Аннотация: Исторический роман о Руси начала 16 века Часть 1.
Бурланков Н.
Фадеев В.
Дорога
по краю леса
исторический роман
--
Предисловие.
Чернела в предутреннем мраке степь. Холодом веяло от пустой земли; изредка лишь, почти неприметно, пробивались первые ростки весны, слабой порослью поднимались над чернотою, только что оставленною снегом.
Поле выглядело замершим, словно спящим, близящимся к пробуждению. И усадьба, темным пятном высившаяся на полпути меж лесом на востоке и курганом на западе, казалась уснувшей. Однако и в ней, и на поле можно было различить движение: неясные тени, скрываемые ночью, крадучись приближались к изгороди, окружающей усадьбу; в бессветных же окнах то и дело мелькали головы, тревожно всматривающиеся в темноту. И те, и другие были в напряжении, однако более всего заботились, как бы не выдать своего присутствия.
Послышался шорох, затем слабый стук, принятый мягкой землею. Скрипнул ставень окна; вмиг безмолвие прорвалось бранью и лязгом стали. В тени пробежал огонь, захлестнув крыши дворовых строений, - и поле поднялось. Освещенные расходящимся пламенем, десятки темных теней кинулись к частоколу; а навстречу им, играя огненными сполохами на клинках, из окон, из дверей выскакивали защитники усадьбы.
От холма к схватке неслись верховые - небольшой отряд в кольчугах и шеломах. Впереди них ехал высокий темнобородый воин в накидке, трепещущей за его плечами и отливающей алым. По его знаку отряд рассыпался, окружая дом.
Огонь гудел, охватив амбары и пробираясь внутрь хором. Защитники - их было совсем немного - высыпали на двор, спасаясь от огня.
-- Вон он! Ах, черт!...
Что-то грохнуло и осыпалось. Нападающие метнулись прочь. Разворотив обломки сарая, из темноты поднялся огромный человек; стряхнув с себя троих вцепившихся в него противников, тяжелыми шагами прошел к конюшне, возле которой собралась большая часть защитников и куда они пробивались из других концов усадьбы. Отшвырнув преградивших путь, вынес плечом двери; обезумевшие кони ринулись на свободу, сбивая и хозяев, и их врагов.
Великан схватил под уздцы могучую белую лошадь, грузную, как он сам, и направился к воротам. Кто-то из нападавших попытался снять засов - и упал с раскроенной головой. Великан, отойдя на несколько шагов, с разбегу вынес обе створки. Подскакавшие всадники ринулись в открывшиеся ворота; взгромоздившись в седло, великан полоснул преградившего путь воина саблей и, пустив коня тяжелым галопом, подскакал к предводителю.
-- Где пан? - крикнул тот. Великан тяжело отмотнул головой назад, в обжигающее пламя.
Усадьба полыхала костром. Огонь тянул изо всех щелей; от окон, от дверей валил дым, серым облаком поднимаясь над степью. Люди - и нападающие, и защитники, - стали разбегаться. В доме бушевала стихия огня; а вокруг, в поле - в поле торжествовала людская ненависть.
-- Вот он, князь! -- раздался возглас, и к ногам лошади предводителя упала отрубленная голова.
Седеющие волосы обуглились и были перепачканы кровью; длинные когда-то усы обгорели, кожа покрылась копотью. Глинский пристально вглядывался в искаженные черты своего врага и молчал. Люди его стали собираться вокруг.
-- Конец Забрезсскому, -- произнес один, вытирая руки. Глинский поднял на него взор, оторвавшись, наконец, от зрелища отрубленной головы.
-- Это не он.
- Как - не он? - удивился великан.
- Так, Кондрат. Ушел пан. Не того ты выследил.
Внезапно свалившееся молчание прерывалось лишь потрескиванием догорающей усадьбы.
-- Что же теперь, Михайло Львович? - робко спросил один из всадников.
Глинский задумчиво смотрел в чернеющую степь.
- Сколько всего загублено из-за этого злодея... Неужели нигде мне от него покоя не будет? Ладно. Собирайте людей. Будем уходить в Московию. Ты, Кондрат, отсюда отправляйся в имение, там соберешь народ и поведешь за мной.
Торопливо подобрав раненых, отряд Глинского тронулся в путь на Полночь, оставив посреди пожарища Кондрата на его белом коне.
Одинокий всадник молча следил за их уходом с опушки леса. Позвякивала сбруя нетерпеливо переступающего коня, но хозяин его был неподвижен. Казалось, он и не замечал творящегося неподалеку побоища, лишь время от времени бросал нетерпеливый взгляд на догорающую усадьбу. При вспыхивающем свете пожара видно было, что это - дородный мужчина в атласном с золотом жупане, прикрытом накидкой непонятного цвета. Лицо его было трудно разобрать в царящем сумраке, только седеющие пряди волос выбивались из-под высокой шапки, и совершенно седые усы свисали долгими прядями на ворот накидки.
Великан на белой лошади направился прямо к нему. Одинокий всадник дождался, пока тот приблизится, и молча кивнул ему головой. Кондрат остановился.
- Значит, он надеется укрыться в Московии? - спросил всадник в плаще, словно уточняя невысказанное Кондратом. Тот кивнул.
- Что ж, изменим наши замыслы. Поедешь за мной.
Проводив взглядом уходящий отряд, всадник удовлетворенно кивнул и набросил сереющий наголовник своего одеяния.
Не оглядываясь более на пожарище, два путника углубились в лес, черный и сырой, но исподволь уже пробуждающийся к новой жизни.
--
Часть I. Лесные врата
--
Глава 1. Дочь ведьмы.
На правое дело, на вольный набег,
Идем мы сегодня, браты - казаки.
Быстры наши кони, да короток век:
Стрела или сабля из вражьей руки.
Но вольная степь - наша вольная жизнь,
Кто честен и смел - того гибель бежит,
Ты волей превыше всего дорожи,
Кто волен душой - тот не будет забыт.
По звенящей летней степи, простершейся во все стороны, доколе хватало глаз, ехал одинокий всадник. Статный гнедой конь его, должно быть, отдыхающий после долгой скачки, шел неторопливым спокойным шагом. Иногда попадались на пути перелески с прячущимися в них ручьями; здесь всадник останавливался подолгу, давая роздых себе и коню. Необъятный свод голубого неба накрывал степь; и в бесконечной его неподвижности черными точками реяли птицы. Им должно было казаться, что всадник никуда не едет, ибо все так же вокруг простиралась степь, испещренная островками рощиц, и все так же медленно и лениво перебирал ногами конь.
Всадник одет был в белую холщовую сряду, какую носят землепашцы, но саадак с луком и стрелами, по татарскому образцу, сабля у седла да позвякивающий сверток с кольчугой ясно говорили, что хозяин их - отнюдь не мирный селянин; и какой-нибудь любопытный орел, взмыв в поднебесье, смог бы увидеть, что путь всадника пролегает к казацкой станице, расположившейся в излучине Дона.
На вид казак был молод: не старше двадцати. Крепкие плечи и мозолистые руки выдавали в нем человека, приученного ко всякому труду, а гордый взор давал понять, что молодой казак не из тех, кто легко становится послушным орудием в чужих руках. Кудри черных волос выбивались из-под мохнатой шапки - кабардинки, переплетаясь с ее шерстью. Взгляд карих глаз, устремленных на окрестную степь, был сосредоточен и задумчив, а рука, покоившаяся на набалдашнике сабли, говорила любому встречному, что он готов ко всем неприятным встречам, что легко могли случиться с одиноким путником в Великом Поле, простершихся от московских земель до самого моря.
Семен возвращался из дозора. Немалого труда стоило ему уломать отца - да и прочих старших казаков - пустить его одного выслеживать татарское кочевье. Но признали все, что степь он знает и понимает лучше иного степенного казака, а конь его Черкес обгонит любого татарского скакуна. Да и в кулачном бою зимой на донском льду не было ему равных в станице. Потому Семен поехал один, и теперь возвращался с вестями. Дома ждали его. Готовили казаки поход, первый для Семена и многих других молодых казаков боевой поход на татар. Для иных он, впрочем, мог стать и последним.
Особо воевать с татарами казаки в этот раз не собирались. Но следовало оплатить им за прошлогодний налет, когда налетевшие словно саранча степные всадники едва не умыкнули весь станичный табун. Напасть казаки должны были на кочевье и, коли повезет, в свой черед угнать лошадей; пастухи, конечно, тоже воины, но сопротивления от них большого не ждали. Могла подоспеть орда, но от нее, даст Бог, казаки уйдут. Станичный атаман уже сговорился с торговцами конями - где-то в приграничье московских земель - о продаже им по осени татарского табуна.
Семен взлетел на высокий обрыв, с которого открывалась на другом берегу станица. Лучи Солнца плясали на белых мазаных известью хатах казацких куреней, слепя глаза. Маковка старой станичной церкви с покосившейся колокольней бросала короткую тень на пустынную в такой жаркий час майданную площадь - Семен поспел как раз к полудню. Свободно вздохнув и ощутив себя уже дома, он пустил Черкеса легкой рысью к броду. Но не успел его конь ступить в быстро текущую воду, как навстречу Семену из прибрежного леса выскочили двое всадников. Семен дернулся, выхватил лук и достал из саадака стрелу, но тут признал в одном из всадников самого атамана, а в другом - собственного отца.
-- Глянь-ко, Иван, да то ж сынок твой! -- атаман задержал коня.
-- И впрямь. Эгей, Сенька! Здоров, чертяка! -- приветственно замахал Иван нагайкой в воздухе. Воспоминания об отцовой плети были еще свежи в юношеской памяти; Семен усмехнулся такому приветствию.
-- Вернулся, живой! -- подскакав, невысокий чернобородый Иван едва не сдернул сына с седла в свои объятья.-- Ну, как ты? Сказывай, пострел.
Семен приосанился, готовясь отчитываться перед атаманом.
-- Вот что ... Татары нас не ждут, табун ближней орды пасут за Сходней горкой - на полдень, дня три пути. Там баба каменная стоит. Табун - голов в сто, не меньше. Пастухов я видел пятерых, а становище еще на день пути оттоле.
-- Дельно сказываешь,-- похвалил атаман. Они стали спускаться к броду. -- Ну, Иван, зараз соберем молодых доброхотов. Поехали мы с тобой за утками, но раз уж вместо уток споймали Семена, то завтрева ж поутру хлопцев погулевать отпустим.
-- Да, ить, тут медлить нельзя,-- степенно согласился Иван.-- Нам, как обернемся, коней еще продать надо, а к сенокосу надобно бы в станице быть.
Атаман со вздохом поглядел на воду и, поежившись, пустил коня вброд. За ним последовал Иван и, позади всех, Семен.
Время было послеобеденное и, кроме дозорных у ворот, в станице все спали или отдыхали после тяжкого дела полуденной трапезы. Атаман повернул к своему куреню, а Иван поехал к майдану. Семен, хоть и хотелось ему завалиться домой, на лавку, счел своим долгом отправиться за отцом. У крытой железом избы станичного правления, где хранилась войсковая казна, Иван бросил поводья Семену и соскочил с коня. Бодро взбежав по крыльцу, он исчез в горнице, но скоро выскочил и, засучив рукава, взялся за станичный колокол.
С первым же ударом заспанные казаки стали в недоумении выглядывать в окна, но отец Семена звонил до тех пор, пока не появился атаман в сопровождении казацкой старшины. Толпа меж тем запрудила сборную площадь, сюда вышла, почитай, вся станица.
-- Браты казаки, станичники. -- начал свою речь атаман. -- Пришла пора поучить наших парубков ратному делу, вывести их на врагов веры православной. Нехай помнит поганое татаровье, что не затупились сабли казацкие, не позабыли мы славы отцов наших! Для присмотру же за молодыми, дабы не сложили они свои буйны головушки во чистом поле, пошлем с ними из старших казаков Ивана Никитова, хорошо вам знакомого. Поутру же они и отправятся. А таперича - выходи, кто смел! Кто в гулебщики идти охоту имеет?
По толпе прошел гул, взоры многих обратились к Ивану и сыну его, скромно стоявшему в стороне. На крыльцо станичной избы потянулись один за другим молодые казаки. Низко кланяясь атаману и старшине, кидали наземь свои кабардинки. Из среды старшины вперед протолкался станичный есаул и стал выкликать тех, кому выпал жребий идти в поход:
-- Никита, Матвеев сын. Богдан Затуливорота. Лукоян-Станичник. Семен, Никитов сын ...
-- Ну, кто что скажет?-- вопросил казаков атаман. Народ притих.
-- Тогда собирайте хлопцев своих в дорогу, казаки. Эй, парубки, подходи, зараз с вами Иван покалякать хочет.
Казаки стали понемногу расходиться, только вокруг Ивана собрались молодые парни, кому предстояло утром идти в первый свой поход. Их было около двух десятков. Семен, наконец, отправился домой. Обомлевшая мать замерла, глядя на него, потом кинулась к нему, разом и ругая за то, что уехал один, и сетуя на завтрашний поход. Семен устало кивнул и растянулся на лавке у окна.
-- Молодец, Иван, что взялся атаманить у хлопцев, -- раздался за окном голос атамана. -- Нелегкое то дело, иные из казаков наотрез отказались.
-- Да мне и Сенька поможет,-- отвечал Иван.
-- А вот о сыне твоем я бы и погуторил. Может, присядем?
Они, должно быть, отошли на завалинку: голоса удалились и стали глуше. Семен невольно приподнялся, пытаясь расслышать, что же там они будут о нем говорить, но кроме смутного бубнения, ничего не разобрал.
Атаман был отцом Маринки. Родители Семена издавна уже сговорились с атаманской семьей, что поженят детей своих. Для них, для Ивана с Марфой, ясное дело, в том немалая честь; ну, а атаману тоже своя выгода: атаманство не вечно, а Сенька - парубок видный, и на охоте, и в работе, и на гулянье один из первых. Не сказать, чтобы самому Семену решение родителей его было не по нраву: Маринка девка была складная, и что-то трепыхало в Семене от горячих вздохов поздним вечером... И, ежели б приказали - или даже попросили, - он бы за нее, не раздумывая, бросился в огонь и в воду, жизнь бы положил ... Но не по своей воле. Слышал он кое-что о душе от старших; так что, телесно, или плотски, Семену Маринка, конечно, нравилась, а вот душа хотела чего-то другого. Понятно, дело молодое, стерпится-слюбится, станет она хозяйкой в его доме, матерью детей его ... А до того как жить?
В дом вошел Иван. Лицо его сияло, словно золотая монета.
-- Ну, Сенька!... И ты, мать, слушай. Как вернемся из похода, готовьтесь к свадьбе.
-- Наконец-то! -- всплеснула руками мать и, на всякий случай раздав троим младшим братьям Семена по подзатыльнику, выбежала во двор.
-- Почто же ты, батяня, меня не спросил? -- хмуро повернулся Семен к отцу.
-- Так ты что же, кубыть не рад? Я тебя обрадовать думал. Верно, укусил тебя в дороге кто. Да ты, поди, не выспался, спи давай.
Утром сборы Семена были недолги. Мать сложила ему в переметные сумы еду на двоих, перекрестила и отослала к отцу, возившемуся в конюшне. Иван меж тем подготовил всех лошадей своих к походу: накормил, вычистил, проверил сбрую, - вооружился сам и в сопровождении Сеньки, ведшего в поводу одного из двух заводных коней, отправился к майдану. Там их уже ожидал атаман и десяток молодых казаков.
-- Стало быть, в походе слушать Ивана, как своего отца! -- объявил атаман. -- Он над вами и в жизни, и в смерти волен! Кому за дурь башку снесет - я с него не взыщу. Ясно?
Пряча ухмылки, парубки закивали. Собрались опоздавшие; Иван выстроил молодежь в один ряд и принялся осматривать их снаряжение.
-- Дядя Вань, может, мне еще подпругу подтянуть?
-- Ты что, решил коня пополам разрезать? Стремена укороти, а то вон ноги еле достают, ни привстать, ни повернуться.
-- А вот эта сабля хороша?
-- Старой работы, клинок ходит. Рубить будешь - справнее руби. Васька, а ну снимай седло! Попона сбилась.
-- Так не перед девками ж красоваться!
-- А вот коню спину натрет, он те объяснит, перед кем красоваться. Снимай, чертяка голопузый, раз я говорю!
Наконец, удовлетворенный Иван запрыгнул в седло, отдав приказ:
-- По коням!
Собравшиеся на майдан матери и невесты парней по этому приказу шумно кинулись прощаться. Парни торопливо вырывались из женских объятий. Семен разглядел в толпе Маринку, но сделал вид, что не заметил, лишь приосанился в седле и пригладил чуб. Ежели глянуть со стороны, так на него, верно, стоило посмотреть: заместо дорожной сряды на нем был малиновый зипун поверх вышитой сорочки, на ногах - зеленые шаровары и синие турецкие, с загнутыми носами, сапоги. Темный чуб выбивался из-под шапки, скрывая правый глаз, а в правой руке Семен держал плеть, небрежно ею поигрывая.
Тронулись в путь, впереди Иван с сыном, за ними плотною гурьбою остальные. Но пока шли по станице, отряд принял боевой вид, вытянувшись в колонну, где в один ряд ехали по двое всадников.
***
Два дня держали путь на Полдень. Семен, как уже побывавший здесь, вызвался в дозор; с ним отец отправил троих: Федьку с околицы, сына ихнего соседа Ваську и Лукояна. Семен неплохо знал всех троих, Ваську немного лучше - все ж таки сосед - но особо дружен ни с кем не был. Василий, правда, обычно держался за него - с детства еще, - но Семен поглядывал на него свысока за болтливый язык. Самым надежным из них Семен считал Лукояна, тот тоже был молчуном, как он сам, только на вид мрачный и неулыбчивый.
Отправив Лукояна с Федором идти с левого крыла, Семен ехал с Василием на правом.
Семен уже и сам приметил конские следы без подков и разбросанный конский навоз.
-- Татаровья, верно, -- заметил Василий. -- Что ж траву-то не съели?
-- Вишь, на восход идут, - отозвался Семен. - К Дону, не иначе. На нашу траву.
-- Анчутки черномазые!
-- Васька, -- приказал Семен, -- скачи к нашим, вели развернуться к востоку.
Сам он направил Черкеса, косившегося порою на заводную лошадь, которая послушно бежала за ним на привязи, к востоку, туда, где должны были ехать Лукоян с Федором. Издалека, с кургана, Семен разглядел одинокого всадника - Лукояна. Тот, должно быть, тоже увидел след и отправил Федьку доложить. Заметив Семена, понимающе кивнул.
Солнце клонилось к окоему, когда они настигли табун. Тот расположился на ночлег рядом с обширной рощей, целым лесом. Стреноженные кони бродили по полю; в тени деревьев пастухи разводили костер.
-- Ночью надо брать, -- шепнул Семен, словно за три версты их могли услышать пастухи. Лукоян кивнул и так же тихо ответил:
-- До утра они не двинутся.
Они согласно поворотили коней и поскакали навстречу своим.
Вечерело. Отряд подъехал к лесу - тому, у которого с другой стороны паслись татарские кони.
-- Значит, говоришь, пятеро их? -- переспросил Иван Семена. Кто-то из казаков хмыкнул: "По одному на четверых" . Иван грозно зыркнул по сторонам, смешки умолкли. -- Ну, что ж. Гнались они за нашею травкой, так милости просим. Только оброк возьмем.
Иван отправил десятерых казаков под началом Семена - в том числе всех дозорных - взять охрану, трое с конями остались на месте, а прочие во главе с самим Иваном тихо стали обходить табун с наветренной стороны, пытаясь его окружить. Снаряжаясь к битве, Семен надел кольчугу взамен зипуна, отцепил саблю и, оставив лук у седла Черкеса, взял из оружия только нож. Остальные его казаки вооружились сходным образом.
Вдоль опушки они крадучись двинулись в обход леса. Саженях в двадцати пяти от костра, когда ясно было уже видно пламя, трещавшее в тишине, и гревшиеся у костра пастухи с собаками, казаки залегли.
-- Значит, так,-- Семен едва дышал в уши соседей, Лукояна и Васьки.-- Я возьму того, что на коне. Лукоян, ты займись дальним. Начнешь первым, подашь знак. Васька, ведешь остальных, окружаешь костер. Вон у них оружие блестит, окружите татаровей, чтоб не добрались до него. Ну, с Богом!
Семен пополз к намеченному татарину, чуть в стороне от костра осматривающего табун с коня. Кольчуга слабо позвякивала, блики костра играли на ее кольцах. Семен пожалел, что надел ее, но снимать было поздно. Высокая трава, не полегшая еще под беспощадным летним Солнцем, укрывала ползущего, то и дело попадались ложбинки и кочки, почти неразличимые для верхового; теперь же Семен чуял каждый выступ, каждую травинку. Вот конный татарин проехал совсем рядом. Семен различил пестрый халат, лохматую шапку, которую жители жарких степей почти никогда не снимали, кривую саблю в медных ножнах, круглый кожаный щит и длинное толстое копье с загнутым крюком у наконечника. Вдруг одна из сторожевых собак вскочила и злобно залаяла на степь, и татары, сидевшие у костра, засуетились.
-- Козак! -- громко вскричал один из них, бросаясь к своему оружию. Другой выхватил из костра головню и швырнул в сторону казаков. В неровном ее красноватом свете Семен увидел двоих своих казаков, вставших во весь рост. Один из них держал натянутый лук. Стоявший в отдалении сторож упал, и на его месте возник из лунного света человек с кабардинкой на голове и с саблей в руке. Всадник - Сенькин противник - выхватил стрелу и натянул лук, и в этот миг Семен метнул нож татарину в голову. Удар должен был стать смертельным; но, ударившись обо что-то твердое, громыхнувшее под шапкой, нож отскочил.
Испустив гортанный крик, татарин обернулся и выстрелили в Семена. Тот успел лишь повернуться - и получил стрелу в левое плечо. В руке взметнулась тупая боль; стрела, не пробив кольчуги, упала на землю. Татарин поднял копье. Семен был безоружным. Он отскочил за возникшего из темноты коня, испуганно шарахнувшегося в сторону, и подхватил ком земли. Конь, прикрывавший его, умчался; от костра слышались крики, чьи-то стоны, свист стрел и приглушенная брань. Семен швырнул свой ком, когда копье едва не ткнулось ему в грудь. Враг уклонился; но и Семен успел отскочить и поймал копье. Татарин перевесился на бок; что было сил, Семен рванул копье на себя - и с криком противник выпал из седла. Прежде чем он встал, Семен ударил его древком копья по голове; шлем с прикрывавшей его шапкой покатились по земле. Татарин с трудом поднялся и, путаясь в ножнах, вынул саблю; но, видно, падение и удар по голове здорово его оглушили, и Семен достал его еще одним ударом тупого конца копья. Тот повалился ничком. Семен связал ему руки за спиной его собственным кушаком и, тряхнув, поставил на ноги.
Вокруг носились перепуганные кони вперемешку с казаками, пытавшимися их поймать. Не обращая внимания на горячие возгласы пленного, означавшие, должно быть, самые страшные проклятия, Семен погнал его к костру, упирая ему в спину острие копья.
-- Семен! -- окликнул его голос Васьки. -- У нас беда - Лукояна убили.
Семен тяжело повалил полоняника на траву рядом с еще троими, уже лежавшими у костра, и связал ему ноги недоуздком. Потом сел рядом сам. "Хорошо, что кольчугу надел,"-- подумалось почему-то.
Лукоян неподвижно лежал немного в стороне. На лице его плясали отсветы угасавшего костра. Другой парень, раненый саблей, сидел голым по пояс - ему еще двое перевязывали рану, толкаясь и мешая друг другу, - и негромко ругался, стараясь не выдать терзавшую его боль. Семен стянул с себя кольчугу и рубаху, деловито оглядел свою рану. На плече виднелся кровоподтек с неглубокой царапиной. "Чепуха," -- Семен сорвал лист подорожника, приложил и надел поверх рубаху с кольчугой. Издалека послышался условленный свист; Семен ответил, и вскоре из темноты появился отец.
-- Уходим! -- нетерпеливо крикнул он, окинув глазами место боя.-- Ах, злодеи, Луку сгубили! Мать жалко, вдовица она, пять лет назад мужа зарубили, а теперь вот сына. Шевелись, хлопцы, дома на печи лежать будете. На коней!
-- А с ясырем что делать?-- спросил Васька, указав на связанных татар. Иван зло дернул бородой:
-- Потом решим, не мешкай. На коней их, на коней!
Все пришло в движение. Казаки торопливо подбирали разбросанное оружие, переваливали пленных через спины пойманных коней; появились коневоды с казацкими конями. Семен, не обращая внимания на поднявшуюся суматоху, подошел к Луке, поднял его, привязал к седлу его коня. Потом свистом подозвал верного Черкеса, одел зипун, прицепил саблю и вскочил верхом.
-- Ты со своими хлопцами гони, а мы, ежели что, прикроем,-- Иван с семерыми казаками, бывшими при нем, чуть поотстал; остальные, щелкая плетьми, погнали табун.
Скакали всю ночь; под утро Иван, решив, что погони можно не опасаться, нагнал основной отряд и занял место в середине. Найдя ручей, Иван заставил казаков прогнать табун по руслу и перейти его несколько раз, впрочем, не особо уповая на эту хитрость, ибо татары прекрасно знали подобные уловки и сами ими пользовались. Самыми верными союзниками казаков были ноги их коней да, на худой конец, луки да сабли.
Двоих под началом Федьки Иван отрядил к станице - везти раненого, убитого и пленных. Остальным дал наказ ехать на полночь, забирая к закату. Покончив таким образом с делами, он подъехал к сыну, мрачно ехавшему в хвосте отряда.
-- Почто грустишь, Сенька?
Тоски своей Семен и сам не мог объяснить.
- Устал я, верно.
Иван хлопнул сына по плечу.
- Не горюй. Первый твой бой, как-никак, и сразу врага завалил. А вот Луке не повезло. Вишь, выходит, ты у нас счастливчик, а, как мыслишь?
Семен неопределенно пожал плечами. Радости родителя он не разделял.
- Теперь еще татары в отместку припрутся, - пробормотал недовольно.
-- Ну, татаровье-то все едино припрется,-- хмыкнул Иван.-- В отместку ли, или так. Испокон веку наша с ними война, ибо нехристи они, а православным жизни не дают. И будет у нас с ними война. А ты не грусти. Бой без смертей не бывает; и кто удачливее да счастливее, тот и побеждает.
-- Куда коней погоним?-- спросил Семен, ибо вдруг ощутил стену меж собой и отцом, стену, какую не пробить ни стрелой, ни саблей, ни ласковым словом.
-- Во, то дельный разговор. Скакать туда далеко,-- ответил Иван неторопливо.-- Там княжие люди крепость поставили, в месте, что называется Врата Леса: там поле с лесом сходится. Стояла там деревенька, Великополье именем, там у Васьки вон тетка живет. А рядом, на реке, построили крепость Стрелицу. К югу от нее ни одной крепости не сыщешь, и стали там люди из разных мест сходиться и торги устраивать. Вот и мы туда уж коней как-то гоняли ... А вот что, Сенька. Нечего тебе в хвосте плестись. Езжайте-ка вы с Васькой вперед, узнайте, прибыли ль туда купцы, с кем Данила сговаривался, а то, может, зря приедем.
Два всадника - Семен чуть впереди, Васька поотстав, - вырвались от неспешно бредущего табуна и частой рысью помчались по степи.
Скачка их была долгой. Василий вроде бы знал дорогу, но в основном им приходилось держать путь по Солнцу. Островки рощ стали попадаться все чаще, и на пятый день они увидели огромные Лесные Врата. Издалека, от самого окоема, протянулись справа и слева темно-зеленые крылья и сошлись пред ними, оставив широкую горловину, через которую степь вливалась в лесной простор. Замерев на миг, они осторожно тронули коней, направляя их в Лесные Врата.
С высокой опушки деревня видна была как на ладони. Приложив руку ко лбу, Семен осмотрел деревню и про себя отметил стоящий невдалеке домик на отшибе - так обычно селились знахари либо кузнецы. Хата стояла у самого берега небольшого озера - должно быть, старицы реки, - жавшегося к лесу. В отдалении, у темного разрыва поля, где текла река, высилась крепость. Была она невелика, но Семен дотоле не видал крепостей - и замер, пораженный грозной ее силой.
-- Туда нам, -- вздохнув, Василий указал на дом знахарки.
-- Так тетка твоя - колдунья, значит?-- Семен почувствовал себя неуютно. Василий виновато кивнул - мол, грешен, да родителей не выбирают. И родичей их тоже.
Семен повернул коня и неспешной рысью направился к дому знахарки. Василий ехал за ним след в след. У плетня они спешились и, бряцая саблями, направились внутрь ограды. Навстречу им с лаем вылетел небольшой рыжий лохматый зверек, судя по издаваемым звукам - собака. На лай из дому вышла женщина. Семен ожидал увидеть древнюю старуху, сгорбленную и морщинистую, пропахшую зельями и пылью: так он представлял себе знахарок. Вместо этого он увидел стройную женщину лет тридцати, а может больше или меньше - Семен плохо разбирался в женском возрасте, - и вид ее вполне мог вызвать сладостную дрожь у любого мужчины. Но, как не походила она на старуху, так не подошел бы ей и образ молодой колдуньи с черными чарующими омутами глаз и смоляными кудрями, какой встречался порой в материнских сказках. Белокурая, с большими голубыми глазами и тонкими руками, вовсе для грубой работы не подходящими, она стояла на земле твердо и уверенно, оглядывая прибывших. И только когда почуял Семен на себе ее взгляд, тогда поверил он, что не такая она обыкновенная.
-- Васька, никак, ты? -- она подошла к ним.
-- Здравствуй, тетя Марья. А это Семен, друг мой.
Семен поклонился, и хозяйка отдала ему поклон.
-- Заводите коней в конюшню. Сена им накидайте... Ну, ты, Васька, сам все знаешь. Ульяна! Поди-ка сюда! Братец твой двоюродный пожаловал с приятелем.
Семен обернулся. Во двор вошла девушка, совсем еще юная, неся корзину с выстиранным бельем. Семен невольно сравнил ее с Маринкой: они были примерно одного возраста и роста, обе черноволосые и зеленоглазые, но на том сходство кончалось. Маринка напоминала избалованного ребенка; а в каждом движении Ульяны сквозило достоинство.
-- Семен,-- назвал себя казак, поклонился и принял у девушки корзину.
-- Неси в дом,-- велела Марья.-- Васька в конюшне один справится. Зараз вечерять будем, а потом мне в город надо, жена воеводина опять хворает.
-- Нам тоже в город; вместе пойдем тогда,-- сказал Семен, проходя в полутемные сени.
-- А вам почто?
-- Да, отец велел,-- уклончиво отвечал Семен, опасаясь сразу выдавать их замыслы.
-- Небось, коней опять гоните?-- сама догадалась Марья.-- Торг скоро начнется; в степи дороги уж открыты, а по Московии еще грязь стоит. Через седмицу, мыслю, купцы соберутся.
-- А с кем о том поговорить можно?
-- С воеводою, али с помощником его. Помощник тот сам, правда, молод, и в делах торговых не больше младенца понимает, но парень незлобный, помочь - поможет, ежели сможет. Думаю, лучше вам с утра пойти, когда воевода еще не уставший и просители его не донимают.
Не доверяя полностью Василию в том, что касалось Черкеса, Семен сходил-таки проверить. Черкес, конь Василия и еще два их заводных коня стояли в конюшне рядом с рабочей лошадкой Марьи, и конюшня явно не рассчитана была на такое обилие постояльцев. Впрочем, кони вели себя мирно, и послушно жевали сено из общих яслей. "Надо будет наших в поле сгонять," -- отметил Семен и вернулся в дом.
В горнице тоже ничего не напоминало жилище знахарки, и даже стояли в красном углу иконка со свечой. Сели за стол. Василий рассказывал что-то про своих родителей, Семен не стал слушать: понятное дело, сродственники давно не виделись, новостей накопился целый ворох. Его-то это не касается.
-- Жить будете на сеновале,-- сказала Марья.-- Ульяна покажет.
После ужина Марья стала собираться в крепость, и сразу откуда-то возникли пучки трав и даже связка мухоморов, а Семен с Васькой лениво растянулись на берегу озера, отдыхая от пятидневной скачки.
-- Скажи, верно ведь Ульяна - складная дивчина?-- спросил Василий с гордостью.
-- Пожалуй,-- нехотя согласился Семен.
-- Что так мрачно? Ах, да, у тебя ж Маринка есть!
-- А ты что сестру свою расхваливаешь, ровно товар какой? Сосватать хочешь?
-- Упаси Бог! Что мне, жить, что ли, надоело? Я с теткой спорить ни в жисть не буду. Знал бы ты, что она может!
-- А что?
-- Ну, разное говорят... Вот хотя бы как она сюда попала.
Семен вопросительно поглядел на рассказчика, и, ободренный, тот начал.
-- Мне про то мать рассказывала. Их тогда татары ясырем взяли и к себе в неволю везли, да тут наши казаки на них напали. Ну, и мамку мою отец отбил, а вот сестру ее так и увезли, аж до самого Крыма. А там - раз! - и прямо в гарем к ихнему хану, ну, самому главному. Так что Ульяна, выходит, ханская дочка, а не кто-нибудь. Ну, а как подросла немного дочка, так Марья собралась, стражу всю перебила и домой вернулась, и сам ихний хан ее догнать не смог.
-- Ну, ты загнул, -- протянул Семен.
-- Я загнул?! -- возмутился Василий. -- Да мне самому так мамка сказывала.
-- Эй, хлопцы! -- послышался голос Марьи. -- Что разлеглись? Дел нету? Зараз найдем! Омшаник мой совсем покосился, починили бы.
Парни переглянулись. Может, конечно, Васька и приврал, но проверять это у Семена вдруг пропала охота. Они поднялись и нехотя направились к дому.
-- Я ухожу, -- Марья на ходу повязывала платок, -- вы уж за Ульяной проследите! Топор с лопатою в сенях, дерево на завалинке.
Парни занялись починкой. Семен упорно стучал топором; Василий, правда, то и дело бегал за плетень, то посмотреть со стороны, как идет дело, то переговорить с Ульяной. Перво-наперво выбрали они четыре столба покрепче и врыли их по углам, потом Семен полез наверх забивать поперечные балки, а Васька остался внизу давать ему ценные указания.
-- Ребята! -- раздался вдруг звонкий голос Ульяны. -- На посиделки наши не пойдете?
-- А тебя мать отпустила? -- строго спросил Василий.
-- Она мне и не запрещала никогда, -- удивленно ответствовала Ульяна.
-- Ну, что, Семен, может, сходим? Не развалится омшаник до завтрева, -- просительно поднял голову Василий.
-- Э, нет, так не пойдет! Хочешь, чтоб тетка мне одному голову снимала? Либо вместе, либо никто.
Покряхтывая, Семен слез с крыши - и обомлел, увидав Ульяну. Впрочем, не он один - даже старый пес Шайтан, верно охранявший калитку, кажется, залюбовался, глядя на девицу. Белая сорочка, вышитая затейливым узором, черная юбка с шитыми по подолу красными цветами и узорчатый легкий платок изящно облегали стройный девичий стан, красные татарские сапожки очерчивали стройные ноги, а черная коса игриво была переброшена через плечо.
Ульяна пошла вперед, казаки двинулись следом, чуть приотстав.
-- М-да, -- вздохнул Василий. -- Такая досада, что я ей сестрич.
Семен хмыкнул. На околице собралось человек двадцать парней и девиц, все принаряженные и с явным любопытством глядящие на гостей. Ваську тут, кажется, знали - или вспомнили, когда назвала его Ульяна, а вот на Семена косились.
-- Казаки - они тати и есть,-- угрюмо заявил один невысокий, но широкоплечий парень в зеленой косоворотке.
-- Это кто еще такой знаток выискался? -- обернулся к нему Василий. -- То ж старостин сынок, я погляжу? Ремня тяткиного не пробовал давно?
-- Да тебе тоже, что ли, бока давно не мяли?
-- Ребята, тихо! -- встали меж задирами девицы. -- Чего на гостей наезжаешь?
-- Неча им, не зря их, как воров, ловят да вешают.
-- Да ежели б не мы, идти бы тебе давно с арканом на шее в Крым али в Туретчину! -- продолжал переругиваться Василий.
-- Да уж ты-то, конечно, воин знатный, к обеду впереди всех!
-- Не хвались-ка, идучи на рать, а хвались ...
-- ... идучи обратно, -- поспешно закончила Ульяна. -- Ладно, хлопцы, коли вы так, мы уйдем.
-- Да не, Уля, ты-то оставайся, -- зашумели вокруг.
-- Нет, уйдем мы. Завтра, может, придем, коли поумнеют некоторые.
Ульяна решительно увела обоих казаков, и они, грозно порыкивая, как коты, готовые к драке, опять занялись омшаником.
Солнце село. Ульяна ушла в дом, парни разлеглись на охапках прошлогоднего сена. Марья не появлялась.
-- Задерживается хозяйка, -- пробормотал Василий.
-- Бывало такое раньше? -- спросил Семен.
-- Не знаю; да кто ж осмелится знахарку обидеть? Верно, в городе заночевала. Уля, вон, не волнуется.
Деревня понемногу затихала. Умолкал лай собак; по двору прошел Шайтан, потрясая ржавой цепью. Над рекой, в тишине, гулко раздался стук закрываемых ворот в крепости. Где-то на околице слышались голоса расходившихся парней и девчат - верно, обсуждали сегодняшнюю перепалку. Вскоре стало так тихо, что можно было разобрать голоса сторожей, расхаживающих по крепостной стене. Семен начал уже засыпать, как вдруг послышался конский топот. Семен перевернулся на другой бок и натянул на голову холстину, но тут его в бок пихнул Василий.
-- Слышь, Сенька, насколько мы наших опередили?
-- Дня на два, -- буркнул Семен сонливо.
-- Стало быть, не наши это едут.
-- Не наши, -- согласился Семен и собрался было опять уснуть, но в этот миг топот резко прекратился; зато ясно слышалось позвякивание конской сбруи и человеческие голоса.
"Татары!", -- пронзила Семена спросонья мысль, и он скатился с охапки сена, на ходу хватая саблю. Вдвоем с Васькой они прильнули к щели в неприкрытой двери.
Разбуженный Шайтан захлебывался лаем, норовя вцепиться в ноги коню, расхаживающему по двору. Конь вертелся, переступал ногами; всадник его несколько раз пытался достать Шайтана плетью, но пес отбегал - и снова приступал к коню, не прекращая лаять. Белого коня, в темноте казавшегося серым, покрывала богатая попона. Когда конь выступил из тени хаты на залитую лунным светом часть двора, Семен смог увидеть и всадника. Тот поражал своими размерами. Таких здоровых людей Семен видел впервые. Он был выше Семена по меньшей мере на голову и раза в полтора шире в плечах - так, по крайней мере, казалось в неверном лунном свете, - а ведь Семен вовсе не жаловался на свое сложение. Всадник был так широк, что казался очень грузным и потому не таким высоким, как был на самом деле. "Пудов на восемь потянет, -- прикинул Семен. -- Бедный конь, каково ему носить такую гору!" Конь был размерами под стать хозяину: крупный, грузный, с гордо поднятой головой на короткой мощной шее. Сбруя поблескивала позолотой. Одежда всадника тоже бросалась в глаза: расшитый золотыми и серебряными нитями долгополый кафтан, из-под которого виднелись синие атласные шаровары и зеленые сафьяновые сапоги. Черноволосую кудрявую голову прикрывала кабардинка со шлыком, как у казаков, только шлык заканчивался жемчужной нитью с кисточкой.
У плетня виднелись тени еще двоих всадников, одетых схоже с первым. Скрипнула дверь. На улицу вышла Ульяна с лучиною в руке, подняла огонек повыше, чтобы лучше рассмотреть, кто столь бесцеремонно влез на чужой двор.
-- Кто тут? -- спросила она, пристально разглядывая незнакомца. -- Шайтан, на место!
-- Красавица, -- голос у ночного гостя оказался низким и, уж конечно, мощным, -- не подскажешь, не та ли крепость будет Стрелицей?
-- Она самая, -- отвечала Ульяна.
Семен раздумывал, объявлять себя или нет, тут ему в ухо зашептал Василий:
-- Может, из наших старшин кто?
-- Не знаю я таких. Не похож он на наших, -- еле слышно ответил Семен.
-- Опоздали мы, ребята, -- повернулся всадник к своим. -- Москали, поди, уже закрыли ворота.
-- Пан зол будет, Кондрат! -- отозвался один из спутников его.
-- Сам знаю! Вот ты ему и повестишь, что ночлега не нашел.
-- Может, сыщем еще какой дом в деревне? -- испуганно предложил первый спутник.
-- А чем этот плох? -- Кондрат неожиданно легко для своего веса соскочил с коня и вышел в свет лучины. Ульяна отступила невольно, и Семен рассмотрел лицо гостя. Было оно как бы вытянуто вперед, отчего имело сходство со звериным, вернее всего - волчьим. Толстый двойной подбородок был чисто выбрит, а черты лица - довольно правильные, но словно стертые, безжизненные. Даже цвет глаз - светлый серо-голубой - отдавал холодом, был каким-то белесым, словно замерзшим.
-- Хозяйка, можно у тебя заночевать? -- спросил Кондрат, поигрывая плетью. Шайтан с явным неудовольствием следил за ее движениями, но не приближался, сидел у своей будки.
-- Я, право, не знаю, -- растерялась Ульяна. -- Сможем ли мы достойно встретить таких гостей?
-- Ты одна здесь живешь?
-- С матушкой; да вот, она в город ушла, и что-то нет ее до сих пор.
-- Ага, -- на лице Кондрата возникла злорадная усмешка. -- Ну, а ты, девица, не хочешь принять ласково честного воина?
Он подступал, Ульяна пятилась - и вскоре прижалась к косяку.
-- А ехал бы этот честный воин своею дорогой, -- выдавила из себя Ульяна.
-- Да как же, красотка? Глянь-ко, бусы подарю! -- Кондрат чем-то зазвенел. -- Я от тебя теперь никуда не уйду ...
Ударом плети он вдруг вышиб лучину из рук Ульяны. Шайтан, захлебываясь лаем, кинулся на него; в темноте послышался треск рвущегося платья, и казаки, до того слегка обомлевшие, ринулись к Ульяне.
-- Пусти девку, гад! -- выкрикнул Васька, размахивая саблей, которую забыл вытащить из ножен.
-- Она здесь не одна! -- крикнул один из спутников Кондрата. Разгорячив коня, он перемахнул плетень и спрыгнул у ворот на землю. Третий все еще маялся снаружи; конь его прыгать не хотел.
-- Ворота открой! -- крикнул он первому.
Кондрат, не ожидавший нападения, сразу получил по голове ножнами. Вскочив с земли, он одной рукой сгреб Ульяну и со страшной силой швырнул ее внутрь хаты; ударившись о дверь, девица вскрикнула и упала. Кондрат выхватил из богатых ножен кривую саблю; хрипло дыша, напал на Василия.
Меж тем Семен, подхватив лопату, не убранную ими с вечера, черенком ее тузил пытавшегося открыть ворота незваного гостя. Снаружи чертыхался третий всадник; наконец, разогнав коня, он с воплем перелетел на двор и тоже напал на Семена. Сенька едва отбивал удары, сыпавшиеся с двух сторон, лопатой на вытянутых руках; враги же его орудовали саблями. Конный обрушил клинок сверху; Семен еле успел подставить железный конец лопаты. Железо зазвенело; дрожь прошла по рукам. В ответ Семен ткнул противника прямо под сердце; тот схватился за грудь и сполз с коня.
Второй противник поднял снятый им запор с ворот и занес над Семеном; но, проскользнув под палкой, Семен всем телом налетел на врага и с диким рыком отбросил его на плетень. Гайдук со стоном сполз на землю.
Меж тем Василию приходилось туго. Кондрат зажал его у стены и, хоть в ногах у Кондрата мешался Шайтан, Васька с трудом отбивался от ударов, каждый из которых мог прошибить насквозь стену.
С яростным коротким криком Семен опустил лопату на голову Кондрату. Кто иной от такого удара растянулся бы ничком; Кондрат, правда, схватился за голову и повернулся к новому противнику, но на ногах стоял по-прежнему твердо. Меж тем Васька успел выскользнуть из-за Кондрата и встал рядом с Семеном.
Со стороны озера послышался дробный топот многих скачущих коней, который поначалу, в порыве битвы, не уловил Семен. Из тьмы вынырнули несколько всадников. Гайдук, отброшенный Семеном на плетень, без шапки, порвав шаровары и с ссадинами на лице, выбрался на дорогу. Второй из противников Семена лежал неподвижно, и тело его терзал Шайтан.
-- Браты, Кондрата Кривца, -- гайдук, вылезший на дорогу, запнулся, видно уж больно странно ему было такое говорить, -- бьют!
-- Где Кондрат, пся крёв? -- рявкнул за спиной казаков повелительный голос.
-- Там, ясновельможный пан! Он для пана хату подыскивал, а на него напали и бьют.
Кривца действительно били. За его спиной распахнулось окно, и Ульяна с криком:
-- Вот тебе, безбожник проклятый! -- разбила о его голову горшок с горячими щами.
Кондрат взвыл. Бросив грызть неподвижное тело гайдука, Шайтан поспешил к хозяйке и с ходу вцепился Кондрату в сафьяновый сапог. Вой Кондрата перешел в рев. Отшвырнув стоявших перед ним Семена и Ваську, он, хромая, бросился к своему коню. В деревне ударили набат. Все замерли, прислушиваясь.
-- Кондрат, ко мне! -- рявкнул все тот же начальственный голос. -- Уходим, сейчас тут будет вся деревня!
Кондрат вложил саблю в ножны, подобрал своего товарища, все еще не пришедшего в себя, перекинул его через плечо и неспеша вывел коня за ворота. Забрав все, что могло о них напоминать, всадники во весь опор устремились обратно к лесу. Но прежде чем они успели уйти, рядом с Сенькой возник Василий с натянутым луком.
-- На, панский прихвостень! -- и стрела ушла в темноту.
Со стороны деревни бежали мужики с косами и вилами в руках.
-- Стой!
-- Где они?
-- Вон, уходят!
Толпа остановилась у дома Марьи.
-- Ушли.
-- Кто это был-то?
-- Да так, -- сообщила Ульяна, вышедшая на порог. -- Ясновельможные паны развлекаются.
Довольные, что дело не дошло до драки, мужики постояли еще немного, поворчали и стали расходиться. Ульяна оглядела тяжело дышавших Семена с Василием - а они стояли, держа в руках: один - пустой лук, второй - лопату, - и рассмеялась.
-- Тебе повезло, -- недовольный ее смехом, проворчал Семен, -- что мы тут случились. А не было б нас?