Cолнце не село, не закатилось, а попросту плюхнулось за гору - как будто выключили свет. Антрацитовое небо, переливаясь мириадами разнокалиберных бриллиантов, опустилось душной, дурманной ночью.
       Егор решил перейти к активным действиям и положил руку на плечо подружки. Реакции не последовало, и он приободрился.
       - Надь, а пойдем, искупаемся?
Она пожала плечами:
       - Вот ещё! Тащиться по темени. А комары? А собаки?
Действительно, дорога к ставку проходила через сады, а вечером сторожа отпускали собак на волю.
       - Тогда к розовому полю.
       - Я сегодня на нём шесть часов вкалывала, три пары перчаток в клочья порвала, на руках места живого нет...
       - А, может, споём? - Выхожу один я на дорогу... - негромко затянул Егор.
       - Слова спиши. Это кто, Пушкин?
       - Вообще-то Лермонтов. В школе проходили.
       - Как же, помню - кроха-сын на бал пришёл... Слушай, ухажёр, ты долго ещё динамо крутить собираешься? Мне завтра к восьми на работу. Тут неподалёку покос - пойдём, что ли? Сено там душистое...
       Егор растерялся. Девушка встала, взяла парня под руку и повела по едва различимому в темноте просёлку, то и дело задевая горячим упругим бедром. Сердце его забилось, застучало так громко, что перекрыло все остальные звуки. Вдруг она остановилась:
       - Ты что, в первый раз? Дрожишь, трясёшься весь. Потом холодным покрылся. Вот ведь меня угораздило... Знаешь что, иди-ка ты лучше домой - поздно уже.
       Надежда сделала шаг в сторону и исчезла - будто и не было вовсе. А ночь разрывалась от страсти. Захлёбываясь и булькая, орали лягушки. Гремели цикады, выводили серенады птицы... Весь мир вокруг стонал, охал и корчился в любовных судорогах. И на Егора накатила такая истома, такая безразмерная вселенская тоска одиночества, что он упал в тёплую, пряную дорожную пыль и зарыдал отчаянными сухими слезами.
        - Лю-юбо-овь, - кричал он шёпотом, - Нету никакой любви! Ур-роды!.. Трахаются и всё-ё-ё, а потом разбегаются, кр-ро-олики! С-су-уки-и! А-а-а! - он бил кулаками по земле и, попадая по острым камешкам, испытывал от боли странное облегчение, - И я-я, такая же скотина-а! Попёрся - кобе-ель, сво-олочь!..
       Наоравшись до отупения и сбив в кровь руки, Егор успокоился и незаметно уснул. Разбудило его ласковое поглаживание по затылку.
       - Кто это?
       - Да я, Егорушка, - услышал он голос Надежды. Она села рядом и положила его голову к себе на колени.
       - Ты же меня за дуру принял. И повёл, как тёлку... К умной бы постеснялся. Ты бунинские "Тёмные аллеи" читал? Нет? Вот те на. Там Митенька - вроде тебя. Страдал...
       Она продолжала гладить его, и Егор заплакал по-настоящему, как в детстве. Сладко-сладко.
       - Выхожу одна я на дорогу, - запела слабым, но верным голосом Надежда, - сквозь туман кремнистый путь блестит...
       Но луны не было. И ничего вообще не осталось, кроме мягких коленок, нежных девичьих рук и тихой торжественной песни.