Если вчерашний день изредка являл сквозь облака хиленькое солнышко, призрачно намекая на возможное улучшение погоды, то этот, сегодняшний, с головой залез под свинцовое одеяло и тем погубил все климатические надежды. Висело одеяло низко и совсем не грело. Кругом было так сыро, что казалось, будто отделившиеся от серого неба тончайшие струйки застыли в пространстве без движения.
"Твари, подонки, что с ним сделали?!" - дернулся Ленька в крепких руках ведущих его парней, увидев брата. Ему выкрутили запястье.
- Отпусти, сука! - воскликнул Гридин и лягнул обидчика пяткой. В ответ ему чуть не сломали кисть.
Выглядел Костя скверно. Лицо раздулось от побоев, левая рука перевязана какой-то тряпкой. Там или порез, или ожог. Прихрамывает. Соболихин имел вид еще более печальный, но Ленька видел только брата. Он всегда где-то в глубине души считал Костю почти сверхчеловеком, хотя и понимал иррациональность такого мнения. Но хотелось верить, что брат может все - и горы передвинуть, и из воды сухим выйти, и, вообще, решить любые проблемы. На секунду он поймал Костин взгляд. В нем не было ничего, кроме отчаяния. Ленька вспомнил последний разговор с братом. "Неужели сбывается Костино предчувствие?!" - похолодело у него в груди.
На большой поляне невдалеке от озерца возвышалась короткая трибуна из двух ярусов (ее недавно доставили из заброшенного пионерского лагеря, что располагался неподалеку). Перпендикулярно ВИП-ложе расставили несколько скамеек. Над всеми сидячими местами растянули большие куски брезента. В центре поляны находилась площадка, огороженная металлической сеткой.
Их вели к этому на скорую руку возведенному сооружению.
"Для чего все это?" - никак не мог догадаться Ленька. Ему, вообще, многое было непонятно. Почему веселый праздник в "Свече" закончился таким неожиданным финалом? Что от них нужно этим сволочам? Какая на них вина?
В чем согрешили соболихинские ребята, объяснять никто не стал. Трибуны заполнили вчерашние радушные собутыльники, всего их было немногим более двадцати человек (девчонок отправили домой вчера поздним вечером). На самой высокой, в центре, расположился приехавший вчера в разгар веселья бугор, вокруг расселась свита. Внизу, у ног, посадили на перевернутый ящик Соболихина. Когда его вели, Соболь пошатывался и, очевидно, долго стоять он бы не смог. Напротив "представительской ложи", по другую сторону квадрата из сетки, выстроили предательски захваченных вчера местных парней. Правда, один среди них был посторонним. Третьим слева, после Шестернева и Кости Гридина, стоял Мурад Сафаров.
Несмотря на прохладную и сырую погоду у пленников забрали верхнюю одежду. Они были в брюках с абсолютно пустыми карманами и в постепенно намокающих от дождя рубахах. Их почти не держали, но каждый ощущал между лопатками давление автоматного ствола. Ленька сделал еще одну попытку приблизиться к брату, его грубо схватили за руки и вернули на место с угрозой: "Не дергайся, сученок, мать твою! Пристрелю!"
Как-то быстро по ресторану прокатился слушок, что самое высокое начальство уже приложилось, и все бросились втихаря опохмеляться. К двум часам, то есть к началу представления, трезвых на территории "Свечи" осталось раз-два и обчелся. Потому зрители вели себя шумно. Преддверие зрелища ажиотажем походило на начало микроскопического по масштабу, но обещающего быть крайне накаленным футбольного матча. Оживленнее всего было в центре. Профессор Каретников громко и с удовольствием препарировал исторические параллели готовящемуся действу. Его гуманитарный ланцет изящно вскрывал события древних, средних и новых лет вместе с их подоплекой. Ученый слегка запинался на простых словах, зато сложные произносил на удивление легко. Вдруг он резко оборвал речь, очевидно, его посетила новая идея.
- А как ты отметишь победителей? - спросил он Заседина.
- Победителей? Ну... не знаю, купить им новых сучек, что ли... или окороков куриных по ящику... а как еще? - взглядом он подключил к обсуждению Джафара.
Тот пожал плечами:
- Можно им медали дать, уважаемый. Многие собаки медали имеют, а у этих - ни одной.
- Да, правильно - Герой России. Каждой - по Герою, - поддержал Мызин. - И чтобы сам президент России вручал или на худой конец, губернатор.
Он оставался одним из немногих еще пока трезвых.
- Президента нашего ты тут не трогай! - строго оборвал его Заседин. - Он в этом не замешан!
- Нет, я имею в виду не собак, а именно - гладиаторов. Они всегда как-то поощрялись, - уточнил Каретников.
- Как поощрялись? Скажи-ка нам.
- Ну, женщин им давали, еды, вина, а некоторым даже свободу...
- Женщины и вино у них были вчера. Что остается?
- Остается что? Свобода остается, вот!
- Да, во! Сегодня пусть у них будет свобода, - великодушно рассудил Аркадий Николаевич. - Как ты считаешь, Джафарчик?
- Век им воли не видать! Всех порвут, уважаемый! Всех!
- Вот! И я так считаю, - засмеялся Заседин. - Так что пусть будет свобода! Объявите им.
- Я лично это сделаю, - вызвался Каретников.
"Гладиаторы" до последней минуты недоумевали - зачем они здесь? Что с ними будет? Возможно, кто-то о чем-то и начал догадываться, но только один из них понял все тотчас, как только увидел ринг. Впрочем, остальные тоже недолго оставались в неведении относительно своей участи - со стороны вольеров показался Тамерлан.
На коротком поводке он вел бледно-желтого, как яичное мыло, с черной головой и темными пятна-ми на боках Атрека. Крысенок выступал торжественно, на его кривом лице застыло подобие улыбки, а в огромных миндалевидных глазах плавно качались искры, похожие на золотой песок. Атрек, самый молодой из стаи, нетерпеливо тянул вперед, вынуждая Тамерлана хромать больше обычного. От избытка сил пес мог рвануть и поволочь маленького человека за собой по влажной траве, но он сдерживался и только мотал время от времени тяжелой головой, то задирая ее, то низко пригибая к земле.
К строю подошел лысый худощавый субъект, покачнулся, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, напрягая голосовые связки, прокричал с пьяной торжественностью:
- Гладиаторы! Вам предстоят трудные битвы! До смерти одного из противников! Ничьих не будет! Но знайте: победителей ждет свобода! Они уйдут отсюда беспрепятственно! Салют вам!
Первым на "арену" вытолкали стоящего ближе других к входу в ринг Игоря Шестернева. Светлая рубаха намокла и плотно облегала его полноватое тело. Шестернев, словно проснувшись, огляделся, подбежал к сетке, отделяющей его от трибуны с Засединым, неистово затряс ее и закричал срывающимся голосом:
- Вы что, паханы? Вы что это?! Я же не при делах! Я здесь случайно! Не надо! Я вас умоляю, оставьте меня! Я на колени встану, я что хотите... я... а-а-а!
Тамерлан отстегнул ошейник и впустил Атрека в ограду. И вместо того, чтобы опуститься на колени, Шестернев, хватаясь за ячеи, полез вверх. Его ноги беспомощно заскользили по сетке, но руки подтягивали тело выше и выше. Атрек долю секунды наблюдал за карабкающимся человеком. Парень уже достиг верха, он ухватился за толстую проволоку, что была протянута по краю рабицы, и пытался закинуть на нее ногу. Алабай издал короткий рык, разогнался и прыгнул за ним. Его зубы сомкнулись на поднимающемся бедре Шестернева. Тот заорал, обвис на сетке, но пальцев не разжал. Атрек отпустил ногу, приземлился и тут же снова взлетел. На этот раз он вцепился в подмышку беззащитного человека, оттолкнулся от него передними лапами и опустился с выдранным куском окровавленной рубахи в пасти.
Не умолкая, Шестернев предпринял новое усилие, чтобы преодолеть барьер. Ему удалось перекинуть ботинок через край, казалось, еще немного и человек перевалится через роковое препятствие. Но алабай снова повис на нем и своей тяжестью стащил назад, на прежнюю позицию. Каждый рывок парня сопровождался новой атакой. На какое-то время в борьбе наступило равновесие. Человек перестал дергаться. Вонзив ставшие от напряжения похожими на белые когти пальцы в проволочные отверстия, он словно прилип к сетке. Овчарка немного постояла и снова продолжила методичные подскоки, все более кровяня спину висящего. Все-таки чувствовалась молодость - Атрек совершал много лишних движений. Но зрителям нравилось. Каждый прыжок и сопутствующее ему яростное рычание сопровождались возгласами болельщиков, словно они приветствовали удачные действия боксера, наносящего сопернику нокаутирующие удары.
Шестернев уже не кричал беспрерывно, как вначале, он лишь сипло вскрикивал при очередной атаке. Очередной взлет. Атрек повис, сомкнув зубы на пояснице жертвы. Наверное, своим весом он надеялся обрушить человека. Но тот не сдавался, он лишь на минуту затих, набирая в легкие новую порцию воздуха - хриплый вздох отчетливо разнесся над ареной, и снова пронзительно и нечленораздельно завопил.
Псу еще раз пришлось отпустить упорно цепляющегося за сетку, а в конечном итоге, за жизнь Шестерню. Из разодранных боков и спины человека текла кровь. Атрек отошел к противоположному концу арены, склонил голову на бок, внимательно посмотрел на деяния своих клыков и устремился вперед. Это был самый высокий прыжок. Челюсти защелкнулись на предплечье все еще пытающегося вырваться из ужасного ринга человека. Пес уцепился за сетку когтями, найдя, таким образом, точку опоры, и перехватился по руке зубами. Треснула кость, и, увлекаемый двойной тяжестью, Шестернев рухнул вниз. На земле палач и жертва раскатились с разные стороны.
Человек уже не кричал, но непрерывно жалостно стонал, и в этих стонах можно было услышать ка-кую-то безадресную, потерявшую смысл мольбу. Лежа на спине, он пытался заслониться от страшного пса здоровой рукой. Атрек обошел лежащего и неожиданно резко, как наносящий решающий укол фехтовальщик, ринулся вперед. Голова собаки проскочила под согнутой в локте рукой, нашла цель, на несколько секунд задержалась и резко отдернулась назад. Человек, словно желая изменить тактику собственного спасения, вместо не принесшего успеха лазания вверх по сетке часто засучил ногами на месте. Как будто хотел убежать. Но бегство не удавалось - ноги лишь взбивали пустой воздух и сучили по траве. А вскоре дернулись и замерли совсем.
Высоко подняв голову, алабай облизнулся и гордо оглядел аудиторию. Раздались аплодисменты, пьяные выкрики и свист. Но, заглушая их, со стороны вольеров донеслась смесь лая и завываний, несущая в себе кровожадную энергетику разрушения. Это был ненасытный, как вековечный голод и дикий, как рев селевого потока гимн. Словно волна цунами, ужасные звуки утопили в себе окрестности, заставив всех и вся онеметь, и даже наиболее мужественные сердца ощутили кристаллический укол страха. Стая почуяла первую смерть. На сей раз ни о каком вызове со стороны местной псарни не было и речи. Тамерлан взвизгнул особенно громко, и вакханалия ярости прекратилось.
Подождав, когда уведут Атрека, двое парней за ноги выволокли Шестернева из ринга. Тело скользило по траве как мешок, голова тянулась вслед, она болталась на наполовину перегрызенной шее, подпрыгивала на неровностях и казалась несущественным довеском.
- Он что же, мертв, а? Мертв?! Мертв, да?- заикаясь, спросил поднявшийся на ноги Каретников.
- Готов! Как освежеванный баран! - захохотал Джафар.
- Мертв... да-а?
- Что-то вы, профессор, с лица сошли, - участливо заметил Портнов, усаживая историка, - глотните-ка, говорят, помогает.
Анатолий Валентинович всю жизнь изучал историю. То есть деяния и свершения давно умерших людей. И понятие смерти для него стало явлением обыденным. Но как оказалось, только абстрактное понятие. А факт смерти, с которым он столкнулся лицом к лицу, ощутил его ужас, почувствовал запах и увидел агональные движения умирающего, потряс Каретникова до самых глубин. Можно тысячи раз читать о смерти, рассуждать о ней, воспринимать с экранов, но видеть воочию...
Он механически выпил полстакана водки, не почувствовав ее вкуса.
До окончания боев профессор уже не мог прийти в себя. Он будто находился в каком-то полуреальном раздвоенном мире. С одной стороны, это был мир, где жили изучаемые им персонажи, где все основные понятия условны и последствия заранее известны. А с другой, - в этой взвешенной и просчитанной вселенной произошел какой-то трагический слом, абстрактные факты вдруг стали превращаться в жестокие, бьющие по нервам реалии. От всего этого у него кружилась голова, в глазах то темнело, то возникали пятна, расплывчатые, как водяные знаки.
Юрия Мызина, судя по всему, зрелище тоже не вдохновило.
- Я пойду, гляну, что творится на территории, - сказал он.
- Не задерживайся, самое интересное пропустишь, - посмотрел на него Заседин.
В глазах Аркадия Николаевича загорались жадные огни азарта. Его лицо мало-помалу меняло спектр расцветки и становилось пунцовым. Портнов ткнул ногой сидящего внизу на куске неровного картона Соболихина:
- Видишь, что творится? Вот так будет со всеми твоими балбесами. Но если ты скажешь, где бумаги, они уйдут отсюда целыми.
- Да не мы это! Не мы, блин! Неужели тебе не ясно?! Нет у нас никаких бумаг! Как тебе еще доказать? Ну, как? - вскричал тот.
- Заткнись и подумай. Время у тебя еще есть. Но - мало.
Портнов вздохнул и повернулся к Заседину, который сидел на ряд выше. Короткая спортивная куртка задралась, и Соболихин заметил пистолет, заткнутый сзади за пояс брюк. Его измученный разум узрел моментальное избавление от всех бед, рука напряглась. Но Портнов, словно что-то почувствовал и тут же занял исходное положение лицом к арене.
А Тамерлан уже вел к рингу Сари. Эта трехлетняя сука отличалась от других собак непредсказуемостью и имела самый коварный нрав. Расцветкой, относительно длинной шерстью и широкой спиной она напоминала бурого медведя в миниатюре, только брюхо у нее было светлое, а морда, напротив, темнее остального окраса.
- Смотрите внимательно, - посоветовал Джафар, будто кто-то только и думал о том, чтобы отвлечься. - Она - великая актриса, ей в театре надо выступать! Да, самом большом. Смотрите!
Костя Гридин стряхнул с плеч руки подталкивающих его к калитке парней. У входа он взялся за железный столб, обернулся и встретился взглядом с братом. Леньке показалось, что они смотрели друг на друга вечность, и в глазах брата он прочел такие несовместимые чувства как смертельная тоска и ярость.
Костя почти не хромая дошел до середины квадрата, повернулся, выставил вперед руки и слегка присел.
Сари не бросилась сразу в лобовую атаку, она понюхала капли свежей крови на траве, облизнулась, села и начала чесаться. Создавалось впечатление, что обычная дворняга занимается нехитрым туалетом где-нибудь у завалинки в деревне. Зрители недовольно засвистели и заулюлюкали. Оправдывая репутацию опытной актрисы, сука, не обращая внимания на реакцию людей, изогнулась и принялась что-то выкусывать из густой шерсти на задней лапе. При этом она совсем не обращала внимания на застывшего перед ней человека.
- Эй, урод, чем ты ее опоил?
- Фас, фас!
- Возьми его!
- Ату!
- Да взгрей ты ее, ублюдок! - разразились негодованием трибуны.
Но стоило Косте переступить с ноги на ногу, как собака тут же вскочила и медленно пошла к нему. Когда она достаточно приблизилась, Гридин нанес быстрый удар ногой. Редкий боец успел бы на него среагировать. "Несмотря ни на что, брат в форме", - обрадовался Ленька, у него затеплилась надежда. Но Сари отпрянула назад легко, как будто данный эпизод был многократно отрепетирован ими, и удар прошел мимо. Взрыва не последовало и на сей раз - собака опять неторопливо двинулась вперед. И снова она без труда увернулась от ноги. В третий раз, словно упрекая партнера за однообразие приемов, Сари схватила носок зубами и дернула на себя. Костя поскользнулся на траве, упал на спину. Он попытался достать собаку другой ногой. Попал. "Как у нас с Митяем", - вспомнил Ленька свою последнюю драку.
Сари и в этот раз не стала форсировать событий. Получив по голове, она молча выпустила из зубов стопу, отошла назад и села, позволяя неприятелю подняться. Вообще за все время боя Сари не произнесла ни звука. Костя встал. Несмотря на краткость поединка, он тяжело дышал, на правую ногу опирался неуверенно; стало заметно, что он уже измотан, очевидно, сказывались побои, нанесенные ему ночью.
И тут сука без подготовки и заметных мускульных усилий взмыла в воздух и обрушила свою ускоренную полетом немалую массу на грудь человека. Два тела покатились по мокрой от дождя и крови траве. Гридин инстинктивно прикрыл горло подбородком, и клыки вонзились ему в лицо. Он оторвал от себя собаку и отшвырнул ее. Но Сари не дала человеку подняться, она снова кинулась вперед, пастью поймала летящий в нее кулак и стала грызть руку. Костя закричал что-то нечеловеческое, замолотил другой рукой, обрушивая на измазанную кровью морду град ударов, попытался зажать шею собаки между ног.
И добился только одного - Сари отпустила его, вывернулась из захвата, отскочила, в очередной раз села и начала облизываться. Как будто все, чем они до этого занимались, была всего лишь игра, а не битва за жизнь, и самое главное условие в этой игре - соблюдение опрятного вида.
С огромным трудом Гридин, опираясь спиной о сетку, поднялся. Его лицо было красной маской с белыми вкраплениями обнажившихся костей и единственным глазом, раздробленная кисть руки - месивом, которое он прижимал к груди.
Ленька, не помня себя, рванулся к брату. Его повалили на землю и вывернули руки.
- Давай его на цепь посадим, чтоб не дергался, - предложил один из охранников.
- Как это?
- А вот, у него на руке болтается.
Они сняли цепочку, обернутую в три раза вокруг левого запястья Гридина, оставили лишь один тур, а в образовавшуюся петлю вдели ножку стула. На стул тут же уселся охранник. Ленька был вынужден опуститься на корточки. На затылок давила тяжелая рука второго парня.
- Держись, Грид. Мы с тобой должны выжить. Обязаны! - услышал он глухой, словно из бочки, голос Махонина.
Сари смотрела на противника изучающе, примерно так взыскательный ваятель оценивает свое не очень удачное творение, и не двигалась. Можно было подумать, что собака дает полураздавленному человеку какой-то шанс.
Это была та пауза, что отличает таланты от бездарей, нет, она есть водораздел между талантливостью и гениальностью. Люди за сеткой ждали продолжения спектакля с нарастающим напряжением, в буквальном смысле затаив дыхание. Висела абсолютная тишина, при желании можно было бы расслышать столкновение дождевых капель в воздухе.
Пауза завершилась как раз тогда, когда ее и следовало закончить. Сари кинулась в атаку, но была отброшена. Ничуть не стушевавшись, она совершила ряд наскоков на прижавшегося к сетке Костю, всякий раз серьезно раня его. Человек отбивался все менее успешно, в его движениях сквозила обреченность. Вскоре он лишился последних сил, и, скользя по влажному металлу спиной, медленно сполз вниз. И тогда, дождавшаяся нужного момента коричневая молния, словно в апофеозе драматического спектакля, рассекла воздух и впилась в незащищенное горло.
Крепко удерживаемый Ленька зарыдал от собственного бессилия.
- Браво! Брависсимо! - закричал Портнов и повернулся к Заседину. - Супер, Аркадий Николаевич, это просто супер, она одна стоит всех ваших дворняжек!
- Стоит, ей Богу, стоит! Прима! - не менее восторженно откликнулся Заседин.
- А что я говорил? Что я говорил? Это просто балерина! Балерина самого большого театра! Как она его, а, уважаемый? Красиво, а! Фу, и нет, - дунул Джафар на пальцы, будто сдувая пылинку.
Каретников отхлебнул прямо из горлышка бутылки, зажатой у него в руках. Он уже не смотрел на ринг, но восторженные крики болельщиков хлестали его словно плети.
Этого краткого обмена впечатлениями в начальственной ложе хватило Соболихину. Он выхватил из-за пояса вновь отвернувшегося к шефу Портнова пистолет, сбросил предохранитель и выпалил в грудь Заседину. Второй раз Соболь выстрелить не успел - пистолет был выбит, а его самого, отброшенного на землю, прошила автоматная очередь, пущенная в упор охранником.
От попадания Аркадий Николаевич не покачнулся, а громко охнул и ошарашено уставился на стрелявшего. С его щек мгновенно слинял цвет помидора "бычье сердце", и они приобрели вид свежей штукатурки. Взоры вскочившей публики теперь обратились к Заседину. Он же, поддерживаемый верными секьюрити, продолжал сидеть с открытым ртом, и походил на фотографию человека, застигнутого при исполнении богатырского зевка. Руки вслепую шарили по груди. Наконец Заседин опустил голову и прошептал:
- Что? Что... это... было?
Его правая ладонь была испачкана копотью.
- Пороховые газы. Патрон был холостым, я часто первый оставляю холостым, - ответил Портнов.
- А второй? - так же шепотом спросил Заседин.
- Ну... второй... второй заряженный...
- Гад! Ах, ты, и гад же! Мразь... - зашелся в хриплом кашле Аркадий Николаевич. Наваливающаяся слабость и заполняющее его чувство какого-то нелепого восторга не позволили развить мысль дальше.
В ристалище был объявлен перерыв, народ повалил с площадки.
Профессор Каретников не отправился со всеми в помещение ресторана, он, покачиваясь, зашел за трибуны, скорчился и его сотрясли рвотные спазмы. Из него выходило все зараз: и насквозь пропитавшиеся алкоголем остатки отбивной, и полупереваренная капуста, и ужас новых впечатлений, и острая боль исковерканного зрелищем разума, и остатки веры в себе подобных. Всего было так много, что он не мог уняться минут двадцать.
На время перерыва всех оставшихся пленников вернули в подвал, но держали по отдельности. Охранники дышали перегаром и смотрели на парней зло, будто только сейчас осмыслили всю глубину падения доверенных им личностей. Если у кого-то из "гладиаторов" и возникала мысль о сопротивлении, то она в корне уничтожалась твердостью пальцев, лежащих на спусковых крючках десантных автоматов. Им принесли по второму, которое съел только Мурад Сафаров, чая же попили все, за исключением Леньки Гридина.
Пролетел час.
Этого интервала времени хватило шарику по имени Земля на то, чтобы немного продвинуться по одобренной Богом орбите и чуть-чуть повернуться вокруг собственной оси...
На отдельных участках твердой части его лика появились новые штрихи проплешин. Они добавились к уже существующим там прочиканным бескрылой молью пятнам городов, оспинам аэропортов и длинным ходам автострад и рельсовых путей...
На дорогах случились аварии, в населенных пунктах вспыхнули пожары...
Словесные кружева материализовались в стих, пламенный и посвященный вечной любви мужчины к женщине...
Отряд альпинистов достиг вершины...
Жидкая часть шарика кое-где вспенилась новыми бурунами штормов, утонул корабль...
Признанный мэтр велоспорта едва не побил мировой рекорд...
В разных местах народились дети. Они были несмышлеными и еще не задумывались над тем, куда их занесло. Двадцати шести из них суждено было стать уголовными преступниками, девяносто трем - чиновниками, а одному гением...
Недра шарика лишились запланированного количества руды...
Где-то в пустынной и скалистой местности озарилось счастьем гнездо молодой четы стервятников - там проклюнулись скорлупки яиц и на свет выползли мокрые большеклювые страшилки. Птенцы требовательно пищали, не подозревая о том, что всю жизнь обречены наслаждаться падалью.
И еще много чего успело случиться...
Трибуны заполнились.
После несостоявшегося покушения облик Аркадия Николаевича так и не достиг недавнего колера спелого томата, остановившись на фазе ранней зрелости. Он был спокоен и строг. Портнов, выказывая полное раскаяние, ссутулился на своем месте. Каретников, залепетавший что-то насчет: "... и мне уже пора домой...", получил ответ почти грубый: "Сиди, наслаждайся. Ты же этого хотел?" Сил на то, чтобы встать и уйти, у Анатолия Валентиновича не было. Из него будто выкачали всю волю. Он выпил вместе со всеми и ничего не почувствовал.
Очередность в строю оставили прежней. Перед тем, как войти в ринг, Мурад Сафаров оглядел товарищей по несчастью и сказал:
- Запомните. Главное - не бояться, и вывести его из себя. Тогда он в твоих руках.
Очевидно, он говорил о собаках, во всяком случае, логичнее понять его было именно так. Затем повернулся к главной трибуне и спросил, остается ли в силе условие, согласно которому победитель отпускается на свободу.
- Да, остается, остается, - громко ответил Заседин, - выйдешь оттуда живым - можешь идти на все четыре стороны, никто тебя не тронет.
Он выглядел самым тяжелым из пленников. Махонин тоже был здоровяком, ростом под сто девяносто, но Сафаров, несмотря на то, что был ниже, фигуру имел более широкую и смотрелся мощнее. Он вошел и твердо остановился в центре огороженного куска поляны, держась совершенно расслабленно и выпустив изрядный животик, руки оставались свешенными по бокам.
Тамерлан скрипнул калиткой и расстегнул ошейник на Шайтане.
Джафар произнес несколько непонятных слов, тут же спохватился и перевел:
- Я пожелал удачи Шайтану.
- А он в этом нуждается? - засомневался Аркадий Николаевич.
Пес, в котором почти идеально сочетались быстрота и сила, не стал тратить времени на разведку - ощетинившись и зарычав, он кинулся на соперника. Когда его лапы уже почти коснулись груди человека, а клыкам осталось несколько сантиметров до цели, Мурад, слегка отклонившись назад, послал коротким стремительным крюком левый кулак в скулу нападавшего. Шайтан перевернулся в воздухе, ударился о сетку, вскочил и затряс головой. Неудача не обескуражила его, а только разозлила, и алабай немедленно предпринял следующую атаку. Все повторилось с тем лишь отличием, что удар был нанесен справа. В этот раз на то, чтобы прийти в себя, животному понадобилось немного больше времени.
Сафаров успел снять туфли и одеть их на левую руку: получился своего рода бутерброд, состоящий из кисти руки посередине и двух башмаков - сверху и снизу, подошвами наружу.
Не помня себя от ярости, Шайтан бросился в новую атаку. Наконец-то он достал врага! Обуреваемый лютой злобой алабай мотал головой, все крепче и крепче сжимая зубы, в попытке разорвать толстые кожаные подошвы. Его противник неожиданно упал на колени и прижал всем своим весом нижнюю челюсть собаки к земле.
Несмотря на великую злобу, Шайтан разобрался, что на клыках у него не плоть человека. Он захотел отскочить и начать новую атаку, дернулся назад, пытаясь вырваться из ловушки, однако нижние клыки, глубоко вонзившиеся в кожу и придавленные немалой массой противника, не позволяли ему освободиться.
Мурад схватил врага за длинную морду и со всей силы рванул ее на себя. Раздался треск суставов, нижняя челюсть вывернулась из сочленений и осталась на месте, тогда как голова собаки развернулась к человеку. Шайтан взвыл, а Сафаров резко вывернул и потянул морду вверх. Из разорванных губ алабая брызнула кровь. Не отпуская продолжающую вырываться и истошно уже не выть, а орать собаку, Мурад громко спросил:
- Я что, должен его убить?
Ему никто не ответил, и Сафаров повторил вопрос.
- Да, ничьих здесь не бывает, - крикнул ему в ответ Джафар, и добавил тише. - Хоть он и мой враг, но я горд тем, что принадлежу к одному с ним народу. Надо же, убить Шайтана голыми руками! - И зацокал языком.
Задачу Мурада облегчил Тамерлан. Во время боя он всегда находился рядом, стоял, прильнув к решетке. Ему казалось, что и живет он по-настоящему только в эти минуты. Минуты, когда его воспитанник уничтожает еще одно из многих ненавистных ему существ. Одного из тех, что некогда отринули маленького калеку, воздвигнув между Крысенком и остальным человечеством глухую стену презрения и непонимания. Когда он убедился, что Шайтан проиграл, его глаза-индикаторы, на которые, впрочем, никто не трудился обратить внимания, померкли. Тамерлан вошел в ринг, подсунул лезвие под шею пса и прикончил его. На выходящего невредимым из квадрата смерти Сафарова все смотрели с невольным уважением.
- Ты, действительно, свободен. Можешь идти, - сказал ему подошедший со стороны начальственной ложи телохранитель.
- А можно я немного побуду здесь? - спросил Мурад.
- Ну, побудь, если хочется, - дернул плечами охранник.
Предыдущий бой вселил в душу Махонина надежду. Он довольно спокойно ждал предназначавшегося ему зверя. Им был Узбой, палевый в неровных темно-коричневых пятнах кобель. По тамерлановым канонам этот пес относился к разряду долгожителей - недавно ему минуло восемь лет. Но с годами он не стал слабее, а обретенного в битвах опыта могло хватить на троих. Ведя Узбоя без поводка, прямо за широкий брезентовый ошейник, Тамерлан низко склонился над головой пса и всю дорогу что-то нашептывал ему. Алабай шагал медленно и сосредоточенно внимал заклинаниям своего божества. Со стороны могло показаться, что тренер дает последние напутствия ученику перед серьезным испытанием.
Очутившись внутри площадки, Узбой немного постоял, разглядывая непривычно крупного противника, а затем бросился на него. Опыт, пусть не свой, появился и у Махонина. Женя встретил пса кулаком. Ему не хватило выдержки Сафарова - удар был прямым, костяшки пальцев чиркнули по клыкам, грудь алабая скользнула по руке человека с внешней стороны, и первая стычка закончилась ничем.
Этот пес не стал, подобно Шайтану, кидаться сломя голову в новую атаку. Обнажив свой белоснежный смертельный арсенал и глухо ворча, он пошел вокруг человека. Махонин, сохраняя боксерскую стойку, поворачивался за собакой, оставаясь к ней лицом, и не пытался достать ее ногами. Узбой сделал два медленных круга и неожиданно стремительно рванулся, вынуждая противника к резкому повороту. Мгновение - и пес, внезапно сменив направление на обратное, прыгнул на человека. Женя среагировал частично - его рука наотмашь ударила собаку в бок, но не помешала зубам достичь цели. На плече закраснел глубокий разрыв. Следующий наскок алабая оказался удачней - он немного, но выигрывал у человека в скорости. Вцепившегося чуть пониже уха Узбоя отнесло за спину парня, оба упали. Махонин повалился лицом вверх и тотчас попытался вскочить на ноги. Но зверь снова оказался проворнее - если бы Женя не успел защитить горло рукой, бой бы тут же и закончился.
Человеку удалось добраться до сетки и, опираясь об нее, встать, - ценой буквально изжеванной правой руки и изрядно покусанной левой. Отведав крови и почувствовав слабость противника, Узбой осатанел. Удары, теперь не столь точные, не останавливали его. Раз за разом алабай наскакивал на человека, отбивавшегося все менее удачно. Пес рвал подставляемые ему руки, которые уже не могли по-настоящему ударить.
Этот бой получился самым затяжным. Несмотря на многочисленные раны, Махонин не сдавался, в его взгляде не метался страх, а пылала злоба, сродни той, что выплескивалась из налитых кровью глаз собаки-убийцы. Вот он раскрыл объятия, поднял вверх то, что осталось от рук, будто сдаваясь и открывая зверю доступ к средоточению своей жизни.
Алабай присел и метнулся к незащищенной глотке человека. Но в полете его обхватили не потерявшие еще всей силы руки, и Махонин рухнул на пса, стремясь раздавить врага. Узбой опять не достиг цели - челюсти сомкнулись на ключице. А навалившийся на него человек из последних сил прижимал зверя к себе, горя желанием переломать ребра, сокрушить позвоночник. Будь на его месте любая другая собака, она не смогла бы победить. Однако полураздавленный алабай судорожно вытянул шею и достал клыком сонную артерию.
Минуты две было неясно - кто выжил.
Потом обращенная к неласковому небу спина Махонина покачнулась, и из-под него выбрался палевый в темно-коричневых и красных разводах пес.
От мелкого непрерывного дождика и обильно пролитой крови зеленая трава, густо покрывающая импровизированный ринг, превратилась в скользкий каток, будто чей-то извращенный разум попытался трансформировать футбольное поле в хоккейную площадку. Словно пробор в прическе, зловещую поляну разделила на две неравные части широкая полоса, оставленная выволоченным за ноги телом Махонина.
Тут и там гладь ринга нарушали темные пятна, оставленные содранным дерном, будто кто-то хотел выкопать лунки для гольфа, но оставил затею.
Едва ли какой-нибудь спортивный знаток мог догадаться, что за правила руководят проводимыми здесь играми. И каков характер этих развлечений. Но, судя по здоровому энтузиазму публики, состязания, ведущиеся на удивительной площадке, оказались популярны. Об этом свидетельствовали возгласы, бурная жестикуляция, разгоряченные физиономии и бутылки - пива и других прохладительных, покрепче, беспрерывно снующие по рукам.
Зрители VIP-ложи ни в чем не уступали окружавшему их плебсу. Даже щеки Аркадия Николаевича Заседина подбирались к свойственному им в некоторых случаях кетчуповому оттенку. Колоритностью лиц отставали лишь Юрий Мызин, не пивший ничего, и профессор Каретников, впавший в отрицательную фазу - добавочные порции спиртного, казалось, обесцвечивали его. Возможно, организм ученого нуждался в каком-нибудь особом, богатом теплыми красителями, напитке...
Неудача Махонина подорвала дух Леньки Гридина. Как же странно устроена человеческая психика: быстрая победа узбека задвинула воспоминания о Костином бое в какой-то совсем дальний ящик сознания, будто он произошел год или больше назад - ярко вспыхнула надежда на благоприятный исход лично для него. А гибель Женьки, случившаяся несколько минут назад, в свою очередь, заслонила все, что было раньше, и отозвалась в груди щемящим чувством отчаяния.
Леньку втолкнули в ринг. Он по инерции прошел до конца площадки и остановился, когда дальше идти стало некуда. В ногах чувствовалась дрожь, перед глазами плыли ячеи сетки и неразборчивые лица за ними, напоминающие некие размазанные пятнистые символы на полотне неумелого художника.
Рык бесхвостой черной пантеры. Резкий поворот навстречу. Алебастр клыков на фоне летящей смоляной морды. Ленька инстинктивно закрылся левой. Адская боль в руке. Спина врезалась в сетку. Удар правой сверху вниз по впившимся зубам. Вместе с клочьями рубахи и мяса собака отлетает. Боль молотом бьет по сознанию. Гибель брата, смерть Женьки, собственная, от которой на волосок, опаляют неистовым вихрем адреналиновой бури. На арене с истоптанной, скользкой от крови и дождя травой застыли два зверя. Четвероногий ринулся в новую атаку. Костяшки пальцев двуногого окровавились о короткие штыки, торчащие из ужасной пасти. Еще один наскок. Рабица, в которую вдавился Ленька, спружинила под локтем, помешав размахнуться, и он просто выбросил обе руки вперед. Лоб Хивы ударился в ладонь, ее верхняя челюсть проскочила в кольцо, образованное свисающей с левого запястья цепочкой, и зубы, не достигнув горла, ухватили складку на груди. Гридин сжал кисть на загривке поневоле взнузданной собаки.
Почувствовав во рту металл, Хива рванулась назад. Ленька захвата не ослабил, напротив, его пальцы онемели от напряжения, больше похожего на судорогу, и разжать их сейчас без орудия типа монтировки, возможно, не смог бы никто.
На ринге начался невообразимый танец: крупная агатового цвета собака металась из стороны в сторону, пытаясь освободиться, человек, держась вытянутыми руками за шерсть на загривке, совершал перед ней дикие па в стремлении удержаться на ногах. Конечно, в выносливости Ленька уступал противнице, но та прикладывала вдвое больше усилий, желая сбросить железную узду. А человеку надо было всего лишь не упасть и не согнуть рук, чтобы не дать зубам добраться до своей плоти. Чем-то картинка смахивала на нелепое родео. Смертельное родео.
Зрители едва не визжали от восторга - одобряли. Представление нравилось.
Хиве все-таки удалось свалить Леньку - он поскользнулся на очередном вираже, но руки его остались прямыми. Собака попыталась вцепиться в ногу, однако челюсти не могли до конца сжаться из-за цепочки, застрявшей на гребешках коренных зубов, и ей оставалось только рвать клыками доступные места. Недолго. Гридину удалось встать на колени. Хива метнулась в сторону, изменила направление и точно юный жеребенок, вскидывая то задом, то передом, понеслась по кругу. Ленька на широко расставленных коленях вертелся за ней как волчок. После нескольких кругов собака остановилась в растерянности. Захват, в который она попала, не ослабевал ни на йоту, достать врага было невозможно. Ребра Хивы тяжело поднимались и опускались, по краям пасти выступила розовая пена. Ленька смутно видел удерживаемую им тварь, пот ел глаза, но о том, чтобы вытереть его, не было и мысли. Бойцы выглядели крайне измотанными, и казались уже ни на что не способными.
- Ну что, похоже, дело движется к ничьей, Аркадий Николаевич? - угодливо спросил Портнов.
- Тебя бы сейчас туда, - скрипнул Заседин, и переадресовал вопрос, - как считаешь, Джафар?
- Наверное, уважаемый, не знаю, что сказать даже...
- Что будем делать шеф? - не отставал провинившийся, уловивший перелом в отношении к нему начальства.
- Думаю, то, что ты предложил.
- Обоих в расход?
- Ну...
Портнов кивком подозвал боевика с коротким автоматом.
- Помоги им.
- Кому?
- Им обоим. Они нарушают правила. Ты ведь знаешь, что ничьи запрещены?
- Ну... слыхал, да...
- Так помоги...
- Как это?
- Своей погремухой, дубина!
- Не въехал...
- Балда...
- А-а... и пацана, и собаку что ли замочить?
- Тебе что, пять раз повторять надо, пока въедешь?
- Больше не надо! Ща я их, в легкую!
Тем временем Гридин поднялся на ноги, и пляска возобновилась. В ней уже не было прежней страсти, движения партнеров стали тяжеловатыми. Лишь изредка борьба вспыхивала с прежним пылом, но он тут же гас. Хива устала, устала больше от невозможности реализовать душащую ее ярость, а из ран на теле Леньки текла, отнимая силы кровь.
Автоматчик подошел к дверце, ведущей в ринг, и посмотрел на Портнова.
- Погоди, у нее еще возможно есть шанс, - сказал Заседин.
Портнов отрицательно махнул рукой.
Окончательно потеряв терпение, Хива, уподобившись быку, наклонила голову и поперла вперед. Гридину пришлось отступить. Он оглянулся и скорректировал курс на нечетко различимый угловой столб, а когда до него осталось не больше метра, отскочил в сторону и дернул собаку вперед. Морда с размаху врезалась в шероховатый металл. Раздался визг, смешанный с воем.
Хиве не повезло - в том месте, куда она приложилась, торчал конец проволоки: здесь сетка фиксировалась к столбу наскоро сделанной закруткой. Оглушенная болью собака отпрянула назад с такой бешеной энергией, что снесла Леньку и свалилась на него. И вместо того, чтобы наброситься на человека, вскочила, едва не вырвав ему руки, наклонила голову набок и стала тереться о землю. Лишь тогда Гридин заметил кровяные сгустки, вытекающие из опустевшей левой глазницы.
Однако Хива справилась с шоком и, собрав последние силы, вновь прыгнула на противника. Человек упал на спину. Хрипящая пасть тянулась к подбородку. Но Ленька уже знал, что делать. Он достал подушечкой большого пальца здоровый глаз и изо всей силы надавил на него. С таким отчаянием, как сейчас, он никогда ничего в жизни не делал. Хива рванулась, царапая тупыми когтями руки, потащила Гридина по траве. Но большой палец преодолел упругое сопротивление. Под ним будто лопнул наполненный жидкостью пузырь, и палец ухнул в горячее и мокрое.
Рык, визг и вой ослепленной собаки перемешались в сумасшедшем вопле, лапы засучили по голове, тщась вытряхнуть мучительный стержень, пронзающий мозг. Челюсти сжались, послышался хруст крошащихся зубов.
И вместо боевика с автоматом в ринг вошел Тамерлан.
Невнятно бурча, великий собачий бог вытащил из-за голенища нож и даровал мечущейся в болевых спазмах Хиве покой.
В любом случае Мурад ушел бы после этого боя. Оставаться до конца представления слишком опасно - не верил он, что так просто будет отпущен. Слишком много знает. В лучшем случае хозяева "Свечи" сделают вид, что освободили, а затем устроят охоту - неплохое развлечение на закуску.
Но куда ему деваться в малознакомой стране? А выживший местный парень - настоящий подарок для человека без документов и без денег, к тому же с отличной от аборигенов внешностью. Минуты, затраченные на последнюю схватку, возможно, дадут им небольшую фору. Сафаров поддержал шатающегося Леньку и повел его к зданию ресторана. За ними никто не увязался. Слишком захватывало происходящее на ринге.
- У вас тут аптечка есть? - спросил он первого встреченного на пути мужчину в наряде официанта.
- Пошли... вон там, - испуганно посмотрел тот на двух грязных и окровавленных людей и поспешил вперед.
- Эй, друг, а ты ему штаны и рубашку не найдешь?
- Посмотрю сейчас.
В небольшой комнатке стояла кушетка, покрытая одеялом и сверху клеенкой, стол из нержавейки и застекленный медицинский шкаф, над раковиной висело зеркало. Сафаров усадил собрата по несчастью, или, напротив, по счастью? на кушетку, оглядел себя. Ничего, сойдет. Он умылся и стал вытираться. Сзади донесся глухой стук. Этого еще не хватало! Парень отключился. Мурад вернул его на кушетку, нашел на шее пульс и содрал одежду. Левое предплечье у Леньки было разворочено до кости, на груди изрядный разрыв, ноги покусаны. Сафаров облил раны перекисью водорода, намазал вокруг йодом, щедро выдавил из тюбика мазь 'Левомиколь'. Как смог перевязал. Набрал в шприц глюкозы и ввел в локтевую вену. Официант принес одежду. Вместе они обрядили пострадавшего.
- Еще просьба: пожрать найдешь?
- Да, да, сбегаю на кухню, принесу.
- С собой нам заверни...
Пора было уходить. И лучше без свидетелей. Мурад похлопал по бледным щекам, плеснул в лицо воды, парень нехотя открыл глаза, зашевелился. Сафаров нашел в одном из ящиков стола целлофановый пакет. Быстро сунул в него бинт, лейкопластырь, мазь, большие ножницы, прихватил флакон с настойкой корейского женьшеня и невесть как здесь оказавшийся длинный гвоздодер.
Остался последний из гладиаторов. И тут выяснилось, что бились уже все алабаи. Мало того, Тамерлан, эта замухрышка, наотрез отказался повторно выводить какую-либо собаку на ринг. Не помогли и угрозы. "Пусть сами выводят, я не буду, хоть стреляйте", - твердил своим противным голосом хромец. Обескураженный Джафар только руками виновато развел.
- Ну что, просто так его шлепнуть? - предложил Портнов.
- Нет, не годится, это нарушение традиции, - не согласился Заседин. - Тогда и этого, Тамерлана, надо застрелить вместе со всеми его псами... да и тебя не помешает...
Он еще не отошел от неудавшегося покушения на себя. Сменивший острый приступ страха гнев, возобновившийся азарт и повышенный уровень алкоголя создавали в мозгу слабо контролируемую бурю. Аркадий Николаевич сначала решил было действительно прикончить якубовского уродца, но вдруг что-то вспомнил и повернулся к Мызину:
- Эй, Юрик, а ну-ка тащи сюда твоего серого.
- Зачем?
- Как зачем? Будет драться!
- Да вы что, Аркадий Николаевич! То ж звери, а у меня обычный домашний пес. Он на человека не натаскан, и драться не станет.
- Не мели чепухи! Собака, она и есть собака.
- У вас вон охотничьи есть.
Спор происходил на глазах свиты. Гнев Заседина нарастал, окончательно устанавливая "генеральский" цвет лица. И вторично терять его сегодня он не собирался.
- Что, жаба задавила? Ну, сколько тебе за него? Десять штук, двадцать?
- Принц не продается.
Заседин приблизился к Мызину и, глаза в глаза, прошипел, окутывая его амбре перегретого самогонного аппарата:
- Обнаглел! Твое мнение здесь никого не интересует! Быстро за собакой!
С таким Засединым спорить было самоубийственно. Юрий посмотрел в сторону Портнова, но тот отвел глаза. По бокам Мызина уже выросли два телохранителя шефа.
Мастиф дремал в небольшой комнатке, куда его определил хозяин. Сразу, как только его заперли здесь, Принцу стало немного скучно: помещение маленькое, он большой, что здесь делать? Непонятно. Принц оперся передними лапами в дверь, потом зубами потянул ручку: живя в квартире, он прекрасно научился справляться с дверьми, но эта не поддалась. Тогда он в полголоса полаял. Никто не пришел. Как и все солидные и крупные собаки, Принц предпочитал молчание. А если подавать голос, так лишь по поводу. Например, можно взлаять при встрече хозяина, грозно одернуть железным гавом не-понравившегося человека или непочтительного пса, дурашливо потявкать на свою малую подружку Катьку. И Принц перестал зря сотрясать воздух, он лег на пол и стал ждать. Вскоре издалека послышались шаги хозяина. Пес мог отличить их на слух в толпе из сотни людей. Хозяин принес две миски, которые Принц на радостях едва не опрокинул вместе с человеком. Но после окрика несколько успокоился. Продолжая непрерывно вилять хвостом, он уплел содержимое первой миски - вкусно, другая была с водой. Заправившись, Принц испытал вполне естественный позыв, но хозяин уже ушел, а дверь опять не открывалась. Не отваживаясь нарушать дисциплину, мастиф покрутился в тесных стенах и снова выразил негодование коротким всплеском обиженного лая. (Именно его слышал Заседин, когда они с Юрием Мызиным разбирались в находках портновских разведчиков.) Никто на зов не явился. Что поделаешь, надо потерпеть. Рано или поздно хозяин вернется и выведет его.
Вообще Принц верил людям безгранично. Все положительные эмоции в его жизни были связаны с ними. Он любил общаться с хозяином, дурачиться с Катькой. На улице, если они были вместе, держался ближе к девочке, чувствуя ее беззащитность, и всегда был готов постоять за подружку. Взрослых членов семьи уважал и слушался. Понимал - они старше, умнее и зла ему не желают. Соседей не пугал, напротив, кого знал - приветствовал небрежными колебаниями хвоста. Наверное, уживчивости помогал и счастливый характер - Принц был законченным оптимистом. Ведь каждая собака, как и человек, отличается своим характером. В значительной степени он определяется опытом жизни и зависит от среды и воспитателей. Принцу определенно повезло и с тем и с другим. Так что нрав у него был легкий и совсем незлобивый для такой серьезной псины. Мастиф улегся перед дверью и вскоре задремал. Разбудил его звук шагов. Это возвращался хозяин.
Не сумев переубедить упрямого как пень старого саксаула калеку, Джафар поначалу расстроился, но тут же спохватился: а где же Сафаров? Алтыбеков заметил, как некоторое время назад он потащил соперника Хивы к зданию ресторана.
"И за ними никто не пошел! - осенило его. - Уйдет, гадюка. Им что, пьяным скотам? А мне потом дядя голову оторвет!"
Хотя и его трезвым никто бы не назвал, но сам Джафар был другого мнения.
На то, что он покинул трибуну, никто не обратил внимания. Общий интерес был поглощен начальственной перепалкой. Алтыбеков забежал в выделенную ему комнату, достал пистолет, проверил обойму и даже навинтил глушитель - все у него было!
"Все сделаю без шума, а потом привезу дяде башку этого мента в целлофановом пакете", - наметил он план ближайших и отдаленных действий. И улыбнулся, предвкушая похвалы грозного родственника.
На первом этаже ему попался официант с подносом, на котором лежали свертки явно с едой.
- Куда ты это несешь? - тихо спросил Джафар.
- Это? - облизнул губы человек, косясь на пистолет. - Это - туда. Просили, это, вот поесть.
- Кто?
- Ну, они, которые с собаками, это, ну, то есть...
- Где они?
- Вон, открытая дверь.
- Пошел отсюда!
"Нет, не ошибся во мне дядя Салим, не ошибся. Ничего я не забываю, не то, что эти пьяные ишаки", - нахваливал себя Джафар, бесшумно (как ему казалось) двигаясь по коридору.
За дверью медпункта что-то шаркнуло и, вроде, споткнулся кто-то. А потом, словно мишень в тире, возникла фигура с пистолетом в вытянутых руках.
Мурад, стоящий вполоборота к входу, успел рухнуть на одно колено и взмахнуть снизу вверх гвоздодером. Над головой чпокнул выстрел, пуля осыпала пол осколками зеркала, а вслед за ними к потолку взлетело оружие. Обратная дуга железяки, зажатой в руке Сафарова, пришлась на темя незадачливого убийцы. Джафар без крика рухнул в комнату.
Мурад схватил валяющийся у ножки кушетки пистолет и направил его в дверной проем. Однако больше там никто не спотыкался и не пытался оттуда выскочить. Спустя несколько секунд выглянул. Никого. Один был, герой? Тем лучше. В карманах Джафара нашлись паспорт, небольшая пачка евро, несколько тысяч рублей. Очень кстати.
Гридин вполне пришел в себя и, слегка прихрамывая, двинулся за Мурадом. В здании ресторана их никто не попытался задержать. Очевидно, народ продолжал веселиться. Плотницкий инструмент помог и на автостоянке для взлома стоящей между иномарками потрепанной восьмерки. Как и понадеялся Сафаров, на ней не была установлена сигнализация. У шлагбаума стоял лишь один охранник. Мурад вышел из машины, сунул ему в нос реквизированный паспорт и без замаха ударил под ложечку, а затем в основание черепа.
Больше всего ему хотелось сейчас оказаться за сто верст отсюда, или выхватить пистолет и разрядить его в жирное брюхо патрона. Но и то, и другое было нереально. Способностью к телепортации он не обладал, а пистолета с собой не было. К тому же два засединских охранника с автоматами ни на шаг не отходили от него. В его голосе, натравливающем собаку, не чувствовалось необходимой уверенности.
Мастиф зарычал, но не очень грозно. Такая игра не была ему знакома. Он мог защитить близкого человека, а нападать просто так, даже если хозяин приказывает? Не было у него выучки служебного пса. Если бы его водили на курсы дрессуры, вдалбливали страшную команду "Фас!", после которой он очертя голову должен был нестись вперед и рвать указанный объект, если б натаскивали на закутанного в ватник человека. Вот тогда да...
А, кроме того, Принца смущал витающий над поляной сильный запах. Это был запах крови, человеческой и собачьей. Он забивал все. И дух собак и людей, недавно побывавших здесь, и испарения осенней земли, и долетавшую со всех сторон вонь, состоящую из сигаретного дыма и винных отрыжек.
Мастиф отчетливо вспомнил Катьку. Однажды она упала и сильно порезала руку. Брызнула кровь. И лилась не переставая. Тогда Принц каким-то чутьем понял, что вместе с этой остро пахнущей жидкостью маленькое тельце покидает еще что-то очень важное. То, без чего Катьки не будет. Дрожа от страха не меньше пострадавшей, он стал зализывать ей рану. И - зализал. Остановил кровотечение. Может быть, даже не столько языком, сколько силой чувств беспредельной любви и преданности. И теперь мастиф стал оглядываться в поисках того, кому нужна его помощь. Но хозяин почему-то хотел от него другого. Требовал жестким и малопонятным словом: "Фас!". Что же ему надо?!
Юрий подтолкнул формально рыкающего Принца к стоящему перед ним мужчине. Мастиф сердито залаял, прогоняя не понравившегося хозяину субъекта. И тут у Сергея Резкова не выдержали нервы: он с размаху врезал ногой по огромной направленной на него морде. Голова пса дернулась, он рявкнул, и прыжком с короткого расстояния сбил с ног обнаглевшего типа. Навалился на человека, положил лапы на грудь и приблизил к исказившемуся лицу ощеренную пасть. Резков пытался вывернуться, оттолкнуть собаку, ударить ее локтем. Не вышло. Принц, не переставая угрожающе ворчать, прикусил дернувшуюся руку. Резков ушел в глухую защиту, спешно закрыв лицо и горло. Лежащая на нем девяностокилограммовая громадина давила на грудь, роняла на предплечья, выставленные навстречу зубам, слюну и заполняла все пространство вокруг низким рычанием. Оба, и человек и собака, замерли. Немного погодя мастиф обернулся к Юрию, словно интересуясь, все ли правильно он сделал.