Бабуля стояла передо мной, улыбаясь, вся такая красивая, в черном платье в белый горошек Легкий румянец на гладких щечках и совершенно живой блеск в карих глазах. И вишни в саду, позади неё, рассыпались белым цветом.
Я протянула ей руку:
- Ба!
Её губы что-то еще шептали, но ветер унес слова и образ бабушки Сани, смешав с лепестками вишни...
Я проснулась на мокрой подушке. Сегодня третий день - будем хоронить. Мне очень нужно успеть! Поспала всего пару часов - платье для бабули шила. Черное, в белый горошек. Она попросила меня о нем еще в прошлом году, когда я приехала поздравить с Рождеством.
- Людочка, ты можешь мне платье сшить? Соседка вот материи такой дала - я давно в горошек хотела, - бабуля стеснялась и мяла в руках газету, в которой только что была ткань. - Ты только сшей, а я подожду.
Я еще подумала тогда: "Чего она подождет?"
- Да, я сошью. К весне. Хорошо?
- Внучечка, ты не спеши, можно и летом. Только мне бы с рукавом длинным.
Я улыбалась, глядя на неё - вот какие они старики чуднЫе - летом и платье с рукавом.
- Хорошо, бабуль. Сошью, конечно.
Бодро покивав, я напрочь забыла об обещании: весна закружила, потом лето, и пронеслось незаметно время.
Сейчас, аккуратно упаковывая готовое платье, чтобы одеть в него бабу Саню в последний путь, я перебирала воспоминания, как монисты...
Мне примерно два года и я ору, как ненормальная - какие-то собаки решили с нами поиграть. Страшно, аж жуть берет. Бегу, надеясь убежать от лохматых преследователей. Но нет - споткнулась и меня догнали. Огромная, зубастая пасть с длинным розовым языком нависла надо мной. Я перестала орать - в горле все застыло и ни звука.
Нас с сестрой привезли к дедушке и бабушке на лето.
Все шумят у ворот - здороваются, а я молчу. Бабуля беспокойно спросила у мамы:
- Женя, а что с Людочкой? Она еще ни слова не сказала.
- Уже неделю не разговаривает - балуется, наверное, - отмахнулась мама.
Вечером меня ждало приключение - я ходила к ведьме! Это тоже был предметом гордости многие годы. В селе все считали её ведьмой. Боялись, но все равно обращались за помощью. Баба Саня взяла банку меда, завязала мне большой бант и мы пошли. Осознавая важность момента, я очень хотела говорить хоть что-нибудь, но онемевший язык не давал. Так и запомнила: мы топаем по пыльной дороге через две улицы, бант больно стягивает волосы, бабушка крепко держит за руку, и до изнеможения хочется её обо всем расспросить. В полутемном ведьмином доме на улице Узенькая растоплена большая печь, в которой плавила воск старуха в белой рубахе, а потом выливала его в миску с водой. Пахло вощиной и свежим хлебом, мне дали чуть теплую корочку.
- Вот, - сказала она, ткнув толстым пальцем в миску.
Оттуда на всех смотрела восковая голова собаки. Надо мной долго читали молитвы и я уснула. Баба Саня, наверное, принесла меня домой, потому что обратной дороги не помню совсем. Я начала снова говорить, и только иногда, в минуты волнения, язык не слушается секунду-другую.
- Внучечка, пойди к бабуне, она тебя звала, - баба Саня погладила меня по волосам и поправила сарафанчик.
Под цветастым пододеяльником на вышитой подушке давно-давно лежала бабуня. Маленькая и сухонькая - её в кровати и не видно было. Только платочек беленький на голове. Лица я не помню совсем.
В тот день я впервые подумала, что бабуня волшебница. Наверное, лет до десяти упорно говорила всем подружкам, что была такая бабуня, которая болела, не вставая, но для меня у нее откуда-то брались конфеты.
В маленькую ладошку упали две барбариски в фантиках.
- Вот тебе подарочек. Только будь послушной.
Выйдя из прохлады дома на летнюю жару, я разжала пальцы - липко клеились фантики, и моему восторгу не было предела. Через пару дней резко похолодало. Баба Саня плакала и кормила меня поминальными пирожками с вишнями, а бабуня смотрела на нас с металлического кругляша черно-белыми глазами.
Сижу на шелковице, руки грязные от ягод, и рот такой же. Тянусь к зеленым завязям, чтобы оттереть синие пальцы - подъехал дед и наверняка привез мороженое и свежий хлеб.
- Бабушка, дай мороженого!
Дед смеется:
- Что это за девочка к нам пришла? Иди умываться - наша внучка не грязнуля.
Лечу к рукомойнику и драю себя хозяйственным мылом. Залетаю в кухню - на столе эмалированная мисочка исходит паром и вкусно пахнет.
- Ба, а где мороженое?
- А вот, - и указывает на миску.
Ем ложкой жидкий и теплый пломбир пополам со слезами. Баба Саня плачет со мной вместе.
- Зiрочка моя, тебе ж нельзя холодного. У тебя ж гланды. Моя ж ты квiточка!
Потом она подавала мне, сидящей на дереве, огромный кусок хлеба, подсоленный и политый пахучим маслом из подсолнуха. Только с маслобойни. Я жевала хлеб, потом снова шелковицу, плакала и злилась на бабу Саню за горячий пломбир в июле. Через два года мне все равно удалили гланды.
Бабушка приехала к нам в Забайкалье через весь Союз, привезя с собой необыкновенные вкусности. Мы распаковывали груши, бережно упакованные в ящики с дырочками, мешок грецких орехов и самое необыкновенное - кукурузные палочки в сахарной пудре. Я не знала, что хватать - желтая Бера уже кисло-сладко таяла во рту, руки тянулись в коробку с палочками, а глаза следили за мамиными руками, нарезающими медовые соты.
- Ой, нечего вам тут кушать, - вздыхала бабушка, - дети голодные.
- Не голодные. Просто здесь такого нет, и не купишь, - смеялась мама, облизывая янтарный мед с пальцев.
Волею судьбы бабушка Саня воспитала чужого ребенка и чужих внуков, которые стали ей родными.
Приехал папа. Глаза у него красные и чуть опухшие.
- Бабушка лежит уже сутки, - тихо начал он, - просила правнуков привезти попрощаться. Возьми завтра Ярика и Сашу. Надо свозить.
Надо - значит надо. В темной спальне укрытая цветастым одеялом лежит баба Саня. Я наклоняюсь к ней.
- Бабуля, это мы.
- Людочка, квiточка моя! А детей привезла?
Я неловко подпихиваю вперед притихших карапузов: Ярику четыре, а Сашке - три.
- Помоги встать, - тихо проговорила бабушка.
Я легко подняла её и усадила. Она всегда была маленькая и худенькая, но сегодня показалось, как пушинка. Бабуля перекрестила их, попросила стакан воды, и мы уехали домой.
Назавтра приехала мама.
- Ты бабушке платье сшила? Пора уже.
Я заплакала, а потом бросилась искать тот самый газетный пакет с тканью в белый горошек.
- Ба, а у тебя были братики и сестрички, - мы сидим на диване и смотрим телевизор. Фигурное катание.
- Были, нас восемь было.
- А где они все делись?
- Одного война забрала, а остальных - голод. Васю, братика, на войне искала, но не нашла.
- Бабуля, а зачем искала?
- Один он у меня остался. Думала, смогу там помочь. Не успела. И могилы нет, - бабуля отвлеклась от своих мыслей на новый цветной телевизор и обомлела. - Ох, ты ж Боже ж мой! Он же ей руку оторвет! - схватилась она за сердце.
На экране пара исполняла фигуру, когда партнер держит за руку партнершу и вращает по льду вокруг себя. Баба Саня всегда пугалась, когда это показывали.
- Все, надо спать ложиться. Я уже воды нагрела помыться.
- Ба! - ныла я. - Там еще мультики будут!
- Куда они денутся твои мультики. Завтра посмотришь.
Бабуля так и не поняла, что нельзя включить телек через пару часов и попасть на тот же момент. Эх, не застала она видеомагнитофонов.
Я не захотела обедать. Подросток уже - гонор так и прет. Бабушка Саня тогда рассказала мне, как она начала работать. Оказалось, что в двенадцать лет, спасаясь от голода, она приехала из села в город и устроилась работать в семье врачей. Готовила, за детьми смотрела.
Накрыла она им обед в столовой, а профессор и говорит:
- Что-то аппетит не пришел. Не буду сейчас кушать.
Саня бросилась на кухню борщ насыпать, накрывает приборы, извиняется:
- Простите, не знала, что к вам еще гость прийти должен.
Все долго смеялись, а Саня не поняла тогда, зачем он нужен, аппетит, когда кушать хотелось всегда.
Я тоже смеялась, но суп съела. До сих пор вспоминаю бабушкин гречневый суп, сваренный на курочке, с желтыми кружочками жира на прозрачном бульоне и мелкий золотистый лук на поверхности. А чаем она называла кипяток с сахаром, обязательно в маленькой эмалированной кружке.
- Ба, а заварку положить?
- А зачем? - удивлялась баба Саня. - это вам, молодым, заварку надо, а мне вот и такой чай самый вкусный.
Курю в темноте, холодный мартовский ветер влетает в окно, сдувая искры с кончика сигареты. Кофе в чашке совсем холодный. Еще рукава сметать надо, и лоскут белой ткани где-то у меня был - на воротничок. Красиво будет: на черном фоне белый воротничок. В горле все сжалось, я включила лампу и села за швейную машинку.
Сейчас я совсем не шью. Наверное, то платье стало одной из последних вещей, что вышли из-под моих рук. За окном таяла ночь и за деревьями кралось утро, понемногу отвоевывая себе небо. Я спешила, нужно приехать к девяти утра. "Боюсь, не успею", - думала я, нажимая на горячую электрическую педаль, устало жужжавшую под тапкой.
Всю дорогу в автобусе я прижимала к себе пакет с готовым платьем, боясь заснуть и потерять его. Черная повязка никак не хотела держаться на голове, и все норовила сползти. В глазах пекло, в носу щипало, в горле комок - я страшно боялась, что кому-нибудь придет в голову спросить у меня, кто умер. Знак скорби, черневший на моих волосах симафорил окружающим о трагедии, и все-таки нашелся добрый человек, проявившись, по его мнению, сострадание, и спросил:
- А у вас кто-то умер?
- Бабушка, - ответила я, и умылась слезами.
Все, что копилось три дня, пока баба Саня лежала, а потом два дня после её смерти, вылилось на пакет с платьем. Я извинялась, вытирала глаза и ненавидела доброго человека за вопрос.
В большой комнате на табуретках стоял гроб, родственники и соседи толпились вокруг, дергали за рукав, что-то говорили, и я никак не могла подойти к бабушке. Ко мне тихо подошла мама и выругала, что я опоздала, что сейчас батюшка будет отпевать.
- Мама, нужно её переодеть, - твердила я, протягивая пакет, - вот, она просила меня сшить платье, и я сшила. Я не могла раньше, мам.
- Людочка, нельзя уже, - схватила она меня за руку. - Никто не разрешит, это в морге делают.
Я вырвала руку и подошла к домовине. Бабуля лежала под белым покрывалом, и только руки были сверху, сложенные ладошка на ладошку, и держали тонкую восковую свечу. Баба Саня лежала, как живая, только очень холодная. Я так и замерла рядом, сжимая в руках платье.
- Мама, нужно ей в гроб положить.
- Может мы отдадим кому-то? - мама растерянно посмотрела на меня и на пожилых дальних родственниц, глазами уже примерявших платье. Она потянула у меня из рук скользкую ткань.
- Нет! Я сутки не вставала из-за машинки! Это бабушкино платье - с ней и положить надо! На меня косились все, но платье я свернула и подсунула под белое покрывало.
Зашел батюшка и началось отпевание. Сладкий запах ладана, заполнивший дом, выгнал меня на улицу. Во дворе сделали брезентовый шалаш и поставили столы. В открытые ворота входили люди .Соседские тетки суетились и носили тарелки. Кто-то дернул меня:
- Иди в дом попрощаться. Сейчас батюшка закончит отпевать и на кладбище понесут.
Прошла Пасха и наступил поминальный день - мы отправились с бабушкой на кладбище. Я выделывалась и не хотела идти, психовала - у меня были свои планы на тот день. Поправив могилку бабуни, выдрав вокруг траву, баба Саня постелила на столик газетку, разложила крашеные яйца, свячёную паску с запекшейся веточкой вербы в застывшей помадке, присыпанную цветным "пшеном". Нас было несколько человек, стоявших в тот день у столика.
Бабушка отозвала меня в сторону и напутствовала:
- Квiточка моя, нервничать нельзя. Придет день и я умру, а тебе нужно будет прийти поправить здесь, покушать, людям дать помянуть. Так надо.
В зеленых ветках разросшихся кустов почти не видно могилку бабуни, выцвело черно-белое фото на металлическом кругляше. Невдалеке лежат бабушка и дед, он ушел спустя год. Теперь нас меньше, сидящих за поминальным столом на этом маленьком кладбище.
Бабушка дала мне крольчонка, маленького ушастика размером с ладонь.
- Ба, а можно на траву пустить?
- На траву сейчас нельзя. Вот роса утренняя сойдет, тогда можно.
Под шелковицей цвел клевер и разросся зеленой дорожкой подорожник. Бабушка стоит рядом и рвет вишню на вареники. Крольчонок вертится в моих руках, мелко дергая носом, и, замирая, прислушивается.
- Смотри, не упусти, - смеется баба Саня.
Прошло много лет, но каждое воспоминание об этом человеке наполняет меня теплом и радостью. Жизнь не дарила ей подарков, но нужно иметь дар, чтобы не обозлиться на всё вокруг и не начать ненавидеть. Она любила людей, и они платили ей тем же.