День как день. Звонок будильника. Хмурое небо за окном - хреновое лето. Кому нравится вставать на работу? Эй, отзовитесь, и я вонжу в Вашу грудь осиновый кол. Даже если немного захотелось потрудиться, сделать что-нибудь бесконечно-вечное - это иллюзия. Нет, лучше так: ИЛЛЮЗИЯ. Эдак убедительнее.
Жена с ребенком на даче. Это хорошо и плохо. Всех минусов и плюсов не перечислить. Ну, Вы сами знаете. А если не знаете, сочувствую и завидую. Во как! Медали о двух сторонах, палки о двух концах. Жизнь, словом.
Я не стал культивировать одиночество в опустевшем доме. Приехал гостить к родителям. Обрадовались, закормили. Разговоры, разговоры, разговоры - жутко любят поболтать "за жизнь".
Хоть и у родителей - вставать пришлось. Иду на кухню. И вдруг, бац! Нет, ничего не произошло. Это я вас проверяю на готовность к неожиданностям. Приятные неожиданности - редкое удовольствие. А пока вот Вам неприятные.
Захожу на кухню. Мама по привычке суетится - готовится провожать нас с отцом на работу. Ежедневный ритуал - ничего необычного. Вот только хмурая не в меру. И молчит. Я по привычке:
--
Привет!
Она молчит - совершенно не так как всегда и испуганно на меня косится. Я:
--
Что произошло? Комары покусали?
Опять молчание, испуганный взгляд, тени неизреченных просьб по лицу. Удивительно, но пока никакой мистики: сижу дома у родителей, пью чай, трескаю яичницу. Солнце начало сквозь тучки проблескивать. Я опять:
- Это игра какая-то? Так ты о правилах поделись!
Мама выбегает из кухни. Из спальни слышу рыдания. Я в трансе - понимаю, что ничего не понимаю и главное - никаких предположений. Кто виноват? Что делать? И задать каверзные вопросы некому. По утренней диспозиции отец должен быть в туалете или в ванной, но пока оттуда ни шороха.
Иду в спальню. Мама лежит лицом на кровати. Спина трясется от рыданий. Невыносимое зрелище. Трогаю за плечо, мама поворачивается - испуганное лицо в слезах. И тут она начинает говорить, и сердце мое опадает к пяткам - мама говорит непонятным языком. Какие-то гортанные, переходящие в низкий шепот и нежное лопотание звуки:
- Аххылты...иикх...оглинк...ленел...пенел...
Я с ужасом смотрю на нее. Она на меня. Трясет головой и снова гортанно с переходом в лопотание причитает. По инерции я начинаю тоже трясти головой - сердце из пяток подниматься не хочет.
Я ей:
- Мамочка! Что с тобой? Успокойся.
Она мне снова "ленел-пенел".
Я ей:
- Ё-моё. Моя не понимает. "Ленел-пенел", кхх-кхх. Что происходит?
Мама эмоциональный человек, но ранее в избыточной жестикуляции не подозревалась. Сейчас же ей руки словно ветром сорвало. Машет, машет. Как подорванная. То на меня, то на себя. И пальцами тыкает, тыкает. На рот мне показывает, на свои уши, куда-то в сторону коридора машет. И все так жалобно. Как Пьеро в пантомиме эпохи Возрождения "боги кончились, остались мы бедные люди. И глупые мы, и несчастные, и порочные, и злые, но где-то внутри, глубоко-глубоко - красивые. Помогите нам, мы очень кушать хотим".
В общем, на лице мамы читались все те же не устаревающие эмоции. Вот только не кушать она хотела, а что-то мне объяснить.
Я помаленьку дорубаюсь, что у меня хреново то ли с головой, то ли со ртом, а у нее с ушами - она указательными пальцами обеих рук тычет себе в уши и мотает головой из стороны в сторону как китайский болванчик. Ясно, что не все в порядке.
Я делаю успокаивающий жест - вытянутая ладонью вперед рука "ща, мол, погоди, перестань трястись членами и лопотать. Разберемся". Кидаю глазами по сторонам. У отца на тумбочке валяется (пардон, лежит) записная книжка. Я бы, конечно, сбегал, поискал другие чистые листы, но ситуация экстраординарная.
Раскрываю святая-святых - тумбочку отца, нашариваю ручку, хватаю блокнот и на чистой странице вывожу: "что происходит? Я тебя не понимаю". Большими такими буквами вывожу, стараюсь. Слово написанное может и из истерики вывести, и от смерти спасти. Мама, видимо, тоже это понимает - выхватывает у меня пишущее средство и чиркает что-то в блокнотике.
С великой надеждой смотрю на листок, но обнаруживаю там чистую абракадабру. Видел я шумерскую морзянку, арабскую вязь, клинопись и иероглифы. Мама выдала что-то прежде неизученное - комплекс пересекающихся линий: от дрожащей до прямой - по всему испуганно-белоснежному фону листа.
- Клёво! - говорю я и развожу руками. Мама повторяет мой жест и надеюсь повторяет мои слова:
- Холан, - говорит она. Холан так холан - возражать я не стал.
Она немножко успокоилась и села на кровать. В десятый раз повторяет мой жест с разведенными руками. Я и с первого раза понял, что "божечки мои, не знаем что делать, ни ты, ни я - вот такая петрушка".
Сажусь рядом с ней. Дверь в квартиру открывается - в коридоре слоном топочет отец. Впервые за три десятка лет он вышел на улицу до работы. Тут никаких языковых экспериментов не надо. Произошло НЕЧТО. По его сопению и тяжелому молчанию понимаю - говорить не хочет. И уже как догадка - в королевстве датском не все спокойно, ведется подрывная филологическая деятельность. Подтверждать это блистательной речью не надо.
С надеждой определить границы этого королевства, готового стать загадкой для туристов, смотрю на входящего отца. Он молча усаживается с нами в рядок. Так и сидим. До выхода на работу остается 15 минут. Отец скорее не говорит, а грустно так вздыхает, одними отрывистыми гласными:
- А-ы-и-е-о (там еще много других переходящих звуков), - я понимаю, что это скорее не ругательство, а глубокая такая, безнадежная печаль, и иду включать телевизор.
Лучше бы я этого не делал. В телевизоре отсутствуют привычно надоевшие утренние передачи. Прямой неподвижный взгляд камеры выдает вид пустых студий, потерявших без людей свой сказочно-потусторонний вид. Одна бутафория, картонный обман. И так по всем каналам.
Вдруг на одном натыкаюсь на чудо - люди. Они стоят перед неподвижной камерой и также как мы с мамой несколько минут назад отчаянно машут руками. Также тыкают друг друга в рот, крутят головой и показывают на свои уши. Но самое страшное - при этом они еще и говорят. Мы с мамой имели сообразительность больше молчать. Здесь же люди творческие - они так и напирают друг на друга языком. Надо ли говорить, что их распрекрасно журчащие речи мне непонятны. Очевидно - и друг друга они тоже не понимают. Впрочем, как людей творческих их это мало смущает - они продолжают журчать, отчаянно корча друг другу рожи. Я вопросительно киваю на экран, типа "эй, родоки, что вы по этому поводу думаете". Мама и папа пожимают плечами - ничего не думают. Отец машет на экран рукой "фигня какая-то".
Открывается комната младшей сестры. Ей хоть и стукнуло двадцать один - она остается натурой нервной и по-детски раздражительной, поэтому наш диалог с ней я опускаю. Чтобы поберечь Ваши нервы для дальнейшего. Единственно отмечу - речь сестры монотонно-ритмичная, чаще всего повторяется "не-не-не-не-не". Но петь не хочется, так как это мелодичное "не-не-не" прерывается испуганными вскриками.
Дипломатическая выдержанность всех наших прежних бесед незаметно сходит на нет. Мы встаем как четыре посаженные в кружок березки и шумим руками и языками. При этом сестра и, мама вслед за ней, готовы сорваться на крики ужаса. Приходится успокаивающе потирать плечи то одной, то другой.
Видя, что все усилия мирно разрешить затянувшийся диспут лишь приближают момент, когда мы безумно забегаем по квартире, начнем рвать друг у друга волосы и дико завопим на четыре разных наречия, я сделал еще одну попытку войти в контакт. Я взял блокнот (отец даже не пискнул от возмущения) и на чистом листе нарисовал улыбающуюся рожицу. Быстрое творение примитивизма нашло отклик в сердцах моих родственников. Каждый стал хватать блокнот и рисовать такую же картину. Ну, там размеры, круг лица, конечно, не были идентичными, но в целом стало понятно - схематическую человеческую физию мы узнавать и проецировать не разучились.
На душе полегчало, и я пошел собираться на работу. Не подумайте, что после произошедшего я стремился работать. Более того, врожденным апокалиптическим чутьем подозревал - трудовая деятельность в складывающихся условиях бесполезна. Вовсе не для возделывания нивы я рвался выйти из квартиры. Надо было основательно поискать точку опоры, на которой может устоять мир, потревоженный внезапной филологической диверсией.
Солнце периодически пробивалось сквозь тучи, подергивало ветром. Машин и пешеходов на улицах основательно поубавилось. И те, и другие совершали внезапные отклонения от заданных траекторий, видимо стремясь найти направление, вызывающее минимальный слуховой контраст со своими мыслями.
Я не стал искать тишины и пошел на остановку. Городской транспорт хоть и редко, но ходил. Подозреваю, что многие работники не покорились выросшим между людьми границами непонимания и, стремясь прервать свое бесконтактное плавание, пошли в массы налаживать жизнь. Также как и я.
В автобусе сидело ровно 10 угрюмых лиц и одно непонимающе веселое (наверное, не удалось ни с кем поговорить с утра). Я не стремился портить этому лицу настроение и обратился взглядом к другим присутствующим, оценивая их конкурирующую мрачность. Искать у них ключ для нового мироустройства было бесполезно.
Дорога на работу у меня длиннючая: автобус, метро (три пересадки), трамвай. И ни разу не повезло - я натыкаюсь, в основном, на напряженные взгляды "не подходите-не говорите-закричу" либо редкие, веселые - "ничего не знаю, ничего не вижу, ничего никому не скажу", готовые при первом же звуке моей неподражаемой речи пополнить стройные ряды первых.
Я шарил глазами, к кому бы я мог спокойно, без напряга, подвалить и поделиться впечатлениями. Без слов, взглядами. Просто покивать по сторонам, покрутить плечами "смотри мол, какое безобразие творится. Ну ладно, до встречи. Почапал дальше. Передай привет, своим родным-близким. Ха-ха". Но конфидентов среди окружающих я не встретил. Чувствую, люди готовы лишь издавать звуки и нашаривать руками несуществующие путы, которые должны нас связать. Лепить их из воздуха.
Для чистоты эксперимента, я пытался заговорить с отдельными, располагающими к себе персонами (милиционерами, пассажирами, продавцами в киосках). Эффект предсказуем - мотание головой, больной взгляд и красноречивые просьбы указать пальцами, а не словами, чего я хочу.
Для милиционера - тыкнуть себе в грудь и показать паспорт (который он перевернет вверх ногами), для случайного пассажира - поводить пальцами по схеме метро (в ответ он также ласково ведет по той же линии), для продавца - указать товар на витрине (это понимается проще всего, но товар не отдается до тех пор, пока говорящие пальцы не почувствуют мои деньги). Подобные контакты весьма отдаленно напоминают человеческие.
Расстроенный прихожу на работу. Количество сотрудников в офисе сократилось как во время эпидемии гриппа. Наверное, многие переваривают нахлынувшее, не сходя с кровати. Пусть их. Сейчас не поймешь, где безопаснее. Может под одеялом и вернее.
В офисе уже сложилась атмосфера заговора. Типа - понимаем, что "дело табак", но пока не впадаем в истерику и дружненько пытаемся разобраться, что к чему. Молча. Не желая друг друга травмировать, люди кивают друг другу головами, горько вздыхают и пытаются включать компьютеры.
Здесь меня ждет следующий неприятный сюрприз. Стоп, подождите. Для тех, кто теряет нить повествования и может, пока чего-нибудь не понял, напоминаю неприятные неожиданности, случившиеся со мной (а, следовательно, и со всем миром) с 7.10 утра (момент, когда я вошел на кухню) до 9.15 (момент, когда я подошел к своему рабочему месту в офисе):
--
оказалось, что члены моей семьи говорят на разных языках;
--
упомянутые языки трудно идентифицировать с чем-то, что изучалось доныне серьезнейшими науками с гордыми названиями "филология", "лингвистика", "языкознание";
--
наш внутренний семейный кризис (случись только у нас в семье, он обеспокоил бы только нескольких ученых) является частным случаем серьезной катастрофы, произошедший с нашим миром. Масштабы пока неизвестны (точно не менее, чем Европейская часть России);
--
официальная информация о трагедии отсутствует;
--
предположений о том, кто и как подкинул нам этого троянского слона и как его дрессировать и дергать за хобот, нет;
--
где тот вавилонский небоскреб, который послужил причиной? Кто его спланировал, построил, разрушил? Информация в целом бесполезная, но необходимая для истории;
--
откуда ждать помощи, неизвестно. В чем должна заключаться эта помощь тоже пока не соображу;
--
по телевизору (периодически заглядываю в соседний отдел взглянуть ящик) появляется все больше испуганных физиономий, которые начинают осмысленно-монотонно нести тарабарщину (подозреваю, что в нынешних условиях все произносимое сводится к фразам "откликнитесь, кто меня понимает", "караул"). По радио эти голоса звучат еще тревожнее (прозвучало несколько известных мне песен - на родных мелодиях грязными пятнами легли режуще неизвестные слова);
--
происходящее навевает панику... и т.д. и т.п.
Теперь свеженькие открытия:
--
клавиатура на моем компьютере испещрена неизвестными мне знаками, причем на клавиатуре у сослуживцев знаки совершенно другие. Компьютеры не включаются (невозможно ввести пароль или что-то другое, чего компьютеры могли внезапно возжелать);
--
все материалы в офисе, даже мой личный ежедневник, абсолютно нечитабельны: линии, линии (кривые, прямые, закругленные. Есть, напоминающие кириллицу и арабские цифры, есть абсолютно уникальные);
--
это значит, что я больше не пишу кириллицей?
Вместе с тем, я бы отметил очевидные плюсы:
--
вселенской катастрофы пока не произошло;
--
с коллегами мы быстро нашли общий язык, нарисовав несколько дюжин улыбающихся рожиц и рахитичных человечков;
--
имеется ключ к пониманию - жестикуляция, картины (это, безусловно, поможет общению);
--
мы перестали работать, кучкуемся, размахиваем руками (есть уже определенный успех в понимании жестов) либо молча сидим, погруженные в миросозерцание.
Я, например, живо вообразил последствия происходящего: трудности в управлении государством, орбитальными станциями, промышленными объектами, самолетами и атомными электростанциями. Поначалу мне показалось, что если не сию минуту, то через несколько минут начнется распад всей инфраструктуры мировой экономики. Потом прикинул, что даже без серьезной информационной поддержки, компьютеров, сохранив зачатки управления (жесты, поверьте, бывают ой как показательно-содержательны) мы можем выстоять. День, два и придумаем, как найти общий язык. А пока?
А пока я решил, что возьмусь за работу. Да, самое главное. Я забыл рассказать о своей профессии. Я эксперт. Я зарабатываю деньги языком, твердым взглядом, короткими уверенными движениями.
Более того, по рабочему графику как раз сегодня мне предстояло проявить эти таланты во всей красе. Восемь ключевых встреч с клиентами, утверждение заказчиком выполненных проектов. Масса работы, в основе которой твердость, терпение, красноречие. В надежде на чудо, я пошел к шефу...
И в первый раз увидел его таким счастливым. Он упивался общим непониманием. Я предполагал, что теперь нашей работе "кранты" - клиента нипочем не завлечешь, не убедишь. Шеф, наоборот, светился какими-то иными радостными ощущениями.
Я ему (стукаю по часам, расписываюсь в воображаемом листе, стучу себя кулаком по голове, безжизненно свешиваю язык с надеждой показательно закинуть его на плечо, умываю руки, пальцами шуршу невидимыми деньгами):
"Эй, батя, что делать? Припрутся клиенты. Как мы будем отрабатывать проплаченные деньги?".
Он мне: (показывая огромный мир, пританцовывая в кресле, какими-то кряхтяще ойкающими звуками напевая Гимн, глубокомысленно выводя что-то невидимой кисточкой на невидимом мольберте, делится многообразием изобразительных способов общения). Потом легко запускает невидимый бумажный самолетик - летите подальше, дорогие клиенты.
Шеф упивается сложившимися обстоятельствами. Не надо отчитываться директору фирмы, представлять бесконечные планы развития, не надо отвечать на звонки, не надо заботиться о кадрах, не надо "уламывать, доламывать, переламывать, доводить, удовлетворять" клиентов...
Я ему:
"Как же быть? Ведь пойдем по миру".
Он мне:
"Спокойствие. Может наоборот - мы, эксперты, только и выплывем. А вообще "товар-деньги-товар`" - гнилая схема".
Я ему:
"Сейчас придет этот хмырь. С металлургического завода".
А он (успокаивающе рукой, потом прыгающие руки (это нынешний хаос), глубокомысленно передает мне невидимую бумажку и скрещивает руки на груди (это наше предложение клиенту) и т.д.):
"Не переживай. На фоне кризиса мы предложим ему помочь общаться с рабочими, а не схему развития, как обещали. За это он втридорога вывалит".
Я: "А как наше обещание выполнять?".
Он: "Будущее покажет. Будущее туманно. Новая эра...".
И далее в том же духе. Ничего не добился. Возвращаюсь к себе. Там уже хмырь с металлургического (мы готовим для них схему развития и объединения с местными энергетиками - мутный план, но мы давно по нему высоколобо рапортуем о ближайшем завершении).
Сидит, жмурится. Гордо так мне говорит (невообразимые перепады интонации, быстрые, выстреливающие звуки):
- Ора.Ен.Ток.Ки.Ба." и т.д. (Брр, - страшная речь. Понятное дело - деньги он нам уже заплатил).
Я внимательно слушаю, понимающе киваю - мне все его проблемы понятны. Иначе быть не может. Я эксперт.
Накипело у него много. Открытый коротким выстрелам его беспощадных слов, я принимаюсь вдумчиво черкать у себя в ежедневнике. Наконец, он стихает. Очевидно, что внутри у него все кипит звуками, но он крепится для следующего арт-обстрела.
Я двигаю к нему ежедневник. На чистом листе мною нарисован квадратик завода. Возле него торчат заводские трубы, из которых буднично валит дым. К квадратику тянутся линии электропередачи, установленные на треугольных, зарешеченных опорах. Все это обведено уверенной жирной линией (как одно целое), стоит дата - вдруг поймет (мы обещаем, что создание новой компании на базе завода и электростанции состоится не позже чем через три месяца), а рядом колонка мероприятий (просто волнистые линии). Мы знаем, как помочь. Мы знаем, как устроить ваше будущее.
Вокруг линии, объединяющей завод и электростанцию, куча человеческих физиономий (овал лица, кругляшки глаз, линия рта, точки ноздрей). Это люди. Изо рта у них повисли облачка произносимых слов. Они что-то говорят друг другу. Вот только слов я еще не написал. Слова обязательно найдутся - дайте время. И помогут создать что-то новое.
Ровная линия рта на всех человеческих лицах вздернута улыбкой. Они улыбаются, потому что (и поэтому) понимают друг друга. Они понимают друг друга, потому что (и поэтому) улыбаются. Я вырываю лист из ежедневника и протягиваю его хмырю. Это мое обещание. У его завода будет будущее и куча улыбающихся людей. Я верю в это, поэтому на лице моем, копируя нарисованное, появляется улыбка. Он берет мое обещание и улыбается в ответ. Потом протягивает руку.
Когда он уходит, мне кажется, что я узнал несколько слов из песни, которую напевает по радио захлебывающийся шипением голос. Жизнь налаживается.