Близится июнь, и господин Кричевский все чаще подходит к стеклянной стене своего просторного офиса. Но видит он не высотки Нью-Йорка, не машины и не людей, разноцветными точками мельтешащих внизу на асфальте. Что-то совсем иное предстает перед его внутренним взором.
- Андрэ Сергевитш! К вам мистер Стингер, - с вежливой улыбкой сообщает секретарша, приоткрывшая дверь офиса.
- Замечательно! Спасибо, мисс Эсваран! - отвечает Кричевский, и на его симпатичном моложавом лице отражается такая искренняя радость, будто секретарша и посетитель ѓ- самые замечательные люди на свете.
Мисс Эсваран вовсе не требуется идти в офис Андрея Сергеевича, чтобы уведомить его о чем-либо: для этого есть телефон. Но ей больше нравится личный контакт, и она знает, что начальник не станет возражать. Он уникальный человек, и кажется, что никто не в силах застать его врасплох, рассердить или удручить. Думая о этом, мисс Эсваран немного краснеет и теребит челку. Ей нравится называть начальника по имени и отчеству - в этом есть какая-то экзотика.
Но все надежды молоденькой, но некрасивой секретарши бесплодны: она своими глазами видела подругу Андрея Сергеевича. Это была совершенно сногсшибательная брюнетка: высокая, смуглая, черноглазая пуэрториканка Мария.
Мисс Эсваран слышит, как в офис начальника входит господин Стингер. Стингер, - старый, требовательный и жесткий почти до суровости человек, - испытывает к Андрею Сергеевичу какое-то необъяснимое почтение, и в глазах мисс Эсваран это еще одно подтверждение уникальности последнего. Никого больше, кроме членов своей семьи, Стингер не жалует личными визитами.
Через полчаса старый богач выходит из офиса. Обернувшись на пороге, он говорит:
- Я слышал, вы скоро в отпуск?
Андрей Сергеевич отвечает утвердительно, и в его синих глазах отражается ликующее предвкушение.
- Знаете, я никого, кроме семьи, не принимаю, но мне было бы очень приятно увидеть вас в своей обители. Охота, рыбалка, гольф, а? - Смущенно кашлянув, Стингер добавляет: - Уверен, вам будет интересно познакомиться с моими дочерьми.
Андрей Сергеевич выслушивает это предложение с видимым удовольствием, но его улыбка, становящаяся все более счастливой и мечтательной, яснее всяких слов говорит о том, что ее обладатель уже нашел идеальное место для отдыха и не собирается ему изменять.
- Понимаю, - Стингер кладет тяжелую коричневую руку на плечо Андрея Сергеевича. - У вас свои планы. Должно быть, это чудесное место.
- Вряд ли оно пришлось бы вам по вкусу, - говорит Кричевский, и на мгновение улыбка убирает с его лица лет двадцать.
Попрощавшись, Стингер удаляется осторожной походкой полноватого старика, и мисс Эсваран еще долго размышляет о том, куда же едет Андрей Сергеевич, и о том, как здорово было бы оказаться на месте той пуэрториканки, которая, несомненно, разделит с возлюбленным все прелести предстоящего отпуска.
Следующий месяц Андрей Сергеевич работает как проклятый. Он встает в пять часов утра и не имеет возможности отдохнуть до самой полуночи. Днем его внимание поглощено крупными и мелкими сделками, экстренными и рутинными совещаниями, встречами и телеконференциями. По вечерам он старается найти время для Марии, с которой обручен уже полгода. Каждую четную пятницу он едет к бывшей жене Наде, с которой ухитрился сохранить хорошие отношения, и забирает двух своих дочерей-подростков, а воскресным вечером отвозит их обратно: веселых, возбужденных и полных новых впечатлений.
Андрей Сергеевич знает, что Мария не в восторге от такого порядка вещей, но в том, что касается детей, он проявляет деликатную непреклонность.
Однако чем больше в жизни Кричевского проблем и задач, тем более безмятежным становится его взгляд, и с тем большим самообладанием Андрей Сергеевич справляется с трудностями.
За ленчем толстый Данвилл спрашивает:
- Как ты, черт побери, расслабляешься?
Данвилл вечно красен и уже много лет борется со своей любовью к выпивке.
- Сигарет в рот не берешь, огненной воды не жалуешь. Может, ты робот?
Фамильярный толстяк делает вид, что хочет открыть воображаемую панель за спине Кричевского, но тот выворачивается, скрывая раздражение, и отвечает:
- Когда я чувствую, что вот-вот взорвусь, то вспоминаю о своем отпуске.
- И это все?
- И это все, мистер Данвилл. Этого достаточно.
- Может, ты и меня с собой возьмешь? Как насчет этого? - Данвилл пихает собеседника локтем и подмигивает ему.
Но Кричевскому уже не терпится вернуться к бурной деятельности, и он отвечает:
- Боюсь, мистер Данвилл, вам не понравится.
Улыбнувшись и махнув рукой в знак прощания, Андрей Сергеевич удаляется такой характерной для него юношеской походкой, а Данвилл еще долго смотрит ему вслед и думает: "Знаем мы, что это за отпуска такие чудесные. Секс-вечеринки это, вот что! Вот что поддерживает в вас молодость!" - толстяк с неодобрением качает головой, но за кислым выражением лица скрывается страстное, боязливое желание поучаствовать в одной из таких вечеринок.
Все приготовления позади, и Кричевский уже сидит в уютном кресле. Он только что закусил коктейльными креветками и теперь раздумывает о том, хочется ли ему мороженого.
Кроме Кричевского первым классом летят только два пассажира: молчаливый араб средних лет и пожилая, очень ухоженная женщина. Женщина время от времени поглядывает на Кричевского, а потом вдруг произносит:
- Молодость и успех! Успех и молодость! Ах, юноша, если бы вы понимали, как вам повезло. Ко мне успех пришел слишком поздно.
Кричевский со смущенной улыбкой смотрит женщину. Он удивлен не внезапностью реплики: он давно привык к тому, что американцы постоянно заговаривают с незнакомцами таким тоном, будто продолжают давно начатую беседу, а словом "юноша".
- Мне пятьдесят один, - говорит он.
Женщина смотрит на него сначала с неодобрением, потом надевает очки. Потом не выдерживает и вскакивает со своего места, чтобы посмотреть поближе. Наконец, она убеждается в том, что перед ней, действительно, зрелый человек.
Женщина возвращается на свое место и долго молчит, словно рассерженная моложавостью своего попутчика.
Когда Кричевский уже перестает о ней думать, она вдруг наклоняется к нему через подлокотник своего кресла и громким шепотом произносит:
- Умоляю, дайте визитку вашего хирурга!
Кричевский сначала не понимает, потом заливается смехом:
- У меня его нет.
- Как же тогда объяснить...
- Отпуск.
- Отпуск?
- Именно. В самом счастливом месте. Немедленно, если не раньше!
Женщина откидывается на спинку своего кресла, отводит рукой крашеную челку и ворчливо произносит:
- Отпуск - недоступная роскошь. Разве можно бросить дела?
- Нужно, - говорит Андрей Сергеевич. - чтобы потом вернуться к ним с удесятеренной энергией.
- И я удивляюсь, как вы еще живы, - прерывает Андрей Сергеевич.
Женщина умолкает, но на лице ее вскоре появляется мечтательное выражение.
- Куда же теперь ездят? По-прежнему в Канны? Или на Бора-Бора?
Андрей Сергеевич смотрит немного растерянно, как будто эти названия ни о чем ему не говорят.
- Куда вас зовет сердце?
Теперь настает через женщины выглядеть растерянной:
- Сердце? Разве можно его слушать? Мало ли, куда оно позовет! - она назидательно поднимает шишковатый указательный палец, - Нужно следовать тенденциям, выбирать знакомства, держать марку. Разве можно просто так поехать куда хочется?
Андрей Сергеевич мягко улыбается:
- А вы никому не говорите, куда едете.
Женщина фыркает, качает головой и отворачивается.
Красавица-стюардесса предлагает пассажирам вазочки, наполненные мягким белоснежным мороженым. Кричевский смотрит на вазочки с сомнением, но в итоге решает отказаться. Он чувствует себя слишком счастливым и боится, что мороженое переполнит некий предел счастья и повредит его рассудок.
Женщина же с удовольствием уплетает две порции и почти сразу засыпает. Легкая, почти неуловимая улыбка, тронувшая ее дряблые губы, наводит Андрея Сергеевича на мысль о том, что пожилая пассажирка отправилась в свой идеальный отпуск, пусть лишь во сне.
Кричевский смотрит на дисплей своего компьютера, чтобы узнать, сколько осталось времени до посадки. Цифры ненадолго замерли на отметке 11:11. Кричевский не суеверен, но все же ребячливо загадывает: пусть женщина когда-нибудь отправится в свой идеальный отпуск наяву.
Кричевский ступает на землю бодрый и свежий: несмотря на радостное волнение, он успел крепко поспать часов шесть. А просторная кабина туалета, совсем не похожая на крошечный клозет эконома, позволила ему с удобством выбриться и почистить зубы.
Пожилую женщину встречает безупречно вежливый молодой человек. Араба приветствует целая делегация. И только Кричевского никто не ждет.
Андрей Сергеевич отмахивается от целого полчища назойливых таксистов, еще долго его преследующих, садится в аэроэкспресс и едет на Ленинградский вокзал.
Выйдя на вокзале, он уверенно минует кассы скорых поездов и покупает билет на ближайшую электричку до Твери.
Электричка набита так плотно, что даже в тамбуре приходится стоять, вытянув руки по швам. Для того, чтобы войти или выйти, приходится прибегать к помощи посторонних людей. Кричевский, не боясь замарать свой чудесный костюм, помогает парням проносить велосипеды над головами пассажиров, дружески подталкивает толстую, всю залитую потом тетку, способствуя тому, чтобы она вышла на своей остановке.
Через два часа Кричевский выходит на конечной, но путь его на этом не завершен. Быстро взглянув по сторонам, он переходит дорогу и садится в тарахтящий, разваливающийся автобус, словно поджидавший его.
Сорок минут он трясется в автобусе, приникнув к окну, как ребенок в ожидании салюта.
Кричевский выходит в поселке Эммаус. Ступив наземь, он оказывается на маленькой площади, окруженной магазинчиками. Воздух свеж до одурения. У пивного ларька чья-то сбежавшая коза жует кусты. Вышедшая из ларька полная продавщица в линялом пестром халате и в садовых шлепанцах наблюдает за козой с апатичным неодобрением.
Кричевский, нервно поглядывая на часы, идет по направлению к футбольному полю, на котором никто не играет. Он выглядит как человек, выхваченный какой-то силой со светского раута и помещенный в сельский пейзаж. Его костюм почти не помялся, воротничок рубашки по-прежнему бел и стояч, только черные кожаные туфли немного запылились.
Кричевский идет, все ускоряя шаг, словно боится куда-то опоздать. Дойдя до единственной на селе школы, он собирается ее обойти, но свернув за угол, чуть не сталкивается с группой немолодых гопников.
- Огого! - восклицает самый здоровенный из мужиков. - Глянь, ребя, буржуйчик!
Он снимает с головы засаленную кепку и развязно улыбается, демонстрируя неполный набор зубов различных оттенков от слоновой кости до дубовой коры.
Остальные члены шайки потихоньку смыкаются вокруг Кричевского, отрезая ему пути к бегству. Андрей Сергеевич нервно топчется на месте, но видно, что ему хочется выйти из ситуации, сохранив хоть каплю достоинства.
Здоровяк встряхивает кепкой, очень выразительно поглядывая на часы "буржуйчика", и добавляет дружеским и оттого еще более жутким тоном:
- Наличку и мобилу туда же. А пластика нам не надо. Верно, ребята?
"Ребята" одобрительно гудят.
Кричевский делает какой-то неуверенный жест: словно хочет ударить по кепке, но боится ухудшить свое и без того бедственное положение. Затем он, будто решившись на отпор, расправляет плечи и срывающимся от волнения голосом произносит:
- Послушайте, я спешу.
Гопники корчатся от хохота:
- Да он к нам на вы, ребята!
- А реверансы от умеет делать?
- Ребят, отпустите его, он СПЕШИТ!
Отсмеявшись, здоровяк становится серьезным. Нехороший прищур повествует о том, что он готов перейти от слов к действиям.
Кричевский вертит головой, но не видит поблизости никого, способного помочь. Только какой-то старик плетется по футбольному полю с авоськой, но он далеко.
- Че, пижончик, думал, можешь где хочешь гулять? Тут гуляют только по моему пропуску, - говорит здоровяк, делая шаг вперед и потрясая кепкой.
Кричевский, кажется, понимает, что взбучки не избежать. Но отдать ценности или взмолиться о пощаде он еще не готов.
Напустив на себя решительный вид, Андрей Сергеевич снимает пиджак и швыряет его в дорожную пыль. У гопников это вызывает восторженные улюлюканья и даже рукоплескания.
- Один на один, если не трус, - произносит Кричевский, видимо, надеясь таким образом урвать себе хоть малый шанс.
Главарь, усмехаясь, оглядывает своих приятелей, а затем скидывает спортивную куртку, и остается в дырявой футболке бледно-голубого цвета.
- Ну, городской мальчик, потанцуем? - спрашивает он и жестом манит Кричевского.
Андрей Сергеевич, на лице которого написано страстное желание выбраться из переделки с целыми костями, бьет первым, чем исторгает у гопников возгласы изумления. Он надеется оглушить противника правым хуком, но гопник уворачивается, резко присев. Прежде чем Кричевский успевает нанести следующий удар, здоровяк врезается ему головой в живот, поднимает его в воздух и со всей дури швыряет оземь.
Несколько долгих секунд Кричевский корчится в пыли, пытаясь глотнуть воздуха, а главарь стоит над ним, широко ухмыляясь.
Андрей Сергеевич выглядит совсем худо: лицо его красно от нехватки кислорода, руки пытаются расстегнуть тесный воротничок, ослабить галстук, но только без толку дергают крепкую ткань.
Однако синие глаза Кричевского при этом внимательно наблюдают за громилой, и когда тот делает шаг вперед, Андрей Сергеевич правой ногой бьет его под колени, повергая в пыль рядом с собой. Но гопник все равно остается в выгодном положении: навалившись на Кричевского, он начинает его душить.
Дерущиеся многократно перекатываются, но гопник всякий раз оказывается сверху, чем усиливает ликование своих приятелей.
- Ну что, хватит с тебя? - спрашивает здоровяк, с издевательской улыбкой склонившись над лицом задыхающегося врага.
Кричевский не может ответить, и гопник разжимает хватку.
- Хрр... Ахх... - издает Андрей Сергеевич.
- Чего-чего? - спрашивает гопник.
И тут Кричевский, воспользовавшись тем, что соперник на мгновение утратил бдительность, резко бьет его лбом в лоб. Раздается звук, как если бы столкнулись два спелых арбуза, и гопник с оханьем хватается за голову. Кричевский, не желая терять ни мгновения, отталкивает от себя тяжелое тело, вскакивает и заносит ногу для сокрушительного удара.
Ошалевший гопник сидит в пыли, матерясь и потирая лоб, на котором уже обозначилась славная шишка. Вскоре его маты переходят в хихиканье, а затем в хохот. Кричевский пытается сдержать улыбку, но через секунду тоже заливается смехом. Подав руку поверженному противнику, он рывком ставит его на ноги и заключает в костоломное объятие.
- Дрюха! - зажмурившись от полноты чувств, восклицает гопник.
- Гришка! - орет Кричевский и украдкой смахивает слезу.
Остальные гопники толкают друг друга, борясь за право поскорее обнять Кричевского, всласть похлопать его по спине.
- Форму держишь, парняга!
- Мужик!
- Приехал, зараза! Ух, потреплю тебя!
Когда восторги немного стихают, гопники торжественно ведут Кричевского к накрытому столику, стоящему неподалеку.
Рассевшись на деревянных, вкопанных в землю скамейках, они пускают по кругу поллитровые бутылки "Афанасия". Кричевский жадно, с видимым удовольствием пьет дешевое пиво, поглощает печеную картошку, макает в соль стебли зеленого лука, хрустит пупырчатыми огурцами.
А Гришка идет домой и вскоре возвращается с грудой бледно-голубого тряпья, которое оказывается спортивным костюмом.
- На человеческую одежду! - говорит он Кричевскому.
Андрей Сергеевич, не отходя от стола, быстро переодевается и снова садится со вздохом абсолютного блаженства.
- Отменная шишка будет, - хвалит Кричевский свою работу.
Гришка фыркает:
- Ниче, в следующий раз моя возьмет.
- Ты каждый год так говоришь.
- Силен наш Дрюха, даром что пижончик! - смеются остальные.
Кричевский присоединятся к ним. Его глаза, окруженные тончайшими морщинками смеха, яснее всяких слов говорят о том, что на земле нет места, на котором их обладатель хотел бы оказаться сильнее, чем здесь: у старой школы, в которую он ходил вместе с друзьями вечность назад. Андрей Сергеевич кладет руки на плечи своим соседям и, жмурясь от света заходящего солнца, обращает лицо к небу. Он знает, что ему предстоят целые две недели абсолютного блаженства.
А тем временем ухоженная американка, вышедшая из такси у дверей своего отеля, видит на стенде рекламу какого-то одеколона. Изображенный на ней симпатичный мужчина вызывает у нее в памяти случайного попутчика и его нелепые идеи.
Поднявшись в свой номер, американка отчего-то отваживается позвонить своей сестре, с которой порвала тридцать лет назад. И оказывается, что сестра не помнит былых обид. Она плачет от радости и зовет родственницу к себе в гости: в маленькую деревеньку под Остином, где росли фиговые деревья, и где обе они провели счастливейшие годы своей жизни, прежде чем рассориться.
И ухоженная американка понимает, что примет приглашение. Отходя ко сну в шикарном номере московского отеля, она чувствует аромат цветущих фиг, такой же чистый и свежий, какой она была однажды.