычен. Это странный человек, не такой, как другие. Он идет своим путем, который сам же себе и прокладывает. Да, вот у кого надо учиться...
   И дома, в выходные, не жалея времени, словно бы в каком-то вдохновение, Йоан положил на стол лист твердой бумаги, и начал рисовать новый, куда более не рыцарский, но человеческий герб, красивый и странный. Он нарисовал море синей ломанной линией, темное звездное небо и белый корабль, на концах мачт которого горели белые шары, предвещавшие кораблю удачу - огни Святого Эльма, о которых Йоан знал неизвестно откуда, загадка для всех моряков. А синий выспел корабля, дугой пересекавший герб, вместил в себя девиз, четкий и прекрасный, не рыцарский, но общечеловеческий, ради которого стоит жить, и Йоан не удержался и все-таки написал его по-молдавски - Ma duc cu drumu meu - "Иду Своей Дорогой".
   Помимо познания истории и рисования гербов, они всю неделю учились танцевать рыцарские танцы, и дамой сердца Йоана, Рыцаря Белой Искры, как он себя назвал, стала Леська. Еще больше времени занимали каждодневные репетиции рыцарской пьесы. Йоан, правда, был всего в двух местах - сначала пажом ее величества короля Львиное Сердце, потом - вражеским воином. Да и вообще, играли в основном седьмой-восьмой класс.
   Особо загордилась Олька, оказавшаяся одной из принцесс, и Валик - рыцарь, а так же Сима - гонец, но своей скромной ролью Йоан был доволен. Репетиции должны были идти две недели, столько же - разучивание рыцарских танцев, что гордо называли "подготовка к турниру", но было еще много других временных занятий.
   В понедельник они строили замок - частично из конструктора, часть которого кто-то принес из дома, часть - из бумажного макета, пластилин служил водой и травой предместья, по которому тянулись изгороди вокруг крестьянских домиков, валялись в грязи свиньи и паслись козы и коровы...
   Потом, вместо математики, вдруг пришел Вась и стал рассказывать о замках - откуда взялись, где какие были, как развивалось строительное искусство крепостей, как устроены, как их брали, и все иллюстрировал примерами, назвал как идеал цитадель крестоносцев Крак-де-Шевалье в Святой Земле. И Йоан, все это слушая, удивлялся. Не тому, о чем Вась рассказывал, о тому, что этот человек действительно оказался умным, говорил быстро, да и вообще, по слухам, был-то он отличником...
   Рассказывая о более поздних крепостных сооружениях, бастионах и фортах, он упомянул мимоходом Сорокскую крепость(которая пережила армии венгров и турок и пала от одной бомбы, которую американский летчик-шутник бросил точно в центр ее - круглой постройки сорока метров в диаметре и двадцати - в высоту), искоса при этом глянув на Йоана. Так, это ведь что-то знакомое. Сорокская крепость...Сороки. Эй, да это же там, в Молдавии. У Йоана же дача была рядом с этой крепостью, на Днестре! И Сороки был скромный такой городишко с претензиями на туризм. Сам Йоан, правда, в крепости так и не побывал, а жалко, интересно было, как она выглядит изнутри.
   Но тут же Йоан разозлился. На что это он намекает? Типа, молчи и слушай, нерусский!? Йоан оторвал пару строчек от листа, написал там все, что он о Вась думает и послал через отличниц по адресу. Будет знать!
   А Вась всего лишь развернул записку, критически посмотрел, и сказал, громко и издевательски.
   -Пожалуйста, все то же самое, только на русском.
   0x08 graphic
-bap1, - прошептал Йоан и отвернулся
   Молдаванином был, молдаванином и останется, и ничего тут с этим не поделаешь...Умеет оскорбить, зар-раза!
   А дни шли, и неделя плавно подходила к концу.
   Концом ее должен был стать рыцарский турнир, и именно туда-то она и подошла неприлично быстро.
   Вась сидел сбоку, около первого ряда, и Йоан все смотрел на него. А ведь он, несмотря, на все оскорбления, соскучился по нему...По его взгляду, его речи, по игре с ним. Нет, нужно зацепить его внимание!
   И начался турнир. "Рыцарей" поставили в ряд, и сказали представиться, показать свой греб и флаг и сказать комплемент даме сердца, а потом - танцевать с ней.
   Представились: Железный Богатырь Серега с серо-стальным гербом, Валик-Победитель Всех, и его герб был ярким, а девиз "Враги никто рядом со мной" должен был вызывать. Сима оказался, как всегда, неприметным, а Павлик как-то испуганно и будто пытаясь спрятаться за гербом, произнес, что его сила - знание. Гюлай выступил по простому - показал и нараспев сказал
   -Я нэ рыцарь и нэ прынц, я Гюлай!!! А-р-р!!
   И Йоан был последним, и как только он назвал свой девиз, взгляд Вась изменился. Именно этого он ожидал услышать хоть от кого-то уже не первый год, сам о том не подозревая. Да...Йоан, Рыцарь Белой Искры, ты не так прост.
   Затем они танцевали перед залом с "дамой сердца", и Вась кривился, глядя на пару Йоан - Леська, посмеивался над неуклюжим Гюлаем, азербайджанцем-мусульманином, к рыцарям не имеющим ничего общего.
   Потом все стало проще: конкурс по борьбе-армрестлингу "Железная Рука", где победил Гюлай(четырнадцать лет - не шутка!), "Робин Гуд", или "кто дольше удержит лук, а вернее, швабру, на вытянутой руке"(английские иомены так по пять-шесть часов стояли), и тут, как ни странно, больше всех терпения хватило у Павлика, а напоследок - рыцарская викторина на знание рыцарской терминологии(победил Серега, выкидывавший руку еще до конца вопроса), и, наконец, представление.
   Спектакль длился около сорока минут, и Йоан на сцене был от силы десять: стоял пажом в легкой зеленой одежде, красных сапогах и шляпе с пером, у стены, слева от трона, и ему сейчас все равно было, что происходит на сцене.
   Их с Вась взгляды встретились, и долго-долго они смотрели друг другу в лицо: голубые огоньки Вась в темные и ясные глаза Йоана, и Йоан не сомневался, что он снова будет дружить с ним.
   Потом, когда подошло время, он крикнул в пространство
   -Поднимите решетку! Откройте ворота! - и ушел со сцены, еще минут через десять изображал половину вражьего войска(другая половина - Гюлай), фехтовал с семиклассниками, и падал за сцену, держась за грудь. Словом, спектакль удался, и в представление все было отлично.
   Тем более что уже и вечер подкатил - только переодеться да сойти к "Газели", а там, в темноте и морозе, Вась подошел к Йоану, как и ожидалось.
   -Слышь, Йоан, а ты сам этот девиз сочинял?
   -Да, - Йоан сразу и с охотой подошел к Вась. Да это же друг! - пойдем?
   Они зашли за машину, подальше от девятиклассников, и Вась продолжил
   -И ты в него веришь?
   -Верю, - с готовностью ответил Йоан, - а скажи, хорошо мы играли?
   -Да
   -Особенно в конкурсах, да, Гюлай? - он схватил за рукав товарища, идущего мимо
   -Да, - прогудел кавказец
   -Слышь, Вась, - Йоан смотрел на него, и его глаза тоже как будто светились, - а мы с тобой всегда дружить хотим. Это все Виталь...Я к тебе хочу, а он говорит - "пойдем Вась обзывать".
   -А что ты его слушаешь?
   -Да мы его с Гюлаем каждый день, - он махнул кулаком, - и так, и о стенку. Знаешь, когда я сюда пришел, я и плохих слов-то не знал, это все он меня научил.
   -Верю, - кивнул я, и мне хотелось верить, - слушай, мне так твой девиз понравился.
   -А, у меня еще второй герб дома есть. Сейчас, какого же цвета...По-моему, синий, во такой, - Йоан указал на матовую желтую лампочку над дверью школы
   "Ничего себе синий, - подумал Вась, - эх, молдаванином ты и останешься, как ни крути, сколько русский не учи, все равно не выучишь. И если думаешь, что это плохо, эмигрант, то зря. Я горжусь своей нацией, своим народом - и ты гордись. Конечно, куда русским не гордиться такой историей с ее величайшими взлетами и тяжелейшими падениями, после которых они всегда выживали, и ты бы гордился хотя бы тем, что твой народ вообще живет. Вон, как с румынами бьются! Кишинев отстояли!"
   Да Йоан уже и сам не особо про Вась думал. "Газель" отъезжала, а Вась все смотрел в небо, и там светили яркие, как огни Святого Эльма и белые искры Йоана, далекие зимние звезды, которые словно манили к себе, и Вась знал, что Россия еще увидит небо в алмазах.
   А увидит ли его, да и небо вообще, Молдова?
  
   ПЕРЕЛОМ
  
   И все равно ничего не изменилось...Я уже даже привык, что вечером он клянется мне в дружбе, а утром предает. Этой война, простите уж за такое слово, и такой, как Йоан - самый настоящий предатель. По сути, это и есть бандеровец, только другого масштаба, так как это слово означало предателя.
   Но ничего, не в первой. Погнался, чуть не достал - гад во время ушел по лестнице, в следующий раз воспользуюсь шваброй...Хотя кого из них бить? Черт его знает... Вроде бы, самого Йоана - он обзывается, он плюется, он вообще противный, как черти кто. Но учили же зрить в корень, а корень тут - Виталь, выбить его, и их союз распадется...А может, вообще Гюлай - он самый сильный, с ним они не боятся ничего.
   Эх, Йоан, Йоан, знал бы ты, как думаю я о твоей родине и как за нее переживаю. В очередной раз твоя страна сразилась с непобедимым врагом, и поражение предрешено. Если по всей стране всего двадцать-тридцать тысяч солдат, а у врага тысяч пятьдесят только переброшено, то о какой борьбе может идти речь? За первой армией уже стоит вторая.
   Похоже, Йоан ничего этого не знает, а знал бы - так и вел бы себя поскромнее, и зауважал бы меня - никто тут так не сочувствует погибающему государству, как я. О нем ведь даже и не знают, да я и сам не помнил, что оно есть, пока не встретил молдаванина. А сейчас эта страна казалась мне родной, будто бы я не на фотографиях и пленках видел ее, а жил там, будто бы молдавский не из словаря знаю, а всю жизнь им владел. И я был бы готов броситься на помощь, едва ли не добровольцем, да, увы, не в моих силах. Оставалось только быть в курсе событий.
   Последние две недели я работал почти круглые сутки. На телевизоре поймал два молдавских и три румынских канала, и каждый вечер прослушивал все, что случилось на фронте, медленно ползущем на восток, от реки к Прут к Кишиневу. В обеих странах говорили о войне. Но в одной речь шла о бездушных кровожадных захватчиках, которые маршем шли по родной земле, опустошали ее, жгли города, словно выплескивая свою вековую злобу на весь мир, и о героях-патриотах, готовых отдать себя в жертву Родине, а по другую сторону черты говорили про необратимость истории, предопределенности этой войны, которая закончит воссоединение молдавско-валашских земель, разделенных столетья назад, где всегда жил этот народ, полуславяне, полуроманцы, и о скорой и безболезненной победе. Но с обеих сторон плескались флаги - сине-желто-красные, лишь у одних с гербом, у других - без.
   Разумеется, не обходилось и без слухов. Говорили, что в Констанцу заходил авианосец без опознавательных знаков, и его туда допустили, и что на фронтах присутствуют американские воины спецназа, а так же об использовании румынами всяких странных средств - психотропного оружия, взрывчатки, которая распространяется по воздуху, ракет, проникающих в вентиляционные трубы...Не уверен, можно ли в это верить, но почему бы и нет! Ясно, что это не интересы Румынии, так почему бы Америке не вмешаться в свою операцию.
   Больших усилий стоило мне это слышать, так как по-румынски я не знал ни слова. Теперь у меня появилось два инструмента - словарь и диктофон. Я записывал все, что слушал, а потом часами сидел, переводя по слову и постепенно постигая румыно-молдавский язык.
   Картина боевых действий предстала следующая: огромная в масштабах страны группа румынских войск, разрушая все на своем пути, с запада и юга подходит к Кишиневу, как два лезвия огромной клешни западного мира.
   В январе шли, по преимуществу, наступления. Одержав победу на склонах Баланешты, уничтожив три четверти РПУ молдаван, почти все БТР, десятки орудий и минометов, Северная группа войск шла по молдавской земле. Пехота маршировала грязевыми дорогами, танки скакали на холмах занесенных снегом Кодр, как корабли на штормовой волне, с треском давя виноградники, в небе реяла авиация, сбившая один за другим уже половину боевых самолетов Молдавии и сбросившая бомбы на поля, и перед армией лежала земля, за ней - пустыня, ибо с такой ненавистью в Европе не дрались, возможно, со дня Второй Мировой, бои шли действительно насмерть. Один за другим то сдавались, то разрушали с боем оказавшиеся на дороге поселки: Вулкэнешть, Лозова, Ворничень, Буковэц, Стрэшань, в которой молдаване потерпели еще одно сокрушительное поражение. Идущая двумя дорогами Северная армия стягивалась к Кишиневу.
   Так же на юге, только почти без сопротивления, через Хыртоп, Молешть, Костешть, Яловень, воины шли к городу. И лишь в середине месяца они вышли на хребет Бразда Казакская, где их остановили, и вскоре два лагеря расположились по разные стороны холмистой гряды, готовые вновь столкнуться, когда придут гагаузы.
   Не осталась без помощи, разумеется, и Молдова. В Приднестровье, на Украине, в России нашлись им сочувствующие, в основном другие молдаване, и вскоре, к двадцать пятому - двадцать шестому, ряды защищающихся пополнили пять тысяч человек. Впрочем, этого было не сравнить, если во вражеской армии одних гагаузов дралось восьми тысяч, и в атаку, против страны, где этой боевой машины вообще нет, шли десятки танков. Пообещало ограниченной финансовой поддержки Приднестровье, вдруг начавшее диктовать условья и медленно становящееся второй автономной республикой на Украине.
   И, по идее, молдаванам надеяться не на что, но они, пусть и сами считались румынами, против настоящих румын стояли насмерть. Они так не бились уже очень давно, со времен войн за освобождение страны, и здесь нашлось место настоящим подвигам патриотов. Даже румыны не ожидали от них такого сопротивления, так как в их планах был захват страны за месяц. Они смогли не пустить врага в Кишинев, наступление, начавшееся первого февраля, захлебнулось, на западной окраине развернулись уличные бои, и неизвестно было, кто в них еще побеждал.
   И камера показывала мне все это, и запоминались мне только отдельные кадры. Вот "Град" дает зал, за машиной разлетается снег, и яркая, чуть пульсирующая ракета уходит со склона Баланешты, и тут же с неба падает огонь, и на месте машины взвивается пламя, становящееся черным дымом. А вот - кладбище, обгоревшие остовы десятков машин и трупы солдат на вытоптанном снегу, умерших, когда они бежали в атаку, подчиняясь одним лишь инстинктам зверя - или я его, или он меня, оставив от себя лишь следы на снегу, а под склонами идет армия. Или та же армия громит какой-то поселок: пальба, крики, хруст камня, лязг металла и звон стекол, рваное пламя в окнах и молдаванин, бегущий навстречу танку с ружьем наперевес - даже не с автоматом, с охотничьей двустволкой. А в самом Кишиневе - голод, холод, грязь, ругань и слезы. Забитые, но пустые базары, где люди готовы сутками стоять, чтобы получить несколько сот грамм хлеба по бешеной цене, выбитые стекла в окнах, руины еще с прошлой войны, а над городом - флаг Молдавии, но не самой Молдовы, а Молдавской ССР, какой она была каких-то двадцать лет назад - красный с зеленой полосой.
   И в это время, пока народ голодает, находятся те, кто, сытые и наглые, живут тут, в эмиграции, учатся в мое школе и на полном серьезен думают, что я никто. Я, вложивший столько усилий в их проблему, я?!! А ведь эмигрантов сейчас в стране пятьсот тысяч, и интересно, они все такие?
   Впрочем, о том, что Йоан сказал про меня Павлику, я не знал, и когда тот подошел на прогулке ко мне, я удивился.
   -Тебе чего? - спросил я сверху вниз, я был в полтора раза выше, раза в два тяжелее и в десять раз сильнее, посмотрел на него, слабенького и худенького, с интересом.
   -Да так, Вась...Тут говорят, ты умный.
   -Спасибо. О тебе говоря то же самое. Ты правда матом не ругаешься?
   -Нет...Я сердечник, понимаешь ли. Я не могу быть как они, я, в общем-то, слабак. Зато я умный.
   -Приходится. А я других даже не очень умнее, просто так воспитан.
   -Кем?
   -Его звали Веденяпин, - картинно вздохнул я, - вот это был, даже есть, человек так уж человек. Ему шестьдесят лет, он своими ногами исходил даже не полмира, а весь мир. Назови любую страну, любое место на земном шаре - он там был.
   Я не совсем понимал, зачем я ему это рассказываю, но как-то само вырвалось. Он на секунду задумался, закатив глаза на некрасивом треугольном лице, потом сказал, чувствуя себя самым умным.
   -В Новой Зеландии
   -Был.
   -В, э-э-э...Папуа - Новой Гвинее?
   -Был
   -В Гималаях
   -Был.
   -В Париже
   -Не был.
   -Вот, не был в Париже! - Павлик торжествовал
   -А ты сам-то там был? Да и потом, на кой ему Париж? Он этнограф, изучает народы, а Франция, увы, стара и давно изучена вся вдоль и поперек.
   -А этнограф - это как географ?
   -Это и географ, и биолог, и историк. Он изучает народы. Я изучаю народы. И я, глянув на человека, могу сказать о нем многое. Я и сам не русский - коми, а ты - карел.
   -Карел? - переспросил Павлик
   -Да, карел, или вепс, или ижорец, води, лив, но это маловероятно, так как их мало. В меньшей степени - финн или эстонец, точно не мадьяр, не манси и не хант, скорее всего не коми или коми-пермяк, маловероятно - удмурт, мариец, мордва. У тебя родственники откуда?
   -Бабушка из Тверской области, с Селигера.
   -Ну да, точно, карел, правда, обрусевший и ассимилированный.
   -А как ты это определил? - он смотрел на меня со смесью зависти и восхищения
   -Похож. Я просто люблю свою науку, и потому достиг тут мастерства. Не любил бы я этнографию, так и не понимал бы. А то, думаешь, чего я с Йоаном дружить пытаюсь? Был бы он русским, я бы на него внимания не обратил, таких за каждым углом куча.
   -Подожди...Ты хочешь сказать, что дружишь с ним только за то, что он молдов.
   -Не молдов, а молдаванин, но да. Тем более от Москвы что до моего родного Красновишерска, что до Кишинева - сравнимо.
   -А ты ведь правда умный, и так много знаешь. Ты отличник?
   -Нет, просто я увлекаюсь.
   -А правда, что Йоан тебя раньше бил?
   -Бил?! - удивился я. Уж Павлик-то, не дурак, уж он-то мог бы понять, что Йоан врет, - да ты знаешь, как я его! Я его поднял, помню, и начал башкой в помойку пихать. Он вывернулся, я его придушил!
   -И ты этим годишься?
   -А почему бы и нет, - отмахнулся я, - слушай, Паша, а они правда Виталя бьют.
   -Нет...Они все пытаются, а он им что-то скажет, и они начинают. Они все время дерутся, и обычно Гюлай Йоана валит.
   -А с Леськой у него как?
   -И с ней дерется все время. Она и ударить его может сильно, и ущипнуть.
   -Гадина, - ответил я злобно
   -Гадина, гадина...А Виталь и Гюлай, они вообще, - он перешел на шепот, - что-то странное делают. Они с девчонками в раздевалке запрутся и начинают...
   -Что начинают?
   -Так, - Павлик махнул тоненькой ручкой(которая в пятницу держала лук дольше железной руки Сереги) и к пошел двери, и учительница звала
   -Пятый-шестой класс, заходим!
   Мимо пробежал Йоан
   -Эй, слышь, козел, баран, свинья огородная, тупой осел, - и побежал дальше, перечисляя прочих сельскохозяйственных животных
   -Бендеровец! - крикнул я ему вслед
   И прошел еще день. Если раньше день был для меня эпизодом моей жизни, и каждый эпизод отличался от предыдущего, то теперь, с прекращением дружбы с Йоаном, он превратился сначала в звено цепи, затем - в единицу монотонного серого потока школьной жизни. Дни словно проходили мимо, а я все сидел в обнимку с диктофоном и со словарем, писал мелким почерком тексты по слову в пять минут. Да и слова-то были - без числа и рода, без окончания и падежа, в сплошном беспорядке. Я для товарищей стал скучен, со мной теперь почти никто не говорил, да и не нужно мне это было. Есть Йоан - и ладно...Если бы он был.
   Но теперь я действовал его методами, и внимание его теперь привлекал уже тем, что сам начинал обзывать его - это я называл наступление.
   А пока - перевод, перевод, перевод...
   "Румыния...армия...вторжение...Дурлешть...занимать...поселок...идти...улица... бой...участник...партизан..."
   Или
   "Начать...масса...штурм...Кишинев...Север...север...группа...войска...готов... захват...столица...бывшая республика Молдова..."
   Или
   "Ситуация...становиться...хуже...день...день...Около....десять...тысяч...румыны ...бой"
   И диктофон что-то вещал на румынском, весь в помехах, как в густом рое, через каждое слово я останавливал его, и внутри раздавался щелчок.
   -Эй, дремучий! - вторгся в мой мир голос. Этот голос был громким, противным, наглым, глушил голос диктофона. Пришел Петька, а значит - кончилась хорошая жизнь.
   -Да? - спросил я серьезно
   -Да? Ой, да ладно тебе, какое там "да", ты что? - выдал он тут же тираду, полагая, что это очень смешно, - чего ты сидишь, пойдем!
   -Надо - сижу, - отмахнулся я, как от мухи, хотя ни одна муха не сравнится с ним в назойливости
   -Да ладно, надо ему! Надо - вон тебе, - он указал на "пустышек" за дверью соседнего класса
   -Они мне противны, - процедил я сквозь зубы
   -Да тебе в одиннадцатом предлагали, а ты...эх ты...
   Я разозлился и крикнул на него
   -Чего "эх ты", а?! Я живу так, как мне нравится, понял?! И мне из нашего штата девочек, девушек и женщин не нравится никто!
   В открытую дверь внезапно заглянула Катя. Невысокая, вся как будто в напряжение, чтобы не сделать что-то не так, с красивым, женственным, умным лицом и глазами интеллигентки, она спросила, здесь ли Зина и ушла, встряхнув слегка вьющимися пепельными волосами. "Красивая... - подумал я вдруг, - такая мне была бы вполне по душе...И интеллигентная, и скромная, и вообще на женщину похожа - таких встретишь не часто"
   И я сказал
   -Вот она тут - самая нормальная
   -Да ты издеваешься, даунито? Она - дура полная! Отстой...
   -Почему?
   -А она по коридору идет и первокласснику говорит так, - он встал в позу, раскорячился, наклонился, - "Здравствуйте!".
   -Помнишь, я говорил что терплю нападок на две вещи - на Россию и на Молдову. Теперь я не потерплю оскорблений ее.
   -Ты, че, со странами ее ставишь?
   -Просто я никогда не любил людей, а любил целые народы.
   -Ладно, Вась, не грузи меня, - отмахнулся Петька, а я мимоходом подумал - как меня грузить, так пожалуйста, - а пойдем мелких мочить!
   И мы пошли - поднялись на третий этаж, вышли в правое крыло, я окинул взглядом коридор. Двери: "Заведующая учебной частью Шойхет Юлия Александрувна", "Буфет", "Канцелярия" и спуск по двум лестницам.
   На дальнем конце коридора стоял Йоан и ругался с каким-то младшеклассником, и я уже приготовился нападать, тем более рядом был Петька, и это придавало мне сил. Я указал на него
   -Вот это молдаванин, да? - не останавливаясь, крикнул через весь коридор, - бендеровец!
   -Сам бендеровец! - ответил Йоан и нырнул вниз по лестнице. Петька заржал.
   -Будем бандеровцев мочить! - и тут же завалился в буфет
   Я вздохнул облегченно. Петька - идиот, и идиотом останется на всю жизнь. Умственно недоразвитый, самый что ни на есть "недо". Ну да ладно, пойду в класс, переводить дальше.
   Но когда я обернулся, дверь кабинета Юлии Александрувны открылась, и она сама вышла мне навстречу - высокая, худая, в то же время сложенная даже не красиво, а как-то по особенному. Одета она была во все красное - широкую юбку с кожаным поясом, какую-то кофту, и такими же рыжими были ее волосы, такого типа, какие невозможно полностью уложить, а глаза - голубые и нервозно-озлобленные. Она чем-то напоминала ведьму или цыганку, когда-то, возможно, бывшую очень красивой, а сейчас - постаревшую и уставшую. Но ее взгляд, еще более нервный, чем обычно, был направлен на меня.
   -Зашел сюда, быстро! - приказала она, и мне осталось повиноваться - с завучем шутки плохи. Я оказался в ее кабинете, и она потребовала, - а теперь объясни, что ты сейчас кричал.
   -Ну, я...э-э-э... - я растерялся. Что ей от меня надо? Кто она такая, какое ее дело? Юлия Александрувна...Александрувна, да это же молдавское отчество. А имя вроде славянское.
   -Я не слышу.
   -Ну...Я обозвал его бендеровцем.
   -И, по твоему, что означает это слово?
   -Ну, это - национальное оскорбление, происходит от города Бендеры в Приднестровье, относится к молдаванам и западным украинцам...-я говорил все более неуверенно, и она меня прервала
   -Вообще-то, не Бендеры, а Степан Бандера, который возглавлял их движение, и к молдаванам это слово не имеет никакого отношения. Во первых. А во вторых, в Бендерах молдаван почти не осталось - там в основном русские и украинцы.
   Откуда она так хорошо знает Бендеры? Так, вот кто она такая? Из Бендер. Стало быть, жертва Приднестровья...И, поняв это, я понял ее. Понял, почему с ней шутки плохи, почему она злая и нервная, за что ее ненавидят. Ей можно это простить, так как она беженец, так как она, скорее всего, видела войну. А человеку, который видел войну, можно простить многое. И внезапно, я заметил, что она, грозный завуч, который может сделать с несчастным учеником что угодно, не угрожает мне, а просит.
   -Пойми, Вась, часто войны начинаются с одного слова. Сказанного такими как ты не подумавши. Тем более ты не должен так говорить, ты этнограф.
   Я ощутил внезапно болезненный прилив совести и произнес тихо
   -Простите меня.
   -Я прощу. Но смотри - не каждый простит тебя.
   Я снова оказался в коридоре, огляделся направо и налево. Вот тебе раз! Оказывается, Йоан не единственный молдаванин в этой школе, и, оказывается, прикрытие у него есть. Жертва войны в Приднестровье, которая была тем самым национальным конфликтом, Юлия Александрувна действительно была, скорее всего, оскорблена моей выходкой. Кстати, а почему в России Йоан? Уж не от войны ли он бежал во время "Молдавского кризиса"? Нет, не похож он на жертву бомбежек - очень уж сытый и наглый, гаденыш!
   Впрочем, сам он не заставил себя долго ждать. Вдруг появился на другом конце коридора и крикнул
   -Эй, бендеровец!
   -Это ты кому?
   -Тебе
   Унять его я не мог. Если уж он начал, это надолго. Так, на большой перемене сего дня, в бандеровцы вдруг записали коми. Объяснить ему что-либо не представлялось возможным, и я ушел к себе. На прогулке я снова его встретил, и он, или вернее, они, называли меня все так же. Интересно, а чего им это слово говорит можно, а мне нельзя? Да и Йоан, идиот, позорит свою страну - сам себя оскорбил.
   К концу прогулки Виталь и Гюлай ушли в школу, и Йоан позвал меня
   -Подойди сюда, бендеровец!
   Я сел на сугроб перед ним, он тут же подобрал снежок, а я произнес
   -Ну что, объяснить тебе, кто такой бендеровец?
   -Объясняй, собака!
   Я теперь знал, что бандеровец и Бендеры не имели ничего общего, но надо же было приплести это слово к нему. Ведь Степан Бандера был украинцем, а этот - коренной молдаванин. Тут же я сочинил легенду и начал, мысленно извинившись перед всеми бендерчанами.
   -Это у вас, в Молдавии, - услышав имя своей страны, Йоан вдруг отстранился от меня, и его глаза изменились, как будто что-то глубинное, лежавшее на дне его сознания, поднялось на поверхность, - на Днестре стоит город Бендеры. Так вот, во время войны этот город, вместе с войсками и всем населением, передался фашистам.
   -Как - передался? - спросил Йоан зачарованно и с придыханием
   -Ну...предатели. Короче, бендеровец, - я умышленно произносил через "е", - национальное оскорбление для молдаван и украинцев.
   И Йоан на мгновение замешкался и ответил мне
   -А я и не молдаванин.
   -А кто? - удивился я
   -Я - русский, - ответил он с притворной гордостью и швырнул снежок мне в лицо
   Весь остаток дня я напряженно думал. Такого отпора я никак не ожидал. Я привык считать его подлецом, предателем, самодеградатом, но, при всем этом - человеком с глубоким самосознанием. Неужели я ошибался? Но почему? Почему мне так тяжело было принять это - не свою ошибку, а то, в чем именно я ошибся. Что, собственно, случилось? Эмигрант, приехавший из Молдовы неизвестно сколько лет назад, ощутил мою страну своей - тут вроде радоваться надо, а не страдать. Да и потом, у нас таких молдаван полмиллиона живет, если не больше, и мало кто из них действительно верит в свою страну. Да и вообще, что такое самосознание? По сути, не более чем сознание групп людей себя, как единого народа. Не более ли чем? Это очень много, так как следующей стадией должен стать коллективный разум, и не возникнет ли новая форма жизни - государство? Нет, самосознание - это куда больше чем просто крестик в графе "национальность". Это частика целого, огромного организма - страны. Но если страна живая, значит, ее можно и убить. Убить государство? Почему бы и нет. Точнее, его можно сломить, поглотить, уничтожить, но нельзя убить. Оно живо, пока есть самосознание. А ведь из тех тысяч молдаван, которые живут в России, многие и от русских-то не отличаются: белые волосы, голубые глаза, русские имя-фамилия, и никто из-за этого не страдает. Многие даже не бежали оттуда - жить то хочется - а всего лишь переехали в те времена, когда все было хорошо, и мы были одним государством. То есть не государством, а союзом, так как самосознание в каждое его части было свое...Но теперь Йоан назвал себя русским, и я не мог с этим смириться. Погибнет ли Молдова от того, что один-единственный молдаванин в эмиграции отрекся от нее? Да. На моих глазах страна погибает, ее людей уничтожает грозный враг, за спиной которого весь мир, стране нужна помощь - топор устремился к ее голове, а тут от нее отказываются. Погибнет самосознание - погибнет страна, сохранится - выживет. Но отказался один...Нельзя менять местами причину и следствие. Не оно погибнет из-за того, что он отказался, а он отказался из-за того, что оно погибает. В этом проблема? Нет, нет, еще глубже, ибо я видел, что точно так же, только гораздо медленнее и тяжелее погибает Россия. И если на Молдову нацелен топор, которым можно размозжить голову и разрубить пополам, то на Россию - отравленный кинжал. А может, он уже вонзен, кто знает? Россия одна могла бы сражаться со всем миром и победить, и уничтожить такую страну, поверженного, но все же гиганта, можно только исподтишка - скальпелем да по нервной системе. И так же гибнут все, кто когда-то был рядом, и так же какой-нибудь Иванов в Америке отрекался от своей родины, менял двуглавого орла на белоголового, как Йоан поменял орла с крестом и лозой. Будь то Молдова, будь то Россия, будь то даже Америка - все равно любая страна погибнет от того, что люди забудут и бросят их, что погибнет самосознание, и уйдет из тела душа государства.
   Я видел Йоана. Шел по вечерней улице и видел. Закрывал глаза - и видел. Я клялся, то ли себе, то ли ему, то ли Молдовой, то ли Россией, то ли своей жизнью, но клялся, что русским он не станет до тех пор, пока я рядом с ним.
   Войдя домой, я разулся, прошел мимо кухни - какая сейчас еда? погрузился в свою комнату - темную, с синими стенами и потолком, раскрашенным под небо. Вспыхнула лампа, высветив сосновый стол с триста восемьдесят шестым компьютером, другой, старинный резной стол, заваленный свежими рукописями и картами, монументальные полки с книгами в двое слоев, и равномерный слой карт Урала, Сибири да Поволжья, Севера, Кавказа на полу. В нос ударил запах истлевшей бумаги, обыкновенно библиотечный запах книг и старых карт. Но на что они мне не сейчас? Чем они меня сейчас выручат, чем?
   В уличной одежде, я портфелем через плечо, я стоял посреди своей комнаты, во всем этом беспорядке, ища зацепку. Что могло бы задеть его? Неужели нет ничего такого, что хотя как-то затронуло бы его? Внезапно, я увидел огромную, восемьдесят на сто, карту Молдовы, ту самую, на которую смотрел американец, распластавшуюся на полу. А в углу - красно-зелено-желтый план Кишинева - дома, заводы, улицы, парки, река Бык - под сетью надписей на молдавском.
   "Что мне терять!?" - я схватил карту с пола, наскоро сложил и бросил в сумку. От нее-то я и оттолкнусь.
   На следующий день в школу я шел с таким энтузиазмом, какого не проявлял уже недели - со дня ссоры с Йоаном. Я шел, уверенный в том, что от моего успеха или провала в Молдавии что-то изменится, и, может быть, Пентагон поменяет свой план.
   Я знал, как я буду действовать - я пойду к Йоану с картой и попрошу перевести названия районов и улиц. Он спросит - зачем? И я начну с ним говорить и не успокоюсь, пока он не вспомнит страну где родился - Родину. Только нужно время, много времени - в маленькие перемены не обернешься.
   И я терпеливо сидел и ждал большую, на вопросы, и учителей, и товарищей, отвечал скупо, и вскоре все решили, что у меня очередной заскок. Ну и пусть - мне это на руку, мне сейчас все равно, что думают обо мне. Мне важно, что думает о родине Йоан.
   На большой (очень большой!) перемене я вынул карту, сложил планом Кишинева наружу и пошел, почти побежал к Йоану, стараясь задавить в себе возбуждение и нарочно распаляя себя и наглея. И в буфет, где, как я и думал, сидел за одним из столиков Йоан, я не вошел, а ворвался.
   -Слышь, Йоан! - начал я сходу, - ты мне нужен!
   -Зачем? - он обернулся ко мне. За столиком он сидел один, наедине с тарелкой фри.
   -Мне нужны услуги переводчика! - я положил на стол карту, прижав ее рукой
   -Буйкань, Буйкань-Ноуэ, Отоваска-Бык...Это Кишинев?
   -Именно что, - говорил я "между делом", - купил карту, а названия перевести не смогу, хоть убей. Ну, тут думаю, ты сам оттуда, может - расшифруешь.
   Йоан не ответил. Он поднялся с места, уже не сидел, а стоял, склонившись над картой и глядел в одну точку. И сейчас в его мире ничего, кроме это точки не существовало. Он жил там, а может - кто-то близкий умирал. Он не спрашивал, но я понял, что на этой карте оставлено им что-то близкое и родное, а может - жуткое и отталкивающее, или даже и то, и то вместе, и оно приковало его взгляд. Случайно я заметил этот взгляд, и увидел, какой в нем мучение, будто бы он снова столкнулся с давно пережитым ужасом.
   Да! Работало!
   -Хватит, - дрожащим голосом произнес Йоан, отталкивая карту, - я не могу это помнить. Не могу об это думать. Вась, иди, ты знаешь. Уходи, - он протянул мне копию своей страны, уменьшенную в двести тысяч раз, - унеси это, я не хочу...
   Я принял карту, а он тут же, в бессилии, упал обратно на стул, и, сложив руки на столе, уткнулся в них лицом.
   А я, выйдя за дверь, рассмеялся. Смехом злым, но уверенным в своей правоте. Я сумел повлиять на Йоана. И кто он теперь - русский или молдаванин? Или "и тот, и тот"?
   Отслужившую карту я сложил в портфель и стал ждать. Ждал еще урок, мне что-то говорили про систему Станиславского, потом гулял, как всегда, без куртки, и снег в потоках ветра, мелкий и жгучий, осыпал меня. Снег падал мрачно, снежинки, белые на фоне домов и черные на фоне неба, нагоняли тоску, глубокую и тревожную.
   Гулял мало кто, но Виталя и Гюлая я встретил
   -А где Йоан?
   -В одном таком месте, как бы это повежливее, - ответил Виталь, почесывая его, с видом превосходства
   И еще два дополнительных урока я сидел в классе и думал - а не перестарался ли я? А не оттолкнул ли я его от Родины? Уж очень у него был потерянный вид, когда я уходил. На прогулку не вышел...Может, он вспомнил, что? Может, я его до слез довел. Но, так или иначе, нельзя пока с ним говорить. Хотя, почему нельзя? Дождавшись перемены, я пошел смотреть на результат.
   Но когда я подошел к их классу, навстречу мне выбежал Павлик. Его глаза были широко открыты, руки тряслись, он что-то говорил сам себе. Что-то его напугало.
   -Вась! Вась! - кинулся он ко мне, - там такое творится!
   -Что?
   -Там мама Йоана пришла, там...
   -Что там?
   Я подошел ближе и услышал вопли, плачь, холодную, безжалостную речь, похожую на лязг смерзшегося металла, и снова вопли, будто не класс там был, а пыточная камера. А кто же тогда инквизитор? И кого бьют? Вдруг, я с ужасом понял, кто - кого.
   -Павлик, это она его?
   -Да, да...Головой о стенку.
   -Чего? Собственная мать!?
   -Да, да...
   -За что?
   -Он уже всех достал
   -Но своего сына о стенку...
   Снизу донесся новый крик, и снова грубый окрик не на русском, потом снова кричал Йоан, клялся, умолял не трогать его. Я не мог это слышать.
   -Павлик, я вмешаюсь! - я сделал шаг в сторону лестницы
   -Нет, - вдруг одернул он меня, - нет...Она права
   "Гадина" - подумал я. Вот, значит, с чего Йоан "козел" (как он себя назвал) такой. Это он ей вызов делает. Ну, пусть делает, хотя и жалко парня.
   За сочувствием и внутренней борьбой между рыцарем, готовым броситься в бой за друга, и реалистом, который говорит, что нельзя, я как-то даже забыл свои просветительские идеи. Я отошел и прижался к стене, как будто страх и боль Йоана передались мне. Снизу раздались шаги, злобные удары каблука о ступеньки, и снова я увидел эту женщину, и сейчас от нее исходил не мороз, а целый буран, и снег уже не жалил холодом, а сек и хлестал по лицу. Она поднялась стремительно, как снежная буря, жестом повелев мне отойти, и ушла по коридору. За ней тащился Йоан - с красным, вспухшим, заплаканным лицом, потирая лоб, и на мгновение я перехватил его взгляд - униженный, снизу вверх, и как будто о чем-то умоляющий. Меня.
   Они ушли, а я остался стоять. И вдруг поймал себя на мысли, что это, поди, не в первый раз, а ведь он на человека, который ненавидит свою мать, не похож. Он ее если не любит, то уважает. А я бы свою после такого, наверное, возненавидел. Как возненавидел бы Родину, побывав один раз в концлагере.
   Следующий день я старался с Йоаном не пересекаться. Я знал, что для него я теперь - свидетель его позора, и лучше бы ему меня не видеть. Я просто сидел в классе и переводил очередную сводку новостей. То, что я перевел, с одной стороны было хорошо, так как кишиневцы отбили первый натиск на севере города, в Чеокари, уничтожив пять тысяч румынов и очистив север, с которого теперь приходит подкрепление, но в это же время с юга сопротивление было сломлено. Вокруг города росло кольцо захваченных поселений, начиналась блокада.
   Потом я сидел в кресле в соседнем помещение и готовил историю, а напротив меня сидела Катя, и, глядя на нее, я забывал о войне, тем более что война так далеко, и о Йоане. Красивая, интеллигентная, такое не часто встретишь. С ужасом я вдруг обнаружил, что она мне интересна. Она мне нравится! И мысли, глядя на нее, я испытываю то возвышенные, то приземленные. Хотя, что тут еще возвышенное? То, что я называл приземленным, было всегда, еще с тех пор, как появилась жизнь, и лишь совсем недавно пришел человек, назвал это "приземленным" и создал возвышенное.
   После семи я шел домой вдоль ночного проспекта, и мокрый асфальт в свете рыжих фонарей казался расплавленным металлом, а в моих мыслях шла борьба Йоана и Кати за обладание ими. И побеждал Йоан. Меня мучили сомнения, шевелилась совесть. Почему эта женщина избила его именно в этот день, не могло так просто совпасть. А как она теперь с ним поступит? Меня мучило нехорошее предчувствие, совсем ведь недавно проклинал его: "Чтоб ты под машину попал!"
   Следующий день я работал - слушал диктофон, писал текст, приводил его в человеческий вид, пытался сделать из набора слов хронику войны. Но работа не клеилась. Не сиделось мне в эти выходные дома. Я чувствовал себя запертым, и мечтал на свободу.
   Я оделся и вышел. В лицо ударил морозный воздух, навстречу задувал ветер, но я пошел против ветра. Я шел и шел, сначала по асфальту, потом по глубокому снегу, потом по проезжей части, под мостом МКАД - на Привольную, словно бы повинуясь какому-то невидимому зову, будто бы кто-то звал меня, и в моем сердце шевелилась надежда увидеть все-таки Йоана.
   А мимо тянулись сначала серые, грязные дома, сырые деревья, проспект, затем изгородь, черные сугробы, нефтепровод "Москва - Ярославль", и мимо меня, чуть не задевая, проносились машины, а я шел по самому краю дороги, там, где снег еще не заезжен, надеясь, что там никто и не поедет. И над головой - угрюмое серое небо, и ветер волок по земле, сугробам, асфальту, призрачные волны снега. Дальше я шел среди бездушных новостроек, все вдоль Привольной, по которой движение было порядочным - мелькали машины, в основном "Жигули", по тонне каждая
   Встречу ли я сегодня Йоана? До его дома очень далеко. На полпути - деревянная церковь из тонких бревен, некое подобье Кижей, только куда меньше и проще, вся среди березовой рощи за резным забором. Странная тут, на бесчувственной окраине города, у автомобильный дороги, как будто пришедшая из другого мира. И на ее маковке, гладкой, как фанера - тонкий крест на фоне неба, странно притягивал...
   С трудом я оторвал от нее взгляд и увидел Йоана. Он стоял около какого-то коттеджа, промерзшего и засыпанного снегом, на той стороне улицы, перед потоком машин, и ждал "окошка" - он стремился на эту сторону, и тоже смотрел на крест. Каким-то неуверенным, потерянным взглядом человека, в жизни которого что-то сломалось. Кстати, молдаване ведь православные - верит ли он в бога? Верю ли я?
   Он сделал шаг вперед, ступая на шершавый дорожный асфальт, и вдруг замер, сжав кулаки, будто бы ему было нестерпимо больно. И раздался скрип тормозов, и я замер: из-за поворота вырвались коричневые "Жигули", машина как-то странно, рывком понеслась к нему, опустив нос к земле и визжа. Йоан успел лишь поднять голову и обернуться, но было поздно. Машина задела его, как мне показалось, краем, слегка поддев, он, разворачивать, отлетел в сторону, упал об асфальт, раскинув руки, а я услышал свой запоздалый крик
   -Йоан!!!
   Он лежал без движения. "Неужели убило!?" - я чувствовал, как округляются мои глаза, видел, как уносятся "Жигули", и видел, как они сметают его. Я крикнул еще раз
   -Йоан!!!
   Я бросился через дорогу, сам рискуя оказаться на его месте, и через секунды уже стоял над ним. Что делать? Я схватил его на руки, чуть не уронил - весил он порядочно, и лихорадочно соображал, куда бежать. Я побежал просто куда мог, какой-то мужик оказался у меня на дороге.
   -Где здесь травмпункт!!? - заорал я
   Он с бешенством оглянулся на меня, сжав кулаки, но тут же понял, в чем дело и указал на белое здание метрах в пятистах от меня. Не успев поблагодарить, я кинулся туда. Я бежал, что было силы, видя, как пятьсот метров растягиваются в бесконечность, чувствуя, что от меня зависит жизнь Йоана. Если она у него еще есть!!! Если он жив! Я кое как улавливал биение его сердца, но мое ударяло все сильнее и быстрее, заглушая его. Я боялся, и потому бежал, но уже метров через триста я мог лишь идти быстрым шагом. И я шел, работая ногами изо всех сил и проклиная свою слабость. Ну...пятьдесят метров...сорок...тридцать...
   Я оказался в длинном, пропахшем медикаментам, коридоре, и мимо меня пронеслась пара врачей, хотел крикнуть им, но не хватало дыхания. Оглянулся - действительно, слева от меня - травмпункт.
   И уже почти ползком, хотя мне казалось, что я бегу изо всех сил, я подошел туда, мимо каких-то детей грустного вида, пинком распахнул дверь.
   -Лю...ди...-я изо всех сил боролся с одышкой, - помогите! Под машину попал!
   Йоана сняли с моих рук, меня оттолкнули, и я сам оказался за дверью, задыхаясь, и в бессилии упал на скамейку.
   -Чего с ним? - спросил хулиганского вида парниша с рассеченной щекой и изодранной на плече, испачканной кровью одеждой
   -Под машину попал
   -Бивает, - тот покачал головой
   "Козел" - почему-то подумал я. Оглядел себя - по моей одежде пунктиром тянулись темные пятнышки крови - видать, сильно он пострадал. Насколько? Головой об асфальт. А если насмерть!? Я останусь здесь до тех пор, пока не узнаю, в каком он состоянии.
   Надо бы домой сообщить...И скоро я стоял у телефона - доисторического, еще без кнопок и с трубкой на "лапше"
   -Алло! Чего голос такой? Да у меня тут катастрофа! Я задержусь. Чего? А - друг под машину попал! Я из больницы звоню! Времени нет! - я с размаху нацепил трубку на рожок, и только тут понял, что звонить надо было в другое место - родителям Йоана.
   Телефон я вспомнил - знал его еще по ворованному журналу, набрал номер.
   -Алло!
   -Да, - в трубке отозвался холодный и отвратительный мне голос
   -Йоан Скынтеу здесь живет?
   -Да. Но его сейчас нет дома.
   -Потому и звоню! Он под машину попал!
   -Что? Это правда?
   -Правда.
   -Господи!
   -Он в больнице, здесь...
   В трубке раздался щелчок и гудки...Что теперь будет...
   Я отступил к дверям травмпункта, сел, закинул голову, вздохнул. Надо было успокоиться - руки дрожали, сердце билось очень сильно и неровно. Я нервничал - да и что тут странного? Друг, именно сейчас, как никогда, я считал его другом, попал под машину, и неизвестно еще, что с ним будет...Его ведь так отбросило в сторону, он ведь головой об асфальт ударился, с размаху, и кровь ведь оттуда, мог ведь...И насмерть!
   Одна мысль о том, что Йоан там, может быть, мертвый, не давала мне сомкнуть глаз. Я сидел, весь в напряжение, глядя на дверь, будто бы если я закрою глаза, его оттуда вынесут, и я его навсегда потеряю.
   Так продолжалось долго, как мне показалось, очень долго, хотя на самом деле не прошло и десяти минут, для меня каждая секунда была вечностью. Что с ним...
   Но дверь открылась, выглянула недовольная, озлобленная медсестра, истеричным голосом спросила
   -Кто травмированного сдавал?
   -Я, - ответил я, вскакивая с места
   -Имя, фамилия?
   -Скынтеу Ион.
   -Медкарта?
   -Не знаю я! Я его просто на улице подобрал! У него что?
   -Не ко мне. Медкарту! - она втянулась обратно, хлопнув дверью, напомнив мне кукушку от часов
   "Черт, медкарту им еще! Человек умирает, а им медкарту!" - я не знал, куда мне деться. Дотащив его сюда, я вдруг почувствовал, что сам до ужаса бесполезен и непригоден. Действительно, не мог я ничего, оставалось только ждать.
   И я ждал, глядя теперь уже на дверь входную и приподнимаясь, готовясь вскочить, когда она открывалась, но людей заходило много, в основном с детьми, а ее, этой женщины, похожей на снежную ведьму, все не было. Где же она так долго? Может быть, Йоану нужна срочная помощь, а они в ней откажут всего лишь из-за какой-то кучи бумаг. Ну где же?
   Теперь я ждал дольше - раза в два-три, а может и в десять - время не чувствовалось, лишь дрожь в натянувшихся нервах, страх, тревога. Мне было наплевать теперь даже на судьбу Молдовы - мне важна была его жизнь, и первый, пожалуй, раз я о человек думал больше, чем о стране, и только сейчас ощущал всю ничтожность профессии этнографа. Такие, как я, привыкли видеть народы, упуская отдельных людей. Для меня человек всегда был кирпичиком в огромной стене его дома - страны, и если этот кирпичик выбить, появится новый - всего-то, в стене не стало одного кирпича. А нет, оказывается, не так это просто - расстаться с одним кирпичом, я готов вцепиться и не выпускать его. Первый раз я понял, какая это катастрофа - гибель одного человека, и мне вдруг стало ясно, что народ - это не бесформенная масса определенного цвета, не язык, не культура, даже не менталитет или коллективный разум - это люди.
   О чем я думаю! Какой народ, какие люди? У меня друг, может быть, умирает, а я тут сижу философией занимаюсь.
   Я уже не мог сидеть - вскочил и начал расхаживать, встряхивая головой, ругался на самого себя и судьбу, и ходил все быстрее, и все более нервно. Внезапно, рядом со мной распахнулась, чуть не задев меня, дверь, и в коридор ворвалась она. Сейчас от ее холодности не осталась и следа - было напряжение в ее походке и страх в растрепанных волосах, я видел, на каких она нервах
   -Где? - кое как, задыхаясь, выдохнула она
   -Там, - я указал на дверь как можно спокойнее, но и сам не без дрожи, - им нужна...
   -Плевать мне, что им нужно! Где мой сын!?
   -Спросите сами, - я уступил ей дорогу, и она одним прыжком оказалась у двери, распахнул ее, что-то крикнула, я не разобрал, а затем обернулась, сверкнув глазами так, что я испугался, и тут же оказалась там, где медкарты обычно получают, схватила тонкими, согнутыми, как орлиные когти, пальцами нечто старое и истрепанное, как фолиант, и снова распахнула дверь.
   Я лишь смотрел на нее и поражался. Я бы в жизни не смог действовать решительно так, как она, ведь даже за медкартой сходить не догадался! Вот он, материнский инстинкт
   Краем уха я слышал их с врачом разговор, напоминавший перестрелку - фразы звучали быстро, отрывисто, злобно и на поражение.
   -То есть нельзя! - в бешенстве и страхе грозила кулаком мать Йоана
   -Выписка нужна!
   -Не нужна!
   -А я говорю - нужна!
   -Хорошо! сколько? Идет, - она полезла в карман за кошельком. Истеричная белая медсестра злобными глазками поглядывала на нее. Такой не в врачи идти, а в садисты.
   -Идет, идет, - медсестра приняла пучок денег, - короче, диагноз - перелом лучевой кости и сотрясение мозга. Требует больничного лечения.
   -Проклятье! Сколько!?
   -Это не мне, а в сто тридцать шестой кабинет!
   Тут же раздался хлопок двери, частая-частая дробь каблуками по полу, и не прошло и десяти минут, как она вернулась с какой-то бумагой и отдала ее в дверь. Затем послышалась какая-то возня, и, наконец, появились двое санитаров с носилками, а на носилках - Йоан, с перехваченной белыми марлями рукой и белой повязкой на голове, по которой растекалось кровавое пятно, все четче проступая сквозь бинт. Йоан лежал без сознания, чуть покачивая головой в такт носилкам, и внезапно я заметил, что лицо-то его на самом деле красиво. С него сошла та мерзкая ухмылка, какую я на нем видел обычно. Было что-то даже возвышенное, будто это лицо не двоечника и мелкого пакостника, а человека, пережившего многое, но оставшегося самим собой.
   Потом носилки вынесли на улицу, где уже висели серые сумерки, и загнали в заднюю дверь бело-красной "скорой помощи", мать заскочила следом, а меня как-то отстранили со словами "больше одного человека не сопровождать", и внезапно у меня перед глазами все поплыло. Скорая помощь выходила на прямую улицу, другой ее конец был чист, и, казалось, она вела прямо на небо, а вокруг - синий, выстывший город, синие коробки домов, синие туманы деревьев, синие дымы над синими трубами и прозрачное, фосфорически-белое небо с розоватыми разводами тонких облаков, чуть блестящих в лучах заката.
   Я сам не заметил, как на фоне этого неба образовался крест. Тонкий и чернильно-черный, он казался частью другого мира, рисунком на белом пространстве, знамением. Сама церковь тонула в синем мраке города, и лишь крест перечеркивал небо.
   И я смотрел на этот крест, не золотой, не серебряный, неизвестно, резной или обычный - просто крест, православный крест России, и такой же - над Молдавией, над Украиной, Белоруссией, Румынией, землями южных славян и греков...И он был последней надеждой.
   Шатаясь, словно пьяный, не помнящий себя от нервного напряжения и усталости, уже не понимая, реально ли все это, что со мной происходит, я шел к себе домой.
   Но на следующий день голова прояснилась, и только проснувшись и придя в себя, я вспомнил все, что вчера случилось. Йоан в беде! А может, уже и умер! Я вскочил с постели, бросился к телефону.
   -Алло, Скынтеу здесь живет? - крикнул я в трубку
   Ответил мне язвительный, холодный, неприятный мужской голос
   -А он вам зачем?
   -Так он же...под машину попал? - мимоходом у меня мелькнула надежда - а не приснилось ли мне все это, и на секунду он овладела мной, я поверил в то, что это сон, но тут же испугался - я же дураком выставлюсь!
   -Попал. Но это не моя головная боль. У Валентины спроси.
   -У кого?
   -Матери его. Она в больнице с ним.
   -Адрес? - я вспомнил, как "скорая помощь" уезжала в небо и уносила его с собой
   -Откуда я знаю?
   -Мобильный у нее есть? Какой?
   -Тебе марку, парень, или номер?
   -Черт бы вас...Номер!
   -А зачем, если он все равно здесь лежит?
   -Да пропадите вы!
   Я швырнул трубку. Во гад - издеваться он надо мной будет. Нет уж, лучше не узнаю судьбу Йоана, но с этим уродом точно не заговорю.
   Но спокойно сидеть я не мог. Мысль о том, что Йоан, может быть, умер, и я, может быть, никогда его не увижу, не давала мне покою, и "может быть" мучило гораздо сильнее, чем сам факт смерти друга.
   Для успокоения пытался переводить очередную сводку новостей о захвате Дурлешти и блокаде Кишинева, но работа и не клеилась. То и дело я вскакивал и звонил, и снова мне отвечал ненавистный мужской голос, и лишь к вечеру, наконец, застал я эту Валентину...
   -Ал-ло, - ее голос был хриплым и севшим, как будто она долго плакала или, скорее, очень устала
   -Это я звоню, - я понял, что от смущения не в силах назвать свое имя, - тот, кто Йоана вынес.
   -Вы...Чего вам?
   -Он жив?
   -Жив.
   -Где он?
   Она назвала адрес, но тут же добавила.
   -Он в тяжелом состоянии...Они сказали три-четыре дня не...-она всхлипнула, - подходить к нему
   -А что с ним вообще?
   -У него сломана рука и сотрясение мозга. Ему необходимо...быть одному.
   -Буду ждать. А жизни его...
   -Говорят, что будет...но, не знаю я. Боюсь я...
   -И я боюсь, - я действительно боялся, - очень боюсь. Он для меня единственный друг...Никто другой в нашей школе не пришел бы ему на помощь.
   В ответ она вздохнула, потому, что это так и есть. А я внезапно ощутил какой-то прилив, восхитился собою. Я же человека спас! Можно мне этим гордиться!
   Не помню, как я провел выходные, а в понедельник сразу пошел к Елизавете Григорьевне.
   -Извините, тут проблема с Йоаном, меня просили сказать.
   -Какая проблема?
   -Он в школу еще очень долго не придет.
   -Слава тебе господи!
   -Зря радуетесь. Он под машину попал.
   Спустя два урока по всей школе говорили только об одном. Из каждой щели только и слышалось что "Йоан...сбили...под машину попал...умер...да как это? ...Йоан?...доигрался!...туда ему и дорога!..." и все в таком духе - за несколько часов оказалось, что его переехал "Камаз", и сейчас то, что от него осталось, отковыривают от дороги на полпути в Рязань, и уже никто не сомневался, что даже если это был и не "Камаз", по дороге его размазало как следует. А мне самому не по себе становилось от таких слухов. Конечно, он не намотан на колеса. Но вдруг он правда умер в больнице? Может, он уже и не в палате лежит, а в морге, если вообще не в могиле.
   Возможности проверить у меня не было, и осталось лишь ждать. Я наметил встречу на пятницу, и вся неделя тянулась мимо меня, как бред. Мне вообще вся школа теперь казалось бредом, я вообще не понимал, какая школа, когда твой друг лежит, а может, даже и умирает.
   На следующий день разговоры о беде Йоана (и меня на самом деле) стали понемногу стихать, и я полностью отпал от товарищей. Я ходил, никого не видя и не замечая, постоянно что-то ища глазами, и каждый раз, когда я видел его пустую парту, пустой компьютер на информатике, пустое место в столовой, я испытывал какие-то приступы уже даже не страха - скорее, тоски и одиночества.
   И снова, вся чаще и чаще, я думал о Молдавии и молдавском народе. Мне жизнь Йоана и его страны казались неразрывно связанными. Я был готов бежать на помощь - хоть человеку, хоть стране. Хотелось что-то изменить, и мне казалось, будто бы менять что-то буду я - силы у меня есть. Да, я поеду туда, в Молдову, в тылы, и буду там бороться за возрождение национального самосознания, и я принесу им победу. Я стану просветителем, который даст им это самосознание, я войду в их историю наравне со Стефаном чел Маре и Кантемиром, я заставлю их уважать себя, и докажу им, что никто не имеет права посягать на их страну, их народ. Докажу им, раскрою им глаза на прошлое, покажу настоящее в другом свете, изменю будущее. Докажу своим примером!
   Да! Своим! Я буду не просто просветителем - я стану воином в белой одежде, и буду бежать впереди них с автоматом наперевес, стрелять в их врагов, и они будут идти за мной. Какой там этнограф! Я переверну их историю! Я войду в историю! Это возможно даже технически - договорюсь с Веденяпиным, будет пересылать письма, и хоть месяца три буду...воевать? Слово "война" меня пугало, но что делать. Хотя смогу ли я убивать людей? За правое - наверное, смогу. Говорят, когда идет бой, не особо об этом задумываешься.
   И такие картины рисовались мне постоянно, я почти видел себя - в белой форме, с черным автоматом, лентой патронов через плечо - бегущим по весенней грязи(а белая форма остается чиста) вместе с солдатами-молдаванами, стреляю из автомата, и они стреляют за мной. Именно так все и будет, если умрет Йоан.
   Мне казалось, я был уверен, что этот бред реален. Убивать? На войне все можно. А о риске умереть самому я вообще не думал.
   Думал я еще о встречи с Йоаном, и терпеливо ждал четыре дня - понедельник, вторник, среда, четверг...Пару раз я звонил, но подходил этот мужчина - как там его, Олег Иваныч? Я сразу бросал трубку - не понимал я, что это за человек, если вообще человек - его приемный сын лежит в больнице с разбитой головой, а он и пальцем не пошевелит.
   В пятницу я кое-как отсидел семь уроков, а дальше, с прогулки, решил уйти. Знал, что никто меня не выпустит, поэтому пошел на задний двор, перелез через закрытые ворота и пошел - к метро, оттуда на конечную, а там и до больницы рукой подать.
   И я шел, представляя себе, что я увижу. Я видел это наяву - синее, залитое, именно залитое, как хлорированной водой, тусклым светом, помещение, белая койка, а на ней Йоан с перевязанной головой, бледный, неподвижный, веки и губы плотно сжаты, а дышит он ровно, будто спит. Его тело не пострадало, а мозг...мозг сотрясло.
   В то же время я ему немного завидовал. У меня, при всем моем опыте путешественника, даже ни разу переломов не было...Был, правда, как-то раз ожог, причем химический - на экзамене в экстерне вылил себе на руку полбанки щелочи, но ни одной серьезной травмы за всю жизнь. Не экстремал я...
   Между делом я уже оказался у входа в белое здание, и уверенным шагом пошел туда. Сооружение было четко квадратным, без малейших излишеств, без архитектуры и стиля, с ровными рядами черных окон. Обыкновенная металлическая дверь, входная с мертвым, как больничная лампа, белым окном и кожаными лавками вдоль стен, напоминающая о тоталитаризме.
   -Вы к кому? - донеслось сзади. Из окошка в стене, запрятанного так хитро, как это только возможно, выглянула немолодая белая женщина, и по ее лицу сразу было видно, сколько месяцев ей зарплату не платят.
   -Скынтеу, - ответил я коротко
   Она тут же погрузилась обратно, раздалось шуршание, похожее на крысиное, шелест каких-то бумаг, карточек, затем донеслось
   -Номер сто двадцать восемь!
   В небольшом здании больницы с четкими, прямыми, как проспекты, коридорами, запутаться казалось нереальным. Я сразу нашел этот номер на четвертом этаже справа - массивная дверь, обитая искусственной кожей, с гладкой металлической ручкой. На нее-то я и надавил.
   Мне в лицо пахнуло запахом лекарств, препаратов и крахмала, глубоко ненавистный мне, человеку тайги, запах болезни. Передо мной раскрылась просторная палата с гладкими желтоватыми стенами и потрескавшимся потолком. Палата напоминала казарму - так же вдоль стен стояли заправленные выглаженные койки, и такие же рядом с ними тумбочки - все напоминало о том, что когда строили эту больницу, страна была тоталитарной. И говорило, что больница, как и вся медицина, у нас в упадке - из двадцати возможных в палате лежал один.
   Вернее, стоял, спиной ко мне, у окна, которое отсюда напоминало чистый лист. Стоял неподвижно, опершись здоровой рукой на подоконник, и, как мне показалось, глядя в одну точку, и я удивился такой неподвижности в нем. Я захлопнул дверь, но он даже не пошевелился - казалось, он полностью ушел в свой внутренний мир.
   Я подошел к нему, облокотился на подоконник рядом с ним, вздохнул.
   -Ну что, Йоан?
   -Вась? - он удивлено оглянулся на меня, - откуда ты взялся?
   -Пришел - навестить. Не хочешь - могу уйти.
   -Да нет, нет, - Йоан испуганно и с трудом замахал рукой, отошел от окна, зашатался, успев зацепиться за одну из коек, - качает меня...Дай руку, помоги дойти, - он взял меня под локоть, и я повел его к дальней койке. Он ступал неуверенно, с трудом, шатался, - я хотел твое видеть, - он взобрался на свою койку, лег поверх одеяла, я сел на соседнюю.
   -Хотел? Зачем?
   -Это ты меня...э-э-э...слово забыл!
   -Вытащил? Поднял? Принес? Спас?
   -Да, спас, спас...Ты?
   -Ну, я. Я испугался очень
   -И я испугался, если ты попал.
   Мимоходом я заметил, что Йоан сам признался, что испугался бы, и мне показалось, что он вообще стал каким-то более тонким, даже хрупким, что-то в нем переломилось.
   -Ты меня только поблагодарить хотел? - спросил я
   -Нет...Слушай, ты ведь видел, я на дороге остановился?
   -Да. Мне показалось, будто тебе было очень больно.
   -А я тебя увидел, вспомнил карту, и мне вдруг так плохо сделалось, как схватил кто. Я идти не могу, и удар такой!
   -Ты под машину попал
   -Знаю я...Мне мать сказала. А потом ушла.
   -Она здесь несколько дней сидела, - то ли объяснил, то ли предположил я
   -Мне кажется, она боится, что я увижу, как она боится.
   -Чего уж тут боятся? Ты ведь ее сын.
   -Не знаю, - Йоан откинулся на кровати, закинув голову и закатив глаза, - голова болит, в ушах...звон?
   -Это пройдет
   Только тут я действительно понял, что все пройдет, что мой друг, теперь уже точно друг, выживет. Но почему-то ликующей радости я не слышал. Гораздо важнее для меня сейчас был сам факт разговора с ним. Это такая редкая удача, и нельзя ее терять.
   -Вась, а ты обиделся, что я тебя обзывал?
   -Нет, - ответил я
   -А ты извини.
   Похоже, за эти дни он изменился больше, чем за годы. Никогда я не ожидал от него извинения, и я должен был ответить.
   -А ты меня извини.
   -За что? - искренне не понял он
   -За бандеровца, - теперь я сказал это слова через "а" с ударением
   -Ты прав был, - вздохнул Йоан, - бендеровец - это ведь не "молдаванин" значит, а "предатель"? Я и был предатель.
   -Предатель?
   -Когда один день обещал с ты дружить, а потом обзывал...
   -Эх, Йоан, Йоан...Что-то ты другой сделался. Совсем не такой.
   -Это плохо?
   -Нет, я бы сказал - хорошо. Просто непривычно.
   -Мне, Вась, просто кажется, будто я мою старую жизнь живу. Будто я вот здесь - и там...там, - он сжал кулаки и стиснул зубы, и я внезапно заметил влагу в его глазах, - на Родине.
   -В Молдавии?
   -Да, - он отвернулся, и дрожащим голосом добавил, - а ведь я ее предал...Я себя русским называл, - он снова обернулся ко мне, - а ведь я - молдаванин. И всегда им быть.
   Он смотрел на меня своими большими, темными, выразительными глазами жителя южной страны, и внезапно я понял, что в нем изменилось. Изменился взгляд - взгляд сделался глубоким, внимательным и печальным, и глаза уже не бегали, пытаясь уклониться от ответственности, а смотрели, напряженно и выжидающе. Изменилось и его лицо. Все черты обострились, губы действительно были плотно сжаты. Чем-то он сейчас напоминал мне меня самого в его возрасте, только грустного. Мечтателя? Романтика? Нет. Как мечтателя, только реалиста. Тут же я понял, как ему тяжело. Теперь между ним и его страной лежат две границы, реки, поля, города, перелески Подмосковья, лесостепи Черноземья, ковыль и полынь Украины, холмы, обрывы и каньоны Подолии и Буковины...Кто кого потерял? Он родину или она его? Так, или иначе, внезапно между ним и его страной возникла цепь, разорвать которую не могло уже ничего. Цепь тянула его туда, а местные силы держали мертвой хваткой.
   Я знал, что не смогу помочь, но должен был по крайней мере его успокоить
   -Ну что ты, Йоан? Ты остался молдаванином, ты не виноват, что чужая страна подчинила тебя.
   -Виноват...Виноват, что подчинился этой стране, и Виталю. Ненавижу Виталя...Ты был прав, когда говорил мне, что подчиняться - это позор.
   -Но кто-то всегда должен кому-то подчиняться. Это закон.
   -Не знаю...
   Мне стала интересна его история, его судьба. Захотелось спросить его, и отвлечь от переживаний.
   -Слушай, Йоан, а ты сколько лет в России?
   -Долго. Два года...Мы спасались...
   -От кого?
   -От войны...Там появились американцы, они бомбили мой город, мой...землю, Родину. Они убивали людей. И отца моего...
   Вот те да! Такого я услышать никак не ожидал. Неужели Йоан - этот живой, подвижный, разговорчивый, и в то же время подлый паренек, выглядевший таким же, как все, оказался беженцем. Бежал из своей страны, охваченной пламенем, оставив там отца. Я бы не пережил такого - потерять родного и родину. А он...Он гораздо сильнее меня. И как он сумел это скрыть! Хотя нет...Чувствовалось, чувствовалось. Моя с ним дружба не была игрой ученого с подопытной крысой, он сам чем-то был мне симпатичен. Именно этим и был - я уважал его как человека с необычной, жестокой и тяжелой судьбой, и, может быть даже, преклонялся перед ним. Действительно, чего стоит весь мой ум, моя сила, закалка и жизненный опыт рядом с ним? После того, как он пережил такое, в этой школе все ничтожны. Я ничто, и я это чувствовал. Но вместе с уважением, была и жалость, а потому я ему почти не завидовал.
   -Йоан, а как там, в Молдавии, было? До войны.
   Он посмотрел на меня тем взглядом, каким обычно беженец смотрит на человека, спросившего его о родине - с бесконечной тоской, и непониманием - как этот человек может быть так жесток, и в то же время радуясь, что еще раз вспомнит родину.
   -Там...Там по-другому было...Там солнце яркое - у вас такое только летом светит...Там тепло, там мороза нет. И поля зеленые. Смотришь на холм с кустами - как будто на лес с самолета, так же выглядит. Там...там Родина. Там не так, Вась, не так, как здесь, и я... - Йоан уткнулся лицом в подушку, - был не такой. Я стал хуже.
   -Чем же?
   -Я не знаю. Я просто стал хуже
   Он говорил лицом в подушку, и всех слов мне было непонятно, но вдруг я действительно понял, что он когда-то был другим.
   -А каким ты был?
   -Я видел, - он перевернулся. Лицо его покраснело, от глаз тянулись разводы, - а сейчас не вижу. У меня совесть была, Вась, а пропала.
   -Как? Ты считаешь себя бесконечно испорченным? Зря...
   -Не зря...Исчезла, и все. Я первый раз потерял ее в Киеве - я тогда деньги украл. А потом уже не знаю...
   -Ты воровал?
   -Есть хотел.
   -Да, Йоан...- я поднял глаза, - много тебе, похоже, пришлось пережить. Раз ради еды воровал.
   -Там хохлы меня воровать учили. А нет - били ногами. В крови лежал. А потом в Москву уехал от них...Там жили, пока этот, Олег Иваныч не появился.
   -Откуда?
   -Ему мать моя понравилась, - Йоан перешел на шепот, а затем гневно добавил, - а потом он ее избил!
   -Избил?
   -Он козел, - отсек Йоан с ненавистью. С ненавистью к этому человеку, к этой жизни, и к самому себе, и не ясно было, о чем из всего этого он говорит, и спросил, - Вась, а вот если бы американцы бомбили Москву, ты бы убежал?
   -Неуверен, - ответил я, потому что правда не знал. Не знал, стал бы воевать с автоматом в руках и идти навстречу пулям, как еще думал недавно или убежал бы, как крыса с корабля. Только теперь, после слов и взгляда, после чувств Йоана, я понял, насколько война ужасна, и понял бы, что никогда не стал бы воевать добровольно, - но я считаю эмиграцию побегом, предательством. Если бы я бежал, я был бы предателем. Я признаю это.
   -Значит, я предатель?
   -Ты же не мог решить, остаться тебе, или бежать. Был бы ты взрослым - был бы предателем, да и то, не в любом случаи. Да и вообще, что бы ты сделал против самолета?
   -Что-нибудь...Я бы умер вместе с Родиной.
   -Твоя родина жива! - я отвел взгляд. Нельзя сейчас говорить ему правду.
   -Вась, а я помню, у нас, в Молдавии, очень много русские были. Много. И один из них говорил, что его отец "с казахом из Алма-Аты, литовцем из Каунаса, русским Ивановым или хохлом Заходько родился в одной стране, а живет в разных". А я знал, что они всю жизнь в Молдавии прожили. Как это? Они что, все там жили?
   -Эх, Йоан, - вздохнул я, - обычно так, правда, бывает, когда кто-то от кого-то уезжает, сам покидает страну, но может быть и по-другому. Может государство остаться то же, а люди - переехать. А может - и наоборот.
   -Как это?
   -Люди остались на месте, но государство распалось. Между вчерашними родственниками легли государственные границы и встали мужики с автоматами. То, что когда-то было окраиной, теперь не имеет общих границ, то, что было центром, стало краем, и географическая карта сделалась чуть пестрей.
   -Как это? Как это "государство распалось"?
   -Ты слышал про Советский Союз?
   -Да...Он что-то про него говорил. Отец его часто поминал. А что это за союз?
   -Сейчас расскажу. Раньше, лет двадцать назад, было такое государство - СССР, Союз Советских Социалистических Республик. Это было огромное государство, в полтора раза больше современной России, а ты знаешь, какая Россия. Его составляли пятнадцать стран, многих из них, я уверен, ты не знаешь, но были среди них и Украина, и Молдова. А главной была все-таки Россия. Про Советский Союз говорили по-разному. Одни называли его "империей зла", другие - "дорогой в светлое будущее", третьи - "великим экспериментом" - это действительно был величайший эксперимент в истории человечества, попытка построить коммунизм. Страна была небогатая, но сильная. Очень сильная. Сильнее всех - всей Европы, вместе взятой, или одной Америки. Боролось одно, не считая маленькие страны-союзники, против всего мира. Против Америки. Ни одно государство мира, кроме Японии, не бросало Штатам вызов, и пятьдесят лет шла так называемая "Холодная война", которая могла в любой момент стать настоящей. Мы разгромили Германию - они победили Японию. Они взорвали атомную бомбу - мы ее скопировали. Они взорвали водородный заряд - мы - водородную бомбу. Мы вышли в космос - они высадились на Луне, они проиграли войну во Вьетнаме, мы - в Афганистане. Совесткий Союз жил семьдесят лет, тратя более трети своих сил на военную промышленность, и в конце концов рухнул под собственной тяжестью и распался на пятнадцать независимых стран. И все стали слабыми.
   -То есть как это? - Йоан заслушался
   -Когда ты в Молдавии жил, ты всегда был доволен жизнью?
   -Нет. Мать говорила, мы нищие.
   -Вот. А когда-то Молдавская ССР была одной из самых богатых частей страны...Другое дело, раз Советский Союз пал, он был нежизнеспособен.
   -Подожди, Вась. Значит, Россия была бы моей родиной?
   -Родиной бы не была. Но для тебя Москва была бы тем же, что для меня.
   -А что это для тебя?
   -Столица моей страны.
   Я заметил, как увлеченно Йоан слушает, будто зачарованный, глядя на меня, широко раскрыв блестящие глаза. Я правда говорил то, что ему интересно и важно. Он правда слушал, а ведь я до этого никогда не подумал бы, что он может слушать. Вернее, до каникул-то может и подумал бы, но только не в последние недели.
   -Вась? А эту страну возможно возродить?
   -Боюсь, нет. Прибалтика, Украина - их не вернуть, они враги. Среднюю Азию не вернуть - она во власти Америки, американцы вбили туда свои гвозди во время Великого Возмездия, когда они разбомбили Афганистан. Всех бомбили...
   -А Молдову вернуть?
   -Нет, - глухо ответил я, - только если пробить насквозь Украину. А ведь часть вашей страны считает себя русскими. Когда-нибудь слышал слово "Приднестровье"?
   -Да. Там, кажется, война была.
   -Была. Но с тем, что устроили американцы, не сравнить, - "а тем более румыны" хотел добавить я, но успел остановиться. Нельзя говорить ему правды.
   -А Вась, а скажи, почему тебе интересна моя проблема. Ты ведь мне больший друг, чем Виталь, кажется...
   -Сначала, не буду врать, меня привлекала твоя национальность. Потом - твое отношение к ней. Ты патриот - по крови. Настоящий патриот, готовый, как мне кажется, принести себя в жертву Родине. Или даже нет, не патриот...Нет - патриоты в Америке, а такие, как ты - это другое...Это...душа государства. Такие, как ты, спасают страны.
   -Думаешь, я что-то спасу? Что я сделаю?
   -Мало ли, мало ли... - на самом деле я сейчас не очень верил в спасение Молдовы вообще. Обреченное государство...
   -Не кидаться же мне под пулемет
   -Нет, не кидаться, конечно, но иногда по-другому нельзя. Вот ты мне, Йоан, честно скажи. Подумай - скажи: если вдруг тебе придется выбирать между своей жизнью и жизнью своей страны, ты бы что выбрал?
   -Что? - Йоан опять закинул голову, прикрыл глаза. Его губы чуть шевелились, и только минут через пять он ответил, - нет, Вась. Я бы лучше сам умер. А ты, Вась?
   -А я? Я не знаю! - я правда не знал, готов ли я принести себя в жертву России. Вздохнув, я оглянулся. Комнату затопил полумрак, за окном чистое небо отсвечивало сиреневым светом. Кроме него, никакой свет в комнату не проникал, но именно оно, это небо, небо одно для всех, и русского, и молдаванина, и американца отсвечивало в его, и, наверное, моих глазах
   -Умереть за Россию...Это...Об этом книги, фильмы пишут. Я слышал историю России. Тут есть за что умирать. А стоит ли умирать за Молдову? Стоит ли ее любить? - спросил вдруг Йоан, и я видел, как он боится ответа. И я сам ответил ему мыслью, которая вдруг пришла, ворвалась, мне в голову.
   -Знаешь, Йоан, это легче всего - любить свою страну, если она сверхдержава, если в ней - самый высокий уровень жизни, если она может одеть, накормить и защитить тебя. Такую страну человек не может не любить, и пожертвовать собой ради нее - это долг. Но вот что, Йоан - если твоя страна не может ничего, если ты в этой стране голодаешь, если она не в состоянии оградить свои границы, то, я думаю, идти защищать ее - это подвиг. Знаешь, в чем героизм солдат Великой Отечественной? Не в том, что они отстояли свою страну - это смогла и Англия, и Китай. А героизм их в том, что даже когда они умирали от голоду, а их братья сидели в концлагерях, они все равно пошли защищать Родину.
   -А за что ее любить, если она тебе убивает?
   -Помнишь, тебя твоя мать побила? А ты ведь ее, я уверен, все равно любишь.
   -Она человек...А страна?
   -Страны - тоже люди. Я давно пришел к такому выводу, что государство - это новый уровень организации жизни. У него есть тело - его территория, в нем протекает обмен веществ, оно потребляет-импортирует и выделяет, оно производит и продает. У него есть даже характер.
   -Какой характер?
   -Да, характер государства. Посмотри на Америку, представь, что это человек - что ты видишь?
   -Америка? Очень сильный злой человек. Он может все, и заставляет всех себе подчиняться и преклоняться. Он самый сильный, очень умный, и знает, как выживать. Он думает, что его лучше всех.
   -Да. Грозный лидер-злодей, подчинивший себе весь мир и заставляющий служить. Циничный и безжалостный, умеющий побеждать, могучий, умный, причем агрессивно-умный, но бездушный, безнравственный. Для него нет моральных ценностей, для него есть только собственная выгода. Он способен построить план на пятьдесят лет вперед и выполнить его, убив другую страну. Он чувствует себя всесильным и всевластным, могучим и непобедимым, но его власть падет, как только все страны мира откажутся ему подчиняться, и поэтому единственный способ для него - лежать! - он задавит любую попытку подняться в самом зародыше. Ну как, такой ты видишь Америку?
   -Да.
   -Или ее главный оппонент - Советский Союз. Его классический образ, стереотип - огромный, грубый, угрюмый, невоспитанный и злобный мужик с дубиной в руке, и эта дубина занесена против светлого клинка Соединенных Штатов и Запада и нависает надо всем цивилизованным миром. Он подчиняет и всем навязывает свои правила. Он туп, но думает только о борьбе со всеми остальными, и даже сам себя морит голодом, и постоянно пытается доказать, что он - сильнее всех. Таким его видели. А теперь, когда власть Америки надо всем миром безраздельна, появился другой образ - воин-аскет, который, путем самолишений и лишений тех, кого подчинил, сдерживал Америку. Можно сказать, это были образы добра и зла. Кто тут герой - неважно. А злодей - тот, кто победит. Победитель всегда злодей...
   -Вась...А какой характер Молдавии?
   -Хм...- я обхватил пальцами подбородок, - не задумывался, но...Сейчас скажу: это маленькое и слабое, униженное государство, вечный раб, который не может уже жить на свободе, который не выносит решетки, а свобода его пугает. Больше всего эта страна напоминает мне человека, который был несправедливо осужден, много лет провел в неволе, привык к запретам, к унижениям, к тому, что он тут - самый слабый, и выйдя на волю, чувствует, что так жить не может. И в то же время - невероятно стойкий, так как вообще выжил в неволе, и все таки оставшийся самим собой.
   -Унизительно, - вздохнул Йоан
   -Это удел всех маленьких стран.
   -Вась, - Йоан с шумом выдохнул воздух, - Вась, знаешь...я домой хочу!
   -А как туда попасть?
   -Будут деньги - попаду.
   -Не получится, Йоан
   -Почему?
   -Не получится, и все.
   -Почему?
   -Не могу сказать.
   -Вась, - внезапно его лицо сделалось каменным, - ты от меня что-то скрываешь.
   -Что мне от тебя скрывать?
   -Вась, что сейчас происходит в Молдавии?
   -Ничего. Нормально все, - ответил я твердо настолько, что был виден обман
   -Что там происходит!? - крикнул он уже почти плача, - что?!
   И я не устоял. Я ответил. Ответил отрывисто и мрачно. Произнес одно слово, которое бьет, как пуля самого большого калибра. Перед которым содрогается человек уже не одно тысячелетье. Под которым скрывается кровь, огонь, разрушение, смерть, горящие пустые города, поля, усеянный трупами, тысячи голодных людей, лишенных крова над головой, смерть государств и народов. Короткое, страшное слово.
   -Война.
   Йоан вздрогнул, как от удара тока, и его голова, чуть приподнятая, начала медленно опускаться, черты лица исказились, как в судороге, глаза уходили куда-то в темноту. Ткнувшись щекой о койку, он кое-как выдавил слова
   -С кем? Зачем?
   -Румыны пересекли Прут. Сейчас они осадили Кишинев. Это уже не бомбежки. Это грубая война на завоевание слабого сильным.
   -Господи, - Йоан перевернулся на спину, раскинув руки, как крест, и произнес дрожащим голосом, - Вась, Вась, оставь меня одного. Иди...Иди...
   -Нет, Йоан, не могу.
   -Иди, умоляю тебя, иди. Прости меня, иди...
   И я повиновался. Встал с койки, быстро и как-то театрально прошел к двери, отворил ее, вышел в коридор, пообещав зайти завтра, и аккуратно прикрыл за собой.
   "Все таки сказал ему правду, слабак! Ты, может быть, убил его своим малодушием" - подумал перед зеркалом и направился к выходу. Ладно, правда, завтра зайду, и все исправлю. Как раз суббота, самое время. А сейчас - домой.
   На улице меня встретил мороз - тот самый, которого в Молдавии не бывает. В синем небе горели уже яркие звезды, их было видно, вокруг месяца висел туманный ореол...Я поежился и пошел к автобусной остановке. Мороз...
   Следующий день я, расшифровав почти без переводчика, очередную сводку о поражение южной армии под Пэтра-Алоэ и становления блокады с юга, решил идти.
   Термометр на окне показывал минус тридцать, и погода была самая что ни на есть зимняя - пушистый, белый снег, нападавший за ночь, целые его пласты на деревьях, застывшие в падение, чистое голубое по-летнему небо, и яркое, как в Молдавии, низкое солнце.
   Но мороз меня не пугал. Оделся потеплее - куртка, сапоги, но все равно только одни штаны и один свитер, шарф. Ладно, мне, суровому коми-зырянину, мороз - как воздух.
   Я пошел. На дороге был час-пик, а на тротуарах - безлюдно, лишь изредка какой-нибудь красный от холода мужик, пряча нос в воротник куртки, проносился мимо. Глядя на них, я подумал, что мороз мне все равно не страшен, и решил бросить вызов погоде - дойти пешком. А идти километров десять, по улицам и дворами, мимо рядов "ракушек" и рыночный палаток, под мостами, в тени заводских труб.
   Шел я по району, где все наши живут, чувствуя его своим. Порядочно уставший, я решил срезать по двору.
   Обычный двор - грязный, разгромленный, весь в черном остром снегу и гололеде. Дома окружали его стеной, а внутри - пустота. Лишь мимо меня проплывали "ракушки", и каждые три шага рядом разворачивался провал, уводивший в лабиринты. Я смотрел в эти щели с опаской, и в одной натолкнулся на взгляд.
   Взгляд суровый, бездушный и злобный. Взгляд бульдога на своей территории или крысы в норе. Хулиган.
   -Эй, хрен, подойди сюда! Это ты черного вынес!?
   Я встал на месте, окинул взглядом двор - безлюдно, лишь проезд как трасса. По ней я успею от него убежать, я не сомневался, но...
   ...Однажды, на Урале, в наших лесах, произошел со мной случай, возможно, в моей жизни самый опасный. Тогда, была осень, начало августа, и я шел по просеке вдоль берега Вишеры, среди молчаливых суровых елей, способных под тенью своих мохнатых лап скрыть что угодно. Ели шевелились, по-старчески зловеще перешептывались, и в их шепоте я слышал проклятия и угрозы, и страдания, будто стонет лес. Тогда я уже знал о многочисленных зонах в нашей приуральской тайге, и Довлатов прочитан, но не ожидал я. А тут, у меня прямо на дороге, метрах в трех, как самый страшный хищник, из-под веток вылез человек. Бритый, грязный, в сером тюремном халате, со звериным, извращенным лицом. Зек. На секунду наши взгляды пересеклись, я заметил, что его голубоватые глаза обезумели от страха, и он, как раненный зверь, скрылся в зарослях. Почему он меня не убил - загадка, но я сразу бросился домой со всех ног...
   Но имеет ли право человек, смотревший в глаза уголовнику, бояться скинов? Нет, не имеет - решил я, и подобрал внушительный кусок льда, приготовившись к обороне.
   А зря...Внезапно, что-то обрушилось на меня сзади, льдина вылетела из рук и разбилась о бордюр, а я оказался в щели между гаражами, зажатый двумя хулиганами. И не скинами даже, а просто дворовыми хулиганами. Я лежал. "Это конец" - подумал я. И тут же страшный удар в голову подтвердил мой страх. Другой удар, не хуже - прямо по концам ребер, и третий удар, по лицу, словно пресек мои мысли и чувства, а дальше - боль непрерывным потоком.
   СОРОКСКАЯ КРЕПОСТЬ
  
   ...Путаница улиц, переулков, проспектов, мелких розовых кварталов и оранжевые монолиты zona industriala, а дальше - зеленые пространства парков и пригородных лесов. Вон улица Вадул луй Водэ, одной стороной идущая по домам, другой - по деревьям, вон - к ней подходит улица В. Вазару, которую, в свою очередь, пересекает улица Будешть. Вот между ними-то, и стоял этот дом, уничтоженный ракетой. В окраинном, грязном индустриальном районе Отоваска-Бык. Вон - еще какие-то улицы, и кварталы, пройденные ногами после того, как прожил там всю жизнь. Вот - улица Отоваска и параллельная ей улица Узинелор, а между ними - безымянный переулок, теснина, где так хорошо рвутся ракеты. И вот река Бык, а дальше, за улицами Табакари-Вече и Галтель, железнодорожный вокзал Гара...
   ...Черный крест даже не на фоне неба, а словно бы отдельно от него, или вернее, это небо от креста отдельно. Православный крест, такой же, какой был на соборе в Кишиневе. Такой же...Только тот был красивее, а потом собор пробило насквозь. Нет сил идти, что-то словно вошло в колеса, крутившиеся в душе Йоана. Его как будто парализовало, и он не мог идти. Он и забыл, что стоит на проезжей части, вал жестких, колючих, похожих на кости, воспоминаний, обрушился на него и поглотил, и только отвратительный скрежет заставил его оглянуться. А там - решетчатый радиатор и бампер, похожее на оскаленную пасть, и однотонная туша бьет со всего размаху, ломая руку, выставленную вперед, бросая в сторону, головой в тротуар, удар, вспышка, боль...
   ...Темнота...Все вокруг пропало...Пропала Россия...Время как будто отошло на два года назад...
  
   Сначала все было хорошо. Да и "хорошо" - в общем-то тоже как сказать. Как было, так было - по другому.
   Скынтеу жил в Кишиневе, в сером многоэтажном доме типовой конструкции где-то на пространстве между центром и окраиной. Жили на верхнем этаже, откуда город просматривался до самого Biku и дальше: кварталы, белые здания, как корабли в зеленых волнах, дальше цепочка заводов, среди которых был и грязный, дымный химический, и огромные машиностроительные комплексы, а в основном - пищевые, текстильные предприятия, которые и на заводы-то не были похожи.
   Полчаса на автобусе, в обход предприятий - и центр рядом. Белые стены, слепящие глаза на ярком молдавском солнце, зелень, такая, что сверху город напоминал лес, какая-то старинная архитектура, современная белая башня, похожая на стопку блинов, белый собор, и стеклянный президентский дворец, похожий на небоскребы далекой Америки, а над ним - флаг. Яркий, с тремя полосами - синей, желтой, красной, и гербом посредине. Говорят, над Бухарестом реет точно такой же, только без герба.
   Еще чуть в стороне - парк, зелень, деревья, три пруда, какие-то домики вдоль тихих улиц. Здесь летом можно найти спасение от духоты и пыли, а кто-то, в основном русские, отваживается даже купаться.
   Йоан не мог сказать, любил ли он родной город. Город городом, и в первую очередь родной. Йоан много раз видел и собор, и парки, но почти не выделял их из общей массы улиц, домов, заводов. Он просто жил здесь. Или все еще живет? Почему-то все кажется сном. Ему двенадцать лет, он уже два года, как в России, а что до этого было, он не помнит. Оно и было...Да и оно как-то вперемешку.
   Так он и жил в однокомнатной квартире, с родителями, других родственников он не знал, или просто оставил за кадром. Жил, правда, плохо. С детства он привык уже, что открыв холодильник, он не находил там еды, а когда заикался о том, что купить, ему озлобленно и пессимистично отвечали, что покупать не на что. Денег нет. Почему нет? Завод, где его отец работает энергетиком, стоит. Должен производить насосы, а не производит. Почему не производит? Никто не покупает. Почему не покупает? Денег нет. А почему нет?...
   И так - до бесконечности. Привык Йоан и к тому, что по недели - под две не было горячей воды, а порой и холодной, или ее просто отрубали в самый неподходящий момент. Или, бывало, сидишь за уроками, за окном темнота, только россыпь окон со звездами заводских ламп, и тут раз - света нет. Почему нет? ТЭЦ не работает.
   Словом, Йоан был неприхотлив настолько, насколько должен быть житель страны в глубоком экономическом кризисе. Привык к голоду, к нехватке чего-либо, практически к аскетизму. Привык он и к ругани, злобе, ненависти и зависти. Звуки избиваемой морды под окном были для него нормальной симфонией ночи.
   Но он не знал, что может быть лучше, он просто жил, как знает. Он знал: не высовывайся, не выпендривайся, не блещи умом. Подчиняйся сильному, унижай слабого. Веди себя некультурно. Ругайся матом, груби учителю. Умей драться, если надо - до смерти, и никогда, слышишь, никогда, это главное, никогда не делай так, как не делают другие.
   Но подумав, он пришел к выводу, что высшее проявление силы - бросание вызова всему. И он бросил вызов обществу. Бросил столь нагло, что общество его приняло. Это он потом, то ли в Киеве, а то ли в Москве, начал правила соблюдать, а там он совсем другим был. Он тогда был мечтателем, романтиком даже в чем-то. Он часто смотрел вперед, далеко перед собой, часто пытался проникнуть взглядом в другие земли, и этот взгляд покидал город, и в крошечном теле страны ему становилось тесно. Йоан мечтал о дальних странах, но когда отец шутя предложил ему уехать в Россию, он отказался, и был напуган перспективой расстаться с родиной. Он всегда удивлял товарищей, когда те узнавали, что он не хочет никуда уезжать - он был твердо уверен, что до конца жизни останется в Молдове.
   Кроме Молдавии он знал три страны.
   Румыния - грязная, угрюмая, мрачная, с нищими, запуганными, злобными людьми, цыганами, которые все воруют прямо на глазах у всех, беззаконием. Знающие люди говорили, что пересечь Румынию - это подвиг. Триста километров от границы до границы - это полоса препятствий со всеми кошмарами этой страны - злобными полицейскими, которые убить могут, и никто им слова не скажет, цыганами, которые разворовывают едущий грузовик, просто голодными, которые готовы с вилами наперевес бежать за едой и деньгами. Страшная, неприятная страна - но именно туда смотрели молдавские интеллигенты, именно оттуда приходили деньги на жизнь, именно туда его отец ездил на заработки два раза в год.
   Украина - яркая и солнечная, как и сама Молдова, а зимой холодная и снежная, с ее бескрайними равнинами и полями ржи, степями типчака и ковыля, по которыми то и дело пробегает волна, навевая грусть, прекрасный белокаменный Киев с золотыми куполами Лавры и статуей князя на холме, ущелья и каньоны, прорезанные реками, и гигантские пещеры Галиции, старые крепости и католические костелы на холмах на западе и православные храмы на востоке, Карпаты и крымская яйла, Севастополь с его бастионами, в гаванях которого стоят русские корабли. И, разумеется, украинцы, украинки - гарнV дiвчинV, казаки, и та непередаваемая атмосфера тихой украинской ночи, когда огромная луна светит над белыми хатами с соломенными крышами, известковыми обрывами карпатских отрогов, старыми буками и речной гладью...Правда, и на Украине не все хорошо. Отец про них говорил: "Кушать нечего, работать не хочется" - отсюда все проблемы.
   И совсем смутно он знал о России. Знал лишь, что это огромная страна, по которой поезд может ехать неделю и все равно не проехать ее из конца в конец, и что ее центр - красный кремль со звездами, и когда-то у нее было что-то общее и с Украиной, и с Молдовой.
   Но если о Румынии он знал лишь по телевизору да по отдельным разговорам, то с людьми Украины и России он говорил часто.
   В школе у них класс был тридцать четыре человека, из них половина - русские да украинцы. От молдаван Йоан отличал их сразу - они и по цветы светлее, и выговор у них не такой, а главное - манера держаться, походка, взгляд. Они всегда были самодовольны, самодостаточны, самоуверенны, но это была уверенность человека, которому уже нечего терять. Они жили на чужой земле, и эта земля могла сделать с ними все, что угодно.
   И делала - они считались людьми "второго сорта". Их не любили, даже если и уважали за что, и спор между русским и молдаванином всегда решался в пользу последнего.
   Йоан был горд тем, что он на своей земле, что он тут - хозяин, а они - гости, которых уже давно попросили.
   Но друг Йоана был русский. Как его звали, Йоан не помнил, но ему постоянно казалось, что это Вась. Правда, он и внешне-то был совсем другой - невысокий, плотный, коренастый, волосы ярко-рыжие. Не медные, как у Йоана, а просто рыжие...Хотя сам Йоан тогда еще весь черный был, без всякой меди.
   Как и Йоан, Вась был человек в чем-то необычный - какой-то задумчивый, словно бы постоянно погруженный в себя. Часто он просто ходил по улице, по блестящему асфальту на школьном дворе, туда-сюда, глядя себе под ноги и прямо перед собой, будто в каком-то трансе, и когда Йоан спрашивал его, что тот делает, отвечал: "Думаю!". Над чем он думает, для Йоана оставалось загадкой, но как-то раз так он сказал Йоану:
   -Nu ma Нntelegi tu pe mine! ^i nici unu din voi nu ma Нntelegi! Dar _i tu no sa ma Нntelegi pe mine. Eu sНnt rus, Нntelegi, rus! Eu trebue s ma nasc Нn Rusia. Sau sa traese, saz sa plec acolo. Acesta e cara meu, dar nu aici1 - он злобно пнул ботинком землю, взбив клубы пыли
   Йоану не понравилось, что кто-то против его родины, но он вдруг, сам того не зная, проникся сочувствием и уважением к этому человеку.
   Потом они сдружились. Часто гуляли вместе, под слепящим солнцем, или по промозглому холоду, говорили о разном, но иногда речь все-таки заходила о стране, и оказалось, что Вась и в России-то ни разу не был, но связь между ним и Москвой такая, что топором не разобьешь.
   -De ce, Ioаn, eu nu pot s mi aleg cara?2
   -Vasi, das dac ti nici noi vacut, de ce tu te alaturi de ea?3
   -Deacea c eu sНnt rus.4
   -Vasi, de unde Нn Moldova atНtia rusiz?5
   В ответ Вась мрачно усмехнулся, затем они помолчали, и, наконец, он произнес:
   -Eu nu Нnteleg, de ce tat meu cu cazahul din Alma-Ata, cu lituanianul din Caunasa, cu rusul Ivanov, cu ori hoholul Zahodko case sau nscut Нntr-o car, treaele Нn cari dipecete.6
   0x08 graphic
Йоан не понимал, что это значит, а Вась добавил, что не может смириться с тем, что Советский Союз распался.
   Что такое Советский Союз, Йоан тоже не знал. Но он понял, что это страна, и твердо решил найти ее. Он искал у себя дома, в библиотеке, в книжном магазине - перерыл добрый десяток всяких книг, карт, атласов, глобусов самых последних годов издания, но Советский Союз не нашел, и еще очень долго думал, что это за страна, которой нет на карте. И не выдумал ли ее Вась?
   Рискнул Йоан спросить и отца, но тот лишь махнул рукой и сказал:
   -Nu are rost!1
   Но с Вась он дружить продолжил, и чем дальше, тем больше они говорили о России. Вась не уставал расписывать все то, что он о ней знает, мог часами говорить о дремучих лесах, могучих реках, суровом море, безбрежной степи. О зеленых куполах над Ярославлем и белых церквях Новгорода, о чайках и восходящем солнце над девственными лесами и вулканами Шикотана и расплавленным оловом Тихого океана, о тайге, по которой можно ходить годами и не встретить никого, о...Да много о чем. И умудрялся каждый раз говорить о разном, так, что Йоан уже засомневался - а не выдумал ли Вась все это?
   Вась в его глазах выглядел частицей целого, по какой-то причине оторванной от него. Сам же Йоан никогда бы себя частицей не назвал. Тогда он был индивидуалист, способный прожить без всех, но и среди людей он чувствовал себя неплохо.
   Естественно у него, отличника, да при этом не зубрилы, а действительно умного и знающегося, находились враги. Был Петру, другой отличник, который мог круглые сутки сидеть за уроками, злой, наглый и высокомерный, и уверенный в том, что он - венец творения. Правда, Йоан не сомневался, что Вась все равно умнее, но Вась на уроках отчаянно "валили", на олимпиады не пускали, и довольно быстро сделали из него троечника - а так занимал бы места на стране.
   Другими врагами оказались хулиганы - в классе таковых было пять, старше других на три-четыре года - два украинца, два русских, один молдаванин, а самым крутым из них был, безусловно, хохол Батько. Здоровый, какой-то округлый, с огромным квадратным подбородком, и всегда почти на лысо бритый - его знали все, и все знали, что он опасен. Еще бы, в третьем классе - четырнадцать лет!
   Йоан его боялся, и особенно этот страх возрос после их встречи вне школы.
   Йоан не помнил, зачем он шел ночью по городу, вроде, у товарища сидел слишком допоздна. Но, так или иначе, шел. Дело было зимой, в воздухе висела не холодная, но промозглая влага с Черного моря, машины мимо проезжали с особым шумом и эхом, как при падение в бездонную шахту, правда, очень редко. Долго ходить Йоан не любил, и решил, чем огибать квартал, срезать через двор - не зная о том, что этот двор - самый опасный во всем районе. Зашел - а там, в темноте, фигуры, человек десять, на вид - старшеклассников. В белом свете одного из окон, Йоан разглядел их лица - зверские, оскаленные, нечеловеческие - морды диких зверей, и среди них он узнал Батько. И тут же понял, что сам узнан.
   В толпе что-то крикнули на чужом языке, и все они побежали. На него. Йоан развернулся и бросился бежать, но ему казалось, что он бежал сквозь что-то невыносимо вязкое и липкое, будто бы и не бежал, а медленно-медленно продирался. Бежал долго, сам не зная куда - только бы спастись, а они все ближе, ближе - приближались неотвратимо, наконец, кто-то ухватил его за волосы, и в глазах что-то взорвалось, жесткое и злое накрыло лицо.
   0x08 graphic
Йоана избили. Ему сломали руку и два ребра, и он мог лишь лежать и плакать. Но он встал. Как он смог это сделать - он и сам не понимает, и так, переломанный, избитый, дотащился до дома к четырем часам утра, и еще долго его в школе не видели.
   Не узнал он только одного - не будь он молдаванином, человеком на своей земле, его бы не тронули. Не знал он и того, что несколько лет спустя, уже после войны, Батько ночью, в темном переулке, запыряли ножами румыны.
   А вот то, что среди тех, кто его бил, не было ни одного молдаванина, он запомнил прекрасно. Нигде, возможно, русские и украинцы не были так близки, как в Молдавии, их объединяла общая цель - сбросить власть этих людей, и только тут можно было понять, что когда-то они являлись одним народом. Здесь деления "русский - украинец" не существовало, но с молдаванами все они были врагами, особенно те, кто жил за Днестром.
   После того случая Йоан стал куда осторожнее и запуганнее - так он первый раз столкнулся, в прямом смысле, с хулиганством, охватившим страну, и с расизмом, поразившим славян, но тогда еще не знал, что такое хулиганы, и познал это еще не скоро
   Он от этого случая он отошел довольно быстро. И так же дружил с Вась, так же думал о родине, и не было у него в мыслях обижаться на Украину. Красивый образ украинской ночи все еще оставался для него портретом этой страны, и все ужасы кризисного государства обрушились на него только когда он сам туда попал.
   В старших классах учился другой человек, оказавшийся одновременно и двойником, и противником Вась. Звали его Ахмат Казыку, и он всегда гордо говорил про себя:
   -Eu sНnt gguz!
   Невысокий, щуплый, с черными, как смоль, жесткими встрепанными волосами, с карими бегающими глазками, весь сердитый и смуглый, он являл собой странный гибрид турка с румыном. Приехал он из Чадыр-Лунги, с юга, и у Йоан сложилось такое впечатление, что он Молдавию - ненавидит.
   Он действительно ненавидел эту страну - всем своим горячим турецким сердцем, и мечтал только об одном
   -Eu sНnt gguz! - вещал он, вскочив на парту, - gguz, nu moldovan, nu romn, nici rus ori bolgar case de case dar g-g-uz! нnteles? ^i acest norod, aceasta cara.1
   Казыку был фанатиком. Именно такие, подрастая, хватаю бомбы и бегут взрывать дома. Причем фанатизм его вскрылся очень рано - всего в какие-то пятнадцать лет. Но фамилию Казыку Йоан слышал - некто генерал Виктор Казыку был лидером гагаузских сепаратистов.
   Йоану было странно смотреть и на Вась, и на Ахмата. Оба они были противниками той страны, в которой живут, но если Вась напоминал лебедя в клетке, который разводит крыльям и плачет, глядя на свободу, то Ахмат казался злобной тварью, грызущей прутья. Вась не видел надобности смещать границу - куда проще переместиться самому. Ахмат готов был порвать весь мир в клочья, но сам своей родины не бросит. Пусть граница пройдет рядом с ним, но с другой стороны.
   Так и без того маленькое государство было готово разорваться на четыре части - русскую, гагаузскую, румынскую, и, так уж и быть, маленький кусочек земли, собственно молдавскую. Как-то раз Вась показал Йоану карту Молдовы, по которой сам расчертил границы: все, что за Днестром - уходит к русским, к югу от города Комрат - к гагаузам, к западу от Кишинева, и сам Кишинев - в состав Румынии, и только небольшая часть на севере страны остается Молдавией: Сорока, Флорешть, Бэлць.
   И Йоан с удовольствием отметил, что для него почти ничего не изменится.
   0x08 graphic
Жил он в Кишиневе, который, пятьдесят на пятьдесят, останется, а отдыхал летом под Сороками, на Днестре, которые остаться должны. Дорога на Сороки из Кишинева была почти прямая, и будь у Скынтеу машина, он бы добирался туда за пару часов. А так, на перекладных - полдня.
   Зато всю эту дорогу Йоан знал наизусть, и мог уверенно сказать, что свою страну он видел полностью. Проходя предместья Кишинева, асфальтовая змея, блестящая чешуей на солнце, уходила в Кодры. Именно по ним знает Молдавию иностранец.
   Здесь дорога вилась и петляла по пологим размашистым холмам, похожим на зеленые волны с темной пеной кустов на вершине, особенно когда по ним едешь - поднимаешься на гребень, и оттуда просматривается вся долина до следующего, несколько сот метров, и куча кустов и несколько человек на его вершине кажутся лесом и городом, на которые смотришь с самолета. Их склоны покрывала то ли трава, то ли еще что, но казалось, будто это сама земля такая зеленая и гладкая, и блестящая, как и все, под местным солнцем. Холмы казались разлинованными - такими четкими и прямыми, как армейские шеренги, рядами, тянулся частокол виноградников - тысячи белых палок, обвитых лозой, весной жесткой и колючей, летом - зеленой и распустившейся, а к осени - с синим искорками виноградин, из которых потом будут делать молдавские вина, которыми так гордятся экономисты.
   Кое где холмы пересекала узкая полоса леса, всего в несколько деревьев шириной, кое где лежала целая шапка дубравы, обрывок уже настоящего леса, темного и кажущегося дремучим на фоне зеленой травы и полей. А над всем этим - купол ясного, высокого, синего неба с ослепительно-желтым солнцем в центре.
   За Кодрами тянулись обычные поля и степи, уходившие далеко за границу - до моря, до леса, до Карпат. Где-то поле покрывали колосья, и оно напоминала желтое озеро, по которому проносилась рябь, где-то из земли торчали коренастые кусты картошки с ядовито-белыми цветками, где-то просто лежала земля. Отдыхала, перед тем, как дать новые плоды человеку. Местность тут была уже равнинная, достаточно скучная и совсем не красивая, и везде, каждые километр-два стояли местечки - утопающие в зелени добротные кирпичные дома с черепичной крышей, деревянные изгороди и амбары, крошечные белые церквушки..
   По этой местности ехали долго, так, что от нее успеваешь устать, а потом на горизонте появлялся Днестр. С высокого берега его хорошо видно - блестящая на солнце, как дорога, голубая лента между продолговатых холмов и обрывов. Днестр для Йоана служил краем земли - за ним говорили на другом языке, имели другой цвет кожи и глаз, платили другие деньги, и вились другие флаги - бесконечное желтое поле внизу и голубое небо сверху, самостийные...Словом, это была граница, и только небо и солнце осмеливались ее пересекать.
   Днестр уходил далеко на юг, и еще дальше на север. В глазах Йоана он был великой рекой, и так резко он отличался от сплошного поля страны. Говорят, ниже по течению будут заросли камыша у крутых берегов, плавни и ивняки, склонившиеся над водой, какие-то птицы, и можно будет увидеть море, и лишь в нескольких ста метрах от берега стоят украинские заставы. А выше по течению, тоже за украинской границей - синие горы, обрывы и каньоны, старые польские крепости, хутора и башни костелов.
   А здесь, на самой середине реки, в которой всего-то метров пятьсот, не было ничего. Только пологие, закругляющиеся к реке холмы, кое-где рассеченные небольшими ущельями, размашистые долины между ними и чахлые хрупкие заросли каких-то жестких кустов. Единственным хоть сколько-нибудь интересным в этих краях оставалась Сорокская крепость - каменное сооружение правильной цилиндрической формы, как огромный колодец, с пятью башнями по бокам, массивными воротами и часовней, вделанной прямо в стену. Говорят, несколько веков назад именно здесь, у ее подножья, решалась судьба Молдовы, именно здесь встретились войска Кантемира и Петра Первого, а потом молдавская армия и русский генерал Суворов. Что делали русские на молдавской земле, Йоан не знал - уж не захватывали ли, часом? Не зря же его в школе учат о колонизации Бесарабии Российской Империей (упуская, что Бесарабия уже была под властью турок)
   В Сорокскую крепость Йоан собирался зайти каждый год, и все никак не получалось. Каждый день он откладывал посещение на завтра, а потом наступала зима. Не знал он и о том, что скоро эту крепость изуродуют одной-единственной бомбой - не помогал больше земле Бессарабской "каменный пояс" по Днестру и Дунаю.
   Тогда еще ничего этого не было...Тогда еще не рыскали над их землей американские коршуны. Тогда было хорошо. Летом Йоан всегда ел досыта - кормила земля, летом всегда было тепло, и он тут отдыхал - в свое удовольствие - ходил по окрестностям, полям и холмам, купался в Днестре, плавал на лодке. С Днестром у него всегда были отношения особые - он каждый день утром шел на реку, еще в тумане, выходил на причал, и смотрел - с мечтой доплыть до того берега, и все боялся. Он видел мужиков с автоматами на вышках.
   Но однажды он все таки решился. Ночью, в темноте, тайком, он вышел из дома, прошел через сад, беззвучно отворил калитку, спустился к берегу - чахлой пристани в тростниках, на несколько лодок, разделся, спрятав все под перевернутый "Прогресс", и тихо, почти беззвучно, погрузился в воду.
   Вода оказалась теплой и мягкой, какой-то даже воздушной, она не держала на себе, но и не мешала плыть. Ему казалось, что он не плывет, а летит тут, в этой воде, и он поплыл - на Украину. Плыл он долго - ширина у Днестра оказалась куда большей, чем он видел с берега, но плыл он все равно медленно и осторожно, на спине, почти без всплесков. Он видел сторожевые огни на вышках, силуэты охранников, стоящих на посту, черный в темноте флаг и высокое чернильное небо в ярких белых звездах, настоящее небо в алмазах, и не мог он сказать, где по этому небу проходит граница - не было ее.
   Но берег навис над ним. Он опустился, и его ноги коснулись неприятного, скользкого илистого дна. Вышел, выполз, стараясь не создавать всплесков, и сел под невысоким, метра полтора, глинистым обрывчиком, прислонившись к нему спиной. Теперь он сидел на узкой кромке песка, метр вправо - метр влево - тростники. Сидел и смотрел на землю Молдавии - синюю в ночной темноте, освещенную яркими звездами и всплывающей из-за холмов луной, и везде по земле горели тусклые огоньки деревень, кажущиеся необычайно далекими и потерянными. Теперь его родина была на том берегу, а он - первый раз за границей, на Украине. Он нарушил границу, и так он сам добрался до другой страны. И сидел тут, один, не принеся ничего, ни одной вещи, со своей родины. Сидел, и его гладкая кожа в свете ночи казалась белой, а капельки влаги блестели. И первый раз он вдруг даже не понял - ощутил, почувствовал, поверил, что эта бедная тихая страна на том берегу великой реки, эти холмы, покрытые полями и лесом слева и белые домики под треугольниками крыш, все это Молдавия - его родина, и что он всю жизнь будет жить в ней. Пусть страна нищая, пусть там могут набить морду, пусть когда-то она позволила себя захватить - но он готов принять ее даже такой - Родину. И только отсюда, с другого берега, он видел, как она мала, хрупка и уязвима, как беззащитна она перед любым врагом, как мало у нее шансов на выживание среди сильных государств.
   И так, всей кожей чувствуя это, он сидел до утра, уже начал мерзнуть, пока не заметил, что небо над головой светлеет, а над Молдавией еще лежат сумерки. Вспомнил, как забеспокоятся дома, и снова нырнул в воду, правда, теперь путь обратно был в десятки, в сотни раз опаснее, так как вокруг уже не ночь висела и переливалась, а светил холодный утренний белый свет.
   Но он доплыл, а может, ему разрешили доплыть. Сыграл на руку и пушистый текущий туман, затянувший русло, и усталость часовых на посту. Словом, к пяти часам утра он уже спал в своей постели, и никто дома так и не узнал, что их сын побывал за границей.
   Потом он неоднократно пытался повторить свое плавание, но окрики с башен и нацеленный автомат, который без жалости уничтожил бы его, заставляли развернуться. Нужно ждать ночи или тумана. И у Йоана рождались в голове даже замыслы обойти заставу и пройтись по земле Украины, пусть даже дома нервничают, но недельку он в этой стране проживет, по-дикому, ни от кого не завися и никому не подчиняясь, и, кто знает, может быть, увидит настоящую Украинскую ночь с ее духами и ведьмами? Но все эти замыслы были невозможны технически - придется одеваться, а по мокрой одежде сразу вычислят, откуда такой выполз...
   Поэтому вскоре он забыл о том, как рвался в чужую страну, и снова стал отдыхать в свое удовольствие: бродил по окрестностям, купался, плавал в одноместной лодке - вдоль города налево и леса направо, бесшумно раздвигая прибрежные камыши, уплывая километров на пять-десять от дома.
   Случалось ему иногда и далеко выбираться за пределы своей дачи. В основном он путешествовал с Вась - у этого машина была, старый тарахтящий, трясущий, дымный УАЗик, но в нем они с приятелем прекрасно размещались, и уехать могли очень далеко.
   Так Йоан побывал в Толтрах - скалах, как на океанских берегах, только без океана, какие-то обрывы, гроты, атоллы, чуть ли не рифы, и только затонувших кораблей и акул не хватало для полноты картины. Вась объяснил, что это правда берега и дно древних морей, поднятое теми же силами, что сотрясли и разрушили Кишинев за год до начала далекой Мировой войны. Той самой, на которой бендеровцы были...
   В некоторых скалах раскрывались пещеры, в которых, говорят, когда-то жили древние люди, а местные жители называли эту землю Страной островов исчезнувших морей.
   А еще тут было нечто, чего во все мире не найти. Там, на дне глубоком карьера в окрестностях села Крива на берегу Прута, в земле зияла черная расселина, и узкий коридор с мягкими, глинистыми стенами уходил в глубины подземного царства вечной тишины и мрака. Так начинались Галицийские пещеры, бесконечная паутина ходов, тоннелей, галерей и развилок, каменных завалов и подземных озер, сталактитов и сталагмитов, иссекающая всю Подолию и Буковину, всего около шестисот километров подземного мира - так рассказывал о ней Вась. Он говорил, что эта пещера, в Молдавии называя Емил Раковица на сотню километров уходит в земли Украины, и там соединяется еще с несколькими гигантами, в самом сердце Буковины образующими узел с фантастическими лабиринтами на глубине всего меньше двадцати метров. Все эти пещеры, настоящее чудо подземного мира, рай для спелеологов, были известны и раньше, уже не один десяток лет, а вот то, что они соединяются, открыли случайно - русские спасатели, которые искали американскую экспедицию.
   У Вась эта пещера вызывала какие-то странные чувства, он не мог смотреть на нее спокойно, и когда они стояли у ее входа, таинственной черной дыры, вдруг сказал.
   -Cum Нli nare tie, Ioan, stia grnicerН pe oreia unde se termibe pe_tera? Dache americancii se dadeu drunu Нn pe_terН Ozernaya da e_it pe Optimisticescaya _i asitorii a Нntrat нn Ukraina da desit Нn Moldova. Cum te gНnge_ti se date s fie alte fel. Am se es pe party cea. 1
   -Pentru cea tie Vasi? Asta nu Rusia .2
   0x08 graphic
-Da cu asa fiu ne o granice ce aproane de, ca trebue s fie carН mea.3
   -Trebue de nui! Hai s Нntram acolo1
   -нn napoi cum?2
   -нncea se vede soarele.3
   Но в пещеру они не нашли ничего, кроме холода, полумрака, мокрых стен и капель. Дальше лабиринт и сотни километров тоннелей, которые просто так не пройти..
   Так, ни с чем, они с Прута и уехали, и Йоан продолжал отдыхать, как знал. В августе он вернулся в Кишинев.
   Август выдался холодным, серым, ветреным. Ветер гнал по улицам мусор и обрывки газет. Это дул ветер перемен.
   Люди вокруг стали тревожны. Все больше говорили о чем-то страшном. Часто вспоминали войну в Приднестровье, и говорили о новой войне, которая идет на юге страны, проклинали гагаузов, что ее развели.
   Потом вдруг начала душить бедность. Внезапно, голод сделался нормальным чувством, а вокруг творилось черти что. Люди стали злыми, мрачными, испуганными. В школе в новом году, четвертом классе, что-то изменилось. Ахмат радовался. Вась нервничал, но в целом абстрагировался от происходящего. В классе все вдруг сделались какими-то нервными, редко улыбались.
   А однажды Йоан слышал разговор родителей, и отец говорил, стуча кулаком по столу:
   -Trebue se fugi ma Нn car asta peu cНnt nue treziu. Tu _tide razboi no ai se fugi? Noi nu sentem Sovetice Unianea, dar America pen oi ne desbraca! нntellege?! Razboi se poate se fie cНna nu sci vine Нn cap. Fugim trebue, se fugim!4
   И правда, прошло всего три дня, и жизнь Йоана была перечеркнута. Наступил перелом, и уже никогда он не станет жить, как прежде.
   Город засыпал, как в обычные дни. Гасли окна, пустели дороги, закатывалось солнце, и уже светила сентябрьская луна. Все спали, Йоан спал.
   А где-то вдали нарастал гул. Свист и рев приближающегося монстра, и светились огоньки самолетов. Много огоньков. Все ближе, ближе...В этот момент город замер - кто спал, а кто смотрел.
   И вдруг - оглушительный удар, дрогнули стекла, полетела штукатура, красное зарево осветило стены комнаты. Сбросив одеяло, Йоан вскочил и кинулся к окну. То, что предстало перед ним, врезалось в его память на всю оставшуюся жизнь. В жизни он не видел ничего более жуткого, чем в эту ночь.
   Соседний дом горел. Багровое, тягучее пламя потоками текло вверх, отсвечивая на собственном, густом, как у вулкана, дыму, слышалось гудение. Огонь охватил все здание, практически мгновенно оно прогорело сверху донизу, следом вспыхнули деревья у дороги и под окнами их дома, едкий дым ударил в нос, а Йоан успел заметить, что над городом несутся самолеты. Тут же лопнуло стекло, осыпав его градом лезвий, и он, скорчившись от боли и весь в крови, повалился на пол...А за окном разливалось море огня.
   0x08 graphic
И кошмар возвращался, снова и снова. Снова в небе, как ангелы смерти, выли самолеты, снова горели дома, рвались ракеты, поднимались дымы. На глазах Йоана шла война, и он не мог заставить себя поверить в это - война здесь, рядом, в его городе, в его доме. Он - жертва войны. А ведут войну the United States of America, которые делают это for the freedom - поддерживают сепаратистов на юге страны (примечательно, что когда сепаратистами были русские в Приднестровье, их не поддержали). Йоан, когда-то знавший эту далекую страну лишь по крутым фильмам и, в общем-то, любивший ее, Америку возненавидел. Он даже нарисовал американский флаг, звездно-полосатый, поджег и пустил в окно, чтобы он на ветру истлел в пепел, и сам представлял себе очертания Америки на карте, как они чернеют и скукоживаются - и горящий флаг поплыл над выгоревшими аллеями, скелетами деревьев, черными, закопченными остовами домов, а навстречу уже неслись самолеты.
   Но эти неслись так быстро, что Йоан их кое-как разглядел. Это были не F-15. Они имели черные, хищные силуэты, такой самолет был длинный и тонкий, с маленькими крыльями, похожий на кинжал. Они свистнули над головой, и начало твориться что-то страшное. Так, одна из бомб упала в жерло заводской трубы, похожее на дуло винтовки, разорвав ее в шрапнель. Другая влетела в окно. Вслед за самолетами, которых пронеслось всего штук пять, шел, самостоятельно, неизвестно откуда взявшийся, рой крылатых ракет. Они пикировали над городом и расходились, и внезапно Йоан увидел, что одна из них, длинная и тонкая, хищная, как барракуда, идет прямо на него - над сгоревшими зданиями и руинами заводов, плыла, прямо к окну их квартиры. "Это конец" - Йоан молча смотрел навстречу смерти.
   Но случилось странное. Нос ракеты вошел в окно, она углубилась в комнату примерно на метр, покачнулась, повела туда-сюда, как хищная рыба, а затем, внезапно, пошла назад, развернулась и устремилась к небесам.
   А Йоан, с круглыми глазами и волосы дыбом, лежал в углу не в силах слово сказать, лишь глядя в пространство, затянутое дымами, застывшим взглядом.
   Эта война наносила лишение за лишением. Через несколько дней он узнал, что трое его одноклассников мертвы, в том числе и Вась - убило осколком стекла в первую же ночь. Сам Йоан теперь постоянно голодал, без воды и света, в комнате было отвратительно холодно, от окна постоянно тянуло страхом, и только теперь он действительно понял, что значит "плохо".
   Взрослые не видели иного выхода, кроме как бежать. Бежать, как крыса с тонущего корабля, трусливо спасая свой хвост. Оставлять тех, кто не смог бежать, умирать. Но когда корабль тонет, крысы всегда бегут. В чем-то это отдавало предательством, но жить захочешь - все равно побежишь.
   И они готовились к побегу. Последние дни Йоан жил в родном городе, и внезапно все тут сделалось ему каким-то близким, теплым, родным. Он еще больше полюбил этот город - оплавленный и обожженный, с выбитыми стеклами и померкший, и его взгляд цеплялся за каждую деталь - уже не бегал, словно бы волочился, и Йоан знал теперь всю округу до последней кучи обломков.
   И сам поражался тому, как все преобразилось. Исчезли ослепительно-белые стены и зеленая листва - их заменил угрюмый, потрескавшийся бетон и черные, похожие на облака золы, выгоревшие деревья. Даже небо поблекло и сделалось серым, а когда все-таки выходило солнце, пелена дыма и пыли гасила его. Улицы казались вымершими - ни людей, ни машин на них практически не было, лишь изредка какой-нибудь прохожий в грязной одежде, пригибаясь к земле, тащился по обуглившимся аллеям.
   Йоану странно было, что он при всем этом, как и раньше, в той потерянной жизни, должен был ходить в школу, учить уроки, отвечать у доски, словно и не горели за окном родные дома и не уменьшился класс на трех человек.
   Вась погиб - жаль...Очень его жалко, но, почему-то, не более чем жалко. Йоан сам иногда поражался своему равнодушию, но к смерти он относился очень, даже слишком спокойно, будь то смерть родственника, друга или случайного прохожего.
   А сейчас смерть окружала его со всех сторон: те несчастные, кого накрыло напалмом в первую же ночь, просто люди, убитые последующими бомбежками, жертвы мародеров - война убивала всеми средствами, и Йоан познал теперь, что скрывается за бесстрастным определением "региональный конфликт"...Что же тогда Мировая война? Мировая война ужасна еще и тем, что от нее не спрячешься.
   А здесь пути к отступлению были - прочный, непробиваемый для Америки тыл - Россия. Бомбардировщики не повредили железную дорогу, и каждые несколько часов с вокзала Гара отбывал состав, густо-густо облепленный людьми.
   Добирались они к составу во время бомбежки, и за их спиной ракета взорвала их дом, и много страху им пришлось пережить. Сначала они кое-как, перебежками, шли по глухим дворам, но и здесь было страшно - никаких звуков, кроме воплей самолетов. И мертвые...Или он был всего один? Но этого хватило, чтобы на всю жизнь бояться дворов. А особо трудно стало ближе к вокзалу, когда дворы кончились - каждая бомбежка снимала с места много людей, и им пришлось идти в густой толпе. А толпа - такая хороша мишень. Тогда Йоан не знал, что летчики в режиме "вольной охоты", и бросают бомбы по людям для развлечения.
   Йоан помнил это всю жизнь - как они стояли в теснине, и все замерли перед тем, как бросится бежать, задрав головы вверх, никто не дышал: оттуда плавно, с шипением, подходила ракета. Йоан отчетливо помнил свои мысли в этот бесконечный момент:
   "Jaca amu Нn sfir_ist1"
   0x08 graphic
Но он сам уцелел, а отец его погиб - убило осколком в голову. Или все таки не убило? Йоан не знал, о чем думать. Ему не хотелось верить ни в смерть отца на его глазах, ни в то, что они бросили его умирать с пробитой головой.
   Больше ничего из того страшного дня он не запомнил. Какой-то бег, какая-то толпа, воздух, пронизанный возгласами, плачем и руганью, бешеный стук колес и ветер в лицо, гонка на поезде, за которым гнался истребитель, и то, что этот поезд последний - за ним сжигались мосты.
   Дальше на землю пала ночь, и вместе с ней у Йоана отсекло память. Очнулся он только в глубине Украины.
   И эта, настоящая Украина, предстала перед ним совершенно не такой, какой он видел ее в первый раз. Не было ни тихой синевы ночи, ни серебра звезд, ни перекличек летних птиц. Был холод, злоба, презрение и мрак, мрак, мрак...
   Этот мрак висел перед глазами, как занавес, и все вокруг происходило в густом, плотном мраке, будто Йоану завязали глаза, и то и дело снимали повязку, а он видел лишь куски этой жизни - бредовой, ничтожной, безысходной. Так молдаване выходили с пулеметами против "Локхидов"...Жизнь оказалась настолько безысходной, что он потерял уже всякую надежду, и ему хватало сил лишь опускаться по теченью - вниз и только вниз...
   Он запоминал мало что. Помнил, что ехали они около суток, и было грязно, ветрено, сыро, холодно. Стуки колес то и дело перекрывались чьим-нибудь плачем, возгласами и обращениями непонятно к кому. Сутки проехать на платформе - это уже тяжело. Но все, что было раньше, не сравнить с тем, что его ждало.
   До Москвы поезд не доехал. Конечным пунктом оказался Киев - столица Украины, о котором Йоан знал лишь как о древнем, полубылинном русском городе богатырей и красных девиц да злодеев-басурманов, величественном и белокаменном в златых куполах. Но в этом Киеве он не видел ни Киево-Печорской лавры, ни Владимирской горки, и даже на берегу Днепра был всего раз или два. А видел он вокзал, и то словно бы вывернутый на изнанку.
   Здесь не приходили поезда. Здесь бомжи лежали в лужах крови, здесь цыгане сбивались и распределись по городу, здесь хулиган бил морду своей жертве, или просто готовился всплыть из этой трясины в цивилизованный мир. Задворки, изнанка, обочина жизни, куда город сливал все отбросы общества - сухопутный порт, вокзал.
   То есть даже не жили, а ночевали они на чьей-то комнате довольно далеко отсюда, и именно она пожирала все деньги - они жили впроголодь, и, самое страшное, не могли уехать, бедность держала их, и мать Йоана оказалась слишком горда, что встретишь редко, чтобы выпрашивать. Она работала черной работой, и Йоан помнил, как она, с шваброй и обвислой серой тряпкой в руке шла по залу ожидания в строну вокзального туалета - именно такую работу она когда-то называла "не престижной", но жить захочешь...
   В общем, жизнь их была привязана к вокзалу, и Йоану пришлось жить по его законам. И неудивительно, что скоро он попал на задворки.
   ...-Да хто тV такVй е? - пацан лет восемнадцати с бандитским выговором дал ему в морду, Йоан почувствовал, как у него из носа медленно выползает струйка крови, и больно было открыть глаза, - Ще тоби тут потрибно?! - удар повторился, Йоан почему-то подумал "Только бы не зубы!", и, как оказалось, не зря: прожить несколько месяцев с хулиганами и остаться при зубах - это не мало, - ну, видювидай!
   Йоан медленно повернул голову на бок. Все его лицо было в крови, но он молчал. Просто не хотел говорить, не хотел отвечать на вопросы этому...
   -Дай-ка сюдi зализку, - в руках хулигана оказался металлический обломок рельса, он встал в полный рост и занес его над головой, - ну, видювидай!
   Йоан смерил противника взглядом, прикинул, сколько килограммов в "зализке", и, преодолевая отвращение и борясь со своей гордостью, произнес:
   -Eu Нs moldovan.33
   -Молдаванин, - хулиган опустил трубу и произнес на каком-то другом языке, - бегарь...Хватает таких, козлов отпущения. Пойдешь к Митьку, - он пнул Йоана ногой и ушел...
   ...-Ще вV маете на увазе? Як це - "не буду"!? Я шо тоби сказав! - рука пришла сбоку, свернув Йоану лицо, и тут же что-то ударило по животу с такой силой, что Йоан не смог сдержать крика, а рука, перекрыв лицо, схватила его за подбородок, откинула голову и ребром ладони секанула по горлу, - я тебе покладу на путя, "не буду"!
   -Не буду, - выдавил Йоан, который уже не мог дышать
   Митек, тощий и рыжий, с длинными грязными волосами, приехавший сюда из бедствующей Западной Украины, был еще хуже Дембеля - того, который неделю назад угрожал "зазлизкой", и бил куда больнее, в сотню раз более жестоко. Он схватил Йоана за волосья, крутанул и сбросил с платформы, так, что один рельс ударил по почкам, а другой по затылку - перед глазами все поплыло, зато уши работали в два раза лучше - они уловили стук приближающегося поезда.
   Кое как Йоан различил, что Митек отходит от платформы, повернул голову - состав был еще далеко, но приближался неотвратимо.
   -Stai, я буду!
   Йоан подошел, вернее, подполз к краю.
   -Вылазь, - Митек не торопясь побрел дальше, а ухмыляющаяся морда электровоза все ближе, ближе, ближе...
   ...-Ворье вшивое! - резиновый хлыст обрушился вновь, упругий, но такой жесткий, что казался сталью
   -Они я сказать делать...Он я под tren... - умолял Йоан
   0x08 graphic
-И сдох бы! Одним вором меньше! Думаешь, у меня дел мало!? - жезл опять обрушился на него, на этот раз - по лицу, - вот изобью, делать мне больше нечего!
   -Я не вор! Не вор я! - Йоан уже бился в слезах, сам того не замечая
   -Бабке своей так говорить будешь, - мент поставил его на ноги, затем размахнулся палкой и нанес новый удар, еще пострашнее всех предыдущих, - н-на!
   Удар кулаком под ребра. Удар кулаком по лицу. Удар сапогом ниже пояса, железной палкой по уху, костяшками пальцев в глаз, ребром ладони по горлу, рельсами по затылку, собственной головой об угол здания, резиновой палкой по почкам, ножом в руку, пневматической пулей в грудь. Били до полусмерти, и Йоан вообще не знал, как может быть так больно. Он оказался в волчьем обществе: здесь убивали за пачку сигарет, здесь кололись и нюхали, здесь воровали и грабили и принуждали это делать, и делали много чего другого, что чудом обходило Йоана. Он не мог представить себе, что может быть хуже, но когда приходила милиция, становилось.
   В десять лет попасть в общество, если эту стаю еще можно назвать обществом, тех людей, которых надо бы, поголовно, в колонию - тут шансов нет. Самым удивительным было, конечно, то, что Йоан вообще остался жив - что не забили на смерть, не столкнули под поезд, что он не стал наркоманом, хотя был к этому близок, и что не бросился под поезд сам. Он даже сумел сделать невозможное - остаться самим собой.
   И ради этого можно было простить и то, что у них он служил "шестеркой" и "малолеткой", который может украсть вроде как безнаказанно, и даже то, что он вообще воровал. Но сам Йоан не хотел воровать, и они просто доводили его до такого состояния, что он готов был сделать что угодно.
   Он пытался вырваться из этого ада - и не мог. Пытался вообще не ходить на вокзал, но как-то раз нарвался на Митька, Дембеля и еще кого-то бритого, просто на улице, в темноте. Они пригрозили ему ножом и избили до полусмерти, и ему пришлось вернуться.
   Сначала он постоянно умолял какие-то высшие силы о помощи, плакал, даже молился, но ничто не помогало, и уже месяца через два он забыл о другой жизни. Старую жизнь он потерял, но новой не принял. Он жил как будто в пустоте, между двумя жизнями, и это позволило ему не пасть к хулиганам, а остаться, сохранить в себе человека.
   В противовес шпане, нашелся у него на вокзале и товарищ - цыгане. Эти странные смуглые люди в странной одежде и с громким голосом, вечно грязные и отталкивающие, всегда как-то притягивали его еще в Кишиневе, а здесь, столкнувшись с ними в близи, он как-то прижился у них. Но помочь они ему ничем не могли, разве что иногда, за заслуги, денег подкинуть, и лишь старый цыган иногда поддерживал его. Вскоре они стали близки, и Йоан даже по доброй воле помогал им воровать.
   Он стал вором, но он был готов прекратить это в любой момент. Только бы покинуть Киев! Один раз он спросил у матери, когда они переедут в Москву, а та ответила - когда бог пошлет.
   -Ты зря воровать отказался, - говорил старый цыган, еще старинной, истинно цыганской, закалки, - воровать-то, оно тоже работа.
   -Я но не заработать это деньги.
   -Заработал-то ты как раз. Ты их украсть сумел. Это-то тоже работа.
   -Почему все цыгане воры?
   -Так пошло. Кто не ворует, тот попрошайничает. Кто не попрошайничает, тот гадает. Вот, бабка Груша - гадалка.
   -А ты кто?
   -Вожак, - ответил старый цыган важно
   -И вы что делаете?
   -Табор-то наш? Кто ворует, кто попрошайничает, бабка Груша гадает. А иди на другой конец вокзала, там цыган найдешь, они контрабанда. Обычно наркотиков, только, - он порылся в кармане, показал Йоану длинный острый нож и сунул обратно, - зарежу.
   -Понял, - Йоан кивнул. Да он и так ничего не рассказал бы.
   -Не боись. Был б ты с нами, мы б тебя не дали.
   -А что вы сделали?
   -Это не твое дело. А не сделали бы - ушли. А хочешь - с нами? - он прищурил глаза из под длинных седых ресниц.
   Ничего, конечно, идея интересная - подумал Йоан, и так и сказал старому цыгану.
   -Я подумать
   Но просто думать он не смог, и об этом вскоре узнала его мать. И Йоан уже ожидал, что тут и она его начнет бить, но она лишь сказала:
   -К лету не уедем - пойдем в цыгане.
   Несколько дней спустя Йоан вновь встретил старого цыгана и рассказал ему это, тот лишь поморщился и изрек
   -Значит, уедите.
   -Уедем, - Йоан вздохнул. Да, они уедут - в далекую Москву, которая, для его матери, похоже, как земля обетованная. Уедут, и обратно уже не вернуться. Ему вдруг стало ясно одно, и это одно поразило его сильнее, чем все избиения, через которые он прошел: он больше никогда, никогда, никогда не увидит Молдавию. И как же он будет жить без всего этого - без зеленых холмов, теплого неба, Днестра и Сорокской крепости? Без людей одной с ним крови...Это, кажется, называют "тоска по родине", - слушай, а у тебя есть родина?
   -Родина? - старый цыган возвел глаза к небу, - кибитка, потом фургон - моя родина. Моя родина со мной.
   -С тобой...А я родину потерял. Навсегда...
   Йоан отвернулся и пошел. Сейчас он даже завидовал этому человеку - для которого нет того, что можно потерять. Он шел, не думая, куда, свесив голову, и мимо прошли две цыганки в ярких платьях, а на краю платформы уже стоял Митек, да и Дембель был где-то неподалеку.
   -Сила, слабость - все это нет смысла, - говорил старый цыган другой раз, - ты можешь быть-то сильнее любого, а слабаком, а наоборот.
   -Как это? - переспросил Йоан, стирая кровь с лица
   -Вот что. Хочешь знать-то, сильнее ты, или нету?
   -Хочу.
   -У них раньше игра такая была. Видишь, - он указал на платформу, на оконечность колеи, куда подходил состав. От локомотива до нее было примерно полметра, - встань туда перед поездом, и стой. Стоишь - сильный. Нет - слабый.
   -Меня же убьет.
   -Нет. Он не достанет.
   Йоан представил себе это - как он стоит на рельсах, раскинув руки, как крест, и смотрит вперед, не в силах отвести взгляда. А прямо на него, со свистом и стуком, летит пассажирский состав. Не каждый выдержит...
   -А они Дембель выдерживал?
   -Нет
   Йоан не случайно назвал именно Дембеля - этот человек, если он еще имел право называть себя человеком, на вокзале заправлял всем. Русский по национальности, без дома, родных и друзей, забывший свое настоящее имя, побывавший уже и Духом, и Фазаном, и Дедом, он превратил вокзал в свою казарму, и по сравнению с ним все действительно были не более чем "духами". Он мог бы драться с солдатом спецназа, и неизвестно еще, кто кого. Он один был сильнее всех, кто жил на вокзале, вместе взятых. Такому не было преград, и его беспорядочная жизнь лишь подтверждала это. Йоан видел в Дембеле сверхчеловека, черта, поднявшегося на землю, страшного, жестокого и непобедимого, и если даже он не выдержал - то возможно ли это вообще?
   -Я видел тех, кто смог, - говорил старый цыган, - они-то и в драке рядом с Дембелем никто, они и с Митьком-то рядом не стоят. Но они сильнее.
   Йоан не стал пробовать, и даже не пытался это как-то скрыть - он боялся. Пока в нем жила надежда уйти из этого кошмара, он не хотел рисковать.
   Зиму он пережил кое-как. Вымерзший вокзал сделался, казалось, в десять раз более жестоким, а выжить здесь и раньше-то казалось невозможным.
   В зале ожидания, под обледеневшей крышей, стоял уже не невнятный, приглушенный гомон, а плотное жужжание, от которого зудело в ушах, и то и дело, как колокол, говорил по-украински голос.
   И люди, казалось, стали вдвое злее, как будто зима заморозила их чувства. Они в свои шубы, тулупы, куртки укрывались даже не от холода - друг от друга, отгораживали себя от всего мира.
   Только на вокзале ничего не изменилось - лишь стало хуже. Бомжи уже не просто лежали в лужах крови, а замерзали там, хулиган уже не просто бил морду, а убивал. Цыгане собирали вещи - готовились уехать на юг, в Одессу, Херсон, Крым. Все реже Йоан видел старого цыгана.
   А Дембеля - наоборот, все чаще. Дембель, всегда страшный, жестокий и бездушный, сделался до ужаса злой и замкнутый, какой-то даже мрачный, настолько, насколько это возможно. Даже Митек стал сторониться его, что уж говорить про Йоана. А Дембель метался, бил морду всем, кому ни попадя, грозился скинуть всю шпану вокзальную под колеса, а как-то раз сказал, что пришли и его "сто дней".
   Что за "сто дней", Йоан не знал, да и знать ему не очень хотелось. Он оказался отрезан от всего мира, одинок и унижен, забит, и порой сам удивлялся, почему он еще жив, почему Дембель не отправил его на тот свет. И с ужасом понимал - потому, что подчинился. Потому, что скажут ему взять нож и зарезать старого цыгана, он это сделает.
   Йоан начал бояться. Бояться, что ему правда что-то скажут, а он исполнит, и ему везло, что пока дальше воровства дело не заходило. И каждый приказ украсть он теперь воспринимал, как одолжение, и уже не боялся воровать. А вдруг, правда, скажут - "пойди и убей", и ведь убьет, убьет...Он и не сомневался, что все они тут убивали, и по много раз.
   Пытались они убить и Йоана. В тот день, самый холодный в году, они грелись спиртом. Отхлебывали прямо из канистры, без закуси (как это вообще возможно?), и все уже изрядно были на взводе. Йоан сидел в углу, у стены, напротив их, и дрожал от холода. Но раз Дембель сказал сидеть - надо делать, выбраться из его паутины Йоан уже не мог.
   -А! - Дембель внезапно вскочил, грубо и витиевато выматерился, и его нечеловеческую, звериную морду исказила такая злоба, что Йоан невольно подался назад, - убью!
   Он с размаху пнул Йоана в лицо, так, что тот ударился затылком о каменную стену, и в глазах все потемнело и поплыло, заметив только в руках хулигана цепь. Железный хлыст обрушился на него, он почувствовал, как на голове появляется кровь, и нестерпимо больно, следующий удар пересек кисть, перебив все пальцы, а затем цепь обхватила его вокруг груди и сжала, захватив руки.
   -Лежи, урод! - крикнул Дембель, с размаху отвесил пинка по уху, и отошел. Йоан, полуослепший, со сломанными пальцами и пробитой головой, остался лежать, даже не совсем поняв, что с ним сделали. На холодном, шершавом, сухом асфальте.
   А минут через двадцать понял - он тут замерзнет, лежащего и пятнадцать-двадцать градусов убивают. Он не мог встать, не мог пошевелить телом и руками, цепь так стянула грудь, что он и дрожать-то не мог. Он замерзал. Чувствовал, как отнимаются конечности, как шевелится холод в груди, в поясе, в голове. Пошевелиться - никак. И небо перед глазами растаяло, сливаясь со стеной.
   Йоан не помнил, сколько он так лежал, но поняв, что погибает, начал умолять. И умолял непонятно кого, под оглушительный пьяный смех Дембеля с Митьком, зная, что они не ответят, и все равно умолял - севшим голосом, сквозь стук зубов.
   И его услышали. Он уловил какое-то шевеление у хулиганов, звук упавшей, еще полной, канистры, затем шаги рядом с собой. Напряг глаза, и увидел старого цыгана над собой, с ножом в руке.
   -Эй, вайда, ты чего там, - донесся пьяный голос Дембеля
   -Випустив! - цыган ткнул ножом в пространство
   -Нечипай мене, вайда. Не шестерка я тоби, визьму зализку, разибью башку.
   -Сам разумишь, ще я цим, - он подкинул нож и поймал прямо над Йоаном, - краще всих вас буду
   -На кой он тебе, вайда?
   -На кой и есть. Випустив!
   -Да мы тебе в ночи...
   -Ты знаешь: умру я - нету вам больше порошка
   -А-а, - со стороны Дембеля вновь почувствовалось движение, теперь мучительное, как у погибающей рыбы. Старый цыган наклонился, что-то сделал и снял цепь, поднял Йоана на ноги.
   Это встреча оказалась последней. Йоана угостили чаем, он согрелся, и вроде глаза стали видеть лучше, и он узнал, что их табор уезжает в Одессу, и вернутся они лишь к лету. На вокзале все цыгане уходили, кроме наркоторговцев.
   -Но а мне теперь как? - вопрошал Йоан
   -Как всегда
   -А как всегда?
   -Как было, так и всегда.
   -Цыган, они же меня убьют.
   -Совет хочешь? Беги! Куда знаешь беги, только дальше. Дальше от людей. Люди - они твой враг всегда. Ежели ты лучше их, не принимай их, а хуже - беги.
   И, сказав это, цыган отвернулся и пошел - высокий, седой, с огромным рюкзаком на спине, быстрым шагом он уходил к вагону-"теплушке", куда стекались все его подданные. Он один был хозяином государства из двадцати человек - но никто им не укажет, но они - сами по себе, без власти. Они убегали - подальше от людей, так как люди заставят их жить по своим законам, и от них надо бежать. Они убегут.
   А как же Йоан?
   Йоан больше не смог мириться с такой жизнью. Он хотел бежать, хотел - да не мог. Не то, чтобы опасная трясина засосала его - скорее, он просто не мог найти из нее выход. А искал, как мог. И вспомнил слова старого цыгана. Встать перед поездом.
   Все его нервы натянулись, будто через него проходил ток, на носочках, согнув руки, он подошел к краю перрона, закрыл глаза, прыгнул. Его ноги встали между шпал, колени подогнулись и ударились о рельс, так, что дрожь прошла по всей ноге. Он распрямился и встал, примерно в метре от конца колеи. Встал и смотрел - поезд был еще далеко, но он несся сюда с огромной скоростью. До него еще метров двести, но как быстро они пропадают. Огромное лицо с красными глазами приближалось, заполняя проход. Ни в право, ни в лево - выхода нет. А вдруг он не остановится! Он приближался все медленнее и неотвратимее, и Йоан уже не мог смотреть. Он закрыл глаза, изо всех сил сжав веки, и почему-то начал считать. Раз, два, три...Он чувствовал, что с каждым счетом поезд приближается, и понял, что считает удары колес. И вот уже в лицо ударил воздух, кто-то на платформе закричал, спереди раздался мат. По ногам потянуло воздухом с такой силой, что было готово свалить и затянуть, как спадающая волна. Йоан уже не дышал от страха, и только одна мысль - "Давай скорее, давай, не могу!". Послышался скрежет, уже совсем рядом. Он чувствовал, что совсем рядом, все медленнее, медленнее. Совсем рядом. И его ноги коснулся металл, Йоан беззвучно закричал и повалился на спину, успев подобрать руки, из под поезда накатило запахом, стукнуло совсем рядом, и все стихло. Поезд остановился.
   Йоан открыл глаза. Поезд нависал над ним, ноги были уже под поездом. Нависал неподвижно. Йоан остался жив. И тут же силы покинули его и он без чувств откинул голову.
   -Ты че, псих, жить надоело!?! - заорали сверху
   -Да он же обколовшийся! - закричал кто-то, - его нужно поднять!
   Йоана кто-то потащил за волосы, затем он оказался на руках, его понесли, и сквозь какой-то бред, какие-то обрывки мыслей, и чистый, не отпускающий, страх, он вдруг понял одно: он победил.
   -Я сильнее Дембеля, - произнес шепотом он и потерял сознание
   От матери ему порядком досталось, но он был горд. Первый раз с того дня, как он попал на Украину, он ощутил гордость, он снова почувствовал себя человеком, и это чувство, прекрасное и опасное, начало медленно, но верно разрушать эту черную жизнь.
   В конце февраля ему снова пришлось воровать. На этот раз целью оказался старик. Среднего роста, щуплый, но с хорошей осанкой, с крепким, закаленным лицом, лет семидесяти на вид - похоже, прошедший Войну, а уж как минимум всю жизнь.
   -Можешь даже не искать - все равно кошелек в другом кармане, - его жесткие, сухие, шершавые пальцы перехватили неверную руку Йоана, - попался, воришка! И что мне с тобой, крысенком, делать? - тон ветерана сделался снисходительным
   -Только не ведите в милицию, пожалуйста... - Йоан посмотрел на него умоляюще
   -А куда? Ты вор. Ты преступник. А преступникам место в милиции.
   Йоан понял вдруг, что "преступник" - это приговор. И это обрушилось на него непосильной тяжестью.
   -Eu de nu hoc...Eu nu...Eu nu bandit...das asfa...asfa, - и внезапно для самого себя, Йоан свесил голову и заплакал. Заплакал от того, что ничего больше было делать. Не было тут выхода. Пусть он и выдержал то, что не выдержал Дембель, но он в их власти. Он - один из них. Он - преступник, а не будь он преступником, он был бы трупом. Только он пока как-то об этом не думал. А сейчас в нем будто что-то надломилось. Нет, лучше он умрет с чистой совестью, - leuzain, leuzain eu te cog1, - Йоан плакал, и не мог преодолеть слезы, и тут же вырвался и побежал.
   Он забился в какую-то щель и плакал там долго и надрывно, так, что вспухли глаза и заболели легкие. Плакал от раскаянья, и от безнадежности. Это все. Его жизнь кончилась. Он потерян для общества и для себя. Выродился, став преступником. И он готов был порвать порочный круг, но на него уже нацелен нож, который убьет, как только это случится.
   0x08 graphic
Его же теперь убьют...Они же его теперь убьют. Убьют...убьют...Или лучше самому? Он вдруг понял, что сидит под платформой, и вдруг прямо перед его лицом пошли и застучали колеса. Стучали они оглушительно, как кувалды, из под них вырывался запах вагонного туалета, и Йоан видел их чудовищную тяжесть и мощь. Они могли бы убить любого, кто окажется на их пути, даже на самом малом ходу. Убить...
   Поезд развел пары, и вдруг сверху, как будто бы прямо с неба, донеслось, бесстрастным голосом вокзала
   -ШвVдкVй поезд тридцать-одVн - симдесят-девять 'КиTв - КишинTв' прибувае на другу колею
   И услышав имя родного города, Йоан вдруг забыл, что под этим поездом можно умереть. Он понял, что лучше на нем уехать. Домой, на родину. Туда ведь снова идут поезда. Раньше ведь не шли. Так значит что, война закончилась? Значит, в Молдавии снова можно жить? Он сейчас выйдет на свет и расскажет об этом матери.
   Он пролез под вагоном и поднялся на поверхность платформы, выискивая глазами дверь зала ожидания. Наверняка она там. Сейчас он пойдет и расскажет...
   Но вместо двери, увидел он нечто другое: прямо перед ним стояли Митек, Дембель - серый, с ввалившимися красноватыми глазами, и еще куча парней.
   -Ну-ка, идV-ка сюдV!
   -Нет! - Йоан сделал шаг назад, и с ужасом обнаружил, что стоит на самом краю платформы - дальше лишь снежное поле и добрый десяток рельсовых путей, уходящих вдаль.
   -Ты какого не украл?
   -Не хочу! Не буду! Я не преступник!
   -Сам напросився, - они достали ножи
   Йоан развернулся и спрыгнул с платформы, побежал по рыхлому снегу вдоль поезда, что было сил. И слышал за собой топот, крики и мат, и угрозы его на кусочки порезать. А сам понимал, что здесь, вдали от платформы, безлюдно, здесь они правда могут сделать с ним что угодно - хоть правда на кусочки порезать, и ничего им за это не будет, как не было за десятки предыдущих жертв. Он тут не первый и не последний...
   А они настигали...
   Впереди раздался гудок, Йоан снова услышал стук и свист. Навстречу, по ближайшей колее, потоком летел синий состав. Летел еще достаточно быстро, и навстречу, приближаясь, а за ним вагоны тянулись, как стена.
   И Йоан что было сил сиганул на рельсы, почти под колеса этого поезда, и голова состава была уже в метре, но Йоан успел сделать второй прыжок, и огромная масса металла, стука и опасности пронеслась уже за спиной, отсекая его от врагов. Отблеск солнца сверкнул на окнах, и мимо пронеслась вывеска "Москва - Киев".
   Йоан изо всех сил бросился вслед за поездом, но вагоны проходили мимо, один за другим, да и сам он шел все медленнее, медленнее, и готовился тормозить у платформы. И Йоан туда и бежал, задыхаясь и теряя силы - но жить захочешь...Там много народу, и такие, как они, там не появятся. Они слабее. Это они должны бежать от людей, а не Йоан.
   Он влетел на платформу вместе с последним вагоном, оглянулся - гады бежали следом, но уже замедляя шаг, как хищники, понявшие, что добыча ушла. И Дембель крикнул
   -На шо тi думоваешь!? Тебе дистануть!
   -Я дистану! - поддержал Митек
   И Йоан, пошатнувшись, понял, что сколько не бегай, а они его все равно достанут. Что это - их город, что они тут, прячась от людей, могут быть везде и нигде. Милиция не тронет их. Они безраздельные хозяева вокзала. Йоан снова проваливался в их темный и грязный мир, и чувствовал, что трясина его все таки засасывает - медленно, но верно, и без помощи ему не спастись.
   И вдруг помощь пришла. Он услышал голос, единственный родной для него сейчас, и этот голос вырвал его из мрака
   -Йоан! Йоан! Йоан!
   Это звала его мать. И он оглянулся, отведя взгляд от хищных глаз своих врагов, и увидел ее. Она стояла у двери вагона, показывая проводнице в синем пиджаке какую-то карточку, и почему-то Йоан сразу понял, что это - железнодорожный билет, билет в спасение, подальше от этого ужасного мира...
   ...В Москве Йоану почему-то понравилось. Скорее всего, потому, что вокзал, встретивший их, оказался почище, и почище оказалась и вся их московская жизнь. Москва жила богаче, он это понял сразу, Москва была сильнее. В Москве и люди, по крайней мере те, кого он видел, были поприличнее, Москва действительно предстала перед ним столицей огромного государства.
   С Украины он вынес многое. Драться, он, правда, так и не научился - не было никого, с кем бы он мог драться на равных, зато он понял, как выживать. Как приспосабливаться, как оставаться живым в самой черной стае. И сам по себе, физически, он стал необычайно вынослив. Потом, в школе, все про него говорили - "железный". Его можно было со всей дури пнуть ногой в живот, ударить головой об угол здания, а он бы в ответ рассмеялся, в то время, как другого увезли бы лечиться. Одна только мать знала ключ к его слабостям, знала, что он на самом деле панически боится боли, и несколько нужных слов, сказанных ею, полностью лишали его воли, и от тех ударов, от каких он обычно смеялся в лицо, он плакал и кричал от боли. Старый, запекшийся страх убивал его. Эта женщина оказалась для него непобедимой. Еще ключ к его слабостям нашел Вась - другой, московский, Вась, в драке он его просто душил, а нашел он еще и то, что реально могло оскорбить его.
   Но весь этот кошмар, злоба, жестокость, постоянная угроза и потеря права называть себя человеком - все это осталось в прошлом. Заснув в Конотопе, проснувшись в Брянске, Йоан забыл эту бредовую полужизнь, и перед ним началась жизнь новая, где он мог бы исправить все ошибки.
   И тут, в Москве, судьба оказалась к нему необычайно благосклонной. Первые несколько месяцев они где-то снимали комнату, но примерно в мае-июне, когда висело жаркое, пыльное лето, и Москва чем-то напоминала Кишинев, Йоан стал замечать свою мать с каким-то человеком - невысоким, неприятным на вид, но, стало быть, крутым. Йоану этот человек не понравился сразу, но мог ли он подумать, что за ним будущее? Звали его Олег Иваныч Лицевой, был он бизнесменом, жил хорошо, только скрыть свои деньги старался ото всех - жил в трехкомнатной квартире в "типовушке" на самой окраине, в абсолютно не престижном районе, обставленной, правда, отлично, зато ездил он на спортивной машине, владел островом на Московском море и имел там коттедж.
   Валентина Петрувна женщиной была, как оказалось, красивой, как и все женщины романских народов...Или как их там Вась называл? Французов, итальянцев там всяких - молдаване ведь им родня? Неважно, но Йоан свою мать никогда за очень красивую не почитал, а тут оказалась, что именно в ее красоте и спасение.
   Чего-чего, а такого поворота в своей жизни, и тем более поворота к лучшему, он не ожидал: в августе Олег Иваныч женился на ней.
   И жизнь пошла по-другому. Появилась настоящая квартира, появились реальные деньги. Йоан теперь ел досыта, каждый день принимал душ, смотрел телевизор, часто ездил на достаточно престижной машине, и если чего-то хотел, то, как правило, получал. Он так не жил и на родине, и эта, новая, жизнь вытеснила и забила, уничтожила старую. Йоан полностью оправился от всего пережитого, и все забыл: и Молдавию, и войну, и отца, и Украину и старого цыгана...Забыл, что такое бедность, горе, лишение. Забыл - до поры до времени.
   Правда, говорили, что жена нужна Олегу Иванычу лишь для престижа, и что он ей часто изменяет, но хоть так. Она жертвовала собой ради Йоана, и чтобы он был счастлив, чтобы забыл кошмар, и чтобы у него было будущее, готова была терпеть унижения. И потому же она так жестоко била его, когда он не удовлетворял ее надежды.
   Четвертый класс, с отставанием на год, Йоан проучился в обычной школе. Она тут оказалась такая же, как в Молдавии, только говорили тут все по-русски, учили русский язык, проходили не борьбу с османским господством, а прорыв к Балтийскому морю, изучали творчество не Эминеску и Крянгэ, а Пушкина и Толстого, зато английский, математика, окружающий мир - все то же самое.
   В общение у Йоана проблемы не возникали: на Украине он овладел и русским, и украинским, а уж по-молдавски-то в его классе не говорил никто. Разумеется, речи таких, как Вась, например, он не понимал, но с равными разговаривать мог, и, какое слово не знал, мог просто спросить...
   И этот год он был счастлив. Как будто правда вернулся к солнечному свету и зеленой траве из ада. Он нигде не жил так, как тут, в чужой ему стране, которая вот-вот возродится, в России. Он полюбил чужое государство.
   А весной ему сказали, что закончит год достойно - пойдет учиться с пятого класса в частную школу...
  
   Сухо тикали часы. Пыль блестела в луче солнца в осязаемом, спертом воздухе. Йоан лежал в больничной палате, пропитанной запахами лекарств, и изучал узор трещин на облупившемся потолке. Было с ним это все, или это только сон? В Москве он сейчас, или в Кишиневе? Да и вообще, кто он - русский или молдаванин. Может быть, он и родился, и вырос в России, и не бежал он не из какой страны? Может, и здесь его родина? Кто знает...
   Почему он все это вспомнил? Неужели из-за карты. Неужели эта карта, дешевая, серийного производства, еще не успевшая обтрепаться, выцвести и истлеть, всколыхнула в нем столько воспоминаний. Хотя карта - это ведь уменьшенная копия его родины, такой маленькой и уязвимой, но где-то еще существующей.
   Только Вась сказал, что в Молдавии новая война. Похоже, она куда тяжелее предыдущей, и не зря же Йоан так переживает. Почему с Румынией? Это ведь всегда был друг. Даже он сам официально именовался румыном... Нет, он молдаванин, и всегда был им, и навсегда им останется. Он должен гордиться своей национальностью, тем, что его народ, немногочисленный и не очень способный, лишенный особых умений и талантов, во многом разложившийся - выжил, и выживает уже много лет. Прав был Вась, говоря, что нужно гордиться своей родиной. Все ей гордятся. Американец гордится - за то, что Америка - сверхдержава, и никто не посмеет ослушаться ее железной воли. Японец гордится - за то, что его страна сытая, богатая и довольная, и он может жить в ней в достатке, не боясь ничего. Британец гордится - его родина в обиду не даст. Да и русский, пожалуй, гордится, только сам об этом не подозревает - и не страной, а народом, который столько вынес на своих плечах, а страна тут - скорее зло. А чем гордиться ему, скромному молдаванину? Хотя бы тем, что он существует. Кто-то учил, что каждый человек имеет право на жизнь - от самого могущественного до самого ничтожного. А Вась же сказал, что страна - как человек. И Америка достойна жизни - должен же быть в стае вожак, и Россия - должен быть у него и соперник. И любая страна. Уверен, что Вась с ним согласиться. Откуда берется фашизм? Почему должен умереть черный, а не ариец? Справедливо ли это...Да и есть ли вообще справедливость?
   Вопросы не давали Йоану покоя, и ему не терпелось задать их Вась. Тем более что его страна погибает, а он вынужден лежать тут без сил...
   Вась не пришел. Почему, Йоан в тот день не знал. Заявился товарищ лишь через неделю, когда Йоан мог уже сам уйти отсюда...
   -А чего ты в прошлые выходные не пришел?
   -Скины побили, - вздохнул коми и задрал свитер, показав завязанные ребра
   -Ну, скины!?
   -Меня девушка спасла. Классная такая...
   -Девушка, - это слово что-то кольнуло в душе Йоана, - а она у тебя первая?
   -Первая.
   -А у меня первой уже никогда не будет, - Йоан ощутил какой-то мутный прилив, укол сделался ощутимее, и он снова вспомнил совесть
   -Как это? - слегка смущенно спросил Вась
   -А мы с ними втроем все, в раздевалке целовались...
   -Как?
   -Знаешь, Вась, когда-то я жил такой мерзкой жизнью, и ее следы на мне остались. Мне уже никогда не стать тем, кем я был, никогда.
   Он отвернулся, облокотившись руками о подоконник, и уткнулся лицом в оконное стекло, пригретое солнцем, а сам повторял какие-то слова на молдавском. Эх, лучше бы он остался в Кишиневе, и как-нибудь пережил бы бомбежку, а там - будь что будет.
   Есть ведь теперь шанс даже исправить ошибку...
  
   ДУША ГОСУДАРСТВА
  
   Я не помню, как и от чего я очнулся - помню лишь, как нестерпимо болела голова, и как сразу же понял, что у меня сломано ребро. Я лежал между гаражей, где-то в самой глубине постройки, на дне настоящего металлического лабиринта, и все вокруг было серым: серые стены, серый грязный снег, серый асфальт, серое небо. Над городом задувал ветер. А я лежал, дрожа все телом и все четче вспоминая, сколько показывал термометр.
   Холод жег. Жег нестерпимо, мне казалось, что моя кожа обращается в лед и трескается, и нещадный холод проникает туда, и все глубже - к самому сердцу. Казалось, будто замерзают глаза, я чувствовал льдинки на ресницах. Конечности одеревенели, будто влага в них застыла, я чувствовал, что не мог пошевелить рукой - будто бы сустав смерзся.
   А о том, чтобы встать без помощи рук, нечего было и думать. Каждая моя попытка подняться пресекалось нестерпимой, до крика, болью ниже груди, где кончаются ребра.
   Я попытался позвать, но не мог издать ни звука, кроме какого-то невнятного шипения. А ведь все холоднее...Холод захватывал меня, я не мог преодолеть его. А что дальше?
   Внезапно, я понял: я умру. Замерзну здесь насмерть. Насмерть! И эта мысль кинжалом вошла мне в мозг. Она не давала покою. Я не мог закрыть глаза - страх сделал их огромными, если бы я мог шевелиться я бы...Я бы встал и шел. Но я бессилен, и один за другим всплывали в моей памяти рассказы о том, как замерзали люди - в городе, у самого жилья. В Москве за эту зиму уже человек двадцать померзло...двадцать один...один...Я не верил в это, я не мог заставить себя поверить, что вот так, просто, лежа на асфальте, умру. Что умру так рано, и от руки таких ничтожных людей. Не верил...Неужели вся моя работа, все мои записи, наука, Йоан - все пойдет прахом из-за двух тупых хулиганов?
   А родные? Они ведь меня так любят. А Веденяпин? Кто же продолжит его дело? Они не переживут...Я должен попытаться, ради них - должен.
   И я изо всех сил напряг пресс, и начал медленно, медленно, медленно сгибаться. Я должен принять вертикальное положение, встать на ноги, и добраться хотя бы до улицы - там хоть кто-нибудь придет на помощь.
   Но чем выше я поднимался, тем ожесточалось невыносимая, жестокая, какая-то глубинная боль в сломанной кости, будто внутри нее шевелились острые камни. Но я стискивал зубы и поднимался, корчась и закатывая глаза. Сейчас, еще немного, и можно будет остановиться, и тогда все пойдет легче, А!
   Как будто кто-то приказал мне упасть. Я не смог преодолеть боль, и снова, через дикую вспышку, стоившую всего предыдущего, отлетел назад, ударившись головой о смерзшийся снег, и медленно, через несколько ударов сердца, до меня дошло, докатилось - я не могу. Мне просто не хватит сил подняться. Нету у меня силы воли, нету! А что тогда? Лежать и умирать? Молча ждать, когда замерзнет кровь? Какая жалкая и мучительная смерть. Я думал умереть старым, но сделавшим в своей жизни все, что можно. Или тоже замерзнуть, утонуть, упасть с обрыва, пасть жертвой зверя или стихий - но в экспедиции, ради науки. Или от румынской пули впереди молдаван, которые шли бы за мной, как за богом. Господи! Да какая экспедиция, какая пуля?
   Моя слабости меня убивала. Я мог только плакать от собственного бессилия. И я заплакал, тихо, потому, что голос замерз, почти беззвучно, зная, что никто не услышит, но все равно оплакивал жизнь, которую терял. Сколько мне осталось? Часы? Минуты?
   И я уже начал, сам того не замечая, мириться со смертью.. А правда, что страшного? Что меня там такого ждет? А ничего! Вообще ничего - даже тишины, даже темноты. Ничего не будет больше - вот это-то и страшнее всего. У меня ведь есть силы перевернуть если не мир, то науку, а вот перевернуться самому - сил нету. Почему? Мне было жалко себя - такого умного, такого способного, с такой перспективой - и умирающего так ничтожно. Я продолжал плакать, слезы стекали по щекам, оставляя влажные, замерзающие следы, которые стягивали кожу, и кончики длинных волос превратились в сосульки. Я обречен. Это конец. Я закрыл глаза и стал ждать, и медленно отнимались все чувства, будто я и не умирал даже, а засыпал, и свои всхлипы, которые становились все громче и отчетливее, доносились как будто откуда-то издалека, из-за пелены холода и белого тумана...
   И я видел какие-то фантастические картины. Белый фон, каменные холмы. И на фоне этого стояли, сжимая, как меч, баллистическую ракету, два гиганта. Один - железный, грубых форм, с массивной головой, невероятно прочный и закаленный, сильный просто до невозможности. Другой - высокий, весь в ярких тонах, в широкополой ковбойской шляпе и черных очках, в нем не было силы, но была какая-то цепкость, ловкость, хитрость, умение. То и дело они делали выпад, и уклонялись от ударов друг друга, только один раз, второй, их мечи легонько соприкоснулись концами, и человек монголоидной внешности, кореец или китаец, разделился на двух. Затем так же распадались, только без боя, еще какой-то южный монголоид, и беловолосый европеец, и еще кто-то. Румыны, славяне, монголы, мулаты кланялись у ног железного гиганта, все остальные нации - у его противника. Железный все ожесточался и ожесточался, то и дело кто-то из кланяющихся отходил, и гигант его ставил на место, а враг получал все больше. Железный слабел, и, внезапно, по его телу, от бедра к плечу, пошла, извиваясь, как змея, черная трещина. Она ветвилась и ширилась, будто по телу разрасталось страшное дерево. От гиганта убегали, и вдруг его голова повалилась с плеч и с тяжким грохотом ударила о землю. Он начал рушиться, распадаясь на части, и каждая его часть обращалась в маленького человека, и кто убегал, а кто продолжал лежать. Вот азиат в тюрбане, а вот джигит в широкой бурке, или вот женщина, похожая на итальянку, но белая. И огромный, весь в крови, ранах и ссадинах, изможденный мужик посреди них. Оставшийся гигант окружил себя черным облаком, и стал, казалось, в десять раз выше и сильнее. Одним ударом он сразил кого-то из поклонников железного, распавшегося на части, а затем занес сапог с бомбой вместо подошвы над женщиной. И никто не помешал ему - он убил ее, и вместо ракеты вынул старинный кинжал в виде самолета, макнув его ядом, и прикинул, как бросать в мужика. А мужик лежал, и вдруг он заплакал - кровавыми слезами, и всхлипывал точно, как я, как я...
   -Здесь кто-то есть? - это уже не я. Это сказал женский голос, тихий и какой-то застенчивый, но очень, очень знакомый, и как будто бы откуда-то издалека.
   Я силился выговорить что-то и открыть глаза, но все не получалось - слезы застыли на веках, и разорвать их было невозможно.
   -Боже мой, Вась! - воскликнул голос испуганно с придыханием, я почувствовал прикосновение, чьи-то руки взяли и пытались меня поднять. Край то ли шубы, то ли еще чего подобного задел мое лицо.
   Она смогла каким-то образом взять меня так, чтобы у нее хватило сил поднять мои шестьдесят килограмм, но поднимала она очень медленно и с трудом, и если бы я мог кричать, я бы кричал от боли - так пережимало сломанные кости
   Но вдруг я оказался на ногах, меня взяли под локоть и повели, и я кое-как переступал непослушными, деревянными ногами. До моих ушей донесся бодрый, резкий, но совсем не злой мужской голос.
   -Это еще что за чудо техники!?
   У самого моего уха раздался мелодичный, какой-то даже хрустальный звон ее голоска.
   -Папа, открой дверь, пожалуйста, он же замерзнет.
   Еще несколько шагов меня провели, а затем уложили на что-то, очень похожее на диван, только холодное и пахнущее бензином. Я понял, что я в машине.
   Долго ли я там лежал, я не запомнил - на меня сразу навалилось какое-то беспамятство, может, я потерял сознание, а может, просто заснул, но когда я пришел в себя, я почувствовал, что машина едет. Шуршал двигатель, упругая поверхность подо мной слегка покачивалась, спереди доносилась речь.
   -Я думаю, надо разбудить его и отвезти домой.
   -А может, лучше сначала в больницу? Мне кажется, у него обморожение.
   -Как он туда вообще попал? Он наверняка наркоман.
   -А по-моему, его избили.
   Я слушал через фразу, напряженно соображая, и пытаясь понять, кто же это. Кто-то очень знакомый, близкий, даже почти родной. Кажется, это...
   -В общем, мне надо остановиться минут на пять. Кать, разбирайся, ты же его подобрала.
   Ах, да, конечно, Катя! Так ведь она же меня спасла. От смерти спасла. Катя меня спасла. И снова я не верил - но если несколько минут или часов назад я не верил в смерть, то на этот раз - в удачу. Неужели я правда встретился с Катей, неужели обратил на себя ее внимание - даже так, даже пусть видела она мой позор. Она ведь не крутая баба, она интеллигентка, дама. Она поймет.
   Между тем, машина остановилась, водитель вылез, сказав ждать, хлопнула дверь. А она осталась тут, на переднем сидение. Только я и она...И я слышал ее дыхание, чувствовал запах ее духов, и едва ли не воспринимал ее мысли. Я должен с ней заговорить. Или она со мной - другого такого шанса не будет, но не хотелось разрушать эту тишину, наполненную звуком ее дыхания и мыслей. Но я осмелился.
   -Катя, - позвал я
   Она обернулась Я увидел ее лицо - такое красивое и умное, такое хрупкое и скромное. Но именно она, хрупкая, спасла меня, вроде как мужчину, от смерти.
   -Вась...Тебе лучше? Ты замерз?
   -Ты меня спасла и согрела, - ответил я, не в силах отвести от нее взгляд
   -Что ты имеешь в виду? - спросила она изменившимся голосом
   -Нет, нет, ничего, - торопливо и испуганно поправился я и подался назад, тут же в кости что-то хрустнуло, и я схватился за нее обеими руками, по видимому, скорчившись так, что она испугалась.
   -Вась, что с тобой?
   -Все...в порядке, - я отпустил ребро и с трудом расслабился, - что-то с костью.
   -Что? - она протянула руку и ткнула меня тонким изящным пальцем под ребро
   -А! - я снова скорчился и сжался
   -Да у тебя там, похоже, перелом, Вась. Тебя же лечить идти надо.
   -Нет, нет, я сам дойду.
   -Да что ты, Вась? Мы тебя и до дому довезем.
   -Да что со мной такого...Хотя, везите... - вздохнул я, мысленно обрадовавшись. Еще чуть дольше я пробуду с ней, - Кать, а это ты меня спасла?
   -Спасла? От чего?
   -От смерти.
   -Какой смерти?
   -Я бы насмерть там замерз, а ты меня вытащила, - дальше я не находил слов, и вставил голливудский штамп, - как мне тебя благодарить?
   -Да я не знаю. Я не думала, что кто-то меня будет благодарить, - а я даже слегка смутился. Я ведь, когда Йоана спасал, о благодарности еще как думал. А она? Неужели она правда спасла меня не думая о себе.
   -Ну хотя бы спасибо скажу: спасибо, - сказал я
   -Вась, а ты как туда попал? - она прищурила глаза, приятно-зеленоватые под длинными пепельными ресницами
   -Избили меня, - вздохнул я неохотно. Но если это правда так?
   -А как ты здесь оказался? Ты ведь рядом со школой живешь?
   -К другу шел.
   -А у тебя есть друзья?
   Тут она меня поставила в тупик. Просто ответить "есть" значило бы послать ее. Нужно, я должен, объяснить.
   -Есть. Помнишь того молдаванина из пятого класса?
   -Помню. Ты его душил. И оскорбил его родину. Как ты сказал - "черти откуда выполз"? Не ожидала я от тебя, этнографа.
   Но в ее голосе не было холода. Была лишь укоризна - как ты так мог? И готовность простить.
   -И я же подобрал его с дороги, когда он попал под машину. Я шел в больницу.
   -Так это ты спас его?
   -Еще бы...Но я больше в жизни плохо не скажу о его родине. Он мне друг теперь. И сам он изменился. Придет - не узнаешь.
   -Понятно, - вздохнула Катя, - вон, папа идет. Поедем?
   Мужчина заскочил в машину, сел за руль, завел двигатель, который пару минут грелся, а затем автомобиль начал медленно выруливать на дорогу.
   -Ну, как, жив? - он посмотрел на Катю и бросил взгляд назад
   -Жив - у него ребро сломано. Отвезем его в трамвпункт?
   -Поехали, - он начал поворачивать
   В травмпункте (том самом, куда я совсем недавно относил Йоана) мне наложили бинты. Оказалось, что у меня не перелом, а всего лишь трещина, но и так приятного мало. Лечиться сказали в домашних условьях, и Катя сразу предложила отвезти меня домой. Но я знал, что я уже злоупотребляю их обществом, и отказался.
   -Ладно, Кать, спасибо тебе. Я до дома сам доберусь. А завтра - жди меня в школе
   -Завтра воскресенье, Вась
   -Тогда послезавтра. Если хочешь.
   Мы попрощались, и я пошел. Толкнул дверь, погрузился в сумерки. Уже вечерело, дул ветер, относя в мою сторону дым красной полосатой трубы над районом, и было все так же холодно, только теперь холод забирался под куртку и резал лицо. А я, шатаясь, шел по дороге к автобусной остановке.
   Остаток выходных я думал о ней. Сейчас ее образ, такой красивой и доброй, безраздельно правил в моей голове. Я забыл и Йоана, и его страну. Переводить очередную сводку новостей не получалось. Я стучал диктофоном о стол и злился:
   "Яз-зык ваш поганый! Черти что! Да как на нем вообще разговаривают - сразу видно, что когда-то это был римский жаргон!"
   Да и вообще, какие разрушения, какая блокада Кишинева? Разве имеет смысл вся эта война, когда существует любовь, уж извиняюсь за штамп. Разве эти молдаване и румыны не понимают этого? Или не понимает тот, кто гонит их в бой.
   Любовь? О да, это же любовь. Первая, похоже, любовь в моей жизни. А мне всегда как-то смешно было про любовь читать, а теперь сам оказался в ее власти. Хотя, есть ли она? Мой мозг все пытался поставить под сомнение, даже это. Что она в сущности собой представляет - внешние признаки в работе нескольких инстинктов. Одним меньше - будет дружба, одним больше - ненависть. Но у меня их, похоже, было в самый раз. Я чувствовал, что между мной и Катей установилась связь, наподобие связи Йоана и его родины. Только моя, надеюсь, покрепче.
   Мимоходом, меня задела мысль - а если она-то меня не любит? Если у нее уже свой парень есть, а я был спасен ею из милосердия. Или если я ее потеряю. Я этой мысли не на шутку испугался, и понял, что я же теперь без нее не проживу, что она теперь для меня - как родная.
   А про Йоана, Молдавию и молдаван я старался не думать. Теперь они казались мне неприятны. Вскрылись все недостатки их народа, которые я раньше почему-то не замечал. Они и приспособленцы, и наглые, и подлые, и вообще неприятные какие-то, и культура у них низкая, еще ниже, чем у русских, а пока сайты их смотрел, так у меня вообще впечатление сложилось, что это нация развратников, во всяком случаи, никто в Европе с ними тут не сравнится - об этом классики пишут. Тоже любовь, конечно, только в их случае это как-то по-животному.
   О чем я думаю!?
   А думал я уже о Кате, и вспоминал уже не ее лицо, красота которого стала привычна, а представлял, какая у нее фигура. Невысокая, стройная, ничего не слишком, но и не в недостатке, она...Гнать от себя эти мысли!
   Но в школе, как только я увидел ее, я почувствовал, что мне скромность не позволяет к ней подойти и заговорить - слишком уж я смущаюсь, привык так. Я лишь смотрел на нее трогательными глазами и все надеялся, что она со мной первая заговорит. Но проходили перемена за переменой, а она все так и сидела с Зинкой и о чем-то с ней говорила.
   Как-то, проходя мимо через их класс, я услышал, о чем они говорят.
   -Кать, ну ты же вроде не дура. Он же двинутый немного...
   -Он нормальный, он просто умнее всех остальных
   -Ты же видишь, какой у него взгляд стеклянный, как он ходит растрепанный. И почему всегда один ходит?
   -Я думаю, что ему просто нечего с ними делать.
   -Нет. Им с ним. И тебе - потому, что мы - нормальные люди.
   -А я, значит, ненормальный, - тихо спросил я
   -Вась, не слушай ее, - обратился ко мне Катя
   -Вот, испортил мне подругу, - Зинка вскочила с места и ушла, всем видом показывая, что только того и ждет, как Катя бросится за ней.
   -Да я и не слушаю, - ответил я невозмутимо
   Катя встала и подошла ко мне, и я еще раз убедился в красоте ее фигуры. Она и одета в обтягивающие джины, так, что каждая линия видна.
   -Вась, ты ведь знаешь, что ты лучше их
   -Лучше - хуже, понятие абстрактное. Но что ты лучше других, я сказать могу.
   -Почему?
   -Посмотри на сверстниц. Они пьют, курят и матерятся. Они с кем угодно пойдут. Или, напротив, изображают затворниц, а получается не лучше - выходят просто дуры. А ты - сама по себе приличнее их. Аристократка, не побоюсь слова.
   Она посмотрела на меня смущенно и даже покраснела немного, а затем тихо и с непосредственностью первоклассницы, без какого-либо плохого умысла, улыбнувшись, сказала
   -Я тебе нравлюсь
   -Да, это так, - согласился я, а что делать дальше, не знал. В фильмах обычно на этом месте Педро обнимает Лючию и они сливаются в поцелуе, но я так не мог, не Бразилия, все таки. Я не герой сериала. И поэтому я просто отошел, - Катя, прости...Прости, если я смутил тебя. Я ничего не потребую. Прости.
   Я ушел в свой класс, пустой, закрыл дверь, и тут же бросился к окошку, распахнул его настежь, вдохнул поток воздуха. "Зачем, зачем я это сказал! Неужели это правда так? А ведь меня на двоих не хватит. Придется выбирать между ней и Йоаном. Между девушкой и другом. Конечно - за любовь, или все таки? Неуверен!"
   Снова на меня навалился поток сомнений и неуверенностей, я не знал, как мне поступить, что делать дальше. Я не могу предать Йоана - совесть не позволит, но ведь и от нее отказаться я не могу. А если...
   Я схватил с подоконника охапку снега и изо всех сил приложил ее себе к лицу. Все сразу как будто смело какой-то холодной волной. Я отодвинулся от окна, сел на ближайший стул, стер влагу с лица рукавом. В моей жизни начались перемены. Кажется, я становлюсь взрослым, и такая, как Катя будет мне не единственной, а всего лишь первой. Всего лишь первая...Или лучше бежать от нее? Любовь - великий соблазн, но я еще много должен сделать, и нельзя пока себя связывать.
   Но бежать оказалось невозможным. Что бы я не делал, куда бы не шел - сидел ли на уроке, мучился ли над диктофоном, наматывали ли круги в спортзале, я думал о ней, и видел то лицо, то руки - мягкие и чуткие, то фигуру, к которой мысленно прикасался своими руками. А уж когда я ее видел, то сколько бы не старался, а в голове начиналось какое-то шевеление, похожее на пчелиный рой. Я не мог спокойно смотреть на нее - такие девушки, как она, в нашей школе встречаются не часто.
   Я готов был за нее бороться. Да не с кем. Никому не нужна интеллигентка, простая и скромная, надеюсь, честная, эпитеты тут можно подбирать бесконечно, все равно не подберешь, а главное, скорее всего, неприступная.
   С другой стороны, что страшного, что неприступная? Мне же всего пятнадцать. Да что, я от наших уже года на два отстаю...О чем я думаю!
   Я всеми силами гнал от себя подобные мысли, но очень скоро понял, что они непреодолимы. Один образ Кати перевернул всю мою жизнь, я переосмысливая все ценности, которые видел раньше. Теперь все мои силы уходили на борьбу с мыслями, и все тыкали в меня пальцем и говорили
   -Глю-у-у-ченный...
   Я и правда выглядел немного не от мира сего - еще более растрепанный, чем обычно, со стеклянным взглядом, направленным в никуда, ни обращал внимания ни на кого - ни на Петьку, зудящего над ухом, ни на девятиклассников, подкалывавших меня, ни на Виталя и Гюлая. Мне казалось, будто я отпал от них. Или поднялся над ними.
   На прогулку вышел, как всегда, без куртки, и опять все смотрели на меня и обзывали тормозом. Еще бы, тридцать градусов!
   -Вась, ты дурак так ходить? - спросил кто-то из девятого класса
   -На спор завтра в одних шортах на улицу выйду, - процедил я сквозь зубы, отвернулся и пошел полным ходом, среди огромных сугробов, деревьев в снегу, толп товарищей по школе - по замкнутому кругу.
   Не помню уже, сколько я так ходил, но, наконец, на одном из кругов, на заднем дворе школы, где народу поменьше, ко мне подошла Катя.
   -Вась!
   -Да? - я рассеяно обернулся, и тут же ощутил как удар тока и весь подобрался
   -Вась, а тебе не холодно?
   -Тогда было холоднее, - ответил я, - взялся же ходить весь год без куртки...
   -Пойдем?
   -Куда?
   -Кругами, - она провела рукой, пальцем в мягкой перчатке, круг, получившийся длинным эллипсом
   -Пойдем, - охотно согласился я, - а почему не с Зинкой?
   -Не хочет Зина, - вздохнула Катя
   -Поссорились?
   -Немного. Она тебя дурачком считает.
   -Пусть считает. Ее право.
   -Пусть. Не хочу с ней ссорится, да она сама мне говорит "или он, или я".
   -И ты выбрала меня?
   -Я думала. Я не могла никак решить, но потом сообразила - к тебе я действительно хочу, а Зину мне просто жалко.
   -Кать, а почему? Чем я заслужил твое хорошее отношение. Не тем же, что лежал в грязи и плакал.
   -Что лежал и плакал - нет, конечно. Но вот когда ты это признал. Я тогда и поняла - никому бы не хватило мужества признаться в свой слабости, а ты признался. Ты ведь признался? По-моему, в этом силы больше, чем если бы ты их избил. Да и потом, - она сделала паузу, чуть-чуть закатив глаза, - я на тебя уже давно смотрю.
   -Почему? Что во мне такого? - я спрашивал это, честно, напрашиваясь на комплимент - в надежде, что она назовет меня умным.
   -Помнишь, ты мне сегодня сказал, чем я лучше других. И ты - тем же самым, Вась, понимаешь. Наши парни все хамы и развратники. Они пьют, курят, они часто скучают по "травке". А ты же не такой? Этим ты лучше их.
   -Не знаю. Я всегда, наоборот, уважал Настоящего Мужика. Уважал тех, кто может двинуть по морде - за дело, конечно. А таких, как я, я всегда считал слабаками, - и опять, что тут скрывать, я ждал комплимента
   -Ты уважал...А я, я уважала людей скромных, честных, вежливых. У которых сила не верх достоинства. И даже не ум - это та же сила. Я уважал людей, у которых есть духовные ценности.
   -Одно другому не мешает. Вот Йоан - он теперь как раз такой. Теперь. Он и за себя постоять может, и есть у него теперь и вера, и убеждение, и идеал.
   -И что это за идеал, Вась?
   -Родина. Он стал патриотом, - повторил я с гордостью, почему-то видя в этом свою заслугу
   -Но он эмигрант
   -Тем более. А на его родине сейчас война.
   -Еще одна?
   -На его страну напала Румыния, с подачи сверхдержав. Там война, а он тут, в Москве. Он теперь очень из-за этого переживает.
   -Красивый образ. Мальчик-патриот, разлученный со своей родиной и готовый, презрев все, бросится ей на помощь. И он прямо так и стал патриотом - за неделю?
   -Нет. Он им всегда был, но только сейчас он понял это. Я ему карту Кишинева показал, и в нем что-то переломилось. Надрыв какой-то.
   -Так ты поэтому его выбрал в друзья? У нас тут ведь и азербайджанцы, и армяне, и грузины...
   -...корейцы, украинцы, латыши, монголы, осетины, даже, говорят, француз в первом классе.
   -Да. Жак ле Пьюи. У меня с ним сестра учится. И говорят - он, француз, самый невоспитанный в их классе, и хуже всех учится. Правда, говорят, его отец был экстремалом, который "бросил вызов" России, но все таки...
   -Бывает и такое. Вон, в седьмом классе самый отличник - монгол.
   -Вась, а неужели ты готов дружить с кем-то ради науки?
   -Нет. С Йоаном я дружил, а пытался я дружить с ним, или хотя бы не оказаться без его внимания, с тех пор, как встретил. Но тут дело не в науке. Я помню, что я всегда любил народы, а не людей. Но для меня в народе главное менталитет, национальный характер, а не язык, не внешность, не ареал. Сейчас я чувствую, что мог бы стать психологом. Хотя, есть ли тут разница? У меня появилась теория, что страна - это новая форма жизни.
   -Как это?
   -А что - у нее есть тело, разум, в нем протекает обмен веществ. Страна закупила металла, построила из него экскаватор, экскаватор накопал угля, уголь запустил электростанцию - страна освещена, тепла и сыта. А не напоминал ли тебе когда-нибудь президент, правительство, парламент головной и спинной мозг с большими полушарьями. А как внешняя политика похожа на взаимоотношения людей? Человек в государстве - как клетка в человеке.
   -Вась, ты этнограф? Ты нашел тут место для людей, но не для народа.
   -Народ - это больше, чем совокупность всех людей.
   -Я думаю, что народ - это душа государства.
   -Я материалист. Я не верю в душу.
   -Доказать я тебе не смогу, но ведь к "телу" и "разуму" страны его не отнести.
   -Нет. Поэтому и должен быть такой "психолог государств", который сможет понять не одного человека, а целую страну. Ее чувства, мысли, боль...Патриотизм - это ведь "любовь к стране". Но я теперь, кажется, люблю не народы, а отдельных людей, - я кинул взгляд на ее лицо, и она смутилась
   -Это ты мне? - спросила как-то даже немного испуганно
   -Возможно, - ответил я как можно безразличнее
   Еще несколько шагов мы шли молча, видимо, пытаясь понять, какой важности слова были только что произнесены. Теперь та цепочка, что связывала меня с ней, утвердилась и окрепла, теперь это было уже не просто. И Катя это похоже, тоже осознала.
   -Вась, а может, ты и прав. Из наших мне не подходит, Вась, никто, кроме тебя. Тут даже не в любви дело, а просто, нету таких больше. Мы ведь в чем-то близки.
   -Нет, Катя. Близки как противоположности.
   -Почему? - почти испуганно спросила она, и я с удовольствием отметил, что она боится получить отказ
   -Я другой. Я слишком замкнут. Я умею жить только сам с собой. Как бы я не пытался любить людей, я останусь рационалистом. А ты - ты не такая. Не заню, так ли это, но на фоне других ты кажешься святой.
   -Святой?! - удивилась она, - а ты в бога веришь?
   -Не уверен...Как ни пытался я поверить, нет веры. Не принимаю я ее, почему - не знаю. А ты?
   -Верю. Но...не настолько. Я бывала в церкви, и часто - там, у нас.
   -Где?
   -Под Брянском.
   -Ты из Брянска, - я оживился, - бывал, хорошие там места. Леса красивые. И сейчас скажу: ты - палех.
   -Палех?
   -Они же полесы, они же полещуки. Субэтническая группа между русскими и белорусами, населяющая Брянскую, Гомельскую и Брестскую области. Очень хороший народ. Они добрые и храбрые. Именно они составляли основу партизан в войну.
   -Думаешь, я палех? Хотя...мой прадед был партизаном.
   -Ну, я сам не русский.
   -А кто?
   -Ты на мое имя посмотри. Я - коми.
   -Из республики Коми?
   -Да, но не совсем. Кудымкар, Красновишерск... - я взглянул на часы, сказал с неохотой, - кстати, прогулка закончилась
   Действительно, мы уже несколько кругов ходили одни, ведя свой неспешный диалог. Мы быстрым шагом зашагали к дверям, я помог ей снять куртку, и мы поднялись по лестнице. И она ушла на дополнительные занятия, а я остался в коридоре.
   Сейчас я был счастлив. Кажется, у меня получилось. Кажется, у меня все-таки появилась девушка. Она ведь даже и не скрывает, что я ей нравлюсь. Так и я скрывать не буду. Нужно с ней сближаться.
   На дополнительное занятие я не пойду - я решил твердо. Я еще побуду здесь, в коридоре, наслаждаясь осознанием того, что я уже правда не одинок. У меня-то теперь все хорошо. А Йоан? - вдруг кольнуло меня. А что Йоан? У Йоана есть друзья, и, в общем-то, мне кажется, всегда были, если не ошибся. А я ведь был один - правда, и не особо от этого страдал. Мне порой даже доставляло удовольствие сравнивать себя с волком-одиночкой, но на сам деле я, скорее - несчастный, бегущий ото всех. Я ведь когда был простым человеком. Был, но отказался от такого бытия. Почему? Почему для меня сложный и такой неинтересный путь будущего ученого оказался привлекательнее пути подростка, который живет, как умеет. Я испугался. Я стал бояться других, бояться будущего, боялся стать наркоманом или подхватить вирус. На большой дороге всегда есть разбойник, и часто уйти от него можно только по чащам да болотам.
   И не убегу ли я так же от Кати? От любви? Не испугаюсь ли я ее, как испугался вдруг жизни Йоана. Да, я ведь и этого испугался.
   Да я же всего мира боюсь! - то ли подумал, то ли сказал я
   -Правильно боишься, - мне на плечо легла тяжелая рука
   -Кто? - я обернулся, - Лёха?
   -А ты че думал! Я, - он кивнул и пожал мне руку
   -Надолго?
   -Так, на пару часов. К охраннику, да к одиннадцатому. Я с тобой долго не задержусь - спешу. Дела-то как? Баба есть?
   -Не баба, а девушка.
   -Значит, все таки есть. Тоже нерусская?
   -Вот уж она-то как раз русская.
   -Считай, ей повезло. А тебе советую эту весну дома сидеть.
   -А че?
   -Наши. Фашисты. Это, как там это называлось - ну, когда там в Европе эти друг друга порезали?
   -Кто - эти?
   -Ну, верующие, фанатики.
   -Варфоломеевская ночь?
   -Да, во! Вот, этой весной будет то же самое. Наши приедут на танках.
   -Кто - скины?
   -Да.
   -А где они эти танки возьмут?
   -Под Москвой, в танковой части, восстание готовят.
   -А власть куда смотрит? Если даже я об этом знаю, то что они?
   -А им это надо?
   -То есть как "надо"? Они же обязаны.
   -Им-то что? Все начинается. Слышал, у нас на рынке вчера двое с автоматами пришли и всех азеров постреляли? Я их знал. А завтра забросают гранатами еврейскую школу.
   -Откуда у них оружие?
   -От ментов. От военных. Со склада украл. Подошел, сзади по голове обломком рельса вломил - и забирай.
   Я знал, что Лёха, скорее всего, преувеличивает - в его восприятие все так (помню, однажды он мне доказывал, что альпинисты бьют скалолазов), но почему бы и нет. Это ведь правда возможно. Я видел свастики на стенах, видел, как избивают черных, но восстание?
   -И чем оно должно кончится? Не фашистским же переворотом?
   -Тем, что в Москве не останется черноты! - сказал Лёха с ненавистью, сжав кулаки, - только Шамилиху жалко будет.
   -А это кто?
   -Ингушка. Мусульманка. Такая баба...Но до нее хрен достучишься.
   -Вижу, тебя ингушка заинтересовала?
   -А почему бы и нет! Алле!
   Он хлопнул меня по плечу и быстрым шагом пошел по коридору в сторону лестницы на одиннадцатый класс. Восстание? Он явно перегнул палку, но какой-то неприятный осадок у меня от этих слов остался.
   И прошел еще день. Вечером, в шесть часов, я проводил Катю до машины, снова поговорив с ней и окончательно успокоился, а затем остаток времени до вечера сделался каким-то пресным. Он тянулся медленно, именно тянулся, и я уже ждал, стиснув зубы, когда он закончится, и чтобы быстрее его сменил новый.
   А новый не принес ничего хорошего. На первом же уроке мне доказали, какого не ходить на дополнительные занятия, дав контрольную. Потом оказалось, что в буфете у меня долг, и, в довершение ко всему, Катя сегодня не пришла.
   Я не на шутку обеспокоился. А что с ней? Вдруг и с ней что-то случилось, вдруг она сейчас лежит-умирает. Или уже хоронят. Вдруг...Господи, да что только с ней может случиться! Они же домой на машине едут, вдруг в автокатастрофу попали. А ведь те хулиганы меня били в ее дворе - вдруг на нее скины напали? Я должен хотя бы позвонить ей узнать. Сразу же я начал искать глазами Зинку - конечно, подруга, должна знать, не полезу же я в их классный журнал у всех на виду.
   -Зин, а ты Катин телефон не знаешь?
   -Для тебя - нет, - она картинно отвернулось, вильнув хвостом волос
   Я вернулся в класс и стал успокаивать себя и ждать, но как же тут! Пришел Петька, сел за парту за моей спиной.
   -Че заскучал, тормозило?
   -Не твое дело, - огрызнулся я в ответ
   -А, по Кате своей скучаешь?
   -Отвечу: да
   -Ой, тормоз. Ну бывают же такие, а, - он обернулся к воображаемой телекамере, - нашел дуру
   -Она не дура!
   -А по-моему, так самая что ни на есть дура. Именно дура!
   На слове "дура" он делал особое ударение и я не сомневался, что это он специально поддевает меня, вызывает на драку. Но я все равно не сдержался - не мог перенести, как этот урод, этот "недо" оскорбляет мою, мою! девушку.
   -Только скажи мне еще! - я вскочил и навис над ним. Силы у меня было куда больше, и в нормальное время я бы его победил. Но не сейчас. Он нанес всего один удар, прямо по сломанной кости.
   Я охнул, согнулся и осел под парту, а сверху донеслось
   -За слова надо отвечать! Я ответил, а ты нет, гниль!
   И я правда сейчас не мог ответить. Он меня унизил, и доказал, что сейчас я - абсолютно бесправен. Да и какие у меня права, когда нет силы. Прав был американец, что не тот, у кого правда, прав, а тот, у кого сила. А в чем сила? В силе и есть сила. Могу заставить что-то делать против воли - есть сила. Меня могут - нет силы. Нет и не будет. А нужен ли я Кате без силы?
   На следующий день она появилась. Пришла, такая же красивая, как всегда. Мне теперь было тяжело смотреть на нее - слишком давило осознание своей слабости. И с Петькой не разговаривал - я потерпел поражение, и он теперь считал разговор со мной ниже своего достоинства.
   Но все равно я смотрел на Катю, и на прогулке она опять подошла ко мне. Я сразу спросил, как мне показалось, не подумавши, и тут же испугался вопроса.
   -Кать, а ты где вчера была?
   -Так, - она отмахнулась, - медицинские дела - у меня сердце больное. А ты почему такой грустный?
   -Тоже так, - сам я испугался. Что значит "сердце больное"? но больше меня волновала моя проблема, - слушай, Кать, а ты ведь понимаешь, что если вдруг мне придется драться за тебя, мои шансы близки к нулю?
   -Я думаю, Вась, надо будет, и ты сможешь.
   -Вчера - не смог.
   -Как это? Меня же вчера не было.
   -А про тебя вчера один плохо сказал, а я защитить не смог.
   -Ты пытался?
   -Да
   -И это главное. Но пока тебе меня защищать не надо. Давай не будем об этом
   Ну что же...Проверку она прошла. Если она готова принять меня даже таким, бессильным и неспособных защитить ее, значит - она меня правда любит.
   И всю прогулку мы уже говорили о вещах более простых и неважных. Чем я увлекаюсь, чем она увлекается. Искали общие интересы и говорили о них. Но тут и не важно было, о чем говорить. Важен сам факт разговора с ней. Мне было приятно слышать ее голос, приятно отвечать на ее вопрос. И шли мы все ближе, уже соприкасаясь, и я то и дело оглядывал ее с головы до ног, поражаясь изяществу ее линий. Хотя, есть ли тут совершенство? Но я так хотел его видеть, что видел.
   -Может, в выходные встретимся, погуляем, - предложил я
   -Нет...Гулять холодно. Да и встречаться лучше...позже. Ты ведь к Йоану пойдешь?
   -Да ладно, Йоану уже не так плохо. Он уже, наверное, выписаться мог бы. Ему десять дней лежать сказано.
   -Тогда дома встретимся. У меня или у тебя? У меня - вряд ли позволят.
   -У меня - тоже. Ждем, когда все оттает?
   -Ждем, - кивнула она, - весной, летом - так встречаться куда романтичнее.
   -Да, гораздо. А зимой - неприятно. Холодно. Зимой будем тут, в школе встречаться, - тихо сказал я, и взял ее за руку, и тут же чей-то голос ворвался в наш мир
   -Кстати, о зиме, - донеслось сзади, - ты обещал сегодня в шортах.
   Я увидел девятиклассника.
   -Черт возьми, я забыл! Ну ладно, сейчас без футболки - показать? - ответил я тоном вызова
   -Вась, не надо! - воскликнула Катя, - замерзнешь же
   -Не замерзну, не бойся
   -Я жду, - протянул девятиклассник
   -Сейчас...
   -Вась, я тебя прошу - не надо, - сказала вдруг Катя необычайно твердо, и я понял, что она готова настоять на своем
   И я вдруг как-то сам для себя неожиданно размягчился и почему-то мне показалось сейчас, что по морозу в шортах бегать - смешано и по-детски.
   -Да иди ты! - я толкнул девятиклассника рукой, - обязан я перед тобой голым скакать!
   -Слабак! - ответил тот машинально
   -А ты бы сам так смог? - бросил я, отворачиваясь, и мы пошли дальше
   После прогулки меня забрали на диагностику - проверять умственные способности многочисленными тестами и говорить, изменились ли у меня результаты. И оказалось, что я в этой школе - самый умный, причем стою на первом месте как по IQ, так и по приросту за год.
   Но если раньше для меня это была бы победа, то сейчас я стыдился своего ума, и пытался его как-нибудь скрыть, спрятать, чтобы никто, никто этого не узнал, а в первую очередь - Катя. Мне было неприятно думать, что она, такая...какая есть, в общем, в чем-то хуже, чем я. Я стыдился своего превосходства, да и есть ли оно у меня?
   Вот Йоан - он по уму-то, в общем-то, наверное, средний, а какой жизненный опыт за плечами! Да с таким опытом он всех нас еще поумнее будет, вместе взятых. Нет, нет ничего страшного в том, что у меня показатель интеллекта на несколько циферок больше. У Кати просто склад ума другой, а меня с диагностикой - резонанс.
   Следующие два дня я опять был с ней, и опять ни о чем особо важном мы с ней не говорили. Так, о жизни, и все больше узнавали друг друга, каждое слово давалось мне легче, чем предыдущее.
   Встречу я ей так и не назначил, но я и не особо расстроился. Все равно она не из тех, кто нарасхват и ждать не будет, и я не из подобных. Спешить нам с ней некуда. Успеем, лишь бы только я ей не надоел - меня когда-то называли занудой.
   В воскресение я вспомнил-таки, что у меня друг в больнице лежит. И я поехал к нему, хотя и без особого желания, в глубине души мечтая уже не застать его там. Дружба с Йоаном надоедала мне, и мои мысли, мои беспокойства о его родной Молдавии казались мне сном, и даже сводки я перестал переводить
   Я ехал к Йоану, а все равно думал о ней. Вспоминал, какая она красивая, прокручивал в голове все с ней разговоры, и мысленно вновь говорил с ней. И уже думал, что пора бы мне признаться в любви, если уже не признался.
   -Привет, Йоан, - я вошел в помещение, по-прежнему пустое, и увидел его самого - в полной одежде, уже не в черном, а в новой синей мягкой куртке, с белой шапкой в руке, сидел на заправленной койке, глядя в окно.
   -Noroc, Vasi1 - ответил он как будто сквозь сон, но тут же как-то по птичьи встрепенулся и поправился, - то есть привет!
   -Это ты по-молдавски? - во мне опять проснулся этнограф
   -Да, - Йоан со вздохом кивнул, - а чего ты в прошлые выходные не пришел?
   -Скины побили, - ответил я и с готовностью показал бинты
   -Ну, скины?!
   -А меня девушка спасла. Классная такая.
   -Девушка...А она у тебя первая? - он сделал на особое ударение на последнем слове
   -Первая
   -А у меня первой уже никогда не будет, - Йоан посмотрел в пол, тяжело вздохнув
   -Как это? - то ли не понял, то ли смутился я
   -А мы с ними все втроем в раздевалке целовались
   -Как? - я посмотрел на Йоана как-то совсем по-другому. Мне стало как будто стыдно за него, и неприятно смотреть в его глаза, в которых вдруг нарисовалось раскаяние
   -Знаешь, Вась, - заговорил он с такой тоской и так потерянно, что мне сразу сделалось жалко его, - когда-то я жил такой мерзкой жизнью, и следы ее на мне остались. Мне уже никогда не стать тем, кем я был, никогда.
   Он отвернулся и уткнулся головой в оконное стекло, и мне показалось, будто он сейчас заплачет. В нем что-то менялось.
   -Йоан, а что это за жизнь, о которой ты говоришь? Я ведь не знаю твоей истории...
   -По дороге расскажу, - Йоан соскочил с койки, накинул шапку, прошелся по палате, отворил дверь и, глянув на меня, кивнул в сторону выхода
   -А ты что, все?
   -Выписывают. Сегодня утром мать карту заносила. Они сказали, чтобы сегодня уходил. Ничего. Пойдем пешком, долго, все расскажу.
   И мы шли по промокшему, внезапно потеплевшему до нуля, грязному, но еще прохладному городу, и Йоан рассказывал все то, что с ним случилось за последние два-три года. О том, как он жил в Молдавии - он вспоминал все, и хорошее, и плохое, с удовольствием, о том, как враг напал на их город, и как они бежали - рассказывал быстро, неровно и сбивчиво, и так же говорил о своих мучениях на Украине, а потом о России.
   -Значит, говорят они мне - кончишь год хорошо, пойдешь в частную школу. А я ведь всегда был отличником. Учился всегда на четыре-пять. Я к вам так попал.
   -Понятно. Очень тяжелая у тебя судьба, - я посмотрел на него с сочувствием и уважением, - я бы не выжил так, как ты. Особенно как ты отца потерял.
   -А знаешь, - Йоан вдруг перешел на шепот, - мне вот кажется, будто он жив. Будто мы его там просто оставили, и если я вернусь - он жив.
   -А ты хочешь вернуться?
   -Знаешь, Вась, сказать честно? - горячо зашептал он
   -Скажи
   0x08 graphic
-Да! Это моя сейчас мечта. Я ни войны не боюсь, я ничего не боюсь. Я хочу домой. Я скучаю...Вась, как там сейчас? Как там война?
   Я чертыхнулся. Я ведь забыл переводить сводки новостей уже как неделю. Записать-то записывал, а не переводил. Правда, "какая Молдова, как война, когда есть любовь?". Еще какая - любовь и ненависть - чем они отличаются? Любовь к родине заставляет молдаван защищаться с оружием в руках. Любовь к жизни заставляет румын идти в атаку, чтобы не попасть под трибунал. Любовь - она, миром-то может быть и не правит, но именно она заставляет воевать, как ни противоестественно это звучит - факт.
   -Вась, я спросил.
   -Ах, да...Прости, Йоан, не знаю. Но у меня оно все на диктофон записано. Пойдем ко мне - сам переведешь.
   -К тебе?
   -Пойдем
   Мы прошли по проспекту, свернули направо, вглубь города, по направлению к моему дому, прошли еще километра два, зашли в подъезд.
   Еще минут через пять он сидел в моей комнате - синей, обставленной светлой мебелью, с настоящими джунглями на подоконнике, затянутую запахом бумаги, чернил и краски, которой обычно рисуют карты. Вещал на румынском диктофон, да я и сам уже понимал половину. А Йоан, слушая, все мрачнел и мрачнел, и, наконец, когда диктофон замолчал, произнес дрожащим голосом:
   -Дело плохо...
   Оказалось, и правда плохо. Оказалось, десять дней румыны держали блокаду вокруг города, собирались силами, отдохнули, а затем, всего пять дней назад, это кольцо устремилось внутрь себя. Отоваска-Бык был захвачен в первый же день молниеносным ударом, так, что защитники не успели и встать к оружию. На следующий день после упорных боев пала Дурлешть, Буйкань и весь юг города, следующий день - Барьера-Скулени на севере. Так город оказался разделен. Молдаване удерживали центр и северные пригороды, и только двадцать третьего - двадцать пятого защитники смогли прорваться туда и соединить два района, но смысла не было. Почти вся румынская армия, порядка двадцати пяти тысяч человек, атаковали центр города. Завязались жестокие уличные буи, я помнил эти кадры - Кишинев напоминал Берлин в сорок пятом. Огонь, крошево, пули. И рассказывали об этом уже только румыны - Кишинев больше вещать не мог.
   -Да, плохо, - согласился я, - знаешь, к чему дело катится?
   -К чему? - Йоан, как будто, сам знал, лишь боялся себе в этом признаться
   -К поражению
   -К...Нет! - он вскочил с кресла, - нет, Вась, я не верю! Не будет этого! Нельзя, невозможно...Я не позволю, - он схватился за ручку выходной двери, - можешь меня выпустить?
   -До свидания, Вась, - Йоан вышел, и склонив голову, медленно пошел к лифту. Я закрыл за ним дверь и мрачно улыбнулся зеркалу. Вот и поговорили - нет у меня того желания дружбы, какое было недавно. Мне, кажется, все равно, кто для меня Йоан - но не ему самому.
   На следующий день вновь по всей школе слышалось имя Йоана. Опять из каждого угла доносился шепот, только теперь, наоборот: "...пришел, пришел. Жив! Он правда под машину попал? А вроде, убило?". Только сам Йоан молчал - какой-то угрюмый и молчаливый, будто бы чем-то расстроенный. Я даже знал чем, я понимал его горе: Йоан страдает потому, что страдает его родина.
   А я был счастлив, потому, что счастлива была моя любовь. Перед Йоаном я очень стыдился этого счастья, но давить его не было ни сил, ни желания, тем более что сегодня - первое марта, начало весны. Весна происходила, похоже, и в моей душе. Мне казалось, будто я оттаиваю после спячки, будто во мне просыпаются и расцветают новые чувства.
   И на улице пусть еще лежал снег, но уже по-весеннему тепло и мягко светило солнце. Кто сказал, что март в Москве месяц зимний? Правда, весной наступает весеннее обострение, и приходит усталость, но все равно ей были рады.
   Интересно, а каково сейчас в Молдавии? Кровавая весна...Где-то я это слышал, и мне неприятно было сейчас думать, что где-то идет война, бьет автомат и умирают люди.
   -Да, Вась, это ужасно, - согласилась Катя на прогулке, после того, как я ей рассказал, - любая война - это ужасно. Помнишь, в одной книге о войне герой рассуждает, в какое время года жалко умирать?
   -Помню. Весной жалко, потому, что все еще только оживает. Летом - жалко, потому, что жизнь вокруг кипит, зимой жалко - холодно, противно, да и осенью просто жалко - ведь впереди зима, весна, лето.
   -Но более всего - весной.
   -Тем более что тут погибает не человек, а страна.
   -Что же эта страна такая несчастная?
   -Не зря же ее называют "страна на пути всех бед". Но в то же время, что-то тут есть. Я знаю всю их историю, которая была сплошной борьбой за выживание. Последние десять лет они пресмыкались перед Румынией, и уже сами забыли, что они - отдельный народ. А теперь они снова осознали, что они молдаване, и Румыния не сможет подчинить их еще очень долго.
   -Вась, а откуда ты все это знаешь?
   -Телевизор смотрю. На румынском языке. Молдову уже не слышно - телецентр захвачен.
   -А ты румынский знаешь?
   -Какоешту? Непонемешть! Ничертешку ни понимешти.
   Катя рассмеялась частым звонким смехом, так созвучным началу весны, а потом несколько смущенно произнесла
   -Нельзя же так, Вась...У людей горе, а ты смеешься.
   -Горе есть всегда. Будем из-за него плакать - сделаем его только больше.
   -Не плакать надо, а участвовать. Среди русских молдаван были добровольцы?
   -Были, но тысяч пять всего. Из России, с Украины, даже из Приднестровья. Но пойми, кто-то, может, думает, что у румынских солдат, которых гонят в атаку, горе. Может, кто-то сочувствует им.
   -Не думаю, что есть такие дураки.
   -Не дураки, а знающие свое дело. Это американцы, поставляющие им оружие, целиком и полностью создавшие этот конфликт.
   -Я никогда не любила американцев. По-моему, они злые, эгоистичные...
   -Поэтому и не дураки. Как-то я решил спорить с одним знакомым американцем по теме, есть ли народ молдаван, или это правда румыны. Он победил меня не глядя, прекрасно зная, что не прав. Он сказал, что прав тот, кто сильнее.
   -За это я их и не люблю. Это закон волчьей стаи, а уж никак не того сверхнарода, каким они себя считают.
   -For the flag of the United States of America! The country of freedom, the homeland of heroes!1 - с поддельным пафосом и завыванием прокричал я, ударив одним кулаком кверху, и Катя снова рассмеялась.
   -А ты их хорошо пародируешь
   -А вот молдаванина я так изобразить не смогу. Тут чувствовать надо, а какие чувства, неважно.
   0x08 graphic
-Значит, ты не имеешь чувств к молдаванам?
   -Имею, но американцев я ненавижу. Из чего я сделал вывод, что ненависть сильнее любви.
   -Не согласная я с тобой, Вась. Но если ты равнодушен к этому народу, то зачем ты о них говоришь?
   -Просто Йоан - друг мне.
   -Вась, кстати, ты сказал, что он изменился?
   -Сказал
   -Это правда. Он правда какой-то замкнутый стал очень. Ты понаблюдай.
   Совету Кати я последовал, и правда начал наблюдать за Йоаном. И заметил, что ходит он теперь один, что глаза у него стали какие-то большие, выразительные и очень глубокие. Гулял он теперь, как я когда-то, кругами вокруг школы, достаточно быстро и ни на кого не обращая внимания.
   Вечером, перед посадкой в "Газель", к нему опять приставали девятиклассники, а он им даже не отвечал. Он позволил им завалить себя в снег, грязный и мокрый, но никто теперь не сомневался, даже сами девятиклассники, что он только позволил. Он держался гордо, никогда раньше я не видел его таким. С каждым днем его разрыв с другими увеличивался. Я не сомневался, что их с Виталем дружбе конец.
   И точно, в среду ко мне подошлю Виталь и Гюлай, и толстый с важным видом то ли указал, а толи кинул слова мне
   -Побей Йоана
   -За что? - мне захотелось услышать ответ
   -Он нас презирает
   -Да, - вздохнул, откинувшись на спинку кресла (дело было в буфете), - а знаете что? Он прав.
   -Прав?! - переспросил Виталь
   -Как это прав? - прогудел Гюлай, - ща как дам! Прямо по мозгам!
   -А за что ему вас уважать. Вы ничтожны. Вы морально бедны.
   -Я!? Я тут больше всех читаю!
   -Во-первых, больше меня тут не читает никто. Во-вторых, сколько не читай, а таким, как Йоан никогда не станешь.
   -А что он?
   -Он умеет чувствовать. Он эмигрант, который чувствует свою родину.
   -А Гюлай тоже эмигрант.
   -Гюлай - животное! - я бросил на него взгляд в надежде, что с глаз сорвется молния, - он ничтожен, труслив и туп.
   -Э, ща полючищь! Прямо по мозгам!
   -Он два раза повторил одну и ту же фразу. Ну, давай! - я замахнулся, и он тут же отпрянул от меня метра на два, одним прыжком, - боишься? - я опустил руку и прищурился
   -Что ты...э-э-э...хочешь сказать? - тоном бюрократа спросил Виталь
   -Это дело Йоана - бить вас или не бить.
   Сказав это, я отвернулся, приняв как можно более важный, строгий и сердитый вид, и у меня за спиной хлопнула дверь.
   -Что-то правда Йоан тихий такой стал, - согласилась со мной буфетчица, - и вежливым сделался каким-то. Вперед очереди не лезет. И я видела. Что-то он теперь один все время.
   -Один...
   А я теперь - не один. У меня теперь есть Катя. И отношения с ней у меня почти оформлены, так, что можно попытаться достигнуть ее. Нужно только поймать момент. Душа ее передо мной открыта.
   И довольный собой, чувствуя себя доном Жуаном, испанцем романской группы индоевропейской семьи, я удалился на урок.
   Вечером, после прогулки и после того, как проводил Катю к машине, я снова стоял у "Газели" и ждал. Затем вдруг услышал крики и ругань, и понял, что это Йоан и Гюлай. Они дрались.
   Гюлай был куда сильнее и крепче Йоана, выше почти на голову, старше на два с половиной года. Физической, грубой силы ему было не занимать. За плечами Йоана, достаточно широкими и сильными, вокзал, жизненный опыт жестокости, через которую он прошел, железная закалка. Но загадывать вперед я не мог, а вмешиваться было бы неправильно. Йоан может сам за себя постоять.
   Гюлай размахнулся и дал ему наискось по лицу. Йоан, не сумев парировать удар поврежденной рукой, пошатнулся, но устоял, сделал выпад, но Гюлай оттолкнул его, и снова дал по лицу, разбив ему нос. Йоан провел по лицу, стряхнул кровь на снег, и тут же как-то по-змеиному поднырнул, оказавшись у Гюлая под руками, и замахал одним кулаком, в ответ на два удара, он наносил десятки - в живот, под дых, в подбородок, в плечо, так, что кавказец не успевал и занести руку, как ее сбивали, а затем Йоан с размаху всадил костяшками пальцев ему в глаз. Гюлай взвыл, хватаясь за ушиб, и тут же получил под колено, и, падая, ботинком по лицу.
   -Лежи, собака!
   -Нэ бэй мэна, - умоляющей простонал кавказец
   -Нужен ты мне... - как-то разочарованно вздохнул Йоан и отвернулся, на секунду наши взгляды пересеклись.
   А он ведь не так уж и не научился драться, пока был на вокзале. Был бы постарше - так дрался бы лучше всех в школе. Я развернулся и пошел к воротам. Уже дальше, на дороге, "Газель" проехала мимо меня, лишь я сам остался в темноте, запомнив только взгляд Йоана из окна машины - его глаза напоминали угольки.
   Следующий день я опять встретился с Катей, и говорил ей, что мои дома не против того, чтобы я с ней встретился. Я предлагал ей пойти ко мне в воскресение, как раз седьмого марта, а на завтра - ее праздник.
   -И я уверен, ты достойна его больше, чем кто угодно в этой школе.
   -Почему?
   -Они - бабы, а ты - женщина, девушка...Жалко вот я не достоин двадцать третьего февраля...
   -Почему?
   -Не выйдет из меня защитника отечества. Хах, странно! - я горестно усмехнулся, - я считаю эмигрантов предателями, но я знаю, что убегу из этой страны с первой бомбой.
   -А ты думаешь, что бомба будет.
   -Кто знает...Но пока ее точно нет. Так что, встретимся мы в воскресение?
   -Встретимся. Только... - она помедлила, поджав губу, - я, кажется, поняла, к чему ты клонишь. Нет! - отрезала она
   -Ну че так сразу, - смутился я, потому что доля правды здесь была, - как мужчина, так сразу это? Даже обо мне ты такого мнения? Женщины - они все такие...
   -Ой, Вась, извини, я не хотела...
   -Ладно, ерунда. Ты извини. Пойдем?
   Сейчас мы уже хорошо друг друга знали. Знали жизни друг друга, я научился понимать ее с полуслова, она меня - с четверти. Мы стали близки, и я не совсем понимал ее опасения. Чем я не заслужил быть "ее парнем"?
   И четверг проходил так же. Все свободное время дня мы провели вместе, вместе гуляли, после третьего дополнительного, как обычно, за ней приехала машина, и я проводил туда ее как всегда, намного раньше, чем подходила ее сестра, и еще минут пять говорил с ней. Как-то, как всегда, жалко мне было с ней расставаться, и, как обычно, я грелся мыслью, что завтра я опять с ней встречусь. И тем еще, что встречусь с ней в выходные, и может быть...
   Может быть...А не пойти ли мне сегодня домой пораньше, а то эта школа меня в последнее время подавляет.
   -Вась! Вась! - на лестнице, наверху, стоял Йоан, и как-то странно, гипнотизирующе смотрели его глаза. Он сейчас напоминал привидение.
   -Чего тебе?
   -Слушай, Вась, а карта Молдавии у тебя?
   -Да.
   -Слушай, а можешь мне ее дать на выходные?
   -Могу
   -Хорошо, - Йоан кивнул, тревожно оглянулся и исчез
   А я пошел в класс, собрал вещи и вновь отправился домой. Как я устал от всего этого...Я просто уже больше не могу. Я не могу уже ходить в эту школу, не могу учить эти уроки, слушать эти речи - если бы не Катя, "забил" бы уже давно на все!
   Кстати, а завтра ведь она уходит после седьмого урока. И я уйду вместе с ней. Вдвоем пройдемся до метро, можно будет поехать к ней домой, ведь ее отец приезжает только в шесть часов вечера, и два часа будут свободными - только я и она...
   Я с трудом удерживался, чтобы ей это все не сказать. Пятница оказалась днем абсолютно неприметным, и на вкус какой-то пресной. За день не случилось ничего. Отдал Йоану карту, и тот схватил ее так жадно, будто это и не карта была, а настоящая страна, потом я написал очередную контрольную, кажется, по географии, где мне нет равных, узнал, что в недавней олимпиаде по экономике, неожиданно для себя, занял первое место, и так далее, и тому подобное...Школьная трясина засасывала.
   После урока за Катей приехала машина, и все, что мне оставалось - идти пешком домой.
   И придя, я, усталый и нервный, бросился на телевизор. Включил румынский канал. А интересно, что сейчас, правда, в Молдавии? Побеждают они, или скорее проигрывают. Если проигрывают, то насколько. Лучше ждать худшего, хотя мне вдруг стало как-то все равно.
   Но то, что я увидел, поразило меня и заставило прийти в ужас. Заставило расстроится, и тут же подумать:
   А как же теперь Йоан?
   ...Кишинев. Центр города. Дома с облетевшей штукатуркой и выбитыми стеклами. Чел Маре, сброшенный случайным взрывом с постамента и расколотый надвое, расчерченные здания и огромная надпись графити "Eu Нs moldovan" во всю стену. А над городом плывут дымы и языки пламени вырываются из окон здания. Улица напоминает дуло, нацеленное на белый собор на фоне рваного черного дыма, а на соборе - флаг, красный с зеленой полосой, каким он был до распада Союза, и стал после нападения румынов. И этот флаг, все еще развеваясь на том же ветру, что гнал копоть над городом, опускался, медленно, неотвратимо...Молдавия спускала флаг, и звучал гимн Румынии, и новый, сине-желто-красный, уже поднимался по флагштоку с другой стороны. И люди стояли и плакали, а суровые военные с автоматами Калашникова преграждали им путь. Была война народная, но и ее проиграли - таков удел Молдовы, такова ее судьба. Вечный проигравший, вечный раб, страна на пути всех бед. И лишь народ, я в это верил, я искренне верил, просто так сломить не удастся. Эту свободу они будут отстаивать долго, пускай их назовут сепаратистами.
   Диктофон я включить забыл, но и так было понятно, о чем тут речь. Молдавия потерпела поражение. В мире одним государством стало меньше, одним очагом сепаратизма - больше, а зло все копится. Копится и копится, и мир когда-нибудь лопнет от своего зла.
   Я переключил на новости одного из наших, российских, каналов - там хоть пока все не так мрачно. Россия-то пока жива, и никто ее так просто с карты мира не сотрет.
   Но и там говорили
   -...Сегодня, в десять часов утра, вновь перекроилась политическая карта мира. В ходе румыно-молдавской войны Молдова потерпела полное поражение и капитулировала на любых условьях, - (.......), - после пятичасового штурма центра города румынская армия нанесла ей окончательное поражение. Сейчас остались лишь локальные очаги сопротивления, которые добиваются. Потери подсчитываются. Республика Молдова, прожившая чуть более пятнадцати лет независимой, более не существует.
   Смена кадров.
   -Еще одна новость имеет статус засекреченной, но наш независимый канал имеет права ее передать. В Соединенных Штатах Америки произошла настоящая военная катастрофа. Бразильские хакеры взломали главный сайт Пентагона. Все данные об обороне США выставлены на особом сайте, который, благодаря новым технологиям, невозможно уничтожить, по адресу www.US-haka.bz.
   Дальше я слушать не стал. Я только запомнил адрес. На фоне этой новости померкла даже смерть Молдавии. Это же ключ! Ключ ко всему! И что случилось над Молдавией два года назад, и что там только что закончилось, и что ждет каждого из нас. Америка - бог современного мира, и это, по сути, возможность увидеть его планы, прочитать судьбу.
   Я схватил деньги, сколько мог найти, дискету, и едва ли не бегом, бросился в ближайшее интернет-кафе.
   Пока я бежал, время казалось нестерпимо медленным, каким-то заторможенным, я, на бегу, мучился ожиданиями. Я не мог дождаться, когда увижу это.
   Интернетом я уже немного владел - научил американец. Я знал, что тут достаточно просто ввести адрес нужного мне сайта, и он сам выдаст. И он выдал. Выдал просто, как заправский предатель, сунул мне в руки сокровище, как совал его многим другим, кто мог бы этим воспользоваться. Но кто бросит вызов Америке?
   Весь текст, что там был, страниц сто, так сказать, сжатый вариант, я сбросил на дискету и побежал опять - домой. Что-то у меня нехорошее зашевелилось, так как мне попадались слова: "...to stop Russia's moving...", "...against Russia...", "...to destroy Russia..."1
   0x08 graphic
...И мне казались какие-то странные, жуткие видения. Голая степь без единой травинки, бескрайние бурые пространства, тусклое в разводах небо.. И все пространство, на многие километры вокруг, покрывают люди. В одежде защитного цвета, с автоматами в руках. Блестят каски на солнце, гремит оружие, разводят пары боевые машины. Посреди степи - холм, и тысячи солдат, воздев автоматы, обходят его со всех сторон, растекаясь, как живое море, а на холме - один человек. Полупрозрачная фигура в плаще, сливающемся с небом и степью, в каске и шлеме, с пластиковым рюкзаком на плечах, с автоматом. Один человек - против целого воинства. И герб США у него во лбу. Человек ведет автоматом, вдавливая курок, и свистят пули. Но никто из людей не упал, зато там, за их спинами, один за другим взрываются танки, ракетные установки, орудия. Одно из них успевает дать залп, человека сбивает с ног и поглощает пламенем, он тонет в огне и дыму, успев уничтожить десятки боевых машин. Все останавливаются, но вдруг с неба падает вертолет. Дым рассеялся - человек лежит, живой, не раненый, просто упавший, и строчит автоматом по небу, один за другим сбивая летательные аппараты. Над его головой взвивается какой-то куб. Все армия начинает палить, но все пули уходят туда, к верху, притягиваясь к кубу и осыпаясь. Тысячи пуль, но ни одна даже не коснулась его. И он взмахивает рукой, как волшебник, и по всей армии вдруг люди начинают драться друг с другом, чиркает еще очередью, и с треснувшими головами падают генералы, армия в смятение. А человек бьет себя по боку, и сзади него вырывается язык пламени, он начинает подниматься вверх, его костюм окрашивается цветом дыма и пуль - он напоминает дьявола, саму смерть, вышедшую на землю. Армия бежит, а он несется над ними, скашивая людей очередями - ни одна пуля не проходит мимо, внизу распыляются облака ядовитого газа, и все, кто его коснутся, падают и умирают. Бросают бомбу в толпу, и все в радиусе нескольких сотен метров хватаются за голову и падают замертво. Человек летит над обезумевшими, бегущими и умершими, и, кажется, ничто не может остановить его. Но вдруг звонит мобильный телефон. Он сует руку в карман, останавливается на воздухе, вынимает черненький мобильник из кармана
   -Алло! Что значит время кончилось!? Я за два часа платил! Не пытайтесь меня обсчитать, я смотрел на часы. Так точно, генерал, я еще час развлекаюсь, затем заберете меня. Я оплачу.
   И дьявол сует мобильник в карман и продолжает бой...
   Я бежал, потом почувствовал усталость и пошел уже шагом, но все равно изо всех сил, глядел строго перед собой, и думал, предчувствуя опасность. Уничтожить Россию? Они хотят уничтожить Россию!? Уничтожить мою Родину!? Я не могу позволить этого, но что я могу сделать? Броситься под бомбу и умереть? Или безумцем ворваться в ракетный комплекс и долбануть по америке что есть сил?
   Да ничего я не смогу!
   Навстречу мне шел Йоан. Шел так же, почти бегом, но бежал он совсем по-другому. Не зная куда, потеряв дорогу, в отчаяние.
   Увидев меня он остановился, и остановил на мне метающийся взгляд, как на спасение. Ну что ему!
   -Вась! Молдавии больше не существует! - крикнул он срывающимся голосом
   -И я боюсь, это начало! - остановился я, - скоро не будет и России!
   -Да причем тут Россия? Моя родина погибла!
   "Причем тут Россия!?" - меня почему-то несказанно взбесили эти слова. Он не видит ничего страшного в смерти моей родины. Ему все равно, будет жить Россия или нет. И вообще, какое я дал ему право тут плакаться передо мной?! И я обрушил на него, как булаву неподъемной тяжести, весь свой страх, свою ненависть, все то, что сейчас билось во мне.
   -Что - родина? Что - Родина?! Ты и пальцем не пошевелил для своей Родины! Так что ты тут мне плачешься!?
   Йоан вздрогнул, как от удара в спину, и глаза его мне сейчас напоминали бьющиеся стекла. Он отстранился от меня, глядя куда-то вдаль, в одну точку, затем сжался и втянул голову в плечи, снова поднял взгляд
   -Ты прав. Ты прав, Вась, - воскликнул он со слезами, - я не сделал для Родины ничего...У меня нет права... Я обязан!
   И, сказа это, он отвернулся и побежал по улице, что было сил. Так самоубийца бежит навстречу поезду...Меня вдруг стегануло, как током. Я вдруг понял, что одним этим словом я сломал ему жизнь.
   Я же его убил!
   Я хотел броситься следом, но поздно, уже не догнать. Он ушел...ушел... ушел...ушел...
  
   Три дня спустя я встретил его мать. Как всегда мрачную и холодную, но она была уже не снежной королевой. Ее холод напоминал могильный, и я понимал, что она убита и сломлена горем.
   И она рассказала, что три дня назад Йоан ушел из дома и назад уже не вернулся...
  
  
   bara e pe caleo celor rele
   (Из записей этнографа Василия Анатольевича Канева)
  
   В чем был смысл румыно-молдавской войны, известной как "Воссоединение Румынии", до конца не понятно, возможно, никому, даже генералам Торопечку и Флингэ, не говоря уже про простых людей. В итоге государство Республика Молдова приобрело статус автономии самого низкого плана в составе Румынской Федеративной Республики(РеФеР), состоящую теперь из пяти провинций - Валахии(Крайова), Трансильвании(Клуж-Напока), Молдавии(Яссы), Бесарабии(Кишинэу), Гагаузии(Кахул), а так же Добруджи и Тимишоары, площадью 270,8 тыс. кв. км. и населением 25,9 млн. человек, превратившуюся в одно из сильнейших государств Восточной Европы, обогнав в развитии Польшу, и став одним из мировых центров сепаратизма.
   В то же время, эта война не прошла для молдавского народа даром. Это была поистине народная война с партизанским движением, добровольцами, героизмом, достойным мировых войн. Самосознание молдаван в этой войне возродилось, они вновь ощутили себя единым и самостоятельным народом, осознали, что они - не румыны(особенно данная фраза касается вас, уважаемый Джон Ист). Даже приняв поражение, они будут сопротивляться еще очень долго
   Война продолжалась два месяца и пять дней, выглядела она примерно так:
   2 января, ночью, проведя артподготовку, двадцатитысячная группировка румынских войск форсировала Прут и высадилась в Молдавии в городах Унгень и Леово.
   Состав был таков:
   Войска
   Север
   Юг
   Всего Румыния
   Молдавия
   Человек
   14 тыс.
   7 тыс.
   21 тыс.
   15 тыс.
   Танков
   20
   10
   20
   0
   РПУ
   12
   8
   15
   11
   БТР
   200
   100
   250
   209
   Минометов
   250
   150
   300
   115
   Орудий
   100
   50
   100
   79
   Летательных аппаратов
   25
   15
   40
   31
   Кроме того, у молдаван имелся один бронепоезд
   Две румынские группировки действовали независимо друг от друга, ход войны можно изложить так:
   СЕВЕР
   02.01. - Высадка
   03.-05.01. наступление по поселкам Унгень - Флорицовая-Ноуэ - Баланешты
   05.-9.01. бои на склонах горы Баланешты, в ходе которых румынская армия потеряла 4000 солдат, но уничтожила 70% боевой техники противника и около 5000 солдат противника
   10.01.-14.01. наступление Гэурэнь - Вынуэторь - Чутешть - Селиште
   14.01. разделение армии по двум трассам на 7000 и 3000 человек на севере и юге соответственно
   14.-31.01. Север-север: Вулкэнешть(потерял 5 человек, далее потери в скобках) - Лозова(10) - Ворничень - Буковэц.
   Север-юг: Стрэшэнь(20), Гидигич, дойдя до пригородов Кишинева
   01.-07.02. захват Дурлешти(25) и блокада Кишинева с запада и востока
   05.02. Битва с подкреплением молдаван в Кэлуиторь и Тохатине(30)
   11.02. пораженение в Дурлешть(200), объединение с южной группой
   19.02. Вторжение в Дурлешть и Кодру, начало штурма
   ЮГ
   02.-09.01. Наступление: Леова - Кулкуй - Вознисень - Хыртоп(56)
   10.01. стычки с ополченцами в Гура-Галбеней (4)
   10.-29.01. наступлением с боями: Гура-Галбеней - Лиловень - Молешть - Костешть - Малеший-Мичь - Яловень(50)
   06.02. прибытие 8000 солдат-гагаузов. Захват Яловень(30), Пэтра-Алоэ(7), Бэчой(10), Сынджера(13)
   06-12.02. - битва за новый Ачой, отступление и блокада(300)
   12.-20.02. - построение кольца блокады вокруг Кишинева. Пункты: Яловень, Пэтра-Алоэ, Бэчой, Сынджера, Флорень, Бубуёчь, Малокорузина, Кэлуиторь, Тохатин, Сэтешть, Гидигич, Дурлешть, Кодру
   В операции по штурму города принимали участие обе группы войск
   22.02. - захват левобережья Быка(300)
   23.02. - захват Дурлешти, Буйкани, юга города(700)
   23.-25.02. - прорыв защитников в Чеокарь
   27.05. - уличные бои в центре города(500)
   02.03. - восстание в Отоваска-Бык(1000)
   02.01. - штурм центра города
   5 марта в 10 часов 55 минут по местному времени был подписан акт о безоговорочной капитуляции Республики Молдова на любых условьях. Государство перестало существовать.
   Потери:
   Войска
   Румыния
   Молдавия
   Мирного нас.
   Всего
   Человек
   6900
   12000
   1000
   19 тыс. человек
   Танков
   17
   0
   РПУ
   7
   10
   БТР
   123
   100
   Минометов
   194
   90
   Орудий
   111
   39
   Самолетов
   9
   25
   Вертолетов
   4
   5
   Как видите, война была проведена бездарно как молдаванами, так и румынами. Победа была, безусловно, пиррова - победитель потерял больше четверти живой силы и половину техники.
   Но, безусловно, Румыния выступала не воином, а лишь оружием в его руках. Реально эту войну вела совершенно другая страна, которой дозволено все, но она еще продолжает изображать хорошего, действуя силами других и скрываясь - США.
   Причин было несколько.
   Во-первых, эта война была поединком России и Америки, так как обе страны лежали в их сферах влияния, и попытка Российской Федерации вернуть свою сферу влияния в Восточной Европе была пресечена, не дешево, но быстро. Американцы вытеснили русские деньги и настроения со всей этой части Европы, подчинив себе Украину, Румынию, Болгарию, югославские страны.
   Во-вторых, они, по сути, превратили Молдавию в гигантский полигон. В первую войну, во время бомбежек, они испытывали опытные образцы оружия, в новой войне - боевые. И там, и там действовал секретный авианосец "Джон Кеннеди", плававший по Черному морю и останавливавшийся в портах Констанца, Одесса, Херсон.
   Среди образцов нового американского оружия есть несколько действительно фантастических и опасных образцов:
   Ракета "Spear-14F" - несет столько же взрывчатки, сколько "Томагавк", но имеет пластичный мягкий корпус, способный менять толщину. Своими пропорциями ракета напоминает змею, способна своим ходом (реактивным, винтовым) перемещаться по водопроводной трубе.
   "Magnifience" - мощный электромагнит, способный притягивать к себе пули и снаряды противника в радиусе 500м. Рота, оснащенная "Магнифиенсами", может пройти несколько сотен метров без угрозы для себя
   "Caperoller" - бомбы, создающие вокруг себя инфразвук, который, в зависимости от модификации, может поражать массу врагов неконтролируемым страхом, выводить из строя их органы чувств и даже убивать.
   "Salamandra" - костюмы, способные менять окраску по цвету окружающей среды, а их материал, легкий, эластичный и прочный, может выдержать прямое попадание из огнемета. Кроме того, в костюм встроено устройство, создающее голографического двойника солдата.
   А так же много другой военной экзотики: газообразная противовоздушная взрывчатка - мина для самолетов, бомбы и ракеты с искусственным интеллектом, самонаводящиеся пули, оптически невидимый самолет, электромагнитные пушки, выводящие из строя любую электронику, и даже психотропное оружие, способное лишить разума одного-двух бойцов, опустив их до состояния бешеного животного.
   Кроме того, война была репитицией перед будущими войнами - уже побеждена Корея, небольшая, но ядерная держава. На очереди Индия - огромная страна, оснащенная российским оружием и имеющяя атомную бомбу.
   А главное, теперь США построили кольцо баз, образующих четкий эллипс: Аляска - Хоккайдо - Монголия - Казахстан - Азербайджан - Грузия - Украина - Белоруссия - Литва - Латвия - Эстония - Финляндия - Норвегия - Элсмир, полностью охватывающий Россию со всех сторон
   Их сигналы просвечивают всю территорию страны, кроме центральных частей Эвенкийского Автономного Округа
   На этих базах будут размещены десятки тысяч крылатых ракет, при помощи которых наши баллистические ракеты класса "Тополь" будут уничтожены прямо в шахтах, не успев даже взлететь, после чего по по всем городам с численностью населения более 10 тысяч человек будет нанесен удар ядерными ракетами или нейтронными бомбами с пятисот подводных лодок в Ледовитом и Тихом океанах, Черном и Балтийском морях, предполагающие унчитожения за одну ночь ста миллионов человек с последующим геноцидом всех русских на территории США, Канады, Европы и стран СНГ при помощи генетического оружия. Все это в сочитании с мощнейшей системой ПРО, отслеживабщей ракету, определяющей ее среди "болванок", находящей настоящую в боеголовках, определяющей базу. Система уже сейчас в состояние уничтожить до 500 ракет системы "Тополь" на выходе из шахт и еще около 200 в полете, так, что ни одна из них не приблизится к границам США ближе, чем на 200км.
   Способ борьбы я вижу только один - камикадзе. Россия обладает, и даже к 2017г., когда она лишится большей части ракет, будет обладать достаточным военным потенциалом, чтобы уничтожить жизнь на земле, и в случаи нападения можно взорвать ракеты прямо в шахтах, и пусть мы умрем первыми, они умрут вторыми.
   Нападения? Да...Я располагаю такой информацией. В 2017 с нами сделают то же самое, что сделали с Ираком, Югославией, Афганистаном, Ираном, Северной Кореей, Молдовой...Только хуже.
   Если мы не предпримем меры. Ждите.
   Впрочем, к Молдавии, Стране на Пути Всех Бед, это уже не имеет никакого отношения.
  
   ПРИМЕЧАНИЕ: автор искренне извиняется перед всеми молдаванами за то, что так поступил с их страной, и да останется эта война вымыслом, и перед румынами, за то, что изобразил их злодеем(просто у Молдавии более нет соседей, желающих присоединить ее к себе), а так же перед всеми другими нациями, какие могут посчитать себя оскорбленными, кроме Америки - она оскорбляла нас, и мы имеем право оскорбить ее.
  
   Москва
   2002, 02.03. - 01.05. 15 лет
  
  
  
   ОГЛАВЛЕНИЕ
   bara e pe caleo celor rele (Из записей этнографа Василия Анатольевича Канева)___________________________________________________________________1
   Горящий город________________________________________________________3
   Этнограф_____________________________________________________________8
   Молдаванин_________________________________________________________ 16
   Национальный конфликт_____________________________________________ 25
   Холодная война______________________________________________________ 39
   Враг у ворот__________________________________________________________60
   Перелом_____________________________________________________________ 76
   Сорокская крепость___________________________________________________98
   Душа государства____________________________________________________ 119
   bara e pe caleo celor rele (Из записей этнографа Василия Анатольевича Канева)__________________________________________________________________139
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
   142
  
  
  
  
   ________
   1. Страна на пути всех бед (молд. - далее без прмечаний)
  
   _____
   1. Это тебе не Советский Союз, враг-то тут, рядом
  
   ______
   1. Труп
  
   _____
      -- Кто там?
      -- Это я
      -- Входи
  
   ______
      -- Можно, я гулять пойду?
      -- Нет, дома сиди
  
   _____
   1. <Бур нул> приветствие (коми.)
  
   _______
      -- Ты готов? (англ.)
      -- Да, я готов. (англ.)
  
   ______
1. Я должен отомстить
  
   ______
      -- Победа!
      -- Эх, надо бы извиниться
  
   _______
  
      -- Почеу так?
      -- А кто сказал, что я молдаванин?
      -- Получил?
      -- Тогда почему ты весь грязный и в ржавчине? Валяли по земле, били ногами?
      -- Сочиняй....
      -- Чего ты меня спрашиваешь. Сам должен знать. И как по лицу получаешь, видела. Знаю, убежал.
      -- Какие мы русские!? Особенно я. Мы и в России-то два года всего. Мы не русские, Йоан, не русские.
  
  
  
  
   _______
   1. Виноваты....Виноваты, что не попали под бомбу в Кишиневе, что не упали под поезд, что не остались
   в Киеве. Мы здесь чужие, пойми, и останемся чужими. Это чжуая страна.
      -- Нет! Никогда я больше не буду в этой проклятой стране. Молдавия теперь для меня чужая, и весь ее народ, и язык
      -- Ненавижу!
  
  
  
   _______
   1. Нет смысла
  
   ______
   1. Вот теперь - точно конец
  
   ________
   1. Во имя флага Соединенных Штатов Америки! Страна свободы, родина героев! (англ.)
  
   ________
   1. "...Остановить движение России...", "...против России...", "...уничтожить Россию..." (англ.)
  
   _______
   1. Я не вор...Я не...Я не преступник, но это не...не...Простите, простите меня, я умоляю вас, простите...
  
   _______
   1. Я - молдаванин
  
   _______
   1. Привет, Вась
  
   _______
   1. Козел
  
  
   ________
      -- Как по твоему, Йоан, знают ли пограничники о том, где заканчивается эта пещера? Ведь американцы спустились в пещеру Озерную, а вышли в Оптимистической, и спасатели зашли на Украине, а вышли в Молдавии. Как ты думаешь, может быть, я смогу наоборот? А? Выйду на той стороне.
   2. Зачем тебе, Вась? Это же не Россия.
      -- Но я буду на одну границу ближе к той, что должна быть моей родиной
  
  
  
  
   "...Спеши же князь, спеши
   Господь на покаянье
   Последние часы
   Родной стране дает..."
   Роман Тамберг, "Былина"
  
   _____
      -- Независимая Гагаузия (англ.)
      -- Что за черт!? (англ.)
  
   ________
   1. из Соединенных Штатов Америки (англ.)
  
   ______
      -- за свободу (англ.)
      -- да здарвствует свобода! (франц.)
  
   _________
   1. Я - гагауз! Гагауз, ни молдаванин, ни русский, ни болгар вам какой-нибудь, а га-га-уз! Поняли? И этот народ, это страна - чужие.
  
  
   _________
      -- Не понимаешь ты меня, молдаванин! И никто меня не понимает. Да ты и не поймешь никогда. Я русский, понимаешь, русский. Я должен был родиться в России, или жить там, или уехать туда. Это моя родина, а не здесь
      -- Почему, Йоан, я не мог выбрать себе родину?
   3. Вась, а если ты ее даже не видел, почему ты себя к ней относишь?
   4. Потому, что я русский.
   5. Вась, а откуда столько русских в Молдавии?
   6. Не понимаю я, почему мой отец с казахом из Алма-Аты, литовцем из Каунаса, русским Ивановым или хохлом Заходько родился в одной стране, а живет в разных?
  
  
  
   ________
   1. три года наза в Румынию на работу ездил, а теперь - воевать?! Черт бы побрал эту Россию с ее сферой влияния!
  
   _______
   1. Это...чуть не случилось со мной...Со мной! Я чуть не умер...Да что это за страна, где могут убить... человека из другой страны
  
   _________
      -- Должна, но не является. Давай зайдем туда!
      -- А обратно как?
      -- Пока видно солнце
      -- Надо бежать из этой страны, пока не поздно. Ты понимаешь, что война неизбежна? Что мы не Советский Союз, что Америка нас раздавит! Понимаешь?! Война начнется в ближайшие недели. Бежать надо, бежать!
  
  
  
  
  
Оценка: 2.61*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"