Буркин Павел Витальевич : другие произведения.

Москаль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.03*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Какой была бы история России, если бы Пожарский погиб ещё до похода на Москву, а Минин потерпел поражение? У нашего современника, "обменявшегося" сознаниями с человеком из иной реальности, появился шанс это узнать. Здесь не Польша стала Царством Польским в составе России, а Московское царство превратилось в Восточные Кресы Речи Посполитой. Здесь Польша - действительно "от можа до можа", причём от Баренцева до Каспийского, и от Эльбы до Уральских гор. Здесь русский язык почти исчез, под запретом само слово "русский", а владение кириллическим письмом - признак принадлежности к революционерам. Здесь Романовы - не царская династия, а преуспевающий шляхетский род, из которого вышло немало кровавых карателей. Даже православная церковь неузнаваемо переродилась, став служанкой оккупантов и растеряв паству. Единственные, кто продолжают безнадёжную борьбу, ежеминутно рискуя жизнью - революционеры-подпольщики. Но "перенесённый" в тело одного из них россиянин из 2020 года - убеждённый "нацдем", и к марксизму относится крайне враждебно. Сумеет ли он перешагнуть через свои убеждения ради спасения русского народа? А сумеет ли найти своё место гость из параллельного мира в нашей реальности, и пригодятся ли ему навыки профессионального революционера и террориста? Ответ не так очевиден, как кажется. Выкладываю 1-ю часть. Да, очень извиняюсь, но куда-то делись подстрочные примечания с переводом польских фраз. Постараюсь это исправить, но пока выкладываю так. Язык-то славянский, надеюсь, многое будет понятно и без перевода. Продолжение следует.
  КЛЯТЫЙ МОСКАЛЬ
  7.12. 2013 -
  
  Смешно начинать жить правильно, когда пора умирать.
  Беркем аль Атоми
   Часть 1. Миры, что нас выбирают
  
  1.
  21.4.1930. Мир-2. Недалеко от ст. Ангельск .
  Звонко отстукивая стыки рельс, лязгая буферами и время от времени свистя паровозным гудком, поезд тащился сквозь бесконечные леса. Где-нибудь в Астрахани, Азове или Сухуме, самых южных владениях Речи Посполитой, всё уже зеленело, но здесь, на Севере, ещё не вскрылись ото льда реки и озёра, и даже на открытых местах почти нигде не обнажилась земля. Бесконечный белый простор, лишь изредка прорезаемый зеленью елей и сосен, плыл за окнами тёплого, уютного вагона первого класса.
  Ещё вчера в одиннадцать утра поезд отправился от станции Воломин, и с тех пор неспешно пожирая километр за километром бесконечные просторы Речи Посполитой. Он ненадолго тормозил на крохотных полустаночках и у старых, напоминающих обветшалые провинциальные костелы, вокзальчиков, построенных ещё полвека назад и с тех пор не ведавших ремонта. Если надо было залить воду в котёл, пополнить запас угля или попросту сменить локомотив, стоянка продолжалась до получаса - но такая была всего одна, в Коноше, и пришлась на глубокую ночь. В такое время местные жители, торгующие снедью и нехитрыми деревенскими поделками, предпочитают спать после трудного дня - как и пассажиры в душном вагоне.
  Временами он с грохотом проносился по ажурным, изящными дугами опор тянущимся к небу железнодорожным мостам. Но куда чаще за окном проплывал бесконечный заснеженный лес, в котором ещё почти ничего не предвещало близкой весны. Для него, вечно неизменного и в то же время постоянно меняющегося, три века - пустяк. Он не изменился с тех времён, когда вся эта земля принадлежала Московскому царству, и даже в Смоленске стоял гарнизон московских стрельцов. И те, кто сегодня согласны зваться москалями, тогда называли себя русскими.
  Паровозный гудок пронзительно просвистел, за пыльным оконным стеклом потянулись клочья жирного угольного дыма, солнце проплыло вдоль всего пыльного окна и ушло за стену. Всё так же мерно покачиваясь, вагон вполз на очередной мост через очередную, покрытую подтаявшим льдом реку, и мерный перестук колёс сменился гулким грохотом настила.
  - Пан желает чаю?
  Мужчина, ехавший на верхней полке и задумчиво смотревший в окно, обернулся на голос - неторопливо, как и подобает праздному пассажиру, не знающему, как убить время. Если он и нервничал, то ничем не показывал своего волнения.
  - Да, пан проводник, чай, и покрепче, - произнёс мужчина, окинув взглядом немолодого, с рябоватым лицом перенёсшего оспу, проводника. - И газету. Лучше всего "Варшавский экспресс" или "Газету людову", а если не будет их, можно и "Московский вестник".
  - Двадцать восемь грошей за всё, - деловито произнёс проводник. Они говорили на польском языке, единственном, на котором учат в школах Речи Посполитой. Но выговор выдал его, и пассажиру стоило немалых усилий сохранить невозмутимость. Увы, сейчас нужно было улыбаться, радуясь, что в этакой глуши все цены на треть ниже.
  Смотревший в окно мужчина был ещё молод, что-то между двадцатью пятью и тридцатью. Самые обычные, коротко стриженные русые волосы, аккуратная щёточка чуть более светлых, чем волосы, усов и бровей, спокойные глаза цвета лесной речки под серым осенним небом. Сложен плотно - но, опять же, ничего особенного. Лицо правильное, пожалуй, даже симпатичное - и удивительно незапоминающееся: таких из ста сотня. Очень полезное качество при его роде занятий. Во всех отношениях - обычный, преуспевающий молодой человек из хорошей семьи, едущий на северо-восточную окраину государства по важным делам.
  По нынешней легенде и документам, лежащим в кармане пиджака, он был Венцеславом Косцинским, корреспондентом одной малотиражной газеты из Белостока. Были и другие имена, иные уже сослужили свою службу и забыты за ненадобностью, иные ещё только ждали своего часа в тёмных чуланах памяти. Имелось, разумеется, и настоящее, данное ещё при рождении, имя - Анджей Звягин. У него был только один недостаток - оно наверняка имелось в картотеках хоть Дефензивы, хоть полиции гранатовой, хоть ордена иезуитов, и за его обладателя, живого или мёртвого, была назначена очень неплохая награда. И отчество, так и не прижившееся в Речи Посполитой - Николаевич. Что само по себе свидетельствовало о многом.
  Пассажир был одет в рубашку приятного бежевого цвета, аккуратные брюки и начищенные высокие сапоги армейского образца, выдававшие в нём отставника, а значит наверняка поляка или окраинца. Всё чистое и новое - но недорогое и такое же обыденно-безликое. В любой толпе горожан, особенно где-нибудь поближе к коронным землям, так же одет, самое меньшее, каждый четвёртый. И всё же что-то неуловимое - то ли внимательный, строгий взгляд серых глаз, то ли манера держаться, неуловимо напоминающая армейскую выправку, подсказывало, что сероглазый - человек не из простых. Было в нём, невзирая на молодость, что-то такое, что свидетельствовало: пережить ему пришлось многое.
  Серые глаза будто впились в крупную, но уже огрузневшую фигуру проводника. Только на миг - и тут же он отвёл взгляд, выдавив из себя беспечную улыбку. Только в голове проносились, жгучие как негашеная известь в обнажённой ладони, воспоминания.
  Дым над сожжённой деревней. Неглубокий, глубже не выдолбишь в промороженной с зимы земле, ров. И неровные залпы взвода жолнеров, повинующихся хриплым командам польского капрала. Залпы, опрокидывающие в братскую могилу всё новых и новых жителей потайной деревеньки. Мужчины почти все погибли в бою или их дорезали штыками озверевшие от крови жолнеры сразу после штурма. Сейчас пришёл черёд стариков и детей... Женщин пока не трогают - им ещё предстоит стать усладой верных солдат Речи Посполитой. Почему-то потомки вольных запорожских казаков очень любили подобные забавы. Дома им, что ли, жёны не рады?
  Воспоминание, пришедшее из далёкого детства, обожгло лютой ненавистью - и опало, загнанное на самое дно души стальной волей. Если он сорвётся, вряд ли доживёт до рассвета. Но одно он знал точно: однажды придёт черёд спросить и с этих. Это так же верно, как то, что вслед за зимой приходит лето.
  Позже он узнал: они были из Окрайнских Кресов - теперь, впрочем, совсем даже не Кресов, просто восточных воеводств Польши. Венцеслав знал: когда-то под ногами ляхов там горела земля. Но с тех пор утекло много воды. Теперь они мало чем отличаются от поляков, и хоть сами обитатели коронных земель ровней их не считают, зато нет в Войске Польском более храбрых бойцов и более жестоких карателей, чем потомки казаков-запорожцев. Перед ним был враг - худший, чем сами ляхи, ведь с тех-то что возьмёшь?
  - Есть ещё остановки? - спокойно, даже с ленцой, будто и сам знал ответ, а спросил только ради приличия, поинтересовался Венцеслав-Анджей.
  - Пять минут в Ломовом. Через два часа прибудем в Исакогорку, - флегматично произнёс проводник. Уже несколько лет он клял себя за то, что когда-то по пьяному делу подрался с подпоручиком. Дело могло кончиться трибуналом, хорошо, сам пан подпоручик оказался человеком незлым, и попросил не наказывать справного казака строго. Вот и выслали Мыколу Олейника в Кресы, запретив въезд в коронные земли и службу в войсках. Впрочем, работа проводника в поезде - далеко не самый худший вариант. - Там стоим ещё пять минут, потом ещё полчаса - и вокзал. Два с половиной часа, пан шановний.
  "Прибытие в три пятьдесят пять, - вспомнил расписание Венцеслав. - Но на вокзале появляться нельзя: слишком уж много там полиции. Спрыгнуть где-нибудь в лесу, пройти пару вёрст по какому-нибудь ручью - и пешком, чтобы вечером быть в городе. Сейчас не лето, чтобы ночевать в лесу. Нужно встретиться с Рыбаком, он отдаст приказ...".
  А лёгких или безопасных приказов в жизни подпольщика не бывает. Разве что в самом начале, когда старшие товарищи стараются не поручать новичку действительно опасных и трудных заданий. Хотя, конечно, попасть в руки полиции с кипой газет или при разведке подходов к какой-нибудь секретной части, тоже приятного мало. Отхлещут до крови нагайкой - и то если повезёт и начальник участка окажется добрым. Могут загрести и всерьёз, а потом начать "колоть", с применением специальных средств. Коренным полякам да за обитателей Кресов, ничего не будет.
  Впрочем... С его-то занятиями нагайка не светит. Да и простой расстрел, пожалуй, тоже. Выследить, обмануть или одолеть охрану - и ликвидировать очередную высокопоставленную мразь, чьи руки в крови не по локоть, а по плечи. Или организовать ограбление банка, чтобы добыть средства для борьбы. А если восстание - то сколачивать отряды ополченцев и вести их в бой. Если потребуется, нужно провести "мокрую" акцию хоть в самой Варшаве, и потом уйти живым: он не "одноразовая" дешёвка, а боевик высшего класса, и его голова к двадцати восьми годам стоит сто тысяч злотых. В Кресах на такие деньги можно купить хороший дом с мастерской на пять работников, и ещё на пару лет безбедной жизни останется. А если ты шляхтич - и какой-нибудь крошечный починок с крепостными. Что ж, такое уважение правительства по-настоящему лестно.
  Интересно, что предстоит сделать в этот раз? Уж не "закажут" ли самого генерал-губернатора, досье на которого он везёт? О подобной акции он мечтал с той самой поры, когда впервые познакомился с карателями под командой тогда ещё майора Романовского. Или ещё кого-нибудь из "москальских" родов.
  Странная, но только на первый взгляд, закономерность: самые кровавые каратели получаются из выкрестов, бывших православных и русских, превратившихся в цепных псов Речи Посполитой. Но род Романовских, московских бояр, ставших польскими графами, выделяется и среди них какой-то особенной, запредельной жестокостью. Они будто мстили за что-то породившему их народу. Хотя... Говорят, первый Романовский-Романов, Захар Кошка, приехал из Италии. Тогда всё понятно - просто добросовестно делают дело, как подобает ландскнехтам. Особенно нынешний генерал от артиллерии Николай Романовский, губернатор Кольского воеводства. Пятнадцать лет назад именно он усмирял бастующих в Коле рабочих судоремонтного завода - и расстреливали тогда прямо у стены последней православной церкви, будто другого места не нашли. Он видел то место два часа спустя - вся штукатурка сбита пулями, в пулевых выбоинах и кирпич, но чистого кирпича почти не осталось - всё в крови, мозгах, вырванных пулями кусочках мяса и костей. Винтовочные пули в упор - это очень, очень серьёзно.
  Местный батюшка с удовольствием выслужился: не только не выказал возмущения, а ещё и окропил святой водой жолнеров перед исполнением приговора и предал анафеме отказавшихся покаяться подсудимых. Даже католические ксендзы оказались добрее: они упросили Романовского заменить расстрел на пожизненную каторгу для раскаявшихся и принявших римско-католическую веру. И всё же генерал - лишь одна из шестерёнок огромной государственной машины, обильно смазанной кровью, потом и слезами. Выбей её - и появятся три новых. Вот, хотя бы, кавалерийский подпоручик Алексей Романовский, младший сын кровавого Николая. Согласно досье, что собрали подпольщики, тоже уже попробовал крови, подавив крестьянские волнения возле Владиславова.
  И всё же выбивать - надо. Потому что мучитель часто наслаждается самим процессом. Потому что безнаказанность опьяняет, толкая на новые преступления. А так, может, кто-то из потенциальных палачей задумается...
  "И что дальше?" - возник тоже обычный, но нестерпимо горький вопрос. Три века паны хозяйничают и в Москве, и в Коле, и в Астрахани, как в своей Варшаве. И три века все попытки сбросить новое иго кончаются одним и тем же. Тем самым, что в миниатюре испытал на себе Анджей. Три только больших восстания, всколыхнувших всю бывшую Московию - в 1648-м, 1683-м и 1708-м, когда на Речь Посполитую напал Карл Двенадцатый. Все они кончились одинаково: восстановлением чужой власти - и бесконечными казнями "схизматиков и инсургентов". Полякам удалось выбить самых непокорных, выживали лишь те, кто готовы были плыть по течению и терпеть. Нет, конечно, были и исключения, да и восстания то тут, то там ещё происходили. Но не было уже единого центра, единой цели, единого вождя. Кого-то довели до крайности насилия помещика, кому-то встал поперёк горла слишком ретивый ксендз, кого-то слишком рьяно штрафовал фабрикант.
  Взять, хотя бы, социалистов - вроде бы уж они-то должны быть заодно. Какое там! Марксисты, последователи Кропоткина, Прудона, Бланки, Оуэна... И все считают друг друга злейшими врагами, порой даже сдают "еретиков" Дефензиве... В крови это, что ли, у "братьев-славян"? Если вспомнить историю, и при Орде было то же самое.
  И только постоянным усилием воли можно удержаться от отчаяния, не опускать руки, снова и снова ставить на карту жизнь, свою и товарищей, в безнадёжной неравной борьбе. Наставляя молодого революционера Андрея, тогда уже авторитетный вожак по кличке Рыбак говорил: через это проходит каждый, кто борется с захватчиками. Надо просто делать дело, ни на кого не оглядываясь и не поддаваясь отчаянию. Тем, кто когда-то боролся с прежним Игом, тоже могло казаться, что надежды на победу нет. Но пришло время - и власть Орды рухнула. Так же говорили и в школе. Уже не в обычной, где хлопов учат читать и писать по-польски и считать до ста, а недовольных обильно потчуют берёзовой кашей. Нет, в незаконной школе в тайной деревне. Одно посещение которой - уже уголовное преступление.
  - Ваш чай, пан, ваши газеты, - вежливо постучал в дверь купе проводник.
   Косцинский-Звягин расплатился - и окраинец ушёл. Теперь не побеспокоит. Под мерный стук колёс Звягин углубился в чтение, благо, время ещё было. Разумеется, в газетах многого не пишут, а ещё больше передёргивают или просто врут - но он прекрасно умел читать между строк. И за бравурными реляциями об очередных успехах и достижениях очередного "ясновельможного пана министра" порой можно вычитать по-настоящему интересное. Например, по едва уловимым признакам уловить нарастающее подспудное напряжение в Европе, с недавних пор отчётливо пахнущее порохом и кровью - почти как в двадцатом году... Может быть, это и к лучшему. Серьёзная война может подарить шанс на освобождение. В любом случае - хуже уже не будет.
  Заголовки были броскими, яркими. Две газеты считались официальными изданиями: "Экспресс" - Сейма Речи Посполитой, "Ведомости" - Московского воеводства. "Газета Людова" являлась самым читаемым во всей Речи Посполитой "жёлтым" изданием. И ей не стоит пренебрегать: среди светских сплетен, бездарных рассказиков малоизвестных писак, рекламой борделей с "лучшими девочками во всех Кресах" и объявлений о пропаже скота и продаже недвижимости, может попасться что-то, что серьёзные газеты печатать стесняются.
  "Губернатор Воломинского воеводства втайне принял лютеранство". "Епископ Владиславовский обвинил священников законной церкви в поддержке крамолы". "Граф Николай Романовский получил Польский крест за уничтожение незаконных поселений в Кольском воеводстве". "Новое восстание в Болгарии против турецкого владычества".
  - Вот почему там - восстания, а у нас - тишина? - хотелось сказать Андрею. Удержался только потому, что лучше многих знал, как обманчива эта тишина. Ведь и потомственный палач Романовский свои ордена не за красивые глаза получил!
  А что у нас в новостях культуры? "Новая постановка театра братьев Дембовских в Астрахани". "Американский гражданин Оливер Бредстон основал первый в Воркуте кинотеатр. Спешите посетить". "Министерством образования ужесточён закон об образовании для населения Кресов". Да куда уж дальше-то, панове? Что, вообще не учить? Или расстреливать за найденную дома книгу и брошенное в бреду на больничной койке русское слово? Сесть-то в тюрьму за то, что умеешь писать кириллицей, можно уже сейчас. А если и не сядешь - забудь о карьере, хорошей работе и нормальном образовании для детей. Удел твой - нищета и горькая участь подёнщика.
  Вот, кстати, и научный раздел. Ну, научный - это сильно сказано. Недаром же газета предназначена для впечатлительных и доверчивых паненок, для полностью лояльных обывателей. "Нужна ли нам вторая письменность?" Понятное дело, им она не нужна. Совсем даже наоборот, это же признак крамолы - писать кириллицей! Не нужен и язык - но его искоренить пока не удаётся, хоть и тут есть "прогресс". А вот ещё достижение науки, сразу и не поверишь, что это не шутка. "Открытие профессора Ольшевского: старомосковский язык - испорченный монголами польский". Было бы смешно, если б не было страшно. Но хорош бы он был, напиши правду! Так ведь и кафедры можно лишиться, а то и на заметку к Дефензиве попасть. Хотя вряд ли коренной поляк за такое сядет.
  Венцеслав читал быстро, но всё равно не успел осилить все три газеты до конца пути. Заснеженные северные леса ещё стояли стеной, но всё чаще попадались деревни, и в этой глуши не было более верного признака близости Ангельска. И сами они становились больше и богаче. Это чувствовалось и по основательным, часто кирпичным домам, и по ухоженным полустанкам, даже по одежде - уже не лапти, самое больше заношенные до последней степени сапоги, а ботинки и калоши. Это уже не москали. После прокатившихся по северным воеводствам на рубеже веков мелких, но многочисленных восстаний здесь начали активно селить осадников. Каждый их посёлок строился так, чтобы при нужде стать крепостью, почти неприступной без серьёзной артиллерии и авиации, или броневиков и танков.
  Поезд как раз подъезжал к небольшому городку осадников, унаследовавшему от прежних хозяевназвание Ломовое. Их самих, знал Венцеслав, частью перебили, частью выселили, частью отправили на пожизненную каторгу после небольшого волнения в 1903-м. Как настоящую крепость, городок окружала прихотливо изломанная линия вала со рвом, на всякий пожарный отсыпали даже пологие холмы равелинов, а примерно на пару километров от основных укреплений были вынесены четыре артиллерийских форта. Вот уж этот городок точно не возьмёшь без артиллерии - и не полевой, а осадной, вроде пятнадцатидюймовых гаубиц, производящихся в Катовице, Вроцлаве и Гданьске, а с недавних пор ещё в Москве и Невске. Именно они в двадцатом решили судьбу фортов Берлина. Ещё бы - вес одного снаряда-монстра зашкаливает за восемьсот килограммов, а летят они на пятнадцать километров. Бабах - и трёхметровый слой бетона разлетается вдребезги! Ну, или полметра броневой стали, если поставить орудие на один из семи польских линкоров.
  Достаток нынешних жителей Ломового, прогуливающихся по станции, чувствовался и по вонзившимся в хмурое небо шпилям фабричной трубы и нескольких новеньких костёлов, и по чистеньким, аккуратно замощённым улицам, и по нарядным вывескам, проносящимся за окном. Они всем были обязаны Речи Посполитой и служили ей верой и правдой. А их благополучие во многом зиждилось на окрестных полях, отнятых у местных жителей за долги, но ими же и обрабатываемых - уже на правах батраков-подёнщиков.
  Повинуясь твёрдой руке опытного машиниста, поезд плавно сбрасывал скорость, будто устав от долгого, длиной почти в сутки, пути. Колёса клацали на стыках тише и протяжнее, мимо потянулись серые, закопчённые стены фабрик с валящим из труб жирным угольным дымом, и не менее грязные - придорожных пакгаузов и складов. Ломовое - не Невск, не Твердзь и тем паче не Москва, про Варшаву и речи нет. Но и здесь уже делает успехи индустрия. Патронный завод, который повстанцы совсем даже не отказались бы ограбить, да руки коротки. Склад, где запасён очень приличный запас снарядов к фортовой артиллерии. У каждого осадника дома - оружие, и не просто охотничье ружьишко, а новейшая винтовка пана Мосцинского, из которой где-нибудь в степи можно попасть в цель за версту. Конечно, здешняя артиллерия - большей частью старьё прошлого века, но для повстанцев с охотничьими ружьишками, а то и самодельными копьями из кос, хватит - тем более, что есть там и пулемёты, и броневички, и даже пара старых танков, оставшихся от войны двадцатого. Один из множества небольших, но зубастых островков Польши в её Кресах.
  Стоянка была совсем небольшой. Тут и жило-то, даже с семьями, не больше пары тысяч человек, несколько пассажиров сошло на перрон перед построенным в готическом стиле небольшим вокзальчиком, немногим больше зашло в их поезд. Хлопнули двери, просвистел, объявляя об отъезде, паровозный гудок, и так же плавно поезд тронулся в путь.
  Вскоре снова потянулись леса - тут не обжитые края, как вокруг Москвы и Невска, или, тем паче, Польша. В Ангельском, Кольском и Карельском воеводствах до сих пор можно идти несколько дней и не встретить ни одного самого завалящего починка. И снова деревушка местных жителей - по контрасту, с грязной и заросшей лебедой единственной улочкой, состоящей из покосившихся, сплошь одноэтажных изб. Бредущие по грязи худые крестьяне, одетые в домотканую, заношенную и латанную-перелатанную одежду, навевали тоску. Месила копытами грязь понурая старая кляча, по протоптанной между грязных сугробов тропинке её вели в поводу. Всё свидетельствовало о безысходной нищете и забитости местных, и резало глаз после уютного городка-крепости осадников. Венцеслав-Анджей только вздохнул - когда-то именно этот контраст помог ему встать на путь революционера. Точнее, привнёс в слепую детскую ненависть сознательность и осмысленность.
  Промелькнуло последнее напоминание о прежних временах - такая же неказистая и обветшалая деревянная православная церковь. Похоже, её построили ещё в московские времена. Удивительно, как она сохранилась, и не в глуши, а тут, неподалёку от железной дороги? Большинство их давно закрыли или переделали в костелы - благо, и православных за три века под ляхами, мягко говоря, поубавилось. А вот и костел - такой же старый и обшарпанный, у местного войта и ксендза явно не хватает средств на ремонт. Поезд прогрохотал по мосту через какую-то неожиданно полноводную речку, на которой уже начался ледоход - и снова потянулся заснеженный лес.
  "Ну всё, пора!" - решил Звягин, взглянув в окно. Осталось не больше получаса до Исакогорки, скоро начнутся пригородные сёла и деревни, среди них тоже хватает осадничьих, а там незаметно не спрыгнешь. Звягин неторопливо отложил газету и деловито набил трубку пахучим табаком. Рыбак учил: главное - не хорониться от любого встречного-поперечного, а уметь выглядеть естественно и обыденно в любой обстановке. Чтобы ни у кого и мысли-то такой не возникло, что ты - не такой, как все, что в тебе есть что-то необычное. Вот и теперь, если он выйдет в тамбур и исчезнет на несколько минут, никто его не хватится. Соседи по купе подтвердят: ушёл покурить в тамбур. А там уже остановка, и попутчики наверняка решат, что человек просто сошёл. В Ангельске, конечно, проводник заинтересуется, а через него и полиция, а то и сразу Дефензива, куда делся пассажир и кто он такой. Может, даже узнают кое-что интересное для себя. Только к тому времени он будет у товарищей, в надёжном убежище, где ни у кого не возникнет мысли его искать. А может быть, уже выполнит задание, ради которого его послали в Ангельск. И пусть снова ловят. Может быть, когда-нибудь им и улыбнётся удача - но уж точно не сейчас.
  Тамбур встретил устойчивой вонью дрянного табака, въевшейся в стены тесного помещения. Разумеется, двери были закрыты - но бойцу подполья стыдно не уметь взламывать замки. Недовольно клацнув под напором лезвия ножа, ригель ушёл в паз, с лёгким, не слышным под стук колёс скрипом петли провернулись, в лицо упруго ударил сырой и холодный воздух ранней весны, горчащий угольной гарью, к которой примешивались привычные с детства, успокаивающие запахи леса и талой воды. Внизу, вдоль усыпанного гравием откоса железнодорожной насыпи, мелькали присыпанные снегом, но уже пригретые весенним солнышком берёзы, ели и сосны, вокруг которых в белом снежном ковре уже появились тёмные проталины. Совсем скоро, в первых числах мая, снег начнёт сходить, и потянутся по рекам в Белое море разнокалиберные льдины.
  Он огляделся. Нужно быстро прикинуть, как он упадёт, чтобы не ухнуть в какой-нибудь овраг или болотину, не разбиться о валуны или старое, толстое дерево, не насадиться на какой-нибудь острый сук. Идеальный вариант - сугроб. Ещё важно не промокнуть в какой-нибудь луже: ему не один десяток вёрст тащиться по необитаемому лесу, а на дворе не лето. Сзади тоже всё должно быть в порядке - случайный свидетель из пассажиров или местных жителей может запомнить место, где он выпрыгнул, а полицейские овчарки легко возьмут след... Глубоко вздохнув и улучив момент, когда локомотив уже грохотал колёсами по близкому железнодорожному мосту, но остальные вагоны от будки постового жолнера скрывал поворот, парень оттолкнулся от подножки и сгруппировался, ожидая боли от впивающихся в спину камешков насыпи и вышибающего дух удара о землю.
  С мёртвым, потерявшимся в грохоте колёс хрустом заснеженный гравий принял его тело. Удар на миг вышиб весь воздух из лёгких и все мысли, но парень быстро, торопясь спрятаться за кусты от глазеющих в окна пассажиров, скатился в придорожные заросли. Теперь можно и перевести дух. Осторожно выглянул, проводив взглядом последний вагон, уносящийся за поворот. А теперь осталось самое трудное - пятнадцать или чуть больше километров по непролазному, местами переходящему в огромные топи северному лесу, до пригородов Ангельска. Да и не по прямой он пойдёт, всё равно будет, как умеет, путать следы и отклоняться в сторону вдоль течения ручьев и рек - чтобы не облегчать жизнь возможным преследователям. Не привыкать: когда уходил от погони после акции в Коле, пришлось переплывать Кольский залив. А ведь тогда был май месяц, и Тулома едва вскрылась от льда.
  Костёл святого Казимира в Исакогорке, бывший некогда православной, а затем англиканской церковью - вот его цель. Именно там в четыре утра его должен встретить человек Рыбака, который отведёт на конспиративную квартиру так, чтобы не попасться на глаза полиции. К тому времени Рыбак уже закончит совещаться с другими руководителями ячеек, и будет окончательно готов план операции.
  Но чтобы успеть, придётся выложиться до конца.
  2.
  Мир-2. Ночь с 21 на 22.4.1930. Ангельск.
  - И всё-таки, Рыбак, не будем врать сами себе: мы проигрываем.
  В комнате было накурено так, что воздух казался осязаемо плотным. Дым лениво колыхался в спёртом воздухе, тонкой струйкой уплывал в приоткрытое окно - но куда больше выпускали несколько мужчин, по очереди прикладывавшихся к разнокалиберным трубкам. Сквозь сизые клубы едва пробивался свет закопчённой керосинки, красный язычок пламени дрожал, выбрасывая вверх свою тоненькую ниточку дыма - будто и сам задыхался в удушливой атмосфере тесной, бедно обставленной комнатушки. Самой обыкновенной, в какой селится по две-три семьи немногочисленный рабочий люд в Кресах. Впрочем, а в собственно польских землях, что, лучше? Многие из присутствующих, хотя бы в виде сезонных рабочих или ссыльнопоселенцев, бывали в Цехануве и Лодзи, Варшаве и Гданьске. Всё то же самое - ну, может, чуть-чуть получше, чем в Кресах. Совсем незаметно. И тут, и там жируют только паны да буржуазия. Так ради чего польским простым людям стрелять в русских?
  А ведь стреляют, и с энтузиазмом!
  - С чего ты взял, Соснковский?
  Голоса собеседников звучали глухо и хрипло. Усталые, прокуренные голоса тех, кто сверх всякой меры хлебнул лиха, и только чувство долга и товарищества заставляет их продолжать жить и бороться. Тот, кто был известен присутствующим (и сотрудникам Дефензивы) под псевдонимом Рыбак, был загорелым, плечистым мужчиной лет пятидесяти, с густой, патлатой, кое-как причёсанной бородой и выглядывающими из-под кустистых бровей выцветшими от прожитых лет глазами. Его взгляд, проницательный и твёрдый, скользил по лицам присутствующих. Все здесь были в возрасте, лишь троим ещё явно не сравнялось и тридцати. Из них один стоял у окна, второй у приоткрытой двери - и оба держали руки на рукоятях пистолетов. Собеседником Рыбака, и тоже с выдуманной фамилией, был ещё более глубокий старик с покрытой пигментными пятнами лысиной и вислыми седыми усами.
  - Смотрите, товарищи, - ответил Соснковский. - Наше движение началось давно, ещё в середине прошлого века. Сразу после событий в Крыму. Тогда в Германии ещё верили, что если хорошенько раздуть тут пламя, подбросить денег и оружия, может и получиться. Но проходили десятилетия, а мы лишь спорим по мелочам, раскалываемся на мелкие секты, и либо скатываемся в бестолковый террор, ликвидируя отдельных палачей, либо спешим договориться с властями. Что, кто-то надеется, что его возьмут в Сейм? Пристань Польска - вот куда их точно возьмут. А Дефензива работает. И церковники, причём не только иезуиты, но и наши же, из законной церкви. И полиция.
  - Так ведь и мы не стоим на месте, Соснковский. Вот кто мог предполагать, что в наши руки попадёт такое досье? А оно у нас есть.
  - Да, только ты не забывай, что Романовский разгромил всё подполье своего воеводства. Может, кто-то и остался - но залёг на дно и затаился, оборвав все связи. Для нас без разницы. Хорош размен - вся сеть за одного генерала! Этак никаких сил не хватит... Да и не вряд ли хорошая идея - делить шкуру неубитого медведя: он ещё жив и здоров, и удастся ли вашему человеку акция - ещё вопрос...
  - А что остаётся-то? А, Соснковский? После того, как Дефензива сразу по входе в территориальные воды захватила нашу баржу, даже немцы думают, стоит ли нам подкидывать винтовки... Если мы не добьёмся успеха прямо сейчас, останемся с Дефензивой и остальными один на один.
  - Да не в винтовках дело, и не в Романовском, Рыбак. Как вы не понимаете: они выбивают саму почву у нас из-под ног! Этот закон об окончательном переходе на латиницу лишает жителей Кресов последних надежд. А образование на польском для всех желающих, только плати? С семи лет дети учатся считать себя поляками, а родители и рады, что хоть так они выйдут в люди. Они готовы платить деньги, а вы не хуже меня знаете: люди ценят то, за что отдали свои кровные. Ну, а для совсем уж нищих есть иезуитские колледжи. И уж поверьте мне, старику: году так к пятидесятому они даже дома будут говорить по-польски. А их дети другого языка и не узнают. Будут говорить, думать, молиться, да хоть в сортир ходить, как их хозяева... А какой поляк будет вредить Польше?
  - Ну, пятидесятый год, это ты, Сосна, загнул, - подал голос один из молодых. Рослый, плечистый, с прищуренным, не обещающим ничего хорошего взглядом матёрого, битого волка. А ведь умеет, когда надо, изображать из себя щуплого интеллигентного студента-очкарика. И польский знает лучше самих поляков, а ещё английский, французский и немецкий. Между прочим, бывший многообещающий филолог, своим умом, безо всякого блата прошедший путь от младшего сына в рабочей семье до аспиранта кафедры теологии Варшавского университета. А потом бросивший всё и вставший в ряды революционеров. Но было в нём что-то такое, что заставляло Рыбака относиться к парню с недоверием. Может быть, оттого, что сам он происходил из рыбаков-поморов, и единственное образование получил в подпольной русской школе? - Ведь и мы ещё живы, и церковь наша есть...
  - Не говори мне про церковников, Колокол! - сверкнул глазами Рыбак, видно было, что ему наступили на давнюю мозоль. - Помните, как в Коле они благословляли карателей? А сколько наших было выдано святошами Дефензиве - напомнить? Не ксендзы - наши, наши попы! И они первыми согласились на то, чтобы по-польски в приходских школах учить...
  - Мы сами их оттолкнули, Рыбак! И поделом. Но ты прав, речь не о них. Что всё плохо, знает каждый. Ты мне скажи, что сделать, чтобы стало хорошо?
  - Да уж не охотиться за всякими мразями! - встрял в разговор Сосновский. - Это вообще только лишние потери. Нужно учить людей, проникать на фабрики, в деревню. Даже туда, где давно одни католики - ведь и они люди. Ничего незаконного, работать как все - но потихоньку, при случае, говорить людям правду. Нужны газеты, а за границей можно и радиостанцию открыть. Нужно добиваться, чтобы нас выбрали в Сейм от Кресов...
  - Это капитуляция, Сосна, - убеждённо ответил Рыбак. - Мы сделаем уступку, потом ещё уступку - и станем униатами от социализма. Нам оно надо?
  - Мы...
  - Так, замолчали, оба! - нарушил молчание ещё один присутствующий, тоже немолодой, но плотно сбитый и плечистый - тонкая рубашка не могла скрыть мощных мышц, а уж внимательный, холодный взгляд опытного боевика говорил знающему человеку о многом. Судя по тому, как все три спорщика осеклись, повернув головы в его сторону, именно он был тут главным. - Потом пофилософствуете! Что по текущей операции, Рыбак?
  - Бронислав, нам удалось получить данные по Романовскому. Цель поездки...
  - И какая же?
  - Тут, в Ангельске, у него двоюрная сестра живёт, и скоро она снова замуж выходит, - начал доклад Рыбак. - Вот он и приехал. А мы только теперь узнали. Не потому ли и проигрываем, что сначала получаем по голове, а потом уже пытаемся понять...
  - Ближе к делу, Игорь. Итак, цель вполне личная, наверняка едет без огласки - значит, минимум охраны и в пути, и на месте, - названный Брониславом не дожил бы до своих лет и не поднялся бы так высоко, если б не умел в любой информации вычленять основное и делать мгновенные беспощадные выводы. - Время прибытия, адрес - и, главное, источник.
  - Прибывает на поезде Кола-Ангельск тридцатого сентября, - обстоятельно начал Рыбак. - Время прибытия в Ржев - восемь с половиной часов пополудни.
  - Вокзал, - предложил место проведения операции Бронислав.
  - Вокзал отпадает. Во-первых, обязательно пострадают случайные люди, во-вторых, там хватает полиции, да и военные попадаются. Уйти нашему Венцеславу будет трудно, а если попадётся... Сами знаете, в Дефензиве умеют развязывать языки, а знает он немало. Теперь по Романовскому. Сразу по прибытии он посещает костёл - и только после этого едет домой. Свадьба будет первого, так что ночь у нас есть. Генерал остановится у сестры, это на улице Жолклевского - и, скорее всего на втором этаже. Он там уже жил в детстве, в семидесятые годы, ещё до поступления в Корпус Кантонистов. Вход будет охраняться его адьютантом и двумя сопровождающими офицерами, но в Москве они несли службу спустя рукава. Изображая доступную девицу, их отвлечёт Быстрая, а в это время под видом слуги в дом проникнет ликвидатор. Ну, а дальше он знает, что делать. При необходимости часовых атакуют Млынарь и Сташек, страховать их будет Ломжинский: их задача отвлечь часовых и полицию, если Быстрая засыплется, и если по-другому обеспечить отход Венцеслава не удастся.
  - Вы хотите разменять двух-трёх человек на одного, я правильно понял? - спросил Бронислав.
  - Он стоит десятка, - ответил Рыбак. - Он работал под моим началом в Кольском и Архангельском воеводствах - и, как ты знаешь, не провалил ни одной акции. Может таким похвастаться хоть кто-то из твоих парней? А? А если ты всё же не веришь - добавлю. Это он завалил подполковника Святека в девятом году. На глазах у всего его полка и губернатора воеводства, во время парада. И сумел уйти.
  - Слышал, слышал. Громкая была история, о ней даже в "Дэйли Телеграф" писали. Но, насколько мне известно, через несколько дней боевика поймали...
  - Да, но не его. Думаю, это кто-то из "диких", а уж в Дефензиве умеют выбивать признания, там даже в том, что Христа распял, признаешься.
  Бронислав позволил себе скупую усмешку. И тут же задал новый трудный вопрос.
  - Ты говорил, он поедет на поезде. А какой режим на вокзале после того покушения на губернатора воеводства - мы оба знаем. Не слишком опасно?
  - Ему хорошо изменили внешность, постарались лучшие врачи. Кое-что даже с ростом придумали. Да и не ждут от него такой наглости - он всегда именно на этом выезжал. На вокзал он не прибудет, раньше выпрыгнет, и пусть попробуют определить, где. А когда хватятся, дело будет сделано. Потом через Грумант переправим его в Норвегию, а оттуда в Германию, капитан рыболовного судна - наш человек. Как видишь, Бронислав, мы всё продумали и подготовили. А Венцеслав сделает всё как надо, не вчера родился.
  - Ну что ж, Рыбак, если ты так уверен в этом парне, тебе и карты в руки. Под твою ответственность. Давайте обсудим, что у нас по церковникам, и остальное. Колокол?
  - Товарищи, наша группа в Кандалакше установила контакт с иерархами катакомбников. Они обещали выступить в нашу поддержку в случае значительных успехов...
  - И они наверняка полагают, что таковых не будет, - усмехнулся Бронислав. - Хороши союзнички... Хотя других-то нет!
  3.
  Мир-1. Архангельск. 22.04.2020. 3.45
  "Подрыв памятника Ленину в Архангельске совершён сегодня рано утром группой радикальных националистов. По данным полиции, взрыв прогремел около 4.15, мощность заряда составила примерно килограмм тротила. Памятник был уничтожен полностью, расколот постамент. Ранен участник акции Андрей Звягин, он находится в реанимации, состояние крайне тяжёлое. Остальные участники акции получили тяжёлые контузии и осколочные ранения различной степени тяжести. От ударной волны пострадали окрестные здания. На месте происшествия полицией задержаны уцелевшие участники акции. Ведётся следствие".
  
  - Ну чё, Колян, рюкзачок не забыл? А камеру? Или исторический момент на телефон будешь снимать, как последний лузер?!
  - Забудешь уж тут - три дня, как в квартире не продохнёшь! Слушай, а ты мог что-то менее вонючее замастрячить?
  - Мы уже говорили.
  - Знаю, знаю: это не хулиганство, а часть битвы за нацию. Только зря ты это затеял, Андрюх. Возьмут нас - сядем все из-за твоих выходок! А съёмка эта уликой станет...
  - И правда, Дрон, чё мы волну-то гоним? Колян прав, так и сесть недолго... А меня как-то не вставляет шконку грызть...
  Говорили три парня, совсем ещё молодые, лет шестнадцати - семнадцати. Тот, которого называли Андреем, был чуть старше остальных. Высокий, крепкий, с первого взгляда видно - спортом не пренебрегает. На нём была камуфляжная куртка - гражданского образца, но с явной претензией на стиль "милитари", такие же штаны, ботинки с тяжёлыми берцами. Единственное, что выбивалось из общего стиля одежды - видавшая виды синяя бейсболка с какой-то английской надписью. Остальные были обычными старшеклассниками, которых хватает в любом городе или деревне: потёртые джинсы, куртки, бейсболки, у одного сигарета за ухом. Предводитель этого не одобрял, он вообще был поборником здорового образа жизни
  - Ну, сядем, Тоха. На пятнадцать суток, за хулиганство. Мы никого не убиваем, ничего полезного не рушим. Считай, просто мусор истории убираем. А этого ржавого идола с площади давно пора на свалку! Выйдем героями - вся страна будет нами восхищаться! Расстегни рюкзачок!
  Коля послушно расстегнул молнию потрёпанного, прорванного сбоку, да и давно не стиранного небольшого рюкзака. Давно пора выбросить на помойку - но именно сегодня он пригодится для чего-то по-настоящему важного. Андрей склонился над странным устройством, собранным из нескольких бытовых приборов, проводов и обычной пластиковой бутыли из-под воды, заполненной каким-то желтоватым веществом. Самым сложным из них был старый, сделанный ещё в Союзе, будильник. Что ж, иногда полезно использовать коммунистическое убожество для борьбы с самими комми. Уверенной рукой Андрей подкрутил будильник - и комнату огласило тихое, слышное только пока не застёгнут рюкзак, тиканье. Они всё сделали, как написано на том сайте, и теперь адское устройство должно было сработать в 4.15. До этого исторического момента осталось совсем немного, всего-то час.
  - Колян, ты обещал девок!
  Девчонки нужны были вовсе не для весёлой вечеринки, и уж точно не для того самого. Никто из парней не был ханжой, просто сейчас всем было не до постельных развлечений. По мнению Андрея, из девчонок получится отличное прикрытие. Если глубокой ночью идут три парня, один тащит здоровенный рюкзак, и все трезвы и серьёзны дальше некуда, то любой встречный мент заподозрит неладное. Хорошо, если ограничится проверкой документов. А вот если заинтересуется содержимым рюкзака... Скорее всего, после этого на его погоны упадёт новая звёздочка, за предотвращение теракта.
  Иное дело, когда те же парни - но в компании с разбитными, накрашенными девчонками, баночками незаконного в этот час, но прикупленного заранее коктейля, а кто курит - и с сигаретами в зубах. Пусть распространяют "аромат" спиртного и дешёвых сигарет, ржут на всю улицу, а девчонки пусть накрасятся так, что у нормального мужика это детское подражание взрослым вызовет только смех. Трое подвыпивших парней с двумя вульгарными девицами бредут с вечеринки. Какую крамолу они могут учинить, если и на ногах-то с перепою еле держатся? И, кстати, совсем необязательно посвящать девок в основной замысел. Пусть думают, что это - шутка, а в рюкзаке лишь две банки с протухшими консервами и будильник. После акции это будет уже неважно.
  Николай извлёк из кармана сотовый телефон. Номер забит в память видавшей виды "Нокии", набирать не надо. Вскоре телефон запищал голосом молоденькой девчонки:
  - А, Коль, приветики! Мы уже на подходе, и "Ягуара" пять баночек прихватили, как договаривались! Ща, ждите, мальчики! Чмоки-чмоки!
  - Они уже пять минут, как должны быть, - рассерженно взглянул на наручные часы Андрей. - Коль, это как понимать?
  - Да будут они, Дрон! - произнёс третий, до того момента почти всё время молчавший Антон. - Чё ты гонишь, тут же не армия, а они не солдаты!
  - Армия - не армия, а раз договорились, надо не опаздывать. Ты им объяснил, что если опоздают, пойдём без них, и они не увидят прикола?
  - Конечно. Но, знаешь ли...
  - Знаю. Поэтому и беспокоюсь. А вот вы, похоже, ещё не поняли, что шутки кончились.
  Андрей, казалось, единственный в их компании не ведал сомнений. Именно он был душой их маленькой команды: он умел где-то доставать интересные книги, какие не продаются в книжных магазинах, и в которых мир выглядит совсем не так, как для большинства людей. А ещё он умел доходчиво объяснять непонятные и сложные вещи, и объяснения эти вполне тянули на пресловутую 282-ю статью. Он умел так повернуть, вроде бы, общеизвестные сведения, что становилось ясно даже тупому: как и до девяносто первого, в России всем заправляют жиды и коммунисты. И вот они-то самое главное на планете зло, куда там Гитлеру...
  Ну, ещё террористы, ведущие против белого человечества войну без правил. Но кто, как не Советский Союз, натаскивал всех этих арабов, негров и вьетнамцев воевать с братьями по расе? Вот и натаскали, сами теперь и расхлёбываем. А Запад в этой войне - не враг, а союзник и покровитель. Только он может гарантировать достойную жизнь для всех, кто к нему примкнёт. Выбор настоящих националистов может быть только один: с цивилизованным миром свободы и богатства - против тоталитаризма, рабства и нищеты. Кто выбирает иное - ложные националисты. Говоря прямо, коммунистические прихвостни, призванные одурачить простодушных.
  Трель дверного звонка раздалась неожиданно.
  - Открой! - скомандовал Андрей.
  Миг - и в прихожую ввалились две напомаженные и разукрашенные девушки, благоухающие загодя припасённым алкогольным коктейлем. Андрей поморщился: он не любил пьяных, особенно пьяных женщин. Но сам же предложил такое "прикрытие", и теперь приходилось терпеть. Старшей, Алёне, было где-то лет восемнадцать, она и смотрелась солиднее, и одета, и накрашена хоть ярко, но со вкусом и пониманием. Младшая, Рита, пухлая девица лет пятнадцати с привольно рассыпавшимися по плечам светлыми волосами, была столь же ярко накрашена и беспрерывно тараторила, пытаясь всем рассказать обо всём. Легкомысленная розовая курточка, ярко подведённые глаза, покрытые розовым блеском губы... И запах этой отравы, алкогольного коктейля. Андрей вздохнул: как таким объяснишь, что "Русский - значит трезвый?"
  - Всё, готовы наконец? - спросил Андрей теперь уже всех.
  - Ага, - радостно защебетали девчонки. - Пошли! Слышь, Дрюх, а чо за прикол-то у тебя?
  - Памятник Ленину знаете, где находится?
  - А то!
  - Мы в него как-то баллончиками с краской кидались, чуть мусора не взяли, драпать пришлось!
  - Вот там и покажу, - уже чуть теплее произнёс Андрей. "Даже у таких, как они, просыпается сознательность! - с удовлетворением подумал он. - Только метод подкачал. Ничего, сегодня увидят, как надо правильно бороться с красной мразью!"
  - Вот там и скажу, - усмехнулся он, обводя взглядом покрытые кричащим макияжем лица. - И покажу. Идём быстрее, цигель, цигель, ай-лю-лю! Тридцать минут осталось, а нам до площади Ленина на своих двоих пилить.
  Хлопнула, закрываясь, тяжёлая железная дверь подъезда. Их окутала глубокая тишина, в которой слышно, как за пару кварталов от них проезжает припозднившаяся машина, или как лает чья-то крупная собака, которую выгуливают какие-то полуночники. Высоко в угольно-чёрном, усыпанном блёстками звёзд небе плыла холодная, призрачная, чуть зеленоватая, будто монета из старого серебра, луна. Полнолуние - время, которое издавна связывалось с разными потусторонними кошмарами. Время от времени налетал порывами ледяной северный ветер, последний привет от уходящей зимы. Хотя днём сугробы уже вовсю таяли, оседая и покрываясь ноздреватой, как жжёный сахар, чёрной коркой, ночью их прихватывало морозом, и улицы города, особенно на окраинах, становились сплошным катком.
  Ветер посвистывал в голых, ещё лишённых и намёка на почки, ветвях. За пустынной набережной и широкой песчаной полосой всё также дышало холодом огромное, от километра до пяти шириной, ледяное поле - Северная Двина, ещё и не думавшая вскрываться ото льда. Как по исполинской трубе, над ней ровно и мощно тянул ледяной ветер с Белого моря - и Андрей знал: на железнодорожном мосту, уходящем вдаль, он был способен сбить человека с ног, и уж точно мгновенно обмораживал все открытые участки тела. Тут, внизу, по ощущениям было градусов восемь или десять ниже нуля, а под действием ветра на мосту они ощущались, как все тридцать.
  Компания вышла весёлая и бесшабашная, какими и положено быть припозднившимся с вечеринки и подвыпившим молодым людям. Но эта фантастическая, наполненная серебристыми полутонами и чернильной мглой ночь незаметно действовала на всех. Вскоре голоса смолкли - и дальше они шли, стараясь производить как можно меньше шума. Андрей напрягся - его кольнуло недоброе предчувствие, ощущение, что он в одном шаге от чего-то непоправимого. "Да бред всё это! - одёрнул он себя. - Какие мы чувствительные, чуйствам всяким доверяем! Может, ещё слёзки пустить и мамочку позвать?!" Хорош предводитель!
  - А что, хорошая ночка, - заметив, что товарищи тоже ёжатся, нарочито весело произнёс он. - А воздух-то какой чистый! И тишина...
  И правда, днём над городом постоянно висели запахи бензина и солярки, слышался рёв множества моторов, горожанам он был настолько привычен, что уже и не воспринимался сознанием. Зато отсутствие привычного фона сразу бросалось в глаза. Казалось, жители немаленького города, на сорок километров вытянувшегося вдоль Северной Двины, превратились в бесшумных, невидимых призраков. Или призраками стали они сами... Тьфу ты, ну и мысли, отругал себя Андрей. А ведь им впервые предстоит серьёзное дело. За которое, вопреки тому, что он говорил приятелям, вполне можно и сесть. Ну, ничего. Гитлер, вон, сел в тюрьму никому не известным отставным ефрейтором, начинающим художником и завсегдатаем пивных, а вышел народным героем и надеждой немецкого народа.
  - Шухер, - прошептал Николай, услышав далёкий шум мотора и заметив на стене дома отблески мигалки. - Менты!
  - Спокойно, народ. Мы ничего не нарушаем. Спокойно идём себе с вечеринки, никого не трогаем. А в рюкзачке мультиварка, мама вот ей подарила. Народ, всё нормально, пьём "Ягуар", глотка хватит... Теперь закуриваем. Здоровье важно, но наше дело важнее. Отлично. И ничего не бойтесь, на кавказцев мы не похожи.
  Милицейская машина ехала не спеша: кого можно опасаться и куда спешить полицейскому патрулю в далёком северном захолустье огромной державы, с восьмого года ни с кем всерьёз не воевавшей? Даже террористы "работали" далеко, в Москве или ещё южнее. А в четыре утра, да в такую холодину нет ничего тоскливее ночного дежурства. Ночь для акции была выбрана совсем по другой причине - но Андрей порадовался последним, наверное в этом году серьёзным морозам: они становились дополнительным фактором успеха акции. Увидев группку молодёжи, увлечённо дымящей сигаретами и хохочущей над непристойными анекдотами посреди пустынной улице, видавшая виды полицейская "Лада" чуть притормозила, полицейские наверняка прикидывали, стоит ли связываться с ничего, вроде бы, не нарушающей молодёжью. Но тут же погнала дальше, рассыпая мигалкой тревожные отблески. Вскоре о ней напоминало лишь затихающее вдали гудение мотора, да едва уловимый запах бензинового выхлопа.
  - Я же говорил - никому до нас и дела нет! Шире шаг а то не успеем!
  Теперь он жалел, что завёл будильник загодя. Он плохо представлял, на что способен килограмм сделанного по советам с разных радикальных сайтов аммонала, составлявший основную часть их "прикола". Но догадывался, что, если "сюрприз" бабахнет на спине у Антона, ему, а может, и остальным, медицинская помощь уже не понадобится. Надо было ехать на мотоцикле, запоздало подумал он, и делать всё одному. Но тогда было бы некому снять всё это на камеру и выложить в Интернет. А значит, никто и не узнал бы, что памятник палачу русского народа взорвали не какие-нибудь вайнахи или арабы, а обычные русские люди, для которых русская нация превыше всего. И коммунистические недобитки пусь видят, что никогда больше им не удастся никого обмануть.
  Вот и площадь Ленина. Здание мэрии, а некогда - горсовета, в лунных лучах казалось тяжеловесным, приземистым и каким-то особенно угрюмым и неприветливым, будя ассоциации с легендарным замком Иф. С других сторон площадь стискивали огромная девятиэтажная коробка краеведческого музея и похожее донжон средневекового замка высоченное здание телестудии. От этого весь ансамбль площади казался похожим на внутренний дворик исполинской крепости - не хватало только сложенных горкой ядер и выставленных в окна, как в амбразуры, старинных пушек из позеленевшей меди. Точно плащ призрака, над мэрией под порывами холодного ветра, среди звёзд трепетал триколор. Смёрзшееся снежное крошево похрустывало под ногами, и этот звук, не слышные днём, делал всё вокруг ещё более нереальным. Будто на главной площади города проходил какой-то слёт призраков. Хотя с чего бы? Последние исторические события в этих местах происходили больше ста лет назад. В аккурат в гражданскую войну.
  - Ну, вот он, - произнесла Алёна, показывая на памятник Ленину. - Где прикол?
  - Коль, доставай камеру, - вместо ответа распорядился Андрей, бережно снимая с плеч друга рюкзак с "сюрпризом". По молчаливому сговору они не называли его ни "бомбой", ни ещё как-то так, что можно было бы догадаться об истинном назначении устройства. Только "прикол" или "сюрприз". Благо, родители Коляна уехали в отпуск и оставили квартиру в его единоличное распоряжение - если, конечно, не считать жирную, ленивую и уже старую кошку персидской породы - Фросю. У него дома и мастерили "прикол" и его адскую начинку, а нужные сведения очень кстати нашлись на сайте каких-то радикальных исламистов - запрещённом и заблокированном, конечно, но для знающего человека ничего сложного. Андрей учился на третьем курсе химфака московского педа, и приготовить адское вещество из самых безобидных, продающихся в любом магазине для садоводов ингредиентов было не слишком сложно. Как и понять, что именно на этом сайте то ли по незнанию, то ли специально опустили. - А ты, Тоха, готовься снимать. Через три дня, обещаю, твою съёмку увидит вся страна, и лучшие информагентства будут драться за право её показать - про размеры гонорара уж и не говорю. Оставим послание потомкам!
  Вот и цель их ночного путешествия. В центре площади, словно вырастая из увядшей клумбы, застыл облицованный гранитом постамент, на пьедестале перед которым, неуловимо напоминавшем алтарь, лежали, трепеща под порывами ветра, цветы. "Есть ещё в нашем городе коммуняки! - зло подумал Андрей. - Несут свои веники - и как не боятся? Плевать. У нас для него свой подарочек на день рождения! Недолго осталось стоять этой гадине в кепке..."
  Свет луны падал на памятник, и в её лучах чугунный Ленин, как бы до пояса ушедший в камень, казался слепленным из тьмы великаном. И рука будто не показывала путь в коммунизм, как задумывалось его создателями, а указывала бесчисленным армиям Тьмы направление атаки. По крайней мере, именно так казалось тем из пятёрки, кто любил почитать фэнтэзи. Определённо, воображение полезно не всегда.
  Игра прозрачного, или, скорее, призрачного света и тени маскировала и трещины на старом постаменте, и ржавчину на поле металлического пиджака, и потёки птичьего помёта, и остатки той, давней краски из баллончика, которой его уделали две пьяные малолетки. В этом нереальном свете были незаметны даже накарябанные гвоздём с обратной стороны неприличные надписи. Вовсе не жалким осколком прошлого, идолом недалёких старушек да неудачников по жизни, казался он сейчас - а чем-то живым, грозным, полным сдержанной мощи и уверенности. Одна из девчонок не удержалась, буркнула что-то матерное, только чтобы это странное чувство исчезло.
  Но парням некогда было переживать. Сцепив руки, Андрей поднял Колю с рюкзаком так, что тот смог достать верхний край пьедестала. Не без труда, балансируя на одной ноге и держась рукой за верхнюю перекладину буквы "Л", парень кое-как пристроил рюкзак у основания памятника.
  - Осторожнее нельзя? - зло буркнул Андрей. - Рванёт - башку оторвёт! А вы, девки, смотрите по сторонам, чтобы не подошёл никто!
  - Готово, Дрон, - пропыхтел Коля.
  - Опускаю, - ответил Андрей. Но в этот момент буква "Л", отлитая из позеленевшей бронзы, с мёрзлым хрустом оторвалась, падая вниз. Она оказалась довольно увесистой, а главное, попала точно по ноге Андрею. С неразборчивым ругательством тот дёрнулся - и оба повалились на увядшую клумбу. Перемазанные в земле, а Николай ещё и с ободранными о края облицовки руками, они отошли от памятника метров на сорок - туда, где площадь переходила в проезжую часть. Ещё чуть подальше, почти на пороге телестудии, сгрудились у держащего на вытянутой руке камеру Антона девушки. Они беспокойно поглядывали по сторонам, а иногда на памятник.
  - А нас не зацепит? - спросил Коля негромко - чтобы не услышали девчонки.
  - Не должно, мы прилично отошли, - так же тихо ответил Андрей. Хотя, честно говоря, какова реальная мощь заряда, он представлял очень туманно. Единственная взрывчатка, с которой он до сих пор имел дело - порох новогодних петард, самых мощных из тех, которые можно было купить в магазинах. Наоборот, его беспокоило, хватит ли силы взрыва, чтобы снести обладателя пиджака с постамента, в идеале - ещё и расколоть его надвое, как на той фотографии в Киеве. А то что это такое - хохлы в тринадцатом, молодцы, решились, и теперь вот-вот вступят в НАТО, как положено цивилизованным белым людям. Спрашивается, чем хуже русские?
  - Камера готова?
  - Ага, командир, - изобразил рукой с "Сони" что-то вроде нацистского приветствия Антон. - Зюг Хайль! - скрестил он это самое приветствие и имя вождя коммунистов. Несмотря на торжественность момента, друзья не удержались, хихикнули.
  - Тогда включай запись. - Дождавшись, пока глазок камеры нацелится на него, и поймает в кадр памятник, Андрей набрал в лёгкие холодного воздуха, и начал давно отрепетированную речь: - Нам говорят, что уже тридцать лет, как у нас демократия и свобода, и что коммунисты больше никогда не вернутся. Но что мы видим? Наши города поганят такие вот железные идолы. Каждый год одураченные коммунистами глупцы по-прежнему носят цветы к памятникам этого живодёра. Они будто не знают - или делают вид, что не знают - кому этот памятник. Всю свою жизнь он был трусливым мерзавцем, предавшим родину и убившим своего государя на немецкие деньги. Он и коммунистическое быдло убили и сгноили в лагерях лучших из лучших людей страны: дворян, офицеров, предпринимателей, священников. Они издевались над православной верой, разрушили тысячи храмов и замучили миллионы верующих только за то, что те не предали Господа. Они поддерживали отребье и террористов по всему миру, уча всяких чёрных и жёлтых убивать белых людей - и, таким образом, предали белую расу как таковую. Нынешний терроризм - это тоже наследие жидокоммунистов. Их наследники, сменив партбилеты и украв несметные богатства, снова уселись в высоких кабинетах. А во главе страны встал гэбэшный выкормыш, тянущий Россию назад, в преисподнюю социализма.
  Андрей перевёл дух, обвёл взглядом небольшую аудиторию. Лица выражали полное согласие с вождём и восторг от причастности к историческому событию. Переведя дух, Андрей продолжал:
  - Наша страна замерла на полпути, но победа близка. Надо только выбросить на помойку недобитую империю, чекистов и прочее большевистское наследство, создать истинную Россию - страну русских и для русских. Без коммунистов, неруси и имперастического бреда, во имя которого власть веками сосёт кровь из русского народа! Хочет этого власть или нет - мы этот путь пройдём. Нас не остановить. Мы - молодые националисты, и наш выбор - цивилизованная, демократическая, православная страна, свободная от всяческих химер вроде коммунистической и живущая в мире с великими западными державами. Наш выбор - европейский.
  А что нужно, чтобы пройти этот путь? Нужно просто не бояться! Наглядно показать всей стране, что с коммунистическим заговором можно бороться, что никогда больше никто не поведётся на сладкие песни сталинских недобитков. Сейчас вы увидите, как этот идол самого страшного врага России разлетится в прах - и точно так же мы очистим от коммунистических последышей всю страну!
  Проговаривая речь дома с секундомером, он думал, что точно рассчитал время. Но то ли торопился от волнения, то ли секундомер оказался неправильным - когда последнее слово растаяло в красноватом свете фонарей, памятник с рюкзаком на постаменте стоял, как ни в чём не бывало.
  - А если не бахнет? - высказал предположение Коля. - Или бахнет, но сильнее, чем нужно? Ты уверен, что всё правильно?
  - Слушай, если ты такой ссыкливый - сидел бы дома и водку жрал! - зло ответил Андрей. "А вдруг и правда не взорвётся - то-то будет обидно!" - мелькнуло в голове. - Я не хочу, чтобы главную площадь моего города поганила эта срань в кепке! Меня это напрягает. А если тебе по барабану, зачем ты с нами связался?
  - Не, Андрюх, я ничего... Я с вами.
  - А раз с нами, то и не ной. Тоже мне рыцарь печа...
  В этот миг у ног памятника вспух бесформенный, багровый ком огня. Он взмыл вверх, окутав статую по самую кепку, в огне утонул и постамент. Всего на неуловимую долю мгновения опередив блеск, пришёл оглушительный грохот - и таран горячего, пахнущего сгоревшей взрывчаткой, обретшего сокрушительную мощь воздуха обрушился на пятёрку. Он расшвырял парней и девчонок, как кегли, вырванная из руки, с маху ударилась об асфальт, разлетаясь бесформенными обломками, новенькая "Сони Эриксон". Остальным пришлось лишь немногим лучше: контуженные, посечённые осколками, они пролетели метра по три-четыре и упали - кто в клумбу, кто в лужу, а кто и на асфальт. Самую невезучую из девушек основательно, хоть и не насмерть, приложило головой о фонарный столб.
  А ударная волна катилась дальше со скоростью гоночного болида. Метров на тридцать она разметала подтаявшие сугробы и вышибла в зданиях мэрии, краеведческого музея и телестудии большинство окон. Не пережили удара уплотнившегося воздуха и стёкла стоявших на площади машин. Как картечь, а самые крупные - как пушечные ядра, по престижным тачкам и отечественным раритетам, по окнам домов и памятнику защитникам Севера хлестнули осколки и обломки.
  Андрей плохо представлял себе, на что способен килограмм аммонала. Но даже такая мощь смешна по сравнению с самой завалящей атомной бомбой. Уже в ста метрах лишь отдельные мелкие камешки вполсилы ударили в стены домов, да вода в лужах пошла рябью. Ещё дальше вдоль по улице лишь истошно завизжали на разные голоса противоугонные устройства автомобилей. К ним присоединялись высовывающиеся в окна, ничего не понимающие, но донельзя напуганные хозяева стальных коней. Разумеется, первыми среди них были те, чьи окна вынесло взрывом, и кое-кого даже поцарапало осколками. Но ни один из них в своём коротком пути не забрал чью-то жизнь... За одним-единственным исключением.
  Ещё пару секунд назад это была пола пиджака чугунного Ильича. Но когда у живота вождя пролетариата рвануло адское устройство, он превратился в горячую, причудливо изогнутую силой взрыва железяку, летевшую первые метры лишь чуть-чуть медленнее пули "Стечкина". Бешено вращаясь на лету, осколок пронзил сорок метров холодного воздуха - и ударил в середину лба Андрея. Почти полностью войдя в череп, осколок увяз, будто на лбу у начинающего борца с жидокоммунизмом вырос рог. Самому Андрею, как легко догадаться, было уже всё равно.
  
  4.
  Мир-2. 22.4.1930. 3.30
  Выстрел сухо треснул за спиной, ухом он почувствовал движение воздуха: пуля прошла совсем близко. До сих пор его хотели взять живьём, прострелив ногу или бедро - и только поэтому он до сих пор бежал по безлюдным улочкам Исакогорки, время от времени ныряя в какие-то с детства известные подворотни или проходы-шкуродёры. Да, ещё он обязан своим везением тому факту, что именно здесь прошли первые одиннадцать лет его жизни.
  Увы, и сотрудники полиции гранатовой с их тёмно-синими мундирами, служили тут не первый день и недаром ели свой хлеб. Каждый раз, когда он пытался проскочить на соседнюю улицу, уходя в отрыв, там немедленно возникал ещё один синий мундир. И приходилось рывком уходить в сторону, в крайнем случае, выпускать в его сторону пулю-вторую из небогатой россыпи револьверных патронов в карманах. Это был трофей самой первой схватки, когда получил своё заманивший его в западню агент.
  - Стоять! - в который раз прозвучало за спиной. И не надоело им?! - Оружие на землю, руки за голову!
  "Чувв!" - снова пронеслась в опасной близости от плеча пуля. Отчаялись взять живьём и будут валить? Или просто промазали? С тридцати метров, да ещё ночью, да на бегу непросто попасть и настоящему боевому офицеру, успевшему поиграть в жмурки со смертью. А полицейский - не солдат, он стреляет реже, чем проверяет документы. Да и патроны денег стоят, а их у полиции гранатовой меньше, чем кажется непосвящённым.
  Резко, на пятке, он развернулся, револьвер навёлся на один из приближающихся тёмных силуэтов с проблесками латунных начищенных пуговиц на мундирах, отрывисто треснули два выстрела. Будто споткнувшись, высокий полицейский с плеском рухнул в глубокую лужу. Неужто размочил счёт? Но в следующий миг будто раскалённый гвоздь вошёл в предплечье. В первый миг он даже не почувствовал боли и только горячая кровь, что потекла по рукаву, подсказала, что и они тоже... размочили. Если не удастся оторваться, долго ему не продержаться. Но пока он был жив, и даже патронов осталось больше одного - который для себя. Стараясь не думать о наливающейся болью руке и вяжущей усталости, он мчался по перекопанному, скользкому от подмёрзшей грязи пустырю, стараясь не споткнуться о разбросанные балки, не насадить ногу на прячущиеся в бурьяне доски с длинными ржавыми гвоздями, не угодить каблуком между раскиданными тут и там кусками кирпичной кладки. Нужно добраться до леса. Там-то они будут на равных.
  Мысли оборвал новый выстрел, он был куда громче пистолетных, пуля ударила в торец валявшегося сбоку бревна, выбив из него несколько светлых щепок. Краем глаза он увидел короткий отблеск пламени в самом верхнем окне высоченной водонапорной башни, которую почему-то не снесли со всем трущобным кварталом. Похоже, в ход пошли винтовки. Только то, что полицейские не умели толком маскироваться, позволило ему засечь место засады: не валились на их головы немецкие "чемоданы", выпущенные артиллерией берлинских фортов в двадцатом году, их не караулили снайперы, на винтовки которых закрепили лучшие в мире цейссовские прицелы.
  Вот и позицию выбрали неплохо, но слишком уж шаблонно, да и стреляют неправильно: вспышку дульного пламени заметить несложно. Увы, теперь это не играет никакой роли. Похоже, его специально загоняли в это место, перекрывая все пути, кроме одного, преследуя, но не стремясь непременно догнать. Ближний бой с опытным и непугливым противником, которому нечего терять - это неизбежные потери. А кому охота прежде срока поймать пулю? Зато вояки с винтовками, почти неуязвимые на этом чердаке, запросто разделаются с ним парой выстрелов. Даже если они не такие уж мастера.
  Его обложили. Надо признать, обложили надёжно и грамотно, отрезая все пути к спасению. Только из-за случайности, от каких не застрахован никто, да ещё потому, что у них было слишком мало времени, ему почти удалось уйти. Но "почти" в таких делах, конечно, не считается. Похоже, через несколько дней начальник здешней полиции получит медаль, или хотя бы наградную саблю.
  К Исакогорке Анджей вышел далеко за полночь. Замызганные в грязи сапоги, порванная куртка - всё говорило о том, что путь оказался нелёгким. Это было воистину правдой: таких концов по неудобьям не приходилось отмахивать давненько. Он предпочёл бы оказаться на фронте, как Рыбак, когда тот ползком по январской грязи подбирался к немецким окопам с плохонькими, зато доморощенной разработки, "патриотическими" гранатами. По крайней мере, западная Польша и Германия застроены куда плотнее, там есть где обогреться и обсушиться, да и трофейный шнапс немного скрашивает фронтовую жизнь. Зато теперь он напоминал самого обыкновенного, ничем не примечательного жителя глуши, можно сказать, кресов из Кресов, но никак не того аккуратного пана корреспондента, что читал в поезде последний номер "Варшавского экспресса". Вот кто бы узнал в этом оборванце одного из лучших боевиков Подполья, чья голова стоит уже сотню тысяч злотых? И свои-то узнают только по условной фразе. Повторив её про себя, будто попробовав на вкус, Анджей двинулся дальше.
  К утру шедший всю ночь снегопад ослаб, а потом пропал совсем. Налетевший с севера ледяной ветер разорвал тучи, и показалась висящая прямо над крайними избами огромная холодная луна. Труба, находившаяся под "волчьим солнцем", лениво курилась дымком, и дымный столб казался сияющей лестницей, восходящей прямо к небу. Подморозило - и влажные стволы деревьев покрылись алмазной пылью инея, слабо поблескивавшего под лунными лучами, и даже почерневшие, ноздреватые весенние сугробы ненадолго обрели зимнее изящество. Лунный свет серебрил мир, причудливо смешиваясь с тенью от домов и деревьев, и всё вокруг казалось полупрозрачным и размытым.
  Но усталому, грязному, промокшему до нитки и замёрзшему, несмотря на спешку, путнику было не до окружающих красот. Многие жители северных воеводств кормились охотой и рыбалкой, и усталым путником, несколько дней проведшим в лесу, и оборванными, грязными гостями из леса тут было никого не удивить. И всё-таки никогда нельзя исключать слишком ретивого полицейского, а то и воинский патруль, ловящий какого-нибудь дезертира, или даже внештатного осведомителя, которого при всём желании не отличишь от простых гражданских. И в который раз в голове Звягина возникла мысль: "Придёт ли время, когда можно будет не оглядываться и не хорониться от лишних глаз?" Что ж, он и его товарищи делали для этого всё, что могли.
  Постепенно дома менялись: они стояли всё теснее, появлялись двухэтажные, в которых явно жило по несколько семей. Пару раз попались даже не деревянные, а кирпичные, целые усадьбы - жили в таких явно не рядовые жители Кресов. Наверняка те из осадников, что предпочитали селиться в городах. Начинался город - ещё не Ангельск, только предместье Исакогорка, чудом сохранившая своё название в те времена, когда ляхов обуревал зуд переименования. Теперь до условного места совсем недалеко. Костёл святого Казимира, при котором уже семьдесят лет работает иезуитское училище для бедных. Для жителей Кресов - пожалуй, единственный шанс вырваться из нищеты и кабалы... и перестать быть русским.
  Или, наоборот, сделать первый шаг на пути революционера.
  Как всегда, костёл показался внезапно. Сложенное из красного кирпича, старое здание было построено так, что его вес почти не чувствовался - высокие стрельчатые окна, рвущиеся в небо шпили создавали ощущение лёгкости, почти воздушности, а изящные витражи в окнах днём сияли всеми цветами радуги. Сейчас, впрочем, он больше напоминал то, чем по сути и являлся - вражеский форпост в покорённой стране. В глубине церковного сада, у самой ограды, притулилось другое здание - наоборот, приземистое и незаметное. Колледж, тот самый, порог которой он впервые переступил в семь лет.
  Те, кто назначили место именно здесь, не ошиблись: это место он не забудет до конца своих дней, сколько бы их ни осталось.
  - Проше пане, есть прикурить? - произнёс глуховатый, какой-то безжизненный голос, будто у его обладателя только что случилась страшная беда. Хоть и ждал этого момента, готовился к нему всю дорогу из Вологды, Анджей вздрогнул: условленная, хоть и совершенно обыкновенная фраза прозвучала неожиданно. Те, кто организовывали встречу, не боялись, что случайный человек скажет её до встречи со связным: в этом предместье по-польски понимали все, но никто не стремился это понимание демонстрировать. Последний рубеж обороны для тех, кто не любит "братьев-славян", но не готов зайти дальше слов. Местные сказали бы "извините", или "можно ли" - но не польское "проше пане".
  Звягин вгляделся в лицо ночного визави. Одет, как одеваются тут все - поношенные, полинявшие и заштопанные домотканые штаны, нечто бесформенное - не то длинная куртка, не то короткий плащ из парусины, выпускаемый местным льнозаводом, разношенные высокие сапоги, в каких не стоит показываться в большом городе, зато удобно ходить по лесам и болотам. Крепкая, мозолистая рука, сразу видно, привычная и к плугу, и к ружью - а может, и к винтовке. Спокойный, цепкий взгляд человека, способного на Поступок. Против воли Звягин почувствовал к незнакомцу симпатию. Придёт время - и именно такие поднимутся ради освобождения родины и строительства нового мира.
  - На тебе запальничку, - ответил он такой же двуязычной фразой, игравшей роль отзыва. Бензиновая зажигалка, извлечённая из нагрудного кармана, разродилась трепещущим огоньком и запалила дешёвую папиросу во рту незнакомца. Это было последней проверкой, снимающей все сомнения у обеих сторон. - Куда идём? - уже не таясь, спросил он связного.
  - Следуй за мной и молчи, - не очень-то приветливо произнёс тот. Что ж, парня можно понять: мало того, что не выспался, он же тоже рискует: знакомство с человеком вроде Звягина вполне тянуло на повод угодить в подвалы Дефензивы. И всё-таки свои эмоции надо держать при себе. Дело важнее. - Рыбаку скажешь, почему задержался.
  Анджей нахмурился, ощутив смутный укол тревоги. Беспокойно заворочалось нехорошее предчувствие, а к таким вещам любой подпольщик, как и солдат, умеет прислушиваться. Так не говорят, возникла мысль. На улице могло прозвучать "товарищ", а могло просто "он" - но не партийный псевдоним, который могут и знать возможные преследователи. А если уж разговор между давно знакомыми и близкими товарищами по борьбе, и возможных слухачей поблизости нет, то было бы "товарищ Рыбак", как-то так. И всё-таки он слишком устал, замёрз и проголодался, пройдя по непролазным лесам и болотам почти двадцать вёрст, чтобы вовремя отреагировать. Возможно, тогда насторожённый капкан захлопнул бы пустоту.
  Больше собеседник не сказал ни слова. Они быстро шли по пустынным немощёным улочкам, которые не освещались ничем, кроме луны. Позади остался ещё один костёл, на этот раз с тремя куполами-"луковицами", явно переделанный из церкви. Забранные чугунными решётками окна неярко светились жёлтым: похоже, там шла ночная служба. Рука связного чуть дёрнулась - и опустилась, будто он хотел перекреститься. Это тоже было подозрительно: уж верующих-то в их крошечной подпольной партии точно не было. Разве что Колокол, которого Звягин видел на одном из совещаний - но всё равно это скорее правило, чем исключение.
  - Мы на тот берег Исакогорки? - решил уточнить Анджей, видя, как в лунном свете вдали блеснула речная гладь. На самом-то деле, конечно, то был лишь рукав в исполинской дельте Северной Двины - но по ширине она вполне тянула на реку. Например, Висла в большинстве мест, по словам Рыбака, уже.
  - Может быть, - отозвался связной и замолчал.
  - И как там наши поживают?
  - Пока живы, - прозвучал в морозном воздухе столь же лаконичный ответ. - И здоровы.
  Разговор умер, не начавшись, и Звягину оставалось лишь идти вслед за размашисто шагающим незнакомцем.
  - Произошло что? - сделал Анджей ещё одну попытку. Связной не ответил ничего, и подозрения окрепли, оставалось только проверить их на деле. Вопрос, может ли обидеть недоверие, не стоял: если проводник окажется тем, за кого себя выдаёт, ему простят мнительность. А если он - подсыл... Тогда, конечно, всё будет совсем иначе.
  - Стой, - резко останавливаясь, скомандовал он.
  - Ну, чего тебе? - неожиданно зло произнёс тот. - Идём, немного осталось!
  - Мне интересно, кто ты такой. Покажи метку!
  Ага, растерялся. Ещё бы: об этом, теперь-то уж точно ясно, их в полиции не инструктировали. Пароли паролями, благо, язык человеческий без костей - нужно было что-то вещественное, что смотрелось бы совершенно обыденно, но позволило бы опознать товарища по борьбе. Так и придумали использовать монетки в пять грошей с определённым, совершенно не бросающимся в глаза, пока такая монетка одна, дефектом - царапиной, пересекающей польского орла на обратной стороне. Однако свои - те, кто посвящены в важные тайны их организации - знали: монетка - знак, что перед тобой кто-то из своих. А при аресте не так уж сложно незаметно выбросить монетку. Даже попади она в руки полиции гранатовой, ещё надо понять, что это - то ли пропуск, то ли опознавательный знак, а может быть, просто завалявшаяся в кармане мелочь, тем более, что будут и другие монеты. Да и заключённый будет по мере сил вешать карателям лапшу на уши. Предательство? Ну что ж, от этого всё равно никто не застрахован, но и предатель может не знать или забыть.
  А без предательства, соображал, глядя, как меняется в лице раскрытый агент, Анджей, тут явно не обошлось. Не могли они узнать все подробности встречи сами по себе: место, время встречи, пароль и отзыв, да наверняка и изменённую внешность ликвидатора. Значит, предал кто-то из руководства - вряд ли Рыбак, этот точно не мог, но уж любой другой... Вот, к примеру, Колокол. Скользкий тип, как-то связанный с церковниками, и хорошо, если только с незаконными. Хотя, может, вовсе и не он. Но про монетку, похоже, он им сказать забыл. Или не счёл нужным, ведь связного можно выдать за непосвящённого новичка. Впрочем, непроверенному новичку бы не доверили встречу посланца из Воломина. Значит...
  Он засёк движение лже-связного ещё до того, как рука достигла кармана. Наверняка полицейский не пошёл на контакт с опасным боевиком без "страховки" на случай осложнений - и теперь одним движением выдал себя с головой. Всё-таки разленились они тут за годы мира и спокойствия. Да и шлют на Север тех, кто завалил работу или крупно проштрафился, как в ссылку. В Воломине, тем паче в Москве или Варшаве работали бы настоящие профессионалы. Да что там, в южных крупных городах операцию вела бы Дефензива, полицейских не подпустили бы к ней на пушечный выстрел. И уж они, ликвидируя подпольную организацию, не дали бы ему ни малейшего шанса на спасение. Он ничего бы не заподозрил до самого последнего момента.
  Звягин оказался лишь чуть-чуть быстрее - но этого хватило. Короткий, без замаха, но мощный удар каблуком сапога в колено, и одновременно - выпад финкой, доставшейся ему от давно пропавшего без следа в Гавани Польской бывшего офицера. А тому она досталась в одной из бесконечных мелких стычек на южной границе, в новых, только тридцать лет назад захваченных землях, где настоящий мир не наступает никогда. Хрипя, пуская ртом кровавые пузыри, полицейский опустился на мокрую землю. Не теряя ни секунды, Звягин склонился над упавшим, быстро ощупывая карманы. Даже если агент не успел завести его в ловушку, наверняка их "пасут", а значит, у него не больше минуты.
  Полицейский револьвер с полным барабаном пуль и одной, досланной в ствол. Надо же, какой запасливый! А в карманах ещё три десятка патронов россыпью. Заряжать их, конечно, дело долгое, а в бою тем более, но пригодится. Неплохое дополнение к его собственному, пока ждущему своего часа в тайном кармане "Вальтеру". Деньги... Мелочь, но пригодится, если за ними не следят, может быть, решат, что было просто ограбление. Удостоверение сотрудника, работающего инкогнито. А вот это здорово, конечно, полиции его показывать не стоит, но на простых обывателей должно подействовать. Пригодится, когда он будет выбираться из города. Надо связаться с рыбаками, из которых вышел и его прежний командир, и попробовать перебраться в Кольское воеводство: только там ещё остались люди, готовые рисковать.
  Хорошо бы посмотреть карманы рубашки и штанов - но время, время. Жадность - порок, особенно сейчас. Теперь оттащить тело в кусты, чтобы оно хоть не бросалось в глаза...
  - Бросить оружие, на колени, руки за голову! - крикнули из-за угла. - Или стреляю!
  Как подброшенный, Анджей вскочил на ноги, одновременно отшатываясь в сторону. И вовремя, иначе выпущенная неизвестным пуля точно угодила бы в руку. Стрелял неизвестный хорошо - естественно, для полицейского. Но, к счастью, изрядно недооценил одного из лучших боевиков Подполья.
  Револьвер начал стрелять, выпуская пулю за пулей, ещё до того, как Анджей остановился. Вспышки выстрелов прорезали тьму, а в следующий миг даже через треск выстрелов пробился крик. Ага, попал. Жаль, нет времени осмотреть и этого - вряд ли он был один. Не теряя ни мгновения, Анджей метнулся в ближайший узкий переулок и побежал обратно, в сторону леса, за спиной нарастал тяжёлый топот. Вот бегать их учили на совесть.
  Проклятый подсыл завёл его почти к самой реке, и чтобы добраться до леса, надо было вновь проскочить Исакогорку насквозь. Плохо, соображал на бегу Анджей. Хоть и не так плохо, как могло быть. Похоже, в самый центр капкана он забраться не успел, и теперь имеет хоть какую-то возможность уйти.
  И снова:
  - Стой! Стреляю!
  Тем временем, похоже, полицейским надоело бегать. Снова загремели выстрелы - тех, кто за ним гнались, было трое или четверо, наверняка их ещё и страховали. Но Звягин бежал грамотно, и ни одна пуля не прошла даже близко. И всё же стряхнуть погоню не удавалось. Наоборот, похоже, к ним присоединился кто-то ещё. Откуда-то сбоку тоже послышался топот. Берут в клещи? Зазвучал лай овчарок, и вот это было по-настоящему плохо. С собакой погоня найдёт его даже в лесу.
  Нужная подворотня появилась как нельзя вовремя. Свернув за вставшую на вечную стоянку телегу без колеса, пробившись сквозь груду непонятного хлама, он оказался в узком проходе между домами. Теперь его было непросто заметить с улицы - по крайней мере, пока не начал стрелять. А когда начнёт, замечать станет поздно.
  Вот и они, голубчики. Четверо полицейских, уже в знакомых синих мундирах с начищенными латунными пуговицами и пряжками с польским орлом, поводили перед собой стволами служебных револьверов, выискивая беглеца. На поводке пятого билась, заливаясь злобным лаем, овчарка. Расстояние до неё не такое уж малое, но попробовать стоит обязательно. Овчарка легко возьмёт след и в лесу, а отбить ей нюх нечем.
  Выстрел, ещё выстрел. С тихим звоном падают на подмёрзшую грязь закопчённые гильзы. Всё-таки вёрткая псина почти ушла от смерти, первая пуля попала ей не в шею, а куда-то в бок, ближе к заду. Негромкий лай, почти взвизг, рывок - но второе попадание было куда удачнее, даже в лунном свете было заметно, как на лунном свете на шерсти расплылось чёрное пятно. Сила выстрела опрокинула несчастную животину навзничь, и Звягину было её даже жаль. В кинолога он выстрелил с куда большим удовольствием. Помнится, это они натравливали собак на пленных повстанцев в Кольском воеводстве, когда в восемнадцатом году всё закончилось. Остальные полицейские тоже словили хотя бы по пуле, правда, рухнул без признаков жизни только один. Добивать их некогда, а если честно, и неохота. В сущности, их тоже втравили в чужие игры, заставив делать работу Дефензивы.
  Оставаться в убежище было опасно: одно дело, поймать и перестрелять загонщиков за несколько секунд, другое - отбиваться всерьёз. Тут его запросто заблокируют, а с двумя десятками патронов на два ствола в осаде не посидишь. А уж если у них найдутся гранаты, хотя бы ложные... Хотя гранаты вряд ли пустят в ход: он знает столько, что убившему его самому оторвут голову.
  Рывком выскочить на улицу - и вперёд, пока заблокировали в этом капкане.
  Вновь выстрелы зазвучали, когда он пробежал ещё почти полкилометра. Пули разбили тонкий ледок на лужах, бросили на голову срезанную ветку берёзы, одна чиркнула по щеке и, оставив кровоточащий рубец, унеслась прочь. Он ответил парой выстрелов, нужных только для того, чтобы сбить им прицел - и метнулся в ближайший переулок. И снова - топот погони за спиной, резкие команды. Разок подвернулся ещё один удачный тупичок - но на сей раз они действовали куда умнее и под пули не подставились. Хорошо хоть, и заблокировать не успели. Похоже, теперь его просто гнали, выдавливая из жилых кварталов... куда?
  Он выскочил к пустырю перед водокачкой, где лишь местами остался грязный снег. Всё остальное покрыто грудами строительного мусора, брёвнами, обломками, кое-где сквозь подмёрзшую грязь пробивается бурая прошлогодняя трава. Посреди неприглядного замусоренного пустыря свечой взмывала в ночное небо высоченная кирпичная водонапорная башня. Здесь метров триста он будет, как на ладони - зато на другом конце поля чернел спасительный лес. Стоило рискнуть, рвануть напрямик, уповая на резвость ног и удачу. А если наверху кто-то сидит... Что ж, значит, судьба. В городке его точно "дожмут", стоит поднять хотя бы роту архангельского гарнизона. Иное дело - лес. Всего Войска Польского не хватит прочесать леса Ангельского воеводства.
  Казалось, время остановилось. Он будто и не двигался, зависнув над заиндевелой, посеребрённой лунным светом захламлённой площадкой, где человек неопытный запросто мог переломать ноги. Лет пять назад тут стоял целый квартал домишек, самая трущобная часть Ангельска и Исакогорки. Потом домишки снесли, тут будто бы хотели строить монастырь святой Бригитты. Но то ли не хватило денег, то ли нашли место получше, то ли просто хотели куда-нибудь убрать заплёванный чахоточный клоповник, не особенно задумываясь, что будет с его обитателями - словом, никакая стройка на руинах предместья и не начиналась. Сейчас перекопанный пустырь с кое-где сохранившимися фундаментами был как нельзя кстати, и только водонапорная вышка, почему-то избежавшая сноса, одиноко высилась посреди пустыря. В какой-нибудь воронке или промоине, или, наоборот, за кучей строительного мусора можно будет засесть как за баррикадой, и даже в худшем случае взять с загонщиков дорогую цену...
  Увы, только в том случае, если на башне никого.
  ...А ведь он уже поверил в спасительную ошибку карателей! Винтовки ударили, когда он подальше влез на пустырь, так что теперь при всём желании не успел бы вернуться обратно в путаницу городских кварталов. Ещё дальше было до леса. До самой водокачки оставалось метров пятьдесят, вроде бы совсем недалеко - но когда у противника винтовки, и ты всё время как на ладони, привычная шкала расстояний перестаёт действовать. Можно, конечно, попробовать залечь в какой-нибудь полной ледяной грязи яме, их тут полно - но что толку? С высоты водонапорной башни любое здешнее "укрытие" просматривается, как на ладони. Всё равно, что с самолёта...
  Всё-таки он успел выпустить всё, что оставалось в барабане трофейного револьвера. Вряд ли попадёт, пятьдесят метров для револьвера уже многовато. Но хоть заставить понервничать - может, дрогнет рука и прошедшая мимо пуля подарит ему ещё несколько драгоценных секунд. Он резко отшвырнул бесполезную игрушку, выхватывая свой "Вальтер" и спрыгивая в полную ледяной воды ямину, когда-то бывшую подвалом дома и окружённую, как бруствером, кирпичной кладкой фундамента. С хрустом лопнула ледяная корка, густая от грязи вода обожгла холодом, мгновенно пробившись сквозь брюки и полы плаща. Хорошо хоть, тут её по пояс, и топкая грязь, скопившийся за пять лет на дне ил.
  Тут можно какое-то время повоевать. Пока не кончатся патроны, потому что замёрзнуть он не успеет. Если только у тех, на водокачке, патроны тоже не кончатся.
  Ещё пара выстрелов, нащупывающих, пригибающих к земле. Свинцовый подарок звонко ударил в старую кладку, брызнув тоненьким фонтанчиком пыли. Стрелять в ответ Звягин не стал: целей в зоне досягаемости пистолета всё равно не было. Возможно, полицейские уже подбирались, он бы на их месте сделал это ползком: так укрытий на пустыре вполне хватало. Хотя, может быть, у них не принято пачкать форму в грязи? Но, как говорили фронтовики, грязь не кровь, отстирывается легко.
  Ещё две пули, взметнувшие фонтанчики грязи за его спиной. Явно засекли его укрытие, и теперь аккуратно прижимают к земле, заставляя вжиматься в заиндевелую кладку. Похоже, стрелки на водокачке вооружены новыми, недавно модернизированными винтовками Мосцинского с английскими прицелами. Отличное оружие, дальнобойное, мощное и точное, способное в руках мастера творить чудеса. И хотя мастеров на водокачке не было, и это было уже неважно. Для такой винтовки даже лунной ночью пятьдесят метров - не расстояние. Будто раскалённый гвоздь, осколок кирпича, выбитый очередной пулей, ударил в щёку, и по трёхдневной щетине потекла кровь. Одновременно в яму упала граната, и взрыв опрокинул его во тьму...
  
  5.
  Мир-1. 22.4.2020. 4.30
  Тьма уходила медленно и неохотно: будто некто всемогущий давал привыкнуть к тому, что он всё ещё жив. Он не верил в бога, потому что вряд ли всемогущий и всеблагой стал бы терпеть в своём прекрасном мире такую пакостную тварь, как человек. И вряд ли Он такой уж всеблагой, если создал "по образу и подобию своему" такое. Безжалостного хищника, для которого самое большое наслаждение - пытки и убийство себе подобных. Ещё он не верил потому, что верили - или делали вид, что верили - те, кто горой стояли за Речь Посполитую. А уж католики они, православные или вообще мусульмане - какая разница?
  Возвращение сознания оказалось не одномоментным. Наверное, это напоминало всплытие ныряльщика с глубины: только что вокруг была чернильная мгла, а теперь полумрак, а совсем скоро солнечные лучи пронзят оставшуюся над головой водную толщу и окрасят всё вокруг в бирюзовые тона. Но если поторопиться с возвращением к свету, запросто можно сорваться во тьму навсегда. Наверное... Ныряльщиком Анджей не был, единственный раз пришлось нырять в Кольском заливе, в припортовой мути и под пулями. Какая уж тут бирюза, да и удовольствия от барахтанья в холодной, градусов семь-восемь, и грязной воде никакого.
  Чувства словно включал одно за другим кто-то медлительный и осторожный. Они сигнализировали: холодно, сухо, больно, слышны какие-то звуки. Причём простреленное плечо отчего-то совсем не болело, а вот голова... И бедро... В бедро ведь ему ни разу не попали, а в густой, как сметана, водно-глиняной взвеси осколки потеряли бы убийственную мощь уже через полметра. Ныли отбитые обо что-то твёрдое спина и рёбра, саднили ободранные ладони. Последним проснулся разум, попытался связать все ощущения воедино... И не смог. Слишком много неправильного было в этих ощущениях.
  Он лежал на чём-то жёстком и холодном, явно каменном - но точно не на кирпиче и не на брусчатке. И для того, и для другого было слишком гладко. Вокруг едва заметно пахло бензином и куда сильнее сгоревшей взрывчаткой. Ну, это как раз нормально после взрыва гранаты, только почему аммонал, когда поляки в свои "погремушки" пихали тротил?
  Звуки удивляли ещё больше. Разноголосый, явно механического происхождения, свист и повизгивания, какие-то странные вопли, сдавленные стоны. Вряд ли он успел подстрелить кого-то из подобравшихся полицейских, из-за той же спасительной стенки он не видел даже, откуда прилетела та роковая граната. Сама граната была наверняка "ложная" - с уменьшенным вдвое зарядом и снятой осколочной рубашкой. Даже взорвавшись в руках, такая могла самое большее оторвать пальцы. Ну и, конечно, оглушить на несколько минут, контузить, обжечь. Рыбак рассказывал, такие штуки использовали в двадцатом разведчики - именно чтобы захватить "языков". А среди полицейских хватало фронтовиков: могли и сообразить. Это как раз понятно.
  Но остальное точно не лезет ни в какие ворота. Почему болит голова? Если бы в неё попал осколок или пуля, сейчас бы не болело вообще ничего. Это было бы в его положении самым лучшим. Однако он жив: мёртвому не может быть так хреново. Что это за пересвист, слишком громкий и противный для птиц? И что за невнятные вопли звучат где-то вдали?
  - Бля, больно-то как, - прохрипел кто-то уже ближе. Голос был женский, что уж точно не лезло ни в какие ворота. Откуда тут женщины? В полиции гранатовой их точно не было, да и вряд ли полицейский Речи Посполитой, в сознании и на глазах товарищей, стал бы изъясняться по-русски. Там позволено служить либо полякам, либо жителям Литовских или бывших Окраинских кресов. Они бы даже в бреду кричали на своём наречии, никак не на языке москалей. Но даже если кому-то за особую верность сделали исключение, в сознании и при сослуживцах он бы никогда не сказал ни слова на запрещённом языке! Это же самый короткий путь в отставку без пенсии... - Дрюха, сука, это и есть твой прикол?!
  А вот ещё звук. Рёв моторов, автомобильных, но каких-то не таких. Чувствовалась в нём нешуточная, недоступная всем известным террористу Звягину маркам машин мощь. "Танки, что ли?" Но танки он тоже видел на параде двадцать восьмого года в Вильно. И какие-то равномерные отблески, пробивающиеся даже сквозь закрытые веки. Резко, так, что завизжали покрышки, неизвестные агрегаты затормозили, раздались резкие команды, топот ботинок или сапог, характерное клацанье оружия.
  - Тащщстаршлейтнант, да вот они, ушлёпки! Вот это их раскидало!
  - Разговорчики, Иванов! Подгоняй скорую, и грузите этих. А этого, с дырой в башке - пусть сразу в морг везут. Отвоевался, ушлёпок... А вы что стволы опустили? Вдруг притворяются?! В Чечне вас бы быстро к порядку приучили...
  Анджей мысленно поаплодировал сообразительным панам полицейским. Морг - это, надо полагать, мертвецкая, раз туда везут "с дыркой в башке". Интересно, о ком это речь, неужто о нём? И почему он тогда ещё жив? Взглянуть бы на себя в зеркало - или хотя бы в лужу. И если речь о нём - значит, его примут за мёртвого. Это и к лучшему. Трупы не умеют бегать и драться, поэтому на них не одевают наручники и не охраняют так, как живых узников. А ещё их не допрашивают, и это в его положении самое лучшее. Нужно только не подавать признаков жизни.
  И всё же - почему по-русски? Конечно, язык неизвестных полицейских или военных изрядно отличался от того, что преподавался в тайной школе в затерянном в тундрах посёлке, и всё же, несомненно, это был тот самый язык, который повстанцы называли русским, а поляки - москальским. Ладно, раненый. В бреду частенько говорят на том языке, на который выучили в детстве. Но команды всяко отдавали бы на государственном языке! Ладно, это мелочь. Сначала нужно выкрутиться из этой передряги, использовать неожиданный шанс. А там посмотрим ...
  Почувствовав, что рядом никого нет, он рискнул приоткрыть глаза, так, чтобы уже с пары метров было почти незаметно. Вокруг всё та же тьма апрельской ночи, слегка посеребрённая лунным светом. На этом сходство и исчерпывалось. Вокруг был не захламлённый пустырь, а покрытая чем-то чёрным площадь незнакомого города. Непривычно огромные здания со всех сторон окружали просторную площадь. Одно, белой башней взмывающее в звёздное небо, было таким высоким, что рассмотреть из его положения верх никак не получалось. Сколько же там этажей? И как отгрохали этакого монстра? Неужто из железа, как ту башню в Москве, которую перевёз туда не признанный в родном Париже и в Варшаве Эйфель?
  Но самое интересное творилось на площади. Странные, с зализанными обводами агрегаты, лишь бензиновой гарью напоминающие привычные неуклюжие автомобили, на крыше каждой закреплены разбрасывающие тревожные отблески мигалки. Редкой цепью стояли мужчины в странной чёрной форме, вооружённые чем-то короткоствольным, зато явно автоматическим. Ясное дело, оцепление. А что у них за оружие? Пистолет-пулемёт? Похоже, но уж марку он точно не мог назвать, хотя в стрелковом оружии разбирался, а первую жизнь забрал в одиннадцать лет. Распоряжался полный мужчина лет тридцати, похоже, оцеплением командовал именно он. Из ещё одной машины, белого цвета, и с характерным красным крестом, выбрались люди в белых халатах. Разворачивая на ходу брезентовые носилки, они двинулись внутрь оцепления. Вместе с ними, страхуя их и заодно готовя наручники из непонятного материала, но явно не железа, шли бойцы в той же форме, что и стоявшие в оцеплении. Звягин отметил - даже сейчас, когда сопротивления не ожидалось, оцепление не опускало оружие, а бойцы с наручниками не теряли бдительности. Если прихватят по-настоящему, выбраться будет совсем непросто - так что пусть уж примут за мертвеца.
  Как и положено, первыми врачи осматривали раненых.
  - Контужен, осколочные. Через месяц будет как новенький.
  - Тяжёлая контузия, осколочные в плече и бедре, головой приложилась о столб. Сотрясение мозга - с гарантией, но вряд ли помрёт.
  - Контужен и оглушён, синяки не в счёт, - коротко резюмировал, поочерёдно склоняясь над неизвестными, врач. Следом бойцы в чёрном - явно местная полиция, на солдат наверняка надели бы что-то цвета хаки, да и оружие у них было бы подлиннее - деловито сковывали руки раненых наручниками, грузили на носилки и бегом несли в машины. - Но пусть проверят на предмет закрытых переломов.
  Над ним самим склонилось усталое, недовольное и напуганное лицо немолодого доктора с аккуратной бородкой.
  - А во лбу звезда горит, - мрачно пошутил врач, едва глянув на лежащего Анджея. - Этого красавца только в морг, без вариантов.
  Но что-то удержало врача от поспешных выводов. Сухонькие, но крепкие пальцы ухватили запястье, заросшее полуседой бородкой лицо опустилось ниже.
  - Впервые такое вижу! - теперь в голосе слышалось изумление. - В башке железяка, а сам дышит, как ни в чём не бывало! Нет, его тоже со всеми. Вот будет номер, если выживет! Товарищ старший лейтенант, а что случилось-то?
  - Эти гаврики памятник Ленину взорвали, - произнёс толстый. - Предположительно. Минут с пять назад, вон, ещё взрывчаткой воняет. Насмотрелись новостей, террористы-надомники... Сами же и подвернулись под волну и осколки - мозгов-то нет... Вы их только подлечите, а уж у нас соловьями запоют. И где аммонал взяли, и кто организовывал, и кто надоумил.
  Теперь уже покачивающийся на брезентовых носилках Звягин был нешуточно изумлён. Кто такой этот Ленин, он не знал - но, наверное, здесь это была большая шишка, раз поставили памятник. Может, даже какой-нибудь местный президент? Но зачем воевать с куском камня и железа? Он не мог себе представить, что драгоценную, ибо добывать её было трудно, а готовить самим - опасно (немало новичков подрываются на своих поделках), взрывчатку кто-то мог расходовать так глупо.
  А уж заложить бомбу, и стоять, как последним дуракам, пока не накроет волной и осколками - вообще верх глупости. Да ведь вон то здание с незнакомым трёхцветным флагом, замеченным краем глаза, наверняка какая-то администрация. Мэрия или магистрат - наверняка там есть охрана. Их же мгновенно свинтят - что, собственно, и случилось! Несмотря на неутихающую боль и какое-то жжение в кружащейся голове, мысли текли легко и уверенно. Ясно, что и спланирована, и осуществлена операция по-идиотски. Быть может, горе-подрывники даже не удосужились провести разведку. А уж о путях отхода, кажется, даже не задумывались. Правда, хороша и здешняя полиция: примчаться на место происшествия через десять минут, вместо того, чтобы взять террористов ещё на этапе подготовки с использованием агентуры.
  Новая мысль возникла, когда его внесли внутрь белой машины и положили на какой-то жёсткий, но достаточно удобный топчан. Урчание мотора сменилось рёвом, но лишь лёгкое покачивание, так непохожее на тряский ход повозки или привычных автомобилей, подсказывало, что они поехали. Зажегся яркий свет, над головой склонились двое врачей, одним из которых был давешний бородач.
  - Михалыч, а осколок-то почти вышел! И не кровит больше... Вот дела!
  - Да я сразу понял - неправильный он какой-то! Сначала смотрю - он почти целиком в голову вошёл, думаю, всё, готов, соколик. А потом вижу - а из носа-то чуток пар идёт. Щупаю пульс - точно есть! Чудеса, да и только. И смотри - осколок почти вылез, да и ранка затягивается. Нужно удалять, и насчёт осколков черепа посмотреть, грязь вычистить. И медлить с этим не стоит. Давай-ка общий наркоз.
  Анджей почувствовал лёгкую, вполне терпимую боль - явно кололи шприцом - и мир померк снова. Как врач аккуратно удалял засевший в ране иззубренный кусок чугуна, а потом делал что-то непонятное непосвящённому, как больных перенесли в клинику - не снимая, впрочем, наручников, и как уже после операции врачи негромко переговаривались в курилке, он уже не слышал.
  - Знаешь, Михалыч, если б сам не видел, не поверил.
  - А я что, нет? Вот только что у него с головой будет после такого?
  - Поживём - увидим.
  
  6.
  Мир-2. Окраина Исакогорки, 22.4.1930, 5.10
  Первое, что ощутил начинающий террорист Андрей Звягин, ещё недавно примерный студент-химик и правоверный националист, был холод и ощущение сырости. Холод просто пронизывал, сковывая руки и ноги, сырость... А сырость была везде, даже на лице была грязная вода, уже начавшая подмерзать на бровях и ресницах.
  И под ним был совсем не асфальт. По ощущениям - жидкая ледяная грязь, в спину вдавливалось что-то острое - может быть, битый кирпич или даже стекло? Но откуда? На площади точно не было ларьков и киосков, машины стояли далеко, да и какие кирпичи в иномарках? А чтобы разрушило здания в пятидесяти метрах, да так, чтобы кирпичей нападало по всей площади, наверное, нужен "Томагавк". Да и то не один.
  Не без усилия парень открыл глаза, в голове стоял звон, она просто разламывалась от полученной контузии. Это явно было ошибкой: кто-то со всей силы наподдал по почкам заляпанным грязью сапогом, потом ещё раз. Удары сопровождались словами на каком-то непонятном, но, похоже, славянском языке. Сакраментальное "клятый москаль", "пся креф" и "курва" он даже узнал. Выходит, поляки?
  Ему доводилось видеть братьев-славян, да ещё в привычной, так сказать, среде обитания. Три года назад, после окончания школы, родители, люди довольно обеспеченные, купили ему тур в Европу - ну, а поскольку был очередной кризис, пришлось вместо Франции или Англии ограничиться Польшей. Впрочем, ему понравилось. И непривычно ровные, будто выглаженные утюгом, дороги, и узкие переулочки старинных городов, и рвущиеся в небо, будто поднятые к солнцу средневековые стилеты, нарядные костёлы.
  Да и люди там совсем не напоминали тех злобных выродков, какими их изображают в книжках и фильмах о Смуте, или пропагандисты советского и постсоветского розлива. Где пахнет большими деньгами, там знаменитый польский "хонор" куда-то исчезает, сменяясь понятными любому цивилизованному человеку стремлениями. Видел он и полицейских, и военных Республики Польской - так вот, их форма ничем не напоминала эту. Скорее уж она походила на мундиры дореволюционных городовых и солдат первой мировой - только вот расцветка эта... И символы на кокардах фуражек и пряжках. Плыть перед глазами перестало, и удалось рассмотреть нечто более-менее знакомое. Орёл. Только не российский, о двух головах, а изображённый в полном согласии с природой польский. Всё-таки поляки.
  - Wstać, bydlak! - команда старшего прервала раздумья. Погоны имелись у всех, но отличались от российских слишком сильно, чтобы можно было узнать звание. Андрей промедлил - и заработал несколько новых пинков в рёбра. В отличие от слов, удары в переводе не нуждались, и Андрей честно попытался. Голова закружилась сильнее, да ещё к горлу как-то резко, рывком, подкатила тошнота. Кое-как сумел отвернуться, и его жестоко, с желчью, вырвало в грязь, а затем и сам он бессильно рухнул на подмёрзшую землю. На миг сознание помутилось, даже злобная брань главного мучителя слышалась как сквозь вату. Приподняться удалось всего на минуту, но этого хватило, чтобы оглядеться. Правда, глазам своим он всё равно не поверил.
  Площади вокруг не было. Вообще. Вместо неё самое меньшее на сто метров простирался пустырь, за которым начинался лес. Пустырь был завален всяческим строительным хламом, каким-то полуистлевшим тряпьём, гнилыми брёвнами, досками, камнями. Такие образуются, когда сносят старые, ветхие домишки. Но обычно его вывозят, а по возможности снова пускают в дело. А здесь разрушили дома - и побросали обломки как попало, оставив огромный захламлённый пустырь, местами зияющий ямами с грязной водой: похоже, когда-то это были подвалы и фундаменты домов. Остальное было покрыто слоем грязи, через который лишь кое-где пробивалась пожухшая трава. Местами виднелись грязные, подтаявшие сугробы: похоже, здесь тоже была весна... или поздняя осень. Единственным целым строением была старинная водонапорная башня, высившаяся посреди этого запустения, будто донжон средневекового замка.
  Не меньшее впечатление производили и мучители. Шестеро, все как один здоровые, откормленные бугаи, одетые в странные синие мундиры, отдалённо напоминавшие шинели, с ярко начищенными латунными пуговицами. На головах у всех высокие, непривычного вида, фуражки. Ещё двое были одеты в форму цвета хаки, но без малейшего подобия камуфляжа, в руках были длинные, сильно напоминающие трёхлинейки, винтовки с крепившимися к ним прицелами. Остальные тоже были вооружены, но их "пушки" уже покоились в кобурах на ремнях поверх мундиров, в подсумках на поясах у всех наверняка были патроны, а на ремнях крепились несколько странного вида гранат. Обувь у всех была одинаковая - яловые сапоги почти до колен, по самый верх заляпанные рыжей глиной. У двоих "синих" грязь была и на мундирах - похоже, им пришлось подползать по-пластунски. Куда? И зачем? Он ведь не сопротивлялся, да и оружия у него не было.
  - Что за... Кто вы такие? - когда рвотные спазмы утихли, прохрипел он. За что тут же был "вознаграждён" новой серией пинков. Счастливые обладатели винтовок больно ткнули прикладами в живот.
  - Mówi po ludzki, moskal! - яростно крикнул "синий", пиная в рёбра.
  - Odstawić! - прозвучала команда одного из "синих", в чистом мундире. На вид ему было лет тридцать, а может, больше, сквозь шинель уже начало проглядывать пузо, но двигался он быстро и уверенно, а крепкие мышцы не мог полностью скрыть даже мундир. "Будет бить - мало не покажется!" - отчего-то подумалось Андрею. В том, что бить будут и дальше, отчего-то сомнений не было.
  Всё-таки, если немного перефразировать, классики окажутся правы: битие действительно определяет сознание. Ещё миг назад он едва мог приподняться, а теперь, пусть шатаясь, как пьяный, но умудрился подняться. Лицо теперь было повёрнуто в другую сторону, и он смог разглядеть чуть красноватые в свете заходящей луны дома. И от вида этих неказистых, даже на вид неописуемо древних домишек с резными наличниками и крытыми соломой и тёсом крышами стало по-настоящему страшно.
  В окрестностях его Архангельска ничего подобного не было и быть не могло уже лет шестьдесят.
  Командир "синих" и солдат с винтовками что-то скомандовал, и двое в перемазанных глиной мундирах, подхватив его за руки, поволокли к городу. Один из "грязных" не упустил возможности: двинул в раненое плечо, и Андрей взвыл от боли.
  - За что?! - прохрипел он и скорчился в ожидании новых побоев, потому что фраза про "по-людски", наконец, дошла. От него требовали говорить по-польски, и отчего-то были уверены, что язык он знает. И за любое слово по-русски его снова будут бить: совсем грустная перспектива, если учесть, что польского он не знает. Но на этот раз Андрея спасли.
  - Przestać niezwłocznie! - тут же прозвучала команда, и его потащили. Ноги волочились по грязи, голова бессильно моталась - но какое это имело значение, потому что он сделал новое открытие: тело тоже было не его. На ногах - такие же, как у военных или полицейских, высокие, явно армейские сапоги, изгвазданные и порванные шерстяные брюки. Он был одет во что-то бесформенное и чёрное, такое же рваное, грязное и мокрое - больше всего это напоминало зековский ватник, какими их можно видеть на старых "лагерных" фотографиях. Оружие, если и было, у него уже отняли. И всё-таки что-то в этом теле было абсолютно чуждо - наверное, мельком увиденные перед тем, как их заломили за спину и накрепко связали, руки. Непривычно крупные, мозолистые, исцарапанные - руки не городского юноши начала двадцать первого века, а человека, который ими и зарабатывает на жизнь. Крестьянин - или солдат, а может, и матёрый уголовник. "Лицо! - внезапно всплыло в затуманенном болью сознании. - Надо увидеть лицо!"
  Почему-то он был уверен, что, попадись ему зеркало, увидит не себя. Вспомнились прочитанные книги о "попаданцах" - лет пятнадцать назад этот жанр ненадолго потеснил традиционный исторический роман. Может, это с ним и случилось? Но они "попадали" в свою же историю, как правило, на Великую Отечественную, и говорили с местными жителями на одном языке. Они знали, что происходит, и при удаче могли сделать что-то полезное для страны, а как правило, и для себя. А что он делает здесь, оказавшись в руках каких-то отморозков в допотопных мундирах, если не понимает даже языка? Хотя вот это: "Встачь, быдляк!" - как раз более-менее понятно.
  Тащили его недолго - до первых домов. Здесь начиналась ухабистая, разбитая до изумления и покрытая толстым слоем грязи немощеная улица, застроенная всё теми же архаичными домишками. Здесь отчётливо пахло дымом из труб, а ещё навозом, скотиной и многими другими ароматами, от которых избалованный водопроводом и канализацией человек двадцать первого века успел отвыкнуть. "Напориста и сильна могучая сила говна!" - откуда-то всплыл в голове глупый стишок.
  Церемониться с ним не стали. Посреди улицы стояла столь же архаичная, явно видавшая виды и заляпанная грязью телега, запряженная двумя безразличными ко всему понурыми клячами. На облучке сидел ещё один "синий", вооружённый впечатляющим дрыном. В повозку-то его и сунули, без малейшего пиетета, как мешок с... скажем так, песком. Раненое плечо ударилось о край и снова взорвалось болью - судя по всему, "синих" это порадовало. Забравшись следом, двое в синих мундирах уселись в телеге и не спускали с пленника глаз; остальные двинулись по краям, держа повозку в полукольце. Кучер взмахнул дрыном, и телега со скрипом тронулась, лошадиные копыта приглушённо били в подмёрзшую грязь.
  Ехали долго. "Хаки" куда-то делись, зато "синие", сидевшие в телеге, довольно быстро успокоились. Теперь они весело болтали, будто пленника тут и нет, время от времени смеялись - но и не сказать, чтобы гоготали в полный голос: всё-таки начальство было близко и обладало достаточным авторитетом. Вскоре к ним присоединились ещё несколько "синих", вооружённых старинными револьверами. Так, с вооружённой и готовой к любой неожиданности охраной, они ехали через допотопное...
  А вот тут Андрей затруднялся сказать, что: домики были деревенские, только в центре попалось несколько деревянных и кирпичных двухэтажек, в которых явно жило несколько семей. Проплыл изящный силуэт костёла - что это именно костёл, Андрей догадался по высоким тонким шпилям и башенкам, по непривычным католическим крестам над шпилями. Чуть позже попалось заведение, которое могло быть только крошечной придорожной кафешкой. Да, но на корявой вывеске над ней было отчётливо выведено: "Kawiarnia" - и ещё какое-то, трудно различимое от времени название.
  "Так, может, я в Польше?" - подумал он. После первого шока вспоминались некоторые, выученные перед поездкой в эту страну, слава. Это последнее слово означает "кафе", так что всё сходится. Но в Польше в это время давно нет снега - зато сугробы на обочинах вполне подходят для апреля в Архангельске. Но добило его другое. Проехав предместье, повозка въехала на узкий деревянный мост через полноводную реку или какой-нибудь затон. У самого уреза воды внизу показался верстовой столб с надписью: Isakogorka.
  Изумление было столь сильным, что Андрей на миг забыл даже о боли и холоде. Он знал это название - речка, городок и железнодорожная станция, с юга примыкавшие к привычному Архангельску. Вряд ли подобное название могло быть в Польше. Тогда откуда, простите, всё это великолепие - выведенные латиницей надписи без малейшего намёка на русский язык, озверелые молодчики в странных мундирах, с древними револьверами и винтовками, польская ругань, костёл, наконец? Причём ведут они себя так, будто тут хозяева, а все местные жители должны знать их язык.
  "Может быть, снимают фильм о Смутном времени?" - мелькнула дурацкая мысль - и тут же исчезла: раненое плечо и отбитые сапогами бока напомнили о себе на очередном ухабе. И когда же его успели ранить? Допустим, в плечо попали осколки от памятника, когда чугунный вождь мирового пролетариата разлетелся в куски под действием килограмма аммонала. Но где тогда родная милиция-полиция, которой после случившегося он бы даже обрадовался? Да что там, уж лучше НКВД, эти хоть по-русски понимают! Хотя, возможно, "синие" русский язык тоже знали. Вон как на русскую речь отреагировали, до сих пор бока болят.
  За речкой тянулся такой же город, больше напоминающий деревню. Прибавилось разве что вывесок (и опять только на польском), чаще стали попадаться двухэтажки. Здесь отчётливо чувствовалась угольная гарь, невзирая на ранний час, она висела в воздухе и оседала на стенах чёрной пылью. Похоже, век нефти и газа в здешней энергетике ещё не настал. Да и повозка с лошадьми, в которую вполне обыденно загрузились "синие". Интересно, автомобили тут есть, или всё на лошадках, да на лошадках? Да и мундиры эти, словно пришедшие из девятнадцатого века и почти не напоминающие ничего известного. Что всё это может значить?
  Понятно только то, что вообще ничего не понятно.
  Повозка остановилась у порога высокого и, по местным меркам, почти огромного трёхэтажного здания из красного кирпича. Что характерно, кирпич тоже был старинный, "царский", из какого построили, например, Брестскую крепость. Андрей слышал, такой кирпич был особенно прочным, и в сорок первом стены крепости не сразу поддались даже тяжёлым орудиям. Это строение тоже могло служить дотом-переростком: узкие окна-бойницы, явно толстые и очень прочные стены, само расположение - посреди открытой и наверняка хорошо простреливаемой площади. Поставь на крыше пулемёт - и без артиллерии штурмовать его будет бесполезно.
  И, конечно же, надпись над входом была не русской: "Policja".
   "Полиция?! - наконец догадался парень. Тут же пришла другая догадка, вызвавшая настоящий шок. - Они что, думают, что я что-то натворил? Или... Или тот, в чьём я сейчас теле?!"
  Снова смутно понятная команда. "Выбирайся, ублюдок!" - или что-то, похожее по смыслу. В выражениях господа - или, лучше говорить, паны - полицейские, похоже, не стесняются, и уж точно за ними не заржавеет дать в ухо. Кряхтя и шипя от боли в простреленном плече и разламывающейся голове, парень кое-как выбрался из повозки - и тут же споткнулся, поскользнувшись на обледенелой брусчатке. Это породило новую волну ругани, но снова прозвучала команда главного - и двое полицейских, поставив парня на ноги, поволокли его в открытую дверь.
  
  7.
  Пан Красиньский, поручик Полиции Гранатовой и начальник исакогорского полицейского участка, устало прикрыл глаза. Вроде бы надо радоваться - обезврежен, да не просто уничтожен, а схвачен живьём, известный боевик, на которого почти пять лет безуспешно охотились и Дефензива, и Полиция Гранатова, и военная контрразведка, и ещё несколько не менее серьёзных контор. Причём не только польских. Конечно, сама операция проведена не идеально, четверо погибли и семеро ранены - но за лучшего из ликвидаторов Подполья вполне приемлемая цена. Их отделение честно заслужило обещанные за него сто тысяч злотых. А уж если его хорошенько "выпотрошить" на предмет сведений о Рыбаке и остальных деятелях Подполья в воеводстве...
  Увы: если бы все мечты сбывались, каждый был бы миллионером и любимцем красавиц впридачу. Теперь он даже не был уверен, того ли поймали боевика. Не верилось, что это трясущееся от страха, жалко лепечущее что-то на своей ублюдочной мове существо, которое на нормальном языке знает только: "не розумем" - и есть тот самый Звягин. Тот, на чьём счету и террористические акты, и организация волнений, и дерзкие налёты на банки, причём каждый раз он уходил от погони. Да и сейчас, надо признать, отбивался до конца. Конечно, в прессе революционеров изображали именно такими: трусливыми, мелочными, вороватыми, готовыми с лёгкостью предать товарищей ради выгоды. Но профи знают: даже просто заставить их стонать надо постараться. А здесь... И, главное, большинство левых - народ вполне образованный. А этот вообще не говорит по-польски. Причём не притворяется, а на самом деле знает лишь отдельные слова.
  Пришлось искать кого-то, кто знал москальский язык. Проблема в том, что полякам он не требовался, а местные жители, напуганные штрафами и тюрьмой, изо всех сил старались показать, что давно забыли язык предков. Хорошо хоть, нашёлся переводчик в воеводском управлении Полиции Гранатовой, и не пришлось идти на поклон к Дефензиве. Формально, конечно, революционеры - их забота, и ничего криминального тут нет. Но раз уж полицейским поручили это дело, впутывать чужое ведомство - значит показать конкурентам свою слабость.
  Переводчик послушал Звягина - и тоже был изрядно ошарашен: даже по-москальски пленник говорил как-то не так. Переводчик понимал его, но с пятого на десятое, кое-какие слова вообще больше напоминали английские. Ну, скажите на милость - что за странные слова: "коммунизм", "гастарбайтер", "компьютер", "мобила", "госдума", "НАТО", "большевики"... Но Британия - главный союзник и покровитель Речи Посполитой, разве не так? С чего ей поддерживать революционеров? Это же не немцы с австрийцами, и не вероломные французишки, решившие спеться с бошами.
  Проклятый москаль измучил всё отделение, но допросить его так и не удалось. Нет, арестованный не запирался. Его даже не потребовалось "колоть" по жёсткому варианту, хватило пары ударов, даже не в полную силу, по раненому плечу и контуженной голове. И всё, "поплыл", залопотал на своём наречии, всё просил встретиться с адвокатом, да ещё - вот умора! - связаться с посольством какой-то там России. Это что ещё за великое географическое открытие? Ха, обещал, что будет в какой-то Страсбургский суд жаловаться на произвол... Как будто в Речи Посполитой не хватает своих судов и трибуналов!
  А начальник губернской полиции, пан Бенедек, требует отчёт и протоколы допроса - и будет очень недоволен, если их не представят в срок. Хорошо ему - сидит себе в своём кабинете на Ягеллонской набережной - и в ус не дует. И что, спрашивается, ему посылать? Этот бред сивой кобылы про страну, которой отродясь не было, взрыв памятника какому-то Ленину и борьбы с мировым жидокоммунизмом (а это что за зверь такой?). Разве что с евреями более-менее понятно. Живут себе по своим местечкам, молятся в синагогах, по-тихому обделывают свои гешефты. Неприятный, конечно, народец, но никому особо не мешают. С чего он решил, что эти ребятки затеяли мировой заговор, да ещё Израиль какой-то основали?! Между прочим, Палестина уже почти пять веков как турецкая земля, а саму Турцию хрен тронешь: её целостность гарантирована Британией, а в Яффе и Алеппо - её военные базы. Как магометане допустили бы создание еврейского государства?
  Ну, это всё ладно, хоть бред, но бред забавный и безобидный. А вот другое...
  Красиньский сердито перевернул только что переведённый и перепечатанный на машинке протокол. Это уже не просто бред, это опасный бред. Фантастика, да и только - но писателя, который осмелился бы такое придумать, точно ждала бы тюрьма. Пусть не Гавань Польская, но он наверняка попрощался бы с волей всерьёз и надолго. Это ж надо придумать такую ерунду!
  Поручик устало потёр глаза, эту операцию в пожарном порядке разрабатывали последние трое суток, как только получили данные от "крота" с псевдонимом Ксендз. Благодаря этим сведениям они предотвратили покушение на губернатора Романовского и поймали основного исполнителя. Хотя одолевают сомнения - а того ли? И где тогда настоящий "Венцеслав"? За трое суток поспать удалось хорошо если четыре часа - и то не больше чем по два зараз. И награда за этот адский труд - какой-то ноющий хлюпик, несущий всякий бред.
  "На вопрос о России задержанный показал, что это государство в Восточной Европе, его столица - Москва. На вопрос, не Московское ли это царство, сказал, что так оно называлось до Петра Великого, потом стало Российской Империей, а потом Советским Союзом и Российской Федерацией. По словам задержанного, в состав Российской Империи входило и Царство Польское".
  А вот это - бред в квадрате... Ладно, допустим, Московия как-то пережила свою смуту, даже сохранилась в более-менее целостном виде. Но как она могла захватить Окраинские, Русские, Литовские Кресы, овладеть всей Сибирью, завладеть кучей других земель, вплоть до афганской границы и Тихого океана? Эта нищая, почти безлюдная Московия, понёсшая в Смуту огромные потери, в которой народу жило вдвое меньше, чем в тогдашней Речи Посполитой? И уж вовсе бред - сказки про это Царство Польское. Гордые поляки никогда бы не покорились варварам-московитам, схизматикам и прирождённым рабам! Правда, потом, как он сказал, Польша вернула независимость - но после какой-то Второй Мировой вновь стала чем-то вроде вассала России. А в самой России будто бы семьдесят лет правили эти самые коммунисты. Которые, как понял переводчик - какая-то разновидность социалистов марксистского толка. Но как эти склочные, малочисленные и не очень-то разумные инсургенты сумели создать и отстоять огромную страну?
  И тут - новая странность. С его слов, именно эта, социалистическая Россия, называвшаяся Советским Союзом, далеко превосходила по влиянию в мире и Московское царство, и Российскую Империю. Будто бы, одержав победу над Германией (которая - вот новая чушь - перед этим как-то завоевала всю Европу!), она превратила в своих вассалов пол-Европы. У Союза было множество союзников в освободившейся от колониализма Азии и Африке, и вообще она стала мировой державой, на борьбу с которой были брошены все силы так называемых "развитых стран". И, наоборот, когда их социалисты лишились власти, эта Россия утратила множество территорий, растеряла союзников и львиную долю промышленности. Казалось бы, он должен бы поддерживать этих социалистов - но он их ненавидит. Он даже обрадовался, узнав, что у нас они так и не смогли прийти к власти. Как указано в протоколе: "На вопрос о своём отношении к полякам и социалистам подсудимый показал: "Уж лучше поляки, чем большевизм!"
  Значит ли это, что с ним возможно сотрудничество? Не просто возможно, поначалу он сам предлагал помочь ловить "комми". Призывал искать каких-то Ленина и Сталина - но о таких людях ни им, ни Дефензиве ничего неизвестно. Но что полезного может сделать этот хлюпик и нытик? Рассказать про историю их мира? Так сказочников и своих хватает. Техника? Это было бы интереснее - но где доказательства, что "его мир" существует помимо его же воображения? Таковых нет, с его слов, так даже тело - не его.
  И что, спрашивается, в сухом остатке? А ничего, кроме бреда какого-то полубезумного хлюпика, которого идиот Красиньский взял вместо опасного боевика. Причём эта скотина даже по-польски не говорит, будто какой-нибудь "дикий". Хотя покажите такого "дикого", который совсем уж нормального языка не понимает?
  Красиньский набил трубку, закурил. Что делать с этим дикарём, было совершенно непонятно, и именно это выводило из себя. С одной стороны, он несёт абсолютный бред, не говорит по-польски, хотя настоящий Звягин прекрасно умел притворяться поляком. С другой - спешно доставленный из Воломина проводник, видевший настоящего Звягина до его исчезновения, подтвердил: он - тот самый господин, что ехал в поезде утром двадцать второго. И попав в ловушку действовал Звягин так, как от него ожидали: сражался до конца, убил и ранил нескольких полицейских, несмотря на засаду на вышке, чуть не прорвался в лес. А когда, наконец, его взяли, превратился в слезливого недоумка, неспособного даже говорить по-польски. Что действительно неспособен - это выяснили первым же вечером, накачав его кое-какими препаратами, развязывающими язык. От этой наркотической отравы люди начисто теряли контроль над собой - "поплыл" и этот. Но говорил то же самое на том же языке, разве что более путано и с ещё большим количеством непонятных слов. Если действовать совсем уж по закону, он невменяем, а значит, дело можно закрывать за сумасшествием подсудимого, а его самого до конца его дней закатывать в лечебницу для умственно отсталых.
  Но тогда где настоящий Звягин?! Хорошо, если правда исчез. А если им подставили двойника-идиота, а настоящий боевик спокойно дошёл до цели, встретил настоящего связного и сейчас спокойно готовится выполнить своё задание - к примеру, почему нет, ликвидировать Романовского? Или если повстанцы придумали, как избежать воздействия препаратов, и Звягин просто ловко морочит им голову, прикидываясь сумасшедшим? А оказавшись в лечебнице без полицейского надзора, сбежит, и...
  Но не зря же поручик Красиньский уже двенадцать лет работает в северных воеводствах и досконально изучил законы Речи Посполитой! Есть, есть лазеечка на этот случай. И тут весьма кстати, что паренёк не знает польского. Специально на такой случай имеются готовые признательные показания. Подпишешь такие - и всё, военно-полевой трибунал ждёт тебя с распростёртыми объятьями. А там уже можно нести любой бред - на приговор это не повлияет. Разве что расстрел или петлю заменят на пожизненное в Гавани Польской - что по сути означает ту же "вышку", но не сразу и куда более мучительно.
  Впрочем, трибунал - это успеется. Пока - колоть и колоть, уже не вполсилы, а всерьёз, с применением всех специальных средств, как злостно запирающегося. Пока не будет согласен сказать всё, что угодно, хоть трибуналу, хоть в аду Сатане.
  Красиньский взял из аккуратной стопки бланк управления, макнул перо и, тщательно обдумывая каждое слово, принялся писать:
  "Донесение
  начальнику Ангельского воеводского управления полиции полковнику К. Бенедеку
  от начальника Исакогорского участка поручика С. Красиньского.
  Срочно, секретно.
  Пан полковник!
  Сим доношу, что арестованный в результате успешной операции, проведённой 22 апреля с.г. силами моего отделения боевик "Социал-демократической партии Кресов" (радикальная фракция) Звягин А.К., подпольные псевдонимы "Зоркий", "Беркут", "Кипянский", в последнее время действовавший по подложным документам на имя Венцеслава Косцинского, при аресте оказал вооружённое сопротивление. Имеются жертвы среди полицейских. На допросах вёл себя грубо и высокомерно, пытаясь симулировать сумасшествие и ввести следствие в заблуждение (протоколы допросов прилагаются).
  Прошу дать мне разрешение на продолжение следственных действий и применение специальных средств по 3-му варианту.
  Прошу также разрешения на очную ставку с подсудимой Звягиной Я., подпольный псевдоним "Егоза", подсудимыми Евсеевым И.З., подпольные псевдонимы "Ожел" и "Кистень", и Клушиным А.Т., псевдоним "Гриб".
  С нижайшим поклоном,
  поручик Красиньский. 28.4.1930".
  Поручик размашисто подписался, несколько раз дунув на лист, чтобы чернила высохли. Перечитал донесение - и, не удержавшись, зловеще улыбнулся. Если старина Карл даст добро, а он даст, ведь и на него давят сверху, требуя быстро распутать этот клубок, москаля ждут очень интересные ощущения. После этого он подпишет и подтвердит всё, что угодно. И честь Полиции Гранатовой, едва не пострадавшая из-за этого размазни, будет спасена.
  
Оценка: 3.03*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"