Аннотация: ...А закончить урок я бы хотел словами одного писателя: "Я знаю, за морями, за всем, что я могу увидеть или хотя бы вообразить, в дали, недоступной ни глазу, ни ветру, есть еще материки. И еще люди...
...А закончить урок я бы хотел словами одного писателя: "Я знаю, за морями, за всем, что я могу увидеть или хотя бы вообразить, в дали, недоступной ни глазу, ни ветру, есть еще материки. И еще люди. Я знаю, нет такого мыса, который был бы концом света...". Как всегда он подгадал последнее слово прямо к звонку и тем избежал тягостной необходимости задерживать учеников, когда уже сказано все, что стоило сказать.
Школьники устремились на волю галдящей, полной сил и задора волной, отталкивая друг друга и учитель, сложив в папку бумаги, устало и неторопливо побрел из класса. Ему было много лет, гораздо больше, чем большинству учителей в школе. Он носил старомодный пиджак и всегда смешную бабочку, держался прямо и немного... как бы это сказать, ну пожалуй это можно было бы назвать отстраненно, с достоинством и благородным изяществом пожилого аристократа.
Быть может именно за это или за слегка непривычную манеру говорить, обстоятельно, неторопливо и четко, выкатывая ясные, четкие и яркие матрешки мыслей, в каждой из которых при изрядной изощренности можно было ухватить хвостик еще одной мысли, потаенной идеи, изящной шутки... и еще одной, и еще... или быть может за старомодную бородку и тяжелые роговые очки его за глаза называли Профессором.
Порой молодые коллеги, задетые тонким замечанием или потаенной шуткой, бросали ему это прозвище в глаза, заранее радуясь, предвкушая удовольствие от удачного удара. Действительно, что может быть обиднее для пожилого человека, так и не поднявшегося выше простого учителя сельской школы? И им было невдомек отчего в такие моменты он напротив, задорно, совсем по-молодому ухмылялся и проговаривал что-нибудь вроде "пожалуй, я тоже когда-нибудь напишу волшебную сказку"...
И никто из коллег не знал, что когда-то, давным-давно ему в актовом зале одного из отделений РАН торжественно вручали корочку профессора. Пожалуй, одного из самых молодых профессоров среди астрофизиков. И никто не мог бы представить как тогда горели его глаза, как рвалась душа к новым знаниям, свершениям, открытиям... Как много было задумано...
Потом было много работы, в радость, порою до исступления и мрачного отчаяния, когда очередная задача отказывалась приоткрыть свою разгадку пытливому уму. Была работа в группе Ристберга, и группе самого Крейне. Была обсерватория, почти что в их полном распоряжении и была новая, сильная, яростная, кипящая идеями чертовски молодая группа. Теперь уже его собственная, группа Профессора...
Профессор оделся и вышел на улицу. Было почти совсем темно, в это время года рано темнело. Он запрокинул голову и опять залюбовался серебристой вязью звездного неба. Нет, не зря он выбрал жизнь именно в селе, в городе бестолковые фонари, подсветка зданий, неон ночных клубов тушил это очарование. Только тут, вдали от разрушительной цивилизации, можно отчетливо видеть звезды. Видеть их такими, какими они были задуманы природой.
Сколько лет вот так он каждый день смотрел на небо и оно по-прежнему завораживало его, точно так же как и много лет назад, в далекой юности. Все-таки звездное небо - это больше, чем ночь. Это - взгляд в бесконечность мироздания, неуловимый шорох комет, ласковое прикосновение звездного ветра. Это - мечта о недостижимом, о далях, которые предстоит покорить. Что, если не небо, заставит человека стать лучше, добрее, искать, совершать открытия, строить звездные корабли и протянуть руку братьям по разуму... Это надежда, светлая вера, в то, что мы не одиноки... Именно это он пытался донести на своих уроках.
Профессор вздохнул и не спеша, двинулся домой по мягкому тихонько похрустывающему снежку. А началось все в тот день... да. Тогда Мебовский притащил свои расчеты и все вдоволь посмеялись над его выводами. Тогда это казалось забавной шуткой, игрой цифр и разминкой для праздного ума. Он додумался сопоставить известные вектора зондов, что отправлялись за пределы земной орбиты, их скорости и время потери связи с каждым из них... сопоставить с координатами и датами открытия ряда туманностей...
Да, это было смешно. Поначалу. Мы тогда даже включились в своебразное соревнование, кто же первым найдет ошибку в его доказательствах. Ведь выводы казались очевидно дурацкими. Задачка оказалась с норовом. И когда через месяц они подвели итоги, свели воедино целую гору расчетов и наблюдений... тогда пришло понимание.
Тем же вечером, четверо из его группы покончили с собой. Юргенсу повезло, он просто сошел с ума и радостно бормотал что-то про звезду на парадном камзоле Наполеона... Разум так и не вернулся к нему. Быть может и к лучшему. Сам Профессор долго не мог поверить, правда казалась слишком невероятной. А когда все же смирился, то бросил все и долгие 15 лет счастливо проработал дворником...
А потом решил найти добротную школу в каком-нибудь живописном селе. И учить детей астрономии. Рассказывать им о звездах и планетах, о необъятности Вселенной и безграничности познания. Потому, что считал это правильным.
Профессор тряхнул головой и усмехнулся каким-то своим мыслям. Мда, а старые дураки ведь были ничуть не лучше современных. Умница Архимед ведь знал. И даже рассчитал до последней песчинки. А его сочли лишь глупцом, ищущим дешевой славы. Бегут столетья, но люди не меняются, нет...
Профессор еще раз взглянул на небо, привычно отыскал самую яркую из давно знакомых туманностей, представил себе за тысячи километров останки зонда, расплющенного по хрустальному своду звездного неба... и с грустной, но светлой улыбкой зашагал домой. Он был последним из тех, кто знал.