Аннотация: Рассказы, зарисовки, наблюдения из жизни обычных людей
Снег
Второе января, вторник. То странное время московских суток, когда уже не день, но еще не вечер - серо-синие сумерки, подсвеченные разгорающимися фонарями и рекламой. Остановка автобуса. На ней трое - немолодая усталая женщина, мальчик лет тринадцать и хмурый мужчина. О Новогоднем празднике напоминают огоньки елок в окнах длинных домов спального района, да кособокая елка на перекрестке с обрывками мишуры и серпантина похожего на разноцветные размотанные рулоны туалетной бумаги.
- Ну, так как же образуется снег? - голос женщины в сумерках звучит как-то глухо. Она - учительница, а мальчик - один из тех недотёп, которые вечно имеют в конце четверти спорную оценку, то между '2' и '3', то между '4' и '5'. Исправить оценку мальчишка в конце четверти не сумел и достал географичку на каникулах, она уже выходила из пустого здания школы, где сегодня дежурила.
- Вода сначала испаряется, поднимается туда, - нерадивый ученик делает правой рукой замысловатый жест, - там собирается в тучу, ну, как это, а, во - конденсировается!
Хмурый мужик от нечего делать прислушивается к разговору. Он находится в том истинно русском послепраздничном состоянии, когда пить уже не хочется, настроение и состояние - мрак. Когда мальчишка ввинтил в низкое зимнее небо свой жест, мужик посмотрел туда же. Небо не радовало - низкое, темное, затянутое глухим одеялом облаков, без единого просвета. Из него, как будто кулак ребенка его продырявил, начинает идти снег - тяжелые, мокрые хлопья, серые и холодные даже по виду, сыплются на землю.
- Вода там резко охлаждается и замерзает, ой, нет, - продолжает Ларионов, - кристаллизовывается! - он даже горд, что сумел вспомнить и выговорить такое длинное слово.
- Кристаллизуется, Ваня, - опять поправляет учительница. Она не сердится, её голос отстраненно-равнодушный, произносит привычные слова тихо. В глубине души она даже довольна - все, какое-никакое развлечение после пустого дня в пустой школе, а дома тоже пусто, только кот Римус, телевизор да всё та же дежурная елка. Она решает пошутить над Ларионовым и спрашивает:
- А сколько времени происходит между испарением воды и выпадением осадков?
Ваня не помнит и лепит наобум:
- Много! Ну, там, неделю, - голос его понижается, мальчишка понимает, что плавает в вопросе.
- В общем, правильно, - соглашается учительница, - вот сейчас идет снег. Он - какой?
И тут Ларионова осеняет:
- Прошлогодний, Татьян Николавна!
- Правильно, прошлогодний.
Все трое подняли головы вверх и стали смотреть на тяжелые хлопья снега. И тут Дед Мороз решил исправить хоть что-то в жизни этих троих. Подул ветерок, не привычный пронизывающий московский сквозняк, а именно ветерок, небо над головами людей расчистилось, показав восхитительно синий цвет, и из чистого окошка неба стал падать уже другой снег - легкий, искрящийся в свете фонарей бриллиантовым блеском, нарядный новогодний снег. Изящные снежинки кружились, плясали, порхали в уже синих сумерках. Их танец завораживал, притягивал, на него хотелось смотреть и смотреть.
К остановке подкатил пустой автобус, но все трое этого даже не заметили. Они стояли и смотрели, как падает снег.
- Во! - вдруг проговорил мужик и победно посмотрел на учительницу. - Во! Новогодний, свежий снег! А ты говоришь - прошлогодний!
И они все засмеялись. Водитель автобуса тронул клаксон, машина не прогудела, а пропела что-то тоже явно праздничное. Пропустив Татьяну Николаевну вперед, мужик и мальчик Ларионов сели в автобус, и он покатил по пустой улице. А за его окнами, провожая людей, продолжал свой праздничный бал новогодний снег.
Посетительница
Она пришла, как всегда, в пять часов. Привычно прошуршала накрахмаленной блузкой, прошаркала старыми ботами, привычно тихо поздоровалась и, снова попросила подшивку старых газет. Читальный зал готовился к вечернему наплыву посетителей. Пройдет еще полчаса, и он наполнится шумными студентами, жеманными пенсионерками, простой случайными людьми. Библиотекарь Татьяна была занята подбором заказанной литературы и бегала между стеллажами со стопками книг, но к постоянной читательнице подошла сразу. Та приходила всегда в одно и то же время, забирала свои газеты и садилась за один и тот же стол, самый дальний, у окна, между стеллажом с яркой выставкой новых книг и большим вазоном с непонятным лаптастым растением.
Её звали Антонина Леонидовна, было ей уже далеко за семьдесят, но она не носила очков. Весь её облик говорил об интеллигентной русской нищете - старая блузочка, ветхая юбка, когда-то черная, а ныне посеревшая от старости, нелепые войлочные боты, - всё было чистым, но очень древним. В отличие от трёх других пенсионерок, регулярно заглядывавших в читальный зал, Антонина Леонидовна не красила волос, и они победно белели яркой серебристой сединой. С молодящимися ровесницами она не общалась, хотя они и предпринимали поначалу попытки поболтать о разных разностях. Но старушка не вступала в разговоры, только слабо улыбалась и молча, кивала головой. Пенсионерки от неё быстро отцепились, лишь здоровались, и осуждали за нелюдимость.
Сегодня читальный зал наполнился быстро, народу пришло столько, что пришлось выносить добавочный стол. К Антонине Леонидовне извинившись, библиотекарь подсадила толстяка Слимского, вечного аспиранта, уже пятый год пишущего свою диссертацию.
Старушка, поглядев на огромную стопку книг в руках Слимского, сдвинулась со своей подшивкой на самый краешек стола. Аспирант, отпыхиваясь, разложил книги и журналы с мудрёными математическими названиями, шумно уселся и начал что-то быстро строчить в большой тетради. Антонина Леонидовна тихонечко перевертывала страницы газет, замирая над статьями и фотографиями на пожелтевших листах.
Прошел час. Библиотекарь, вернувшись к стойке с очередной стопкой книг, взглянула на часы. Было уже половина восьмого. Она чувствовала какую-то неправильность, явно что-то было не так, как всегда. Осмотрев внимательно зал, Татьяна увидела Антонину Леонидовну и удивилась - та никогда так долго не сидела в библиотеке. Отдав книги очередному студенту, Татьяна направилась к дальнему столу.
Слимский, отодвинув в сторону свои записи и книги, увлеченно читал что-то в старой газете. Прочитав, он посмотрел на старушку. Та тонким пальчиком показала ему еще одну статью. Аспирант кивнул и пододвинул подшивку поближе. Но Татьяну удивил не Слимский, занятый не свои делом, а Антонина Леонидовна.
Старушка смотрела на молодого человека сияющими глазами, с выражением такой гордости и любви, какими обычно смотрит мать на вернувшегося издалека сына-генерала.
На её лице было выражение такого счастья, что Татьяна застыла у соседнего стола, боясь помешать Антонине Леонидовне.
Ушли они вместе - толстый аспирант с медвежьей грацией помог старушке надеть ветхое пальтишко, бережно взял её под руку и повёл к выходу.
Татьяна подошла к последнему столу, на котором лежала еще открытая на середине подшивка газет. Со старого листа на неё смотрела Антонина Леонидовна, молодая, победно улыбающаяся чему-то. Татьяна наклонилась и прочитала: 'Доктор математических наук А.Л.Леонова'. Ниже была напечатана заметка о преподавателях какого-то института, о достижениях студентов и их наставниках, обычная заметка из старой советской газеты. Библиотекарь глянула на дату, напечатанную наверху страницы: 22 мая 1941 года. Перевернула несколько страниц - снова фотография Антонины Леонидовны, уже со строгим лицом и скорбными глазами. Рядом текст: 'А.Л.Леонова, преподаватель института стали, потерявшая на фронте мужа и двоих сыновей, возглавила группу студентов и преподавателей, переоборудовавших помещение института под госпиталь'.
Татьяна закрыла подшивку, аккуратно перехватила её и понесла в хранилище.
Аспирант Слимский вышел из дома и повернул на темную улицу. В его голове крутились строчки из забытого стихотворенья:
'Я все отдал тебе,
И что же мне осталось?
В моей квартире, в гулкой пустоте,
Один. И только старость...'
Он никак не мог вспомнить продолжения, и это сердило его. А у окна, отодвинув старую занавеску, стояла старая седая женщина и смотрела ему в след.
О снах и сновидениях
Ночь - она и в Африке ночь. Весь мир спит, бодрствуют только те, кому приходится работать в ночные смены - врачи, милиционеры, рабочие и прочий люд. Пока на часах двенадцать-час еще ничего, хуже, когда наступает 'час волка' - от трёх до пяти утра. Самое бестолковое время. Даже те, кто перетерпел позывы к сну, чувствуют тяжелую усталость и сонное томление, от которого тянет пристроиться, где-нибудь в тихом месте и закрыть глаза. И самое обидное - уснуть-то не удаётся, даже если есть такая возможность. Вместо сна тягучая дрема, от которой потом болит голова и ломит всё тело. И еще - во время такого полусна сняться такое, что потом только диву даешься - откуда что берётся.
Маленький город у моря, в котором из всей промышленности только и есть что консервный заводик, маленький, со старым оборудованием, что ломается от каждого чиха. Вот и приходится круглосуточно держать в цехах ремонтные бригады, ведь производство- то непрерывное, сырьё скоропортящееся и если встанет конвейер, неприятностей не оберешься.
Все слесари-наладчики завода охотно шли в ночные смены, только если их ставили в паре с мастером Ковалёвым. Дядя Серёга, как его звал весь завод, был мастером от бога, мог починить всё - любой станок, двигатель, конвейер, даже, как говаривали в шутку, самолет и паровоз. Был он человеком весёлым, знал множество баек и анекдотов, при этом был абсолютно не пьющим. Не смотря на кажущуюся легкость характера, мог, если было нужно, настоять на своём, стукнуть, когда надо кулаком по столу и послать по известным адресам тех, кто на это напрашивался. Дядя Серёга был женат и имел двоих, уже взрослых детей. Старшая дочь, Нина, этой весной уже подарила ему внука, а сын заканчивал школу. Жена Ковалева до недавнего времени работала на этом же заводе, у конвейера. Но сейчас Тося лежала в больнице. Дядя Серега волновался за жену, но и она сама, и врач из больницы успокоили его - хворь хоть и была запущенной, но была излечима 'небольшая киста', как сказали после обследования. Перед сменой Ковалев был в больнице и разговаривал с врачом. Тот сыпал непонятными словами, был внимателен и ласков, но дяде Сереге показалось, что врач чего-то не договаривает.
Смена выдалась спокойной, ничего за ночь не сломалось, не встало, и цех тихо жужжал движком конвейерной ленты, постукивали пустые консервные банки, да тихо переговаривались у ленты женщины из ночной смены. Дядя Серега пристроился покемарить на топчане в подсобке, оставив напарника на посту.
Проснулся Ковалёв резко, как от толчка, и с минуту сидел, выравнивая дыхание и пережидая, пока в груди перестанет колотиться сердце. Проснулся он от удивительного сна, что привиделся ему за короткие десять минут отдыха. Во сне он возвращался домой с работы, и когда подошел к дому, то увидел на своём крыльце девочку лет пяти. Девочка была очень красивой: с пышными кудряшками, яркими голубыми глазами. На ней было пышное, кукольное платье с множеством оборок, маленькие ножки были обуты в белые туфельки, а на макушке красовался огромный бант. Девочка, увидев его, встала и проговорила детским голоском:
- Здравствуй, папочка!
- Папочка? - удивился дядя Серёга, - А ты кто?
- Я - твоя дочка Олечка. Только меня хотят убить.
- Убить? Кто тебя хочет убить? - растерялся Ковалёв. Он понимал, что дело происходит во сне, но и девочка, и её слова были такими реальными, что слесарь ощущал тепло детского тельца, его запах.
- Меня хочет убить мама и доктор. - Девочка смотрела на дядю Серегу огромными, полными слёз глазами. - Папочка, я так хочу жить! Помоги, спаси меня!
Посидев несколько минут, Ковалев встал и решительно направился к инженеру ночной смены. Он, не вдаваясь в подробности, отпросился на пару часов и быстрым шагом направился к выходу.
По дороге в больницу дядя Серега обдумывал свой удивительный сон и вспоминал - жена легла в больницу с 'женской болячкой', как она это называла, доктор объяснял ему, что это возрастное - 'климакс', и что нужна 'махонькая' операция, что бы всё нормализовалось. И вот этот сон! Ковалёв все прибавлял и прибавлял ходу, не замечая, что уже почти бежит. Он влетел в больницу и увидел в приёмном отделении того самого доктора.
- Здрасьте, - растерянно поздоровался тот, - вы чего?
- Ты операцию сделал? - грозно спросил Ковалёв. - Ты мне скажи, что у Тоси было? Киста, как ты мне впаривал или что другое?
- Да не делал я операцию! - испуганно лепетал доктор. - Какая там киста! Ваша жена беременна, уже месяца четыре. Какая там операция - ребенок уже шевелится!
Ковалев смотрел на доктора и думал: 'Девочка Олечка. Она сказала, что её Олечкой зовут. Как хорошо-то, что ничего с ней не сделали! А интересно, она будет такой же кудрявой как во сне или с прямыми волосиками, как Нина?'
Через пять месяцев дядя Серега гордо нёс через весь город сверток, в котором тихо посапывала кудрявая и голубоглазая девочка Олечка.
Чудеса - бывают!
Господин фон Каузитц прилетел в Москву ранним утром. В аэропорту его встречал представитель австрийской адвокатской фирмы, давно работавшей в России. Фон Каузитц дребезжащим старческим голосом потребовал организовать ему встречу с тем детективом, которому было дано задание: собрать сведения о возможных наследниках. Он отказался от экскурсии по Москве, от завтрака, был сух и непреклонен.
- Я слишком стар, чтобы тратить время на ненужные мне экскурсии, тем более что я в Москве бывал. - Старик опирался на дубовую палку и смотрел на молодого адвоката строго и устало. - Я хочу сделать дело и вернуться домой как можно быстрее.
- Детектив ждет в офисе, - молодой человек не стал спорить с фон Каузитцем, памятуя инструкцию, данную ему начальством - не спорить со стариком, ибо шестьдесят процентов акций их фирмы принадлежит ему. А с хозяевами не спорят.
В офисе их уже ждали двое русских. Они были одеты аккуратно, не отличаясь от клерков фирмы. Старику это понравилось. Понравился ему и доклад представленный детективами - четкий, ёмкий и подробный. Он задал детективам только два вопроса и отпустил их, выписав чек на оговоренную по телефону сумму. И только после этого приказал подать ему чашку травяного чая и хлебцы.
- Я хочу вернуться в Вену сегодня же. - Фон Каузитц встал и подошел к окну. Он долго смотрел на город и, спустя несколько минут, не оборачиваясь, добавил, - организуйте.
Когда самолет на Вену взлетел, молодой адвокат пробормотал:
- Старый хрыч! Но порода, характер - кремень!
Утро понедельника для Лизы началось со странного телефонного звонка. Какой-то молодой мужчина на ломаном русском языке велел ей быть дома, потому что ей привезут какой-то пакет. Половины из сказанного Лиза не поняла, и потому не придала звонку никакого значения, и скоро забыла о нём. Да и как было не забыть? Ведь утром в их квартире происходил ежедневный катаклизм под названием 'сборы семейства на работу и учебу'. По квартире металась Иришка в поисках какой-то синенькой сумки, Владик привычно разыскивал сначала чистые носки, затем футболку и кроссовки. Муж Сергей уткнулся в телевизор и забыл о завтраке, сама Лиза бегала за детьми, помогая им в поисках, успевая сделать по дороге множество дел: поторопить мужа, проверить взял ли он бутерброды и проездной, подкрасить глаза, отхлебнуть кофе, похвалить наряд дочери и дать наставления Владику, что бы вел себя в школе хорошо. Короче, обычное утро семейства Трифоновых.
Лиза работала диспетчером автобусного парка. В полдень ей снова позвонили. Уже другой мужчина, говоривший по-русски хорошо, вежливо поинтересовался: звонили ли Лизе утром? И если да, то почему она не сделала так, как её просили? Выслушав невнятный Лизин лепет по поводу утреннего звонка, вежливый собеседник поинтересовался - когда она заканчивает работу, и в котором часу будет дома. Еще он попросил подготовить все документы, которые у неё есть, пообещав на прощанье, что её ждут очень интересные новости. Положив трубку, Лиза запоздало удивилась. Но спустя час на работе случился аврал, и она забыла и про этот звонок. А после работы она привычно забежала в пару магазинов и ввалилась в квартиру позже назначенного неизвестным собеседником времени, не обратив внимания на блестящий черный автомобиль у подъезда.
К удивлению Лизы её уже ждали. На кухне за столом сидели муж, дети и неизвестный мужчина. Увидев Лизу, он быстро встал, как-то по-киношному щелкнул каблуками блестящих туфель, и представился:
- Оскар Гендель, адвокат.- Он сделал попытку не то пожать, не то поцеловать Лизину руку, но обе её руки были заняты сумками. Покрасневший Сергей подскочил к жене и выхватил авоськи. Адвокат, поглядывая на них со смешинкой, продолжил. - Я представляю интересы Алекса фон Каузитца, австрийского бизнесмена, ныне покойного.
- А как можно представлять интересы покойного человека? - изумилась Лиза, - ведь если человек умер, то какие у него могут быть интересы?
- Господин фон Каузитц оставил завещание и назначил меня, как представителя юридической фирмы, душеприказчиком, то есть исполнителем своей последней воли. Но, прежде чем мы продолжим, я прошу Вас госпожа Елизавета, - Гендель посмотрел на Лизу цепко и пристально, - будьте любезны, предъявите мне ваши документы.
Оторопевшая Лиза достала из сумочки свой паспорт и, вспомнив про предупреждение по телефону, принесла из комнаты шкатулку. Из деревянного ящичка она вынула все, что там находилось - свидетельства о рождении, свое и детей, свидетельство о браке, какие-то бумажки и справки. На дне шкатулки остался только старый пожелтевший конверт. Гендель быстро, профессионально разобрал всю кипу бумаг и отложил в сторону только две: свидетельство о рождении Лизы и большой лист сложенный вчетверо, оказавшийся метрикой матери Лизы.
- У вас больше ничего нет? - поинтересовался адвокат. - По моим сведениям у вас еще должны быть документы вашего отца.
Уже уставшая удивляться Лиза, молча, достала старый конверт и протянула его Генделю. Тот осторожно вскрыл заклеенный пакет и достал из него старые фотографии и ветхие бумажки. Лиза смотрела, как адвокат перебирает их, разворачивает сложенные листочки, читает и откладывает в сторону. Наконец он, по-видимому, нашел то, что искал. Это оказались две фотографии и похоронка на брата отца. Лиза помнила рассказы папы о его старшем брате, ушедшем на фронт в сорок четвертом и погибшем восьмого мая 1945 года. Гендель прочитал похоронку, рассмотрел старые фотографии и удовлетворённо кивнул.
Трифоновы, с интересом наблюдавшие за ним, отчего-то замерли.
- Всё правильно. - Гендель сложил бумаги и протянул их Лизе. Он поднял с пола кожаный плоский чемоданчик и достал из него пачку листов. - Это копии завещания. Оно было написано по-русски, поэтому перевода не нужно. Прочитайте внимательно и если у вас возникнут вопросы, то я с удовольствием отвечу на них.
Лиза быстро прочитала протянутые ей листы. То, что там было написано, не умещалось в сознании. По этим бумагам получалось, что неведомый умерший фон Каузитц на самом деле был погибшим братом её отца, Алексеем Суховым. Он, не объясняя, как остался в живых и почему стал фон Каузитцем, завещал Лизе какие-то дома и заводы, и еще огромные деньги. Вернее не сами заводы и деньги, а только проценты. Их должны были выплачивать Лизе ежемесячно или ежегодно, по её выбору. А вот к самому капиталу Лизе доступа не было. И заводами должны были управлять какие-то фирмы, названия которых Лиза с трудом прочитала, поскольку они были написаны по-немецки. Еще в бумагах говорилось о страховках, огромных суммах на отдых и приобретение недвижимости.
- Что всё это значит? - у Лизы вдруг резко разболелась голова. Ей очень хотелось понять - что происходит. И очень хотелось, что бы вежливый Гендель поскорее ушел. - Какие такие деньги? Что значит - выплачивать по выбору?
Адвокат очень быстро и четко, а, главное, понятно всё объяснил. Фон Каузитц действительно был Лизиным дядей. Оказавшись в Австрии, он женился на девушке из очень обеспеченной семьи. За долгие годы дядя разбогател и оставил всё после своей смерти ей, Лизе. Но, поскольку, Россия очень непредсказуемая страна, сама Лиза ни чего не понимает в бизнесе, её муж оказался, по сведениям собранным дядей, неудачливым предпринимателем, то... Короче - Лиза будет получать до самой своей смерти проценты с дядюшкиного капитала. Может получать их ежегодно, а может - ежемесячно. Проценты будут разными, поскольку доходы с капитала бывают то больше, то меньше. В этом году, если Лиза выберет ежемесячные выплаты, она будет получать семь с половиной тысяч евро в месяц. Плюс ежегодную сумму на отдых всей семье. Плюс необходимую сумму, если Лиза вдруг захочет купить недвижимость, то есть квартиру.
Лиза посмотрела на дочь. Та активно кивала головой, делая большие глаза. Сергей, прочитав свою копию, отложил бумаги в сторону и смотрел на неё отсутствующим взглядом.
- И мне купим новый комп! - вдруг завопил Владик. Он вскочил и спросил Генделя, - это все правда?
- Да. Только нужно, что бы госпожа Елизавета подписала согласие на вступление в наследство и еще несколько документов.
Через час Трифоновы остались одни. Лиза сидела и таращилась то на стопку бумаг, то на пачки денег, оставленные Генделем на столе кухни, и ничего не понимала. Все произошедшее казалось сном. Но вот перед ней лежат стопкой пачки денег в банковской упаковке. Лиза подписала согласие на ежемесячные выплаты. И тут, к полному обалдению всей семьи выяснилось, что деньги ей полагаются за шесть месяцев, со дня смерти фон Каузитца.
- Сережа, - жалобно позвала Лиза мужа, - я не понимаю.... Это что? Как?
- Лизонька, - муж присел перед Лизой, - я сам удивляюсь. Но, похоже, все, правда. - Он протянул руку и взял одну из пачек.- Это всё твоё. И будет каждый месяц. До самой смерти.
- Так мы теперь сможем купить всё что хотим? - тихо спросила Лиза. - Всё-всё?
Сергей кивнул.
- А почему ты говоришь, что это моё? - Лиза встала, - это всё наше! Ребята! Ура! Иришка, мы поедем к вьетнамцам и купим тебе тот костюмчик, помнишь, ты хотела! И Вадику! И папе машину!
- Мама, ты чудная! - захохотала Иришка, - какие вьетнамцы? С такими-то деньгами мы поедем в самый дорогой магазин.
Лиза посмотрела на хохочущую дочь, на сына, восторженно таращившегося на неё, на мужа и стала хохотать вместе с Иришкой.
- Едем в магазин! - кричал Владик, прыгая по кухне и чмокая то мать, то сестру, то отца. - Купим всего и много! И еще останется!
Ночью Лиза долго не могла заснуть. Она прислушалась к мужу, лежащему рядом, и поняла - он не спит.
- Сереженька, - Лиза тихо тронула мужа за плечо, - ты не спишь?
- Нет, - ответил Сергей и повернулся на спину.
- Сереженька, - она подбирала слова, чтобы спросить самое важное, то, что беспокоило её весь вечер, - ты меня не бросишь? Ну, не надо, пожалуйста, я тебя очень прошу! - и она в голос заревела.
- Дурочка ты моя. - Сергей обнял жену. - Ну, куда я без тебя. С чего только тебе в голову такая глупость пришла!
- Да, ты весь день был такой... Смурной и сердитый, - Лиза громко всхлипывала, - и на меня смотрел в магазине так...
- Я так на тебя смотрел, потому, что ты такая красивая была в этом платье. Молодец Иришка, что тебя заставила его купить! - муж поцеловал мокрое Лизино лицо.
- Оно такое дорогое, жуть! А до зарплаты еще неделя, - затараторила Лиза и, вспомнив вдруг, захихикала. - Вот дура-то, я опять забыла!
- Спи, завтра на работу рано, - Сергей вдруг затрясся, заходясь в неудержимом смехе, - спи, миллионерша! А то на работу проспишь! Вот смеху то будет!
Успокоенная Лиза заснула. Ей снился удивительный сон: на их кухне чистенький адвокат Гендель ел манную кашу, Иришка стояла рядом, почему-то в старом полушубке и с золотой цепью на шее. Дочь громко и выразительно читала завещание, отлавливая очередной листок из кипы, лежащей на столе. Вернее - ползающей по столу, полу, подоконнику. Бумаги ползали, бормотали что-то невнятное, иногда перелетали с места на место. А потом зазвонил будильник. И в квартире начался привычный катаклизм под названием 'сборы семейства Трифоновых на работу и учебу'.
Мать и дочь
В подъезде было темно и Анастасия, чертыхаясь с трудом удерживая тяжелые сумки в одной руке, другой пыталась попасть ключом в скважину. Ни чего не получалось. Рассвирепев, она бросила сумки на пол, запоздало вспомнив про яйца, и склонилась к замку. Отперев замок и подхватив пакеты, она ввалилась в квартиру. В коридоре горел свет, впрочем, как и на кухне, в ванной и в обеих комнатах. В большой комнате разорялся телевизор, на кухне громыхало радио, а в маленькой, завернувшись в плед, сидела Лилька и ожесточенно долбила по клавиатуре. Судя по тому, как быстро летали Лилькины пальцы, работа у неё спорилась. Её уши были прикрыты большими наушниками, и она громко подвывала в такт неслышимой мелодии.
Анастасия протопала на кухню и наконец-то сгрузила сумки на диванчик. В мойке сиротливо стояла чашка, из которой она сама утром пила чай. Приподняв крышку сковороды, стоявшей на плите, Анастасия поняла - Лилька ничего не ела. Быстро разобрав сумки и запихнув продукты в холодильник, Анастасия отправилась в маленькую комнату.
Остановившись на пороге, она осмотрелась. Кровать не заправлена, окно закрыто шторой, у компьютера громоздятся три пустых чашки, а Лилька в ночной рубашке, босая и непричесанная, увлеченно щелкала мышкой и таращилась в экран.
Анастасия вернулась на кухню, быстро включила плиту и чайник и вырубила приёмник. Она знала - когда Лилька так увлечена, трогать её нельзя, вдохновение, 'рабочий азарт', как они называли такое состояние Лильки, перебивать было опасно. Проще было дождаться заминки в работе, а, судя по трём чашкам у компа, они нынче бывали.
Прошло минут сорок, прежде чем завывания у компьютера прекратились, и на пороге кухни появилась встрёпанная Лилька. За это время Анастасия успела нарезать салат, отварить любимых Лилькиных макарон и разогреть котлеты.
- О! - обрадовалась Лилька, - привет, доча! Ты уже дома?
- Мам, уже шесть часов. - Анастасия с удовольствием обняла мать. Они странно смотрелись рядом: тринадцатилетняя рослая девочка и худенькая, похожая на растрёпанного воробышка женщина. Лильке, полное имя которой было Лилиана Вениаминовна, с трудом можно было дать двадцать пять лет. На самом же деле ей было уже сорок два, но маленький рост и субтильность ребенка обманывали всех, кто впервые встречался с ней. Анастасия же наоборот, пошла в отцовскую родню - была широкой в кости и высокой. Про таких говорят - крупная девочка. Только глаза - огромные и темные, с длинными, какими-то косматыми ресницами были одинаковы и у матери и у дочери.
- А я есть хочу, - пожаловалась Лилька, - у меня с утра так хорошо пошло, что оторваться не могла!
Она по-ребячьи заглянула в сковородку и утащила котлету.
- Погоди, - строго сказала Анастасия, - садись за стол, сейчас тебя нормально кормить буду.
Лилька потерлась о плечо дочери и забралась с ногами на диванчик. Дочь быстро поставила на стол салатницу, хлеб и стала раскладывать по тарелкам макароны.
- Ты представляешь, - продолжила Лилька, прожевав котлету, - я уже всё закончила. И даже уже отослала готовую работу!
Она радостно покрутила тонким пальчиком над головой и засмеялась.
- Нет, ты представляешь, Вильямс вчера, когда прислал заказ, сказал - две недели сроку, а ра-аз, и за один день всё сделала.
- Ну, предположим за одну ночь и один день, - поправила её улыбающаяся Анастасия, - но это неважно. Ты - молодец! Только вот есть надо всё равно!
В маленькой комнате заверещал зуммер вызова. Лилька дернулась было, но, повинуясь строгому взгляду дочери, осталась за столом. К компьютеру пошла Анастасия.
- Вильямс, - крикнула она матери и стала читать письмо, написанное по-английски, - получил работу, находится в состоянии обалдения. Доволен. Прыгает. Деньги на счет перевел. Я ему привет отстучу потом.
После котлет они пили чай. Это было не продолжение ужина, нет, чаепитие у них было ежедневным ритуалом. Крепко заваренный чай, кусковой сахар в старинной сахарнице, варенье в розеточках, сухарики и печенье - всё было торжественно и при этом очень уютно. За чаем Анастасия рассказывала про свой день, она училась в двух школах - английской и музыкальной, поэтому событий за день бывало много, и говорила девочка о них охотно. Лилька же с интересом слушала, ахала, ужасалась или радовалась, весело смеялась или сочувственно куксилась в зависимости от событий. Она редко выходила на улицу и с людьми общалась большей частью виртуальным способом и поэтому рассказы дочери были для неё удовольствием.
Но сегодня Лилька много и плодотворно работала и очень устала. Настя заметила, что мать изо всех сил борется со сном, её глаза слипаются, и она с трудом подавляет зевоту.
- Иди спать, - Анастасия помогла матери выбраться из-за стола, - завтра договорим.
Она уложила Лильку в постель, подоткнула одеяло и та тут же засопела. Девочка приглушила звук у компьютера, принесла стакан сока и, оставив гореть ночник, ушла на кухню.
Прибравшись, Настя достала из сумки тетради и учебники и стала делать уроки. Закончив все дела, она заглянула к матери. Лилька спала и во сне была еще больше похожа на ребёнка.
Настя разобрала диван в большой комнате и легла. Но сна не было. Девочка вспоминала о событии, случившемся сегодня и о котором она матери не рассказала. Сегодня у школы её встретил отец. Девочка поморщилась, произнося про себя это слово - отец. Дмитрий Сергеевич Тришин - вот так и только так она называла этого человека. Когда-то давно, целых пять лет назад, они были дружной семьёй, и тогда Анастасия очень любила отца. Она, так же как и он, относилась с легкой иронией к взбалмошной, беспомощной и такой забавной матери. Та не умела готовить, и приготовленная ею еда была невкусной и такой замысловатой, что есть её загадочные блюда было невозможно. Лильку вечно обманывали на рынках и обсчитывали в магазинах. На работе, где она числилась архивистом, над ней посмеивались, называли 'блаженненькой' и платили гроши. А отец был сильным, уверенным в себе, очень напористым. Тогда Настю удивляла скрытая неприязнь в голосе бабушки, называвшей отца 'господином'. Они жили тогда вчетвером, в большой квартире, доставшейся отцу от родителей - папа, мама, Настя и бабушка. Традиция вечерних чаепитий, с беседами и спорами, шла именно от бабушки. Лилькина мама была дамой строгой, но доброй, всю жизнь проработавшей преподавателем в военной академии. Настя иногда ловила изумление во взгляде бабушки на мать. Бабушка и Лилька были не похожи совершенно: организованная, привыкшая к четкости команд и быстрому их выполнению, Таисия Андреевна и вечно встрёпанная, всё теряющая и забывающая Лилька.
Анастасия не сразу тогда, пять лет назад, поняла, что в доме что-то не так. Она думала - просто отец задерживается на работе, просто он опять уехал в командировку. Она только потом поняла, почему бабушка так смотрела на отца, почему она стала так сухо разговаривать с ним. У отца появилась другая женщина, вернее она была уже давно, просто ей надоело неопределённое положение 'любовницы' и она стала требовать чтобы отец наконец-то определился: она или Лилька. И отец выбрал. Но всё это Анастасия узнала уже потом, когда ухаживала за бабушкой.
Той страшной весной они, еще семьёй, поехали на дачу. Машину занесло на мокрой дороге, и они перевернулись. Отец и Анастасия не пострадали. Больше всего досталось сидевшим на заднем сидении бабушке и Лильке. Бабушка повредила позвоночник, и её парализовало, а Лилька получила сильное сотрясение мозга. За все время, пока семилетняя Анастасия металась по двум больницам, дежуря то у постели бабушки, то, кормя с ложечки лежавшую пластом мать, отец ни разу не пришел к ним. Однажды, вернувшись из больницы, Анастасия не смогла попасть домой. Девочку потрясла тогда не столько беда с любимыми женщинами, а то, что отец, пока они лежали в больнице, перевез их вещи в бабушкину квартиру, поменяв в старой замки. И еще - он оформил развод. Он ни разу не поговорил, ни с ней, ни с Лилькой. Он просто вычеркнул их из своей жизни.
Бабушка пролежала два года и умерла, когда Анастасии исполнилось девять лет. За день до смерти она подозвала Анастасию и сказала ей:
- Девочка моя, я скоро уйду. Вы останетесь одни, и тебе придётся стать старшей в семье. Прости меня, внученька, я не смогла воспитать Лильку сильной. Зато у тебя мой характер и ты справишься.
После аварии у Лильки часто и сильно болела голова. Молодой еще женщине дали инвалидность, и после смерти бабушки им было очень трудно. Анастасия была еще очень мала и не всегда справлялась со всеми делами, но она быстро научилась ходить по магазинам, выискивая продукты подешевле, спорить с врачами в поликлиниках, готовить, убирать, тратить деньги, которых катастрофически не хватало. Она еще и училась на 'отлично' в обеих школах. Именно её отличная учеба и помогла им выбраться из финансовой дыры. За участие в какой-то олимпиаде Анастасия получила приз - компьютер с принтером. И еще - выход в Интернет на целый год.
Именно компьютер и помог Лильке найти смысл в жизни. У неё оказался настоящий талант выискивать и находить нужную информацию, оформлять найденное в умные статьи и доклады. Лилька нашла работу в каком-то рекламном агентстве и стала зарабатывать, не выходя из дома. А потом она научилась рисовать с помощью компьютерных программ, как-то легко, играючи, выучила английский язык, и попробовала оформлять сайты. Её работы стали пользоваться таким спросом, что из далекой Англии однажды приехал толстенький джентльмен, господин Вильямс, и заключил с Лилькой контракт. Наконец-то в их маленькой семье появились деньги, и Анастасия смогла отремонтировать квартиру и купить матери профессиональную технику, дорогие лекарства и удобную одежду.
После аварии Лилька почти не выходила из дома. Приступ нестерпимой головной боли, от которой женщина теряла сознание, мог застигнуть её в любой момент в любом месте. Поэтому она выбиралась на улицу только в сопровождении дочери и только по неотложным причинам. Удивительно, но приступы случались только на улице или в поликлинике, а вот дома - никогда.
Так они и жили последний год. Про бывшего мужа Лилька ни когда не говорила с дочерью. Они вообще о нём не вспоминали, как будто его никогда и не было в их жизни, только иногда, по ночам, Настя слышала, как плачет во сне Лилька и зовёт мужа. И вот сегодня он возник. Девочка вспоминала, как он старался заглянуть её в глаза, как пытался взять за руку. Он то что-то спрашивал, то начинал рассказывать о своей жизни, был суетлив и неприятен. Анастасия молчала, не отвечая на его вопросы, она просто стояла и спокойно смотрела на него своими темными глазищами. От этого равнодушного взгляда взрослому мужчине было не по себе. Рассердившись на равнодушие дочери и на собственную растерянность, он, вдруг, начал обвинять Лильку и Таисию Андреевну в каких-то грехах и проступках. И тут, по-прежнему молчавшая Анастасия, развернулась и ушла.
И вот теперь девочка думала - стоит ли рассказывать матери об этой встрече? Ведь непонятно, зачем приходил бывший муж и отец, что ему понадобилось? Стало стыдно? Она вдруг услышала стон и всхлипы из комнаты Лильки. Настя быстро метнулась к матери - Лилька стонала во сне, её щеки были мокрыми. Девочка осторожно забралась в постель и, обняв худенькие плечи матери, стала гладить её по голове. Лилька, согревшись, всхлипнула в последний раз, расслабилась и задышала ровно. В темноте комнаты помигивал огонек монитора, тихо жужжал компьютер. Анастасия, лежа рядом с матерью, решила ни чего не рассказывать.
Через два часа в большой комнате прозвенел будильник. Анастасия услышала его сквозь сон, но ей было так тепло и уютно в постели, что девочка не проснулась. Зато проснулась Лилька. Она, опершись рукой на подушку, смотрела на спящую дочь и чувствовала себя счастливой. Рядом с ней спала её девочка, такая умная, такая храбрая и сильная, такая родная и взрослая. Лилька откинулась на спину, улыбнулась и снова уснула.
Утреннее солнышко, заглянув между штор, осветило небольшую комнату, в которой, крепко обнявшись, спали две улыбающиеся женщины - Лилька и её дочь Анастасия. Они были так красивы во сне и спали так крепко, что оно решило их не будить.
Нежданный подарок
По центральной аллее маленького городского парка почти бегут двое. Она - невысокая, пухленькая, с обиженным и капризным личиком, одетая в длинную куртку. Он - высокий, что называется стильный, с хорошей стрижкой, в длинном дорогом пальто.
- Правильно говорит твоя мама - ты стал бесчувственным и равнодушным! Тебе плевать на всё и всех - на родителей на меня на дом. На всё! Только работа! Тебя интересует только твоя идиотская работа - что там, в офисе, как работают твои чертовы компьютеры, сколько программ написал твой Захаренко, сколько вы получите денег...- она говорит плачущим голосом, даже слегка подвывая на концах фраз.
- Ты преувеличиваешь, Таня, - он спокоен и только легкое раздражение слышится в его голосе. - Это не равнодушие. Как вы не понимаете - моя работа это достаток, наш с тобой и моих родителей. Я должен...
- Почему ты должен только на работе? - прерывает его Таня, - Сережа, ты не пришел на юбилей своего отца! Не задержался, не опоздал, нет, ты не пришел вообще! И даже не позвонил! А наша годовщина? Вчера было пять лет, а ты даже не вспомнил!
Молодой человек досадливо поморщился - действительно, с отцом вышло нехорошо. Но ведь потом, на следующий день он всё объяснил - приехал представитель от англичан, с хорошим контрактом, упустить такой случай - дурость и глупость. Как они не понимают? А про годовщину свадьбы, он действительно забыл. Замотался, закрутился и забыл.
Сергей покосился на жену и сбавил шаг. Теперь она шла молча, обиженно поджав губы и глядя себе под ноги. Место для прогулки они выбрали неудачно, старый парк выстыл за холодные ночи ноября, мокрые голые деревья напоминали почерневшие скелеты. На фоне мокрой пожухлой травы газонов, грязного асфальта дорожек, яркие лавочки выглядели дико и нелепо.
Когда они проходили мимо одной такой лавки, ярко-желтой, облепленной темными листьями, из-под неё раздался стон. Оба застыли. Таня испуганно взглянула на мужа. Сергей подошел к лавочке поближе и заглянул под неё. У толстой, железной ножки лавки, на куске брошенного пакета дрожал маленький комочек. Мужчина осторожно сгреб его в ладонь и вытащил на свет. На руке лежал щенок - маленький, мокрый, не понятной расцветки и породы. Тельце его била крупная дрожь. Звереныш замерз настолько, что не мог уже даже скулить - только стонать. Его мутноватые глазки, еще полуприкрытые плёнкой, непонимающе и жалобно смотрели на людей.
Сергей отвел руку в сторону. Увидев этот жест, Тане захотелось завопить и затопать ногами, настолько обидным и недостойным её Сергея показалась эта брезгливость. Она чуть не заревела в голос. А Сергей другой рукой стянул с шеи супердорогой белый шарф и закутал собаченыша.
- Тут неподалеку ветлечебница, - проговорил он тем самым, уже подзабытым ею голосом, - Бежим!
Таня судорожно всхлипнула и, ухватившись за руку мужа, побежала рядом с ним.
После того как его помыли, высушили и покормили, щенок оказался рыжим и длинноухим, с нежным розовым пузиком и забавным пятнышком-сердечком на носу.
- Недели одна-две, - говорила врачиха, разглядывая сонного щенка, - практически здоров, ну если немного простужен и голоден. Что делать будем? - она строго поглядела на молодую пару. - Оставите у нас?
- Нет! - в один голос заявили оба и засмеялись. - Он будет нашим зверем!
А сонный 'зверь' смотрел на улыбающиеся и лица, чувствовал теплые нежные руки, трогающие его за нос, уши и лапки и был счастлив.
История московского двора
Большой двор, образованный тремя длинными домами в двенадцать этажей. Во дворе стоит окруженный забором детский сад и много места, занятого утоптанным полем, по которому мальчишки гоняют мяч, детскими площадками с качелями и горками. Настоящее приволье городской ребятне и их родителям. На краю футбольного поля площадка, ограниченная аккуратно постриженными кустами - там гуляют собачники со своими питомцами. Расщедрившиеся власти проложили асфальтовые дорожки, разбили клумбы и поставили удобные скамейки и, к гордости всех жильцов, поставили беседку с фонтанчиком. А год назад во дворе установили фонари и теперь всем можно гулять даже вечером. Не обидели и пенсионеров: у каждого подъезда стоят длинные и широкие лавочки, установлены цветники из металлических палочек и кругов. Двор получился на загляденье и на зависть всему микрорайону. Первое время жильцы и особенно молодежь, не привыкшая к комфорту и порядку, систематически ломали лавочки и качели, выкапывали цветы из клумб, били фонари. Но к хорошему привыкаешь быстро, и постепенно ломать и крушить перестали. Более того, призывы поработать во дворе в субботник не оставались без ответа - во двор выходили люди, копали, сажали, чистили и выгребали мусор. Даже бесконечные молодёжные компании, любящие ломать и мусорить, как-то перевелись. Или перевоспитались? В общем, во дворе перестали бить фонари, бросать в фонтан бутылки, да и остальной мусор по большей части оказывался в урнах, а не на газонах.
Во дворе всегда людно. Мамаши с мелкими детишками кучкуются у песочниц и горок, ребятня постарше резвиться на поле и роликодроме, устроенном на одном из субботников. Тинэйджеры с упоением разрисовывают стены гаражей из своих баллончиков - на это есть разрешение от хозяев металлических коробок. В беседке бренчат на гитаре и у каждого подъезда заседают бабушки и их малочисленные ровесники.
Время обеда. Из окон то и дело доносятся крики родителей, обращенные к чадам, с требованием явиться домой. Вот и Светлана, приготовив обед, прокричала в окно дочери вечное мамино: - Обедать!
Через несколько минуть раздалось 'пик-пик-пик' домофона и в подъезде затопали. Светлана с дочерью Ольгой живут на первом этаже и лифт им без надобности. В дверь позвонили и Светлана, поставив тарелку с супом на стол, пошла открывать. За дверью кроме дочери она обнаружила еще двух ребятишек. Шестилетняя дочь, строго сдвинув светлые бровки, представила своих спутников:
- Мам, это мои новые длузья. - Лёлька не выговаривает букву 'Р', у неё по определению врача-логопеда короткая уздечка и бедному ребёнку вот-вот предстоит подрезать эту самую уздечку. Оглядев чадо, Светлана замечает синяк на скуле, растрепанные волосы и длинную царапину на плече.
- Проходите! Мойте руки и марш за стол. - Двоих ребятишек, брата с сестрой, Светлана узнала сразу, еще бы, весь двор уже полгода живо обсуждает трагедию этих детей. Некоторые жильцы дома принимали активное участие в произошедшем, кто свидетелем, кто понятым. Дело в том, что папаша ребятишек, внешне очень приличный и вежливый дядька, оказался настоящим маньяком и монстром. Он каждый день избивал свою тихую и молчаливую жену, причем перед экзекуцией заклеивал ей рот скотчем и привязывал к стулу. Пока старший сын был дома, он остерегался действовать открыто, но Артёма забрали в армию, и тогда-то папаша развернулся. О том, что происходит в этой семье, никто не знал. Почему бедная женщина молчала? Почему ни разу не попросила помощи? Теперь уже не узнать. Садист совершил две ошибки - он слишком сильно в последний раз избил жену и заставил смотреть на это сыновей. Всего в семье было четверо детей - трое сыновей: Артём, Олег и Антон, и дочь Соня. Олег, посмотрев, как отец издевается над матерью, в отличие от Антошки не плакал. Мальчик схватил нож, который отец только что втыкал в ноги матери и молча зарезал отца. Перепуганный Антошка сообразил вызвать милицию. Обалдевшие менты увидели кухню, на которой в луже крови лежал мужчина, сидела привязанная к стулу мертвая женщина и на полу, в углу, раскачивался десятилетний мальчишка с пустыми глазами. Родителей увезли в морг, Олега в больницу, а младших пригрели соседи. Спустя неделю вернулся Артём. Он похоронил мать, об отце даже не спросил. Олег находился в больнице, мальчик сошел с ума, причем врачи сказали что навсегда. Соцработники, жеманные ухоженные дамы, требовали от юноши поместить младших в интернат, но все их усилия разбились о железобетонное упорство Артёма. Он не отдал брата и сестру, устроился на работу, причем в трёх местах сразу и как мог, заботился о Сонечке и Антошке.
Прошло почти четыре месяца. Сегодня брат с сестрой впервые вышли во двор. Светлана, поглядывая в окно за дочерью, увидела, как Лёлька подлетела к Сонечке. Дочь умела легко и быстро знакомиться с новыми людьми, вовлекать их в свои игры и развлечения. Поэтому Светлана и не удивилась, увидев, что Сонечка, неумело улыбаясь, раскачивается с Лелькой на качелях, а Антошка крутит Лёлькин же обруч. Потом у Светланы закипело на плите, и она отвлеклась от наблюдений. И вот теперь дочь явилась с синяком и новыми 'длузьями'. Поставив на стол еще две тарелки, Светлана решила дождаться - дочь всегда рассказывала обо всем, что с ней происходило.
Подталкиваемые в спины крепкими Лёлькиными руками на пороге кухни возникли стесняющиеся ребятишки. Им хватило даже короткого знакомства с Лёлькой, что бы понять - с ней спорить бесполезно. Светлана усадила всех за стол и сказала:
- Давайте обедать.
Через несколько минут она поймала себя на том, что не ест, а смотрит на то, с какой голодной жадностью едят Антошка и Сонечка. Глянув на дочь, Светлана увидела, что и Лёлька смотрит на гостей с ужасом и состраданием. А Антошка и Сонечка быстро хлебали суп, заедая каждую ложку хлебом, и ничего не замечали. Светлана разложила по тарелкам котлеты с картошкой и, убрав недоеденный дочерью суп, поставила их перед детьми. С котлетами гости расправились также быстро, как и с супом. К компоту Светлана поставила на стол печенье - через пару минут в вазочке сиротливо лежала половинка печенюшки да крошки.
- А теперь мы пойдем играть, - Лёлька, быстро взяв себя в руки, потянула гостей в свою комнату. Там она быстро вывалила на ковер гору пушистых зверей и кукол, включила мультики, привычно пощелкав пультом телевизора, и широким жестом предложила всё это богатство гостям.
Светлана курила у окна кухни, прислушиваясь к детским голосам в комнате дочери. Ей было мучительно стыдно и больно. Она не могла забыть, как ели брат с сестрой, вспоминала их чистенькие, но такие старые футболочки, неумело завязанные хвостики Сонечки и обросшего Антошку. Она с неловкостью смотрела на свою кухню с яркими шторками, чистой мебелью и вкусными запахами и вспоминала ТУ кухню, где были мёртвые взрослые и двое мальчишек - ревущий и трясущийся в ознобе Антошка и молчащий Олег с мертвыми глазами и ножом в руках. Конечно же, потом всё отмыли и убрали, но память то осталась! Артём, убегающий из дому в шесть утра и прибегающий в девять вечера, не мог, просто не успевал, приготовить младшим еды на весь день. 'Что они едят, когда брата нет дома? Китайскую лапшу? Макароны? Когда Артём успевает постирать и успевает ли? Почему тогда, сразу после беды, они еще помогали ему, но потом соседи все реже заходили в сиротскую квартиру, только справляясь у вечно спешащего Артема о делах, да и проходили мимо. Почему мы такие равнодушные?'.
- Мамсик! - в кухне возникла Лёлька, - а они уснули. Тошка в кресле, а Соня прямо на полу!
Светлана заглянула в детскую. Сонечка спала на ковре, обняв большую мягкую черепаху, её личико было спокойным и довольным. Антошка спал в кресле у телевизора, неудобно подогнув ногу, но и его мордашка была спокойной. Светлана осторожно вытянула ногу мальчика и уложила его поудобнее.
Лёлька сидела на кухне, нахохлившись, задумчиво глядя перед собой грустными глазами.
- Мам, а я с Клыськой подлалась, - тихо сообщила она, - эта вледина обозвала лебят нищими, а Соню бледной немочью. А что такое бледная немочь?
Крыська, соседская девчонка, была действительно врединой. Эта девочка умудрялась обидеть всех, кто находился рядом с ней, причем обижать она умела. Ударить словцом по больному, оскорбить прозвищем, сломать чужую игрушку, ударить. Крыську не любили, Лёлька же дралась с ней систематически, за себя и за других.
- А можно Соня и Тошка к нам плиходить будут? - дочь смотрела на Светлану строгими голубыми глазами, - и потом, мамсь, ты вчела целый пакет моих вещей наблала, ну то, что мне мало. Давай Соне отдадим, а то у неё все такое сталенькое. Я уже Сашке позвонила, он своей маме скажет и они Тошке вещей набелут.
Светлана обняла Лёльку, уткнулась носом ей в макушку. От дочери пахло привычным, родным - молоком, шампунем, яблоком и еще чем-то.
- А как они ели, - прошептала Лёлька, - мам, ты видела?
Светлана молча, кивнула.
- Мамсь, давай им поможем, а? Ну, нельзя же чтоб было так, - дочь помахала руками над столом, - ведь можно же что-то сделать?
Светлана посмотрела на свою дочь. Семилетняя девочка с толстыми косичками, круглым лицом, с ямочкой на левой щечке, с ярко-голубыми глазами смотрела на мать с надеждой и ожиданием.
- Давай, - согласилась Светлана, - только вот согласится ли Артем, что бы мы помогли, вот в чем вопрос.
- Я сама с ним поговолю, - насупилась Лелька, - я ему скажу - плосить, да, стыдно. Но когда пледлагают помощь - отказываться тоже нельзя. И что нам стыдно не пледложить помощь, вот!
Устами ребенка глаголет истина. 'Стыдно не предложить помощь - вот самое точное определение. Стыдно не сделать чью-то жизнь хоть немного теплее и веселее, особенно если у тебя есть для этого силы и возможности. Стыдно проходить мимо, неприлично. Недостойно! Вот молодец, ребёнок, нашла-таки нужные слова', - думала Светлана. Она стояла у окна и выглядывала Артёма. И когда юноша показался во дворе, окликнула его.
- Артём, будь добр, зайди. Соня и Антон у нас. И нам очень надо с тобой поговорить!
Светлана пошла отпирать дверь, заглянув по пути в детскую. Там стоял невообразимый шум, визг и смех. Еще бы - ведь в комнате упоенно играли трое детей.
Опоздание
Вечером восьмого до Гошки дозвонился Костян и подтвердил, что завтра все идут на шашлыки. Сбор был назначен у Гошкиного подъезда. Обговорив, что нужно нести лично ему, Гошка бросил трубку и обрадовано заскакал по квартире. Выход на природу они планировали давно, но всё как-то не складывалось: то у одного, то у другого члена их компании возникали трудности и проблемы. Да и то сказать - весна, экзамены на носу, у Гошки и Сереги - сессия и курсовые, у девчонок были свои заморочки, и выбраться все никак не удавалось. И вот завтра они идут, будет костер, шашлыки, гитара и прочие прелести пикника.
Гошка выскочил из дома, с размаху бухнув дверью, и напоролся на бабок, сидящих на лавочке у соседнего подъезда. С этим 'сплетсоветом', как называли Гошка и его друзья пенсионерок, у них была давняя и взаимная неприязнь. Бабки вечно занимали удобную длинную лавку, сидели подолгу, обсуждая свои, никчемные с точки зрения ребят, проблемы и всех, кто проходил мимо. Их не устраивало все - курение ребят и их громкий смех, одежда и музыка, язык и 'общий уровень невоспитанности', по выражению Клары Семеновны, самой ядовитой из старух. Бабки зудели, ругались и, что самое неприятное, отлично зная родителей всех ребят, охотно и с удовольствием стучали им на отпрысков. Ребята в долгу не оставались - нарочно громко включали музыку в своих плеерах, курили напоказ, мусорили прямо на глазах у вредных старух, доводя тех до белого каления.
Гошка проскочил мимо, ругнувшись про себя - ему предстояло купить в магазине три двухлитровые бутылки пива и пронести их домой на глазах у ненужных и вредных свидетелей. Возвращаясь назад, он с радостью увидел, что на лавке остались только две бабки, причем самые мирные. С одной из пенсионерок, Ириной Михайловной, он даже здоровался, если не было поблизости друзей. Три года назад она приходила к ним домой и делала ему, по просьбе Гошкиной матери, уколы. Он тогда покрылся противными прыщами, причем весь - и лицо, и спина, даже на животе и бедрах пламенели и зудели красные бугорки. Ему тогда прописали колоть витамины и какое-то лекарство. Ирина Михайловна, сполоснув руки и наполнив шприц, строгим голосом велела Гошке повернуться к ней спиной. Гошка уколов не боялся, но, как всякий нормальный человек, боли остерегался, тем более что медсестра из поликлиники делала уколы очень больно.
А тут ему слегка сдернули вниз штаны, обнажив только верх ягодицы, и слегка шлепнули по ней.
- Ну, и долго ты еще стоять будешь? - насмешливо спросила его старуха, - всё уже, натягивай штаны обратно!
Ирина Михайловна делала уколы так, что почувствовать их было почти невозможно, по крайней мере, сам Гошка отчетливо ощутил укол только на десятый раз. Потом отцу понадобились внутривенные вливания, и мать снова позвала старую медсестру. Отец тогда говорил с уважением: 'Профессионал! Высокий класс!' и Гошка с ним соглашался.
Вторая из старух, Вера Сергеевна с третьего этажа, была почти глухой и потому выходки ребят с громкой музыкой и воплями её трогали мало, а посему она и не цеплялась к ним.
Девятого мая, в девять ноль-ноль, Гошка и другие ребята нетерпеливо толкались у подъезда, поджидая опаздывающих девчонок. Те, как всегда, задерживались.
Гошка сидел на лавочке, стоящей на высоком крыльце пятого подъезда и, греясь на солнышке, оглядывал окрестности. Три двенадцатиэтажных дома ограничивали большой двор, засаженный цветами, детские площадки сверкали свежей краской, на роликодроме был слышен стук скейтбордов и крики мальчишек.
Сверкнув стеклом, открылась дверь углового подъезда, и Гошка увидел, как из него выползают члены 'сплетсовета'. Он только собрался пошутить по их поводу, но, присмотревшись к старухам, промолчал. Его остановил невообразимо торжественный вид старшей из бабок, Клары Семеновны. Сколько ей лет, точно не знал никто. 'Где-то за восемьдесят', - говорила мать Гошки. Клара Семеновна, невысокая, сухонькая бабка с выкрашенными в рыжий цвет волосами, с вечной нелепой шляпкой на макушке, сегодня была одета в темно-синий пиджак, на котором было прикреплено множество орденов и медалей. Оторопевший Серега прошептал: 'Ну не фига ж себе!', и вытаращил глаза - поверх всех наград гордо посверкивала золотая звездочка. 'Герой Советского Союза', - пробормотал Гошка. Друзья переглянулись. Но на этом открытия не закончились. Рассматривая усевшихся старушек, ребята увидели - на груди каждой из них были награды, их было много. Ребята издалека не могли рассмотреть и узнать все, но не увидеть полный комплект ордена Славы на груди глухой Веры Сергеевны и трех орденов Красной звезды на кофте Ирины Михайловны было невозможно.
Гошка впервые за все время присмотрелся к старухам повнимательнее. Он увидел тяжелую походку опирающейся на два костыля Ирины Михайловны, то, как медленно и осторожно садится на лавочку бабка Таня с седьмого этажа, как болезненно морщится, задев себя по ноге собственным костылем, старая Клара. 'Они очень старые и больные. И наверно очень устали за свою жизнь, ведь в ней было столько разного. Надо же, а ведь никто не знал, что Клара - Герой. Да и у остальных - вон какие иконостасы на груди', - думал Гошка. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно, за недавнюю выходку, когда, обидевшись на старух, они включили тяжелый рок в квартире Сереги, выставив динамики на подоконник. Да, в тот вечер бабки сбежали с лавочки быстро, и обрадованные ребята заняли её. 'Мы весь вечер ржали, вспоминая, как вытурили старух. Дураки! Боже, какие мы дураки!', - Гошка искоса глянул на друзей и понял - они сейчас думают о том же. И им тоже стыдно.
Тут из арки выскочили Олька и Иришка. На плечах девчонок болтались рюкзаки, а в руках они несли цветы. Девчата, помахав друзьям, подошли к старухам.
- Мы поздравляем вас с Днем Победы, - звонко произнесла Иришка. Она быстро раздала старухам гвоздики и, оглянувшись на ребят, добавила, - вы нас извините, пожалуйста!
Уже в лесу, у костра, Иришка рассказала:
- Мне моя мама рассказала про Клару, Ирину и остальных. Откуда она про них узнала - понятия не имею, но только, - Ирочка поморщилась, - когда я вчера матери на бабок пожаловалась она мне все и вывалила - про то, что Вера Сергеевна еще девчонкой партизанила, потом в плен попала и её расстреливали. Про Ирину Михайловну, которая с семнадцати лет на фронте была, раненых вытаскивала, потом в госпитале работала, потом в институте училась и в Афгане была. Она, между прочим, майор медицинской службы! А я-то думала, что она просто медсестра. А Клара летчицей была. И так мне плохо стало, когда я все это слушала!
- А что же раньше, ну, в прошлом году, мы ничего такого не видели? - спросил Серега, и сам ответил на собственный вопрос, - маленькие еще были, наверно.
- Да они еще в прошлом году разъезжались на встречи, - Иришка крутила в руках недоеденный шашлык, - а в этом году, мама говорила, что из полка Клары никого не осталось, а остальные настолько плохо себя чувствуют, что уже никуда поехать не смогли.
Ребята возвращались рано, как-то не задалось веселье в лесу. У подъезда уже никого не было, только из окон на первом этаже, где жила Ирина Михайловна, доносилось пение. Пели старухи. Ребята прислушались:
'Горит свечи огарочек,
Гремит недальний бой,
Налей, дружок, по чарочке,
По нашей фронтовой..' - выводил чистый голос. Гошка с удивлением узнал голос Веры Сергеевны. 'Надо же, глухая, а как поёт' - подумал он. Друзья быстро распрощались и разошлись по домам.
Одиннадцатого мая, в семь вечера в квартиру позвонили. Мать Гошки открыла дверь и спустя некоторое время парень, занимавшийся в своей комнате, услышал невнятные возгласы и разговор из коридора. Когда заинтересовавшийся Гошка вышел в кухню, первое что он увидел - на столе стояла старая тарелка со сложенным уголком желтым блином, парой конфет и маленькой стопкой, накрытой кусочком черного хлеба.
- Девятого. Клара пришла с праздника и, не раздеваясь, прилегла. Так её и нашли утром - одетую, со всеми орденами, - женщина всхлипнула. - А Верочка - ночью, во сне. Сегодня мы их и похоронили.
Мать, быстро вытирая слезы, отломила кусочек блина и, морщась, стала жевать. Отец сгреб с тарелки конфеты и протянул их Гошке. Тот взял и стал внимательно разглядывать фантики, а в голове крутилась мысль: 'Не успел, не успел!'
- Чего ты не успел? - спросил отец. Оказывается, Гошка проговорил эти слова вслух.
А парень и сам не мог понять - чего же он не успел? Извинится перед старухами? Поздравить? Поблагодарить? Он пытался понять: почему ему так мучительно стыдно и так хочется плакать. А в ушах звучал чистый голос глухой Веры Сергеевны:
'Налей, дружок по чарочке,
По нашей фронтовой,
Не тратя время попусту,
Поговорим с тобой!'
Из рассказов приятельницы
Моя приятельница Ангелина очень любит поговорить. Не скажу, что она болтушка, просто бедной женщине приходится весь день молчать. Работа у неё такая. А работает Ангелина в архиве, где день-деньской сидит за компьютером и просматривает старые документы. Отдел, в котором она сидит находиться в подвале, далеко от остальных помещении, поговорит там не с кем. Вот поэтому все, что накапливается у приятельницы за неделю, она с удовольствием выкладывает мне. Вот несколько историй, рассказанных Ангелиной за вечерним чаем.
Есть у меня хороший друг, Митя. Дяденька молодой - двадцать восемь лет, рост за два метра, габариты - одностворчатый шкаф с антресолью. Не толстый, а большой, размер ноги - сорок девятый! Любимой и смыслом жизни на тот год была у него машина, BMW, серого цвета, по имени Мышь. Холил и лелеял Митя машину пуще всех дам, а их в его жизни было не мало. Но случился казус - Мышь сломалась!!! Трагедия, болезнь любимой! А тут я с просьбой отвести меня по делу. Отказать истинный мужчина даме не смог и, через силу, сел за руль папиного автомобиля. А тот была тоже иномарка - 'Запорожец', древний, ушастый и такого странного цвета, ну точно лошадь Д,Артаньяна.