Он вернулся из очередного рейса, и к его удивлению его ждало письмо. Конверт был подписан незнакомым именем, с адресом юридического бюро, что заставило слегка встревожиться.
Письмо сообщало "любезному господину Вьету", что его друг, господин Лагриваль после тяжёлой продолжительной болезни скончался. Душеприказчик магистр юстиции Беллезье просил "упомянутого Вьету найти возможность в самое ближайшее время явиться в дом к вдове Лагриваль по указанному адресу".
Письмо прождало его девятнадцать дней. Если у вдовы было к нему какое-то дело, то, скорее всего, он опоздал. Что ж, тем не менее, навестить вдову следует. Хотя бы выразить соболезнования. А коль скоро госпожа Лагриваль недолюбливает корабли, море и моряков, то лучше не показываться перед ней в форме.
На следующий день Вьету направился в город, чтобы вместо штурманской фуражки купить недорогую шляпу, а заодно разыскал портного, согласившегося выдать ему напрокат вполне приличный чёрный костюм. Вернувшись домой, он долго пытался повязать перед старым шкафным зеркалом прилагавшийся к костюму потёртый шёлковый галстук, но так и не преуспел, махнул рукой и надел свой, готовый форменный, благо по цвету тот хорошо подходил к трауру. Оглядел себя, и решил, что больше всего походит теперь на сельского лавочника, наутюжившего стрелки, и отправившегося в большой город за товаром. Так что ж с того? Чем, в самом деле, он лучше сельского лавочника?
Миновав цветочные магазины, дошёл до рынка, купил букет белых гвоздик и, подумав, взял пролётку. Сэкономить и пройти пешком можно будет уже на обратном пути, а являться в гости в порядочный дом в район Анне-Роз в пыли и уставшим не хотелось.
Подъезжая к дому, Вьету вдруг встревожился: а не забыл ли он письмо? Не забыл. Едва успокоился, как встревожился вновь: зачем цветы? Их приносят на похороны, не будет ли он выглядеть по-дурацки, заявившись сейчас с букетом?
В волнении он расплатился с извозчиком, отпустил его, выяснил, что обсчитался, рассердился на себя, и в раздражении подошёл к высоким дверям с блестящей табличкой. Постучал в двери и тут же, как и в прошлый раз, оробел.
Ничего страшного, само собой, не случилось.
Та же горничная, что встречала его полтора месяца назад, только уже с чёрными лентами на чепце и фартуке, со скорбным, полным достоинства лицом, провела его в гостиную, куда вскоре вышла и сама вдова.
Госпожа Лагриваль похудела, а может, так казалось из-за чёрного платья; причёску скрывали чёрные кружева. Она поздоровалась, выслушала его короткую скомканную речь, поблагодарила, и попросила сесть. Цветы он догадался положить к портрету с чёрным крепом на столике у стены.
С портрета смотрел моложавый солидный господин, из тех, что в собраниях заседают за трибунами, легко и весело произносят речи перед блестящей публикой, держа в руке листок бумаги, или звонкий хрустальный бокал с искрящимся пенистым вином. Ничего похожего на того поседевшего, ссохшегося человека, кутающего худые плечи в плед, тихого и бледного, с проявляющейся временами трогательной улыбкой, каким он запомнил его с прошлого раза. И уж тем более ничего общего с до смерти перепуганным бедолагой со сломанной ногой, перепачканным кровью из порезов от стекла, которого он волок на себе из шатающегося на краю обрыва опустевшего вагона. До болезни, унесшей его в могилу, господин Лагриваль был, без сомнения, птицей очень высокого полёта, не чета моряку каботажного флота. Непонятно, зачем скромный моряк понадобился нынче его вдове.
- Господин Вьету, вы хорошо знаете, как беспредельно благодарна я вам за спасение моего покойного мужа в той ужасной аварии. Уже тогда он был серьёзно болен, но ваше мужество подарило ему и мне ещё немало бесценных дней. Мой покойный супруг ценил вас, восхищался вами, и готов был очень многое сделать для вас.
Вьету кивнул.
Ему было неловко. Он спасал случайно попавшегося на глаза недотёпу, застрявшего в одном с ним вагоне со сломанной ногой. Спасённый вполне мог бы оказаться хоть нищим ничтожеством, его, Вьету, это не волновало. Оказалось, он спас важное лицо, именно за это его и ценят. Что ж, госпожа Лагриваль совершенно права - он спас не чьего-либо, а именно её мужа.
- Я не удивилась, прочитав в его завещании, что он просит вас принять дружбу его эльфа. Ведь вы и в самом деле благородный человек, достойный не только нашей безмерной признательности, но и дружбы с этим чудесным существом.
Вьету слегка подался вперёд. Он не ослышался? Ему хотят доверить эльфа-огонька?
В прошлый раз господин Лагриваль с горделивой улыбкой показывал ему небольшую табакерку слоновой кости, украшенную причудливой резьбой. Вещица ценная сама по себе, слабый же, чуть желтоватый огонёк, подрагивающий под искусно украшенной крышкой, делал её и вовсе не имеющей цены. Когда Вьету бережно взял табакерку в руки, она неожиданно потеплела, чему несказанно удивились оба.
"Похоже, вы чем-то понравились старине Вьё. Так зовут моего друга. Он - настоящий "корабельный эльф", как называете их вы, моряки".
Тогда Вьету просто молча завидовал.
Если честно, ему было досадно: для любого моряка дружба с "корабельным эльфом" была бы бесценна. Если тебе повезло свести дружбу с настоящим эльфом, то скорее всего не доставит труда и уговорить его "помочь с огнём".
Судоходная компания, принявшая на работу моряка с эльфом, по закону сразу же облагается солидным налогом, призванным уравновесить конкуренцию, и отчасти возместить угольным компаниям недополученную прибыль, однако огромная экономия на угле с лихвой оправдывает и этот налог, и все иные траты. А "друг эльфа" получает неплохое жалование за весьма нетрудную работу. И вот, пожалуйста, бесценный для моряков эльф - всего лишь ещё одна затейливая безделушка для человека, и без этого вполне обеспеченного. Что ж, кому ржавая посудина, а кому яхта.
Он тогда молчал, слушал и кивал, а оживившийся Лагриваль, блестя глазами, рассказывал про свои прежние приключения в горах и в лесах, про случай, свёдший его с чудесным огоньком, про необычайно замечательное будущее, которое ждёт и людей и эльфов, про огромный мир, полный захватывающих чудес и невыразимо сладостного очарования тайны.
У Вьету не было сомнений, что мир Лагриваля полон и приключений, и чудес, и очарований. Однако самому Жилю Вьету было не до чудес и не до тайн. Ему стукнуло уже тридцать восемь лет, он всё ещё был штурманом на однотрубной "Ксантии", ходившей вдоль побережья из Эльона до Кот-дю-Гран-Дюшесс. Туда - готовые товары, ящики с оружием и военным снаряжением, да порой ещё рельсы для дорог вглубь континента, оттуда - лес, скот, зёрна какао, фрукты и разное сырьё.
Нельзя сказать, что он опустил руки. В рейсах он штудировал книги, потом сдавал экстерном на диплом штурмана дальнего плавания, дважды безуспешно, на третий раз получилось. Но уже шесть лет его диплом собирал пыль в сундучке. То у судовой компании менялись владельцы, то проходило сокращение перед угрозой банкротства. В других компаниях, он узнавал, дела со штурманскими вакансиями на океанских судах обстояли не лучше.
В тот раз, полтора месяца назад, подержав в руках бесценную вещь, возмечтал ли он о "корабельном эльфе"? Вовсе нет; возвращая владельцу потеплевшую, мерцающую изнутри табакерку, он чувствовал и лёгкую досаду и зависть, это правда, но у него и мысли не мелькнуло о возможном обладании чудесным существом.
И что ж, теперь женщина из недосягаемого высшего общества, к тому же недолюбливающая моряков, вот так запросто вручит ему бесценную вещь, о которой он не смел и мечтать?
- Вы пришлись по нраву господину Вьё, так зовёт себя эльф, - тут вдова слабо улыбнулась, - он, к слову, считает себя отчасти вашим тёзкой. - Она посерьезнела. - Он общался с вами в прошлый раз и отозвался моему мужу такими словами: "человек этот чист, прост и великодушен, не таит в себе тёмной давящей силы, и не влекут его корысть и властолюбие". Поверьте, несмотря на совсем иную природу, несмотря на незнание великого множества наших реалий, этот огонёк проявляет порою невероятно глубокое понимание самой людской сути. Его крайне нелестные отзывы об иных сослуживцах покойного мужа, о ряде представителей света самым потрясающим образом оправдывались затем в их поступках, глупых, нелепых, порою даже гнусных. Господин Лагриваль предполагал, что в познании людей эльф основывается на своих ощущениях людских эмоций, и соотношении их с людскими поступками. "Гармоничным находит он тех, кто свою безудержную энергию эгоизма преобразует в продвижение дела, и в тепло для обогрева ближних, оставляя на себя лишь самую необходимую часть", так говорил мой муж.
Вьету, поёжившись, кивнул. Ему почему-то представился корабельный котёл с пароразборной колонкой и манометрами.
В самом деле, он знавал людей, энергии которых, затрачиваемой на продвижение вперёд и вверх, пусть и по чужим судьбам, хватило бы на крупнотоннажный пароход. А вот у него как-то не выходило. И не то чтобы не хватало эгоизма, Вьету подозревал, что с этим добром у него всё в порядке, вот только пар, видать, разбегался по второстепенным ответвлениям, не доходя толком до основного вала.
Госпожа Лагриваль извинилась, поднялась, Вьету подскочил с краешка кресла, но она попросила его сесть и подождать. Она проследовала в соседнюю комнату, и Вьету остался наедине с портретом.
Он поднялся, подошёл к столику.
Человек на портрете, столь мало похожий сам на себя, смотрел на него со значением, словно что-то видел в нём, а может за его спиной. Вьету обернулся, и только сейчас обратил внимание на письменный стол.
В прошлый раз он заметил стол сразу же, едва вошёл. Тогда он едва не споткнулся на пороге, ему показалось, что с высокой приморской горы смотрит он на бухту в гавани.
В тот раз весь стол был уставлен моделями корабликов: парусников и старых колёсных пароходов, военных и мирных пароходо-фрегатов, яхт, шхун и буксиров. Отметив торжествующую улыбку хозяина и его ободряющий кивок, он подошёл поближе, осторожно склонился, на всякий случай сведя руки за спину, и даже затаив дыхание.
Хрупкость моделей пугала. Задеть какую-нибудь мачту хоть краешком обшлага казалось ему кощунством. Жадно разглядывая полированную "акваторию", почти сплошь уставленную судами, Вьету видел, что каждая модель, на которую падает взгляд, поражает обилием изумительно отработанных деталей и идеальными пропорциями, рождающими необыкновенное правдоподобие.
Вьету сиял, насколько может сиять иссохший бледный человек, сидящий в кресле-каталке и по самую шею закутанный в тёплый плед.
"Узнаёте кокетку "Даньеллу"? Суровые "Четыре всадника"? Это, конечно, "Саманта", у неё такие характерные обводы. Бронепалубный императорский "Сварог" изображён до модернизации, вы, безусловно, заметили, что здесь у него ещё барбеты. "Дьюк оф Марнуэлл" с казематным расположением главного калибра, в те годы это было так типично для островитян, ну да что с них взять! Фрегат "Айнрехт", настоящий северный красавец, скажите на милость, кто бы мог ждать подобного от этих ужасных педантов и скучных чинуш? Но ничего краше "Элизы д'Алуа", согласитесь, нет, и быть не может! Какая чудесная красота линий, какая потрясающая мореходность, какой стиль во всём! Благородство в каждой линии, куда там пресловутым перевозчикам чая! Скорость не главное, господин штурман, не так ли? Бриг "Лилия", он не столь прост, как кажется. О, я, безусловно, сторонник прогресса, за силовыми установками я признаю огромное будущее, вы ведь, к слову сказать, наверняка слышали о работах над паровыми турбинами, это перспективно, но сердце моё целиком и навеки отдано парусам..."
Тогда Вьету стоял, слушал и кивал. Лагриваль подкатил кресло к самому краю стола, жадно оглядывал он свою гавань, взгляд его то и дело загорался, перебегая с одного корабля на другой.
Тогда они проговорили, казалось, не больше получаса, но когда госпожа Лагриваль, возникнув в дверях, непреклонным тоном напомнила мужу о необходимости приёма лекарства, и оба словно очнулись, за окнами было уже темно.
Господин Лагриваль настойчиво требовал, чтобы "сразу после возвращения из рейса господин штурман нашёл время вновь навестить его". Под напряжённым взглядом супруги, сжимая стаканчик с микстурой и таинственно понижая голос, господин Лагриваль говорил о дальних морях, о пене у штевня, о непереносимой, сжимающей самое сердце красоте парусов. Надо же, умирая, он не переставал строить планы, возможно, только так и следует жить.
Нынче господин Лагриваль мёртв, и стол его пуст. В каком порту бросили свои якоря дивные его корабли?
- Прошу вас, господин Вьету.
Он спешно оторвал взгляд от пустой блестящей полированной поверхности. Вдова Лагриваль стояла, аккуратно держа в ладонях маленькую жёлто-белую табакерку. Она смотрела на него, перевела холодный взгляд на опустевший стол, на какое-то мгновение глаза её сузились.
Вновь взглянула она на Вьету, вежливо и сухо кивнула ему, указывая взглядом на свои лодочкой сложенные ладони.
Вьету подошёл, бережно взял табакерку в руки, чувствуя, как резная поверхность под кончиками пальцев начинает вдруг теплеть, словно крошечная печка.
- Господин Вьету, вы второй человек, у которого в руках теплеет эта вещь. Мой покойный муж не ошибся в вас, как, собственно, и всегда. Я счастлива, что исполнила и эту волю покойного.
- Да, госпожа Лагриваль. Благодарю вас...
- А сейчас - прошу меня простить.
Он кивнул.
- Да, да.
Он поклонился, не представляя, что и как ему делать дальше, надо ли целовать руку, надо ли что-то ещё говорить. В дверях гостиной молча появилась горничная, Вьету ещё раз поклонился хозяйке, и, сжав в руках теперь уже свою табакерку, двинулся к выходу.
- Господин Вьету.
Он едва не сбился с шага.
- Вы правы, я избавилась от них. Прощайте.
Он оглянулся, вновь едва не запнувшись. Избавилась? Он взглянул на опустевший стол.
Что ж, разве это его дело?
- Прощайте, госпожа Лагриваль.
* * *
Сперва Вьету толком не знал о чём можно говорить с живым огнём. Общая тема была лишь одна, покойный Лагриваль, которого сам Вьету и видел-то всего дважды, в первый раз вытащив из потерпевшего крушения поезда, во второй и в последний - побывав в гостях незадолго до его смерти.
Эльф знал Лагриваля куда лучше, успев за несколько лет хорошо изучить и полюбить. То, что чужеродным и крайне далёким от людей огням оказались свойственны человеческие чувства, самого Вьету удивляло не сильно. Правду говоря, иные из людей казались ему даже более чужеродными.
Со временем нашлись у них и другие темы для общения.
Тому, что Вьету моряк, новый друг обрадован был безмерно.
Огоньку хотелось видеть мир более ярким и широким. Каботажный пароход с устаревшей машиной, не сходящий с давней колониальной линии, не даст желанного морского кругозора и общения, объяснял Вьету. Предложение перейти на большой океанский корабль эльф встретил с откровенным восторгом.
Вьету направился в пароходство и, высидев в приёмной куда меньше обычного, был приглашён в кабинет, где солидные господа, ворочающие головокружительными делами, выслушали его, убедились, что эльф подлинный и что он, как принято говорить, готов "помогать с огнём", и в какие-то две минуты круто изменили судьбу самого Вьету к лучшему. Диплом был, наконец-то, вынут из сундучка.
Вьету был принят третьим штурманом на океанский красавец-пароход "ЛяРистанья", получил расчёт за прежнюю работу, аванс за новую, выпил с кем нужно и за расставание, и за новую жизнь. Несколько дней прошли в приятных хлопотах покупок и сборов. Новую форму он пошил себе из гораздо более приличного сукна, чем раньше; приобрёл различные вещи, которые следует иметь штурману океанского корабля, ведь теперь ему придётся общаться с людьми куда более высокого социального положения. Жалованье его заметно выросло, на рукаве кителя появилась третья золотистая нашивка.
На "Ксантии" он делил убогую каюту со вторым помощником капитана: вечно темно, низкий нависающий подволок, тесный проход между узкими шконками, в крошечный вечно задраенный иллюминатор при свежем ветре дотягивается тяжёлая волна, цвета мутного бутылочного стекла. Теперь у него была своя каюта, широкая и просторная, койка больше походила на кровать в хорошей гостинице, и была куда лучше, чем у него на берегу. А ещё были кожаный диван, удобный столик, кресло и умывальник. Большой иллюминатор с шёлковыми занавесками выходил на вторую палубу, где пассажиры праздно вытягивали ноги, посиживая под ветерком в белоснежных скрипучих шезлонгах, а море переливалось вдали чистой игривой лазурью.
Эльф "нёс вахту" дважды по четыре часа в сутки, его "работа" действовала на пламя ещё восемь часов. В эти вахты Вьету тоже находился в машинном отделении, в остальное время был свободен. Он шутил, что из моряка превращается в бесполезный придаток к табакерке с эльфом, и, похоже, кое-кто из команды из зависти думал так же. Впрочем, самому Вьету было плевать, кто и что о нём думает. Прежняя работа всё так же притягивала его. Он подолгу находился на мостике, где штурмана сперва приглядывались к нему, затем постепенно выяснилось, что он неплохо знает прибрежные воды, а иные сложные места успел изучить лучше многих. И ему начали доверять приборы и карты, временами стали поручать проводки. Вид с высокой рубки на палубу большого корабля скоро стал привычен. Качка стала меньше, даже океанским волнам не всегда удавалось раскачать огромную "ЛяРистанью".
* * *
Вечера он коротал, сидя наедине со своим огоньком.
"Объясни мне, почему было так".
"Терпеть не могу твои детские игры, твои кораблики. Ты как ребёнок. Ты не общаешься с прежними знакомыми, ты не принимаешь старых наших друзей, ты позабыл газеты. Но ладно! Тебе не интересно со мной? Я и это стерплю. Делай, что хочешь, только живи! Ты с каждым днём всё больше живёшь своими игрушками, своими корабликами, седовласое дитя. Что ж, пожалей тогда их, пожалей свои игрушки. Умрёшь, я спалю их в огне!"
"Так говорила она ему".
"А он улыбался, притягивал её к себе и отвечал".
"Милая моя маленькая девочка! Отчего ты злишься на меня? Почему тревожат тебя эти безделушки, жалкие эти кораблики? Хочешь, выбрось их в камин прямо сейчас".
"Но она и вправду злилась. Злилась. Почему?"
Вьету покачал головой. У него никогда не было жены. Называть "милой маленькой девочкой" ему было некого.
- Она злилась не на кораблики. Наверное, на судьбу.
"Вот как. А почему он то и дело шутил? Он смеялся над собой, он смеялся над своей болезнью. Быть может, он хотел, чтобы ей стало смешно, и она перестала злиться?"
Вьету пожал плечами.
- Так уж принято у людей, когда тебе плохо - шути.
* * *
Первый океанский рейс всё тянулся и тянулся, конца ему не было видно, однако стоило лишь сойти на родной берег, как появилось чувство, что всё путешествие через океан и обратно длилось краткий миг. Можно было бы даже пофилософствовать на этот счёт, только к чему?
На третий день после рейса, в солнечный выходной Вьету шёл по городу, беззаботно поглядывая в витрины.
Странно, что почти пропал аппетит к вещам, на которые прежде, ещё совсем недавно, смотрел едва ли не с вожделением. Дорогие прежде безделушки, внезапно став доступными, не меньше чем наполовину утратили свою недавнюю острую притягательность. Раньше, припомнил Вьету, он заставлял себя отходить от заманчивых витрин, нынче почти с той же энергией приходится загонять себя делать покупки.
Он заходил, выбирал вещи, лишь изредка ощущая удовольствие от возможности спокойно забрать не то, что доступно, а то, что просто безотчётно хочется.
Он дошёл почти до самого центра, магазины были уже весьма дороги. В одном он присмотрел перчатки; приказчик выложил на прилавке с полдюжины пар его размера, извинился, и скользнул в сторону.
Примеряя перчатки, он рассеяно взглянул и увидал, как дама в чёрном и в чёрной вуали рассматривает модель двухмачтовика, стоящую на самом прилавке.
Показалось, или она и есть?
Дама расплатилась, приказчик кивнул, взял парусник и унёс в подсобную комнату. Отправит с посыльным по адресу. Дама не глядя по сторонам ушла, через витрину было видно, как она садится в пролётку.
- Как вам выбор? - приказчик спешно скользнул вдоль дубовой панели прилавка.
- Возьму эту пару. Я смотрю, вы продали недурную модель парусника. Бриг.
- О, да, месье, бриг "Лилия". Что значит - моряк. Хорошо сидят на руке?
- Не жмут. Странно, я ни разу не видел, чтобы женщины интересовались моделями кораблей, скорее, наоборот.
- Вы правы, месье, только не в этом случае. Месяца два назад нам была продана целая коллекция, большой набор самых разных парусников... вам завернуть?
- Нет, спасибо.
- А где-то две недели назад у нас впервые появилась эта дама. Сперва долго молча смотрела, а потом едва ли не каждый день стала покупать у нас по новому кораблику. На сегодня скупила почти все. Как-то раз мальчик-посыльный... ваша сдача, месье...
- Благодарю.
- Посыльный, что относит ей покупки, сунул свой любопытный нос в кабинет, едва горничная вышла на минутку. Дама сидела неподвижно, сложив руки на коленях. Глядела на полный стол корабликов. Похоже, плакала. Напрасно я всё это рассказываю...
- Ну, что вы.
- Желаете что-нибудь ещё?
- Нет, в другой раз. Всего хорошего.
- Всего хорошего, месье.
Вьету вышел на улицу. Толпа в ясный безветренный день просто заполонила улицы. Он отошёл в сторонку от входа. Стоял, смотрел перед собой, но уже не видел улицу. Перед ним была комната, заставленный корабликами стол, и одинокий застывший профиль.
"Чем больше узнаю я людей, тем меньше вас понимаю", - Вьету готов был поклясться, что у эльфа прорезались жалобные нотки, - "ты ведь тоже узнал её? Ну, причём здесь корабли?"
- Корабли здесь не причём. - Вьету сердито потёр глаз. - Опять ветер нанёс чёртову дрянь! - он огляделся; вот подходящий ресторанчик, - я чертовски продрог, и мне необходимо выпить.
Он шагнул на мостовую, злобно взглянул на извозчика, спешно задержавшего лошадь, и прямиком зашагал к ресторану.
- Что мы вообще знаем о женском сердце, дружище-эльф? Ничего.
День был необычайно тёплый, и на улице по-прежнему не было ни ветерка.