Как обычно, Лёнька Мамаев возвращался с работы домой на метро. В час пик в душном подземном переходе станции "Проспект Мира" его влекло людским стремительным потоком от экскалатора к эскалатору. Лёнька любил вот так плыть по течению и выискивать взглядом отдельные напряженно-отрешенно - хмурые лица, чтобы сохранить их в памяти. Легкий осадок недоумения бултыхался внутри черепушки: зачем люди стояли с ним бок о бок, толкались плечами, наступали ему на кроссовки? Сколько встреч и знакомств могло бы произойти, сделай кто-нибудь из них шаг, скажи хоть одно слово. Но нет, люди уносились этакой скоростной иноходью и напоминали Леньке стадо озабоченных антилоп, которое снялось с пастбища при приближении хищного зверя.
Навстречу, отгороженное металлическими решетками, неслось такое же стадо, может, вовсе и не антилоп.
Вдоль мраморных стен, приговоренными к расстрелу, стояли торговцы дипломами, продавцы ландышей, скупщики золота и бабушки газеты " Завтра". Два табуна не сталкивались, не пересекались, не замечали друг друга. Московской трусцой за свои деньги пассажиры бежали всё быстрей и быстрей, одни - вон из подземелья, другие - прочь из ловушки перехода в вагон поезда, чтобы увез он на другую станцию, запутал, заплутал в радиально- кольцевом лабиринте подземки.
Ленька спешил домой в холостяцкую квартиру в Медведково на улице Широкой. В пакете звякали бутылки "Невского"- светлого, оттаивала полукилограммовая пачка замороженных креветок. Не опоздать бы: в девятнадцать ноль-ноль по ящику футбол : "Спартак" - ЦСКА. Ленька не любил ходить на стадион, предпочитая неистовству и безумию трибун мягкое кресло, холодное пиво и нежное мясо морепродуктов. Без пяти семь он уютно устроится у экрана телевизора, подкатит на колёсиках журнальный столик с двумя тарелками: одна - с вареными, испускающими пар, креветками, другая - пустая, для шкурок. Прозвучит свисток, он откупорит запотевшую - из морозилки - бутылку, "Спартак" устремится в атаку .
Леньку плотной толпой выдавило на эскалатор и тот, подрыгиваясь,с риском обрушиться в тартарары, медленно пополз вниз, мимо счастливых улыбок вагоновожатых с рекламных щитов по бокам туннеля. Ленька пялился как всегда на девушек, поднимающихся на встречном эскалаторе, в надежде разглядеть ту, единственную, ради которой он бы отправился на край света, забыв про футбол, пиво и креветки.
Хотя в фантазиях его край света не был главным пунктом назначения, улица Широкая вполне бы сошла за край света. Ленька лнгко воображал себя с милой на мягком диване в родной полуторке. Стоило прикрыть глаза, он тотчас представлял, как в голубом свечении экрана телевизора при потушенном свете и зашторенных окнах потягивают они пивко и высасывают сочное мясо из страшных розовых панцырей, а " Спартак" выигрывает 3-0.
Но проплывающие встречным курсом девушки не пленяли бурного Ленькиного воображения и уж во всяком случае, оставались в тени ослепительных улыбок вагоновожатых с рекламных щитов. Футбол сегодня был вне конкуренции. Ленька уже спустился по ступенькам в просторный освещенный зал станции, и, где-то впереди и сбоку шумом и свистом обозначилась электричка до Медведково, когда возле колонны - чтобы не затоптали, не снесли, не сшибли, - он приметил девушку с плакатом.
Она может и не померещилась ему той, единственной, ради которой - на край света, но удивительно как-то контрастировала с несущейся толпой - белой блузкой, короткой, но не вызывающей мини-юбкой и огромными светлыми глазищами. Они смотрели на проходящих людей удивленно и прощающее, не впитывая их безумие.
Девушка казалась беззащитным маячком в бушующем океане, и люди не могли не пройти, не заметив ее глаз, ее самодельный плакат из белого картона с неровными прыгающими буквами:
Помогите! Помер Кики!
Нынешний век жесток. Плакат кричал, вопил, взывал о помощи. А люди неслись мимо, и не как равнодушная река - это природой заложено, что с реки взять, а как загнанное хищником покорное стадо. Леньку Мамаева поражало безразличие толпы. Никто не притормаживал, никто не подходил, никто не бросал мелочь в раскрытую ладошку. Людей гнал зверь по прозвищу страх. Они даже косвенно, по касательной, боялись соприкоснуться с чужим горем, вдруг оно заразное, как чесотка.
А девушка стояла, словно хрупкий цветок, который вот-вот сомнут и затопчут...
Ленька уже пролетел мимо - волна гнала, но что-то вроде чувства стыда заставило его остановиться. Он посмотрел на табло - до футбола еще было сорок минут - развернулся, и, лавируя между встречными, пробрался к девушке.
- Кто такой Кики? - спросил он.
Девушка взглянула на Леньку внимательно, машинально поправила чёлку. Молчание несколько затягивалось, Ленька подумал, что она не расслышала, повторил вопрос.
- Пойдём, покажу! - ответила она, опустив плакат.
- Он же умер.
- Он умер недавно! - с какой-то очаровательной непосредственностью она взяла Леньку за руку, и они пошли вдоль колонн против людского течения. - Он хороший был...Кики...- говорила она, не выпуская из горячей ладошки его ладонь. - Я его очень любила.
Ленька плелся за ней и не мог понять, зачем. Через сорок минут футбольное дерби Спартак - ЦСКА с креветками и пивом. Сдался ему этот Кики! Попугай, наверное, или хомячок. Мёртвый, к тому же. Лёнька и на дохлых мух всегда взирал с отвращением и брезгливостью, а теперь вот плетется неведомо куда за чужой незнакомой девушкой смотреть холодный трупик хомячка...
Но она держала его руку в своей так доверчиво, что развернуться и просто уйти, Лёнька счел бы за предательство.
Она открыла ключом незаметную дверь в стене. Их много в метро, дверей неизвестного назначения без опознавательных табличек. Раньше Леньке хотелось заглянуть за такую же какую-нибудь дверь, куда они ведут, но потом, в ежедневном забеге от станции к станции, он перестал их замечать.
Она вошла первая, Ленька шел позади, но все равно она не выпускала его руку, и он чувствовал горячую нежность ее ладошки. Они двигались полутемным коридором, который одновременно круто заворачивал и спускался ступеньками вниз. С потолка редкие тусклые фонари освещали ровно настолько, чтобы разглядеть, что твориться под ногами. Ленька задевал фонари головой. Приходилось пригибаться. Было затхло и плеснево, под ногами хлюпала вода, в сумке грустно звякали бутылки. Девушка шла уверенно, каждый поворот, каждая ступенька были ей знакомы. Каблучки то гулко стучали по бетонному полу, то шлёпали по воде. Зачем? Зачем? У Леньки от духоты маленьким каблучком стучало в висках. Зачем? Зачем? Зачем поперся за ней?!
- Долго еще? - спросил он, гася подступающее раздражение.
- Пришли! - сказала она и остановилась. Впереди Ленька увидел решетку из толстой арматуры, загораживающую проход. Она отперла замок, решетка подалась, девушка пропустила его вперед. Протискиваясь, он прижался к ней и почувствовал упругость ее крепкого тела.
Ленька очутился в квадратной комнатке-тупичке, в которой кроме старого дивана ничего не было. Сзади послышался шум закрываемой решетки, скрежет ключа в ржавом замке. Ленька обернулся и понял, что оказался в ловушке.
- Ты что? - он бросился к двери, пытаясь схватить девушку за руки. Но она отпрянула, прижав руки к груди, и прошептала:
- Здесь умер Кики!
- Открой немедленно! - приказал он.
- Теперь Кики снова жив! - захлопала она в ладоши.
- Сумасшедшая! - Мамаев затряс решетку.
- Здравствуй, Кики! Мне было плохо без тебя.- Она прильнула щекой к арматурине. Ленька попытался ее схватить за волосы, но она опять увернулась. - Я обещала тебе показать Кики. Я принесу зеркало.
Она скрылась в коридоре. Медленно угасали ее шаги и чавканье воды под ногами становилось всё отдаленней. Мамаев огляделся. Тупик напоминал камеру размером пять на пять. У входа диван, напротив - вентиляционные маленькие окошки. У дальней стены вода достигала щиколоток, возле дивана ее почти не было. Там же в углу вода капала и сверху. Он прислушался. Издалека донесся шум поезда. Вскоре все стихло. Может, померещилось. " Футбол из-за этой сучки пропущу!" - зло подумал Мамаев, уселся на диван и откупорил бутылку.
Он выпил все пиво, а девушка не приходила. У него не было с собой часов, и он потерял ход времени. Равномерно капала вода с потолка, создавая иллюзию тиканья часов. Кап-кап, тик-так. " Какой там счет?" - думал Мамаев. Ему очень хотелось знать, как сыграли команды, и забил ли, наконец, Кавенаги? Он съел всех креветок, обсосал их головы, и розовые трупики морских продуктов плавали под диваном, как кораблики, садились на мель возле ножек дивана и гибли на глубине в дальнем углу. Далекий шум поезда доносился каждые несколько минут и, Мамаев поэтому знал только, что еще не ночь, раз работает метро.
Она пришла как-то внезапно. Наверное, он забылся в тревожной дреме, потому что, открыв глаза, не сразу понял, где он, как попал и зачем. И только сообразив, чертыхнулся, спросил:
- Что ты хочешь?
- Хочу, чтобы ты был всегда рядом со мной, Кики! Я буду кормить тебя и ждать, когда ты привыкнешь. Ты должен стать моим мужем.
- А если не стану?
- У тебя нет выбора. Если отвергнешь меня, ты умрешь. Здесь сыро и холодно. Схватишь воспаление легких. И даже, если дотянешь до осени...
- До осени?
- Осенью здесь вода до самого верха.
- Ты красивая. Почему нельзя было познакомиться по-человечески, обменяться телефонами?
- Мужчины все обманщики. - Сказала она тихо.
- Я не обману. Мы будем встречаться. - Ленька допускал еще подобное. Конечно, если у девчонки не совсем крыша поехала. А так вполне ничего. - Выпусти меня. Я опоздал на футбол.
- Почему ты хочешь от меня убежать, Кики?
- Я женюсь на тебе!
- Врешь! - она топнула ногой. Брызги разлетелись по сторонам . - Ты врешь, Кики. Тебе придется стать моим мужем. Скоро осень.
Она перевернула плакат, достала из сумочки красный фломастер и написала на чистой стороне:
Помогите! Кики хочет кушать!
- Ты привыкнешь! - улыбнулась она. - Главное, пойми: у тебя нет выбора.
- А тот, что был до меня? Что с ним?
- Он умер от тоски. - Она повернулась, чтобы уйти.
- Постой! - закричал Ленька. - А если я женюсь на тебе?
Она остановилась. Посмотрела ему в глаза. Ленька не выдержал, отвел взгляд.
- Тогда ты умрёшь в моих объятьях. Ты будешь счастлив, поверь. - Она пошла прочь.
- Подожди! - закричал Ленька, тряся решетку.
- Я принесу тебе поесть, Кики! - донеслось из коридора.
- Помогите! - и почему-то по-английски: Хелп ми! Плиииз!
Хотя английский знал на троечку на уровне седьмого класса. Когда крик стих, сделалось тихо-тихо, только капали капли с потолка так, что пробирал озноб.
Ленька потерял счет не только часам, но и дням. Растительность, отросшую на подбородке и щеках, он называл щетиной, но через некоторое время он уже мог самостоятельно разглядеть русые волосы бороды. Чтобы поддерживать себя в нормальном состоянии, он умывался водой, собранной с потолка. Правда и в туалет ходил тут же, в дальний угол. Обнаглели крысы. Лёнька забирался с ногами на диван, и, сравнивая свою участь с участью княжны Таракановой, пинал мерзких животных.
Она носила ему еду. Хлеб, молоко, сыры. Дважды в неделю давала холодную говядину, раз в неделю - мороженых креветок и пиво. Светлое "Невское". Мамаев несколько раз признавался ей в любви. Она говорила, что он проявляет малодушие и хочет сбежать. Однажды, когда Лёнька опять сказал, что любит, и выдавил из себя несколько комплиментов, она неожиданно ответила, будто покопалась в его мыслях.
- Ты хочешь меня убить! Ты ненавидишь меня! - усмехнулась как взрослая, знающе. - Это уже близко, Кики! От ненависти до любви - один шаг. Сделай его!
. Ленька ел плохо. Она искренне переживала, что у него нет аппетита. Он попросил газеты, она отказала: " В газетах не пишут о любви", - а он, собственно и не очень-то хотел газет. Ему лишь хотелось узнать, какое место занял "Спартак" в чемпионате, и сколько забил Кавенаги.
- Так ты умрешь от тоски. - Говорила она, и Ленька мечтал умереть. Только в те дни, когда она приносила пиво и креветки, у него возрождалась тяга к жизни. Лежа на диване, нога на ногу, он представлял, что и в самом деле любит девушку, благо внешность захватчицы позволяла это представлять. Он воображал, как прижимается к её упругому телу, целует губы, гладит плечи, спину, грудь... Поначалу фантазия работала натужно, больше мерещилось, как он душит ее среди трупиков креветок, но времени было более чем достаточно и ненависть, потихоньку, как вода, была выдавлена из мысленных картинок. Скоро Лёнька почувствовал, что скучает, хочет ее видеть, хочет разговаривать с ней, хочет...
- А я обязательно должен умереть? - спросил он, обрадовавшись, когда она принесла еду в очередной раз.
- Да. Ты умрешь в моих объятьях! - ответила она, удивленно вскинув брови, будто бы спрашивая: " а разве бывает по-другому?" - Это же прекрасно. Умереть в объятиях женщины. Только ради этого стоит жить!
Ленька не соглашался с этим красивым, но вредным постулатом. Он при любых раскладах готовился теперь выжить. Заставлял себя есть, все, что она приносила, делал гимнастику и дыхательные упражнения, а главное, он заставлял себя думать, мечтать, говорить вслух сам с собой о ней. Он изгонял в самые дальние уголки своей души ненависть и мысли о мести. Он культивировал в себе любовь в час по чайной ложке, и за день хилое чувство превращалось в его сердце в огненный пылающий шар.
Только, чтобы поверила! Только, чтобы открыла! Только, чтобы зашла!
- Ты правда, меня полюбил, Кики! - стала говорить она. - Я чую, как зверь, это искренне.
И час настал. Она открыла дверь и вошла к нему. Когда он не ожидал. Он спал и не услышал звяк замка. Когда она села рядом с ним и нежно дотронулась холодной ладошкой, где-то отдаленно мелькнула мысль о том, какие замечательные сны снятся порой.
Она подсела на край дивана. Диван скрипнул пружиной, хотел пожаловаться на сырость, старость и опостылевшего жильца. Но она успокаивающе погладила обшивку дивана, залезла Леньке под рубашку. Ленька проснулся, внутренне весь напрягся, давно он не испытывал женских прикосновений, но виду не подал. Она легкими касаниями провела рукой сверху вниз. Ленька задрожал. Он понял, что она догадалась и открыл глаза. Повернувшись на спину, он увидел перед собой ее лицо: она смотрела на него задумчиво и внимательно, свето-серые её глаза влажно блестели, наполнившись темнотой.
- Вот и настал наш день, Кики! - сказала она и коснулась губами его заросшей щеки. Он почувствовал ее запах, она пахла ландышем и чем-то еще. Запах проникал до мозгов, до паха, возбуждал, дурманил. Он подумал, как скверно должно быть пахнет он сам, и мозг его наполнился злорадством, которое он тотчас прогнал прочь. Когда она первый раз погладила его, ему хотелось ухватить цепким кольцом руки ее нежную шею и сжимать, сжимать кольцо до хруста шейных позвонков. Теперь, когда запах овладел его телом, парализовал разум и спутал мысли, он глядел на её чувственный рот, и неумолимое желание поднималось из самого нутра. Он полностью забыл себя, кто он, что он, почему он здесь. Ленька видел только ее полураскрытые губы и влажный розовый язык меж них. Он приподнялся на локтях с постели, впился губами в ее губы и резко уложил ее на диван, поддаваясь неудержимой звериной страсти. Диван застонал.
Для них пропало время, капли воды, капавшие с потолка и отмерявшие его бег, замерли, мгновение превратилось в вечность. Ленька летал в ее объятьях, рычал и хотел, чтобы это никогда не прекращалось.
- Я люблю тебя, Кики! - сквозь хрипы и всхлипывания, она шептала ему на ухо жаркими губами, и он верил, он тоже любил ее, крепче и крепче, он забыл свое заточение в каменном сыром мешке, он простил ее, он познал ее, он понял ее, он принял ее, как высшую правду, как истину, и когда с его губ сорвался стон:
- Любимая! - он случайно приоткрыл глаза и замер, отрезвев тотчас.
Она сидела на нем, оседлав сверху, все также безумны были ее глаза, все так же сладострастно кривился алый рот, но в правой руке, поднятой кверху, блестел столовый нож.
Рука опускалась на его грудь. Едва успел он перехватить её. Девушка завизжала, норовя ногтями свободной руки расцарапать глаза. Ленька взъярился и кулаком ударил ей в челюсть.
Голова дернулась и обмякла, по телу девушки пробежала судорога, словно от оргазма, пальцы руки разжались, нож выскользнул на диван. Ленька, дикий от бешенства, стукнул еще раза три ее по лицу, скинул с себя, нащупал нож и несколько раз всадил в ее тело. В грудь...в живот... в низ живота...
Мокрый, забрызганный кровью, как осенней грязью, со спутанными, как у колдуна, седой бородой, он вышел на свет станции "Проспект Мира". Держа в трясущихся руках пакет с пустыми бутылками из- под пива, он щурился на лампы и люстры, когда к нему подошел милиционер.
У Леньки не было документов, подтверждающих личность, но он все равно улыбался.
- Слышь, друг! Скажи, пожалуйста, - спросил он блюстителя порядка. - На каком месте "Спартак"?
Милиционер предложил пройти в отделение, и Ленька покорно побрел рядом, зная, что туда, куда его ведут, нет любви. Впервые за... Ленька даже не знал, сколько дней провел он под землей. Милиционер сказал, что не знает такого футболиста, как Кавенаги. Ленька не переставал улыбаться, пока не подошли к эскалатору, который должен был его вывезти на свободу. Тут улыбка его как бы застыла, как бы сначала окостенела и медленно стала с лица оползать.
У эскалатора, навстречу толпе, стояла девушка, конечно же, это была другая девушка, беленькая, пухленькая с курносым носиком. Наверное, их много, этих девушек в метро, как крыс. Она держала в руках плакат, на котором прыгали буквы:
Помогите! Помер Кики!
Милиционер корректно, но твердо подтолкнул Леньку за локоть. Ленька, проходя мимо, услышал в спину шипящий шепот: