Аннотация: Когда люди пересекаются во времени никогда не знаешь чего ожидать...
Старая кирпичная кладка местами потрескалась, и её заменили новым кирпичом, сильно отличавшимся от прежнего буро-красного, как говорили, "екатерининского". Белёные подоконники да мутные стекла окон - так смотрела на дорогу станция Сурская. Сквозь растрескавшийся асфальт проросла трава, и вместе с ней одинокой тонкой веткой рвался в небо молодой тополь. Теплый сентябрьский ветер разносил на всю округу запахи сухих трав, вобравших за лето тепло солнечных лучей. Ночью туман застилал овражки и пригорки, и скорый поезд одиноко несся по степи, распугивая хорьков вышедших поохотиться на кур.
С рассветом упала роса, и во влажном воздухе чувствовалось лишь тепло проходящего тепловоза. От реки, тяжело и плавно, поднимался клин лебедей.
Смотрительница вышла из каморки, дохнув паром и поежившись со сна. Одернула чуть смятую юбку и поплотнее запахнулась в старую телогрейку, наброшенную поверх синей форменной рубашки. Быстро глянула в облезлое зеркало с отбитым уголком и, пригладив каштановые волосы, надела берет. Проходящий на три минуты сделал остановку, тускло осветив пути одиноким фонарем, пассажиры выпрыгнули на перрон покурить и так же быстро запрыгнули обратно, успев сделать по нескольку торопливых затяжек.
Они часто спрашивали, как называется станция, и смотрительница монотонно отвечала, кивая на здание с надписью. Ничем не примечательное название.
Катерина, так звали смотрительницу, махнула флажком вслед проходящему, и пошла в каморку пить из эмалированной кружки остывший чай.
Солнце продиралось сквозь рваные облака, и небо стало желтое, как спелое яблоко, с нежной розовинкой над горизонтом. Рельсы изгибались двумя белыми линиями, убегая в утренние сумерки.
Обед Катерине всегда приносила дочь - Таня. Видная девушка: соломенного цвета волосы мягко обвивали шею, падая на высокую грудь, а голубые глаза на загорелом лице смотрели живо и любознательно. При невысоком росте она имела тонкий стан, крепкие красивые икры и тонкие щиколотки.
Рядом со станцией был старый курган, о котором среди местных гуляла дурная слава. Говаривали, что дух древней воительницы живет здесь и парами туда ходить нельзя, только в большой компании. Мол, отобьёт парня у девушки эта воительница, а девушку закружит по степи. Таня в амазонку не верила, но через курган по тропинке ходить боялась. Она огибала его по проселочной дороге - шагая по шпалам до станции. Летом деревянные шпалы разогревались на солнце, их запах не только окутывал собой старое дерево, но и вился следом, щекоча ноздри. Девушка шла, глубоко вдыхая терпкий степной воздух, и украдкой поглядывала на курган.
Мирина жила здесь давно. В тот великий день жрицы велели возвести в этом месте курган, чтобы дух её неизменно следил за порядком у северных границ царства. Никто не оставался без внимания, минуя курган, но когда эта девушка впервые прошла здесь, что-то дрогнул в душе у воительницы. Татьяна напомнила ей дочь.
Мениппа была прекрасна в битве скифов и колхов, она храбро сражалась, снося врагам головы и рассекая тела. Её меч вспыхивал, отражая солнечные лучи и истекал кровью. Соломенного цвета косы, то взлетали вверх, то сплетались с гривой боевого коня, с губ которого белыми хлопьями слетала пена. Голубые глаза Мениппы сверкали, ослепляя врагов божественным огнём. Воин на гнедой лошади прорывался к ней, расчищая себе путь акинаком. Шлем горел золотом, а красный гребень вздрагивал. Воин медленно натянул тетиву и пустил стрелу в коня Мениппы. Амазонка посмотрела в глаза врагу, прикрывшись щитом и подняв меч. Раненное животное в тот же миг поднялось на задних ногах, взбрыкнуло и сбросило хозяйку.
Она погибла на глазах матери - конь затоптал её, а после рухнул сверху. Мирина видела искаженное и сплюснутое копытом лицо своей девочки, втоптанные в пыль окровавленные косы, но уже не могла ей помочь. Мирина могла еще родить ребенка, но ни в следующую весну, ни в другие вёсны она не любила мужчин из соседних скифских селений. Она дала эту клятву в храме, и жрицы закололи ягненка в дар богам.
Долго помнила Мирина битву. Боль возвращалась, врастая, пуская корни и не давая дышать полной грудью. Мирина отказывалась от походов, не желала поединков. Она уходила к святилищу, молилась богам и гладила косы дочери - их незаметно срезала Верховная жрица, по просьбе Мирины, не дав сгореть в погребальном костре. На каменном полу горели свечи, оплывая бугристым желтым воском, и с ними вместе таяла Мирина, отпуская душу к Праматери.
Когда в груди стало тесно, и слабый свет свечей стал гаснуть для Мирины, пришла к ней Верховная жрица и предложила обмен.
- Я помогу тебе вернуть дочь. Родится девочка, и будет как твоя Мениппа, и лицом и статью. Душа Мениппы возродится в ней. Ты сразу узнаешь свою дочь. С тобою рядом станет она жить, в тех же широких степях. Только помни, что не должна ты до восемнадцатой весны уводить девушку из родного дома, иначе её ждёт дурная судьба. Если ты согласна, мы проведем обряд.
Мирина недолго колебалась. Бесстрашный воин, она готова была принять удар ритуального кинжала, что унесёт на своём острие её душу.
Несколько месяцев готовили жрицы обряд - омывали Мирину, шептали на воду старинные молитвы и пели песни на непонятном языке. Каменная нора стала ей домом, а хлеб и вода заменили мясо и вино. Когда наступил главный день, Верховная жрица пришла не с кинжалом, она принесла отвар из трав.
- Пей, Мирина. Ты не умрёшь, и твоя душа никогда не уйдёт за реку. В обмен на дочь ты станешь охранять эти земли, а когда придет время, вернёшься править этой страной.
Мирина взяла чашу худыми пальцами и сделала первый глоток. Привычный мир вокруг стал рассеиваться и тускнеть, его сменили яркие краски и живые, пульсирующие тени. Воительница допила отвар и устремилась туда, где её ждал новый дом.
Жрицы по одной входили в склеп, внося посуду, оружие, одежду и драгоценности Мирины. Верховная жрица покрыла Мирину цветами, положив за головой пахучие травы.
- Твой сон осядет на цветах,
Сверкая каплями росы.
Растает первородный страх
В лучах стареющей звезды...
Она пела погребальную песнь, и её голос становился то негромким шепотом, стелясь у ног, то вибрировал, отражаясь от земляных стен и вынимая душу. Девушки ритмично покачивались в такт пению Верховной, и издавали ровный мощный звук, не раскрывая рта. Казалось, что Мирина спит - ресницы бросали легкие тени на щеки, и ровный цвет кожи оттенял блеск жемчуга на фригийском колпаке. Схваченная расшитым шелковым поясом пурпурная туника не скрывала стройных ног в высоких шнурованных сапогах. Из прорези в тунике темнела левая грудь. Сосок казался твердым, как оливковая косточка. У возвышения, на котором покоилась амазонка, жрицы сложили пельта [1], копьё, лук и стрелы и любимое оружие Мирины - лабрис [2] . Лицо покрыли золотой маской.
Закончив погребение, Верховная покинула склеп, и вслед за ней вышли все.
- Можно засыпать, - махнула она рукой ожидавшим в стороне скифским мужчинам.
Скифы молча сделали свою работу, и вскоре над склепом вырос курган.
Солнце клонилось к закату, отражаясь на влажной загорелой коже копателей. Они не спешили уходить - их ждала награда. После погребения амазонок жрицы любили их и дарили подарки. Кудрявый темноволосый парень не сводил глаз с самой красивой из женщин.
Цветы, вплетенные в венок, не скрывали нетерпение и игривый блеск глаз. Жрица нетерпеливо теребила хитон, посматривая из-под венка на молоденького скифа. Она знаками давала ему понять, чтобы дождался именно её, и нанизанные на пальцы перстни играли разноцветьем.
Многое изменилось у берегов Суры, и только теперь, проведя здесь столько столетий, она увидела свою Мениппу. Жрица выполнила данное обещание.
Каждый раз, провожая взглядом Таню, Мирина следила, чтобы не обидели девушку случайные люди.
- Мам! Это я! - громко крикнула Таня, подходя к станции.
Ровная спина, высокий лоб, упрямый подбородок и холодный блеск глаз.
Смотрительница вышла и, прикрыв от солнца ладонью глаза, улыбнулась дочери.
- Красавица моя пришла!
Таня поднялась на крыльцо, повесила на обломанные ржавые перила сумку и обняла мать.
- Там всё еще горячее, - кивнула девушка на перила. - Борщ и жареная картошка. Так что ешь скорее.
Катерина улыбнулась дочери и, сняв сумку с перил, и зашла в каморку.
Таня уселась на колченогий табурет и задумалась. Мать запрещала ей подходить к кургану, девушка слушалась, но желание росло и крепло, невзирая на запрет.
Она долго смотрела на курган, и ей вдруг хотелось забраться на самый его верх, и закричать так, чтобы эхо еще долго носилось по степи.
Мирина всё больше привязывалась к девчонке и каждый день ждала, когда та придет на станцию. Одиночество так долго обволакивало и усыпляло, что привязанность к человеку стала для неё откровением. Мирина не могла коснуться соломенных волос, поцеловать высокий смуглый лоб, но могла находиться рядом, как воздух. Благословляла свою девочку, шепча древние молитвы, и отправляя их с легким ветром.
Ах, как бы хорошо сидели на ней доспехи, сложенные под курганом. Верхом на коне, да в дорогих одеждах, она стала бы похожа на царицу. Как же хотелось Мирине одарить девчонку! Под курганом, кроме доспехов и истлевших одежд, в большой шкатулке хранились драгоценности, собранные, как дань, с побежденных врагов. Красивее всех украшений была брошь. Мирина помнила тот день, когда войско вошло в поверженный город, и к ней подошла старуха с просьбой остановиться в её доме. Старуха преподнесла дар воительнице - небольшой, тяжелый, шелковый мешочек. Мирина брезгливо взяла подарок, а вытряхнув на ладонь содержимое узелка, не смогла сдержать возгласа удивления. Золотая брошь на длинной игле, в форме паука с тельцем из цельного желтого бриллианта и с изумрудами вместо глаз. Паук занимал пол-ладони. Воительница положила брошь обратно в мешочек и засунула его за пазуху. Бриллиант прижался к животу и приятно холодил кожу. Игла легонько покалывала.
- Веди в свой дом, женщина!
- Идите за мной, госпожа, - тихо позвала старуха.
Она вовремя позвала воительницу стать гостьей, в городе начались грабежи и пожары. Разместившись в новом доме, Мирина сколола кусок белого шелка брошью. Этот паук еще очень долго украшал плащ амазонки. Богатая старуха дарила и другие подарки, но ничего подобного больше не было, разве что конь, который похоронен рядом с Мириной.
День выдался солнечным и теплым, Таня накинула поверх сарафана кофту, обула легкие туфли и поспешила к матери на станцию. Она чувствовала, что сегодня случится что-то необычное. Еще на рассвете Таня слышала голос, звавший её к кургану, а утренний чуткий сон принёс образ воительницы на гарцующем вороном коне. Женщина-воин сняла брошь в форме паука, плащ соскользнул на землю, и вот - узкая, но жилистая рука протягивает девушке необычное украшение. Лицо воительницы напряглось, брови нахмурены, а губы сжались в линию. Она сжала пятками круп коня, и натянула удила. Животное жевало ремешок, задирая верхнюю губу, и показывало желтые зубы. Из-под копыт не поднималась пыль, как у сельских кобылок, конь словно парил на самой землей. Проснувшись, Таня решила пройти через курган.
Девушка казалась Мирине одинокой: она никогда не видела Таню с парнем. "Бедные одежды не позволят ей найти достойного мужа", - думала она - "Так и останется в этом мире одна".
Мирина знала, что такое одиночество... Она потеряла счет годам и столетиям. Не с кем разделить радость встречи нового солнца и долгие ночи в степи. Ветер стал её другом, а мягкие травы - ложем. Никто не в силах изменить этот порядок, ибо духу её назначено жить здесь и следить за всем. Разные души живут в степи, но не с кем вспомнить былые битвы. Мирина приняла решение одарить девушку. Воительнице было неспокойно, словно она нарушает древний порядок. Чувствовала, что с этим грехом изменится привычное течение времени.
Таня тихо ступала по узкой тропинке мимо кургана. Когда она почти обошла страшное место, то споткнулась о камешек и посмотрела вниз. Перед ней лежала брошь.
Девушка медленно наклонилась и, дотронувшись кончиками пальцев до центрального камня, одернула руку назад. Она облизнула вмиг пересохшие губы и напряглась так, будто совершила что-то незаконное. Холодный порыв ветра на один миг сковал движения, пахнуло затхлым, но Таня, не отрываясь, смотрела на сверкающие камни. Только почувствовав холодок на затылке, она оглянулась вокруг и, убедившись, что рядом никого нет, быстро схватила находку и спрятала в карман.
Таня почти бегом подошла к станции, где на крыльце стояла мать. Игла брошки сквозь тонкую ткань покалывала бедро, но девушка ощущала уверенность от этого кратковременного неудобства.
- Ты через курган ходила? - нахмурилась Катерина.
Таня опустила глаза:
- Через него.
- А что ты там подняла?
- Ничего, мам. Я споткнулась о камень, нога заболела, - соврала Таня. - Пойдем, я тебе обед накрою.
От матери не укрылось, что она слишком бледна и взволнована, но мало ли что может испугать девчонку. "Испугалась моя красавица. Порасскажут легенд, страху на людей нагонят. Больше она той дорогой не пойдет", - подумала Катерина, успокаивая материнское сердце.
Свежий мёд пах цветами и тянулся за ложкой. Катерина намазала его на хлеб и передала Тане. Они пили чай, вскипятив воду кипятильником в литровой банке, и молчали.
После того случая Таня перестала ходить на станцию через курган, и мимо него не ходила. Пропала девушка. Смотрительница приносила еду с собой и выходила обедать на крыльцо. Развернув газету и поставив остывшую банку с борщом на стол, Катерина посмотрела на выцветшую степь, в надежде, что вдоль сверкающих на солнце путей идет дочь. Холодный ветер выдувал её слёзы и иссушал глаза.
Мирина всё чаще приходила к станции. Чуяла она свою вину, но не знала, как исправить ошибку. Мирина не уходила, оставаясь рядом с женщиной, поглощенной горем. Надежда, что девушка вернётся, не покидала её.
Катерина таяла на глазах. Ссутулившись, она сидела на своём колченогом стуле, сухо кашляя и прикрывая платочком рот. Выглядывала в туман, покуда не подходил состав, и поднимала флажок, встречая. Она сильно похудела, и её фигура терялась в одежде - Катерина держала флажок, и казалось, что очередной порыв ветра вырвет его из ослабевшей руки и унесёт в степь.
Однажды Мирина увидела на станции чужую тётку, которая смачно ела курицу, облокотившись на перила. Пальцы правой руки жирно блестели, и тонкая полоска стекала за рукав. В другой руке тётка держала кус хлеба, время от времени поправляя им сползающий на глаза платок. На платок прилипали крошки, а тётка довольно жмурилась на солнце.
Послышался гул приближающегося поезда, и тётка засуетившись, наскоро облизала пальцы и юркнула в каморку. Выбежав, подняла флажок и отдала честь машинисту грузового. Тот дал приветственный сигнал, и поезд прогромыхал, скрывшись в утреннем тумане, а днем на велосипеде приехал мужичок. Велосипед подпрыгивал на камушках, а на руле тяжело вздрагивала хозяйственная сумка.
- Галина, накрывай на стол! - позвал мужичок и крякнул, перебрасывая ногу через раму.
- Ой, приехал! Ну, это ж надо! А я кипятильник только включила, чай сейчас заварим.
- Не надо чаю, - подмигнул мужичок. - Там тепленькая дожидается. Под борщ.
Они зашли в каморку и оттуда стали изредка доноситься обрывки негромкой беседы.
- Что ж теперь будет с домом Катерины?
- Давай лучше помянем покойницу, - тётка отмахнулась от вопроса.
Глухо стукнулись стопки, и тётка икнула, а после ойкнула. Послышалось причмокивание, кто-то громко отсёрбывал, цокая языком.
- Татьяне как сообщить? Знаешь?
- Откуда?! Катерина вот тоже не знала.
- Что ты хочешь, баба? Молодежь! - многозначительно протянул мужичок, и опять забулькало.
Стопки снова стукнулись.
Вскоре на станции появилось новое лицо. Новенькая синяя форма на долговязом и худом мужчине сидела нескладно, щиколотки выглядывали из-под коротковатых штанов, рукава он пытался оттянуть, придерживая их. Уже через неделю костюмчик припылился, обновился пятнами, а засаленные манжеты новый смотритель больше не придерживал, надев под низ шерстяной свитер.
Мирина смотрела на золотую маску, покрывшуюся слоем пыли и просевшую много глубже шлема. Жемчуг на истлевшем колпаке потускнел и не радовал глаз матовым блеском, а лук и стрелы давно рассыпались в прах, только наконечники остались. Она жила здесь, ожидая свою девочку, и сама же всё загубила.
- Как же я виновата перед тобой! Зачем эту брошку подарила?.. Не время еще было, - думала она о девушке, и страдания древнего духа притягивали грозу.
Курган поливало дождем, и редкие вспышки молний сопровождались запоздалыми громовыми раскатами. Несколько дней лило, как из ведра. Грунтовую дорогу почти размыло, канавы набрались воды, и смотритель в высоких резиновых сапогах добирался до станции по шпалам. Клееночный дождевик облепил его долговязую фигуру, штанины обтянули худые ноги, и сам он стал еще больше походить на жердь в фуражке.
Добравшись до станции, он плеснул в немытый стакан самогона из припрятанной в столе бутылки, залпом выпил и поёжился. Через мутное, припотевшее стекло он посмотрел на темнеющий вдали курган. Достав из кармана старый мобильник, смотритель потыкал пальцами в кнопки и, прищурившись, глянул на экран. Потом засопел и нажал вызов.
- Алё! Дождь у нас льёт, скоро зальёт курган, к едреной маме, и проверить не успеем. Не надо было девку того. Зря, говорю, трогали! - орал он в трубку. - Курган-то большой, как теперь у неё спросить, с какой стороны копать?
Сунув мобильник в карман, мужичок выругался и вышел покурить. Он смотрел на тучи, щурясь от дыма и сжимая сигарету двумя пальцами. Докурив, сплюнул в щель меж зубов и зашел в каморку.
Дух Мирины заметался в поисках Татьяны. "Жива! Недосмотрела, позволила беде случиться!" - корила себя Мирина.
Она нашла девушку в старом курене пасечника. Перед куренём виднелись места для ульев и покрытая паутиной поилка. Видно было, что мёд выкачали, а пчел увезли на зимовку. В полумраке, на проваленном топчане лежала Таня. Длинные светлые волосы свешивались до пола, и из-под ватного одеяла торчали босые грязные ноги.
Успокоившись, она затихла, готовая к обряду проникновения.
У Тани болело всё тело. Чувство, что её пропустили через мясорубку не покидало. Холодно. Ноги замерзли и онемели. Девушка пошевелила правой рукой и приподнялась на локте - затылок словно налился свинцом. Спустив ноги вниз и ощутив холодный земляной пол, она даже обрадовалась. До сих пор казалось, что ног нет. Пальцы рук всё еще не хотели слушаться, но заплести волосы в косу кое-как получилось.
Силы возвращались приливами, и совсем не хотелось есть. Таня только пила дождевую воду, скопившуюся в пчелиной поилке, и удивлялась заметному улучшению. К следующему утру девушка чувствовала себя как никогда хорошо. Кровь бурлила и обновленная сущность требовала действий. Обмотав босые ноги старыми тряпками, Таня вышла из куреня и легким бегом направилась к селу. Утро выдалось солнечным и прохладным, пахло речкой и прелой травой.
Земля подсохла, и глинистые тропинки застыли подтёками, разошлись трещинами. Возле кургана археологи разбили лагерь, обнеся всё веревками и колышками. Мирина понимала, что у неё нет сил бороться, и спокойно наблюдала за разорением многовекового пристанища. Сундук с драгоценностями и золотую маску вынесли сразу. Мирина не хотела смотреть на своё лицо без маски. То, что осталось от некогда прекрасного тела амазонки лежало на сундуке с золотыми и серебряными монетами.
Когда все вышли обедать, из раскопок донесся звон монет. Она ждала этого. Курган внезапно провалился вглубь на пару метров, и с краёв стал сыпаться земля. Мирина слабела с каждой минутой, она наблюдала за погребением врагов и наполняла силами дочь.
После говорили, что это подземные воды размыли грунты и курган осел, впервые за последнюю тысячу лет.
Через пару дней оставшиеся в живых студенты-археологи копошились в насыпи и бережно перебирали осколки посуды, раскладывали наконечники стрел.
Мирина поселилась на станции. По недоразумению в проекте здания станции оказалась ниша, которую прикрыли дверью, написав на ней "Служебное помещение". Вскоре, за ненадобностью, помещение завесили картой и задвинули сейфом.
Ноябрь принес первые морозы и снег, а на Сурскую назначили новую начальницу. Остатки кургана размыло дождями, а вскоре и вовсе замело снегом.
Временами Мирину опутывала легкая грусть - бесконечная белизна степи возвращала в лучшие времена, когда она неслась верхом, и морозный воздух перебивал дыхание, а из-под копыт коня вихрями взметался снег.
В один из ветреных вечеров перед Мириной возник дух Верховной жрицы.
- Твой срок вышел, царица!
- Приветствую тебя, Верховная! - не удивилась Мирина.
Она давно ждала посетителей, только не знала, что это будет жрица.
- Ты возвращаешься.
- Я могу узнать куда?
- Можешь. У Татьяны будет ребенок - ты. Пришло время.