Уезжать не хотелось. Середина октября. Погода встала мягкая, тихая, уютная. И тело, и душа беспечно отдыхали; нет нужды противиться ни зною, ни сырости. Севастополь в эту пору полупустой, оттого и выглядит по-особенному, степенно: нет сумятицы очередей, навязчивого китча курортного сезона, нет суеты толпы. Есть: синее Чёрное море, прохладно играющее бликами осеннего солнца, упоительно свежий морской воздух, осенняя пышность приморского пейзажа и белоснежность классической архитектуры. Колоннады, капители, галереи, портики, высвеченные сочными вечерними лучами, откидывают шоколадные тени и, окрашенные топлёного молока оттенками, завораживают, навевая сказочные восточные мотивы. Просторны и милы взгляду, ещё цветущие клумбами, бульвары и аллеи. Расточительно усыпаны шикарными каштанами лестницы затихших парков. Спокойна и малолюдна набережная, облюбованная в полдень полусотней полусонных сизарей, оставивших, наконец, в покое парящего над бухтой орла.
Город облегчённо вздохнул, пережив очередное нашествие курортников, "дикарей" и прелестниц-красоток. Пляжи, парки, улицы пустеют. Тут и выявляются взгляду ладные молодые крымчанки. С гордыми, от южной натуры, пленяю-щими осанками моделей, длинноногие, загорелые, кажется, они не просто шагают по улицам, а обольстительно ступают по подиуму, но, увы, без ценителей. Сколько их, в поиске счастья, разлетелось по белу свету? Неведомо. Не счесть и кто воротился, и кто ... Сезон - и фарт, и беда крымских курортов. И так - неизменно.
Но вот, день за днём, палитра природы и больше, и сочнее насыщается бордово-красными и жёлто-коричневыми цветами зрелости и увядания. Прощай, лето. Ранние и затяжные закаты, гаснущими пожарами, заливают дневное разноцветье двумя красками: нестерпимой огненно-жёлтой - на небосклоне и воцаряющейся чёрной - от земли; на фоне пламенеющих тучек плоскими театральными декорациями стоят чёрные силуэты пик кипарисов. Природа, завершая круг, печально угасает, чтобы, накопив сил, возродиться снова. И в этом круговороте, бесстрастном и вечном, мелькают людские судьбы; то бурлит, то замирает жизнь.
И от этого великолепия отчаянно хотелось не уезжать.
- Нет, вы не осознаёте в каком раю вы живёте, каким воздухом дышите каждый день! - сокрушался Виктор по пути на вокзал, стараясь запечатлеть в памяти виды парков, бухты, моря, мелькающие в открытом окне зелёного жигулёнка, - Нет, в Крыму нельзя быть несчастным! Эх, какая благодать!
- Ну, ты уж загнул, Виктор Анатольевич, - откликнулся Фёдор, - всякое случается. Иногда и тяжеловасто приходится. Зимой бывает, с моря, на неделю, так задует - сил нету, до костей. А летом, когда засуха; выжгет всё, напрочь! Что ты! А так-то: с пивцом, с шашлычком, да у моря - лепота! Приезжай на месячишко, невесту тебе найдём. Тут - не Москва, народ не избалованный.
Он затормозил перед зеброй, терпеливо пропуская двух симпатичных девушек.
- Ты чего? А-а! - москвича изумляла вежливость севастопольских водителей.
- Пешеход на зебру встал, обязан пропустить. У нас с этим строго! Штрафуют почём зря и фамилию не спрашивают.
- Ну, не знаю, Фёдор, - он проводил парочку взглядом, - Да, поехали уже!
Вокзал появился неожиданно, из-за крутого поворота и бугра.
- Вот и при-ехали, Виктор Анатольевич, - подала голос жена Фёдора, Люба.
Здание вокзала, тоже в классическом стиле, украшенное по крышам флигелей балюстрадами, венчала, с краю, белоснежная колонна, скорее башня, со шпилем и, как в Питере, растрами, но современных кораблей. Шедевр провинциальной приморской сов-архитектуры. С двумя сумками и двумя коробками, с фруктами и вином, прошли на перрон. До отправления было ещё далеко, но поезд уже стоял.
- Вот и твой четвёртый вагон, Виктор Анатольевич. Украиньской залезныци. Ты сюда-то, поди, в российском составе прикатил? В фирменном?
- Да! В только что отремонтированном. В окнах стеклопакеты, пластик, диваны, дорожки - всё новьё! А ход - бархатный, как по ковру.
- А теперь в нашем протрясёшься, - засмеялся Фёдор, - будет, с чем сравнить. Звиняйте, фирменный отменили, не сезон. Пошли, вещи занесём.
Вагон, на три четверти пустой, со въевшимися за годы запахами: горьким топочного угля, кислым туалета и крепким человечьим духом, и впрямь выглядел неважно. Затёртые до дыр кривые дорожки, линялые занавески, обшарпанные стены, латаная обивка полок, всё доказывало ветхость бытия. В купе устраивалась семья, и Виктор, наспех распихав вещи, закинул сумку на свою верхнюю полку и вышел на перрон, на свежий воздух.
- Ну-у, Виктор Анатольевич, не забыва-ай нас, звони-и, - нараспев загово-рила Люба, - передавай привет Москве-е. Приезжайте на сле-едующий год.
Долгое прощание утомляет, и уже не терпелось скорее - в путь, дабы не тянуть резину расставания. Все слова сказаны, дружеские объятия и рукопожатия закреплены, предпринять, уже, ничего нельзя, а время, ещё, есть. Прощальное фото ...
Виктор торчал в проходе у треснувшего окна, пока, в купе, семейство стелилось, переодевалось и готовилось поглощать заготовленную снедь. Мимо, под перестук колёс, мелькали скалы, бухты с кораблями, бетонные, расписанные уродливыми граффити, заборы, предместья города, их сменяли посадки, гаражи, снова заборы. У соседней рамы стриженый, загорелый мужчина, в майке и шортах, с тату на плече, далеко выставив руку в открытое окно, новенькой серебристой камерой SONY, глядя в откидной, поворотный экран, показушно рисуясь, снимал пейзажи вдоль хода поезда и вперёд, и назад. Прыткий сынок соседей по купе только что на голове не ходил, а цыкающие укоры мамы действовали не более минуты. Время от времени поезд нежданно врезался в грохочущий чернильный мрак многочисленных тоннелей, но, проторенный некогда людьми путь всегда выводил на свет, ещё более ослепительный после тьмы.
Виктор сходил к проводнику, в надежде сменить верхнюю полку на любую пустующую нижнюю, но получил равнодушный отказ. Проводник не то чтобы не встал с топчана, даже и не глянул на него.
- Все места проданы. В Симферополе сядут. Чайку не желаете?
Притиснутый за шкафчиком с чайной посудой, вольно закинутыми на его колени ногами проводницы, или просто спутницы, он даже пошевелиться не мог, и не хотел; - они смотрели по ноутбуку блокбастер.
- Жаль ... Чайку? Попозже. Не буду отвлекать.
Виктор вернулся к своему купе. В коридоре сынок соседей опустил раму и, встав на приступок, вопил на весь вагон. Ветер трепал его вихры.
- Мам, мам! Смотри монастырь в скале! Мам!
Мама в бордовом трико, розовой футболке с надписью стразами "KISS", плюше-вых салатовых тапках вышла, поправляя причёску.
- Что ты орёшь? И слезь с окна. Идите, стелитесь, - снизошла она, давая понять, кто есть кто, - пока мы руки помоем. Пойдём, Стасик. Стасик!
Виктор застелил полку, подоткнув одеяло в натяг, по-флотски, чтобы держалось, задвинул дверь, сменил джинсы на треники и достал кожаные тапочки.
Окно купе почему-то сильно запотело внутри, меж стёклами. С него, собирались стекать капли, подступая, как слёзы. Виктора смутило неясное, тревожное предчувствие, он отогнал его прочь: "Залягу спать, до самой Москвы, - рассуждал он, - высплюсь хоть раз в жизни!"
Открыл дверь. Семейство, напротив, у окна, наблюдало пейзажи. Виктор прошёл умыться. Когда он вернулся, соседи трапезничали. Столик и диван были завалены пакетами с едой, салфетками, тарелками, бутылками. Стоял крутой запах варёного яйца, жареной курятины и свежего огурца. Бросив полотенце на полку, Виктор вышел. Еда - интимное дело.
- Вы, наверно, тоже хотите? Мы шкоро жакончим.
Пережёвывая плюшку и запивая мульти-соком, пробубнила вслед мама. Папа, светловолосый, уже лысеющий, с грузным, начинающим жиреть телом, на мир не реагировал, с головой уйдя в разборку и поглощение половины цыпленка. Их сын, худой, как велосипед, подросток, лет десяти, на месте сидеть не мог. Еда, к огорчению мамы, его не прельщала и он, как марионетка, повинуясь, казалось, каким-то невидимым ниточкам кукловода, скакал по всему вагону. Лез на глаза: то щёлкал выключателями, то двигал туда-сюда дверь, то по скрипучей откидной лесенке лазил вверх-вниз на полку, то брался выправлять гнутую проволоку занавесок, то ровнял по всему коридору сбившуюся дорожку. Однако, удовлетворения зуду, по-видимому, не получал. Маму, миловидную, слегка раздавшуюся брюнетку, с перманентом, это бесило, но она старалась не показать вида. Отцу было всё по барабану, он насыщался; путь к его сердцу был широк и незатейлив. Они не перекинулись и парой слов за ужин, кроме:
- Валера, в Симферополе, купи ты ему этот "Доширак", он же ничего не ест!
- Угу.
"Типовая семья, таких - миллионы, - размышлял Виктор, - и они счастливы, по-своему; каждый по своей природной программе. Женщина - как состоявшаяся мать, при муже, хранительница очага. Мужчина - производитель, удовлетворён по трём известным моральным и физическим параметрам: "А чего ещё-то?". Мальчик - пока просто от натурального бытия и возможности всё испробовать "на зуб". "А, впрочем, чего других-то судить, - сам-то, чем лучше? Философ! - так жили тысячелетиями. Обыкновенные средние люди, не алкаши и, слава Богу". Виктор был не в духе и разозлился на самого себя за занудство и ханжество.
Ужин закончился. Женщина, деловито рассовывая, что по сумкам, что по пакетам, на выброс, собирала всё со стола. Мужчина по чину, хлебнув ещё минералки, взгромоздился на верхнюю полку и уткнулся в "Футбол - Хоккей". "От чего казак гладок?" - снова не удержался Виктор. Сына напрягли выносом мусора, но с контролем, желавшей, под благовидным предлогом, слегка размяться, мамы.
Виктор пошёл к проводнику за чаем. Та же картина: на узком диванчике он - за шкафом, она - головой к окну, полулёжа, беспечно закинув ноги в лайкре на его колени. В ноутбуке так же грохотал взрывами и бранью другой блокбастер.
- Как на счёт чайку?
- А, минуточку! - оживился проводник, - Сейчас сообразим. Ну-ка, пусти! И притормози пока.
Девушка недовольно отвела ноги в сторону. Проводник встал и, открыв шкафчик, занялся приготовлением чая. Ноутбук замолчал. Чтобы заполнить неловкую паузу, Виктор полюбопытствовал:
- Интересно: что это, перед вашим купе, за коврик такой лежит странный? Он на самом деле такой или вверх ногами?
Проводник даже не усмехнулся, продолжая греметь стаканами и ложками.
- Вверх ногами. Вас тут ходит ... топчут, чай льют, а коврик - один. А так, когда начальство - переверну и чистота, порядок. Вам с лимоном?
- Нет, спасибо. Хм, мудрёно! Ну, да. Нас много, а коврик - один ...
- С вас тридцать рублей, можно в гривнах. Если ещё будете, рассчитаемся потом, когда бельё сдадите. Мелочи нет. Кипяток знаете где.
Он подал гранёный стакан в подстаканнике, с ложкой и пакетиком на верёвочке, и сунул два дорожных сахарка в руку.
- Да, хорошо. Спасибо большое. Извините.
- Обращайтесь. Ну, давай, поехали дальше! - кинул он уже компаньонке.
Виктор вернулся в купе и, достав из сумки, что заботливо положила Люба, наско-
ро, под взором соседей, перекусил окорочком, домашними пирожками с мясом, помидором и яйцом, тыкая пальцы в спичечный коробок с солью. К чаю были плюшки. Дама, напротив, маялась от благовоспитанности и скуки, не зная: то ли лечь, то ли сесть, то ли почитать, то ли заняться чем-нибудь ещё. Мужчина сытно сопел наверху. Мальчик то появлялся, то исчезал, его завод никак не иссякал. Прибрав за собой, Виктор сдал стакан, выкинул мусор, и, забравшись на полку, с наслаждением вытянулся. "Хорошо! Через каких-то 22 часа мы разойдёмся навсегда, как в море корабли. Можно расслабиться". Мерно стучали колёса, вагон зычно поскрипывал и раскачивался: "И, вправду, громче, чем в российском. Но хоть не дует. И то ладно ...", - подумал Виктор и погрузился в дремоту.
Поспать не удалось. Дверь громко лязгнула и с воплем, - Симферополь! Симферополь! - мальчик, влетев в купе, кинулся натягивать кроссовки. Мама вскочила, затрясла отца и тот нехотя, ворча под нос: - Да, понял, понял. Иду! - тяжко и неуклюже ворочая тело, почти свалился с полки.
Проводник был прав. В вагон вломилась волна новых пассажиров с сумками, баулами, тележками, тюками. Стоял гвалт, кричали дети. Посекундно открывалась дверь купе, слышалось: "Извините!" И так снова и снова. "Неграмотные они, что ли? Цифр не знают? Написано же; нет, надо убедиться лично! Южане!" Виктор крутился с боку на бок. Наконец, решив, что уснуть не удастся, слез с полки и вышел из купе.
Вагон зажил другой жизнью. И беспокойный мальчик показался сущим пустяком в сравнении с напористыми тётками, крутыми и спереди и сзади, мужиками, пропихивающими узлы и баулы, и выводком, мал-мала меньше, детей, с воплями снующих под ногами и по всем открытым купе. Виктор протиснулся в тамбур и спустился на низкий перрон знакомого, по проделкам юности, кичливого вокзала столицы Крыма. С Симферополем его связывали весьма досадные воспоминания, и тревожить их совсем не хотелось. Постояв минут десять на платформе, понаблюдав за суетой суматошных громадян незалежной Державы, глупо спросил проводника: "Когда поедем?", - и, плюнув под колеса, поднялся в вагон. Делать - ну абсолютно нечего.
Поезд тронулся. Симферополь миновали, гвалт не умолкал: строчили детские автоматы, перекликались из купе в купе дамы, где-то гуляли; долбила попса, и время от времени - взрывы хохота. Ублажённый Стасик впал в священный ритуал, видимо тем и берущий его. Вскрыв коробку "Доширак", и высыпав туда содержимое пакетиков, он залил её кипятком, отчего купе заполнилось едким запахом добавок и специй, и закрыл крышкой. Подождав заветные пять минут, он открыл коробку и, с идиотской отрадой, нарочно, насколько возможно вытягивая вилкой бахрому лапши, упивался, прежде чем отправить её в рот. Его забавляло глумиться над самообладанием окружающих.
- Как ты можешь это есть?
Первой сдалась мама, папа наверху невозмутимо листал "Спид-Инфо".
- Ма, ты не постигаешь. Это - жесть, я тащусь! - блаженно молвил сынок.
По вагонам, из ресторана, с промежутками в пару часов, приступили "окучивать клиентов" две официантки, волоча корзины, весьма потертые, монотонно, как муэдзины, завывая по очереди: - Покупа-ем! Вода-а, сла-адости, прирожки-и, пи-иво, оре-ешки, сигаре-еты. Покупа-аем! - умолкая лишь при редких продажах.
Время увязло в праздности. У людей в вагоне, да и в поезде, были различные интересы и цели, а объединяло только одно - необходимость перемещения в пространстве. "Общество единоличников", - с иронией заключил невольные наблюдения Виктор и, твёрдо решив лечь спать, пошёл в туалет, заодно и умыться.
Полночь. В пустом коридоре на откидном месте, пригорюнившись, сидел неуёмный Стасик, таращась в тёмное окно.
- А ты, что не ложишься спать?
- А я никогда не сплю! - задиристо парировал паренёк.
- Что, так всю ночь и просидишь один?
- Да, и буду так сидеть. А спать не лягу! Всю ночь!
Виктор пожал плечами и прошёл мимо: - "Норов! Однако". Наконец-то, за полночь, все как-то угомонились. Умывшись, Виктор вернулся в купе. Стасик упрямо сидел в коридоре. Родители, умаявшись бороться с сыном, спали; мама - чутко, а папа даже похрапывал.
Окно так и белело мутным пятном испарины, прорезанным чёрными параллельными дорожками от стёкших тяжёлых капель. Только в одном месте, почему-то, две из них были, как перечёркнуты поперёк. "Похоже, как рельсы", - отметил Виктор. Раздражало необъяснимое предчувствие напасти: - "А, ерунда! - отмахнулся, - Мистика. Для барышень". Он разделся и, забравшись под одеяло, как в конверт, под ритм перестука колёс быстро уснул.
Лязг, скрежет, визг, тряска, мрак, страх. Спросонья Виктор не сообразил, где он, что происходит. Его прижало к стенке, ходившей ходуном. Наконец, он врубился: - "Это поезд и явно что-то стряслось. Слава Богу, вроде цел!" Вагон ещё подёргало малость, он натужно заскрипел, и, осевши, замер.
Темнота. Тишина. "Блин, не иначе, как экстренное торможение, - озарился мыслью очнувшийся разум, - Авария? Теракт?" В голове промелькнули десятки догадок. Дали тусклое аварийное освещение. В полумраке Виктор огляделся. Сосед не проснулся и, лёжа ничком, самозабвенно храпел. Перепуганная мать, сидя в постели, тянулась рукой к чаду. Бравый полуночник спал, как сурок, по отцовски, ничком, разметав одеяло и простыни.
- Что случилось? - произнёс Виктор.
- Не знаю, - возмущённым шёпотом выпалила дама, - Разве так можно?! Живые же люди! Ужас какой-то! Что за страна?! Кошмар!
Виктор натянул треники и спрыгнул с полки. Женщина с жеманным испугом прикрылась одеялом. Отыскав, наощупь, в куче обуви тапки, вышел в коридор. К его удивлению он был пуст. За окном, с фонарями, пробежали в хвост поезда какие-то люди. "Почему в хвост?" В тамбуре курил стриженый загорелый мужчина с тату во всё плечо, в заляпанной соусом и вином майке, вислых шортах и развязанных кроссовках на босу ногу. По его нетвёрдой стойке было очевидно - прилично пьян. Проводник, в расстёгнутой рубашке, в тапках на босу ногу, далеко высунувшись на вытянутых руках из вагона, тоже смотрел почему-то назад.
- Что-то случилось? - недоумевая, спросил Виктор.
Вопрос так в тамбуре и повис. Мужчина, сутулясь и щурясь, прищемив ногтями бычок и дотягивая, будто последний в жизни, молча пожал плечами, не поднимая головы. Проводник продолжал выглядывать что-то позади. В проёме двери за его спиной чернела ночь. Снова пробежали с фонарём, но уже в голову состава. Он что-то крикнул, ему ответили резко. Оттеснив Виктора плечом в узком проходе, он с силой захлопнул дверь и запер ключом. Виктор глянул на часы - почти три.
- Что случилось? - он повторил вопрос проводнику.
- Идите ... спать. Скоро поедем.
Вид у него был хмурый и к общению не располагал. Мужчина с тату, что-то промычав, мотаясь по стенам, словно вагон был на полном ходу, двинулся восвояси.
- Идите, идите! Чего по ночам бродить? Вот ... не спится!
- Да, поспишь тут! - вспыхнул Виктор, - Где мы хоть сейчас?
- На перегоне. До Лозовой малёк не дотянули.
- А это ещё Украина или уже Россия?
- Украина, Украина. Идите уже, ложитесь. Скоро поедем. Может быть ...
- Что значит "может быть"?
- А то, что ползуна машинист словил! Вот, что значит.
- Какого ползуна?
- А вот поедем, узнаете! Как бы в Белгороде пары не пришлось менять.
Загадочно буркнул проводник и закрылся в служебном купе.
- Чёрт знает что! Полупроводник какой-то, не добьёшься толком ничего.
Намёки лишь усилили раздражение Виктора. И, простояв с четверть часа у окна, так ничего и не прояснив, он вернулся в купе и в досаде лёг.
Соседи спали. Тишина. Мерный храп мужчины. Не спалось. "Чего стоим?" Виктор, глядя в потолок, думал о разном: о Севастополе, о друзьях, о коварстве синей птицы удачи, о нелепости и жизни, и смерти, о том, что всё имеет свой предел и только глупость беспредельна ... Сперва его мысли шли, чередуя друг друга, затем столпились, спутались, смешались ... Он забылся чутким полусном.
Проснулся от толчка. Поезд тронулся. "Сколько же стояли? - Виктор включил ночник, глянул на часы, - 4-20. Часа полтора, два ... Что-то не то". Поезд набирал ход. И тут, Виктор понял намёк проводника. Вместо привычного перестука колёса долбили, как отбойный молоток. И чем шибче шёл поезд, тем чаще и громче звучала дробь. "Ползуна словил, - вспомнил Виктор, - При экстренном ... колёса же не катятся, ... а зажатые колодками намертво, ползут по рельсам! И ... и стачиваются!" Догадка встревожила. Сон пропал. Ничто не помогало: ни смена положений, ни глубокое дыхание, ни ослабление мышц лица - всё пустое. В голове - попеременно: новый звук колёс - "тук-тук-тук-тук-тук ...", и одна мысль - "Ползуна словил! Ползуна словил! Ползуна ...".
- Чёрт, так и свихнуться недолго! - проворчал вслух Виктор.
- Вам тоже не спится? - голос раздражённой дамы, - Ужасный поезд! Правда? Боже, когда только их коснётся цивилизация?!
Ей хотелось участия. Виктор не ответил и разговор не завязался. Сна - ни в одном глазу. Отец и сын мирно спали. Душно.
Вскоре поезд прибыл на узловую станцию, Лозовую. Здесь меняют локомо-
тив. Стоянка - минут двадцать. Виктор оделся и вышел проветриться. На перроне у вагона стояли проводник со спутницей и крупный мужчина, бригадир поезда. Михалыч, так его величали, громко объяснял им что-то. Виктор прислушался.
- Михалыч, ну ты хоть разглядел, кто она: русская, хохлушка? Баба, девка?
- Да, Бох её знает хто. Разве там поймёшь. Ясно тилько, шо девка, молодая. Руки ж, ноги ж, голова, туловище - всё ж отдельно расхвасовано.
- Что, так всё рядом и лежало? - изумилась девица.
Она в трепете, глядя снизу вверх, обняв свои плечи, как-то съёжившись, приникла к проводнику. Переложив фонарь, он обхватил её за шею. Ночь была тёплой.
- Да, не. Её ж до двенадцатого вагона ковбасило. Да, пока менты не приихалы, так ничего и не трогали. Ага. Пид всим составом шматки собирали.
Виктор не сдержался и вмешался в разговор.
- Извините, это мы из-за этого ночью стояли?
- Ну, да. А куды ж денешься, - со спокойным смирением ответил Михалыч.
- Несчастный случай?
- Не, сама кинулась. Машинист казал, шо бачил её щё на переезде. Ждала, бисово отродье, и сиганула. Так менты и казали - суыцид.
- А, мотивы? - спросил проводник.
- Так то ж теперь, думаю, тилько Господь Всемогущий ведает. У кого спросить-то? Любовь - сука, надо думать ... Будь оно неладно! Вот, взяли моду!
- Откуда же, кха-кхэ, - в чистом-то поле, одна? - осекшись, спросила девица.
- Да не, там полустанок, што ли. Не-то - село, не-то - посёлок. Людей хватает. Видать и расписание знала; что - скорый, без остановки.
- А машинист? Он, как - в порядке? - осенило Виктора.
- А, шо машинист? Ему то шо, ха-а, впервой што ли? Знаете яка любыма пэсня машиниста? А? Эх, сколько я зарезал, сколько перерезал! Машинист!
По путям, вдоль поезда, в сумраке, походя на горбатых гномов, с фонарями, мелькали путейцы в оранжевых жилетах, тщательно осматривая, выстукивая колёса. "Ползуна ищут!" - заподозрил Виктор.
- Ладно, Михалыч, ты насочиняешь тут, пожалуй! - прорычал проводник, - Уже отправление дают. Залезайте в вагон, а то закрою! - цыкнул он пассажиру, - Ну, давай, двигай! - под зад пхнул к лестнице дрожащую подружку.
Изумленный Виктор, сев на откидное место, уставился в окно. Жёлтые квадраты
света от окон скакали по пролетающим назад кустам, не отставая, как и гнетущие думы. Светало. Колёса стучали, тяжесть навалилась на всё тело. "Время? Около пяти. Надо идти спать". Вздохнув и шумно выдохнув, он встал и зашёл в купе.
Толком поспать так и не удалось. Ночь развалилась на куски: до и после ЧП. В голове бродили вечные, трудные, тёмные мысли, которые и не складывались до конца, но и не отпускали. Почему-то вспомнился, прочитанный ещё в детстве, фантастический рассказ о светлом будущем, где все люди ощущали чужую боль и страдание и потому, немедля, спешили на помощь. "Боже правый, если бы так было сейчас; весь поезд бы корчился от невыносимой муки" - подумал Виктор, в сотый раз, перевернувшись на другой бок.
В шесть часов поезд встал в Казачьей Лопани - таможня, контроль перед выездом с Украины. "Тоже мне название таможни, Мытня. Впервые, как увидел, думал что баня", - маялся ожиданием Виктор. Слава Богу, проверка прошла без осложнений и быстро кончилась. "Тут и до Белгорода рукой подать. Опять таможня, российская. Цирк! Скорей бы уже всё кончилось", - размышлял Виктор, чувствуя себя раздавленным после бессонной ночи.
Семейство пробудилось, как ни в чём не бывало, и готовилось серьёзно позавтракать. "А может они не в курсе?" - допустил Виктор. И, когда отец с сыном были отосланы мыть руки, он задал вопрос даме.
- Скажите: вы в курсе ночного происшествия?
- Вы о той, что - под поезд? Да. Возмутительно! Мы теперь на электричку опаздываем, а нам ещё в Чехов добираться. Можете себе представить?
- А? ... А то, что мы по живому человеку проехали?
- Это её трудности. Могла бы и иной способ выбрать, попроще, а не создавать другим людям проблемы. Тоже мне, Анна Каренина нашлась!
- Вы понимаете, о чём говорите?! Что такое может стрястись в жизни, что бы человек добровольно на рельсы лёг? Под поезд!
- Всё! Хватит! Я не желаю обсуждать эту тему. Особенно при ребёнке!
Разговор был оборван. Вернулись мужчины, завтрак состоялся.
Предсказания проводника сбывались одно за другим. "Видно - тёртый калач, повидал уж". В Белгороде локомотив и первые два вагона отцепили и перегнали на ремонтный путь. Стасик извёлся, жаждая увидеть всё сам. Ясно - пацан.
- Ма, ну можно пойти? Ну, ма-а? Ну, можно?
- Нечего там смотреть. Это - не детские забавы! Я же сказала: - Не цирк!
- Ну, ма-а? Я близко не буду. Только, как колёса меняют. Ну, ма-а-а?
- Господи! Валера, ну сходи ты с ним, ради Бога! Только оденьтесь, дождь!
Валера дожевал бутерброд и, буркнув, - Ну, пошли, - кряхтя нагнувшись, полез под полку за кроссовками. Стасик, мигом одевшись, уже выскочил в коридор.
- Стасик, кепку! Стасик, вернись. Валера, он же простудится! Господи! Возьми кепку и долго не стойте. Было б на что глазеть, потом лечи вас!
Валера, с кепкой, затрусил за наследником. Мама кинулась к окну в коридоре, желая убедиться, что чадо впрямь надело кепку. Уж это были её проблемы.
Прошло около часа. Виктор, злой на самого себя, устал прикидываться спящим. Выждав, когда дама в очередной раз прилипла к окну, высматривая своих, слез с полки, оделся и вышел на улицу. Дождь то моросил, то нет, было промозгло. Перескакивая лужи, он направился к голове состава. Идти пришлось дальше, чем ожидал. Два первых вагона, в мерах в двухстах впереди, стояли на ремонтных путях. Четыре путейских домкрата, огромные, жёлтого цвета, держали один вагон на весу. Десятка полтора ремонтников в оранжевых жилетах сновали вокруг, как муравьи. Толпа зевак, Валера со Стасиком среди них, - чуть поодаль. Виктор, не желая с ними встречи, отошёл в сторону, левее, где стояла уже снятая пара колёс. Их, с блокнотами в руках, тщательно осматривали двое мужчин в плащах.
- Добрый день. Извините, не помешаю?
- Да, нет. Здравствуйте. Смотрите на здоровье.
Мужчины продолжали исследовать ободья колёс, делая пометки в блокнотах и переписывая их серийные номера.
- Скажите, пожалуйста, а где ползун?
- Да, где ж ему быть, на месте. Вон, там, сверху. Видите?
Виктор пригляделся и впрямь увидел на ровной зеркальной окружности колеса сантиметров в двадцать пять плоскую залысину. Металл на ней был серый, будто отожжённый и, не то чтобы стёсан, а скорее смят, сдвинут чудовищной силой, как пластилин, и отслаивался чешуйками. "Не мудрено, что колёса так стучали! - от-метил Виктор, - Хорошо, с рельс не сошли. Вот было бы весело!"
- Да-а, впечатляет! Спасибо. Что же - на выброс, в металлолом?
- Да, нет, наварят, проточат. Как новенькие будут: поживут, послужат ещё.
"Какая силища! Если уж чугун так покорёжило, то, что про человека говорить, -
размышлял Виктор, - Вот и тёмные пятна на дисках. Кровь? Масло? Грязь?"
Угрюмый он вернулся, и вдруг отметил, что испарины на окне купе больше нет.
- Сильный дождь? - спросила возлежащая с журналом "Элль" мама.
- Так, моросит временами, - ответил Виктор, залезая на полку.
- Чего там смотреть? Не понимаю.
- Как "Люди гибнут за металл" ..., - невпопад продекламировал Виктор.
Вернулись мужчины. Ребёнок был досмотрен с пристрастием, на тему мокрых ног и головы. "Забота о здоровье - это главное!" Он не давался и капризничал.
Ремонт продолжался два с половиной часа. Вагоны прицепили, локомотив поменяли. Скорый, "Севастополь - Москва", пресёкший чью-то жизнь, мягко тронулся и ринулся навёрстывать время живых. Колёса стучали, как обычно.
Стасику впечатлений хватило на пару часов, от силы. Видно было, что он переваривал увиденное и требовал обмена впечатлениями.
- Мам, мам, - супер: вагон - 55 тон, а его, как пушинку, подняли. Во-още!
- Стасик, можно без подробностей? Я устала.
Она скоро осекла его приставания, отослав к отцу. Папа, у окна, упершись ручкой в "Кроссворды", отвечал невпопад. Неугомонный Стасик начал вредничать: заскрипела откидная лесенка, защёлкали выключатели, загромыхала дверь.
- Стасик, прекрати. Валера, скажи ему, наконец! В самом деле!
- Стас, прекрати! Иди, вон, почитай что-нибудь.
Виктор, не зная, куда себя деть, и устав от пустых нотаций Стасику, решил показать ему пару фокусов с морскими узлами. На удивление, паренёк живо откликнулся и увлёкся новой забавой. Больше всего его поразил кандальный узел, простой и эффектный. Хотя, и топовый, и амфорный дались ему довольно легко. Но кандальный его сразил.
- Ма, ма, смотри, кандальный, - он ловко завязал его перед её носом, - я пацанам в школе покажу, офигеют.
- Стасик, что за слово? И мне это совсем не интересно.
Потом были: эшафотный, мачтовый, обезьянья цепочка, пьяный узел, воровской. Виктор раскрыл, что кроссовки Стаса завязаны аж двойным рифовым узлом и ещё - разницу прямого и бабьего узла. Бочечным узлом заинтересовалась даже мама.
- Как просто! Боже, вы - волшебник. У вас прирождённый талант к детям!
Время пролетело незаметно. В Москве они расставались уже друзьями. Стасик
пожал Виктору руку. Его мама, снова включив женину программу, навьючила Валеру баулами, собрала сына, подхватила сумку, и бросилась на решение новой своей проблемы. Теперь её целью была электричка до города Чехова, а там ещё автобусом - до их военного городка. А что же делать? Где - Крым, где - Чехов?
Виктор вышел на перрон, попутчиков уж и след простыл. Моросило. Поздний вечер сиял лужами, мокрым асфальтом. Свежо. Один, с двумя сумками и дву-мя увесистыми коробками, перебежками, через площадь, уворачиваясь от слепящих фарами, прущих напролом такси и автобусов, добрался до метро "Курская".
Безмерная толпа. Под сводом купола зала метался многоголосый гул, в вестибюле - не протолкнуться. Людской круговорот ошеломил: огромные очереди в кассы мешали потокам, стремящихся в разных направлениях людей. Женщины, мужчины перемешались в пёструю орду, утратив индивидуальности. Никто никого не замечал и не щадил. Все подчинялись власти толпы, лишь выбирая, к какой её части примкнуть, чтобы верно "приплыть" к каменным руслам, разводящим и направляющим потоки к глубоким глоткам эскалаторов, с натужным гудом неустанно заглатывающих и изрыгающих людские массы. Достав проездной, Виктор, чертыхаясь на тяжеленные коробки, о которые бились люди, прошёл турникет и с трудом "поплыл" в нужном направлении, семеня и обливаясь потом.
Из головы всё не шла ночная трагедия: "Почему, порой, так беспощадна жизнь и так бессердечны люди?" И на эскалаторе, и в вагоне он попытался определить чаяния попутчиков, но лица были непроницаемы - маски, а иной раз усталы и злы. Все, заплатив дань, только лишь вместе перемещались в пространстве по глубинным внутренностям города, и мысли их были далеко или высоко, в своих заботах. Ни красота, ни стать, ни уродство решительно никого вокруг не интересовали. А уж чья-то личная трагедия только насторожит, ощетинит: "Угроза!" А, не дай Бог, паника ... Безучастностью людского моря Москва потрясала ещё больше. И случись что ... "Равнодушие - симптом сытости".
Дотащившись, наконец, домой, без рук от багажа, Виктор позвонил Фёдору: "Да, я доехал благополучно. Всё в порядке. Поезд? - отменный! Ещё и Анна Ка-...-короче - немного опоздали с прибытием. Огромнейшее спасибо за всё. Было здорово. Севастополь - класс! Я эту поездку никогда не забуду ..."