Игорь Бурдонов ИМПЕРСКИЙ ГОРОД

Имперский город умирал вместе с Великой Империей.

Он делал это тихо и безразлично, с равнодушием взирая на новое, ненужное и бессмысленное для него время. Великие здания, хранившие тишину и недвижимость имперского величия в своих коридорах и кабинетах, наполнились шумной толпой новых людей, когда-то не любивших, а теперь и не понимающих смысла этих зданий. У их подножия, ещё недавно запретных и пустынных, кипела пёстрая пена мелкой торговли. Внушительные фасады скрылись под яркой и чужой рекламой. Будто старого генерала, уже впадающего в маразм, облепила стая наглых внуков, обалдевших от безнаказанности и наконец-то получивших возможность отомстить за все причинённые когда-то обиды, наказания и выговоры - они увешивают деда медалями и орденами, вырезанными из цветной бумаги, с шутовскими надписями, напяливают на него треуголку из старой газеты, закидывают лентами серпантина и обсыпают конфетти.

Город безучастно смотрел, как его площади и улицы наводняются чужими машинами и чужими людьми. Он уже не делал различия между чужими приезжими и своими горожанами, ставшими ему чужими. Город слушал ночные выстрелы, но даже не удивлялся им, некогда невозможным на улицах столицы Империи. Новые правители города не вызывали у него не только уважения, но даже интереса. Он знал, что все они - временщики, но это мало его волновало, потому что в будущем он не видел не только их, но и себя самого. Имперский город умирал.

С усмешкой наблюдал он попытки оживить тот другой, старый город, город предыдущей Империи, который когда-то был убит им и, казалось, навечно похоронен под асфальтом и за фасадами великих зданий новой Империи, сама память о котором была стёрта вместе со старыми названиями улиц и площадей. Теперь, умирая, Имперский город испытывал к своему предшественнику даже нечто вроде симпатии и сочувствия, но знал, что тот мёртв и что сам он уже совсем скоро будет мёртв, и все попытки оживления глупы и обречены на неудачу и фарс. Город даже предвидел, что когда-нибудь попытаются оживить и его самого, но это ему было безразлично и он знал, что умирает окончательно, а всё остальное - суета.

Из города уходило величие, стало больше грязи, подземелье ветшало и само небо над городом потускнело и лишилось имперского блеска. Город помнил свою бурную жестокую юность, мрачноватую зрелость, но более всего он любил свою старость - то своё состояние, которое предшествовало умиранию. Именно к старости в нём окончательно укрепился и успокоился имперский дух, даже разложение Империи в последние годы лишь подчёркивало её величие, даже нарастающий маразм её верховных правителей только укреплял состояние имперского безвременья, потому что приближал к идеалу всякой империи - величественной пирамиде с кучкой дерьма на самой вершине. Имперский город к концу своей жизни хорошо понимал и ценил эту тайную прелесть тотальности, сладкое вино вездесущей секретности, терпкий вкус глобальной безопасности и тонкий аромат имперского страха - этого почти религиозного трепета, на котором основывались лояльность, спокойствие, порядок и государственный патриотизм. Разумеется, сам город не испытывал никаких чувств - ни страха, ни любви, ни ненависти - как и подобает истинно имперскому городу. Чувства - удел людей, а города живут в иных измерениях. Люди должны были бояться, любить или ненавидеть город, а город лишь воплощал эти чувства в своих проспектах и площадях, зданиях и бульварах, в своём асфальте, камне, бетоне и стекле.

Имперский город умирал. Менялся облик его зданий, улиц и площадей, сами названия их менялись, менялись машины, менялись люди. Город не знал - да это его и не интересовало - какой город идёт ему на смену: будет ли это город новой Империи или пирамиду растащат на камни, которые можно использовать как груз при засолке грибов. Имперский город уходил из жизни без провожатых, растворяясь в тумане перемен, беззвучно напевая свою любимую имперскую песню "Любимый город может спать спокойно..."

 

1994