С тех пор, как подтвердился диагноз, она стала совсем мало спать. Не то, чтобы она слишком боялась смерти. Ее все равно не избежать, а ей повезло, она прожила долго. Она боялась смерти в больнице. Душные грязные палаты, заставленные койками коридоры, запахи. И полная беспомощность, полная унизительная зависимость от грубых сестер и санитарок. За долгую жизнь она не скопила денег на сиделку, а близких у нее не было. С дальними родственниками, живущими в других городах, она давно потеряла связь, а те немногие подруги, с которыми она изредка перезванивалась и еще реже встречалась, сами были старухами. Да не так уж и трепетно к ней относились.
Она давно придумала способ, как уйти из жизни легко и по-своему даже приятно. Нужна всего лишь одна упаковка снотворных таблеток. А делать это нужно зимой. Нужно сварить крепкий и сладкий кофе. И купить два-три пирожных, свежих, лучше в "Норде": "буше" или "полено". Жаль, что теперь не в моде "наполеон". И, запивая кусочки пирожного кофе, как бы между прочим, проглотить все заготовленные таблетки. А потом погасить в квартире свет, выйти, запахнувшись в зимнее пальто, на балкон и удобно расположиться в кресле. Ее обнаружат утром. Или на следующий день. Или через неделю. Просто. Просто и приятно. Но невозможно. У нее нет на это права. Она несет ответственность "за тех, кого приручила". У нее собака и кошка. Немолодые и непородистые, никому, кроме нее, не нужные.
Ей до сих пор хочется плакать, когда она вспоминает, в каком страшном, предсмертном состоянии нашла маленького рыжего песика. Вся его спинка краснела кровавыми струпьями, он сидел в месиве из растаявшего обильного ноябрьского снега, дрожал маленьким худым тельцем и с надеждой неотрывно смотрел на обсуждавших что-то жильцов их дома, мужчину и женщину.
- Господи, что же это? - вырвалось у нее.
- А, он уже час так дрожит, - бодро и весело ответил холеный мужчина.
Когда хилое существо было отмыто, и ветеринар назначил ему лечение, новоявленная хозяйка в шутку дала ему грозное имя Дантон. Дан. Данечка. Данчик. Теперь Дантон - пушистый бочоночек на коротких лапках. У него острая мордочка с огромными карими глазами и короткий, пушистый, похожий на фонтан хвостик. Его во дворе любят. Его стараются погладить. Собаку всегда любят и ласкают, если за ней стоит человек...
А Мурочка... Маленькая юная кошечка жила в подвале и через небольшую дырку в углу вползала в холл их парадной. Жильцы приносили ей молоко и другую еду. А кто-то, загораживая ей дорогу, засовывал в лаз всякий железный хлам, камни и стекла. Со временем этот лаз вообще залили цементом. Кошечка встречала входивших в парадную людей, обгоняла их, садилась и, глядя им в глаза, мяукала громко и отчаянно. Потом оказалось, что на ее шкурке под шерстью полно рубцов. И еще - что у нее нет передних зубов. Знающие люди растолковали: передние зубы не вырастают, если котенок испытал стресс в то время, когда менял молочные зубы на постоянные.
Когда-то газеты забавляли читателей рубрикой "их нравы". Там, у них, бесящиеся с жиру богачи имеют право завещать свое состояние любимой кошке или собаке. И тогда "эти жирные твари" живут в особняках и имеют штат прислуги. Сейчас и у нас не возбраняется завещать свое имущество животным, она узнавала. Только нет органа, который бы проследил за исполнением завещания. Да и все ее состояние - квартира. И она понимала, что нужно завещать квартиру кому-то, кто по-настоящему любит животных. Она таких людей знала. Но эти люди были так же бедны, как она. А вдруг случится так, что она проживет еще долго? И тогда хорошие люди невольно начнут в душе ждать ее смерти. Как же выпутаться из этого клубка, порожденного бедностью и одиночеством? Почему она так катастрофически одинока? Почему ей так трудно с людьми? Почему она никогда не умела ни настоять на своем, ни постоять за себя? Почему всю свою жизнь она непрерывно совершала ошибки, одну за другой, ошибку за ошибкой?
Говорят, что таким, каков он есть, человек приходит из детства.
- Наверное, у вас было счастливое детство? - с ноткой зависти спросила ее как-то женщина из соседнего дома, когда они вечером вместе прогуливали собак.
- Не знаю, наверное, счастливое, - ответила она. - Ну да, счастливое. Конечно, счастливое.
Конечно, ее детство было счастливым...
Суметь свой краткий путь пройти
Не обмаравшись об эпоху...
Лерочка Свистунова, как потом многократно писалось в анкетах и автобиографиях, родилась в Ленинграде, в семье инженера. Она родилась в один год с Уголовным кодексом РСФСР и его знаменитой 58-й статьей; через семь лет после того, как великий вождь разъяснил великому писателю, что интеллигенция никакой не мозг нации, а говно; за четыре года до процесса "Промпартии", после которого всем стало ясно: если какой-нибудь инженер пока еще не шпион, не диверсант и не вредитель, то наверняка станет таковым в будущем. К моменту Лерочкиного рождения прошло немногим более полувека со дня отмены крепостного права. Лерочкина прабабушка Анна еще успела, будучи девочкой Анюткой, поработать на барщине. Мать же девочки Анютки, Лерочкину прапрабабушку, однажды привели к барину. В семье считалось, что из-за смешения дальних кровей и рождаются у них умные мужчины и красивые женщины. Но Лерочка к этому отношения не имела - она была "вся в папу", папина дочка.
Когда Лерочка родилась, ее папа был еще не инженером, а демобилизованным командиром Красной Армии, учившимся в советском ВУЗе. "Студент - бывший офицер", как сказала родным познакомившаяся с ним в какой-то студенческой компании девятнадцатилетняя Катюша. Она была права: прежде, чем стать командиром Красной Армии, Лерочкин папа был какое-то время офицером царской. Как студента и бывшего офицера Семен Николаевич, муж старшей Катюшиной сестры Лизы, и разрешил пригласить его в дом, т. е. в квартиру на Мойке. Ни Катюше, ни собственной своей сестре Дине, ровеснице и подруге Катюши, он не разрешал приглашать в дом кого попало, и даже не подзывал ни одну из них к телефону, если молодой голос в трубке казался ему недостаточно респектабельным. Но шумные молодежные вечеринки в квартире разрешал.
Сама Катюша в это время по направлению биржи труда работала приемщицей на фабрике-прачечной. Другие приемщицы и прачки встретили ее не очень приветливо, а одна особенно допекала ее как "чипчиллигенцию". Но само это слово Катюшу как бы даже несколько ободряло. Ей всего трех лет не хватало до среднего образования. Как работница фабрики-прачечной, она училась на рабфаке и собиралась поступать в ВУЗ.
Когда "студент и бывший офицер" впервые появился в квартире на Мойке, ему показали семейный альбом. И там он увидел фотографию юной девушки с двумя толстыми ниже пояса косами.
- Кто это? - спросил он, чувствуя, что видит ту, которую как бы давно знал или предчувствовал.
- Это сестра Оля, она сейчас на работе.
Оля работала кассиршей в государственном продуктовом магазине. Было большой удачей, что при тогдашней безработице ее туда взяли. А ей было просто необходимо срочно начать зарабатывать деньги. В свое время красивую и окончившую гимназию сестру Лизу приняли карточницей, помощницей крупье, во Владимирский игорный клуб, и она приносила домой приличные деньги. Но вскоре после рождения сына Жени Семен Николаевич пристрастился к карточной игре и часто проигрывал. Денег в большой семье катастрофически не хватало. Оля, которая за всю свою предыдущую жизнь ни минуты не просидела за кассовым аппаратом, заверила на бирже труда, что отлично владеет профессией. В магазине был срочно нужен кассир, поэтому ее тут же нарядили в ватник, и она начала работать. Потом ее стали ценить, как человека добросовестного и не конфликтного. В стране осуществлялся НЭП и напротив их государственного магазина находился частный. Там продавщиц и кассирш одевали по-другому и даже выдавали модные фетровые боты. Зато пожилые покупатели их магазина называли Олю дочкой и с получки дарили шоколадки.
Когда будущие Лерочкины родители встретились, она оказалась чуть старше, но еще красивее, чем на фотографии. А он был в ударе и пел под гитару что-то веселое, студенческое, какое-то "через тумбу-тумбу раз...". Она стала приходить на молодежные сборища, чего раньше никогда не делала. Но однажды она пришла, а его не было. И ей показалось, что вокруг пусто.
Они очень скоро поженились. Свадьба была молодой, шумной, веселой. И какое им было дело до того, что в Москве заседал 14-й съезд партии, взявший курс на индустриализацию страны, и что в Ленинграде делегация этого съезда во главе с товарищем Кировым боролась с антипартийной "новой оппозицией"? Их не интересовала политика. Никогда - ни реалистом, ни юнкером, ни студентом - никогда Лерочкин папа не вступал ни в какую партию.
* * *
Лерочка не должна была появляться на свет. Папа еще учился, и молодой семье было трудно. Но мама верила в Бога. И однажды во сне ей было сказано: ребенок должен родиться. Именно этот ребенок обязательно должен родиться. И Лерочка родилась.
Она едва не стала Леночкой. Красивое модное имя Елена нравилось маме. Но папе нравилось тоже красивое, хоть и не модное имя Калерия. Так он и записал дочку, когда один ходил выправлять метрику. Потом ее уже и крестили Калерией.
В детстве Лерочку часто фотографировали. Вот пухлощекий младенец с выпученными глазенками на руках у молодой мамы. На младенце капор из присборенной ткани, а на маме шляпка, несколько похожая то ли на кастрюльку, то ли на перевернутое небольшое ведерко. Вот младенец постарше, с уже осмысленными глазками, прижимается щечкой к маминой щеке. А вот уже очень серьезная маленькая девочка. Она стоит на кресле ножками, в ее волосах белый бант, поверх платьица белый фартучек с воланами, а из-под платьица виднеются панталончики, обшитые белым кружевом. Лерочкин папа проходил практику на текстильной фабрике, а всем, работавшим на фабрике, время от времени выдавали "куклы" - тугие рулоны из обрезков самых разных тканей. Студенту-практиканту тоже выдали такую "куклу" и Лерочкина мама шила для дочки, как для большой куклы, прихотливые наряды. По улице мама иногда носила свою хорошенькую нарядную куколку под мышкой. Некоторые прохожие делали ей замечания, но другие улыбались и просили разрешения угостить ребенка шоколадкой. А вот на этом снимке Лерочка "гама", т. е. дама: большой атласный бант, длинная, завязанная узлом нитка искусственного жемчуга, а на плече пушистая горжетка. Печальная мордочка песца смотрит немного вверх и налево. И Лерочка тоже смотрит немного вверх и налево - туда, откуда должна вылететь птичка. Счастливая маленькая девочка.
На общей детской фотографии Лерочка с двоюродной сестрой и двоюродными братьями. Вика старше ее на полтора года, Женя на два, а Юра на целых восемь. Нарядные благополучные дети чинно сидят рядком и тоже ждут: не вылетит ли и вправду из-под рук фотографа птичка. Немного наивная Лерочкина мама надеялась, что они, двоюродные, станут друг для друга родными. Не получилось. Жизнь у девочек сложилась по-разному, а оба мальчика погибли в войну. Женя повесился в сорок третьем, когда был курсантом пулеметного училища. Его направили туда уже с Большой земли, еще не вполне оправившегося после блокадной дистрофии. Что его подтолкнуло? Слов "неуставные отношения" тогда еще не знали... А Юра в самом начале войны пропал без вести. Попал ли он в плен? Раздавило ли его танком? Может, по сей день лежат под Ленинградом его незахороненные косточки, дожидаясь, пока откопают их бойцы поисковых отрядов.
Маленькой Лерочка очень много плакала, изводя и папу с мамой, и Катюшу с Диной. Однажды ночью накануне экзамена папа ходил и ходил из угла в угол, держа ее на руках, а она все кричала и кричала. И тогда он бросил этот туго завязанный сверток на диван. Она умолкла. Все испугались, все боялись к ней подойти, а она все молчала и молчала. Молчала, пока мама не отважилась взять ее на руки. Тогда она закричала снова.
Потом у нее появилась молоденькая няня Нюша, только что приехавшая из деревни. Вскорости Нюша огляделась в городе и поступила на завод, а в семье долго вспоминали, как однажды, придя с прогулки, Лерочка громко объявила:
- А я гуляла с солдатом!
- Что ты, Лерочка, - пытались возразить ей взрослые, - это няня гуляла с солдатом!
- Нет, - стояла на своем девочка. - Няня гуляла со мной, а я с солдатом!
При няне с Лерочкой случилось ужасное и позорное происшествие. Она впервые в жизни сама села на горшочек и очень этим гордилась. Но оказалось, что она забыла снять штанишки. Няня долго ее стыдила, и ей долго было и очень стыдно и очень неприятно. Еще няня вселила в Лерочку страх перед татарином-старьевщиком. Большой и страшный старик, одетый во что-то коричневое, нес за спиной огромный мешок, из которого торчали маленькая розовая ручка и маленькая головка со светлыми локонами. Няня объяснила, что в этом огромном мешке татарин несет непослушных девочек и что ее, Лерочку, тоже отдадут татарину, если она не будет слушаться. Боялась Лерочка и милиционера, которому няня тоже обещала отдать ее за непослушание.
* * *
Когда Лерочкин папа окончил институт, он вместе с женой и дочкой поехал работать на новостройку, в город Новочугуновск. Устраиваться там на работу мама не стала, потому что теперь она была женою инженера. Вначале они снимали комнату в маленьком деревянном домике. Было лето, и Лерочка бегала в мальчиковых штанишках на лямочках. Острижена она тоже была под мальчика. Но в выходной день, когда в нарядном платьице она шла по улице с папой и мамой, ей нравилось, ухватив их за руки, рвануться вперед и закричать:
- Я птичка! Я летать умею!
Тогда родители приподнимали ее за ручки и пробегали несколько шагов, так что она и в самом деле летела по воздуху. Ей тогда было три года, маме - двадцать шесть, а папе - тридцать два.
В то лето мама однажды поджарила на обед утку, и это было замечательно вкусно. Но во время обеда Лерочка проткнула вилкой мамину руку. Она сделала это нечаянно, она еще не очень-то умела управляться с вилкой.
...В то лето кого-то выселили из соседнего дома и выселенные вещи грустно стояли на улице под дождем...
К осени для ИТР построили четырехэтажный кирпичный дом. Молодому инженеру с семьей выделили две большие смежные комнаты в многокомнатной квартире. Побеленные стены комнат вместо обоев были раскрашены по трафарету яркими цветами. К Лерочкиной радости в одной из этих двух комнат имелся балкон. Еще для Лерочки купили детский столик и к нему два стулика. Эту свою любимую игрушку Лерочка всегда уважительно называла полным именем - "Столик и два стулика". С их помощью она как-то достала с большого шкафа убранные от нее конфеты. Она пододвинула к шкафу столик, на столик водрузила стулик, а на стулик вскарабкалась сама. Ее поругали, но немного, для порядка. Главное, что она с этого сооружения не свалилась и не ушиблась. Папе к тому же казалось, что это был мальчишеский поступок. А он до появления Лерочки мечтал о сыне.
Итээровский дом возвышался на пустыре отдельно стоящей огромной прямоугольной коробкой. Невдалеке от него с одной стороны размещались деревянные бараки для рабочих, а с другой шла целая улица из жалких маленьких лачужек. Почему-то Лерочка называла эти домики-лачуги "дворняжками". Существовала захватывающая игра: ребятишки из итээровского дома толпой бежали в направлении "дворняжек", на полпути останавливались и начинали дразниться. Они кричали и кривлялись, пока ребята из маленьких домиков не начинали забияк преследовать. Наступал самый упоительный момент: дразнившие разворачивались и со всех ног бросались к своему дому, при этом на бегу громко взывая о помощи. Преследователи добегали до парадных, где скрывались беглецы, и останавливались. Наверное, преследование было и для них захватывающим приключением.
Одно время у Лерочки была в доме задушевная подруга Риммочка. Она жила этажом выше. Ее папа, тоже инженер, иногда возвращался домой шумным. Тогда Риммочку приводили к родителям Лерочки. Она входила и рассудительно сообщала:
- Наш Борис такой буяненый!
Вдвоем девочки устроили однажды представление, тоже довольно шумное. К празднику Лерочкина мама и кто-то еще из соседей купили гусей. В кухне их ощипывали две женщины из "дворняжек". А Лерочка с Риммочкой торчали в дверях кухни и дразнились. Мама взяла обеих безобразниц за ручки и, невзирая на их дружное сопротивление, увела в комнату, где и заперла на ключ. Наверное, противных девчонок следовало бы отвести в комнату за уши, но у Лериных родителей это было не принято.
Как-то девочки добрались до коробочки с маминой пудрой. Лерочка посадила несколько безобразных толстых розовых пятен на нос и щеки. Подруга же, к огромному Лерочкиному удивлению, размазала пудру хоть и толстым, но ровным слоем по всему личику. Риммочка была настоящей маленькой дамой. Зимой их семья куда-то уехала.
* * *
По выходным дням Лерочка ходила иногда с папой на прогулку в маленький центр маленького города. Сначала они заходили в парикмахерскую. Мастер клал на подлокотники кресла дощечку, на которую Лерочку и усаживали. Начиналась стрижка и завязывалась беседа. Посмотреть на разговорчивую девочку подходили и другие мастера. Ее спрашивали:
- Как тебя зовут?
И она звонким голоском, уже не шепелявя и не картавя, серьезно отвечала:
- Калерия Николаевна Свистунова.
Из парикмахерской они шли в книжный магазин. Как-то по совету продавца они приобрели только что поступивший новый детский журнал "Еж". Читать Лерочку не учили, но она хорошо запоминала то, что ей читали вслух, и потому, вернувшись домой, тут же продекламировала чудовищные строки, удивившие, развеселившие и несколько возмутившие ее родителей:
Читай "Еж", не то помрешь.
"Еж" сыну, или нож в спину!
Лерочку никогда не заставляли становиться на стул и читать гостям стихи, так как она и без того допекала взрослых, твердя запомнившиеся тексты из детских книжек. Потом кто-то авторитетный подсказал маме, что от такого обилия запомненного ребенок может свихнуться. Тогда ей разрешили вырезать из книжек картинки.
Иногда она ходила в центр маленького городка с мамой. Лерочке очень нравилось мамино зимнее пальто: длинное, бежево-розовое, с огромным, скроенным "шалью" воротником из пушистого меха. На маме было как раз это пальто, когда они вдвоем зашли в аптеку. Пока мама что-то покупала, Лерочка уткнула нос в витрину с парфюмерией. Но вскоре ей надоело разглядывать лежащие там сокровища. Она подошла к маме и потянула ее за полу пальто:
- Мама, пойдем!
Но тут сильная рука выдернула полу из Лерочкиной ручки, пальто повернулось, и чужая тетя высунула голову из пушистого меха:
- Отойди, девочка! Я тебе никакая не мама!
Подошла мама, взяла Лерочку за руку, и они покинули аптеку.
- Мама, почему тетя такая злая? - недоумевала девочка. Ведь она же и сама не хотела, чтобы чужая тетя ни с того, ни с сего вдруг стала ее мамой.
А в другой раз, когда они с мамой шли мимо здания милиции, оттуда послышались душераздирающие крики. Там "кого-то били". И красивая молодая мама в красивом бежево-розовом пальто, держа за ручку нарядную Лерочку, влетела в дежурное помещение.
- Что у вас происходит? Почему у вас кого-то бьют?
Милицейский командир вежливо ей ответил:
- Уверяю вас, гражданочка, вы ошибаетесь.
И в самом деле - уже никто не кричал.
* * *
В отпуск они ездили в Ленинград. Тогда их родные уже не жили на Мойке. Большая семья распалась и разъехалась по разным районам, так что они остановились на Васильевском острове у других родных, чья квартира занимала весь второй этаж небольшого особняка, и которых пока еще почти не уплотнили. Перед выходящим на улицу фасадом особняка располагался сквер, а за особняком двор, с трех сторон огороженный некрасивой многоэтажной и многоквартирной кирпичной громадиной.
Стояла жара, и дворник каждое утро поливал из пожарной кишки и сквер, и двор, и подметенный тротуар и даже мостовую. Иногда он направлял струю воды в столпившихся ребятишек, и те визжали от восторга. Поблизости на широком и засаженном деревьями проспекте продавалось вкуснейшее мороженое в вафельных кружочках. Лерочкин папа покупал им с двоюродной сестрой Викой столько порций, сколько казалось совершенно излишним благоразумному Викиному папе дяде Кирюше.
Однажды в большом дворе у Лерочки случилась неприятность: у нее отобрали прелестный голубой лоскуток. В комнате на первом этаже кирпичного дома сидела возле открытого окна портниха и шила что-то из голубого атласа. А несколько девочек, зачарованно глазели на ее работу, стоя во дворе. Другие девочки посмотрели-посмотрели и отошли, а Лерочка все стояла, стояла и никак не могла отвести глаз от голубого чуда. Она даже приоткрыла рот. И портниха протянула ей из окна небольшой голубой квадратик.
- Возьми, девочка, поиграй.
Тут сразу же подбежали другие девочки, и одна из них сказала:
- Давай меняться!
Лерочка ни за что не хотела меняться, но девочка была немного постарше, и много решительнее. Она выхватила лоскуток и для совершения обмена повела Лерочку к себе домой, где у нее имелась целая гора разных сокровищ.
- Вот, - сказала она, - за твой голубой лоскуток я даю тебе целое куклино платье. Видишь, какое оно красивое?
Платье было совсем не красивым, но девочка все же задумалась.
- Нет, - сказала она. - Это мы у тебя отбираем, а тебе даем вот это.
В результате двух-трех обменов у Лерочки в руках оказалась неказистая серая тряпица. Голубой лоскуток девочка благоразумно убрала с глаз долой, и расстроенная Лерочка в слезах отправилась восвояси.
Но тут дядя Кирюша позвал их с Викой в маленькую полутемную комнату. Там, сидя вместе с девочками на диване, он читал им вслух из большой толстой книги:
- Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из нее высохший мертвец... "Душно мне! Душно!" - простонал он диким нечеловеческим голосом...
Девочки сидели, поджав под себя ноги, и боялись дышать. Было жутко и было величайшее наслаждение от этой жути. И Лерочка на время забыла свою обиду.
В отпуске мама несколько дней пролежала в ленинградской больнице, и Лерочка с папой один раз приходили к ней в гости. Лерочка немного боялась идти: дядя Кирюша неосторожно сказал при ней, что в этой самой больнице когда-то, давным-давно, зарезали мамину маму, Лерочкину бабушку. Но ничего страшного не случилось. В маминой комнате находились еще две или три добрые тети, и было видно, как мама гордилась, показывая им Лерочку и папу.
- Попей отсюда, - говорила мама, поднося ко рту дочери кружку. - И еще попей отсюда.
Почему-то пить кисель и молоко из больших больничных кружек было неприятно.
* * *
Когда возвращались в Новочугуновск, на больших станциях обедали в станционных буфетах. Стоило выпустить из руки и положить на стол кусок хлеба, как из-под стола протягивалась чья-то рука, и кусок исчезал. А со стола страшные мужики хватали неубранные тарелки и вылизывали их. Маленькая Лерочка понятия не имела о том, что в стране голод. И что такое голод. И что такое страна. В любимой песне о Ворошилове и она, и другие дети пели не "За Доном гуляла пурга", а "за домом". На пустыре за их домом зимой и вправду гуляли страшные ветры. Лерочке однажды надуло в ушко, и ушко долго болело. Поэтому ее долго, до самой весны, выпускали гулять только в ватной шапке-ушанке, завязанной тесемочками под подбородком. Эта шапка очень выручила Лерочку, когда ее укусила лошадь.
- Лошадка, лошадка! - говорила Лерочка, протягивая лошади кусочек хлеба и заходя при этом под самую лошадиную морду. И тут лошадь схватила своими огромными зубами глупую Лерочкину головку в шапке-ушанке. Оправившись от испуга, Лерочка долго плакала, не понимая, почему же лошадка так ее обидела. Может, эта лошадка злая? Или она очень хочет кушать? Хочет кушать - это было понятно.
Как-то в их квартиру постучал старик-нищий. Страшный старик, похожий на татарина с мешком, набитым непослушными девочками. Только у этого старика мешок был совсем маленьким. Папа посмотрел на маму, как бы прося ее разрешения, и протянул нищему полбуханки хлеба. Лерочку поразило, как много было отдано. Тогда буханки выпекались большие, а она была еще маленькой.
На полдороге папа отстал от поезда. Пока они с мамой ехали вдвоем, Лерочка пользовалась исключительным вниманием высокого военного, гимнастерку которого украшала масса ремней. Когда военный с ней разговаривал, угощал чем-то вкусным и даже подкидывал ее вверх, ей и в голову не приходило, что это внимание предназначалось не совсем ей. Впрочем, она была хорошенькой, нарядной и забавной девочкой...
Папе удалось догнать поезд еще до Новочугуновска.
* * *
Пока семья ездила в отпуск, в Новочугуновске появилась новая мода. Кто-то наладил в городе производство круглых черных таблеток из вареной смолы. Таблетки предназначались для жевания, и поэтому все называли их не варом, а "жевакой". В первый же по приезде день, едва Лерочку выпустили гулять на улицу, все дети вытащили из ртов свои жеваки, откусили от них по маленькому кусочку, сложили эти кусочки вместе и вручили Лерочке. Она с радостью приняла это выражение солидарности, тут же вместе со всеми усердно начала жевать, и все отправились в центр города на митинг. На новостройку прибыл сам товарищ Молотов, и в центр на митинг потянулись все - и жители их дома, и рабочие из бараков и из "дворняжек", и те, кто жил по другую сторону от завода. И хотя про товарища Молотова Лерочка до того дня не слышала, всеобщее увлечение политикой передалось и ей. На главной площади городка толклось множество народа, играл оркестр, потом с грузовика что-то выкрикивали дяди в кепках, и было весело. Родители отыскали ее не скоро и ее увлечение политикой не одобрили. Так же, как и увлечение жевакой. Однако, поняв, что жевака сильнее ее, мама стала регулярно покупать эти черные таблеточки и уж из дома-то она отпускала дочь всегда с индивидуальной порцией жеваки во рту.
Но вслед за солидарностью Лерочка впервые в жизни столкнулась и с провокацией. Дворовое общество, в которое теперь влились и дети из бараков, увлекалось словами, которых она еще не знала.
- Повтори! Повтори! - настойчиво советовали ей друзья относительно одного из этих слов.
Она повторила. Но по тому, как восторженно ребята завизжали, и как закричали, что расскажут об этом ее маме, она поняла, что совершила нечто ужасное. Она обогнала детей, с шумом и грохотом бежавших к ее парадной, влетела в квартиру и захлопнула дверь. И сразу же в дверь громко застучали. Она просила и умоляла маму не открывать, но мама открыла.
- А ваша Лера ругается! - наперебой сообщили Лерочкины друзья.
- Как? - спросила мама.
- "..." говорила сегодня.
Позднее она узнала от своих разоблачителей, что это слово обозначает. Она запомнила его сразу же и на всю жизнь - мама впервые по-настоящему больно ее отшлепала. И долго еще рядом с любовью к маме жил в Лерочкиной душе червячок обиды.
Но в следующий раз, за преступление куда более серьезное ее наказали куда более мягко. Восьмилетняя заводила Люба Гасилина потребовала принести ей мамин парфюмерный крем и научила, как это нужно сделать. С густым слоем крема на ладошках Лерочка вышла из квартиры и тут же на лестничной площадке столкнулась с вернувшимися домой родителями. В этот день ее не выпустили больше гулять.
Очень скоро произошел и случай с Наташечкой. Пожилая нянька выгуливала во дворе младенца. Сама нянька мирно дремала, сидя на бревнышке, а с младенцем, как с большой куклой, возились девочки - играли, таскали на руках и вытирали носик. Держа на руках слишком тяжелую для нее ношу, Лерочка споткнулась, и они вместе упали. К счастью, из рук она младенца не выпустила, и все обошлось разбитым носиком. Младенец заревел, а заводила Люба Гасилина зычно крикнула:
- С Леркой никто не играет, она Наташечке нос разбила!
И, правда, часа два, до самого обеда, с нею никто не играл. Она чувствовала себя виноватой и страдала. Но что такое были эти страдания по сравнению со страданиями из-за предательства Таси!
Большая, лет четырнадцати, а то и пятнадцати, девочка Тася однажды появилась во дворе, а потом стала приходить ежедневно и по полдня возиться с малышней. Малышня же, в том числе и сама Люба Гасилина, бегала за ней, как стайка собачонок. Каждый день Лерочка являлась с прогулки со словами: "А Тася..." - и начинались долгие дифирамбы. Как-то Тася придумала новую веселую игру. Она стояла у подножия невысокого и некрутого пригорка и ловила ребятишек, которые, как бревнышки, скатывались с пригорка к ее ногам. Лерочка сама ни за что не решилась бы на такой спуск, но внизу ее ловила удивительная, добрая, веселая, и надежная Тася. Два раза она испытала восторг благополучного спуска, а на третий раз Тася не стала ее ловить, а наоборот, подтолкнула, и Лерочка покатилась дальше. Через несколько шагов она сама собою остановилась. Но разочарование было непереносимым.
- Что случилось? - спросила мама, когда она с громким ревом появилась в комнате.
- Ну, вот тебе и раз! А говорила: "Тася, Тася", - родители улыбались.
Вскоре Тася перестала приходить во двор, и малышня перестала о ней вспоминать. Но только не Лерочка. Тася была первым Лерочкиным идеалом, в котором ей довелось разочароваться.
* * *
В конце лета папу посадили в тюрьму. Его подозревали в ужасном уголовном преступлении. И потому следователь сказал маме:
- Как вы можете его защищать, если он способен на такое?
Но мама знала, что на такое он не способен, и потому защищала.
Через несколько дней папу выпустили и объяснили, что произошла ошибка, что ужасное уголовное преступление совершил какой-то другой Свистунов. За чаем родители говорили, что "все было шито белыми нитками" и что в камере "он набрался вшей".
Лерочка выскочила на балкон и закричала подружке на соседний:
- А мой папа был в тюрьме!
Рассказать о том, что все было шито белыми нитками, и что в камере папа набрался вшей, она не успела.
- Лера, немедленно домой! - послышался из комнаты строгий мамин голос. А в комнате мама добавила слова, которые стала в последнее время произносить все чаще: "не выдвигайся!".
Слегка обиженная Лерочка направилась в комнату соседки, которая частенько зазывала ее к себе, угощала чем-нибудь вкусным, расспрашивала о родителях. Но в гостеприимной комнате ее встретили новые, не сразу понятые ею слова:
- Закрой дверь с той стороны!
И маленькая глупая Лерочка растерялась. Она и потом, уже взрослая, терялась, если хамство обрушивалось на нее внезапно.
Несмотря на то, что папа провел в тюрьме всего несколько дней, да и то по ошибке, на какую-то итээровскую вечеринку их с мамой на всякий случай не пригласили. Между собою они говорили об этом шутя, но даже Лерочка чувствовала, что им обидно. В день злополучной вечеринки они всей семьей ходили в кино. Лерочка в ожидании начала сеанса сидела на стуле и болтала ногами, не достающими до пола.
- Девочка, встань! - сурово потребовала нависшая над ней незнакомая тетя.
Но на занятый Лерочкой стул имелся приобретенный в кассе билет, а у решительной тети билета не было. Поэтому испуганно вскочившую Лерочку папа снова усадил на место, и она законно проболтала ногами на индивидуальном стуле весь утомительно долгий и скучный фильм "Избушка на Байкале".
На обратном пути им встретились две извозчичьи пролетки, обвешанные горланившими песни пьяными.
- Кто это? - испуганно спросила Лерочка.
- Шпана, - коротко ответил папа. Но поскольку было известно, что няниными стараниями она боялась пьяных, папа, улыбаясь, добавил:
- А ты никого не бойся. Я за вас с мамой любому горло перегрызу!
Лерочка поняла буквально и снова немного испугалась.
...Через много лет, когда и папы и мамы давно уже не было в живых, и когда давно уже умер товарищ Сталин, постаревшая тетя Лизочка сказала взрослой и уже не очень молодой Лерочке:
- Твоя мама рассказывала, что твоего папу пытались вербовать.
И уже немолодая Лерочка подумала: "Наверное, тогда, в Новочугуновске". Впрочем, а почему бы и не позже?
Вскоре папа уволился с завода, и они вернулись в Ленинград.
* * *
Когда молодая семья покидала Ленинград, найти в городе жилье еще не было проблемой. Теперь же все изменилось. Первая пятилетка с триумфом заканчивалась в три года. Бурно развивалась промышленность, бурно росло население. Лерочкиному папе пришлось довольно долго искать завод, который дал бы ему не только работу, но и жилье. Такой не очень знаменитый завод нашелся на Выборгской стороне. Завод строил дом на Лесном проспекте, а до окончания строительства предложил молодому, но уже опытному инженеру крошечную квартирку в Полюстрове, на Тепловодском проспекте. У неширокой и неглубокой канавки, которая протекала по середине улицы, именовавшейся проспектом, берега были еще не застроены и по ним почти не ходили машины.
Квартирка - две комнатки и кухонька с огромной, топившейся дровами плитой - размещалась в деревянной надстройке над небольшим двухэтажным кирпичным домом. К дому примыкала бывшая усадьба: большой четырехугольный огород и два флигеля по его сторонам. С одной стороны - деревянный двухэтажный, с другой - тоже деревянный, но одноэтажный. На дальнем конце огорода находилась маленькая избушка, бывшая банька. В баньке ютилась многодетная семья, совсем недавно приехавшая из деревни и связавшая свою судьбу с заводом. Дети тех рабочих, что стали горожанами на несколько лет раньше и теперь густо заселяли бывшую усадьбу, называли жильцов баньки "скобарями". Вопиющую бедность этих "скобарей" видела даже неопытная в жизни Лерочка. За двором-огородом располагался другой такой же двор-огород, и только за ним уже шла трамвайная линия.
В день переезда Лерочка, выпущенная гулять во двор, подошла к копавшейся в огороде старушке и завязала вежливый разговор:
- Здравствуйте. А как вас зовут?
Старушка распрямилась, ласково посмотрела на девочку и ответила:
- Фекла Михайловна.
- Свекла Михайловна? - переспросила Лерочка, любившая, чтобы все было понятно.
- Нет, Фекла. Фекла Михайловна.
- Свекла Михайловна? - настойчиво пыталась разобраться в ситуации Лерочка.
Немедленной дружбы со старушкой не получилось. Не получилось и большой дружбы с ребятами во дворе - чем-то она была уже не такой, как они.
Двор на Тепловодском проспекте стал как бы первым курсом Лерочкиного фольклорного университета. Позже были и второй - двор на Лесном проспекте - и третий - школа. Но именно здесь начала засорять ее память масса стихов и анекдотов, совсем не подходящих для маленькой девочки. Многие из них родились еще до революции. Самый невинный из них - разговор барыни с мужиком: "Пардон" - "Сама зассыха".
Любили во дворе присказку-скороговорку, изюминкой в которой было то самое ужасное слово, за которое Лерочку наказали в Новочугуновске.
Пелось много частушек, как злободневных политических:
Эх, калина-калина, шесть условий Сталина,
Девяносто Рыкова, сто Петра Великого!
так и дореволюционных:
На Путиловском заводе запороли паруса.
Мастер бегает по цеху, рвет на ж... волоса!
Летом по выходным дням из одноэтажного деревянного флигеля разносился по всему двору звонкий голос красивой и фигуристой работницы Кати:
Я Мишу встретила на клубной вечериночке.
Картину ставили тогда "Багдадский вор"...
Однажды Лерочка соло продолжила "Волжские страдания", которые, по просьбе гостей, спела своим красивым сопрано папина младшая сестра тетя Юля, приехавшая в Ленинград учиться:
Давай, милый, гроб закажем -
Жигули, брат, Жигули!
Обоймемся, да вместе ляжем -
ах, до чего, брат, довели!
* * *
За трамвайной линией находился заброшенный и разоренный парк, который все называли Шмерлингом. В Шмерлинге сохранился небольшой кусочек разломанного каменного забора. На фоне его слипшихся серых булыжников Лерочке представлялась сидящая девочка в длинном красном платье, которую она видела на какой-то картинке. Девочка нюхала цветы и о чем-то грустила. Может быть, ее обидели мачеха и злые сестры.
Раз они с мамой нашли в Шмерлинге пенек, усыпанный опенками. Поджаренные опенки оказались необыкновенно вкусными.
Когда они гуляли вдвоем с мамой, мама рассказывала что-нибудь очень интересное. Иногда про Золушку. Иногда про Ивана-царевича и серого волка. А иногда про боженьку Иисуса Христа.
- Однажды Христос и его ученик шли по дороге. День выдался очень жаркий, а идти предстояло очень долго. На дороге только песок да пыль. Им все больше и больше хотелось пить, но никакой воды поблизости не было. Вот они шли-шли и вдруг видят: на дороге в пыли лежит подкова. Христос и говорит ученику: "Подними эту подкову". А ученик отвечает: "Нет, я не могу поднять подкову. Я очень устал и хочу пить. У меня нет сил нагнуться за этой подковой". Тогда Христос нагнулся, сам поднял подкову, и они пошли дальше. Шли-шли и дошли до маленькой деревни. Там в садах на деревьях росло много сочных слив, а у многих жителей были ослики. А осликам, чтобы они в пути не ушибли ноги, на ноги надевают подковы. В этой деревне Христос и обменял подкову на целый мешочек слив. Потом они напились воды из колодца и пошли дальше. И снова они шли и шли, а жаркое солнце светило и светило на них сверху. А на дороге снова только песок и пыль, и им снова захотелось пить. Тогда Христос съел одну сочную сливу, а вторую бросил на дорогу. Ученик нагнулся, поднял эту сливу из пыли, вытер о свою одежду и съел. Потом Христос снова съел одну сливу сам, а другую снова бросил на дорогу. А ученик снова нагнулся, поднял ее и съел. И так было много раз. Когда все сливы закончились, они уже подходили к той деревне, где собирались переночевать. Тут Христос и сказал своему ученику: "Вот видишь, ты не захотел один раз нагнуться, чтобы подобрать подкову. Поэтому тебе пришлось нагибаться много раз, чтобы подбирать сливы!"
- Мама, - спросила Лерочка, - а почему же ученик не захотел нагнуться за подковой?
- Наверное, он был упрямым. Или ленивым, как иногда ты.
- Но я же совсем не ленивая! - запротестовала Лерочка. - Я же вчера зашила тебе чулок, а ты сказала, что я умница!
Действительно, накануне мама дала ей иголку со вдетой в нее ниткой, и Лерочка прямо на маминой ноге зашила длинную петлю, спустившуюся с хлопчатобумажного чулка.
Летом с Васильевского острова приехали гости: дядя Кирюша, тетя Леночка и Вика. После чая все пошли гулять в Шмерлинг. Девочки бежали впереди взрослых и громко вопили:
- Мы - пропускные белочки! Мы - пропускные белочки!
Про пропускных белочек Лерочка только что впервые услышала от сестры, но все равно, воображать себя одной из этих непонятных белочек было очень весело. После прогулки по парку родные сразу же сели на трамвай и тетя Леночка сказала:
- Больше мы в эту даль не поедем. Переезжайте скорее в новый дом.
Однако, через несколько дней она все-таки приехала, но одна. Приехала, чтобы взять Лерочкины летние платьишки. Они с Викой собирались месяц отдыхать в Анапе, а на юге девочке полагалось иметь много красивых платьиц, чтобы каждый день надевать новое. В магазинах красивые детские платьица теперь не продавались, а шить красавица тетя Леночка не умела. Среди других она унесла и самое любимое Лерочкино платьице, светло-сиреневое, юбочка которого заканчивалась треугольными фестончиками, обшитыми шелковым кантиком.
Когда гостья уехала, мама сказала огорченной дочке:
- Да ты не огорчайся. Они вернутся с юга и отдадут все твои платьица назад. А я пока сошью тебе новое, голубенькое, с рукавчиками-фонариками. Хочешь? А когда папа заработает побольше денег, мы тоже поедем на юг. В Анапу или в Сочи. Или в Ялту. И Вика одолжит тебе свои белые туфельки с бантиками.
Нет, ни разу в жизни не удалось Лерочкиной маме съездить ни в Анапу, ни в Сочи, ни в Ялту...
А папа, чтобы заработать побольше денег, несколько вечеров чертил дом на большой чертежной доске. Обычно эта доска лежала на фанерном ящике-кубе и служила обеденным столом, тогда как сам ящик служил сундуком. Чертил папа красиво и без помарок. Особое впечатление на Лерочку произвели аккуратные прямоугольные окна.
- Мама, - спросила она, - а папа может поострить дом?
- Ну, если ему дадут рабочих, то сможет.
- Нет, безо всяких рабочих, а сам. Может?
Лерочке хотелось, чтобы ее папа мог все. Но мама сказала:
- Не говори глупостей. Твой папа инженер, а не столяр или каменщик!
* * *
В гости к ним на Тепловодский проспект приезжали иногда и другие родные. Лерочка особенно любила, когда приезжала тетя Лизочка. Потому что тетя Лизочка всегда дарила ей замечательные подарки. Однажды, заметив издали ее модную красную блузку, Лерочка долго со всех ног бежала ей навстречу вдоль канавки. А когда подбежала, случилось то же, что в аптеке города Новочугуновска: в такой же, как у тети Лизочки, блузке помещалась чужая и злая тетя. Зато на Лерочкин день рождения все тети просто засыпали ее подарками - и тетя Лизочка, и тетя Катюша, и тетя Диночка. Особенно запомнилась ей кукла-комсомолка. Эта кукла была наряжена в синюю юбку, зеленую гимнастерку и портупею из желтых кожаных ремешков. И еще запомнился неимоверной величины арбуз. Но самый лучший подарок сделала мама. Мама подарила куклу одного роста с Лерочкой. Покупной у куклы была только головка, все же остальное мама сшила поздними вечерами, когда Лерочка уже спала. А утром дня рождения эта красавица в голубом платье с воланами сидела на стуле возле Лерочкиной кроватки.
Лерочка и сама обожала ходить с родителями в гости. Вот если бы только не поздние возвращения домой. Когда она клевала носом в ночном трамвае, она мечтала, чтобы трамвай довез ее до самого дома, а потом еще и поднял бы вверх по лестнице до самой квартиры. В трамвае ее завораживал вид кондукторской сумки с рулончиками билетов.
- Когда я вырасту большой, - не раз говорила она, - я буду кондукторшей.
Завораживало ее и фантастическое видение, появляющееся на минуту в трамвайном окне - видение Большого Охтинского моста.
По чьему-то недомыслию или, наоборот, в соответствии с мудрыми восточными обычаями, несколько лет день смерти Ленина был в стране нерабочим днем. Наверное, не для одних только Лерочкиных родителей, далеких от политики, этот внеочередной выходной день стал предлогом для встречи с родными и друзьями. В один из таких дней семья и поехала к тете Диночке. Вдвоем с мужем та занимала огромный, украшенный лепниной, зал в бывшей барской квартире на Староневском. Тяжелые портьеры делили зал на спальню и столовую-гостиную, она же и кабинет. Ленинград переводился тогда с печного отопления на центральное. Для каждого из массы непохожих друг на друга домов требовался свой особый проект, а дядя Ваня как раз и был специалистом по отоплению. Поэтому он много работал вечерами, и в их семье с деньгами было свободнее, чем в Лерочкиной. Дядя Ваня курил исключительно лишь дорогие и модные папиросы "Казбек", а для гостей ставили на стол дорогие и вкусные вещи, которых дома Лерочка не ела. В тот день были крошечные маринованные огурчики "пикули".
Дядя Ваня поднял рюмку, усмехнулся и сказал:
- Что ж, за так называемый праздник!
Но выпить рюмку он не успел: тетя Диночка быстро встала из-за стола, подошла к двери и резко ее толкнула. Дверь открывалась наружу, и за дверью кто-то охнул.
- Дарья Георгиевна, извините, пожалуйста, - сказала тетя Диночка. - Я не знала, что вы здесь. Вы что-то хотели?
Старушечий голос ответил:
- Соли, Диночка. Одолжите мне соли.
- Конечно, конечно, идемте на кухню, я как раз туда иду.
- Подслушивает за всеми, старая карга, - сказал дядя Ваня, - а потом на всех доносит. Такую вот жизнь устроил нам этот сифилитик.
Когда тетя Диночка снова села за стол, дядя Ваня снова поднял рюмку, снова усмехнулся и снова сказал:
- За так называемый праздник.
Лерочка хотела спросить у мамы, кто это такой - сифилитик, но забыла. Ее вообще больше заинтересовала "старая карга".
- Мама, а кто это - старая карга? - спросила она уже в трамвае.
- Старая карга - это злая старушка, - ответила мама.
Лерочка любила во всем ясность и, так как знакомых старушек у нее было мало, она сказала:
- Но ведь тетя Даша Савельева не старая карга, правда?
- Конечно нет, ты же знаешь, что тетя Даша Савельева добрая.
- А бабушка Фекла Михайловна - карга?
- Какая же она карга, ведь она тоже добрая.
- А Дарья Георгиевна злая старушка?
- Наверное. Раз дядя Ваня так ее назвал, значит она злая.
Лерочка задремала, но потом вспомнила и встрепенулась:
- Мама, а что Дарья Георгиевна уносит?
- Куда уносит?
- Дядя Ваня сказал, что она сначала подслушивает, а потом куда-то уносит.
- Не знаю. Вставай, сейчас будем выходить.
* * *
В один из дней во дворе появилась девочка Тоня. Ребята говорили, что Тонины папа и мама умерли от голода. Девочка жила у бабушки Феклы Михайловны, а обедала у всех жильцов по очереди. Спустя какое-то время ребята окружили Лерочку и грозно ей заявили:
- Сегодня Тоня будет обедать у вас. Иди и скажи матери.
Она побежала домой, не зная, как мама примет такое требование. Но мама только сказала:
- Пускай приходит.
Потом, когда Лерочка, как и другие ребята, не дождавшись обеда, забегала домой за ломтем хлеба, она говорила маме:
- И для Тони!
И мама отрезала кусок хлеба и для Тони.
В соседних квартирах жили тоже работники завода, ожидавшие вселения в новый дом. Мама подружилась с семьей Савельевых, особенно с немолодой тетей Дашей, матерью чертежника дяди Миши. Сынишка дяди Миши был еще маленьким и один во дворе не гулял, поэтому разговаривать про Тонин обед ребячья делегация пришла к тете Даше и та, как и Лерочкина мама, сразу сказала:
- Пускай приходит.
Лерочка привела Тоню к Савельевым, и ее тоже заодно посадили обедать. А потом она услышала, как тетя Даша сказала маме:
- До чего еще доведет народ царь-то этот!
- Какой это царь, - откликнулась мама, - это не царь, а крысиный король.
Не вмешаться в такой интересный разговор Лерочка просто не могла и потому сказала:
- Тетя Даша, у нас же теперь нет никакого царя!
- Лера, - отреагировала мама на этот теоретический выпад дочери, - твой номер восемь, подожди, пока спросим. Иди гулять.