До отправления оставалось шесть с половиной минут, когда над острой белой крышей воздушного порта взвился сигнал "номеру пятнадцатому принять пассажира". Норман Хастон, капитан воздушного шара "Романсейро" - и единственный, если не считать эльфа-огонька, член экипажа - подошёл к правому борту и скинул шторм-трап.
Тележку с удобной лестницей с перилами уже укатили к ангарам, если снова окажется старушка-леди, придётся поднимать блоком с бортового выстрела, если же кто другой, пусть взбирается сам: нечего являться на посадку чуть не в последнюю минуту.
Опоздавший спешил по коротко стриженной жухлой траве лётного поля, держа чемоданы и саквояжи только что не в зубах. Он оказался молодым человеком, лет примерно двадцати пяти, хорошо одетым, немного пухлым, с приятным улыбающимся лицом, за ленту белой панамы заткнут розовый картонный билет.
Добежав до воздушного шара, молодой человек притормозил у самой гондолы, аккуратно поставил наземь свои вещи, и с извиняющимся видом взглянул снизу вверх на Хастона.
- Прошу прощения, господин капитан. Скопления людей, и повозок, и тягловых скотов на площадях и торжищах. Я спешил, влекомый долгом, но...
- Всё в порядке, сэр. Подавайте сюда свой багаж, и влезайте следом.
- Я полагал, что сперва бумага, подтверждающая добросовестную оплату...
- Ну, не беспокойтесь. Я проверяю билеты уже на высоте тысячи футов, и если что не так, ссаживаю пассажиров, только и всего. Это очень удобно.
Молодой человек слегка растерялся.
- Что, в самом деле?
- Нет, сэр, это была всего лишь никчёмная шутка. Давайте свои вещи.
- Шутка? Замечательно придумано, капитан! Я сразу догадался. Скажите, а другие путешествующие уже на месте?
- Остальные полностью в сборе, все до единого.
- Велико ли их число?
- Каюта по правому борту забита до предела, в ней муж и жена. Каюта по левому борту пустует, ожидая вас. Вы не женаты?
- Нет, сэр, хотя позволяю себе строить некоторые надежды.
- Давайте саквояж.
- Будьте столь добры. Дозволите ли теперь подать вместилище домашнего скарба? Осторожнее, оно тяжкое и грузное...
- Это свойственно многим чемоданам. Давайте сумку. Вам помочь?
- Нет, благодарю вас, я достаточно ловок. Вот и всё, видите?
- Отлично. Давайте-ка, располагайтесь в своей каюте, а меня прошу извинить.
- О да, сэр, конечно.
Хастон быстро убрал шторм-трап и прошёл в рубку. Якорь был поднят уже давно, шар держался лишь на швартовых растяжках. Над шпилем порта поднялся, наконец, сигнал "номеру пятнадцатому взлёт разрешается", Хастон махнул рукой, и люди в голубой форме на поле отдали швартовы. Шар колыхнулся, и словно невидимая могучая рука неукротимо и безжалостно потянула его ввысь.
Хастон больше всего любил именно эти мгновения. Словно всем телом ощущал он, как дрожит, натягиваясь, такелаж, как под ногами подрагивает палуба. В груди всё замирает, простор охватывает и притягивает тебя со всех сторон. Ощущение такое, будто небо само тянет к себе, разве можно этим не наслаждаться? Просто удивительно, что многих начинает мутить.
* * *
Эльф по имени Бау, зелёный огонёк из клана Оуилаи, жил у Хастона в медном компасе, сделанном по образцу карманных часов. Компас достался Хастону от деда, второго помощника на пароходе "Сноубол"; эльфа пришлось раздобывать самому. Нельзя, правда, сказать, что сам Хастон приложил к этому какие-то особые усилия, или хотя бы пожелания. Девять лет назад, путешествуя с друзьями по горной реке, он был выброшен с лодкой на берег на одном из крутых изгибов, и со сломанной лодыжкой провёл неприятную ночь, прежде чем друзья, прервавшие сплав, и взбудоражившие весь окрестный люд, разыскали его при помощи собак на красивом луговом склоне, уже в компании эльфа. Каким образом двухсоттридцатилетний (то-есть довольно молодой) огонёк оказался вдруг вдали от лесных болот посреди цветущих горных лугов, было неизвестно. Сам Бау на прямые вопросы отчего-то не отвечал, а непрямых "не понимал". Впрочем, все сходились на том, что эльф скорее всего бросил прежнего своего друга-человека, нарушившего, вероятно какое-то из положений своеобразного "кодекса поведения". Такие случаи, хоть и редко, бывали.
Обзаведясь "корабельным эльфом", Норман Хастон, молодой человек из обеспеченной купеческой семьи, сперва и не думал зарабатывать с помощью нового друга на кусок хлеба. Он продолжал учёбу в торговой школе, и не сомневался, что за торговлей текстилем, традициями и упорядоченностью не пропадёт никакое будущее.
Всё изменилось после одного-единственного рейса в качестве пассажира воздушного шара. С первого же мгновения Хастон почувствовал, что именно это и только это требуется ему в жизни. Он бросил торговую школу, записался на курсы лётных штурманов, окончил их с отличием, после чего вдвое быстрее множества собратьев закончил курсы лётных механиков. Нашёл деньги, приобрёл шар "Романсейро" с гитарой на пузатых боках, и вот уже несколько лет наслаждался жизнью, полётом и свободой. Семья его была отчасти недовольна, отчасти довольна, как бывает одновременно и довольна и недовольна любая семья, когда подающий надежды отпрыск вдруг кидается во что-то предельно новое и необычное. Впрочем, поскольку новая работа давала беглому члену семьи не только независимость и моральное удовлетворение, но и приличный общественный статус, не говоря уже о стабильном заработке, близкие давно смирились с его поступком, и даже несколько гордились, хотя и продолжали для приличия проявлять при встречах невнятное недовольство.
Сам Хастон не придавал этому никакого значения. В небе была вся его жизнь, в небе было всё его будущее. Ждал ли он какого-то развития? Вернее всего, нет; полёты радовали его сами по себе. Он не был ни идеалистом, ни подвижником, ему всего лишь нравилось летать в синем бескрайнем небе, и он собирался в своё удовольствие заниматься этим всю свою жизнь.
Эльф, кстати говоря, тоже не жаловался.
* * *
Первые дни пути прошли безо всяких тревог. Дул попутный ветер, шар нёсся с отличной скоростью, выставив по бортам лиселя. Хастон готовил на чётверых и в уютной кают-компании четырежды день садился за стол с безмятежными и чрезвычайно всем довольными молодожёнами. Только прибывший последним мистер Таппер практически безвылазно сидел в своей каюте, "занимаясь бумагами и делами", как он пояснил в первый же день. Хастон передавал ему завтрак, полуденную еду (на небольших судах, где не было кока, ланч и обед зачастую объединяли и Хастон был с этим согласен), а также чай и ужин. Таппер съедал всё до крошки, и вообще производил впечатление человека, склонного ко многим жизненным радостям, но при этом старательно желающего казаться подчёркнуто скромным и религиозным.
Общался Таппер исключительно с капитаном воздушного шара и ухитрился за эти дни ни единого раза не попасться на глаза соседской семейной паре.
Нельзя сказать, что они были этим очень опечалены.
Миссис Миттенс была молода, вряд ли старше двадцати трёх лет. Это была по-настоящему, а не по-тапперски скромная и тихая молодая леди, скорее милая, чем красивая. К своему супругу, крепкому серьёзному бизнесмену лет пятидесяти она относилась с заметным почтением. В её глазах он был, вероятно, необычайно значительным и авторитетным человеком, в котором сосредоточились и сила, и ум, и накопленные миром знания. Любила ли она его, или просто почитала, этого Хастон не смог бы сказать наверное, однако на своего супруга миссис Миттенс глядела так, словно это самый главный и значительный человек на всём белом свете.
В свою очередь мистер Миттенс со своей юной супругой держался вполне соответственно, хранил солидное достоинство и всячески демонстрировал своё уважение и покровительство. Человек он был сильный духом и телом, явно отважный и собранный, казалось, он с огромным удовольствием защитил бы свою юную спутницу от каких-нибудь оскорблений или иных напастей. Однако, на борту "Романсейро" защищать молодую жену было совершенно не от кого. К капитану Хастону не могло возникнуть никаких претензий, мистер же Таппер мало того, что менее чем кто-либо походил на ловеласа, он ещё и не думал высовывать свой нос из каюты, даже занавески на иллюминаторе весь день были тщательным образом задёрнуты.
Как-то на второй день пути, на бушприт сел, сложив согнутые, необычайно большие крылья, альбатрос. Супруги как раз прогуливались на палубе после завтрака. Миссис Миттенс застыла, с радостным изумлением вглядываясь в огромную морскую птицу. Альбатрос деловито чистился кривоватым клювом, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, потом задрал голову, несколько раз раскрыл клюв, отчего встопорщенные перья на его шее заходили ходуном, и приподнялся, будто собираясь улетать. Миссис Миттенс глядела с восхищением, не отрывая глаз.
Мистер Миттенс в свою очередь разглядывал альбатроса с явным неодобрением, то и дело переводя взгляд на жену.
"Пусть только этот пернатый злодей попробует напасть на тебя", - говорил его хмурый взгляд. Он явно не доверял всяким там альбатросам сидеть в опасной близости к его, Миттенса, членам семьи.
Посидев несколько минут, и дав вволю на себя налюбоваться, альбатрос встрепенулся, переступил по глади бушприта красными перепончатыми лапами, свалился клювом вперёд в бездну, в падении неторопливо раскинул огромные белоснежные крылья, взмахнул ими, и уже через несколько минут скрылся с глаз.
- Вам было совершенно нечего опасаться, дорогая миссис Миттенс, - с достоинством заметил мистер Миттенс, проводив альбатроса недовольным взором.
Миссис Миттенс подняла взгляд на супруга. "Вот как?" - говорил этот взгляд. - "Значит альбатрос мог быть опасен? Как хорошо, что я нахожусь под такой надёжной защитой".
- Да, конечно, дорогой мистер Миттенс.
В кают-компании Хастон получил замечательную возможность проследить за зарождением, ростом и стремительным развитием семейной легенды. К вечеру следующего дня предание о злобном и коварном альбатросе, всерьёз угрожавшем экипажу, пассажирам и вообще живучести дирижабля, приняло столь серьёзное значение, что Хастон уже не сомневался - внукам Миттенсов будет, что послушать вечерами у камина.
Словом, это была очень милая и простодушная семейная пара, наслаждающаяся покоем, полётом и семейным счастьем.
Что же до мистера Таппера, то он счастливо избежал всех возможных угроз со стороны зловещих летающих чудищ, по-прежнему отсиживаясь у себя в каюте.
На шестой день пути воздушный шар "Романсейро" вышел из сильной облачности, и Хастон, уже больше часа вглядывающийся на носу в подзорную трубу, с радостью увидел примерно в десяти милях прямо по курсу два оранжевых шара, висящих один над другим.
Услышав о предстоящей краткой стоянке и закупках, даже Таппер не утерпел, и на некоторое время высунулся из каюты, вглядываясь вдаль, старясь, однако же, прятаться при этом за приотворённой дверью. Семья же Миттенсов уже стояла рядом с Хастоном, вежливо донимая его вопросами.
- Так как, вы сказали, его зовут, капитан? Блоксмит?
- Да, сэр. Клифф Блоксмит.
- Имеет ли он какое-либо отношение к столичной компании "Пивоварни Блоксмита"?
Хастон улыбнулся.
- Разве что, как заслуженный потребитель, сэр. Впрочем, вы можете поинтересоваться лично у него.
- Хм. Это не столь важно. Так вы говорите, замороженные продукты, и, если повезёт с уловом, свежая рыба. А что-нибудь экзотическое? Найдутся ли у него, к примеру, коралловые бусы для миссис Миттенс?
- Достоверно не могу вам сказать. Но в Ар-Раадаме обещаю показать отличную лавку с бусами, кораллами и ракушками, её содержат родственники моего знакомого таможенника.
- В этой лавке найдётся жемчуг?
- Конечно, сэр.
- Вернёмся к аэростатам мистера Блоксмита. Не могли бы вы, капитан, объяснить миссис Миттенс, каким образом аэростаты держатся в открытом море.
По недоумённому взгляду юной миссис Миттенс было ясно, что вопрос прикрепления аэростатов к морю, или к чему-либо ещё волновал её не с самой большой силой. Мистер же Миттенс приосанился, и в очередной раз взглянул на далёкие оранжевые шары с видом всё понимающего знатока.
Хастон не стал улыбаться.
- Безусловно. Видите ли, миссис Миттенс. Здесь имеется так называемая "банка", иначе говоря, океанская песчаная отмель. В её дно намертво укреплены четыре мощных якоря, на них держатся "бочки", к которым последовательно пришвартованы два мощных аэростата. Один на высоте нескольких сотен футов, он "жилой". Второй же аэростат находится на куда более значительной высоте, где царит страшный холод. Это склад.
- На высоте нескольких тысяч футов крайне низкие температуры, дорогая миссис Миттенс.
- О, неужели? Как интересно, дорогой мистер Миттенс.
Дорогой мистер Миттенс покровительственно кивнул.
- Вы умеете рассказывать, капитан. Продолжайте, будьте добры.
- От среза воды до верхнего аэростата, миссис Миттенс, проходит так называемая. "директриса", ряд мощных канатов, по которым вверх-вниз перемещается паровая "дрезина", тоже аэростат, но маленький, его пока не видно даже в трубу, он обычно пришвартован к большому шару.
Небольшая, но достаточно мощная паровая машина "Романсейро", усиленная волшебством эльфа Бау, да ещё при попутном ветре позволила добраться до оранжевых шаров чуть больше, чем за четверть часа. За это время Хастон успел рассказать супругам многое из того что он знал про лавку своего приятеля Клиффа Блоксмита, носившего прозвище "Калан" (о чём он умолчал), поставляющего морякам и воздухоплавателям хранящиеся в вечном холоде большой высоты замороженные продукты на верхнем аэростате, и отличающегося заметной не только в этих широтах эксцентричностью (об этом он умалчивать не стал, справедливо полагая, что трудновато будет её не заметить).
Когда диковина приблизилась, стали отчётливо видны ярко оранжевые шары, один на страшно большой высоте, оттого казавшийся совсем крохотным, второй, нижний шар держался сейчас на небольшой высоте всего-то в триста-триста пятьдесят футов, отчего "Романсейро", сбросившему крейсерскую скорость на подлёте до каких-нибудь пяти миль в час, пришлось также заметно снизиться.
Клифф Блоксмит стоял, скрестив ноги, прямо на покачивающихся леерах гондолы, одну руку он держал в кармане, другой едва держался за такелажную снасть. Увидав, что собравшиеся на борту "Романсейро" люди смотрят на него, он отпустил брасс, поднял обе руки, непринуждённо помахал ими, и приветствуя, и демонстрируя, что спокойно стоит на тонкой верёвке над воздушной и морской бездной, ни за что не держась.
Хастон только покачал головой. Старина "Калан" неисправим. Много лет он скрывается от глаз всего человечества, которое, видите ли, утомило его своим мельтешением и суетностью, однако, едва увидав представителей столь надоедливого людского рода, тут же стремится продемонстрировать им своё несомненное бесстрашие со столь же несомненной бравадой. Видимо, чтобы подтвердить своё полное безразличие к людскому мнению, зачем же ещё?
- В жизни не стал бы так делать, - неодобрительно проворчал мистер Миттенс, и тут Хастон был с ним полностью согласен. - Интересно, в бизнесе он столь же неосмотрителен?
- О нет, сэр. Мистер Блоксмит умелый и практичный торговец. Он хорошо разбирается в ценах, и, могу вас заверить, весь его товар - безупречного качества.
- Хм.
"Романсейро" подошёл на расстояние двух корпусов. Хастон приготовил швартов и приветливо махнул Блоксмиту.
* * *
- Шёлк, - Блоксмит хлопнул по тяжёлому сукну, - отличный шёлк. Что скажете, джентльмены? Есть ещё тончайшие кружева, в море, как известно, не обойтись без воротничков, жабо и манжет. Нет? Ладно. Леди, прошу вас, обратите внимание - ружьё для слоновой охоты. Изрядный калибр, добротный вес, великолепная отдача. Нет? Жаль. Тогда взгляните - вот отличный микроскоп. К нему прилагается книга профессора Хундскугеля о ворсинчатых бациллах ондатровой чумки, весьма занимательное чтение. Нет? Женщинам так трудно угодить. Может, пожарный топор?
Однако и это в высшей степени заманчивое предложение отчего-то не нашло моментального отклика в душе миссис Миттенс. Они с мужем с любопытством разглядывали необычную лавку, занимающую большую часть рубки жилого аэростата. Полки и прилавок украшали яркие чучела тропических птиц, сушёные лакированные морские драконы, резные раскрашенные дикарские маски и прочие причудливые колониальные диковинки. Пахло сушёными фруктами, кофе, пряностями и смесями благовоний. Солнечные лучи прорезали полумрак, поблёскивая на гладкой поверхности медных статуэток языческих идолов, загадочно улыбающихся тонкими коварными губами.
- Что ж, хорошо. Мистер, и вы миссис, оставайтесь пока здесь, да приглядывайте за случайными прохожими. Если меня вдруг будут искать, сообщите, что мы с мистером Хастоном отправились в стратосферу. Идём одеваться, Норман.
В крошечной жилой каюте Блоксмит и Хастон привычно переоделись, и уже в ватных штанах, унтах, меховых шубах и лохматых шапках, придававших им жутковатый разбойничий вид, забрались в небольшую гондолу "дрезины". Подъём на высоту нескольких тысяч футов был стремителен, ибо Клифф Блоксмит по прозвищу Калан ничто не ценил так высоко, как скорость перепадов высот, глубин, температур, настроения и вообще чего угодно.
Дрезина прорезала густые облака, поднимаясь к верхнему складскому аэростату. У Калана были договорённости с разными судами, у одних он закупал фрукты, у других пряности, у третьих консервы и всё прочее. Всё, что можно заморозить, он хранил на большой высоте. Как ни странно, но на дорогостоящие продукты время от времени находились свои покупатели, "лавка" Блоксмита висела между небесами и океаном в удобном месте, на перекрёстке многих морских и воздушных путей. Капитаны знали и любили посещать этот необычный крошечный магазин, пассажирам нравилась экзотика. Конечно, здорово разбогатеть на подобной торговле Блоксмиту вряд ли бы удалось, но он неплохо сводил концы с концами, а самое главное - жил в полном смысле слова на небесах, жил да поживал в своё удовольствие.
На большой высоте, где крошечный оранжевый шар разросся до гигантских размеров, Хастон и Блоксмит, выдыхая пар, и медленно двигаясь в своих заиндевелых шкурах, принялись добывать из деревянных ледников замороженное блоками мясо, яйца в плетёных корзинах, накалывать в стальные термосы лёд для камбузного ледника. Было холодно, и трудно дышать, оба двигались споро и умело, не отвлекаясь на пустяки.
Перед самой отправкой Калан чуть не с головою влез в заледеневший ларь, покряхтел, с трудом что-то оторвал и не говоря не слова запихал в корзину Хастона огромную замёрзшую рыбу, зубастая пасть её была раскрыта а плавники встопорщены. Она тянула не менее чем на двенадцать фунтов живого веса.
В заказ рыба не входила, к подаркам Хастон был непривычен, но возражать не стал, он хорошо знал Калана. Крайне редко делая подарки, тот делал их от души, и в случае отказа мог и обидеться. Хастон только вопросительно кивнул на рыбину.
- Вкусная, - кратко ответствовал Блоксмит.
Когда дрезина спустилась почти до половины, Хастон дёрнул Калана за меховой рукав.
- Погоди, старина.
- А! - Только и сказал Калан, криво ухмыляясь.
Гондола застыла.
Какое-то время они только молча смотрели.
Почти всю жизнь оба воздухоплавателя проводили в синем бескрайнем небе, и казалось бы, оно давным-давно должно было их утомить, уж по крайней мере не вызывать бурных восторгов. И тем не менее смена высоты, смена пейзажа до сих пор завораживающе действовала на обоих.
- Ты думаешь, я здесь сижу только ради денег? - с пониманием произнёс Калан, после нескольких минут зачарованного молчания. - Погляди сам. Я могу в одночасье из глубин моря возноситься в самые небеса. Жар тропического моря, и хлад горних высей равно доступны мне. Кто-то скажет, я лавочник. Что ж, верно, я лавочник, но я и король! Моим королевством являются дальние края, мои подданные - восход и закат, солнечный ясный полдень и золотистая безумная полночь. Они ежедневно, ежечасно несут мне дань, бесценную дань своей красоты. Я упиваюсь видами, рядом с которыми блеск алмазов не более, чем угольная пыль. У меня есть воздух, который то холодом обжигает мне глотку на высоте, то посреди жары льётся, словно густой эль. У меня есть талая вода, это лёд, который я скалываю с обшивки аэростата, им я обливаюсь и обтираюсь, отчего кожа моя то краснеет, то белеет, то покрывается пупырышками, но это меня лишь бодрит и веселит. Перелётные птицы дарят мне вести, что где-то есть ещё и земля, на которой они гнездятся. Эти птицы не боятся меня, потому что я сроду никого из них не тронул, и они сидят на стропах моих аэростатов, отдыхая и набираясь сил, и трогательная доверчивость этих слабых, но неукротимых созданий наполняет моё сердце большей гордостью, чем королю марш под барабан тысяч верных ему солдат. Море платит мне дань приливами и отливами, тёплой водой, в которой я плаваю не хуже, чем настоящий калан, оно дарит мне ракушки и рыбу, и я пирую там, где пучина разверзается под ногами. Там, где слабые рыдают от страха, я хохочу от восторга и переполняющей меня силы. Взгляни, взгляни на мой мир, о друг мой! Ты близок мне, потому что и твоё сердце замирает при виде подобной красоты. Разве не поют эти волны радостную песнь? Разве не подхватывает её ветер, звенящий стропами на безумной моей высоте? Разве не отзывается душа благодарным трепетом, услыхав всё это? Вслушайся в этот прекрасный мир! Прочувствуй его каждым дюймом кожи! Только что ты был наверху, одетый в тёплую куртку, и мороз щипал тебя за раскрасневшиеся щёки, и брови твои белели от выдыхаемого воздуха, но через минуту, коли захочешь, ты из жестокой зимы окажешься в безумно горячем лете, и теплая и живая и пенная вода скажет тебе "я люблю тебя, я хочу тебя", лаская своими волнами, и солнце улыбнётся тебе. Я богаче и свободнее всех на свете, я тот, для кого одиночество - дар, а гость, вроде тебя, ещё одна радость.
- Сколько я должен тебе за рыбу?
Калан злобно зыркнул глазами.
- Ещё раз скажешь такое, и я вышвырну тебя за борт. "Сколько должен"! Прими её, разморозь её, и ты увидишь, как она ударит хвостом! Зажарь это чудную рыбу на пышущей сковородке, прожарь, чтобы каждая косточка прогорела и хрустела. Съешь её, выпив стаканчик-другой, и подумай, как хорош наш мир. И - знаешь что? Ты поймёшь, что эта рыба прожила не зря свою нехитрую рыбью жизнь. Ты примешь крошечную дань моря, любящего бескрайнего моря, ты почувствуешь себя единым с этой рыбой, с морем, с небом, со всем миром.
"Этот человек мыслит, как Оуилаи".
- Э! Хастон, со мною заговорил твой эльф? Эльф, живущий в компасе?
"Ты - поэт".
- Что? Я - поэт? Ну, нет, дружище огонёк, что ещё удумал! Я в жизни не ставил рядом "кровь" и "любовь". Они хранятся у меня на разных полках.
"Поэзия не в рифме. Поэзия не в ритме. Тебе говорили, что поэзия, это большое скопление правильных строчек? Это вовсе не так. Поэзия, это новая капля, летящая с неба в океан. Но без этой капли океан всего лишь большое болото".
Они спустились, и мистер Миттенс, тщательно осмотревший весь лавочный ассортимент, всё же не утерпел, и приобрёл фунт засахаренного миндаля и ажурные серебряные серьгидля миссис Миттенс и бутылку "Старомодного Гарри Дженкинса" в половину галлона - для себя.
Хастон расплатился, они с Каланом перенесли покупки на борт "Романсейро", и пожали руки. Швартовы были отданы, "Романсейро" начал набирать скорость и высоту, и через несколько часов крошечные оранжевые пятна исчезли далеко на севере.
Мистер Таппер так и не выбрался из своей каюты.
* * *
До прибытия в Ар-Раадам оставалось меньше суток. Небо было чистым, шар хорошо держал курс. В рубку постучали и Хастон открыл дверь.
Перед ним стоял Миттенс. Вид у него на первый взгляд был спокойный, но через это спокойствие явно проглядывала злость.
- Капитан! - сказал Миттенс, - могу ли я войти в рубку?
- Да, сэр.
Ещё с первого дня рейса по тому, как Миттенс двигался и вёл себя на борту, было видно, что он привычен к кораблям, воздушным шарам, болтанке и качке. Вот и сейчас он легко и не глядя перешагнул высокий комингс.
- Позволите сесть?
- Прошу. Вот сюда.
Миттенс уселся на треногую банку, уставив вдаль, через ветровое стекло рубки в разрывы белых облаков среди бесконечной синевы невидящий взгляд. Хастон терпеливо ждал.
- Капитан! - Миттенс поднял большую голову, глядя тяжёлым насупленным взором. - Мне следует сказать вам кое-что. Сразу предупреждаю: дело это касается только меня и ни одной живой души более. Ясно ли я выразился, господин капитан?
- Предельно ясно, сэр.
- Я не буду вам рассказывать ни обстоятельства дела, ни какую бы то ни было подоплёку. Всё что мне нужно от вас, чтобы вы приняли на хранение вот этот документ.
Неловко оттопыривая локоть, он полез в карман своего охотничьего сюртука, и достал сложенный вчетверо лист бумаги.
- Вы - официальное лицо, капитан, и по закону вы обладаете и правом и обязанностью заверять документы, как свидетель и представитель власти.
- Совершенно верно, сэр.
- Прочтите, заверьте своей подписью, затем запечатайте своей печатью и спрячьте документ в корабельный сейф.
Хастон принял бумагу, и развернул её. Это было завещание.
Написанное торопливым, но чётким деловым почерком, оно уведомляло, что безусловно отменяет все прежние завещания Стивена Уиттингтона Миттенса, пятидесяти шести лет, уроженца графства Уэсткерри, владельца торгово-промышленной фирмы "Мануфактура Миттенса". Что всё движимое и недвижимое имущество указанного Миттенса, включающее в себя и саму фирму со всеми активами, и два его дома с имуществом (указаны точные адреса), а также все облигации, акции и другие ценные бумаги, полностью и безоговорочно переходят в полную собственность его племянницы, мисс Лиллоу Стэйн-Миттенс, двадцати шести лет, проживающую по адресу Норридж-стрит, 19, город Керрилидс в графстве Уэсткерри.
- Вы видели мои документы, капитан, и сейчас я при вас пишу здесь своё полное имя и ставлю дату, время и роспись, вот, смотрите. Вы заверяете мою подпись и моё завещание. Прошу также убедиться, что имеется второй экземпляр; прочтите его, он точь-в-точь повторяет первый. Распишитесь и в нём, как свидетель, и я спрячу его у себя в жилетном кармане.
Хастон давно успел заметить, что всё, за что берётся Миттенс, делает он аккуратно и добросовестно. По опыту Хастона, такое поведение плохо сочеталось со скоропалительными и необдуманными решениями, а именно на такое решение походила столь внезапная переделка завещания. Однако, свои мысли Хастон предпочёл держать при себе. Тот же опыт говорил ему, что приняв решение, люди, подобные Миттенсу, доводят его до неуклонного завершения, не слушая уговоров праздных доброхотов, к каким в данной ситуации относился бы и сам Хастон. Поэтому он ограничился тем, что внимательным образом прочёл обе копии, аккуратно их заверил, одну вернул Миттенсу, вторую запечатал в конверт и спрятал в сейф.
Убедившись, что второй экземпляр документа надёжно укрыт в крепком синеватом ящике, намертво приклёпанном к двум стальным балкам, прорезающим рубку снизу вверх (они были частью несущей конструкции гондолы), Миттенс поднялся, весь как-то погрузнел, утратил свою энергию и из злого и напряжённого человека превратился в человека потерянного, печального, но от того не менее злого. Ни говоря больше ни единого слова, он двинулся к выходу, раскрыл дверь, едва не споткнулся о комингс, и ушёл.
Хастон проводил его долгим взглядом.
Что-то уж очень непонятно. И неожиданно, и непонятно.
* * *
"Что произошло с этим человеком?"
Вопреки домыслам злопыхателей, эльфы Оуилаи вовсе не умеют читать людские мысли. Однако же чувства людей видят они отменно, читают, словно раскрытую книгу, и больше всего на свете зелёные огоньки из клана Оуилаи любят совать свой нос - пусть даже и нет у них никакого носа - в эти самые чувства.
"Спрячь в ладонь соты; держи их легко, и никто не увидит, сожми покрепче, и мёд потечёт. Чем больше сдерживает себя человек, тем ярче мы видим его чувства", таково было их обычное пояснение. Эльфы, надо сказать, вообще любят туманные пояснения.
Старинный ручной компас, раскрытый как часы, лежал на столике поверх морских карт, зыбко мерцал зеленоватый огонёк, искажённо отражаясь в сводчатой медной крышке. Вращаться стрелке компаса огонёк ничуть не мешал.
"Что же произошло с ним? Он совершенно несчастен".
Хастон хмуро покачал головой. Он смотрел в дальний простор, полный ясного неба, но на сердце у него тоже было тяжело.
- Миттенс переделал завещание, и вряд ли он решил этим заняться с великой радости.
"Ещё совсем недавно этот человек был доволен и дружелюбен. Его спутница была мила и оживлена. Сейчас она ужасно подавлена, и я затрудняюсь сказать, кому хуже, ей, или ему".
- Откуда ты знаешь, Бау? Ты что, следил за ними?
"Да, Хастон, я следил, только не за ними, а за их чувствами, и ты отлично знаешь, что мои наблюдения никогда и никому не приносили зла. Произошло нечто ужасное, это был какой-то взрыв, разрушительный взрыв чувств, и сейчас плохо всем".
Хастон покосился на эльфа. Возможно, он прав, и на борту произошло что-то действительно серьёзное.
- Как бы там ни было, старина Миттенс первым делом принялся за бумаги; сразу видно делового человека старой закалки.
"Это человек очень аккуратный и добросовестный. Мне кажется, он будет продолжать страдать".
- Да? - Хастон с невесёлым видом уселся за штурманский столик, развернул лоцию и уставился в неё, пытаясь отвлечься. - А мне кажется, что сейчас он достанет пинту доброго виски, и аккуратно и добросовестно напьётся. Я не умею читать чужие ощущения, друг Бау, но тут кое-что могу предсказать. Помяни моё слово, не пройдёт и двух часов, и он будет пьян, как боцман на Пасху.
Какое-то время огонёк молчал.
"Напьётся... Разве это помешает ему страдать?"
Хастон с раздражением изучал лоцию. Крошки от карандаша сыпались с выдавленной линии курса, упиравшейся в неровные жёлтые очертания далёкого знойного побережья.
- Чёрт возьми. Я даже не знаю. Мы неплохо идём, и свежий вест-норд-вест нам по курсу, но я как-то не рад.
"Я это чувствую, Хастон".
В медной кругляшке компаса вспыхнул колдовской отблеск, и на секунду вся рубка оказалась освещённой зеленоватым зыбким огнём. Такое случалось и раньше, но никогда ещё это не было так безрадостно.
* * *
Незатейливое предсказание Хастона сбылось гораздо раньше, чем он ожидал, и проявилось гораздо хуже.
Прошло никак не более сорока минут, и на палубе перед рубкой появился Миттенс. Лицо его раскраснелось, сюртук был расстёгнут, волосы вокруг сбившейся набок охотничьей шапочки встопорщились, и грозно торчали в разные стороны. Крепкими руками Миттенс вцепился в носовой фальшборт, и всем телом равномерно раскачивался из стороны в сторону, чем-то напоминая носорога, нагоняющего на себя свирепость, прежде, чем всей своей массой не разбирая дороги ринуться вперёд.
Хастон вполголоса выругался, поднялся и решительно двинулся к двери.
Запах крепчайшего алкоголя был слышен в двух ярдах от Миттенса. Он обернулся. Взгляд его был туманен и зол; покрасневшие глаза с трудом попытались застыть на Хастоне.
- Капитан? Вы вовремя. Внесите в судовой журнал - я его застрелю.
- Мистер Миттенс, как вы себя чувствуете?
Миттенс весомо мотнул головой, отчего сходство с носорогом стало ещё заметнее.
- Что? Я чувствую себя отлично. Занесите в судовой журнал - от-лич-но.
- Непременно. Вам не кажется, Миттенс, что вы устали? Вам следует прилечь отдохнуть.
- Отдохнуть? Какая вздорная мысль! Будьте добры, позовите сюда этого негодяя. Я его застрелю, и все мы сможем, наконец отдохнуть.
Плохо дело, подумал Хастон, из чего этот питомец зоосада собрался здесь стрелять?
- Мистер Миттенс, давайте-ка я помогу вам добраться до салона и вы посидите в кресле...
Он не успел сделать и двух шагов, как в правой руке Миттенса оказался чёрный короткоствольный револьвер, вероятно, он выхватил его из жилетного кармана.
- Стойте, капитан. Подождите меня здесь, никуда не уходите. Я схожу на корму, застрелю мерзавца, и вернусь. Нам с вами надо выпить. Я отлично стреляю. Это быстро.
Он оторвался от фальшборта и ноги сразу повели его к рубке, он чуть не упал.
- Шторм! Взять рифы! Не забудьте внести в судовой журнал, что я его застрелю.
Хастон кинулся к нему, но Миттенс уже отпрянул назад, предостерегающе поднимая левую пустую ладонь.
- Осторожно, капитан! Я... осторожно! Стойте здесь и никуда не уходите.
- Отдайте револьвер, Миттенс, я приказываю вам.
- Револьвер? Какой револьвер?
Миттенс взглянул на него с явным изумлением. Правая рука его с револьвером покачивалась, ствол глядел на палубу.
- Вот этот револьвер, в правой руке.
- Что?
Миттенс осоловело взглянул на свою руку, словно впервые её увидел, медленно поднял револьвер, и явно очень удивился.
- Капитан, взгляните-ка! Что я нашёл...
- Живее давайте его сюда, чёрт меня побери!
- Одну минуту. Я знаю, что это...
Миттенс поднял руку с револьвером вверх, теперь ствол смотрел прямо в оболочку шара.
- Стойте! Стойте, Миттенс!...
Грохнул выстрел и из простреленной дырки донёсся свист убегающего газа. Хастон ударил его по руке, револьвер со стуком упал на палубу, тут же отлетев прямо к шпигатам; Хастон бросился, схватил револьвер, поставил его на предохранитель, сунул в карман, всё это очень быстро, взглянул на свистящую дырку, и со всех ног кинулся в рубку.
В рубке он быстро расстегнул принайтованный к переборке рундук, достал оттуда два комплекта пластыря для заделки пробоин, потом быстро прикинул, что что-то может пойти не так, и захватил третий, надел на себя широкий кожаный верхолазный пояс, и, звеня свисающей страховочной цепью, метнулся из рубки.
Миттенс стоял, вцепившись рукой в фальшборт, и медленно покачивался взад-вперёд, с недоумением глядя вверх на дырку. Свист с пробоины не умолкал. Оболочка шара, до этого туго натянутая, ещё не начала скукоживаться, но вблизи дырки вдоль швов уже начали проявляться пока ещё отлогие втяжения.
Хастон быстро влез на фальшборт, перебрался на ванты, туго вминая подошвы в выбленки, и, крепко хватаясь за узловатые перекрестья, полез вверх.
Первая, нижняя дырка была довольно близко, и к тому же - на нижней, доступной поверхности шара. Пачкаясь в густом клее, Хастон быстро приладил плотную широкую заплату и накрепко разгладил её рукой. Получилось кривовато, но надёжно. Бросив быстрый взгляд на палубу - Миттенс стоял спокойно, мирно ковыряясь в ухе и не совершая более никаких носорожьих поступков - Хастон вновь вполголоса выругался, и полез ещё выше.
Вторая дырка, понятно, куда сложнее. Верхнее полушарие дирижабля, чёртова высота над летящей бездной. На подобные случаи шар окутан сетью крепёжного такелажа, и теоретически по ней совсем не трудно залезть. Цепко перебираясь вверх фут за футом, то и дело фиксируя себя к верёвкам страховочным поясом, вжимаясь в гудящий шар при особо злых порывах ветра, Хастон проклинал пьяного идиота и свою неосмотрительность. Вниз он старался не глядеть. Вид с гондолы никогда не пугал его, но одно дело стоять на палубе, держась за леер, и совсем другое - карабкаться по огромному матерчатому прорезиненному шару, по паучьи цепляясь за верёвки, рискуя в любую секунду быть снесённым бешенным ветром в бездну.
Дырка свистела, и вокруг неё уже понемногу начинала морщиться плотная оболочка. Зато лепить пластырь сверху было гораздо проще, и Хастон управился очень споро. Он принялся осторожно спускаться, теперь можно было уже не спешить.
Он уже спустился ниже "экватора", когда в свисте ветра ему послышался какой-то новый непонятный звук.
Хастон тщательно закрепил страховочную цепь, и медленно изогнулся, чтобы взглянуть вниз.
Вцепившись обеими руками в натянутые ванты, стоя одной ногой на планшире, а второй пьяно покачивая, вниз спиною висел над бездной вдребезги пьяный Миттенс и что-то кричал.
Холодея от ужаса, поминая всуе все святые и несвятые слова, Хастон принялся спускаться, лихорадочно придумывая, как бы так ухитриться, чтобы вызволить из паутины над бездонной пропастью пьяного, и при этом не ухнуть в пропасть самому. Сквозь ветер доносились крики: "держитесь... помощь... зка... видал виды... барке "Милашка Салли"... щником капита..."
Он не сводил с Миттенса взгляда. Перехватившись за выбленки, Миттенс грузно подтянулся, но, по счастью, выше не полез, а вроде как даже постарался покрепче ухватиться и оглядеться.
Уже потом Хастон вспоминал, что он всего на пару секунд отвёл взгляд от Миттенса, отвёл только затем, чтобы быстро перестегнуть страховочную цепь на своём поясе. Но когда через эти две секунды он перевёл взгляд назад, Миттенса на прежнем месте уже не было.
И лишь мельком он успел увидеть силуэт навзничь падающего в бездну человека.
* * *
На поиск ушло больше трёх часов, хотя собственно на сами поиски пришлось может чуть больше половины этого времени. Остальное время заняли неотложные дела, нужно было прекратить движение, вернуться в район предположительного падения и снизить высоту. После поиска - а он так и не увенчался успехом, пенные океанские волны, неустанно катящие свои тяжёлые пологие валы, не отдали свалившуюся с небес добычу - нужно было вновь набрать высоту, в темнеющем закатном небе определить местонахождение, и снова выровнять курс.
Все эти три часа у Хастона не было единой свободной минуты. И всё без толку, не помогли ни бинокль, ни мощная подзорная труба, ни зажжённые им ходовые и сигнальные огни, ни свет прожектора. Хастон был вымотан и разозлён. Установив "Романсейро" на прежний курс, он зажёг свет в рубке, старательно внёс карандашом хронометраж происшествий в вахтенный журнал, подумал, поднял взгляд на медный компас.
- Бау, старина. Я сейчас должен поговорить с обоими пассажирами. Ты вытерпишь четверть часа без мерцаний и озарений? Мне нужно поговорить с ними обо всём происшедшем. Тебя они видеть не должны, про эльфов Оуилаи и без того ходит тьма самых странных слухов.
"Конечно. Я тебе не какой-нибудь Флисс".
- Чёрт, да не в этом дело! Я должен разобраться в произошедшем, но я и понятия не имею о каких-то событиях, случившихся сегодня. Что-то явно стряслось. Отчего Миттенс, мирный, законопослушный новобрачный сперва переписывает завещание, затем напивается, затем собирался кого-то застрелить - а кроме Таппера тут и стрелять-то не в кого - а потом и вообще начинает чудить спьяну, прыгая по вантам, точно очумевший кот? Что-то было, о чём знают эти двое. И я должен знать, какие чувства вызовут у них мои расспросы.
"Я вижу, ты умеешь мыслить, как Оуилаи. Ступай к этим людям, обещаю, что буду сидеть без сполохов и обращений, буду читать их чувства и потом расскажу тебе обо всём, что понял".
Хастон защёлкнул крышку компаса, зацепил его цепочкой к пуговичной петле и спрятал в карман куртки. За иллюминаторами царила тьма, лишь поблёскивали в решётчатых фонариках ходовые огни, завывал холодный ветер да ещё, решив добавить гнуси, начала подсыпать мерзкая морось. Но делать нечего.
Они всё здорово спланировали, но у них ничего не вышло.
* * *
Вдова мистера Миттенса еле пришла в себя после глубокого беспамятства, она была подавлена и разбита. Даже повернуться к иллюминатору, взглянуть в глаза похитившей её мужа чёрной ненасытной бездне было выше её сил. Она не играла и не притворялась; стоя на пороге каюты, Хастон видел, чувствовал, что молодая женщина, дрожащая всем телом, и вцепившаяся руками в край дивана, охвачена сейчас неподдельным горем и ужасом.
Нельзя сказать, что она была красива, однако она была мила и приятна; её простому доверчивому лицу необычайно шла лёгкая неуверенная улыбка. Такой она была с первого дня, теперь же лицо этой совсем молодой женщины отражало лишь страх и отчаяние, и Хастон, пробормотав слова соболезнования и извинения, вышел из каюты, медленно прикрыв за собой дверь.
"Она не лжёт. Она не играет. После того взрыва чувств, о котором я говорил тебе, она только всё глубже и глубже прячется в себя, погружаясь в тягостные переживания. Не имеет смысла говорить с нею нынче. Ей необходим отдых, ей необходим сон, забвение, целительный покой".
- Ладно. Но этого парня я навещу.
"Он ждёт тебя. В отличие от неё, он полностью уверен в себе".
- Отлично.
* * *
Юлиус С. Таппер, тот самый пассажир, что чуть было не опоздал к отлёту, а потом на протяжении всего рейса не показывал носу из каюты, сидел у себя, читая книгу.
- Входите, капитан, - крикнул он, в ответ на стук, - дверь не заперта.
- Мистер Таппер. Я должен задать вам несколько вопросов.
- Конечно, капитан. Прошу садиться. - Таппер аккуратно заложил шёлковой закладкой книгу, оказавшуюся миссионерским изданием Священного Писания, и бережно отложил её в сторонку. - Я слегка приболел, и предпочёл бы ответить на ваши вопросы здесь, но если вы настаиваете, пойду, куда будет велено и выполню свой печальный долг свидетеля горестных событий сего скорбного дня.
На внешнем облике Таппера ни одно из горестных событий скорбного дня не нашло ни единого мимолётного отражения, разве что исчезла вечная всепрощающая улыбочка.
- Место беседы не имеет значения. Скажите, Таппер, что произошло в первой половине нынешнего дня, отчего мистер Миттенс вдруг резко изменил своё поведение?
Таппер печально покачал головой.
- К сожалению, это очевидно. Покойный мистер Миттенс протянул руку дружбы коварнейшему врагу, доведшему его до закономерной гибели в пучине моря. Я говорю про алкоголь, господин капитан.
- Послушайте, мистер Таппер. Сегодня в четыре часа пополудни Миттенс был у меня в рубке, трезвей любого стекла, совершенно здравый и спокойный. Руку дружбы алкоголю он протянул не раньше половины пятого. Указанные же события, заметно повлиявшие на него, произошли значительно раньше.
- Я безусловно отвечу на ваш закономерный вопрос, господин капитан, но прежде мне необходимо лишь одно разъяснение. В чём проявилось это, как вы говорите, влияние событий на мистера Миттенса? Я имею в виду в его трезвой ипостаси. Что такое он делал, или говорил, что резко отличало его от прежнего Миттенса?
"Это дело касается только меня", вспомнил Хастон.
Стоит ли говорить Тапперу, чужому человеку про изменение завещания? В самом деле, это касалось лишь самого Миттенса. Но только ли его? Завещания и составляются и меняются в пользу конкретных людей, а следовательно касаются не только умерших.
В первую половину дня на корабле произошло нечто, после чего Миттенс, первое, изменил завещание, второе, собирался застрелить некоего "мерзавца", третье, жена, теперь вдова Миттенса совершенно поражена и не в силах даже толком разговаривать, четвёртое, слащавый скрытный Таппер старается что-то вызнать про дела Миттенса, но при этом помалкивает про всё, что касается лично его.
Что ж, в конце концов, он, Хастон, официальное лицо, отвечающее за сохранность завещания. О содержании завещания говорить, конечно, нельзя, но сам факт изменения завещания уже не может являться тайной, зато может оказаться его единственным козырем, способным заставить Таппера сообщить, что же произошло нынче днём.
- Что ж, мистер Таппер, я вам скажу. Сегодня в пятом часу дня покойный мистер Миттенс сдал мне на хранение своё новое завещание.
В глазах мистера Таппера промелькнуло нечто неопознанное, но лицо, подчёркнуто унылое и скорбное, оставалось неизменным.
- Вот как?
- Да. Теперь же прошу вас ответить на мой прямой вопрос. Мистер Таппер, происходили ли сегодня в первой половине дня какие-то происшествия между вами и супругами Миттенсами?
- Прямота и решительность суть неотъемлемые свойства кормчих морских и воздушных челнов, сквозь хляби и бури ведущих их в земли дальние...
- Оставим хляби и бури. Были какие-нибудь происшествия между...
- Нет.
- Вот как?
- Да. Вот так.
Наверное, такой же безмятежный взгляд должен быть у морских гадов, когда они неспешными кругами подплывают к своей беззащитной жертве, подумал Хастон. Парень глазом не моргнув обвёл меня вокруг пальца. Как было бы здорово свести мерзавца с его морскими сородичами, пусть бы играли в гляделки между собой!
"Хастон! Я знаю твой решительный характер. Сейчас ты обвинишь его во лжи, и тем испортишь всё дело. Послушай меня. Он врёт, он откровенно врёт, но мало того, он подводит разговор к тому, чтобы ты обвинил его, не имея доказательств. Хочешь поймать - не играй по его правилам, не кидайся в открытую с безоружной правдой против его ядовитой лжи..."
- Тут мелькнуло какое-то странное свечение, господин капитан, вы заметили?
- Конечно, мистер Таппер. - Хастон сдержанно выдохнул, и откашлялся в кулак, чтобы прикрыть злую гримасу. Всё же эльф прав, надо уметь вести себя с такими... пассажирами. - В этих широтах, мистер Таппер, на такой высоте многие натуралисты отмечают странные свечения в тёмное время суток, временами зелёные, временами... м-м... фиолетовые. Что ж, рад был с вами побеседовать. Должен напомнить, мистер Таппер что завтра днём, а может даже утром мы должны прибыть в Ар-Раадам.
Мистер Таппер кивнул и благочестиво вздохнул
- Я много слышал и читал, прежде, чем отправиться по делам в обитель язычников. Знаю, что буду вынужден сдать вам в сейф источник знаний и утешений, - он указал на свое Писание, бережно обёрнутое в прозрачную вощёную бумагу, - расстаться с этим светочем добра и силы. Дикость и косность племён, лишённых благодати, вызывают отвращение у всех цивилизованных народов. Верно ли сообщают люди путешествующие, что туземцы отыскивают и сжигают все незнакомые им бумаги, рассматривая их как нечто, противное учению их нечестивого пророка?
Хастон кивнул. Слащавое многословие раздражало, но чёрта с два он это покажет.
- Да, мистер Таппер, так оно и обстоит на самом деле. За провоз в землю Султаната священных текстов, не входящих в Книгу Пророка, чужеземцам полагается суровое наказание. И ещё все бумаги, на которых нет знакомых им штурманских пометок, должны храниться строго под замком в запечатанном сейфе, иначе будут сожжены. А сейчас - прошу прощения, у меня ещё много дел.
- Всего хорошего, господин капитан.
* * *
Вернувшись в рубку, Хастон вынул из кармана медный компас, отцепил его, раскрыл и положил на потёртую кожаную готовальню.
- Спасибо за своевременный совет, дружище. Сказать по правде, меня чертовски тянуло ухватить этого субъекта за шиворот и увидеть его полёт над морем. Беда в том, что репутациям капитанов воздушных судов регулярные падения пассажиров за борт не идут на сколько-нибудь заметную пользу. Ты дал хороший совет, я не пошёл на открытый заведомо обречённый конфликт, но, если честно, ситуация патовая. Не завалялся ли в твоём компасе ещё какой-нибудь толковый совет?
Зеленоватое пламя легко моргнуло.
"Так точно, сэр! Для вас, господин капитан, имеется ещё один совет. Ложись спать, Норман, старина. Курс неизменен, а за паровой машиной я пригляжу не хуже тебя".
* * *
Утром Хастон подскочил, проверил курс, едва успел помыться, старательно выбриться и приготовить белый парадный китель, и тут в дверь внезапно постучали, и в иллюминатор он увидел миссис Миттенс.
Чтобы не тратить время на пуговицы, Хастон быстро натянул через голову синюю рабочую куртку, спешно нацепил фуражку и отворил дверь.
Миссис Миттенс делала вид, будто совершенно спокойна и вовсе не проплакала долгую ночь напролёт. Глаза её были сухи, губы её были сжаты, лицо, ещё совсем недавно юное и миловидное, стало старше и холоднее.
- Прошу прощения, господин капитан, если я не вовремя.
Хастон подхватил единственный в рубке стул - не сажать же леди на трёхногую банку - установил посреди рубки и жестом пригласил сесть. Миссис Миттенс не заставила себя упрашивать. Она села, аккуратно уложила на колени узкие руки в гладких чёрных перчатках, и подняла на Хастона спокойный и уверенный взгляд. За этим спокойствием и уверенностью чувствовалось нелёгкое старание.
- Господин капитан. Я не спала и думала всю ночь. Вы были совершенно правы, задавая свои вопросы. Я убеждена, что обязана сообщить вам о событиях вчерашнего дня, предшествовавших гибели моего... гибели мистера Миттенса.
Хастон кивнул. В горле у него рассыпался колючий сухарь, и невероятно сильно хотелось откашляться, а говорить не было никакой возможности. Он снова коротко кивнул.
- Прежде всего, капитан, я обязана уведомить вас, что мне абсолютно незнаком пассажир из другой каюты. Тем не менее, мистер Миттенс, видевший его мельком, неоднократно пытался вспомнить, где же он видел это лицо. У него была в этом вполне серьёзная уверенность, усугубляющаяся тем, что указанный господин самым старательным образом избегал до вчерашнего дня нашего общества.
Хастон снова кивнул.
- Вчера, около двенадцати часов дня мы с мистером Миттенсом сидели в кают-компании после прогулки по палубе. Я читала стихи, мистер Миттенс штудировал биржевые сводки недельной давности. Несколько раз мне показалось, что в иллюминаторе левого борта мелькает чей-то силуэт. Раньше не было ничего подобного, однако это не являлось поводом для тревоги.
Миссис Миттенс сделала паузу, и Хастон почему-то подумал, что вряд ли ей раньше приходилось столь долго и столь старательно излагать кому-либо серьёзные события своей жизни. И тем не менее, она хранила собранность и полное спокойствие. Какой ценой даётся ей такая уравновешенность? Судя по глазам, пережитая ночь стоила ей немало.