Рыжеватые отблески пробиваются сквозь янтарные шторы. Где-то там, за окнами, свирепствует май, может быть, даже цветут одуванчики. Пора бы им.
Листва шумит так, что ее звон оглушает, впивается в меня, словно издевательски изогнутый ятаган, и отдается болью в каждом моем атоме. Как похожи между собою - звон и боль. Донн... Донн...
С того времени, как подул ядовитый ветер перемен, прошло уже больше трех месяцев. 94 полных дня, 18 часов, 23 минуты и 6, 7, 8 секунд... Про меня уже давно никто не помнит. Господа уехали жить в столицу и оставили дом на попечение грустного седого сторожа без единой мысли на тусклом лице. Он иногда заходит в комнаты, окидывает стены неизменным ровным, бессмысленным взглядом, разворачивается и уходит. Кажется, если в имение проберется вор и вынесет все до нитки - сторож и не заметит. 51, 52, 53...
Меня уже давно перестали заводить. Я застыл, заржавел и почти превратился в ничто. Но мой внутренний хронометр не может прекратить работу и продолжает отсчитывать секунды в доме, где три месяца тому назад остановилось время. 22, 23...
Всем нам когда-нибудь приходится претерпеть эту метаморфозу - из хозяина положения в пылинку на подоконнике. Но если мой хронометр остановится - я себе этого не прощу.
И не важно, что прежде, чем господа вернутся, меня доест ржавчина, пыль и равнодушие. Не важно, что кроме меня отсчитываемые мною секунды не нужны никому. Что стрелки застыли, а половина деталей внутри истерлась. Что меня могут выбросить на свалку. Главное то, что до последней своей секунды я останусь верен себе. Я должен знать, что я живу и делаю все, что в моих силах - и ни секундой меньше. Иначе нельзя.