Буслаева К.Н : другие произведения.

Пустая девушка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 4.00*2  Ваша оценка:

  
   . ,
  
   ПУСТАЯ ДЕВУШКА
   (СТУДЕНТКИ)
  
  
   ПРОЛОГ
  
   Она проснулась в пять часов, как от толчка: умер Витька. Умер Витька Рябинин, беда ее юности. Витька, одноклассник, на которого школьницей она не обращала внимания. Витька, курсант знаменитой Дзержинки, в которого она студенткой была влюблена все пять лет. Он давно уже был только прошлым, и она давно уже о нем не вспоминала. А сейчас вдруг почувствовала, что он умер. Умер вот только что, сию минуту. Она вспомнила слышанное на какой-то публичной лекции: перед смертью мозг человека работает на износ и посылает импульсы какой-то, пока что не открытой, энергии близкому человеку. Конечно, Витька должен был послать такой импульс именно ей. Потому что, хоть он и был бедой ее юности, она тоже...
  
   * * *
  
   Когда осенью 1945-го года стало известно, что отец Леры с войны не вернется, она, по настоянию маминой сестры тети Лизочки, добилась через прокуратуру освобождения одной из двух комнат, которые их семья занимала до войны, и в которые жактовское начальство вселило большую семью Суровых. Она выбрала ту, что поменьше, непроходную. В феврале 1946-го года Лера переехала в нее из институтского общежития, где прожила весь первый семестр учебы. Она была одна, маму война забрала у нее еще раньше, в 1943-м
   Вся мебель, размещавшаяся когда-то в двух комнатах, оказалась теперь в одной, и первые несколько дней мешала передвигаться. Разобрать ее, распределить как-то по углам, было нельзя, потому что предстояла приемка по акту. Но грозная начальница из жакта по фамилии Овсянка тянула и с приемкой мебели и с Лериной пропиской. Попутно она объясняла Лере безнравственность ее, Лериного, поступка: вместо того, чтобы спокойно жить в общежитии и ждать, не освободится ли какая-нибудь комната в жилмассиве, Лера выселила хороших людей. В конце концов, и прописка, и приемка мебели состоялись. К тому времени, когда в 42-м году отец смог придти с фронта, находившегося рядом с городом, и сдать жакту вещи на хранение, по акту и под расписку, из вещей в комнатах оставалась только мебель и, почему-то не взятая мародерами, игрушечная швейная машинка. Присутствие этой машинки в акте, при ее отсутствии в наличии, приводили Овсянку в особое негодование.
   - Советской девушке, тем более комсомолке, стыдно даже и заикаться об этой мелочи! - кричала она. - Надо совсем не иметь совести, чтобы эту мелочь требовать!
   Лера и не требовала. Она была рада, что завершилось, наконец, еще одно из висящих над ней неприятных дел. Теперь она навела кое-какой порядок. Добрую половину мебели она сложила вдоль стенки, отделявшей комнату от лестничной площадки, напротив огромного окна. Вышло очень некрасиво, но зато появилось свободное пространство, и стало возможным убрать грязь. Выбросить часть мебели было никак нельзя, в дальнейшем она могла потребоваться тете Лизочке. Та надеялась вскоре вернуться в Ленинград, а ее квартира на Петроградской стороне была не просто разграблена, но и занята. Тетя хлопотала об ее освобождении, а потому часто наведывалась в Ленинград, одна или с мужем. Она и помогла Лере, несмотря на противодействие Овсянки, вселиться. Прежде, чем уехать в Недроград, где они теперь работали и где, живя у них, Лера окончила школу, тетя прочла племяннице небольшую лекцию:
   - Жизнь одной накладывает на девушку много обязанностей, - говорила тетя. - Ты должна понимать, что соседи будут стараться тебя выжить. Они будут придираться к каждому твоему шагу. Они будут говорить о тебе разные гадости, придумывать то, чего никогда и не было. Считай, что эта твоя комната - комната для работы.
   Тетин совет внес и свою лепту в Лерину неуверенность. Она и так чувствовала полную свою беспомощность перед Овсянкой, перед соседями Суровыми, перед жизнью.
   * * *
   Тетины предсказания начали сбываться уже на следующий день. Вечером в дверь постучали, и на пороге появился лысоватый человек лет тридцати пяти.
   -Давайте познакомимся, - сказал он. - Я брат вашей соседки Нины Павловны, Миша. Михаил Павлович. Житель Петроградской стороны. Инженер. Между прочим, холостяк... - Он обольстительно улыбнулся. - Вас зовут...
   - Лера.
   - Значит, Валерия.
   - Калерия.
   - Очень хорошее имя. Не совсем обычное, но хорошее. Вы хоть сами-то понимаете, Лера, как вам повезло с комнатой? Ни с того, ни с сего комната в Ленинграде.
   И он снова обольстительно улыбнулся.
   - Почему же ни с того, ни с сего? Это моя комната.
   - Конечно, конечно, ваша. Но вам очень повезло. Вы, кстати, замужем?
   - Нет.
   - Ну, ничего, выйдите!
   Он в третий раз обольстительно улыбнулся и сказал:
   - До свидания, мы теперь будем часто встречаться.
   После этих слов он ушел, так и не приглашенный Лерой присесть. А она, когда за ним закрылась дверь, подумала: "Тетя Лизочка, как всегда, права"
   Еще через несколько дней в Лерину комнату явился незнакомец. Почти незнакомец, т.к. о нем Лера уже слышала от родственников.
   Возвратившись из эвакуации, младшая сестра Лериной мамы тетя Катюша и старший ее брат дядя Кирюша столкнулись с обычным в то время явлением: их жилье оказалось занятым. Энергичная тетя Катюша, работавшая до войны конструктором, устроилась техником-смотрителем в жакт. В районе Песков, в огромном доме, служившем до революции то ли дешевой гостиницей, то ли публичным домом, а после революции жильем для трудящихся, тетя и нашла для себя, а потом и для брата с семьей, по комнате, чьи одинокие жильцы умерли от блокадного голода. Эти комнатки-пеналы не шли ни в какое сравнение ни с тетиной комнатой на Ропшинской улице, ни, тем более, с роскошной квартирой дяди на улице Литераторов. Но это все же было жилье в послевоенном городе. Навещая вновь приехавших родных, Лера и узнала: демобилизовался друг их погибшего сына Вадим. Этот Вадим хотел увидеть Леру, и ему объяснили, как найти ее дом. Они только не помнили номера квартиры.
   - Войдя в комнату, молодой человек отрекомендовался:
   - Вадим Морев. Вы меня не помните? Мы встречались в августе 41-го. Я заходил к друзьям нашей семьи попрощаться, а вы тогда жили у дяди.
   Лера его не помнила, но, будучи о нем предупрежденной, предложила ему раздеться и сесть. Поискав глазами вешалку, которой в комнате не оказалось, гость бросил пальто на красное, обитое плюшем, кресло из старого гарнитура и сел на соседнее.
   - Я с трудом разыскал вас, - рассказывал он. - В жакте какая-то особа с перманентом упорно не хотела назвать мне номер вашей квартиры. Все спрашивала, а кто я вам. Какое, собственно, ее дело? Я говорю: "Предположим, знакомый".
   - Это, наверное, Овсянка.
   - Эта ваша Овсянка хоть и покуражилась, но все же номер квартиры назвала. Так что я здесь и хочу у вас узнать, что вы слышали о ваших родственниках? Где они теперь? Скоро ли вернутся в Ленинград?
   Сама не склонная к хитрости и дипломатии и не любившая этого в других, Лера сказала:
   - Они уже вернулись. Я на днях их видела. Они рассказали, что вы были у них накануне и узнавали мой адрес.
   Гость немного смутился.
   - Вы правы. Я у них был. И в войну мы с ними переписывались. Не обижайтесь, мне же нужен был предлог, чтобы придти к вам. А придти хотелось. Я художник, я запомнил ваше лицо. Теперь мне было интересно, какой же вы стали за эти четыре года.
   Он вгляделся в Лерино лицо и сказал:
   - Да, вы изменились...
   В этом "вы изменились" ей почудилось и его недовольство результатом увиденного, и какое-то высокомерие, и даже какая-то беспардонность. Разговор не получался. Вадим раскрыл бывшую при нем папку и стал показывать привезенные с войны зарисовки. На листах плотной бумаги Лера увидела каменные дома под черепичными крышами.
   - Немецкое "дорф" совсем не то, что русская деревня, - объяснял автор.
   Затем он перевел разговор на Леру и, как ей показалось - снова бесцеремонно, начал расспрашивать у нее о ней самой, как будто бы она не живой человек, а тоже какая-нибудь "дорф".
   - А вы читали роман "Фиеста"? - спросил он. - Очень интересный молодой писатель Хемингуэй.
   Лера не читала.
   - Нет? А "Пятая колонна"? Тоже нет? И "Прощай оружие"?
   Услышав ее новое "нет", он тут же подвел итог своему исследованию:
   - Да, чтением себя вы, как вижу, не балуете...
   Лера покраснела. Слова гостя показались ей несправедливыми. Ей казалось, что читает она как раз достаточно много. Во всяком случае, больше, чем подруги по общежитию. Почему она должна читать именно то, что нравится Вадиму Мореву?
   Лера не могла предложить гостю чая. У нее не было ни крошки хлеба и, тем более, сахара. Сахара не было в принципе, а последний кусок хлеба от выкупленного пайка она съела незадолго до прихода гостя. Самого чая тоже не было. И второй чашки. И чайника. Недавно тетя Катюша нашла для нее подержанную керосинку, но и керосина у нее не было. Однако, если бы все нужное у Леры и было, она все равно не пригласила бы гостя к чаю. Она была обижена.
   Недовольные друг другом молодые люди расстались. Лера не стала искать книг, о которых говорил Вадим. Потому, что он говорил о них "так".
  
   * * *
   Вначале все свободное от института время Лера проводила дома. Утром, выпив кипятку, если было с чем, уезжала в институт. После занятий, если на карточках оставались талоны, она обедала в студенческой столовой на первом этаже и ехала домой. Идти никуда не хотелось. И видеть никого тоже не хотелось. Те полгода, что она прожила в общежитии, приятный воспоминаний не оставили... Если не капризничало электричество, она разбирала лекции или читала книги. Но часто света не было, или он был слишком тусклым. Все телефоны в городских квартирах отключили еще в начале войны, и пока что никому из рядовых абонентов не включили. Радио в ее комнате не было. У соседей Суровых работал громкоговоритель, серая, цвета асфальта, бумажная тарелка, так похожая на ту, что когда-то была у них. Громкоговоритель и в самом деле говорил громко, но слов через стенку было не разобрать. Лера сидела в своей комнате, одна, и всем своим существом чувствовала: как это странно, как это неестественно, что она здесь одна. Она представляла маму, папу, собаку Азу, пропавшую незадолго до начала войны. Ей представлялся маленький деревянный обелиск на обочине шоссе у далекого немецкого городка, под которым лежал ее папа. Или низкий глиняный холмик в далеком среднеазиатском захолустье, под которым лежала мама.
   Вспоминался один, в общем-то, почти обыкновенный день. Выходной, 1-е марта. Всей семьей они ездили в центр, за покупками. Лере купили замечательное новое осеннее пальто кофейного цвета и зеленый берет. Было очень солнечно, но еще не весь снег растаял... А вскоре папе дали путевку, и он ездил в Гагры. Оттуда он прислал удивительное письмо: прямо на лист магнолии была наклеена марка, и там же чернилами написаны добрые слова.
   Вспоминала она и соседей Карандашовых из квартиры напротив, эвакуировавшихся еще в начале июля, до блокады. Лера провожала их на вокзал, откуда они отправились в товарном вагоне. Мама проводить их не могла, потому что находилась уже на казарменном положении. Она дала Лере немного денег и строго наказала купить и подарить Наталье Алексеевне галоши, потому что осенней обуви у той не было. Лере было очень неудобно дарить галоши. Побродив по находившемуся в их жилмассиве большому универмагу, она купила, наконец, не галоши, а большой флакон одеколона, который от маминого имени и преподнесла...
   Лера вспоминала, какой капризной и непослушной была она в последний предвоенный год, и мучилась сожалениями и раскаянием. Заново, снова и снова, переживала мамину смерть, и потеря теперь чувствовалась острее и тяжелее, чем тогда, в сорок третьем. Она часами лежала, накрывшись пальто, т.к. одеяла у нее не было, уткнув лицо в подушку, которая все-таки значилась в описи вещей, а потому и была возвращена Овсянкой, и плакала. В слезах засыпала, а утром просыпалась и ехала в институт. Никто из девочек в ее комнате еще не бывал, она никого не звала. В поисках моральной опоры, она, может, несколько чаще, чем нужно, писала в Недроград тете.
   В огромном, с толстыми кирпичными стенами, здании института еще почти не топили. На занятиях все законно сидели в пальто, а кто имел варежки -- в варежках. У Леры не было варежек, и руки на улице сильно мерзли даже тогда, когда сама она на ходу согревалась. Но она умела вязать. В один морозный день, придя с лекций, она достала старые шерстяные носки, по счастью - не выброшенные, распустила их и принялась за работу. Она работала с трех часов дня до трех часов ночи и связала даже и не варежки, а перчатки. Не слишком, конечно, красивые, но все-таки. Когда утром она шла в институт, руки не мерзли. Она радовалась, была горда собой и хотела поделиться своей гордостью и своей радостью с девочками. На военной кафедре, у "ящика с песком" - открытой деревянной коробки, действительно заполненной песком и утыканной изображающими войска и технику фигурками, где собралась группа, ожидая прихода майора Цыганкова, она сказала:
   - Знаете, девочки, я сегодня легла спать в три часа...
   Рассказать про превращение старых носков в новые перчатки она не успела. Староста Валя Федорова, демобилизованная зенитчица, грубо ее перебила:
   - Никому не интересно, где ты гуляешь и когда ложишься спать!
   Лера не нашлась, что ответить, покраснела и смолкла. Вале Федоровой уже исполнилось 27 лет. Она была членом партии, на занятия ходила в шинели и кирзовых сапогах. Лера вызывала ее неприязнь.
   Несмотря на теплое пальто и новые перчатки, Лера на лекциях мерзла и вскоре простудилась. Однажды утром она встала, но не поднимались руки, не хотели двигаться ноги. Она легла на оттоманку и заснула снова. А поздно вечером, почти ночью, в дверь постучали, и вошла Нина Павловна Суровая.
   -- Что с вами? -- спросила она.-- Ох, да у вас температура!
   Она вышла и вернулась со стаканом горячего чая и таблеткой.
   -- Она же там одна... -- услышала Лера через неплотно закрытую дверь ее оправдания и прозвучавшее в ответ ворчание ее матери, старушки Дарьи Акимовны.
   ?Ну вот, - думала Лера, - они хорошие люди, а я их обидела, выселила...?
   Простуда, к счастью, тянулась недолго.
  
   * * *
   Как-то по дороге домой Лера зашла к довоенной школьной подруге Мусе Ивановой, с которой уже несколько раз встретилась после возвращения в Ленинград.. Муся жила в том же огромном, когда-то заводском, доме, в квартире по соседней парадной. Муся уже вернулась из техникума, и, сидя за столом, ела суп с макаронами.
   -- Вот хорошо, как раз к обеду!-- встретила она Леру.
   Но Мусина мама, находившаяся тут же, сказала неприязненно:
   -- Какой обед? Обед кончился, ты доедаешь последнюю тарелку.
   -- Ну что вы, спасибо, я только что пообедала в институте, -- покраснев, пролепетала Лера -- Муся, доедай, и пойдем ко мне.
   Муся, демонстративно отставила тарелку с недоеденным супом и встала из-за стола.
   -- Ты не обижайся. Она раньше такой не была. Это после блокады. Ты же сама знаешь, что такое блокада. А мы пережили ее до конца. -- говорила она, спускаясь по лестнице.
   -- Да я не обижаюсь, что ты.
   Худенькая Муся была в модном синем костюмчике с раструбами в нижней части рукавов и с подложенной под плечики ватой. Ее папа успел сшить дочери модный костюмчик прежде, чем умереть от последствий блокадной дистрофии. Муся уже опомнилась после смерти папы и гибели друга, морского летчика, сбитого перед самым концом войны, и была снова влюблена.
   -- Он только летом демобилизовался, и сразу к нам, на третий курс, -- рассказывала влюбленная Муся. И мечтала:
   - Окончу техникум, выйду замуж за Валерика. Потом отработаю два гола и поступлю в консерваторию. Буду певицей.
   - Муся, я в первый раз слышу, что ты поешь. Ты и в школе никогда не "выступала". Не пела. Даже в хор не записалась. Я хоть стихи разные читала, а ты ничего...
   Лера и в самом деле не знала, что у Муси талант. Муся никогда о нем не рассказывала.
   - Муся, а как же - замуж и консерватория?
   - А Валерик "за". Он вообще во всем меня поддерживает.
  
   * * *
   Вскоре после зимних каникул Лере, как дочери погибшего в войну, вернули те сто рублей, что ранее вычли из стипендии в счет платы за обучение. Она положила оказавшуюся так кстати сторублевую бумажку в маленький незакрывающийся карманчик внутри командирской полевой сумки, в которой носила блокноты с лекциями, и поехала домой. На углу Невского и Литейного пришлось долго ждать трамвая ?девятки?. Другие маршруты шли, а ?девятка? куда-то запропастилась. Краем глаза она увидела, что на нее посматривает молодой человек, интересный и хорошо одетый. На нее часто посматривали молодые люди, она к этому привыкла. Но этот смотрел как-то особенно. Она подумала: это из-за ее неуклюжего, с чужого плеча, пальто. Ей стало неловко, она отвернулась. Потом что-то заставило ее повернуться в сторону трамвайных путей. Трамвай тронулся с места и медленно набирал скорость. Хорошо одетый молодой человек подбежал к нему с тротуара, заскочил на подножку и уехал. Лера опустила взгляд на висевшую на плече сумку. Сумка была расстегнута, сторублевой бумажки в маленьком карманчике не было.
   Когда Лера, расстроенная, приехала домой, в почтовом ящике ее ожидало письмо с обратным адресом ?Пиллау?, письмо от заочника Владислава. Лера не придавала значения этой переписке с моряком. Некоторые девушки имели по два и даже три таких "заочника". Она знала, что и молодые люди переписываются с двумя и даже тремя девушками. Так, без надежд на что-то "очное", от скуки. Лерин адрес - адрес "девушки с длинными волосами" - Владислав получил от друга Юрия, а тот, в свою очередь, от двоюродной сестры Ады, школьной Лериной подруги. На этот раз из Пиллау пришел не маленький бумажный треугольник, а большой конверт. И в нем целых две фотографии. На одной молодой моряк Владислав, в форменке, с лычками и орденом Красной звезды. Вот он какой, ее ?заочник?. Приятное, хоть и обыкновенное, юное лицо. Зато со второй фотографии на Леру глядел варяжский гость из оперы ?Садко?. То же юное лицо, но с ?окладистой? светлой бородкой, грубый свитер, капюшон и зажатая в зубах трубка. Если не варяжский гость, то уж обязательно морской разбойник. Добрый морской разбойник. Романтик. Еще в своем самом первом письме Владислав написал: ?Я влюблен в море, как в девушку... Возможно, когда-нибудь Вы упрекнете меня за то, что свою первую любовь я уже отдал. Я отдал ее морю?. В этом конверте с фотографиями находилось еще и маленькое стихотворение, тоже про море. Юный романтик был еще и поэтом. Разбойничья варяжская фотография заставила Леру улыбнуться. На нее повеяло чем-то милым и добрым.
   "Бог с ними, со ста рублями -- подумала она. -- Не пропаду я без этих ста рублей". И еще она подумала: "Хватит. Хватит сидеть дома и плакать. Сегодня же поеду в общежитие на танцы".
   И она сразу же принялась за уборку, потому что была суббота и ее очередь.
   Она понемногу обживалась в своем старом-новом жилище. После того, как Нина Павловна напоила ее, заболевшую, горячим чаем, они стали здороваться и понемногу разговаривать. Узнав, что Нина Павловна и Мышкина, соседка из третьей комнаты, по очереди убирают кухню и все прочие места общего пользования, она тут же, не дожидаясь напоминания, вызвалась делать это с ними в очередь. Главным в уборке было мытье пола. В свое время строители застелили пол деревянными досками, которые красили уже после того, как въехали все жильцы. Красили по всем правилам, со шпатлевкой и грунтовкой. В комнатах этот толстый ?культурный слой? кое-как сохранился, поскольку на своей жилплощади люди все-таки старались ходить поаккуратнее. Зато в прихожей и в кухне от него не осталось и следа. Лерины соседи приспособились ?шерыхать? белые доски. На мокрый пол клался старый веник, ветки которого не сохранили не только листьев, но и коры. Этим веником очередная уборщица и водила ногой по доскам туда-сюда, стараясь нажимать посильнее. ?Отшероханные? доски споласкивались чистой водой и вытирались. Эта процедура, требующая приложения физической силы, была для Леры несложной. Много сложнее оказалась чистка уборной. Хоть вода в бачке, как и в кране на кухне, имелась бесперебойно, сам унитаз за неделю делался невообразимым. Когда Лера чистила его впервые, ее стошнило. Нина Павловна рассказала ей в утешение: до вселения Суровых в Лерины комнаты, когда всю квартиру занимали Мышкины, захватившие ее в 42-м году явочным порядком, роль унитаза исполняла граммофонная труба...
   Закончив уборку, Лера стала собираться.
   Она долго умывалась под водопроводным краном в кухне над раковиной. Долго терла руки, лицо и шею. Конечно, лучше было бы сходить в баню, но там пришлось бы не один час стоять в очереди. Потом она заплела косички и надела черное платье. Еще недавно оно было ей чуть тесновато, но за месяцы жизни в Ленинграде она успела заметно похудеть. Трамвай 18-го маршрута почти час вез ее с Выборгской стороны на Васильевский остров.
  
   * * *
   В "родной" 528-й комнате Леру встретили некоторые новшества. Одну из кроватей теперь занимала Люба Любченко, ее бывшая одноклассница, теперь учившаяся с ней в одной группе. На бывшей Лериной кровати сидела и подкрашивала ресницы нарядная самоуверенная девушка с радиофакультета, Ляля Запольская. Ляля почти сразу же ушла, а кто-то из девочек сообщил, что Ляля, хоть далеко и не отличница, но очень интересный человек и, к тому же, пишет стихи.
   Лиля Туманова сказала:
   -- Поскольку мы с тобой стихов не пишем, может, нам пора на танцы?
   На ней уже было надето выходное платье. Она перегнулась, чтобы проверить, правильно ли расположены на икрах швы выходных шелковых чулок, и осмотрела себя в небольшое зеркало, висевшее у двери.
   -- Никогда не мешает лишний раз убедиться в собственной красоте!
   Люба Любченко, не пожелавшая принять шутку, поморщилась.
   -- Люба, ты с нами? -- спросила Лера.
   В эту минуту открылась дверь, и возникли Виктор Рябинин, бывший одноклассник Леры и Любы, и его друг Боря. Теперь Виктор учился в Дзержинке, как называлось в просторечии престижное и популярное среди девушек высшее военно-морское училище.
   -- Привет, девушки! -- бодро начал Виктор и тут заметил Леру. -- Калерия Николаевна! Товарищ Свистунова! Как поживаете? Говорят, вы получили комнату? Не уступите ли ее нам на следующую субботу, у нас тут у одного как раз день рождения!
   -- Всю жизнь мечтала! -- ответила Лера, несколько уязвленная тем, что один из ее поклонников, который, кстати, ей нравился больше многих других, пришел в ее комнату, когда ее там уже нет. Правда, в последнее время между ними пробежала черная кошка, но все-таки. -- Люба, ты идешь с нами?
   Курсанты отстегивали палаши и развязывали ?слюнявчики? - подворотнички. Люба не тронулась с места.
   -- И часто он сюда приходит? -- спросила Лера уже в коридоре.
   -- По-моему, второй раз.
   -- К Любе?
   -- Даже не знаю. Может, к Любе. А может, и к Моте. Или к Рите.
   В коридорной нише второго этажа, как всегда по субботним и воскресным вечерам, гремела музыка. Мелькали знакомые лица завсегдатаев. Девушки протанцевали до прощального вальса, а потом Лиля проводила подругу до остановки трамвая на Среднем проспекте.
   Лиля Туманова нравилась Лере все больше. Ни с бывшей одноклассницей Любой, ни с серьезной Валей Чибис, ни с гордой отличницей Ниной Казаковой, ни даже с легкомысленной и очень хорошенькой Ленкой Беликовой -- ни с кем из девочек не чувствовала Лера себя так естественно, и свободно. Потом, уже на старших курсах, когда их дружба стала очень крепкой, Лера сформулировала так: их с Лилей души (или личности?) настроены в резонанс. Лиля тоже родилась в Л-де, тоже в маленькой и дружной семье инженера. Она тоже покинула город в войну и вернулась в общежитие. Правда, ей предстояло жить в общежитии и быть ленинградкой только до окончания института, т.к. ее родители не делали попыток вернуться. Но, к сожалению, Лера и Лиля учились хоть и в одном потоке, но в разных группах. Лекции они слушали вместе, а вот на семинарах и лабораторных работах, на уроках немецкого и кое-где еще Лера была с Любой.
  
   * * *
   Уже на следующий вечер, в воскресенье, Виктор и его друг Боря появились в Лериной комнате. У нее как раз сидела Муся Иванова и рассказывала о перипетиях своей новой любви.
   -- После этого он так хорошо, так чисто меня поцеловал! Он сказал: ?Я боюсь, что не удовлетворю тебя?. Ведь мы уже договорились пойти в загс...
   На этих самых словах и явились курсанты.
   - Как же вы меня нашли? - удивилась Лера.
   - Кто ищет, тот всегда найдет! - ответил Виктор. Он оглядел комнату и сообщил свои впечатления от увиденного:
   -- Русская бедность.
   -- Почему же русская? Студенческая, -- улыбнулась Лера, стараясь улыбкой замаскировать неловкость. Ее вопиющая бедность была послевоенной. Или военной. Но никто еще никогда не упрекал ее за бедность.
   -- Ну да, я и имел в виду, что студенческая, - спохватился гость.
   -- Знакомьтесь, моя школьная подруга, -- прервала хозяйка неприятный разговор.
   Муся ушла, она спешила на свидание. По каким-то своим делам должен был уйти Боря. А Лера и Виктор не заметили, как пролетел вечер. Лера даже удивилась, как легко и непринужденно они разговаривали. Здесь не было, как когда-то в общежитии, Лериных поклонников, столь к нему недоброжелательных. Не было никого, кто бы вслушивался в чужие разговоры. Кто бы отвлекал и мешал...
   Она пошла проводить его до трамвая.
   - Калерия Николаевна, ждите меня в среду, - заявил он на прощанье.
   Он пожал ей руку, а потом неожиданно поцеловал в щеку и бегом бросился к уже тронувшемуся с места трамваю. С площадки помахал рукой. Она тоже помахала и подумала, что он мальчишка. Поцеловал - и считает себя героем.
   Потом он приходил в ее, отмеченную русской бедностью, комнату каждое увольнение. Сначала им было не наговориться. Потом - не нацеловаться. Ни с одним из них никогда такого не происходило. Несколько раз они были в полушаге от того, что могло бы случиться. Но не случилось. Да и не могло случиться, потому что оба они были молодыми и чистыми... Она обычно провожала его до трамвая, и они, пройдя мимо трамвайной остановки, долго еще шли пешком, по непарадной и не очень хорошо освещенной Выборгской стороне. Он садился на трамвай в самую последнюю минуту, иногда рискуя опоздать. Лере не приходило в голову, что они ни разу, в отличие от того времени, когда она жила в общежитии, не были ни в кино, ни даже в центре города. Ей было так хорошо, когда они были вдвоем, что это и не могло придти ей в голову. Но в ту субботу, когда в училище происходил факультетский вечер, Виктор не появился в комнате, отмеченной студенческой бедностью. И в следующее за этой субботой воскресенье тоже. Лера услышала про этот вечер в понедельник, случайно, от кого-то из девушек. Ее это известие кольнуло. Вечер был, Виктор, наверное, присутствовал, а ее не пригласил. Ее, к которой спешил в каждое увольнение. С которой целовался и которой говорил разные хорошие слова. Ее, которая так любила танцевать, и так хорошо танцевала. Которая имела успех на студенческих вечерах и у которой, наконец, имелось красивое платье из черного креп-жоржета. Одно-единственное нарядное платье, еще в школе доставшееся ей из американских подарков, но, в самом деле, красивое. В чем же дело?
  
   * * *
   Виктор был на факультетском вечере, хоть сначала на него и не собирался. Но очень просил приятель Марат. Тот поссорился с Зоей, студенткой Герценовского института, в которую был влюблен. И у него не хватало смелости идти мириться одному.
   - Зайдем, поговорим, пригласим на вечер. Ты проводишь нас, а потом можешь уходить. Ну, немного опоздаешь. Объяснишь своей девушке, что и как, она простит, - уговаривал он.
   В комнате общежития, где жила Зоя, оказалась и ее подруга Алла, которую Виктор немного знал, т.к. приносил ей когда-то записку. Как ни удивительно, девушки были уже принаряжены, как будто знали, что их пригласят на вечер. Не в пример Лериным подругам и большинству других студенток, это были те самые девушки, которых, кто с завистью, а кто и с восхищением, называл "фифами".
   Виктору нравилась красивая одежда. Он гордился своей морской формой и следил за нею. Даже если бы перед увольнением внешний вид курсантов придирчиво не проверял старшина, все равно складки на его расклешенных брюках были бы без сучка и задоринки. Он с детства привык видеть одетого с иголочки отца, морского офицера, и брата, теперь тоже уже морского офицера. И красивые платья матери, когда та была моложе и когда они с отцом жили вместе. И платья других женщин, бывавших у них... Теперь он с удовольствием рассматривал девушек. Внешне строгое, но роскошное платье Зои из синего крепсатэна туго обтягивало тонкую талию и колокольчиком спускалось к коленям. А у ворота и на манжетах рукавов-фонариков вышивка. Совсем немного вышивки, но какой! Какие-то маленькие не то камушки, не то стекляшки... А Алла... "Как бабочка!", еще в дверях, входя в комнату, подумал он. Она стояла на фоне казенного, без штор и занавесок, окна общежития и напоминала большую картину. Не многим девушкам посчастливилось иметь платья из пестрого крепдешина, привозимого, как трофей, из Германии. К нему не требовалось никаких ухищрений фасона. Их и не было, только по центру юбки, от талии и до низа, веером расходилась широкая, безупречно разглаженная складка, каких Виктор еще никогда не видел. Головы девушек украшали сложные прически, с локонами, уложенными надо лбом, и рассыпанными по плечам. Он вспомнил Лерины косички. Не какие-то там крысиные хвостики, а настоящие косички, которые ему всегда нравились, а теперь показались смешными и деревенскими.
   Выслушав предложение пойти на вечер в училище, Зоя взглянула на маленькие ручные часики. Марат ревниво подумал: ждала кого-то другого. Но Зоя, секунду подумав, согласилась. Через пять минут девушки были уже в пальто с аккуратными меховыми воротничками и модными прямыми плечиками. Обе в очень модных резиновых ботиках, невысоких и с широкими голенищами.
   В этот вечер Виктор не поехал на Выборгскую строну. Он сидел рядом с Аллой на концерте, а во время танцев следил, чтобы кто-то из старшекурсников не опередил его пригласить на танец изящную бабочку в пестром крепдешине.
   Примирение Марата и Зои состоялось. Прощаясь у дверей общежития, условились: завтра курсанты заходят за девушками с билетами в кино.
   - Не знаешь, кто их родители? - спросил Виктор по дороге к училищу.
   - Точно не знаю, но у Зои, вроде бы, отец интендант. А у Аллы гражданский, кажется, где-то на Урале большая шишка.
   Виктор знал, что слово "интендант" его отец произносит как-то неуважительно. Но здесь это не имело значения. К тому же, интендантом был не Аллин отец, а Зоин. В воскресенье они вчетвером посмотрели в "Авроре" фильм о футболистах "Центр нападения", а в среду, сразу после увольнения, Виктор зашел домой, в большую квартиру в доме Перцева, застал отца и выпросил у него немного денег. В кассе театра он купил билеты на воскресный спектакль "Баядера", и только после этого отправился в общежитие Герценовского института.
  
   * * *
   В следующую после вечера в училище субботу Виктор появился у Леры позже обычного и совсем ненадолго. Самолюбие не позволило ей ни о чем спросить. На этот раз он не просил Леру проводить его до трамвая, а, прощаясь, сказал:
   -- Завтра придти не смогу. Буду в наряде.
   Через неделю пришел Боря с известим: Виктора за что-то лишили увольнения, и на субботу и на воскресенье. Его не было и еще через неделю. И еще. Каждую субботу Лера волновалась уже с самого утра, а вечером сидела дома и ждала. Весь субботний вечер и все воскресенье. У нее не было сил уйти из дома. Она не ездила в общежитие к девочкам, не ходила на институтские вечера. Не пошла на вечер с ?чашкой чая?, на который энтузиасты собирали деньги и хлебные талоны, на пушкинский вечер, на спектакль ?Опасный поворот?, который театр дал в институтском актовом зале. Сидела и ждала. Вроде бы разбирала лекции, читала книгу или вышивала. Но постоянно отрывалась от конспекта, книги или рукоделия и смотрела на часы. Даже когда становилось понятно, что сегодня он снова не придет, она продолжала ждать и смотреть на часы. Никому бы она не призналась, что все обстоит так. Но все обстояло именно так. ? Если сердце что-то гложет, заниматься студентка не может? --вспомнила она как-то слова смешной песенки о коварных курсантах, слышанной от девочек в общежитии. Пропела куплет, вроде бы в шутку. Но в шутке, увы, была изрядная доля истины, и это было унизительно.
   После очередного одинокого воскресенья Лера получила письмо. Виктор сообщал, что с ним что-то случилось, и он попал в санчасть. ?Так неудачно получилось. Но в субботу мы с Борей обязательно будем?. Тем не менее, в субботу их опять не было.
   В другие дни недели Лера жила спокойно, о Викторе почти не вспоминала. Ходила с девочками в кино, а как-то раз они побывали на лекции в Библиотечном институте. Заранее разрекламированная лекция называлась ?Моральный облик советской девушки?. Преподавательница из Библиотечного института читала ее довольно интересно. Обязательные общие фразы девушки, конечно, пропустили мимо ушей, но когда дело дошло до разоблачения коварных мужчин, стали внимательно слушать. ?В лучшем случае они ищут женщину, а в худшем просто развлекаются? - произнесла лектор с пафосом и продолжила: "Девушки должны быть гордыми". И привела цитату из Ленина: ?Никто не захочет пить из стакана, захватанного многими".
   Дома Лера достала блокнот, в котором, по школьной еще привычке, вела иногда, в основном - при плохом настроении, дневниковые записи.
  
   Из дневника Леры Свистуновой.
   Сейчас ходили с девочками в Библиотечный и слушали лекцию насчет морального облика. Лекторша все твердила, что девушка должна быть гордой и даже привела знаменитую цитату из Ленина про стакан воды. А Ленин, между прочим, написал это в письме не к Крупской, а к какой-то Арманд. А я вспомнила про недоношенный детский трупик, который нашли в туалете четвертого этажа. Меня удивляет, что, говоря об этом, не только похабно ухмыляются парни, но и девушки хихикают. Виновнице происшествия не сочувствуют, она сама виновата. Считается, что с теми, кто хихикает, такого случиться не может, а парни, конечно, вообще ни при чем. Я не знаю эту девушку, но ее все-таки жалко. Я попробовала представить себе, что такая беда могла бы случиться со мной. Но нет, этого не представить. Или с девочками, с которыми дружу - этого тоже не представить. Даже с Мотей или Идкой Марголиной, все равно не представить. Значит, мы все гордые? Увы, нет.
   У меня, к сожалению, гордости не хватает. В дни Витькиных увольнений я сижу дома, как пришитая, и жду. А ему то ли не до меня, то ли еще что. Я жду, а его нет. Конечно, назвать то, что со мной происходит, страданием нельзя. Меня раздражает, когда люди не держат слова, необязательность. Но все-таки, если я позволяю себе так раздражаться, переживать, значит, гордости у меня маловато. И силы воли тоже. А если говорить по-честному - может, дело и не в раздражении Витькиной необязательностью. Может, я все-таки страдаю? Отвратительное слово. Унизительное. Перед тем, как я переехала из общежития, подруга Капа выговаривала мне за мое, якобы, бездушное кокетство. И сказала: "Подожди, кто-нибудь один накажет тебя за всех". Что же, получается, она была права? Но она же в принципе была не права, упрекая меня. Не было никакого бездушного кокетства.
   * * *
  
  
   В конце апреля пришло, наконец, настоящее тепло.
   Утром в воскресенье Лера собралась вымыть окно. Кто-то из девочек подсказал неопытной хозяйке: нужно смыть со стекол грязь, потом намазать их водой с зубным порошком, а потом протереть мягкой тряпочкой. После этого стекла заблестят. Она перестаралась. Она намешала в воду слишком много порошка, и стекла сопротивлялись, не желая становиться чистыми и блестящими. Едва она, закончив эту трудную и грязную работу, успела умыться, приехала Люба. На носу были майские праздники и ей из дома прислали деньги на новые выходные туфли.
   -- Съездим со мной на барахолку, поищем, -- попросила Люба.
   Они долго бродили по неблагоустроенной территории возле Обводного канала, но не нашли ничего подходящего. Когда они были уже готовы покинуть этот ?универмаг? без покупки, подвернулись красные туфли на высоком каблуке. Любе они были несколько маловаты, и вообще несколько аляповаты, но других не было, и Люба их купила. Со своей добычей девушки сели в переполненный здесь трамвай ?четверку?. На углу Литейного и Невского Лера вышла из трамвая и направилась к остановке "девятки". И вдруг -- Виктор и Боря.
   Они успели уже побывать на дневном сеансе в кино и съесть домашний обед, До назначенного вечером свидания у Виктора оставалась масса свободного времени, почти пять часов, и он сказал:
   - Давай, навестим Калерию Николаевну. А то неудобно, я все-таки обещал.
   Не спеша, в отутюженных клешах и уже, по-весеннему, без бушлатов они дошли по Невскому до трамвайной остановки на углу Литейного. И почти сразу же к остановке подошла Лера.
   - А мы как раз собрались к тебе. Понимаешь, вчера не получилось, снова наряд вне очереди. Не везет!
   И тут он внимательно, как показалось Лере -- бесцеремонно, осмотрел ее сверху донизу: на привязанные к голове косички, на плохонькое демисезонное пальтишко и, особенно внимательно, на ее туфли, разношенные старые туфли, со следами грязи, по которой они бродили на барахолке. ?Ну, не надевать же было новые туфли?, -- краснея и внутренне ежась под этим взглядом, мысленно объяснила Лера наглаженному курсанту.
   -- Борька, мы же совсем забыли, -- сказал вдруг Виктор. -- Мы же обещали старшему лейтенанту!
   -- Что обещали?
   -- Ты что забыл? Лерчик, извини нас, нам нужно срочно бежать в училище.
   -- Может, подождете, пока я уеду? -- спросила она в растерянности, понимая, что спрашивать этого не следует.
   -- Конечно, Калерия Николаевна. Подождем, рискуя опоздать и снова получить наряды вне очереди. И все ради вас!
   -- Ах, Виктор Алексеевич, как я вам благодарна за вашу доброту! -- подхватила она эту никому не нужную, шутку.
   Подошла ?девятка?.
   -- Калерия Николаевна, будем у вас первого! -- сказал ей вслед Виктор, когда она шла к трамваю.
   Она ехала домой, заново переживая все унизительные детали короткой встречи. Придумал или не придумал Виктор про старшего лейтенанта, казалось ей теперь совершенно неважным. Важным было то, как он смотрел на ее старые туфли.
   Дома она передохнула, выпила чащку чая. ?Что же мне, сидеть дома и плакать из-за старшего лейтенанта и старых туфель?? -- подумала она и стала собираться на посвященный Первомаю вечер в институте.
  
   * * *
   Днем первого мая к Лере без предупреждения приехала Люба.
   -- Раз уж мы не пошли на демонстрацию, -- сказала она рассудительно, -- давай переводить немецкий.
   Они никогда не переводили немецкие тексты вместе, да и тексты им переводить предстояло разные, и Лера вдруг подумала, что подруга приехала в надежде застать у нее Виктора.
   Днем пришли неожиданные гости: Муся Иванова и еще две девочки, с которыми Лера училась до войны. Настоящего разговора между бывшими одноклассницами не получалось, и Муся предложила пойти на Дворцовую площадь, на народное гулянье. Все согласились, но, когда все уже надели пальто, Люба села в кресло и сказала:
   -- Я никуда не поеду.
   Девочки обиделись и ушли.
   Немецкий не продвигался. Они решили выпить чаю. Теперь у Леры, помимо керосинки, был еще и керосин. Лера съездила однажды очень далеко по Садовой улице, до Сенной площади, и там, поднявшись по высокому крыльцу в маленький магазинчик, получила керосин по одному из талонов на продовольственной карточке. Керосинка стояла в комнате, прямо на столе, и, стоило от нее отвернуться, начинала безбожно коптить. Лерины старания как-то облагородить этот агрегат успеха не имели.
   Набирая в кухне воду для чая, Лера услышала, как кто-то вошел в незапертую дверь квартиры. В темноте прихожей белел чехол на бескозырке.
   -- Витя? -- спросила она тихо и с надеждой.
   Это был Боря.
   -- Витька снова в наряде, -- сообщил он. -- Велел передать: если завтра освободится, придет в первой половине дня
   Чаепитие не получилось. Боря постеснялся или не захотел взять кусочек черного хлеба, и, глядя на него, застеснялись и девушки. Оставив кастрюльку с кипятком не керосинке, они втроем направились на Дворцовую площадь. На этот раз Лера надела свои новые, подаренные тетей, модельные туфельки. Она шла и чувствовала: идти в них по мощеной мостовой - настоящее варварство. Но сама Дворцовая площадь была заасфальтирована, и там танцевали.
   -- Товарищ курсант! Разрешите пригласить вашу девушку!
   Рядом с ними стоял бравый курсант училища имени Фрунзе, имевший, впрочем, как и Боря, всего одну курсовую нашивку.
   -- Ты что, не узнаешь, что ли? -- недовольно пробурчал тот.
   -- Мы же с Витькой в Подготовительном были с ним в одной роте. Много воображает, а сам обычный жоржик. -- объяснил Боря, когда смолкла на миг оглушительная музыка, и проводивший Леру на место кавалер отошел. Однако "фрунзач-жоржик? приглашал и приглашал Леру, а Боря почему-то танцевать не стал. Люба надулась и потребовала немедленно вернуться домой.
   -- Боря, -- сказала Лера на прощание, -- ты приходи, если не будет ничего интереснее. Приходи и без Витьки.
   Он пришел под вечер второго, действительно без Виктора, когда девушки снова переводили немецкий.
   -- А Витька, скорее всего, сегодня опять не придет, -- сказал он смущенно.
   -- Почему? Опять в наряде?
   -- Да...-- совсем смутился Боря. -- Я не знаю... Пускай потом сам расскажет...
   Они опять разожгли керосинку, и на этот раз выпили чаю. У девушек имелись выкупленные по карточкам конфеты-подушечки, и Боря решился одну из них взять. Потом Лера проводила гостей. Сначала все дошли до проспекта Карла Маркса, и Люба на "восемнадцатом" поехала в общежитие. Лера и Боря вернулись на Лесной проспект.
   -- Боря, а ведь вы врали про старшего лейтенанта? И про санчасть? И про внеочередные наряды?
   -- Да, понимаешь...
   Из-за поворота появилась ?двадцатка?.
   -- Боря, будет настроение -- заходи. Восьмого у нас вечер, но у меня нет второго пригласительного билета. А девятого мы с девочками собираемся смотреть салют, присоединяйся.
  
   * * *
   Восьмого мая в институте проводился торжественный вечер, посвященный Дню Победы. Выполнив свой долг - ?отшерыхав? пол и вымыв все остальное, что полагалось - Лера прибыла в общежитие, а оттуда они с Любой и Лилей Тумановой направились в институт.
   Они появились в белоголубом двухсветном зале, когда уже закончился концерт, и добровольцы раздвигали стулья к началу танцев. Недалеко от входа стояла Ляля Запольская в очень нарядном платье из черного бархата, и громко объясняла красивому старшекурснику Саше Леонтьеву:
   -- Ну, уж если говорить о вальсе Хачатуряна, то имей в виду...
   Лиля засмеялась:
   -- Никогда не мешает лишний раз убедить окружающих в собственной эрудиции!
   -- А ты знаешь, мне этот вальс тоже нравится, -- заметила Лера. -- Вот представь себе: зал наряднее нашего, с белыми колоннами и хрустальными люстрами. И платья у девушек не такие, как у нас: атлас, бархат. Как у Запольской, только еще нарядней и длиной до пола. И молодые люди в каких-нибудь красивых военных мундирах. Помнишь, что сказал Козьма Прутков? "Если хочешь быть красивым, поступай в гусары". И вот такой вальс, как в ?Маскараде?...
   -- Ну, сейчас он сказал бы по-другому: если хочешь быть красивым, поступай в Дзержинку. -- снова засмеялась Лиля. -- Кстати, посмотри, какие сюда направляются гусары!
   В зале загремел вальс ?Березка? и два курсанта в отутюженных клешах и с тремя курсовыми нашивками на рукавах подходили ?к месту их дислокации?. Они остановились напротив Леры и Лили и вежливо наклонили головы. Делая первые шаги в вальсе, Лера заметила, каким напряженным стало лицо у Любы.
   -- Ты знаешь, из какого они училища? -- спросила хорошенькая и легкомысленная Лена Беликова, когда кавалеры, проводив девушек, отошли, и сама ответила: -- Из ВИТУ. Будущие инженеры. Только сухопутные.
   -- Сухопутные моряки?
   -- Вот именно. -- Лена хотела что-то добавить, но не успела: загремело танго и ее тут же пригласили. Она на всех вечерах была нарасхват.
   Задолго до окончания вечера Люба захотела домой.
   -- Любик, ну подожди еще немного!
   Но Люба была непреклонна. Ко всему прочему, ей еще жали новые красные туфли. Пришлось покинуть зал, когда никто еще этого не делал, и на глазах направлявшихся в их сторону гусар-третьекурсников..
   -- Девочки, поедем ко мне, -- предложила Лера на улице.
   Лиле зачем-то было нужно в общежитие и , выйдя на Невский, она повернула налево, к Главному штабу. Люба с Лерой повернули направо, к Казанскому собору, т.к. там, у памятника Барклаю де Толли, начинала свой маршрут на Выборгскую сторону ?двадцатка?. Навстречу им двигался поток курсантов, спешащих из увольнения.
   -- Так к тебе Витька на новую квартиру все-таки приходил или нет? -- спросила Люба.
   -- Да, несколько раз приходил -- постаралась спокойно ответить Лера. -- Но уже давно.
   ?Как хорошо, -- подумала она, -- что никто не знает ни о том, как мы целовались, ни о том, как я часами прислушивалась к звукам в прихожей?.
   Они столкнулись почти сразу, возле Дома моделей. Виктор и шедший рядом с ним Марат остановились, но Лере показалось: если бы Виктор заметил их с Любой раньше, он постарался бы их обойти.
   -- Что же ты нас не знакомишь? -- прервал минуту неловкости его спутник.
   -- Знакомься, это мои одноклассницы, -- сказал Виктор неохотно. - А это Марат.
   И, едва вновь познакомившиеся успели пожать друг другу руки, заторопился:
   -- Пошли скорее! - и удалился вместе с несколько озадаченным такой спешкой Маратом.
   -- Знаешь, я тоже поеду в общежитие, -- сказала Люба.
   Лера медленно дошла до Казанского собора, а потом долго ждала трамвая. Поток курсантов становился все реже, последние одиночки бежали бегом. Она ехала домой и, в своих модельных туфельках и парадном платье чувствовала себя такой же затрапезной и униженной, как при недавнем возвращении с барахолки.
   * * *
   Утром Лера проснулась с ощущением необычности наступившего дня. День Победы - совершенно особенный день. Такой же важный и единственный, как день смерти мамы. Только радостный.
   Днем за ней должны были заехать Люба и Лиля, чтобы вместе пойти на народное гулянье. А пока она решила заняться шитьем. Это было необходимо. Если пара скромных платьишек у нее все-таки была, то с бельем дело обстояло катастрофически. Но имелась пара простыней, одну из которых ей и предстояло превратить в комбине. Шить она не умела. Потому что шить хорошо умела мама. Впрочем, для предстоящей работы особого умения и не требовалось. Ей было просто нужно сшить нечто вроде сарафана из белой простыни и затем покрасить это нечто в черный цвет, благо черную краску можно было купить в магазине. Потом эту обнову предстояло носить с парадным черным креп-жоржетовым платьем. Она разложила простыню на большом обеденном столе и с помощью карандаша и линейки наметила прямоугольник для лифа, прямоугольник для юбки и еще два прямоугольника - будущие бретельки. Ножницами, которые пришлось попросить у соседей Суровых, она вырезала детали и стала стачивать швы, так, как будто вышивала стебельчатым швом. Шила, и в праздной голове воспоминания о войне перемежались с другими: о вранье Виктора, о его взгляде на ее старые туфли и о вчерашней встрече на Невском,
   За всем этим ее и застал Боря. Оба смутились. Она -- потому, что он увидел еще одно свидетельство ее кричащей бедности. Он -- потому, что вторгся в чужие интимные дела.
   Девочки приехали поздно, и они едва не опоздали на салют. Задолго до Литейного моста стояли, в затылок друг другу, покинутые пассажирами трамваи, а пассажиры густой толпой спешили мимо них к мосту, запруженному молодым народом. Они подошли к середине моста, откуда можно было хоть что-то разглядеть, когда рассыпались в небе последние радужные узоры фейерверка. Но праздничное гулянье только начиналось. Толпа вокруг была густой, шумной и веселой. Вот такими и представляла себе Лера праздничные улицы. В людском потоке они свернули направо, на набережную, и, вместе со всеми, двинулись вниз по Неве. Толпа оттерла девочек, и Лера с Борей оказались вдвоем. Вдруг на мостике через Зимнюю канавку он сказал, указывая кивком головы немного вперед и направо:
   -- Смотри, видишь белый чехол на бескозырке? Не узнаешь?
   Она посмотрела и узнала: Виктор держал под руку девушку в чем-то модном, синем, с широкими от подложенной ваты плечами. Светлые локоны спускались из под синего берета на воротник.
   -- Заметим их? -- предложил Боря.
   -- Заметим!
   -- А, может, лучше не стоит?
   -- Нет, стоит!
   Они протиснулись сквозь толпу.
   -- Товарищ курсант, -- сказал Боря, тронув Виктора за рукав, и, когда Виктор и его девушка оглянулись и остановились, предложил: -- Познакомьтесь
   Виктор смотрел на них с изумлением, и со стороны можно было подумать, что не только Леру , но и Борю, он видит впервые в жизни.
   Где-то это было правдой. Он не ожидал увидеть их вместе. И еще он увидел Леру и Аллу рядом...
   Поскольку он не торопился начать церемонию знакомства, Лера первая, улыбаясь, протянула ему руку:
   -- Лера.
   Тут подошли Люба и Лиля, а откуда-то сбоку вынырнул Марат, тоже под руку с нарядной девушкой.
   -- Познакомьтесь, -- предложил Боря и ему.
   -- Да мы, кажется, знакомы, -- начал, было, тот, но настаивать не стал.
   После общего вялого представления друг другу новые знакомые разошлись.
   -- Лера, что же это? -- обиженно округлив глаза и вытянув губы трубочкой, протянула Люба. - Витька смотрел на нас так, будто ни разу в жизни не видел
   Лиля заметила:
   -- Кажется, эти гусары воюют на два фронта!
   А Боря сообщил:
   -- Эта особа учится в Герценовском. Мы с Витькой как-то приносили ей записку в общежитие от одного нашего товарища.
   -- Со стороны Витьки завести знакомство с педагогами очень предусмотрительно, -- сказала с улыбкой Лиля. -- Он уже сам чувствует, что ему не обойтись без воспитателя.
   -- Да, никогда не мешает лишний раз позаботиться о своем будущем! -- подхватила Лера
   Ни за что в жизни не хотела бы она, чтобы Боря или девочки догадались, каково у нее в эту минуту на душе.
   -- Между прочим, ее отец какая-то большая шишка -- продолжил свою информацию Боря.
   -- Тогда, зачем же ей жить в общежитии? -- недоверчиво протянула Люба.
   -- Наверное, под чутким руководством папы она не отрывается от масс, -- предположила Лиля.
   Они еще долго гуляли по праздничному городу. Несмотря ни на что, в День Победы Лера все-таки была счастлива. Почти счастлива.
   Виктор и Марат встретились с Борей перед самым училищем.
   - Вот, значит, где ты бываешь. У Калерии Николаевны.
   - Ну, бываю. Тебе-то что?
   - А ты поищи себе другое место.
   - Тебя не спросил, - ответил Боря, а Марат сказал:
   - Дурак ты, Витька.
   - Сам ты дурак, - буркнул тот в ответ.
  
   * * *
   Через два дня Лера получила письмо от Бори, написанное на семинаре по марксизму-ленинизму: "Сначала я приходил к тебе с Витькой, потом просто так. А потом меня стало тянуть...". Лера подумала, что предоставляется удобный случай проучить коварного одноклассника. Но тогда придется обидеть Борю. Скрепя сердце, она ответила на лекции по физике: "Я мечтаю иметь такого, как ты, младшего братишку. И ты обязательно приходи, если не будет чего-нибудь более интересного. Я всегда буду рада".
   На следующий день Виктор и Боря появились в Лериной комнате вдвоем. Как почти всегда, Виктор с самого начала объявил, что очень торопится. Он что-то обещал маме, и она его ждет. Но, как всегда, все не уходил и не уходил. Наконец, собрался.
   -- Ты очень на меня обижена! - сказал он уже на лестничной площадке, куда она вышла проводить его.
   -- С чего ты взял?
   -- Я же знаю, что обижена. И за 1-е, и за 8-е, и за 9-е. Я, конечно, 8-го возвращался из компании, но немного помню, что было. Я почти сразу же пошел за вами, но увидел уходящую двадцатку.
   -- Как интересно. А я думала, что ждала ее полчаса.
   -- А 9-го... Все случайно. Я приведу к тебе Марата, и он расскажет, с чьей девушкой я был.
   -- Меня это не касается.
   -- Ты не веришь. Борька вот тоже не поверил. Кстати, я и не знал, что он здесь бывает. Сейчас мне, честное слово, некогда, но 18-го я обязательно приду и мы с тобой обо всем поговорим подробно.
   -- И о нарядах вне очереди, и о санчасти, и о старшем лейтенанте?
   -- Ого! Скажи Борьке, что с ним я поговорю еще сегодня.
   Он, наконец, ушел, а вскоре собрался уходить и Боря. Замявшись, он несколько неуверенно спросил:
   --У вас с Витькой было что-нибудь общее?
   -- Ты же знаешь, мы учились в школе.
   -- А какая-нибудь особая дружба?
   Она тоже замялась.
   -- Да, Боря. Было.
   Ей было жаль его. Но не врать же, как Витька!
   -- Знаешь что, покажи мне мое письмо.
   Она достала из ящика стола сложенный треугольником лист бумаги. Он не стал разворачивать его и смотреть, просто положил в карман. И ушел. И потом, за все годы учебы, пока молодой лейтенант с женой не отбыл к месту службы на Тихоокеанский флот, они встретились лишь пару раз, мимолетно и совершенно случайно.
   А восемнадцатого Виктор снова не пришел. Лера не знала, что на этот раз он действительно не смог придти, он действительно получил наряд вне очереди.
  
   Из дневника Леры Свистуновой.
   Вот уже и девятнадцатое. Вчера я снова, как дура, сидела одна дома и ждала Витьку. Представляла себе предстоящий разговор. Как он будет что-то объяснять, а я с гордой иронией ему не верить. Конечно, я уже сказала ему пятнадцатого, что не хочу ничего выяснять, и что его знакомые девушки меня е интересуют. Вчера собиралась еще добавить, что ему совершенно незачем было мне врать. И совершенно незачем приходить и объясняться. Готовилась к такому разговору, а на самом деле очень хотела, вопреки здравому смыслу, убедиться, что не права, что были и старший лейтенант, и наряды вне очереди, и санчасть. Как говорит Адкина мама: "Ну, не дура ли я есть?" Когда он не пришел, очень хотелось плакать. И было долго не заснуть. Еще я думала, что я все-таки, к счастью, ни разу не сказала ему, что его люблю. А он говорил. Так просто, слова? А если он все-таки не врал?.. Тогда его "любовь" какая-то однобокая, только для него самого. Не знаю, как сказать точнее... Я, например, сделала бы много, чтобы ему было хорошо. А ему все равно, хорошо ли мне. Вот еще пример: Мусин Валерий каждый день провожает ее домой, а потом идет пешком на другой конец города. И для него это никакая не жертва...Последней мыслью, прежде, чем в три часа ночи я все-таки заснула, была такая: как хорошо, что об этом моем позоре знаю только я одна. А утром проснулась с другой мыслью: все. Кончено. Как будто кто-то за меня решил, и никаких сомнений или колебаний быть не может. Кончено. Больше никаких ожиданий. Ни одного субботнего или воскресного вечера дома.
  
   * * *
   После Дня Победы Люба почти перестала бывать у Леры. Она все больше сближалась с веселой и хорошенькой Ритой Берлин. А с Лерой держалась так, точно та была перед ней в чем-то виновата. Когда они разговаривали, с Любиного лица не сходило недовольное выражение. Это было неприятно. А тут еще отметки. Люба была девушкой самолюбивой. Она сдавала сессию на одни "посредственно" и переживала это. Она и в школе училась на "посредственно". Но тогда они не дружили, и Лера понятия не имела, переживает она за свои тройки или не переживает.
   Перед самой сессией обе их женские группы сдавали зачет по физкультуре, почему-то на отметки. Лере поставили пять, а Любе четыре, и она помрачнела. Вдвоем они вышли на набережную Мойки и, облокотившись на перила, ожидали Лилю и Риту.
   -- Любик, ты же получила хорошую отметку! Не двойку, даже не тройку, а четверку! ?Хорошо?! И что это за предмет? Это же физкультура, всего-навсего! Ну, если бы ты занималась в какой-нибудь секции, другое дело. А так...
   Когда появились Лиля и Рита, тоже оказавшиеся ?отличницами?, Люба помрачнела еще больше. И только после посещения кинотеатра ?Баррикада?, где их побаловали комедией ?Беспокойное хозяйство?, морщинки на ее лбу разгладились.
   Еще тяжелее она пережила тройку по черчению. У нее было такое расстроенное лицо, что многие, увидев ее, спрашивали, что же у нее случилось. А случилось то, что Лера и Рита получили по четверке, а Лиля и вообще пятерку. Если бы и у них были тройки! Но у них троек не было, и Люба честно сказала:
   -- Что я, хуже вас, что ли?
   Ее утешало несколько лишь то, что она отвечала по билету N 13. Другим девочкам повезло, у них оказались билеты не с такими опасными номерами. На этот раз девочки поднимали ее настроение старым добрым кинофильмом ?Актриса?, который шел недалеко от Московского вокзала в кинотеатре ?Нева?
   Когда казус случился с Лерой, исправлять ее настроение таким методом не потребовалось. Она отнеслась к случ
   вшемуся философски.
   Затянув с зачетом по физике, она сдала его с параллельной группой. А затем поехала вместе со всеми в ЦПКО. Последние дни у нее было хорошее рабочее настроение, и не следовало его сбивать возможной встречей с Виктором. Всё - значит всё. Соседи уже несколько раз говорили, что он приходил, когда ее не было дома. Предугадать же во время сессии, когда он сдаст экзамен и когда его отпустят, было невозможно. Девушки долго катались на лодках по прудам и каналам, потом долго слонялись по аллеям. Дома она безмятежно заснула, зная, что технологию сдавать через день, и она великолепно успеет все повторить. Однако, едва утром она взялась за конспекты, приехали все трое: Лиля, Люба и Рита. Люба, округлив глаза, спросила трагическим голосом:
   -- Лера, что же случилось? Почему ты не приехала на экзамен?
   -- На какой экзамен? -- спросила та, уже сообразив, на какой. -- Девочки, какое сегодня число?
   Первой засмеялась Лиля, за ней Люба с Ритой и, наконец, сама пострадавшая Лера. Это же надо -- забыть про экзамен! И теперь, с горя, уже со своими девочками, Лера снова поехала в ЦПКО.
   Физику и основы марксизма Лере удалось сдать на пятерки, механику и, в один с ней день, злополучную технологию, на четверки. А вот математику, которую она уважала больше других предметов, она завалила. И на этот раз никаких уважительных причин не было. В библиотеке она взяла любимую с детства книжку, ?Всадник без головы?, раскрыла ее -- и не могла оторваться, пока не закончилась последняя страница..
   -- Ну что же, -- рассматривая Лерину зачетку с им же самим поставленным ?отлично? за первый семестр, сказал недовольный преподаватель, -- если успеете подготовиться до 2-го, приходите....
   В коридоре подошла радостная Люба, которой, после долгих раздумий и разных жалких слов, все же была натянута тройка.
   -- Может, это нехорошо, но я рада, что ты будешь пересдавать. Не все же мне вас догонять!
   Для кого-то начались каникулы, а Лера снова занималась. Она сидела на открытом окне, читала конспекты, и время от времени смотрела вниз, во двор. Внизу, где она когда-то играла в лапту и в штандер, играли незнакомые дети. Ей тоже хотелось поиграть в лапту. Под вечер под ее окном, к выходу из жилмассива, прошла Муся с молодым человеком. Муся оглянулась и помахала рукой. Даже с высоты 4-го этажа было видно, какое у нее веселое, светлое лицо.
   До второго Лера подготовилась. И Лиля, и Рита уже разъехались по домам. Люба достала железнодорожный билет на вечер 2-го и пришла в институт поболеть за Леру.
   Снова неодобрительно посмотрев на записи в Лериной зачетке, экзаменатор сказал:
   -- Вы ответили на твердую четверку. Но вы пересдаете, поэтому три. -- И, не увидев на Лерином лице ни раскаяния, ни огорчения, добавил:-- Надеюсь, в следующем семестре вы обойдетесь и без двоек, и без троек.
   -- Какие мы с тобой молодцы! - сказала Люба. - Обе со стипендией, можем спокойно отдыхать!
   Они зашли в кинотеатр ?Баррикада?, посмотрели трофейный фильм с очаровательной Диной Дурбин, съели по эскимо без шоколада -- и расстались до осени. Лера отправилась делать генеральную уборку в комнате, т.к. завтра обещала быть проездом лучшая школьная подруга Ада.
   -- Передавай Адке привет! -- бодро сказала Люба и поехала в общежитие готовиться к отъезду.
  
   * * *
   Телеграмма от Ады пришла еще два дня назад. С присущей ей скромностью, Ада телеграфировала: ?Буду 3-го, встречай всеми поездами?. Лера приготовилась торчать на вокзале целый день. Но делать этого не пришлось. Любившая произвести впечатление подруга прибыла на ?Красной стреле? уже в 11 утра, По дороге и потом, уже дома, она рассказывала, как весело ей и их общей подруге Минне было в Москве, как много у них было поклонников, как часто они бывали на вечерах и в театрах. Но ей не повезло: успев сдать лишь половину сессии, она заболела и завалила очередной экзамен. Мама потребовала, чтобы она бросила институт. Теперь Ада ехала в Новгородскую область к родным, отдохнуть месяц на домашних молоке и сметане.
   -- Как интересно, -- сказала Лера. -- Вот ты завалила, и я завалила, а Любка, хоть и на сплошных тройках, благополучно въехала во второй курс.
   -- Ты что, не пересдала?
   -- Почему? Пересдала, конечно. Но факт остается фактом -- мы с тобой, первые ученицы, завалили, а она, последняя ученица, все сдала с первого раза.
   Немного поболтав и нагладившись, Ада отправилась с визитом к родным, жившим где-то в районе улицы Марата. Вернулась она часа через два, и не одна. С ней вместе приехали ее двоюродный брат Юрий, проходивший срочную службу где-то поблизости, и по каким-то делам командированный на сутки в Ленинград, и его друг, Лерин "заочник" Владислав, Слава, пребывавший в отпуске.
   Едва все успели перезнакомиться, появился еще один гость - Виктор.
   -- Аделаида Сергеевна! -- начал он с порога. -- Товарищ Бякина! И вы в Ленинграде! Встречаю вчера Любовь Георгиевну и слышу: приезжает товарищ Бякина! Пол класса в Ленинграде! Жаль, нет Жоры Барановского! Завтра ухожу в море, и вот такая встреча!
   Он внимательно осмотрел Аду и остановил взгляд на ее модном новом платье. Но Ада была не тем человеком, которого мог смутить чей бы то ни было пристальный взгляд, и потому она заметила:
   -- Послушай, Витька. Если каждый курсант будет так осматривать с ног до головы, то что же останется делать офицеру?
   Ада, конечно, имела в виду не только свое новое платье, но и Лерины туфли на трамвайной остановке. Лере показалось, что и Виктор это понял.
   -- Виктор Алексеевич, может быть, вы обратите внимание на хозяйку! -- предложила она. -- Знакомьтесь. Юрий. Владислав.
   Виктор, осмотрев и Славу с ног до головы, с некоторым пренебрежением остановился взглядом на его лычках и сказал:
   -- Рад познакомиться, товарищ старшина. Виктор.
   Если бы в комнате присутствовали только Ада, Лера и Юрий, он, конечно же, еще раз небрежно сообщил бы, что ?уходит в море?, и дал бы тем самым понять, какой он на самом деле морской волк. Но в присутствии настоящего военного моряка, с орденом и полоской о ранении на форменке, такое не получалось. Поэтому, совсем немного посидев, доложив, что после практики сразу же отправляется в отпуск, он распрощался.
   -- Ну, и откуда же у тебя знакомство со старшиной? -- спросил он, когда Лера вышла на лестницу его проводить.
   -- Я же тебя не спрашивала, откуда у тебя знакомство с Аллой. Кстати, ты зря так уж важничаешь. Пока он старшина, но он - коренной ленинградец, у него образованные родители. И сам он заочно заканчивает школу. Через год-два он демобилизуется и тоже сможет поступить в твою Дзержинку. Если, конечно, захочет. А пока, чтобы ты мог безопасно ходить на практику, он тралит мины.
   -- Слушай, так это он из Пиллау?
   -- Ну что ты, он из Герценовского института.
   - Ты, наверное, подумала про Аллку, с которой тогда меня встретила...
   - Ни про какую Аллку я ничего не думала. Какое мне до нее дело.
   -- Что ж, до встречи. Может, зайду осенью, а может в 1950-м году.
   Когда он захотел на прощание ее поцеловать, она сначала состроила презрительную мину, но потом смилостивилась и подставила щеку. Но когда он начал спускаться по лестнице, ей захотелось его окликнуть, догнать. Она сдержалась, вздохнула и вернулась в квартиру.
   Через день Ада уехала.
  
   * * *
   На каникулах Лера осталась бы совсем одна в своей неуютной комнате со своими неуютными мыслями, если бы не Слава, у которого оставалось еще несколько дней отпуска. Уже на следующий день он пригласил ее в Военно-морской музей, где она сама еще не удосужилась побывать. Как, впрочем, и в большинстве других ленинградских музеев.
   -- А вы были у нас вчера! -- заметил сидящий у входа пожилой служитель, явно бывший моряк.
   Слава не только был здесь вчера. Он не раз приходил сюда еще ребенком, еще до войны. Он знал много такого, о чем Лера не имела представления. Не только о морском деле, но и об истории..... ?Интересно, -- подумала она -- знает ли это все ?морской волк? Витька??...
   Через день они катались на лодке. Из Фонтанки их маленькая посудинка вышла в Неву, повернула, и под Кировским мостом прошла к Петропавловской крепости. Мощные, облицованные серым гранитом стены с окнами-бойницами, вдоль которых они проходили, освещало солнце. Они были живописными и совсем не страшными. И совершенно неправдоподобным казался ее детский страх, возникший, когда их 2-б класс водили сюда на экскурсию. В ее памяти жила выступающая из темноты худая, согнутая в три погибели фигура в чем-то темном и бесформенном. Фигура прижималась к стене, и ее согнутая рука тоже прижималась к стене. Картина показалась ребятам такой страшной, что некоторые даже вскрикнули, а одна девочка заплакала. Им тогда объяснили, что это узник страшной царской тюрьмы перестукивался через стенку с товарищами.
   Нет, сегодня вид крепости не внушал никакого страха.
   На огромной, спокойной сегодня, синей и золотистой от солнечных бликов водной площади других судов не было. Слава снял белую, с орденом и красной полоской, форменку. В полосатой тельняшке, с надвинутой на глаза фуражкой и трубкой в зубах он выглядел внушительно и, как показалось Лере, чуть-чуть комично. Щурясь от солнца, она смотрела на него и жалела, что нет у нее фотоаппарата. Там, где Нева разделяется на два главных рукава, их лодку повернуло, было, направо, к Биржевому мосту, но Слава легко выровнял ее. Они прошли под Дворцовым мостом, мимо университета, прошли под следующим мостом и там остановились у гранитных ступеней.
   -- Ты знаешь, что это мост Лейтенанта Шмита?
   -- Знаю, конечно.
   -- И про лейтенанта Шмита знаешь?
   -- Немного.
   -- А там, напротив, немного ниже, в семнадцатом году стояла ?Аврора?. Знаешь?
   Этого Лера не знала.
   -- Сейчас мы пойдем к тому берегу, и нас как раз снесет к этому месту.
   Обратно пришлось идти против течения, но, казалось, Слава греб без особых усилий. Было приятно смотреть, как он слегка нагибался вперед, как сильные руки забрасывали назад весла, а потом протаскивали их вперед вместе с закручивающимися спиралью пластами воды. Она снова подумала: как было бы хорошо сейчас его сфотографировать. Лодка свернула в Лебяжью канавку. Слава снова облачился в белую форменку, и в таком парадном виде они, прежде, чем войти в Фонтанку, проследовали вдоль Летнего сада. И Лере было приятно, что она сидит в лодке вместе с этим красивым и сильным моряком, и что на берегу все это видят.
   Еще через день они побывали в Эрмитаже. Без определенного маршрута побродили по множеству залов и забрели в галерею героев 1812 года. Лера рассеянно смотрела на ряды холеных военных в красочных мундирах и думала, что пора уже покидать музей. И вдруг удивленно остановилась. С портрета, расположенного как раз на уровне ее глаз, на нее смотрел Слава. Молодой, самоуверенный, упитанный Слава в генеральском мундире. ?Генерал от инфантерии...?.
   -- Слава, посмотри. Ты никого не узнаешь?
   -- Никого.
   -- Но это же вылитый ты, посмотри внимательно.
   Слава себя не узнал. Ей показалось, что на самом деле он узнал, и даже знал это раньше, но почему-то сказал, что не узнал.
   Они покинули Зимний дворец и долго шли по набережной, до самого Литейного моста. Но повернули не налево, на Выборгскую сторону, а направо, к центру. Потому что Слава пригласил ее в гости. Он захотел познакомить ее с мамой. Лера не хотела знакомиться с его мамой. Она хорошо знала свой недостаток - застенчивость. С ровесниками, с родными, с поклонниками ее застенчивость проходила. Но с людьми постарше, с людьми мало знакомыми, ей было трудно, она терялась и краснела, как будто была в чем-то перед ними виновата. Однако Слава долго уговаривал, и она согласилась. На улице Жуковского они свернули в подворотню, пересекли темный узкий двор и поднялись по узкой темной лестнице. В маленькой квартирке на третьем этаже одну комнату занимала соседка, а во второй, тесной и заставленной мебелью, жили Слава и его мама Кира Васильевна. Мама оказалась удивительной. С ней можно было разговаривать, как с однокурсницей. Едва они познакомились, как Кира Васильевна со словами: ?Слышите!? бросилась к маленькому приемнику, повернула ручку на полную громкость и комнату наполнила незнакомая еще Лере мелодия: ?Бесаме, бесаме мучо...?
   Когда, вместе с соседкой, все сидели за столом, пили чай и разговаривали про поход в Эрмитаж, Лера спросила:
   -- Кира Васильевна, мне кажется, что один генерал от инфантерии, забыла фамилию, очень похож на Славу. Вы не видели его в галерее героев?
   -- Ну что ты, -- быстро ответила она, -- тебе, конечно, показалось. Слава, спой, -- добавила она без паузы и передала сыну гитару.
   Но Слава заотнекивался и петь не стал. Он тоже знал, что такое застенчивость.
   В Кировском театре, на воскресном дневном спектакле, они прослушали ?Пиковую даму?. Возвращались не спеша, пешком. Остановились у Львиного мостика, который Лера, ленинградка с Выборгской стороны, видела впервые. Слава достал маленькую, с распростертыми крыльями, пластмассовую чайку и приколол к Лериному черному креп-жоржетовому платью.
   -- На память.
   -- Спасибо, -- ответила она и вспомнила потерянной ею золоченый якорек с синими камушками, подаренный когда-то Виктором. Конечно, она потом купила другой, такой же...
   Они долго шли вдоль канала, обогнули Казанский собор и вышли на Невский. Возле Дома Книги, радом с лежащей на асфальте бескозыркой, стоял моряк. Половина моряка. Туловище моряка на деревянной тележке. Молодое, красивое, гладко выбритое лицо. Чистая, отутюженная форменка, на ней орден, две медали и узкая полоска, знак ранения. Но не красная, как у Славы, а золотая. Лера видела этого моряка раньше. Или другого, такого же, как он. Видела, и положила в бескозырку какую-то мелочь из стипендии. Слава потрясенно рылся в карманах.
   -- Прости, друг. Это все.
   Он низко нагнулся, они о чем-то говорили. Лера отступила на пару метров, и до нее долетало: Пиллау... Таллин... Ханко..
   -- Прости, друг, -- повторил Слава, пожимая руку калеке. -- Прощай.
   Они пошли дальше. Обернувшись, Лера увидела глаза, которые пристально смотрели им вслед с гладко выбритого молодого лица.
   -- Когда мы подорвались, -- сказал Слава, -- Андрея насмерть. А Серегу вот так же...
   И никакой детской романтики не было слышно в его словах, а серьезное лицо сделалось как будто старше.
   Они вновь зашли к Славе домой. На этот раз, вместе с Кирой Васильевной, их ожидал Юрий. Слава ничего не рассказал о встрече у Дома Книги, но сам взял гитару. Настроил ее и запел. Запел о море. Это были песни, уже не раз слышанные Лерой по радио, и такие, которых Лера никогда и нигде не слышала. У них был несколько шероховатый текст, и она поняла, что их автор сам Слава. Или какой-то другой моряк, и написаны они там, ?на флоте?.
   -- Давай-ка лучше ?бесаме мучо?, - сказала Кира Васильевна.
   И они спели дуэтом, легко, вполголоса, не стараясь ничего тянуть и вытягивать.
   Вдвоем друзья проводили Леру до дома.
   -- Ты придешь завтра меня проводить?
  
   * * *
   ...Поезд тронулся. Слава махал рукой из окна. Кира Васильевна, Юрий и Лера с перрона. Ощущалась пустота. Когда кто-то уезжает, хотя бы ненадолго, он всегда оставляет за собой пустоту в сердцах провожающих...
   Вдвоем молодые люди проводили Киру Васильевну.
   - Зайдем ко мне, - сказала она, когда подошли к ее дому. - Славик оставил для Леры книгу "Корабль-призрак".
   -- Ты заходи ко мне, - сказала она, передавая книгу. - Мне теперь одной будет скучно. Зайдешь? И ты, Юра, заходи.
   -- А как тебе понравилась Элеонора? -- спросил Юрий, когда они шли к Лериному дому.
   -- Кто это Элеонора?
   -- Разве Владислав тебя не познакомил? Это его подруга. Они дружат еще со школы. Он, кажется, собирается на ней жениться.
   -- Это он просил, чтобы ты ввел меня в курс дела?
   -- Да нет, я же сказал просто так, к слову. Я был уверен, что ты знаешь.
   ?Слава тоже врет, -- думала она, поднимаясь по лестнице. -- Говорил этой Элеоноре, что у него перед отъездом неотложные дела, и встречался со мной?. И Юрий тоже хорош... Из лучших побуждений "к слову" доводит до сведения...
   Прежде, чем зайти в квартиру, Лера заглянула в почтовый ящик на двери, себе самой не признаваясь, что ждет письмо от Виктора. Письма, конечно, не было, и она отлично понимала, что и быть никакого письма не может.
   Дней через 10 началась настоящая эпистолярная эпопея. Сначала пришло странное письмо от Славы, написанное "на вы". С неприятным недоумением Лера читала: ?Вчера мне улыбнулось счастье, и я встретил ту, которую ждал и искал пять лет?... ?Конечно, вы были мгновенно забыты?... ?Мы бросились друг другу в объятия и целовались до тех пор, пока вокруг нас не образовалась толпа?... ?Теперь я не знаю, как мне дожить до следующей встречи с ней. Мы с ней встретимся снова. Мы с ней будем танцевать вальс в Мраморном зале, среди белых колонн и зеркал. Как она не похожа на вас! Она -- как белая чайка в открытом море, мы никогда с ней не расстанемся!"... "И я никогда не вспомню о вас! Никогда!? Лере не было смешно, когда она это читала. Наивные и неуклюжие слова, придуманные для того, чтобы облегчить свою душу и обидеть ее, ее действительно обижали. Она не понимала, за что ее хотели обидеть. Она снова сложила злое послание в треугольник, зачеркнула свой адрес и бросила в почтовый ящик, надеясь, что оно прямиком отправится назад, на полевую почту. Но не тут-то было. Она зачеркнула адрес не слишком тщательно, каким-то образом можно было прочесть номер ее квартиры. Письмо доставили вновь. Почему-то это казалось особенно обидным. Лера разорвала его на мелкие кусочки, а затем сделала хорошую мину при плохой игре: тоном старшего товарища написала, что не следует торопиться с дерзостями. "И, кстати, в Мраморном зале нет ни зеркал, ни белых колонн". Однако этим дело не закончилось. Еще через несколько дней пришло еще одно письмо, с еще какой-то полевой почты. ?Здравствуйте, уважаемая Лера! Вы мена не знаете, но я...? Незнакомец писал о Юрии. ?Если бы вы только знали, какой он замечательный парень...?. И полторы страницы дифирамбов. И неразборчивая подпись. Гарри, то ли Коган, то ли Коганс, то ли Когане. Пришло и письмо, честно подписанное Юрием, где Юрий цитировал Славу: тот разочаровался в девушке с длинными волосами.
   -- Когане ты мое, Когане, -- продекламировала Лера и описала все эти события в очередном письме к Аде.
   Ада в ответ сообщила: "Юркина мама говорила моей, что ты бросила Славку и влюбилась в Юрку. Вот каков наш Коганэ. Поверь, Славкины письма - дело его рук". Лера подумала: может, и ее, Адиных, рук тоже? Ведь она еще в школе любила вмешиваться в чужие дела. А эти дела для нее и не совсем чужие. Ведь она считала Коганэ своим поклонником, а тот положил глаз на Леру. Даже в театр ее пригласил. Правда, она деликатно отказалась: красавец Юрий показался ей настолько занудным, что она просто не могла решиться провести с ним целый вечер.
   Вскоре пришло еще одно письмо от Славы, как две капли воды похожее на первое. "Я надеюсь, что хоть одно из двух писем вы получите и прочтете". "Да что же это такое?" - возмущенно подумала девушка. Она собралась и поехала отвозить Кире Васильевне прочитанную книгу, прихватив с собой и это письмо.
   - Кира Васильевна, за что же он так со мной разговаривает? Мы же всего три раза встретились, ни о какой любви разговора не было, я ничего не обещала...
   - Не расстраивайся, мужчины и все такие. Собственники. А Славик еще и фантазер. Вот возьми, почитай. - и она передала ей письмо от Славы, написанное только что, уже после отпуска. "Мама, что бы ты ни говорила о Норе, я ее люблю. Если она позовет меня, я пойду к ней, ни на секунду не задумываясь".
   Потом они пили чай, и Лера позволила себе съесть один из лежащих на тарелке кусочков хлеба.
   До нового учебного года оставалось почти два месяца. Что она будет делать эти почти два месяца? Одна, без подруг? Страдать и вспоминать про Виктора? Вспоминать злые, не заслуженные ею письма Славы? Или все-таки встречаться с предприимчивым Когане? Ну уж нет!
  
   * * *
   Каникулы проходили скучно, и Лера не знала, куда себя деть. Тетя Лизочка прислала из Недрограда посылку с пшенной крупой. Справку на право послать ему посылку студент получал в деканате, пересылал ее родным, а те предъявляли ее в своем почтовом отделении. Лера каждый день варила кашу. И еще много читала, записавшись в открытую в жакте библиотеку.
   Однажды, задремав над книгой, она увидела сон: она спит у себя дома, и вдруг в комнату входит Виктор и садится рядом с нею на диван. Она хочет сказать: ?Уходи, ты же знаешь, что между нами все кончено! Мы только товарищи!?. Но ничего не говорит, а крепко к нему прижимается и чувствует на губах его поцелуй. Хочет поправить сползшее зимнее пальто, которым накрывается, но он говорит: ? Собирайся скорее, поедем на факультетский вечер?. Она поспешно идет к шкафу, достает черное креп-жоржетовое платье... Тут к ней прорвался крик:
   - Лера! Лера1
   Она подошла к открытому окну. Внизу стояла Муся Иванова.
   -- Выйди, - сказала Муся снизу. - Надо поговорить.
   --Что ты завтра делаешь? - спросила она во дворе. - Свободна? Поедем на форт Ино. Мой двоюродный брат сейчас в летнем лагере, скучает, просил меня заезжать по выходным. Я ему про тебя рассказала. Сказала, учились вместе в школе. Сказала, что ты положительный человек. Он просил, чтобы я пригласила тебя приехать. Поехали?
   -- Поехали.
   Поезд с Финляндского вокзала уходил утром. Но не очень рано и она успела подойти к булочной и продать хлебную карточку на декаду. Без этого она не смогла бы купить билет на поезд. Продажа хлебной карточки была в городе самым обычным делом. Человек подходил к одной из небольших очередей, что почти всегда стояли возле входа во все булочные, и предлагал купить карточку. Покупатели всегда находились, и существовала такса, т.ч. торговаться не требовалось. Лера дважды уже производила такую торговую сделку. Раз было не на что выкупить по карточкам объявленные продукты, а в другой раз очень хотелось пойти на платный вечер. Теперь же она вполне могла сделать это снова, потому что пшенная крупа еще не кончилась, и к тому же имелась баночка консервов, присланная тетей с оказией. Но в то утро ей не повезло: сразу на ее предложение никто не откликнулся, а немного помедлив, пожилой еврей предложил ей половину таксы. Это было не по правилам. Но других претендентов не оказалось, и пришлось согласиться.
   Девушки долго ехали в переполненном вагоне. Впереди свистел паровоз, а в открытые окна иногда залетала копоть. Вместе с другими девушками они сошли на маленьком разъезде. Поезд ожидало множество курсантов, и среди прочих Мусин брат Николай. Вместе со всеми они двинулись по направлению к заливу. Там, где в начале века была построена грозная морская крепость, теперь находились развалины былых мощных сооружений. Но разрушено было не все, и вот в этом-то неразрушенном кипела жизнь. Они погуляли по окрестностям бывшего форта, посмотрели небольшой концерт, подготовленный курсантами, немного потанцевали и поехали обратно. Ехать обратно было уж и вовсе трудно. Поезд подошел к платформе переполненным, и они еле-еле затиснулись, причем в разные вагоны. Долгие три часа Лера стояла в середине прохода, сжатая со всех сторон так плотно, как не часто бывало и в трамвае. Благодаря этому она немного подремала, не боясь упасть.
   В конце следующей недели Муся снова вызвала ее во двор. На этот раз в руках у нее было письмо.
   -- Письмо, конечно, мне, но в нем половина о тебе. Прочти.
   Лера прочла, и не без удовольствия.
   -- Съездим в это воскресенье?
   -- Съездим.
   И они поехали снова. Как и в прошлый раз, вместе с массой других девушек они сошли с поезда на маленьком разъезде. Однако на этот раз никто гостей не встречал: все училище неожиданно направили в поход. Гуляя по живописным окрестностям, Лера и Муся познакомились с девушкой по имени Зина. Той не повезло еще больше, чем им. У курсанта, навестить которого она приехала, был день рождения, и потому Зинина мама прислала ему в подарок пакет пирогов. Новым знакомым досталось по куску пирога, а в зарослях малины, покрывавших развалины, краснели не собранные в этот день курсантами ягоды. Это несколько утешало. При посадке в поезд Зина их покинула и втиснулась в соседний вагон. Кто-то ей сказал, что в этом соседнем вагоне из летнего лагеря возвращаются "фрунзачи". Те ехали весело. На остановках из их вагона слышалось лихое: "Моряк влюблен во всех, ты так и знай!". И еще более лихое: "Так поцелуй же ты меня, Перепетуя!". Наверное, испеченные Зининой мамы пироги не пропали даром.
   Возвращаться домой было так же трудно, как и неделю назад.
  
   * * *.
   В августе в Ленинград вновь на несколько дней приехала Ада. На этот раз она остановилась у родных, и к Лере пришла совершенно неожиданно. Пришла - и тут же разрыдалась. У нее нашли серьезную болезнь, учиться ей в наступающем учебном году не придется, и она поедет на целый год домой в Недроград. Впрочем, это не значило, что она все эти несколько дней в Ленинграде собиралась сидеть в квартире родных и плакать, тем более, что чувствовала она себя довольно бодро. Лера снова продала хлебную карточку, чтобы были деньги на кино и другие непредвиденные легкомысленные мелкие расходы. Ее это не очень огорчило: хоть пшенной крупы и консервов уже не было, но как раз в газетах объявили очередную выдачу продуктов по карточкам.
   Перед тем, как Аде покинуть Ленинград, за ней заехала ее мама Анна Никитична. На мурманский поезд маму с дочкой провожала одна Лера. Недалеко от вокзала, в коммерческой булочной на противоположной стороне Лиговской улицы, Анна Никитична купила целых две буханки круглого хлеба.
   -- Лера, возьми, -- сказала она уже в вагоне, отламывая большую горбушку от одной из них и протягивая эту горбушку Лере.
   -- Что вы, не нужно, -- растерянно ответила вспыхнувшая Лера. -- Не нужно!
   -- Бери, бери! -- настаивали в два голоса Анна Никитична и Ада.
   -- Да не нужно, я же домой еду!
   -- Можно подумать, что у тебя дома есть хлеб! -- безжалостно от распиравшей ее доброты громко сказала Ада.
   На всю эту сцену внимательно смотрели соседи по плацкартному вагону, и от этих зрителей было особенно неловко. Тут, наконец, по поездному радио провожающих попросили освободить вагоны.
   -- Бери, Лера, скорее и иди, -- сказала Анна Никитична, вкладывая в ее руку уже завернутую в клочок газеты горбушку. -- Иди скорее, не то уедешь с нами.
   Лере хотелось бросить этот ненавистный сверточек на столик, или вообще куда угодно. Но она не смогла. Не смогла взбунтоваться, не смогла не подчиниться старшему.
   ?Как нищенке!?, -- думала она, возвращаясь домой. Выбросить эту свою ношу она тоже не смогла. Как все, кто побывал в блокадном кольце, она не могла выбросить хлеб. И дня через три все-таки его съела. А потом долго не могла забыть о пережитом унижении.
   После отъезда Ады время стало тянуться особенно медленно. Каникулы все не заканчивались, и деть себя было некуда. Незадолго до 1-го сентября Лера заехала в институт. Кое-кто уже начал съезжаться, она увидела несколько знакомых лиц, но в основном в коридорах мелькали лица незнакомые. Она поехала в общежитие. В бывшей ее комнате почти все кровати еще занимали абитуриентки. Правда, на бывшей Лериной кровати сидела уже вернувшаяся Ляля Запольская. Она держала в руках карандаш и тетрадку, а глаза ее были устремлены в пространство. Она, видимо, сочиняла стихи. Поэтесса оторвала глаза от своего творения, бегло взглянула на Леру, кивнула и снова погрузилась в творчество. Лера поехала домой. Дома было пусто и скучно. Лежала начатая книга ?Студенты? Гарина-Михайловского.
  
   Из дневника Леры Свистуновой
   Читаю Гарина-Михайловского "Студенты". Все у них не так, как у нас, спустя более чем полвека. А кое-что все-таки очень похоже. Даже удивительно, что так похоже. И тогда, даже у умных и талантливых людей, случались та же пустота и та же скука. Тетя Лизочка справедливо говорит, что скука - не самое тяжелое состояние души. И все-таки... И тогда студенты не знали чем заняться, куда себя деть, чем увлечься. Оттого и занимались и увлекались чем-то случайным и ненужным. Или даже вредным. В чем же дело? В людях, в их несовершенстве, или в чем-то другом, объективном? Или просто-напросто нужна хорошая палка, которая заставляла бы только учиться, и ни о чем другом не помышлять? А может - все проще: и тогда и сейчас получают образование люди, которым это не так уж и нужно? Т.е. для их души не так уж и нужно то, что они изучают? Вот и я. Может, если бы моя жизнь сложилась без высшей математики и физики, около кастрюль и швейной машинки, я была бы счастливее? ?Kinder, Kirche und Kuche?? Или, хотя бы, я изучала литературу? Или иностранные языки? Или еще что-нибудь: театр, живопись... А высшая математика и физика не для женщины, они только мешают жить? Мне, во всяком случае, мешают. Но, с другой стороны, когда вникаешь во что-то, то это что-то становится интересным. Когда я весной проработала перед экзаменом конспект по физике, мне захотелось обратиться к какому-нибудь более серьезному курсу. Только вот, увы! - такие благие порывы быстро проходят. Как говорят: мостят собою дорогу в ад - и проходят. Впрочем, что говорить теперь - дело уже сделано. Теперь и дальше нужно набивать голову умными, но не очень лично мне нужными вещами...
  
   * * *
   Осенью восстановила работу районная АТС. Нина Павловна попросила Леру подписать какой-то документ, в результате чего бывший ее телефон становился индивидуальным телефоном соседей. Лере не хотелось подписывать документ, но Нина Павловна уговаривала: это же формальность. Телефон будет висеть у них, но пользоваться-то они будут вместе. Лера понимала, что так не будет, но ничего не могла поделать. Она не могла сказать хорошему человеку, которому столько же лет, сколько и ее маме, "нет". Скрепя сердце, она документ подписала. Соседям поставили новый аппарат, после чего те и вернули Лере прежний, уже никому не нужный. Лера никогда не звонила по соседскому телефону сама. Но иногда, в экстренных случаях, позвонить ей было можно. Нина Павловна сдержала слово и к телефону Леру приглашали.
   Как-то вечером приехала тетя Катюша, а вместе с ней двоюродная сестра Ксана, которую Лера не видела с самой блокады. Ксана была на десять лет ее старше. Когда-то она потратила время на учебу в техникуме и потому до войны не успела закончить последнего курса педагогического института. Из Ленинграда она эвакуировалась несколько позже Леры, а вот теперь вернулась, как и Лера, похоронив в эвакуации мать. Их маленькая комнатка на Гагаринской улице оказалась занятой, и надежды освободить ее не было. Ксана восстановилась в институте, но жить ей было негде.
   - Лера, - сказала тетя, - я думаю, ты не откажешься пригласить сестру пожить у тебя?
   Лера совсем не хотела приглашать к себе двоюродную сестру. У них не было ничего общего, за всю жизнь они встречались всего несколько раз. Получалось опять что-то вроде общежития. Она замялась, покраснела - а потом согласилась. Тете она тоже не могла отказать. И Ксана уже на следующий день приехала со своими скудными пожитками. Они вытащили из сложенной у стены мебели бывшую Лерину деревянную кровать, которая стала теперь Ксаниной. Среди Ксаниных вещей оказались целых две чайных чашки.
   Наконец в Ленинград вернулись подруги: Лиля, Люба и Рита.
   Увидев Леру впервые, Люба удивила ее неожиданным заявлением:
   - Знаешь, а я не очень рада тебя видеть.
   Было непонятно, пошутила она или сказала это серьезно.
   Вообще-то Лера тоже была гораздо больше рада видеть Лилю, но уточнять не стала. В конце-концов, они с Любой не были школьными подругами, только одноклассницами. Это жизнь в общежитии свела их вместе.
   Занятия начались. Первая лекция, первый студенческий вечер в белоголубом зале. Все, как год назад, но уже все привычно, никакой прелести открытий. Стали читать курс лекций по теоретической электротехнике, которая показалась Лере очень похожей на высшую математику. Начали читать грозный сопромат, о котором существовала поговорка: кто сдаст сопромат, может жениться. Заниматься было неинтересно, Лера снова пропускала лекции, иногда семинары. Снова, понемногу, все запускала.
   Перед первым в учебном году комсомольским собранием девушки отправились в столовую, поскольку у них оставались еще талоны на крупу и даже на мясо. Там их удивило отсутствие толчеи возле столиков. Обычно у каждого столика стояли два-три человека, ожидая своей очереди сесть и пообедать. На этот раз не только не было никаких очередей, но некоторые столики вообще пустовали. Объяснилось все просто - вышло постановление о резком повышении цен на выкуп нормированных продуктов по карточкам. Поэтому и цены в столовой резко повысились. Подсчитав свои ресурсы, девушки все же решили пообедать.
   На комсомольском собрании сделал доклад секретарь комитета комсомола Борис Ампер, человек настолько необходимый институту, что для него была придумана специальная маскировочная должность: "инженер по производственной практике студентов". В докладе он осветил и международное положение, и мудрую необходимость в повышении цен, и многое другое злободневное. А в перерыве неожиданно подошел к Лере и сообщил ей свое решение: она назначается агитатором в группе. Этого Лере совсем не хотелось. Она была девушкой "аполитичной". Международным положением не интересовалась, да и внутренним тоже не очень. Ее прямолинейный мозг сопротивлялся тем условным терминам, которыми официально обозначались события международной жизни и жизни внутри государства. К тому же еще в детстве, в семье, она усвоила: все, что говорится официально о товарище Сталине, о революции, коллективизации и многом другом - неправда. С детства она твердо усвоила и другое: говорить об этом нельзя, никогда и ни с кем. Поэтому она и не хотела быть пропагандистом и понимала, что у нее это и не получится.
   - Что вы, у меня нет никаких способностей, у меня никак не получится!
   - Получится, получится!
   В это время к ним подошла первокурсница и, несколько смущаясь, но тем не менее твердо, заявила:
   - Вы знаете, я просто в восторге от вашего доклада, - и стала горячо развивать этот свой тезис.
   Комсомольский секретарь ответил:
   - Я расту от ваших слов.
   Было видно, что он смущен словами активной первокурсницы и ему неловко. Лере тоже было неловко. При всей своей наивности, она интуитивно чувствовала чужую неискренность. Ей было неловко и стыдно слушать откровенную лесть в чей бы то ни было адрес, видеть плохую игру актеров, даже иногда читать отдельные абзацы в современных книгах. Она отдавала должное хорошей дикции секретаря и его хорошо подвешенному языку, но восторженный монолог первокурсницы ее все же смущал. Наконец, монолог закончился, и будущая активистка отошла. Отошел от Леры и секретарь. Но подошла Люба и заявила:
   - Я видела, как ты кокетничала.
   - Не ври, пожалуйста. Мы разговаривали на общественные темы.
  
   * * *
   Лере пришло письмо от Николая, и теперь уже Лера, встретившись во дворе с Мусей, рассказывала ей о письме. О том, как он несколько раз приходил к поезду встречать их с Мусей, но так и не встретил. И что передает Мусе привет.
   Муся спросила:
   - А ты не боишься, что Коля придет к тебе и встретится с Витькой?
   - Вряд ли. Мы же с Витькой расстались.
   Но в одну из сентябрьских суббот курсанты встретились.
   В тот вечер Николай появился у Леры впервые. Муся привела его и ушла, сославшись на дела. Молодые люди поговорили о минувшем лете, о форте Ино. Вспомнили о неудачной поездке и о девушке Зине с пирогами. Николай сказал:
   - Эта Зина уже к третьему человеку пристает со своими пирогами. Сейчас вот опять к одному из нашей роты. Мы же скоро заканчиваем. Женихи.
   - Получается, что все девушки только о том и мечтают, чтобы выйти за вас замуж?
   - Не все, так многие. Знаешь, как он от этой Зины бегает? Пироги-то мы, конечно, съедаем, а потом объясняем ей: а Руслан в наряде. Или в санчасти. Или еще что-нибудь.
   - Понятно, это такое геройство. Вы что же, всем девушкам так врете?
   - Не всем.
   Потом он сказал:
   - Схожу ненадолго к Мусе, я у нее оставил нужную тетрадку, - и, не надевая бушлата, ушел.
   И почти сразу же раздался стук в стенку. Когда-то тетя Лизочка придумала: не звонить в общеквартирный звонок, привлекая любопытство соседей, а условно стучать прямо в стенку, отделявшую Лерину комнату от лестничной площадки. С ее легкой руки все знакомые так и делали. Теперь стук был особенный, так стучал Виктор. Летом, страдая от обиды и одиночества, Лера представляла себе, как, услышав стук, откроет дверь и удивленно спросит; "А что, уже 50-й год?" Теперь она ничего спрашивать не стала.
   - Лерчик, здравствуй! - Виктор самоуверенно протянул руки, чтобы ее обнять - и увидел висящий на вешалке бушлат.
   - Вешай свой сюда, рядом, - предложила Лера.
   - Нет,- ответил он, - мы вдвоем не уместимся.
   Не снимая бушлата и не отстегнув палаша, он разместился в кресле.
   - Ну, и как жизнь, Калерия Николаевна? Вижу, не скучаете?
   - Стараемся не скучать, Виктор Алексеевич. Вы, надеюсь, тоже?
   - Тоже, тоже, Калерия Николаевна. Вернулись из плавания, пьем водку. Боря, между прочим, влюбился. Передавал вам привет. Кстати, какой у вас красивый буфет!
   Он выхватил из ножен палаш, размахнулся и изо всей силы ударил по резной грозди винограда. Но грозное оружие лишь слегка поцарапало старый дуб.
   - Ну, ты уж совсем...
   Тут вернулся Николай.
   - Вот, зашел навестить школьного товарища, - сказал ему Виктор, устраивая палаш в ножнах и направляясь к двери.- Не скучайте, Калерия Николаевна, может, до 50-го года еще встретимся.
   Что ж, получилось еще лучше, чем ей представлялось летом. Только никакой радости это не принесло.
   А Николай сказал:
   - Есть билеты на 9-20 в "Спартак"...
  
   * * *
   С Колей они ходили в кино, на студенческие вечера и даже на танцы во Дворцы культуры. Лера чувствовала: ее скромная и немодная одежда смущает и его. Курсанты-моряки пользовались большим вниманием у девушек, а потому смотрели на них несколько свысока и "выбирали". Но понимала, что для Коли это не было главным. Впрочем, ее выручало хоть и единственное выходное, но все же по-настоящему красивое, платьице и подаренные тетей модельные туфельки. Девичьи выходные туфельки на улице полагалось носить кавалерам, и они носили их обычно под мышкой, завернутыми в бумагу или газету. Коля, когда был в шинели, предпочитал носить в каждом из карманов по одной туфельке.
   Один из вечеров в Лерином институте был несколько необычным и им обоим понравился - "Вечер вопросов и ответов". Весь зал засмеялся, когда зачитали очередной вопрос: в кого влюблен Борис Ампер? А ответ на другой вопрос весь зал выслушал с интересом: можно ли противостоять своему чувству? Дама средних лет, приглашенная то ли из Герценовского института, то ли из университета, научно объяснила, что можно. Из ее научных выкладок получалось, что управление волей происходит из коры больших полушарий головного мозга, а управление чувством откуда-то изнутри полушарий. Поскольку кора всем управляет, то воля вполне может подавить чувство. Т.к. никто ничего не понял, приходилось принять утверждение ученой дамы на веру. Та же дама столь же успешно ответила и на другой теоретический вопрос: почему закрывают глаза, когда целуются?
   Как-то они поднялись на вышку Исаакиевского собора. Последние несколько метров подъема, от колоннады и до самой вышки, шли по крутой винтовой лесенке, на которой двоим было не разминуться. Поэтому поднимались или спускались по очереди, по несколько человек одновременно. Впрочем, это не доставляло больших неудобств, народу было немного. В дни увольнений в близлежащих военных училищах "на верхотуру" поднимались, в основном, курсанты, с девушками или без девушек. Девушек смущало лишь то, что фигуры экскурсантов, двигавшихся по лесенке, оказывались на одной оси, и, если шедший сзади поднимал голову, то мог увидеть то, чего видеть не полагалось. К тому же, на почти стометровой высоте ветерок легкомысленно развевал девичьи юбки. Поэтому девушки заботились о том, чтобы их спутники поднимались перед ними, а спускались, наоборот, за ними. За этими заботами забывалось, что на такой высоте страшно.
   Лера с Колей побывали и в новом музее - Музее обороны Ленинграда. Лера странно чувствовала себя, бродя по огромным залам, заполненным военной техникой, и, особенно, среди витрин, где находились и легендарный крошечный кусочек хлеба, и жмых и другие, памятные по блокаде вещи. Большие фотографии... Она отошла от спутника на несколько шагов и одна ходила среди своих воспоминаний. Блокада, дорога, эвакуация. Мама. Все такое еще недавнее...
   Коля казался Лере серьезным человеком, но пару раз она заметила, что они едут в трамвае без билета. Это ее очень смутило. Она боялась скандала в транспорте, представляла, как будет кричать на нее кондукторша. Она не раз сталкивалась с тем, что кондукторши, продавщицы и кассирши в магазинах вдруг ни с того, ни с сего гоыворили ей грубости. Что-то в ней их раздражало. Заметив Колину оплошность впервые, она промолчала, но во второй, когда они уже шли по улице, высказалась:
   - Коля, у тебя нет денег на трамвай? Так сказал бы. Я бы заплатила.
   Он покраснел. Конечно, ехать без билета было делом само собой разумеющимся. Но везти без билета девушку! Он как-то не подумал.
   - Да, понимаешь, я забыл.
   В следующее увольнение Коля не пришел. В начале субботнего вечера, запивая чаем картошку с квашеной капустой, сестра Ксана сказала:
   - Пора убирать со стола. Твой Николя уже едет к тебе. Без билета.
   А в десятом часу насмешница констатировала:
   - Да, ехал Николя без билета, да в другую сторону!
   Сестры посмеялись. А Лера подумала: "Может, и у Коли есть знакомая девушка, которой он врет про наряды вне очереди и санчасть?"
  
   * * *
   В одну из суббот, когда у Коли были какие-то свом дела, Лера с Лилей, не достав билетов в кино "Аврора", забрели в театр "Пассаж". Там билетов было "навалом". Они купили самые дешевые и оказались на верхнем ряду балкона, да еще и сбоку. Но в небольшом зале балкон находился невысоко, и, даже не вставая с места, кое-что на сцене они видели. А уж если не полениться и встать... Они смотрели "Дон Сезар де Базан" - и наслаждались, изнемогая от смеха. И долго еще вспоминался Лере незадачливый муж, просивший коварного поклонника своей жены: "Если тебе она не нравится, так не разочаровывай других!"
   В другой раз они слушали "Богему" в Малом оперном театре. Здесь дешевые места были намного хуже. На третьем ярусе, сбоку, да еще и в третьем ряду уродливой скамейки-лестницы. Слышали они, конечно, все. Но вот видели лишь крошечный кусочек сцены. Вставая, они видели больше, но ненамного. Да и стоять-то приходилось не просто, а неудобно наклонившись вперед. Увы, они не были такими ценительницами и любительницами оперы, чтобы не обращать внимания на все эти неудобства. Недалеко от их, на ряд выше, маялись два курсанта, тоже не знавшие, соблазнившись на дешевые билеты, что их ждет. От невозможности разглядеть сцену, они поглядывали на соседок. И даже пытались шепотом завязать беседу.
   - Лиля, я больше не могу. Уйдем, - взмолилась Лера в антракте. Лиля в детстве занималась в музыкальной школе, знала и любила музыку куда больше, чем Лера, но возражать не стала. Они начали выбираться на волю из узких проходов между скамейками галерки.
   - Девушки, вы уходите? Подождите нас.
   В галерее, возле гардероба для посетителей третьего яруса, молодые люди и познакомились. Один из курсантов назвался Сергеем, другой Константином.
   - Имейте в виду, - сказал он, - что это мое настоящее имя.
   - Что значит - настоящее имя?
   - Вы же знаете, что мы часто сообщаем девушкам имена ненастоящие.
   - А мое настоящее имя Лера, и я никогда и никому не сообщаю ненастоящего.
   Вдоль неважно освещенного канала они вышли на Невский.
   - Вы на Васильевский? Вот хорошо, как раз по пути.
   - Это с Лилей вам по пути, а я на Выборгскую. До свиданья.
   - Лерочка, разве можно жить так далеко от центра? - сказал Константин, тем не менее, переходя вместе с ней Невский возле Казанского собора. Как же я буду возвращаться в училище?
   - А разве я предлагала вам поехать со мной на Выборгскую сторону?
   - Вслух, конечно, не предлагали. Но я же вижу, что вам этого хочется.
   И они поехали на Выборгскую сторону.
   - Вы - ленинградка, - сказал самоуверенный Костя. - И ваша подруга тоже похожа на ленинградку. Почему же она живет в общежитии?
   - У нее родные еще не вернулись из эвакуации. Вы же тоже живете в казарме!
   - Ну, училище - другое дело. А вас-то с ней что занесло в ваш институт Связи?
   - А чем вам наш институт Связи не нравится?
   - Он мне нравится, но он - институт для иногородних. Бывал я в вашем общежитии.
   - И где же вы бывали?
   - Ну, например, в 442-й комнате.
   Они уже сошли с трамвая и двигались по жилмассиву вдоль соседнего с Лериным корпуса.
   - С кем же вы живете в этом некрасивом доме? - спросил он,
   - Как с кем? С папой, мамой, бабушкой и дедушкой. А наш дом, между прочим, новое слово в архитектуре и он ничуть не хуже сотен других домов.
   - И далеко еще идти?
   - Не далеко, уже пришли. До свидания.
   Лера протянула руку, собираясь уходить.
   - Нет, так не пойдет. Зачем же я ехал в такую даль? Сначала я вас поцелую.
   - Не говорите глупостей и отпустите мою руку.
   Но самоуверенный курсант не только не отпустил ее руку, но, наоборот, притянул девушку к себе, обхватил так, что она не могла пошевелиться - и поцеловал.
   - Да вы что? - сказала она, возмущенная таким невиданным нахальством, и ударила его по лицу.
   Пощечина была скорее символической, чем сильной. Лера теоретически знала, что нахалам полагается давать пощечины. Но самой ей делать этого никогда не приходилось. Она повернулась спиной к удивленному кавалеру и вошла в парадную.
   Утром Лиля рассказывала:
   - Ты знаешь, мы до самого общежития шли пешком. Сергей очень интересный человек. Даже удивительно - курсант, а так много знает о музыке. Он и про "Богему" много знает. Еще мы говорили про мою любимую Лунную сонату. И ему, как и нам с тобой, тоже очень нравится полонез Огинского. А Константин?
   - Помнишь, Боря сказал про одного фрунзача, что тот "жоржик"? Так вот и Константин, по-моему, такой же "жоржик". А ты не знаешь, кто живет в 442-й комнате?
   - Знаю, все из вашей группы. И Валька Федорова в том числе. Вера Копейкина...
   - Девочки, - спросила Лера в аудитории. - А к кому у вас приходит Костя Брагин из Пограничного училища?
   - К Люське Антиповой, - ответила Вера Копейкина. - А ты его знаешь?
   - Видела в субботу в театре.
   - Ты только подумай, какой он. Пригласил в субботу Люську в училище, она приехала, а там вышел его товарищ, и сказал, что Костя на партсобрании и выйти не может. А он, оказывается, был в театре. Ты только подумай1
   Через неделю уже Вера Копейкина подошла к Лере.
   - У тебя был вчера этот тип?
   - Какой тип?
   - Да Костя Брагин.
   - Он у меня не бывает.
   - Люська вчера целый день ждала его, а он так и не явился.
   А еще через неделю Лиля передала ей письмо. Костя выражал надежду, что письмо его будет прочитано "хотя бы из женского любопытства". Он писал: "Не отрицайте, Вы имели намерение динамически приложить свою руку к моей физиономии".
   - Посмотри, Лиля, как люди не любят попадать в глупые положения. Я, оказывается, только собиралась дать ему пощечину. Ну и хорошо, я же не светская барышня прошлого века.
   И она через Лилю и Костиного друга передала ответ: "Боюсь, что Вам будет трудно составить интеграл с бесконечным верхним пределом из девушек с различными характерами".
   Но самоуверенный Костя Брагин все же появился в Лериной комнате, узнав от кого-то в институте про отсутствие у нее папы, мамы, бабушки и дедушки, а также ее адрес. Когда он пришел, Ксана собиралась уходить, а Леру ожидал Коля, чтобы идти на вечер. Курсанты обсудили наскоро некоторые вопросы международного положения, и все вместе вышли на улицу.
   - Это что, твой новый знакомый? - спросил Коля, когда они остались вдвоем.
   - Вообще-то это друг Лилиного знакомого. Я его не приглашала и адреса ему не давала.
   Когда сестры встретились вечером, насмешница Ксана сказала:
   - Как жаль, что Коле не положено носить палаш. Или что Костя встретил Колю, а не Витю. Представляешь себе, как выглядела бы дуэль на палашах!
   Лера ответила:
   - А мне неприятно, что он явился без приглашения. Смотри, что получается: как только узнают, что девушка живет без семьи, к ней сразу же пропадет половина уважения. Разве я виновата, что у меня нет семьи? Нет мамы?
  
   * * *
   Холода наступили рано. Уже 2 октября по городу кружились мелкие колючие снежинки. А в ноябре установилась настоящая зима. На стадионе завода им. Карла Маркса залили каток. Проезжая мимо него на трамвае, Лера завидовала счастливцам, носившимся по ледяному полю. Ей хотелось туда, к ним, в веселье и музыку. Она почти физически ощущала, как хочет на каток. До войны в их жилмассиве каждую зиму в каток превращали большой сквер между корпусами. Сначала она каталась на коньках "снегурочки" с загнутым назад круглыми носами, А в седьмом классе ее уже отпускали днем в выходные на настоящий каток в Таврическом саду. Тогда ей даже купили коньки "хоккейки", унесенные в блокаду мародерами. Как ни удивительно, но именно коньки купить в городе было можно. Увы, вопрос с коньками, как и почти любой другой вопрос, упирался в деньги. Коньки стоили стипендии за месяц, и Лера не могла решиться на такой расход.
   В декабрьский воскресный вечер Лера сидела дома одна. Ксана куда-то уехала. Сестры никуда не ходили вдвоем, у каждой из них были свои интересы и свои знакомые. Близилась сессия и, хочешь-не хочешь, приходилось заниматься. Она долго билась над интегралом, который никак не хотел браться. Собственно, никакой крайней необходимости брать этот интеграл не было, но иногда Леру посещало упрямство. Однако интеграл оказался еще упрямее. Она решила все же отложить его и принялась за уборку. В тот самый момент, когда в комнате, все было сдвинуто со своих мест, а она держала в руках мокрую половую тряпку, пришел Коля, с которым они заранее о встрече не уславливались.
   - Может, ты зайдешь на полчаса к Мусе? Через полчаса у меня все будет в порядке.
   - Нет, - сказал он, как будто обидевшись, - пойду по своим делам.
   Но через полчаса перед дверью в ее комнату послышались шаги. Она подумала, что нет, Коля, конечно, не обиделся. Не на что было обижаться. Дверь отворилась без стука, и вошел Виктор.
   - Я на минуту, - сказал он и сел в ранее облюбованное им кресло, как и в прошлый раз, не раздевшись и не отстегнув палаша.
   Вот сейчас ей следовало, как королеве, спокойно сказать:
   - Ты извини. Мне скоро уходить, а надо еще собраться. Так что...
   Но она ничего не сказала. Забыла все, что следовало сказать.
   - Впрочем, немного все же посижу, несколько минут до театра у меня еще есть.
   Разделся, порылся в кармане, достал какую-то бумажку.
   - Посмотри, нравится?
   Она посмотрела. С фотографии, грубо раскрашенной вручную, смотрела молодая деревенская девушка, с ярким розовым румянцем на щеках и в голубой блузке.
   - Нравится? - повторил он вопрос.
   - Нравится. Только... - замялась она.
   - Что только?
   - Только она ведь не студентка...
   - Она учится в Бауманском и, у нее в прошлую сессию была всего одна четверка! - сказал он несколько обиженно, но с большим достоинством..
   - Вот видишь, как часто внешность бывает обманчивой...
   - У тебя тоже обманчивая внешность. Ты по внешнему виду студентка, а на самом деле первоклашка, и у тебя нос в чернилах.
   И он ухитрился неожиданно взять со стола вечное перо, измазать чернилами свой палец, а потом мазнуть этим измазанным пальцем по кончику ее носа. Затем он начал чернила оттирать.
   - Ну, ты ведешь себя совсем, как мальчишка!
   - Коля, конечно, ведет себя солиднее, - сказал он и поцеловал сначала ее, не совсем оттертый от чернил, нос, а потом и губы.
   И ничего она не сделала: не вырвалась, не дала пощечину, не сказала никаких злых слов... А он, целуя ее, сообщил:
   - В этом году хочу погулять на твоей свадьбе.
   - Ты уж как-нибудь потерпи, пока я закончу институт.
   - Нет, зачем же терпеть? Коля весной окончит училище, вот ты за Колю и выходи.
   - Спасибо, конечно, за совет, но, может, я сама разберусь, за кого и когда мне выходить?
   И тут он посмотрел на наручные часы.
   - Я же опоздаю в театр!
   Он вскочил и стал торопливо натягивать шинель. И тут увидел, что она приложила к лицу носовой платок.
   - Ты плачешь! - сказал он радостно.
   - Нет, должна тебя разочаровать. У меня всего лишь небольшой насморк. Кстати, посмотри, - она достала из ящика стола черно-белую Колину фотографию. - Нравится?
   - Скажи Коле, что в субботу мы придем вчетвером, и он вылетит.
   - Вы, конечно, герои, но я сомневаюсь, что он вылетит.
   - Думаешь, мы?
   Когда он, наконец, ушел по-настоящему, Лера и в самом деле заплакала.
  
   Из дневника Леры Свистуновой
   Не помню, в какой именно книге я прочла: "слабый человек всегда запутается". Что-то в этом роде. В самом деле, почему я не умею постоять за себя? Почему позволяю себя обижать? Даже до слез? Ведь стыдно же быть такой размазней. В конце концов, кто такой этот Витька? Мальчишка. Надо же придумать - намазать девушке нос чернилами! Или ударить палашом по буфету... Ну да, меня целовать и мазать мне нос чернилами, а в театр приглашать кого-то другого. И на вечера в училище. Сколько же это может продолжаться? Нет, Виктор Алексеевич, все. Уж во всяком случае, ни одной слезинки, ни при вас, ни без вас. Сделаю все, чтобы о вас больше не думать... Вот и коньки куплю. С первой же стипендии возьму и куплю!
  
   Она перестала плакать и, отодвинув блокнот с дневником, пододвинула к себе другой блокнот, с непослушным интегралом. И произошло чудо - интеграл сразу же сдался. . "Нужно очень захотеть - пришла ей в голову мысль, приходившая до нее в миллионы голов, - и все получится".
   А Виктор, быстрым шагом пересекая жилмассив, думал, что напрасно поторопился уйти. Посидел бы, как в прошлом году. А потом она, как в прошлом году, проводила бы его до трамвая. И они шли бы от остановки к остановке, пока не останется никакого запаса времени. Но вспомнился Коля. Вспомнилось ее немодное, с чужого плеча, пальто. "Ушел и ушел. И правильно сделал!" - подумал он решительно. Планов на вечер не было. Может, в кино? Или в Мраморный? Там обязательно будет кто-то свой. Боря, вроде, собирался... Или в общежитие Герценовского, к Аллке? Нет, туда идти не хотелось. И он поехал на Васильевский, в бывшую Лерину комнату. Знакомых девушек на месте не оказалось. Тогда он попросил лист бумаги и оставил письмо Любе. "Калерия Николаевна, - писал он, - не потрудилась даже написать мне, когда я не смог к ней зайти. Подойди к КПП, обсудим встречу Нового года. Лере ничего не говори".
  
   * * *
   Конечно же, самолюбивая Люба не могла не показать Лере письмо со словами "Лере ничего не говори".
   - Ты же видишь, он сам. Я же его не просила.
   - А мое какое дело? Договаривайтесь, встречайте.
   У Бори относительно встречи Нового года были свои планы. Да и дружба их с Виктором была уже и не дружбой, а так, приятельством. А вот Марат принял предложение сразу. Ему было все равно, куда идти. Он недавно влюбился. Не так, как когда-то в Зою. По настоящему. На катке в группе совсем молоденьких девушек-школьниц он заметил одну - маленькую, с огромными зелеными глазищами. Девчонки носились по льду, и было видно, что знакомиться с кем бы то ни было, в том числе и с курсантами, они не собирались. Да, не фифа Зоя. От кого-то он все же узнал, что все они еще в девятом классе, и что его зеленоглазую избранницу зовут Наташей. Девочки покидали каток рано, и в раздевалке их обычно ожидала немолодая женщина. Товарищи посмеивались, но он не обращал внимания, и каждое увольнение упорно ездил в Таврический сад. После дежурства на катке он вполне мог идти на встречу Нового года. Не прочь был пойти с ними и еще один курсант из их роты. Товарищи встретились у Виктора в доме Перцева, где их угостили ужином, прихватили заранее запасенную водку и около одиннадцати постучали в 528-ю комнату. Почти все обитательницы комнаты ушли праздновать в другие места, и их встретили только Люба с Ритой и еще натуральная блондинка с радиофакультета Мотя. Как и следовало ожидать, Леры не было. Конечно, после просьбы не говорить ей о предстоящем мероприятии, ее и не должно было быть. И все же Виктор почувствовал некоторое разочарование. Девушки приготовили обязательный винегрет, нарезали полученный по карточкам хлеб и сало, присланное Моте из дома, открыли консервы из Любиной посылки. Вышло довольно красиво. Проводили Старый год, встретили Новый, немного потанцевали в коридоре и продолжили застолье. И весь вечер Люба видела, что не она, все организовавшая, в центре веселья, что Виктор упорно ухаживает за Ритой. Рита же совсем о ее, Любиных, правах не вспоминала, была в ударе и, как досконально подсчитала Люба, выпила целых четыре больших стопки водки. Люба позволила себе всего одну, и то не полную, а курсанты легко расправились со всеми остальными запасами. Часа в четыре Рита заявила, что хочет спать. Решили отдохнуть. Коек в пустой комнате хватало на всех, но Люба с негодованием увидела, как Виктор улегся рядом с Ритой и обнял ее.
   - Витька, уходи! - не очень настойчиво отмахивалась от него пьяная Рита.
   Но он не ушел, а, наоборот, обнял ее сильнее:
   - Лерчик, послушай...
   - Лерчик, между прочим, на институтском вечере с Колей, - громко сказала Люба со своей кровати.
   Виктор ее не услышал, он сразу заснул..
   Марат с приятелем лежали на свободных кроватях, Люба на своей. Света не гасили и все могли видеть вопиющее безобразие - спящих в обнимку Виктора и Риту.
   После этого праздника лучшие подруги стали особенно часто ссориться. Это случалось с ними и раньше. Они сидели, обычно, на одной кровати, ели из одной тарелки, им так нравилось, и ругались. Громко, не стесняясь других девушек, говорили друг другу гадости. Но продолжали при этом есть из одной тарелки. Лера однажды присутствовала при таком их "разговоре".
   - И часто они так? - спросила она у Лили.
   - Да почти что каждый день.
  
   * * *
   Новогодняя ночь в бело-голубом актовом зале шла своим чередом. К двенадцати часам закончился концерт, и комсомольский секретарь Борис Ампер от имени дирекции, парткома, профкома и комитета комсомола успел тепло поздравить всех с наступившим 1947 годом. Энтузиасты в зале расставляли стулья, готовя место для танцев, а Лера с Колей и Лиля с Сергеем, ставшим частым Лилиным спутником, стояли на широкой площадке главной лестницы. Мимо них прошли и начали спускаться Нина Казакова и ее подруга Таня Булкина. На обеих были новые платья с входящей в моду длиной юбки до середины икры.
   - Девочки, почему так рано? - спросила Лера. - праздник-то только начинается!
   Девушки обернулись, и Нина, неожиданно серьезно и неожиданно недоброжелательно, сказала:
   - Хорошо тебе, у тебя нет мамы!
   - Хорошо, что нет мамы? - растерянно переспросила Лера.
   Девушки продолжили спускаться, а Коля заметил:
   - У нас в училище так бы не сказали.
   - А у нас, думаешь, все так говорят? - спросила Лиля, потом засмеялась и добавила: - Только отличницы.
   Рано утром, когда Николай, боясь опоздать из увольнения, все же проводил ее до дома, он вдруг спросил:
   - Лера, а ты выйдешь за меня замуж?
   - Сейчас? - от неожиданности задала она глупый вопрос.
   - Летом. После того, как я закончу училище.
   Перспектива выйти замуж летом казалась далекой и нереальной, и потому она ответила:
   - Выйду, наверное.
   И подумала: "выйду замуж и навсегда забуду думать о Витьке".
   Ксана встречала праздник тоже не дома, и, когда Лера вернулась, ее еще не было. Лера выпила чашку чая с куском хлеба и легла спать. Сразу заснуть не удалось. Ей вспомнились слова Нины Казаковой: "хорошо тебе, у тебя нет мамы". И она подумала: "Если бы у меня была мама, то, может, и у меня было бы платье с юбкой до середины икры".
   Спать она уже не могла. Она опять вспоминала маму. И вдруг подумала: "Я напишу о маме рассказ. Или повесть. Я ничего не буду придумывать, я просто буду писать то, что помню. Ну, например, нашу эвакуацию из Ленинграда". Она встала, достала чистый запасной блокнот, раскрыла его и вывела название "Дорога".
   Она писала: "Стемнело. Шесть часов. Семь. Восемь. Мучительно долго нет машины. Кажется, вот она подъехала, остановилась. Но нет, показалось. А вдруг что-нибудь случится и наши надежды выехать из Ленинграда рухнут?
   И отъезжающие, и те, кто оставался, собрались на кухне - единственном отапливаемом помещении в этой большой и когда-то уютной, а теперь холодной, сырой и мрачной в своем запустении квартиры. Мы едем вчетвером: мама, я и мамина сестра Катюша с пятилетней дочкой. Бедная девочка. Ее личико бледно, тонкие пальчики крепко держат маленький кусочек хлеба. Она знает, что такое хлеб. Ни одна крошка его не упадет на пол, не пропадет, не потеряется. Лицо тети Катюши похоже на страшную маску - так оно распухло. Когда-то строгое пальто в пуху. Кусочки меха оторваны и болтаются самостоятельно, чуть держась на лоскутках и нитках, как какое-то странное украшение. Да разве до внешнего вида было ей, когда она целыми днями ходила по Сытному рынку, слабая, голодная, в сорокаградусный мороз, и пыталась выменять на промтовары если не хлеб, то хоть какую-нибудь дрянь, которая не одним нам служила пищей в эту страшную зиму. Она была изо всех нас самой "оборотистой", ей больше, чем всем нам остальным, везло. Мама хуже всех. У нее уже сошли отеки. Это третья, последняя, степень дистрофии. И это мы собираемся в путь, такой далекий, на который не сразу решились бы и в сытый довоенный год...
  
   * * *
   Первого января к Лере ненадолго зашла Муся Иванова. Она показалась Лере красивее, чем раньше, но еще более тоненькой, хрупкой. Рассказала про встречу Нового года.
   - Весело встретили, хоть и дома. Танцевали до упада. Пели песни. Только вот мне стало не вытянуть ноту. Из-за легких... - она закашлялась и перевела разговор.
   Муся посидела совсем немного и ушла. Ее слова "из-за легких" заставили Леру насторожиться. Не туберкулез ли у нее? Страшная болезнь теперь, после окончания войны, подстерегла многих бывших фронтовиков и блокадников. Давно не появлялся в их квартире "неженатый инженер", брат Нины Павловны, и Нина Павловна недавно сказала, что он заболел туберкулезом и уехал в санаторий. А от родных Лера слышала, что такое же несчастье случилось и с любителем новой иностранной литературы, молодым художником Вадимом Моревым.
   Лере казалось, что и сама она чувствует себя не совсем хорошо. Еще перед Новым годом она стала сильно уставать. А вскоре после Нового года еще и простудилась. Неприятно тянуло спину. И в первый раз за все послевоенное время она отправилась в районную поликлинику. Доктор сказал:
   - Что-то мне не очень нравится, как ты дышишь. В блокаду здесь была?
   - Была, но не до конца, эвакуировалась.
   - А как теперь питаешься? Впроголодь, наверное?
   - Не совсем впроголодь...
   - Ну вот что: держи направление на рентген. Получишь результат - приходи, посмотрим. Будем надеяться, что не туберкулез.
   Лера почему-то сразу же решила, что у нее именно туберкулез, и очень расстроилась. Два дня она грустила, и даже немного поплакала. Но чувствовать себя больной и несчастной очень не хотелось. "Будь что будет", - подумала она, наконец, и в субботу отправилась на танцы в общежитие. Спустя несколько дней спину стало тянуть не так сильно. Рентген же показал, что никакого туберкулеза у нее нет. Она вздохнула свободно. А через месяц встретила в магазине Мусину маму, и от нее узнала: Муся в туберкулезном санатории. И, кажется, дело обстоит плохо. Мама еще раз рассказала то, что рассказывала и сама Муся: как в Новый год она до упада танцевала, как пела, а потом жаловалось, что не получается вытянуть ноту.
   - Ведь всю блокаду голодали, да и потом то же самое. Где бы отдохнуть, так все училась и училась. Зачем теперь ее диплом, кому он нужен?
   И Лере показалось: она упрекает Леру за то, что та здорова. Что эвакуировалась. Лера и в самом деле чувствовала себя виноватой за то, что здорова и что эвакуировалась. Она подумала: сколько же вокруг горя! Горя, по сравнению с которым ее неудачная любовь - горе не такое уж и серьезное.
  
   * * *
   К началу зимней сессии в делах у Леры был полный завал. Из-за несостоявшегося туберкулеза, а, главное, из-за присущего ей легкомыслия, у нее не было трех зачетов по трем контрольным, и еще висели несданные переводы по немецкому. В мыслях она смирилась с тем, что завалит сессию, и ее отчислят. Она даже чувствовала некоторое облегчение: сама судьба сделает то, на что у нее не хватает решимости. Сама судьба освободит ее от неинтересного для нее, даже отвратительного, однако обязательного знакомства с техникой. Но Леру спасла Люба, и судьбе пришлось отступить перед Любиным напором. Под напором Любы Лера целый день, и ночь, и еще день сидела в общежитии и, глядя на выполненные и зачтенные чужие варианты контрольных работ, делала свой. А контрольную по физике просто списала с Любиной. Потом день, ночь и еще день у себя дома переводила свои тысячи слов немецкого технического текста. Люба была горда своим педагогическим успехом.
   Наступил день экзамена по математике. Их преподавателя по каким-то причинам заменил другой, не знавший их группу. Экзамен у группы не заладился. Отличницы выходили из аудитории удивленные и пристыженные, почти в слезах. Никто в группе не получил отлично. Никто, кроме Леры. Преподаватель не сориентировался. Он не знал, что Лерина репутация подмочена провалами на экзаменах и непосещаемостью, и что ей ни в коем случае нельзя ставить отличную оценку. В деканате ему потом объяснили что и как, но дело было сделано. Отличницы пересдали свои четверки на пятерки, а Лерину пятерку из ее зачетки было уже не вычеркнуть.
   Люба, как всегда, получила посредственно. Но с этим она смирилась. В конце концов, у Леры и в школе с математикой получалось хорошо, а у нее не очень. Она, было, заплакала, но самолюбие не позволило ей плакать прилюдно. Она заставила себя улыбнуться и даже поздравила Леру. Но того, что случилось на экзамене по физике, она перенести не смогла. Она получила свое законное посредственно и, сидя в аудитории, слушала, как "плавала" по билету Лера. Любе все было ясно: подруга тоже сдает на посредственно. И вдруг профессор, помнивший Лерины ответы на первом курсе, дал ей решить пример. А потом сказал грустно:
   - Конечно, вы решили сложный пример, но отлично я вам поставить не могу. Только хорошо. - И добавил: - Что с вами сегодня?
   Лера покраснела, а Люба выскочила из аудитории, бегом помчалась в гардероб, и дальше, на ходу застегивая пальто, к трамвайной остановке. В общежитии, куда вслед за ней приехала и Лера, она говорила, не сдерживая возмущения:
   - Ты же списала мою контрольную!.. Если бы не я, тебя бы и к экзамену не допустили!.. Ты же плохо отвечала!.. Это несправедливо!..
   Рита Берлин физику завалила. В довершение к этой неприятности, не успела она покинуть институт, как до нее дошел слух, будто заваливший ее Коваленко сказал кому-то: она пыталась "взять его на арапа". Такого оскорбления Рита перенести не смогла и побежала назад в аудиторию, выяснять отношения. Деликатный Коваленко "от своей клеветы отказался", сказал, что кто-то неверно его понял. Вечером в общежитии Ритка не без юмора рассказывала эту историю всем желающим послушать.
   Сопромат они завалили все трое. И вместе с ними почти вся группа. В общежитии перед сном они услышали сообщение местного радиоузла:
   - Сегодня группа 5-45 пыталась сдать сопромат.
   Но активисты радиоузла решили позолотить пилюлю, и после этого печального известия в динамике зазвучала новая для девушек, показавшаяся им совершенно замечательной, мелодия фокстрота "Цветущий май".
   Для Леры дело сопроматом не ограничилось. Она завалила еще и теоретическую механику. Это было обидно. Конечно, она не занималась механикой в семестре, но честно и безвылазно сидела дома и учила ее все положенные три дня. Она кое-что знала, кое-что ответила, и сама была уверена, что ответила, если и не на четверку, то уж на твердую тройку определенно. Но она ошиблась - она завалила. Она не сразу вспомнила один мелкий случай. Однажды она зашла на одну из лекций по механике, которых, вообще-то, не посещала. Сидела тихомирно, никому не мешая, и читала. Когда подкрался преподаватель, прятать книгу было уже поздно.
   - Скажите, это у вас не мой портрет? - и он поднес злополучную книгу к глазам. - Нет, не мой! Ах, Ермолова! Да, Ермолова великая артистка, но причем здесь теоретическая механика? Александр Македонский великий человек, но зачем же стулья ломать?
   Неужели, принимая экзамен, он вспомнил о такой мелочи? Но, так или иначе, она завалила, а Люба сдала. На посредственно, но с первого раза.
   - Не переживай, - говорила Люба с видимым удовольствием. - Ты умная, пересдашь.
   Через пару дней в коридоре ей встретился Борис Ампер.
   - И что же ты теперь собираешься делать? - просил он. - Будешь пытаться сдавать дальше?
   - А почему же нет?
   - Как знаешь, как знаешь. Но имей в виду, с двумя хвостами тебя никто в институте не оставит. Твоя случайная пятерка по математике не поможет. Ляля Запольская поэтесса, а ее тоже, наверное, отчислят. И имей в виду, никто за тебя в деканате хлопотать не будет.
   - А я никого и не прошу! - выпалила, покраснев, Лера и быстро пошла прочь.
   Вечером пришла телеграмма от тети, которой она написала о злополучных провалах: "Не огорчайся неудачей".
   Перед сдачей основ марксизма-ленинизма Лера выкроила время, за два дня еще раз проштудировала конспекты по механике и пересдала. Другому преподавателю и на четверку. Потом, вместе со всей группой, они с Любой и Ритой пересдали сопромат. Как и почти вся группа, на посредственно. Студентки шутили: еще один экзамен по сопромату весной - и вся группа может выходить замуж.
   На углу Мойки Лера распрощалась с девочками. Ей хотелось поскорее прийти домой и лечь спать. Ей казалось, что она никогда еще так не уставала.
  
   Из дневника Леры Свистуновой
   Тетя Лизочка прислала телеграмму: "не огорчайся неудачей". Но как же можно при таких обстоятельствах не огорчаться? Ведь еще и стыдно. Как бы кто ни говорил, что ничего стыдного нет, дело житейское - все равно стыдно. Вот оттого и ссылаются после провала, кто на неудачный билет, кто вообще на то, что к нему придираются. Был бы билет другой, и было бы все в порядке, сдал бы человек не хуже других. Никто почему-то не обижается, когда о нем говорят: "способный, но лентяй". Это даже несколько лестно. А вот скажи кому-нибудь, что он посредственность... Это я как бы рассуждаю вообще. Я-то никаких неудачных билетов не вытаскивала, и ко мне никто не придирался. За исключением механики, конечно. Но знай я не на твердую тройку, а на твердую пятерку, никакая придирка не получилась бы. А может, он еще и не придирался... А я завалила целых два предмета. Пересдала, конечно. Но вот Нина Казакова пересдавала сопромат на пятерку, а я на тройку. Разница.
   ...Такое интересное наблюдение за собой: в этот месяц, когда, как принято говорить, было некогда вздохнуть, я очень мало думала о Витьке. Витька почти не мешал мне жить...
  
   * * *
   Примерно за неделю до конца сессии пришла телеграмма из Недрограда. Ада телеграфировала: "Лерчик каникулы приезжай непременно выхожу замуж". Поскольку к моменту получения телеграммы Лера обзавелась двумя хвостами, она над телеграммой серьезно не задумывалась. Но теперь, после ампутации хвостов, следовало взглянуть на ситуацию всерьез. На полученную стипендию можно было купить билет только в один конец, а приглашения от тети прибыть на каникулы не поступало. Однако такое важное событие: первая из ее подруг выходила замуж. Ведь еще в школе они договорились, что обязательно будут гулять друг у друга на свадьбе. Легкомысленная Лера рвалась в Недроград, серьезная Ксана ее отговаривала.
   - Мы же не миллионеры, - говорил она резонно.
   Лера поколебалась - и решила ехать. Встал вопрос о билете. Люба ехала на каникулы уже третий раз, и знала, что к вокзальным кассам следует выезжать из дома очень рано, на первом трамвае. Поэтому Лера ночевала в общежитии. Кто-то из девочек, искушенный в билетном вопросе, сказал:
   - Спорим, что вы билетов не достанете.
   В самом деле - билетов им не досталось. На следующий день девушки свою попытку повторили. На этот раз они выдержали у касс настоящий бой и победили. В качестве трофеев у Леры оказались билет и синяк на руке. Самолично связанные ею перчатки не спасли руку от зубов энергичной соперницы в белом пуховом платке.
   Она поехала в той же зеленой кофточке с почти коротким рукавом, которую сама, как умела, сшила из старого платья, и в которой с самого сентября, закаляясь, ходила на занятия.
   Приехав в Недроград, она убедилась, что приехала напрасно. Свадебного пира не было и не предвиделось. А муж Ады... Андрею Кузьмичу было сорок лет. При этом солидном незнакомом мужчине Лера чувствовала себя неловко и разговаривала с ним почтительно. Да, приезжать не следовало.
   Но зато тетя подарила ей отрез на скромное платье, которое и заказали там же, в Недрограде. А через пару месяцев к Лере в Ленинград пришла посылка с новым, хоть и скромным, но достаточно модным платьицем и, к Лериной неожиданной радости, с демисезонным пальто, заказанным тетей в том же ателье по Лериным меркам. И еще с новыми ботиками. Не самыми, конечно, модными, но все же...
   Обратная дорога выдалась очень веселой. Лера ехала одна. Любе обратный билет достали родители, а для Леры каким-то образом сумела организовать билет тетя. Правда, в общий вагон. Протискиваясь по проходу с чемоданом и сумкой в руках, она услышала:
   - Сюда, сюда, девушка!
   Симпатичный паренек улыбался ей из последнего купе. В конце вагона было немного свободней. На всех средних и багажных полках спали матросы в тельняшках. Матросы, вперемешку с другими обитателями купе, сидели и на нижних полках.
   - Сейчас мы тебя устроим!
   Пассажиры потеснились, и на полке образовалось место, на которое Лера и уселась. Славный паренек устроил ее чемодан и сумку в безопасном месте под полкой.
   - Что, землячка, возвращаешься с каникул? Подожди, мы тебе еще и среднюю полку организуем! Вот матросики выспятся после провожаний...
   В это время со средней полки, как раз напротив Леры, с шумом и немного задев ее по ногам, в проход свалился один из спящих. Свалившись, он не проснулся. Он продолжал спать и во сне улыбался. У него было приятное лицо, а сбоку, на ремне, висела финка с набором. Вскоре из тамбура появились еще два матроса, которые, дружно взявшись, водворили своего товарища на его прежнее место.
   Приютивший Леру славный паренек тоже возвращался с каникул, но в Петрозаводск. В Петрозаводске вагон покидало несколько человек, и Лерин покровитель, действительно, организовал ей полку, хоть и боковую, но среднюю. Теперь чемодан оказался у Леры под головой, надежно привязанный к верхней багажной полке, и она с чистой совестью заснула. Проснулась она оттого, что почувствовала: на нее смотрят. Давешний упавший с полки матрос стоял в проходе, положив оба локтя на две средние полки, и смотрел на Леру.
   - Доброе утро, - сказал он.
   Его звали Владимиром и, как рассказал он Лере после состоявшегося легкого вагонного знакомства, ехал он в отпуск в Одессу.
   - .Еду, а к кому - неизвестно. Отец погиб еще в Севастополе, а мать... Вот, получил перед самым отпуском телеграмму - умерла...
   Выслушав Лерин, "в ярких красках", рассказ о своем падении, он не смутился:
   - Что ж, ведь мы в первый раз вырвались на свободу.
   Статный голубоглазый матрос ничем не отличался от знакомых Лере курсантов. Ловко пригнанная форма, хороший русский язык... Казалось, в начале пути он выспался на всю дальнейшую дорогу, и теперь он обычно стоял в проходе между полками купе и смотрел или в окно, или, отвернувшись от окна, на Леру.
   - Это ваш муж? - спросил он о попутчике в кожаном пальто, который назвался заведующим чем-то в сфере снабжения и упорно хотел угостить ее сахаром и маслом, а она упорно от них отказывалась.
   - Ну, что вы! - с негодованием ответила она. - Он же старик!
   Этот заведующий чем-то в сфере снабжения был так же стар, как муж Ады.
   На какой-то большой станции, Владимир покинул вагон и вернулся с целым ворохом эскимо, как и в Ленинграде, без шоколада. Они вместе дружно съели всю эту роскошь, за которую Лера безуспешно пыталась отдать ему деньги. А потом он встал на нижнюю боковую полку, которая к тому времени уже пустовала, облокотился на Лерину, и его лицо оказалось менее, чем в полуметре от ее лица. Так, приятно беседуя, он и "стоял вахту" не один час.
   - Скоро демобилизация. Буду поступать в училище. Может, даже и в Ленинграде...
   - Конечно, в Дзержинку?
   - Да нет, скорее в Мореходку.
   Лере казалось, что она беседует с добрым старым другом. С другом, который ей, к тому же, еще и очень симпатичен. Все же она достала фотографию Коли:
   - А это мой жених.
   Владимир взял ее руку и приложил к своему лбу:
   - А Ленинград уже совсем близко... Вас можно проводить хотя бы до трамвая?
   - Конечно.
   Он собрал свои вещи, на минуту прилег на полку - и сон, которого ему так не хватало за годы службы, вновь им овладел. Его разбудили, и он некоторое время непонимающе оглядывался вокруг. А когда они с другом вышли из вагона, к Лере уже успела подойти встречавшая ее Ксана, и они в потоке прибывших пассажиров двигались к вокзалу. Он рванулся, было, следом.
   - Вовка, куда ты? Подожди! - сказал друг.
   Он стоял и смотрел на удаляющуюся девушку.
   Лера приостановилась и оглянулась.
   -Что случилось? - спросила Ксана.
   - Ничего.
   И они пошли дальше. Она оглянулась еще раз: он по-прежнему смотрел вслед. Она прибавила шагу. И подумала: "Может быть, сейчас я поторопилась пройти мимо своей судьбы".
  
   * * *
   Однажды, вернувшись в аудиторию с перемены, Лиля принесла с собой рукописный журнал под названием "Молодой связист", обнаруженный ею в читальном зале. Едва началась лекция, девушки приступили к его изучению. Но ничего особо интересного в нем не оказалось. Борис Ампер написал передовую статью "Наши задачи в текущей пятилетке". Старшекурсник с радиофакультета поместил интервью с профессором Шмаковым о перспективах цветного телевидения. Гвоздем же журнала был рассказ о любви и верности "На заре", автором которого значился В.Смирнов. В обстоятельном рассказе было все: знакомство не заре на гранитной набережной Невы, прогулки на лыжах, подаренная фотокарточка, война. Лиля спросила:
   - Правда, интересно?
   - Интересно, - согласилась с нею Лера. - Только мне кажется, что это я уже читала.
   - Где ты могла этот рассказ читать?
   - Ну, не этот самый рассказ, а то, что в нем написано. Например, Лешу на войне искалечили, и он думал, что Рая от него отвернется. А Рая, наоборот, полюбила его еще сильнее. Ты помнишь рассказ Алексея Толстого про танкиста, как к нему в госпиталь приехала красавица жена? Когда я читала этот рассказ, я даже плакала.
   - Ну, Рая все же не в госпиталь приехала...
   - А еще про гранитную набережную на заре. Даже оперетта такая есть, кажется - "Золотая долина". Помнишь, там еще ария Николая, ее до войны по радио чуть ли не каждый день передавали: "Еще с Невы чуть веет ветерок..." Вообще, все, что здесь написано, уже кем-то было написано раньше.
   - Ну да, слова "я тебя люблю" тоже говорились миллионы раз, а их все равно говорят и говорят. И услышать их все равно хочется... Читать то рассказ все-таки интересно.
   Еще журнал содержал массу стихов, часть которых воспевала партию, а другая часть любовь. Ляля Запольская превзошла всех: в журнале было целых четыре ее стихотворения, два про любовь и два идейных. Самое главное из них называлось "Мой Азербайджан". Начиналось он заявлением: "Я влюблена в Азербайджан!", а заканчивалось утверждением: "О, мой Азербайджан, я тебя люблю!". Между началом и концом было сказано про цветущие маки, про пасущихся на лугах овечках и про двадцать шесть Бакинских комиссаров.
   - Послушай, Лиля, я думала, что она и в самом деле поэтесса. Но уж такое стихотворение... Это же какая-то галиматья, а не стихотворение. Честное слово, я такой галиматьи в жизни еще не читала.
   Лиля засмеялась:
   - Почему важничает? Никогда не мешает лишний раз заявить окружающим о своем таланте!
   - Нет, правда. Нескладушка какая-то. А восклицательных-то знаков сколько!
   Журнал замыкал критический обзор. Некий критик "Н, Н.", в котором девушки заподозрили Бориса Ампера, назвал рассказ В.Смирнова "произведением зрелого художника", а о Лялиных стихотворениях высказался дипломатично.
   После каждого произведения в журнале был оставлен чистый лист бумаги: приглашение к отзывам и даже к дискуссии. Но эти листы пока что пустовали.
   Неожиданно для Леры ее тоже посетило вдохновение, которое и терзало ее до самого конца лекции. Но, как поэтесса неопытная, она воспользовалась трафаретом:
   Запольской Ляле в ум пришло
   За Пушкинское взяться ремесло.
   Не знаю, завистью ль ее лукавый мучил
   Иль, может быть, ей сопромат наскучил? .........
  
   Заканчивалось критическое произведение неосторожно:
  
   Размеры, рифмы - мне до них нет дела.
   Их кто-то выдумал себе же на беду.
   Я не такая, я введу идеи -
   И сразу в список знаменитых попаду!
  
   - Посмотри, Лиля.
   Лиля закрыла тетрадку, в которую успела все-таки записать конец лекции, прочла и посоветовала:
   - Вот и напиши под ее стихотворением твое.
   - Ну что ты, я же в шутку!
   - Ты в шутку, а она всерьез. Напиши, напиши!
   И Лера написала. Ниже басни они с Лилей предположили, что Азербайджан может и обидеться на такое посвящение. Развязалась дискуссия. Кто-то нравоучительно напоминал, что для Пушкина стихи были не ремеслом, а плодом вдохновения. А кто-то даже заметил, что басня понравилась больше, чем стихотворение. Но, прочтя это, девушки больше дискутировать не стали. И к журналу больше не возвращались. Впрочем, этот первый номер журнала оказался и последним.
   * * *
   На перемене девушки обсуждали удивительное событие: Ида Марголина купила настоящие кожаные перчатки. И не на барахолке, и не у кого-нибудь с рук. Она купила их в ДЛТ, где открылся коммерческий универмаг, и где можно купить все, в том числе и то, чего и до войны было не достать, Ида выбрала черные перчатки, но сказала, что есть и коричневые.
   - Интересно, сколько же эти перчатки стоят? - задумчиво произнесла Люба, которой недавно пришел перевод из Недрограда.
   - А ты почему у нее не спросила?
   - Я спросила, да она не расслышала.
   О своем подозрении, что гордая Ида только сделала вид, что не расслышала, Люба говорить не стала.
   Вместо следующей лекции с полдюжины девушек отправились в ДЛТ.
   Лера помнила с детства, что ДЛТ размещался в двух огромных смежных залах, с ярусами, как в театре. Теперь из двух залов работал всего один. Но сколько всего соблазнительного, полезного и бесполезного, разместилось за прилавками и в витринах огромных ярусов! Рассматривая выставленные сокровища в одном из разделов на первом этаже, Лера думала: если бы у нее была возможность, она, прежде всего, купила бы вот такое оцинкованное ведро. В отделе было все - и ведра, и тазики, и даже швабры. А Лере каждый раз, когда нужно было убраться в кухне, а, особенно, у себя в комнате, приходилось просить ведро у соседей Суровых. Нина Павловна и ее дочка Соня, Лерина ровесница, давали его без лишних слов, даже говорили "пожалуйста". Другое дело Одарка. Та тоже злополучное ведро давала, но при этом находила слова, омрачавшие для Леры радость от временного им обладания.
   Но девушек, бродивших по почти пустому универмагу, больше интересовало не это. В витринах свободно лежали часы. Мужские и дамские, ручные и карманные. В других витринах - вечные перья и альбомы. На полках - масса патефонных пластинок. На полках в других отделах стояли модные ботики, похожие на фетровые, но из черной блестящей резины. А еще за прилавками в огромном зале висели платья. И пальто. Даже с воротниками из черно-бурых лисиц, что было уже просто запредельной роскошью. Считалось, что чернобурки - что-то вроде униформы у генеральш. Именно в чернобурках фигурировали героини многих анекдотов, посвященных генеральшам. Чернобурки лежали и сами по себе в меховом отделе, рядом с воротниками из крашеного кролика.
   Люба, между тем, не могла оторваться от витрины с перчатками. Другие девушки тоже смотрели на них, но для большинства цена была настолько недоступна, что ничего, кроме грусти, их созерцание не доставляло.
   Сзади к облепившим прилавок девушкам подошел разбитной мужчина среднего возраста и сказал, ухмыляясь:
   - Ну, что же вы не покупаете? А вы купите! Может, не хотите? Не нравится? Или дорого? Так магазин и называют антирелигиозным музеем. За безбожные цены.
   Вроде бы, мужчина шутил, но слушать его шутки было неприятно. Все, кроме Любы, отошли от прилавка, а Любе продавщица предложила перчатки примерить.
   Она примерила, не устояла, и от родительского перевода ничего не осталось.
   ...Лера же все-таки купила в ДЛТ ведро, но спустя несколько месяцев.
  
   * * *
   В один прекрасный день Лера заметила, что чуть ли не одна на весь поток ходит с косичками. Это недоразумение следовало исправить - и Лера отправилась в парикмахерскую. Последний раз заплела косички, вплела в них голубые ленточки, завязала бантики - и отправилась.
   - Точно решила, не пожалеешь? - спросила мастерица.
   - Не пожалею.
   Ножницы щелкнули - и вот уже на столе под зеркалом сиротливо лежит косичка с голубым бантиком. Ножницы щелкнули еще раз - и к ней присоединяется вторая.
   - Это ейны волоса? - загремел сверху хриплый бас.
   Лера подняла глаза и в зеркале, выше своего изображения, увидела изображение несколько подвыпившего и, пока еще, не побритого гражданина.
   - Это ейны волоса? - повторил непобритый пока что гражданин, указывая на лежащие косички. - Она еще дура, а ты-то куда смотришь? - набросился он на мастерицу.
   Его демарш несколько запоздал. Дело было сделано, Мастерица соорудила Лере горячую прическу. Не ту горячую, что когда-то делали маме, выкладывая щипцами фестоны вокруг лица. Лерины волосы щипцами были подвернуты вниз, так, что получился как бы валик. Но не тот валик, который Лере случалось видеть до войны у некоторых знакомых, а как бы валик наоборот, вверх ногами. Из зеркала на Леру смотрела незнакомая девушка, и Лера не понимала, нравится ей эта девушка или нет.
   Заодно, "не отходя от кассы", она сделала и маникюр.
   - Ты подаешь надежды! - заявила, увидев ее, Рита Берлин и добавила: - Это ты для школы танцев так постаралась?
   Школа танцев была здесь совершенно нипричем. В ней обучались почти одни девушки и танцевали они на уроках "шерочка с машерочкой".
   В последнее время бальные танцы активно внедрялись во все танцплощадки города. Из-за них Лера и Коля в одном из Дворцов культуры. попали в очень неловкое положение Заиграли вальс Штрауса "Сказки венского леса", и они начали танцевать вальс. Увидев, что пары выстраиваются в большой круг по периметру зала, они переместились в центр. Но не тут то было: К ним подошла строгая дама в строгом костюме и сказала веско:
   - Это БОЛЬШОЙ вальс!
   Танцевать этот "большой вальс" они, конечно же, не умели. Им пришлось протиснуться сквозь тех, кто умел, к стенке. Это было неприятно.
   Их институтские вечера несколько отставали, но тоже двигались в общем потоке. "Танец конькобежцев", в который переименовали старый добрый па-де-катр, или какую-нибудь "польку-бабочку" можно было изучить, посмотрев пару минут на танцующих. Но с "большим фигурным вальсом" или с "полонезом-мазуркой" такой фокус не проходил.. Вот потому-то, едва в институте организовали школу бальных танцев, Лера записалась в нее сама и уговорила записаться подруг. Удовольствие превзошло все ожидания. Два раза в неделю девушки изучали это наследие минувших эпох, и Лере казалось, что, несмотря на нехватку кавалеров, она могла бы танцевать бальные танцы по двадцать четыре часа в сутки.
   Когда курс науки был закончен, их, как бы сдавать зачет, повезли в одно из военных училищ, где курсанты тоже изучали бальные танцы и тоже танцевали на уроках "шерочка с машерочкой". В огромном зале смущенные почему-то девушки стояли у стенки, а смущенные почему-то кавалеры стояли напротив, у другой стенки, и не решались приглашать дам. В зале танцевала только одна пара - изящный мужчина и еще более изящная дама в длинном платье - преподаватели обеих школ. Наконец курсант в очках, наверное, самый умный из танцующих бальные танцы курсантов, пересек зал и пригласил самую умную из танцующих бальные танцы студенток - отличницу Нину Казакову. Бал открылся.
   На этом балу в училище Рита Берлин произвела большое впечатление на одного из офицеров. Тот проводил ее до общежития, вручил записку с номером телефона и очень просил позвонить. Этот случай подлил масла в огонь бесконечных ссор Любы и Риты.
   Как бы то ни было, но курс наук был окончен, и по этому случаю было решено в ближайшее время отравиться в Мраморный зал. В день предстоящего культпохода после лекций выдали стипендию. В хорошем настроении девушки поехали в общежитие, по дороге купив коммерческую буханку хлеба и эскимо, по три штуки на каждую. Во время чаепития и застал их прозвучавший по местному радио призыв: выйти на субботник по уборке двора.
   - А что, - сказала Лиля, - может, сходим? Никогда не мешает лишний раз показать свою сознательность.
   И они отправились убирать огромный двор за общежитием. Поработали недолго, часа два, в охотку, после чего Лера поехала домой переодеваться. Когда она, вернувшись, уже сидела в своем неизменном черном креп-жоржетовом платье, а девочки переодевались, причем Люба и Рита, по обыкновению, ссорились без видимой к тому конкретной причины, раздался стук в дверь и сразу же затем появился Виктор.
   - Нельзя! - страшным голосом закричала Люба, и Виктор с некоторым даже испугом ненадолго ретировался. А Лера подумала, что ему все равно: она, Лера, которую некоторые называют русской красавицей, или Люба, самая, кажется, некрасивая девушка во всем потоке. Или Алла из Герценовского, фифа с длинноватым носом, но зато номенклатурным папой.
   - Калерия Николаевна, вы ли это! - провозгласил вошедший снова Виктор. - Какая прическа!
   Пришли другие девочки, жившие в комнате, тоже, после стипендии, веселые. С полчаса шел общий, ни к чему не обязывающий разговор, во время которого Лере стало казаться, что между ней и Виктором натянулись какие-то ниточки. Что именно из-за нее, из-за возможности встретиться с ней, он сюда пришел. И было совершенно естественно, что перед выходом из общежития, именно ее пальто он взял в руки и именно ей помог одеться.
   На танцы девушки все-таки попали, а когда, поздно вечером, они поднимались по лестнице общежития на пятый этаж, им встретился Борис Ампер. Он улыбался.
   - Послушайте, Свистунова, мы обязательно передадим по радио, что вы, хоть и не живете в общежитии, хорошо поработали на субботнике - пообещал он.
   * * *
   Коля окончил училище и пригласил Леру на выпускной вечер в театр имени Ленсовета. Она пришла в несколько испорченном настроении. В трамвае она в очередной раз чем-то очень не понравилась девушке-кондуктору, и та дала ей на сдачу с трехрублевой бумажки два рубля восемьдесят пять копеек одной медью. И сладострастно наблюдала Лерину растерянность. Сумочки у той не было, в карман эту массу меди было не поместить, а выбросить было жалко. Поэтому большую часть меди пришлось оставить в вагоне. Она вышла у Невского и пошла по Владимирскому проспекту к театру, риторически в очередной раз вопрошая себя: чем же она провинилась перед незнакомой девушкой? И как же ей следовало себя вести? Она что-то сделала не так, но что именно?
   Коля с товарищем стоял в вестибюле. На обоих была новая офицерская форма, и на боках у обоих висели новенькие кортики. В антракте Коля угощал ее шампанским. А провожая до дома говорил:
   - Я так и не понял, как ты ко мне относишься. Иногда кажется, что по-настоящему. А иногда - что ты только развлекаешься, веселишь себя. Витька твой... Еще вот и Костя откуда-то взялся...
   Прощаясь, все же сказал:
   - Осмотрюсь на новом месте и тогда напишу. Ты не побоишься бросить институт?
   - Не обижайся, Коля. Институт, наверное, надо все-таки закончить...
   Затем молодой лейтенант отбыл в отпуск домой, а оттуда к месту службы в Талин. В первом письме он написал: "Приезжай в Талин". Но это прозвучало как-то неубедительно, да и Лера не воспринимала такую перспективу серьезно. Потом переписка пошла вяло, т.к. Лера на лето покидала Ленинград. А потом и совсем заглохла, по принципу "с глаз долой - из сердца вон".
   А Лера летние каникулы по-настоящему отдыхала. Ее взяла с собой тетя Лизочка, когда дядю направили в командировку на восстановление бумажного комбината. Там, в небольшом поселке, дяде выделили квартиру в недавно построенном заключенными двухэтажном деревянном доме. Дом еще достраивался, и заключенные безо всякого конвоя ходили по поселку. Иногда по каким-то своим строительным делам даже заходили в квартиру. Они не выглядели страшными.
   Однажды тетя с Лерой съездили на железнодорожную станцию, совсем близко от поселка. Там функционировал небольшой рынок. Продуктов на этом рынке было совсем немного, а две-три женщины торговали ягодами. Но продукты они покупать и не собирались. Всем, работавшим на восстановлении комбината, полагался продуктовый паек, а дяде даже литерный. На маленьком же рынке, в основном, пытались продать какой-то мелкий домашний скарб репатриированные женщины. Это зрелище напомнило Лере те недавние времена, когда они с покойной мамой в эвакуации тоже торговали на рынке остатками домашнего скарба. Напомнило, как это было неприятно и унизительно. Слово "репатриированные" имело непонятный для Леры смысл. Т.е. было понятно, что это советские люди, угнанные в Германию и теперь возвращающиеся на родину. Но кто они теперь на родине? Они не были заключенными, но не были и обычными людьми. Они казались какими-то неприкасаемыми. Их куда-то везли через эту станцию, и то ли эшелон долго стоял и ждал своей очереди на отправку, то ли их уже здесь выгрузили. Тетя купила у одной из этих женщин немецкое ручное зеркальце с украшающей его металлической виньеткой и длинной ручкой.
   Прямо к поселку подступали густые, иногда плохо проходимые из-за бурелома, леса, и несколько раз тетя, взяв с собой Леру, отправлялась за ягодами. Почему-то они не боялись. С женами инженеров, хоть и знакомыми тете раньше, большой дружбы у нее не было. Все же одна из них не удержалась и похвасталась тете: ее дочь пригласили работать в НКВД, в разведку, и обещали стазу же сшить ей, для обольщения врагов, девятнадцать платьев. Почему-то именно девятнадцать.
   Леру же больше всего в поселке заинтересовала уличная танцплощадка. Она была похожа на ту, что в Недрограде, и располагалась совсем близко от их дома. Тетя разрешила Лере ее посетить. В поселке было заведено так: девушки покупали входные билеты, проходили за контроль и танцевали друг с другом. Вальс, фокстрот, танго. И снова: вальс, фокстрот, танго. Кавалеры билетов не покупали и за контроль не заходили, а, стало быть, и не танцевали. Они стояли, облепив отгораживающий танцплощадку низкий заборчик, и наблюдали. И лишь когда танцы заканчивались и девушки выходили за контроль, подходили к ним. И вот на танцплощадке случилось неординарное событие. Едва Лера, приобретя билет, миновала контроль, как возле нее появился высоченный и здоровенный парень в матросской форме без погон. Первый парень по деревне. И Лера, единственная на этом балу, танцевала с кавалером: вальс, фокстрот, танго... На следующий вечер, стоило Лере подойти к танцплощадке, как кавалер, с заранее приобретенным билетом, оказался возле нее и торжественно провел ее через контроль. Событие это было столь необычным для поселка, что слух о нем моментально дошел до тети. На третий вечер знакомства кавалер не просто проводил ее до дома, но предложил руку и сердце. Он уже все продумал.
   - Запишемся, я организую стол...
   - Что вы, - лепетала смущенная и несколько напуганная таким напором Лера, - Я никак не могу, мне же скоро возвращаться в институт, к началу занятий...
   - Ничего, напишешь в институт, чтобы отчислили.
   Кавалер потребовал встречу с тетей. Тетя умела вежливо слушать, и он рассказывал о себе. Его списали с флота за драку в порту Констанцы. Он механик, у него ест дом, а Лера ему очень понравилась.
   - Но ей же нужно вначале окончить институт, - вежливо, но твердо, отвечала тетя.
   Жених обиделся и ушел. А потом они с тетей пили чай. Дяди дома не было, и Лера долго, глотая слезы, объясняла все про Виктора. Тетя удивлялась:
   - Ну, как же это так? У тебя же столько поклонников!
   А потом сказала даже несколько озабоченно:
   - Я никак не думала, что все может быть так серьезно. С этим же нужно что-то делать! Может, мне поговорить с его родными?
   - Что ты, что ты! - испугалась Лера. - Я же, слава Богу, не маленькая.
   Каникулы заканчивались. Лере и в самом деле пора было возвращаться в Ленинград.
   * * *
   На третьем курсе начались специальные дисциплины. Многие из них были скучными, но несложными, не шли ни в какое с равнение с физикой, математикой или с сопроматом. Однако были среди них и такие, о которые Лера на просто споткнулась, но которые ее нокаутировали, которые показались ей непреодолимым препятствием: электрические машины и теория электромагнитного поля. Казалось бы, что такого уж сложного в электрических машинах? Но один вид роторов и статоров, срисованных с доски в блокнот, со всеми обозначенными на них стрелками и векторами - один их вид вызывал во всем ее организме отвращение, что-то похожее на позывы к рвоте. Уже с утра того дня, когда в расписании стояли электрические машины, она выходила из дома в плохом настроении. Она видела, как напряженно, наморщив лоб, пыталась вникнуть в суть происходящего в обмотках Люба. Лиля, хоть и без энтузиазма, от машин не отрекалась. И тогда Лера сбегала с лекций и лабораторных работ с Леной Беликовой. Они обычно шли в кино. Билеты на дневные сеансы стоили очень дешево. Чаще всего девушки находили приют в "Баррикаде", совсем рядом с институтом, и к следующей лекции возвращались. А иногда и не возвращались. Можно было зайти в любой кинотеатр на Невском - до Московского вокзала их находилось чуть ли не десяток. А в "Хронике" разрешалось сидеть в зрительном зале сколько душе угодно, пока не надоест. В зале было тепло, там показывали киножурналы и мультипликационные фильмы.
   В музеи они заходили редко. Первый же поход в Русский музей, еще на первом курсе, для нескольких девушек из общежития оказался неудачным. Они вступили в анфиладу первого этажа, там, где было написано "начало осмотра", и продвигались вперед, не пропуская ни одной картины и ни одной скульптуры, честно читая все надписи. Так они дошли до углового зала, где стояла толстая бронзовая императрица Анна Иоанновна. Одновременно с ними в зал вошла и экскурсионная группа. Девушки не догадывались, что, присоединившись к ней, они нарушают чьи-то, заранее оплаченные, права. Но неожиданно, глядя в глаза Лере, дама-экскурсовод произнесла:
   - Я попрошу посторонних отойти.
   Лера мучительно покраснела. Девушки отошли и тут же направились к выходу. После этого довольно долго они обходили стороной не только Русский, но и другие музеи...
   С теории поля Лера не сбегала. Она молча записывала нескончаемые формулы, которые ей ничего не говорили. Как она убедилась - и большинству других девушек тоже. Она подозревала - и большинству сокурсников вообще. И однажды, во время машинальной записи лекции, в ее совершенно свободную голову пришла вполне здравая мысль: ей нечего здесь делать. Ей нужно отсюда уходить. Даже бежать. Пока не поздно. Только вот куда? Может, на физмат в педагогический? Там, по крайней мере, не будет электрических машин.
   Лиля никуда бежать не собиралась, но составила ей компанию сходить в разведку. В один прекрасный день они и предстали перед деканом чужого института. Немолодая дама рассматривала их пристально и недоброжелательно. В самом деле: приехали к ним в Ленинград из какой-то провинции, не понюхав блокады. Живут, как у себя дома. Лица круглые, не голодали. И чего-то еще капризничают, институт им не институт. Их бы сюда в 42-м, когда она...
   - Вы обе хотите переходить к нам? Ах, вы одна. Вы думаете, что у нас легче учиться? Вы думаете, что вы не справляетесь у себя, а у нас справитесь? Вы думаете, у нас вам будут ставить отметки выше ваших знаний? За красивые глаза? Сколько у вас сейчас хвостов?
   - У меня нет хвостов, - тихо ответила обескураженная таким приемом Лера.
   - Нет хвостов? - переспросила дама и снова внимательно и недоброжелательно осмотрела и новое, подаренное тетей, осеннее пальто и растерянное хорошенькое личико. - Так что же вы отнимаете у меня время? Возвращайтесь к себе и занимайтесь.
   Они ушли, и Лера так и не рассказав строгой даме ни про электрические машины, ни про теорию электромагнитного поля.
   За компанию с Лерой Лиля сходила и в библиотечный институт. Не в пример своей предшественнице, говорившая с ними дама казалась милой и доброжелательной. Но ничего хорошего они от нее не услышали. Им же не смогут зачесть ничего, кроме основ марксизма-ленинизма. Они могут придти сюда только на первый курс. Сдать вступительные экзамены - и на первый курс.
   - Т.ч., девушки, готовьтесь, приходите, сдавайте. Будем рады вас видеть.
   . Лера растерялась. Она не знала, что делать. Показалось, что следует решиться на самый первый, самый главный шаг, распрощаться со своим институтом. А уж потом думать, что предпринять дальше. Она отправилась в деканат. По наивности ей даже не приходило в голову, что в институте, как и на каждом предприятии, существует план выпуска продукции. Приходилось отчислять довольно много неуспевающих студентов, и это портило показатели. А отпускать студента, который, хоть и не очень гладко, но без хвостов перебирается с курса на курс, конечно, нелепо.
   - Нет, мы вас отчислить не можем. Идите и продолжайте заниматься.
   Случайно разговор этот слышали Нина Казакова и Таня Булкина. Выйдя из деканата, Лера столкнулась с ними в коридоре. Нина, усмехнувшись, сказала:
   - А ты, давай, еще больше накрути волосы. Можешь и губы накрасить. Вот тогда и отпустят.
   "Все равно, уйду! - обиженно думала Лера. спускаясь по широкой лестнице к вестибюлю.- Засыплю сессию - и уйду! Сами отчислите!".
   Однако вскоре работа по воспитанию и перевоспитанию нерадивых студенток усилилась. К группе 5-45 в начале учебного года прикрепили куратора от парткома, лектора по марксизму-ленинизму. Вот по его-то инициативе замдекана и провел воспитательное мероприятие, пригласив для поддержки старосту Валю Федорову и нескольких активных студентов. Воспитывать предполагалось Леру Свистунову, Лену Беликову и Риту Берлин. Лектор громил нарушительниц дисциплины, используя все известные ему приемы красноречия, Староста группы, коммунистка Валя Федорова, добросовестно отмечавшая в журнале все Ленины прогулы и иногда говорившая мелкие гадости, к посещаемости отношение не имевшие, - Валя Федорова поддакивала. Остальным было интересно. Нарушительницы раскаяния не проявили, замдекана пообещал лишить их стипендии и сообщил Борису Амперу, что прорабатываемые разговаривали с ним "наплевательски",
   Через пару дней всю троицу вызвали на проработку в комитет комсомола. Рита отговаривалась и почти что грубила. Лера и Лена молчали. Леру прорабатывали комплексно - не только за прогулы лекций и завалы на экзаменах, но и за желание покинуть родной институт. Борис Ампер вспомнил и о том, что Лера назначалась политинформатором, но ни одной информации не провела.
   - Я же сразу говорила, что у меня не получится!
   Но комсомольский секретарь объяснял:
   - Если бы ты была серьезней и больше работала, то все бы у тебя получилось. Ты вообще могла бы стать отличницей. А что мы видим? Заваливаешь, прогуливаешь...
   Волевого человека эти выволочки подвигли бы действовать энергичнее и настоять на своем. А Лера сдалась. Смирилась. Еще ей стало жаль потерянных двух лет, и совсем не хотелось снова становиться первокурсницей. И стало жаль покидать институт, который, как-никак, стал своим. Да и что она могла бы сказать тете, которая, как могла, ее поддерживала? Преодолевая отвращение, Лера разобралась во всем, что творилось в обмотках. Все переживания, все сомнения, связанные с ее неудавшимся бунтом, с неудавшимся желанием развернуться в жизненном потоке и поплыть против его течения, - все оказалось впустую. Она не стала заваливать сессию и ждать отчисления. Один раз она даже провела в группе политинформацию.
   Борис Ампер встретил ее в коридоре и сказал:
   - Иди в читалку. Бери, пока еще есть, "Правду" с речью Вышинского и "Литературную газету" от 20-го сентября. И еще "Правду" от 12 марта. И интервью товарища Сталина, тоже в марте месяце. И чтобы через два дня провела политинформацию.
   Готовиться к этой политинформации было интересно, как к сочинению в школе. Красочное начало она взяла из речи Вышинского на сессии Генеральной Ассамблеи. Читать речь Лера, конечно, не стала. Накануне ее читал вечером дядя и некоторые особенно яркие отрывки прочитывал вслух тете Лизочке, Лере и Ксане. Особенно дядю поразила пословица, которую зам. министра иностранных дел посвятил потенциальным агрессорам, - про черного кобеля. Лера так и начала:
   - Есть такая русская пословица, которую совершенно справедливо товарищ Вышинский в своем докладе в ООН адресовал Трумэну с Черчиллем - "Черного кобеля не отмоешь добела". И в самом деле, девочки, смотрите...
   После этого Лера коротко остановилась на речи Черчилля в Фултоне и на доктрине Трумэна.
   - Вот товарищ Сталин и говорит в своем интервью, что все это - установка на новую войну. Что Черчилль грубо и беспардонно клевещет на нашу страну и и на те европейские страны, которые мы освободили в войну от фашистов.. И что он вообще ничем не отличается от Гитлера: Гитлер считал, что господствовать в мире должна арийская раса, а Черчилль считает - что ассоциация англоязычных народов.
   Дальше было совсем просто и интересно, и Лера с удовольствием упомянула, что лучшие советские писатели, в том числе и сам Константин Симонов (!), тоже назвали призывы Черчилля и Трумэна фашизмом. А затем подробно изложила знаменитый фельетон из "Литературной газеты" - "Гарри Трумэн". Рассказала про посредственного человека, лучшим применением способностей которого было бы место смотрителя общественных уборных. Сообщила, что он банкрот, и бывший член Ку-клукс-клана. А также ханжа и льстец, окруживший себя темными людьми из Миссури. Упомянула и про поджигателя новой войны и про человека в коротких штанишках, и все остальное, что нашел в своем сердце для американского президента писатель Борис Горбатов. И эффектно закончила сообщение словами того же Бориса Горбатова: "Туман рассеялся - президент был гол и смешон".
   Девочки в группе посмеялись и даже немного поаплодировали.
   Эта первая проведенная Лерой политинформация стала и последней.
  
   * * *
   Как-то раз Лена Беликова пригласила Леру на вечер в ВИТУ, куда ее, в свою очередь, пригласил один из поклонников.
   Вечер оказался камерным, были только пятикурсники одной роты, и все они пришли со своими девушками. Если бы Леру иногда не приглашал Ленкин знакомый, она бы так и сидела до самого конца на одном из стоявших вдоль стены стульев. Еще хорошо, что они пришли не к началу. И вдруг среди танцующих она увидела знакомого, того самого курсанта-гусара, с которым год назад едва не познакомилась у себя в институте. Не познакомилась только потому, что Люба рано утащила ее с вечера.
   - Как удачно, что я вас встретил, - сказал гусар, пригласив ее на танго. - Но я этого не ожидал и пришел сюда с девушкой. Я должен ее проводить домой, иначе очень обижу. Но я обязательно приду в ваш институт на праздничный вечер. У вас шестого?
   - Шестого, только вряд ли вы достанете билет.
   - Обязательно достану, ответил он и пошел приглашать свою знакомую на вальс-финал.
   На праздничный вечер Лера отправилась в новом, а точнее, перешитом зимнем пальто.
   Осенью на Литейном проспекте, в том самом доме, где жил Некрасов и напротив воспетого им парадного подъезда, открыли швейную мастерскую. Это и натолкнуло Леру на полезную мысль. С первой же стипендии она принялась выполнять задуманное. Стипендии хватило не только на то, чтобы оплатить шитье нового пальто, но еще и на то, чтобы заплатить мастерице за распарывание старого. Воротником она занималась сама. Ей вручили лекало, по которому она и вырезала из старого воротника новый. При этом у нее остались два куска меха, сшив которые, она получила лицевую часть для новой муфты. Затем она вытащила из мебели, сложенной у стены, стул из красного гарнитура, содрала с его сидения плюш и выкрасила в черный цвет. Сшитая муфта самой Лере очень нравилась. Она была теплой, и, как ей казалось - красивой. И в нее помещались не только блокноты для лекций, но еще "вечное перо", пузырек с чернилами и многое другое полезное
   Когда шестого ноября Лера с Лилей и Лилиным поклонником, знатоком классической музыки Сергеем, едва не опоздав на торжественную часть, вошли в актовый зал, курсант-гусар встретил их у двери. Он не только достал билет для себя, но и занял для Леры с подругой места в уже заполненном зале.
   Его звали Ваней Вороновым.
   -Я боялся, что вы не придете, - сказал Ваня Воронов, - и, на всякий случай, написал вам письмо. Хотел передать его с Леной, но, раз вы здесь, я передам его прямо вам.
   Письмо было на четырех страницах и, помимо прочего, Ваня изложил в нем кое-какие свои мысли по поводу второго тома "Капитала" Маркса.
   Спускаясь по лестнице к раздевалке, Лера обернулась на пристальный взгляд. Нина Казакова смотрела ей вслед недоброжелательно. У Леры еще не прошла обида на эту девушку. Завидует, что у нее нет мамы. Злорадствует, что она должна заниматься техникой, которую не любит. При встрече смотрит высокомерно. Только позже она поняла, в чем дело. Ей объяснили девочки: оказывается, она отбила у Нины Лёньку.
  
   * * *
   Лёнька появился в Лериной жизни как-то сразу и ниоткуда.
   Леон Исаакович жил в Тбилиси и, вместе с отцом, работал фотографом. К высшему образованию особенно не стремился. Когда-то он поступал в местный политехнический институт и даже проучился один год на электротехническом факультете, но потом ушел. Электротехника его не вдохновляла, а учеба мешала зарабатывать деньги. Но вот прибыл в эвакуацию ленинградский институт, и среди местной молодежи, а также и их родителей, случился ажиотаж. Появилась реальная возможность учиться в Ленинграде, а при везении и обосноваться в этой северной столице. В эвакуированном институте образовалась масса вакансий, и поступить туда ничего не стоило. Лёня подумал - и определился на второй курс. Когда институт вернулся в Ленинград, ему было 32 года. Он не стал устраиваться, как большинство молодых тбилисцев, в общежитие. Он был человеком солидным и снял комнату недалеко от Кировского театра, возле Поцелуева моста. С продуктами в Ленинграде у имеющего деньги человека проблем не было. Он ходил на лекции, изучал обстановку. Он понял, что самая реальная возможность стать ленинградцем - это жениться на ленинградке, имеющей свою жилплощадь. Больше, чем в Тбилиси, было здесь одиноких молодых женщин, обездоленных войной. Вскоре он познакомился с официанткой, работавшей в небольшом кафе на Невском, на том углу, от которого рукой подать до института. У Гали была своя комнатка в огромном доме на набережной Мойки, тоже недалеко от института. Муж ее пропал без вести еще в самом начале войны. Ей было всего 25 лет. С нею было уютно провести вечер, по-домашнему поужинать. Но для женитьбы она не годилась. Зачем жениться на 25-летней официантке, когда кругом масса 20-летних студенток? Поэтому он избегал появляться с ней рядом на улице, а ночевать почти всегда ходил к себе, к Поцелуеву мосту.
   Леру он увидел почти сразу по приезде. Он шел к однокурснику. В общежитии поднялся по лестнице, вошел в вестибюль - и увидел. Она стояла посреди вестибюля, опираясь на слегка наклоненный стул, который куда-то несла, пока ее не остановили на полпути, и разговаривала с высоким парнем в матросской форме. К ее голове были привязаны две косички, создавая как бы кокошник. Еще Лёня разглядел сапожки на стройных ногах. Такими изображали в кино девушек-фронтовичек.
   - Она что, демобилизованная? - навел он справку.
   - Какая там демобилизованная, - ответил однокурсник. - Школьница.
   - А сапоги?
   - Какие там сапоги, обычные бурки. Но имей в виду, на нее половина общежития положила глаз.
   Лёня тоже положил, было, на нее глаз, но тут же свой глаз и отвел - девушка из общежития в его планы не входила. И он, не спеша, стал искать будущую жену. И нашел Нину Казакову. Высокая хорошенькая Нина обитала тоже недалеко от Поцелуева моста. Отец ее погиб, а они с матерью жили в крошечной и темной, со входом с черной лестницы, но зато отдельной квартирке. Со временем эту квартирку можно было бы хорошо обменять. Правда, он не понравился Нининой матери. Но это было делом поправимым. Он надеялся, что конфеты и печенье к вечернему совместному чаю, а также почтительные беседы растопят лед ее недоброжелательности. Спешить было некуда. Он ухаживал ненавязчиво и вскоре понял, что Нина к нему неравнодушна. От Нины он и узнал, что Лера тоже, оказывается, ленинградка, что у нее погибли не только отец, но и мать, и что она каким-то образом сумела освободить занятую чужими людьми комнату. Вот это резко меняло дело. Исподволь он познакомился с Лерой, и какое-то время ухаживал за обеими девушками одновременно, продолжая по вечерам заходить к Гале. Почему из двух девушек, имеющих жилплощадь, он, в конце концов, выбрал Леру, он сам точно сказать не мог. Видимо, потому, что вокруг нее постоянно вертелись какие-то мальчишки. Это его раздражало, но и раззадоривало. К толу же, комната без тещи казалась предпочтительнее квартиры, но с тещей.
   Лера же его просто не замечала. Он не жил в общежитии и, главное, не танцевал. И ему было тридцать два года. Конечно, он был не такой старый, как муж подруги Ады, но все же. Такие кавалеры для нее не существовали, она их не видела. Но Лёнька (так она, невзирая на его почтенный возраст, называла его за глаза и в мыслях) каким-то образом оказался с ней рядом. Она даже не могла вспомнить, когда они в первый раз о чем-то поговорили, когда он в первый раз проводил ее до дома, когда они в первый раз вместе побывали в кино. Как будто она знала его всегда. Он все чаще и чаще поджидал Леру после лекций возле института. По дороге они почти каждый раз заходили в кино. Это входило в привычку.
   Конечно, их встречи видели и окружающие. Ида Марголина, старшекурсница, которая жила в одной комнате с Лериными подругами и знала Лёню еще по Тбилиси, однажды ему сказала:
   - А ты не заметил, что ухаживаешь за самой пустой девушкой во всем институте? Я знаю ее с первого курса, у нее на уме ничего, кроме танцев и моряков. - И добавила: - Как ты вообще можешь ухаживать за русской после всего, что случилось с нашим народом в войну?
   Этот ее последний вопрос Лёня как-то и пересказал Лере. Та искренне удивилась:
   - Так разве в том, что тогда случилось, виноваты такие, как я?
  
   * * *
   Вскоре после Октябрьских праздников Любе должен был исполниться 21 год. Отмечать его Люба не собиралась. Но в одну из суббот неожиданно в 528-й комнате появился Виктор. Как всегда, куда-то торопился, однако в светской беседе сообщил, что в Москве, в Бауманском, учится его невеста. Потом спросил:
   - А как поживает Калерия Николаевна? Как у нее дела на любовном фронте?
   - А тебе это очень интересно?
   - Да так, все-таки. Хотел после практики зайти к ней на день рожденья со своей водкой, да решил, что не стоит. У нее там сестренка.
   Вот тут-то Люба и вспомнила о своем дне рожденья и пригласила его. Он приглашение принял, и они договорились: он придет через неделю, чтобы все уточнить.
   Люба решила: если уж отмечать серьезно, то не в общежитии, где, ко всему прочему, обязательно будет и лучшая подруга Ритка Берлин, так коварно поступившая с ней при встрече Нового года. Решила, что нужно отмечать у Леры. А потому уже в понедельник и приступила к переговорам: разрешит ли Лера и можно ли уговорить Ксану уйти на этот вечер из дома. Лере растерялась. Ей не хотелось снова видеть Виктора. Она только-только немного успокоилась. Но как объяснять Любе отказ? Скрепя сердце, она согласилась.
   В субботу, как и следовало от него ожидать, Виктор не явился. Люба надеялась, что переговоры все же состоятся в воскресенье, почему и не приехала к Лере, как собиралась, оформлять контрольные по измерениям. Но Виктор снова не пришел, а она уже настроилась на праздник. Поэтому она сказала Лере:
   - Нужно подойти к училищу, вызвать его и спросить - собирается он приходить или нет.
   - Люба, я тебе этого не советую.
   Но Люба отказаться от намеченного уже не смогла и совета слушать не стала. И, мало того, настояла, чтобы ее в этом походе к училищу сопровождала Лера. Дежурный на КПП вызвать Виктора отказался, но посоветовал оставить записку и придти за ответом часа через два. На два часа у девушек было серьезное дело в центре. Шла избирательная кампания, и они, как и многие студенты, были назначены агитаторами. В агитпункте возле Казанского собора им выдали агитационную литературу, которую они и разнесли по квартирам. Через два часа они снова подошли к КПП. Ответной записки не было, но дежурный пятикурсник сообщил: сейчас Виктор выйдет сам. Только подождать его нужно на улице.
   - А то мне попадет, - объяснил он Любе и добавил, обращаясь к очень хорошенькой девушке, тоже кого-то ожидавшей, - и ты подожди на улице
   Втроем девушки вышли и остановились перед входом. К хорошенькой девушке почти сразу же вышел знакомый курсант, а Виктора не было целых десять минут. Ждать, стоя возле двери, было как-то унизительно, и Люба сказала:
   - Пошли отсюда.
   По дороге к трамваю она объяснила:
   - Мне безразлично, будет он или нет, но он догадался бы купить водки.
   В четверг на адрес Леры пришло письмо: "Девчата, благодарю за внимание. Может быть, приедет мой брат, тогда меня уволят до воскресенья. Можно ли придти с братом?" Лере не понравилось слово "девчата", а Любе то, что письмо пришло не на адрес общежития. Но потом она рассудила: так надежнее с доставкой. Изорвав три листа бумаги, на четвертом она создала вполне дипломатический текст: "Я буду рада видеть и тебя и твоего брата".
   Торжество было назначено на восемь часов в субботу. Приглашены были Лиля с Сергеем и студент Эрик, обладатель радиолы. Намечался еще студент Гусев, тоже, кстати, обладатель радиолы, но его пригласить не удалось, т.к. в пятницу он прогуливал. Ксана ушла утром и обещала не появляться дома до воскресенья. Люба и Лера пропустили занятия. Тарелки, стаканы, вилки и кое-что еще привезли из общежития. Разнокалиберные рюмки одолжила соседка Дарья Акимовна. Пока шла вся эта подготовка, Лера волновалась. Она так давно не видела Виктора, что само его существование казалось ей чем-то не совсем реальным. А теперь он будет здесь, но совсем чужой, просто товарищ, да и товарищ-то больше Любин.
   К восьми часам все было готово: стол накрыт, и девушки успели переодеться. В начале девятого пришли Лиля с Сергеем, а следом и Эрик с радиолой. Основные гости запаздывали. Немного подождав, сели за стол. Веселье как-то не клеилось. Да и вина-то, в расчете на Витькину водку, было куплено совсем мало. Эрик развлекал общество рассказами об институтской футбольной команде и сообщил, что завтра у них матч с командой Лесотехнической академии. Решили потанцевать. Когда стол отодвинули к стене, без стука открылась дверь, и вломился пьяный Виктор. Раздеваться не стал, сказал, что их трое, и двое ждут внизу.
   - Идем, идем, скорее, одевайся! - обратился он к Лере, как к хозяйке дома..
   Та накинула пальто и пошла без шапки. Когда спускались по лестнице, Виктор остановился и неожиданно ее поцеловал - жадно, противно. Так они никогда не целовались.
   Двое ждали на проспекте с военной машиной, называемой джипом, - брат Виктора Олег и шофер. В этом самом джипе они и подкатили к Лериной парадной. Запоздавшие гости доложили: Олег окончил курсы командиров подводных лодок, получил при этом звание капитан-лейтенанта, и они прибыли с выпускного вечера.
   - Раньше никак не получилось.
   Олег моментально сориентировался в обстановке и нашел общий язык с Эриком. Они дружно исчезли и вскоре явились с литром водки. Стол водрузили на прежнее место, в центр комнаты, расселись, но веселья все равно не получалось. Виктор заснул на оттоманке, а Олег стал рассказывать двусмысленные анекдоты.
   - Пожалуйста, не нужно - попросила Лера.
   В одиннадцать часов Сергей сказал, что ему пора, иначе он может опоздать из увольнения. А Эрик - что ему тоже пора, потому что Борис Ампер может придти в его комнату в 12 часов ночи и проверить, на месте ли он и спит ли он перед ответственным матчем. Тогда Олег пригласил всех покататься по городу в джипе, а, заодно, и развезти тех, кто торопится.
   Люба сказала:
   - Мне кататься не хочется. Вы поезжайте, а я останусь караулить Витьку.
   Тут Виктор проснулся и подал голос:
   - Пускай Люба едет, а Лера останется.
   Все сделали вид, что бестактности этой не расслышали - и оставили его одного. Кое-как разместились в машине и поехали. На набережной перед училищем высадили Сергея. Затем, у общежития, вышел Эрик с радиолой. Как человек воспитанный, он поблагодарил Любу за приятный вечер. Там же вышла и Лиля.
   На обратном пути новоиспеченный капитан-лейтенант положил руку Лере на талию. Она сказала:
   - Знаете, мне это не нравится
   - Это случайно, извините.
   Шофер высадил пассажиров на проспекте и уехал. Когда входили в комнату, на пути стояла Дарья Акимовна и что-то ворчала. Растолкали Виктора, сели за стол. Но гости уже хотели только спать, и Лера выдала им подушку. Кажется, они уже спали, когда Люба заметила:
   - Вышло, что они приехали к нам ночевать.
   Она тоже заснула на Ксаниной кровати. Или сделала вид, что заснула. А Лера осталась бодрствовать до половины шестого, когда следовало разбудить Виктора. Спать совершенно не хотелось. На душе было нехорошо, и за что-то очень стыдно.
   * * *
   Из дневника Леры Свистуновой
   Итак, вчера праздновался день Любиного рожденья. Не день рожденья, а какая-то ерунда на постном масле. И как это я согласилась, чтобы все происходило у меня? Ведь так не хотелось! Правильно считается, что учить человека говорить твердее "нет" нужно еще в детстве. Меня, вот, не научили. Или я не извлекла каких-то уроков. Само собой разумеется, человека я по чьему-то требованию не убью и дом не подожгу, но...
   Утром, когда уехал Витькин брат, и мы убирали посуду, Люба сказала: "почему ты это не приостановила?" А что я могла приостановить? И в какой момент? Да и она сама по опыту Нового года знала, как приглашать Витьку на ночные мероприятия.
   ...Итак, уже почти сутки назад, я сидела и ждала половины шестого, чтобы разбудить Витьку. Ждала и думала, что во всем этом безобразии есть и хорошая сторона: первый раз за долгое время я к нему равнодушна. Более того: он мне неприятен. Даже противен. Наконец-то, думала я, моя болезнь прошла. В половине шестого я его разбудила. Он встал, умылся. Начал расталкивать старшего брата, но тот заявил, что хочет спать. "Поезжай один". Витька, конечно, настаивать, но брат сурово отрезал: "не капризничай". Я вышла закрыть за ним дверь в квартиру. Он протянул руку, пожал мою, а затем неожиданно вытащил меня на лестничную площадку, обнял. Могла бы, конечно, и вырваться. Нет, не вырвалась, не дала пощечину. Я только отклонялась, вертела головой. А он целовал мои глаза, щеки, волосы. "Лерочка! Лерчик, старое должно вернуться! Старое вернулось, да?" А потом я перестала отклоняться и вертеть головой. Кажется, мы простояли долго. За дверью в квартире кто-то прошел. Оказалось - Люба. Потом она спрашивала: "О чем вы там говорили?" - "Да так, ни о чем, вспоминали старое". А мы... Он спросил: "Можно, я завтра к тебе приду? Часов в пять - шесть". И снова не пришел. Ни в пять, ни в шесть, ни в семь. В семь часов я собралась и поехала на вечер вТекстильный, благо знала, что Ленка Беликова туда определенно собиралась. Не хочу снова сидеть дома и прислушиваться к звонкам в квартиру. Не хочу прислушиваться к стуку в стенку моей комнаты. Ну а в Текстильном, кроме Ленки с ее знакомым, был и Ваня Воронов. Наверное, он самый умный изо всех моих поклонников. Сейчас он проводил меня до парадной. Уже скоро час ночи.
   Я чувствую, что не понравилась Витькиному брату. Да, плюс ко всему, еще и моя "студенческая бедность". Вот и приказал старший брат младшему: "не ходи, забудь". Тоже мне, старший по званию!..
   Что же это такое, снова не могу избавиться от этого наваждения, от Витьки. Добро бы никто не обращал на меня внимания. А то... Вот и Ваня Воронов. И Лёня. Им ни моя скромная одежда, ни обстановка в комнате не мешают. Вот и Жора, самый красивый парень в институте, хоть и ходит на протезе. На последнем институтском вечере снова подходил и говорил, что не может забыть и любит. Люба, правда, считает, что эти его слова ничего не значат. Значат - не значат, но ведь человек зачем-то третий год так унижается. Мне обидно за эти его унижения. А если Люба не права, и его слова все-таки "значат"? Если он на самом деле меня любит, то ему так же больно, как мне. Может, и еще сильнее, потому что я, все-таки, не подхожу к Витьке сама и не устраиваю объяснений, лишний раз не унижаюсь... А мне никого не нужно, мне подавай этого Витьку... Не видела его сколько-то времени, думала - все, прошло. А стоило увидеть... Целовалась в парадной. Стыдно. Есть такая поговорка: хочется провалиться сквозь землю... А ведь это никакое не преувеличение. Мне, в самом деле, хочется провалиться сквозь землю. И самое ужасное: я не уверена, что, если он снова появится через три месяца или полгода, все не повторится. Иногда мне в самом деле кажется, что лучше бы умереть, чем так мучиться. Конечно, серьезно я никогда не думала, что можно себя убить. Как-то в прошлом году на семинаре по марксизму спорили: самоубийство - показатель силы или слабости? К общему мнению не пришли, но, я думаю - это показатель глупости. Я каким-то образом себя убью, а он при случае где-нибудь похвастает: вот, мол, из-за меня... Конечно, тогда мне будет уже все равно... Чепуху пишу... Но, в самом деле, когда же, наконец, это кончится?.. Что же мне делать?
  
   * * *
   Последнее время Лера долго не виделась с Мусей Ивановой. Однажды в магазине она встретилась с Мусиной старшей сестрой Аней. Аня с довоенных еще времен Леру недолюбливала и поэтому при встречах в жилмассиве они только здоровались. Теперь Аня сама подошла к Лере. Та как раз уже выкупила свой дневной хлебный паек, как у рабочих, "четыреста и двести" - четыреста граммов черного хлеба и двести булки, которую, для удобства, выпекали как французскую булочку.
   - Ты что, ничего не знаешь? - спросила Аня. - Муся же серьезно болеет. Могла бы и зайти. Не заразишься.
   Муся полулежала на кровати. В похудевших тонких руках она держала тарелку, от которой шел невообразимо вкусный запах - тарелку с пельменями. Эта роскошь стоила в коммерческом магазине бешеных денег, и Лера о ней не могла даже мечтать.
   - Поешь, поешь, хоть немножко! - уговаривала Мусю мама.
   - Нет, не хочу. Не хочу, не уговаривай.
   И тарелку с роскошной едой в конце концов унесли.
   - Ты не бойся, - сказала Муся. - Так просто не заразишься.
   - Да я и не боюсь. - ответила Лера, не вполне, впрочем, веря тому, что только что сказала.
   А спустя время, зайдя к Мусе, узнала: та в больнице имени Куйбышева, на Литейном проспекте. В коммерческом магазине у Леры хватило денег на крошечную пачку сдобного печенья, с которой она и отправилась посещать больную. В Мусиной палате лежало пять девушек - и все, как она, молоденькие, тоненькие и, как показалось Лере, хорошенькие.
   - Видишь, как получилось, - сказала Муся. - Думала, рожу сына, а теперь вот и сама скоро умру.
   - Почему же это ты умрешь? Вылечат. Вот и мама твоя так говорит, а ей доктор сказал: вылечит.
   - Да, научились все вы утешать. Сами знаете, что неправда, а утешаете.
   Тут вмешалась девушка с соседней кровати:
   - Не дрейфь, Муська, - сказала она. - Еще как все вылечимся! Если не помрем, конечно.
   И запела:
   Подружка моя, у меня каверна.
   Через годик или два я загнусь, наверно.
   С другой кровати поддержали:
   Подружка моя, ты не загибайся.
   Сделай лучше пневмоторакс, чаще поддувайся!
   И все девушки засмеялись. Потом пропела частушку девушка с третей кровати, потом с четвертой. И каждый раз все смеялись, чересчур громко и долго. А потом все замолчали, и Лере стало как-то жутко.
   Вскоре ходячих больных пригласили на обед, а Мусе принесли обед в палату.
   - С Колей-то переписываешься? - спросила Муся.
   - Да нет, переписка как-то заглохла. Не у всех так хорошо получается, как у тебя с Валериком.
   - Да, мне повезло с Валериком. Только вот ему со мной не повезло. Теперь все плачет, думает, я не знаю... Ты, Лера, иди, а то, и правда, заразишься.
  
   * * *
   31-го декабря Лёня пригласил Леру в театр.
   К этому празднику у нее оказалось новое коричневое платье, которое она сама сщила из недавно появившегося материала - штапельного полотна. Еще к Октябрьским праздникам в институте ей дали ордер на отрез, а в киосках Союзпечати к тому времени стали продавать выкройки. Бумажные выкройки складывали четырехугольниками, а сверху на этот четырехугольник наклеивали картинку, изображавшую будущее платье. Лера с задачей справилась. Она разрезала ткань точно по выкройке и аккуратно, старательно, стежок к стежку, сшивала нарезанные коричневые лоскуты. Ей очень повезло: выкройка оказалась удачной, и новое платье получилось без примерки. Оно понравилось ей самой, Ксане, а потом и тете. Беда была только в том, что штапельное полотно быстро изнашивалось.
   Билетов Лёня заранее не приобрел, но в этом не было никакой необходимости. Слухи о предстоящем обмене денег, или, как народ упорно называл предстоявшую денежную реформу, девальвации, давно циркулировали в городе. Люди старались успеть хоть во что-то вложить то, что вскоре должно было стать пустыми бумажками. У Александринского театра стояла толпа из жаждущих продать билеты. Лёня купил билеты во второй ряд партера, и, вопреки советам какого-то доброхота, заплатил полностью сумму, обозначенную на билетах, новыми, уже обмененными, деньгами. Спектакль Лере понравился. Ей нравились почти все спектакли, на которых ей удавалось побывать. Она с удовольствием съела в буфете пирожное и выпила стакан лимонада. Но она была совершенно неспособна сказать кавалеру, что ей необходимо зайти в туалет. Сказать такое молодому человеку было просто немыслимо, было выше ее сил. Она надеялась только на то, что после спектакля пойдет не домой, а к родным, пригласившим ее встречать Новый год. А они недавно переехали на улицу вблизи почтамта. Надо было как-то продержаться. Но Лёня упорно уговаривал ее зайти сначала к нему в гости.
   - Ну, как ты не понимаешь, меня же там ждут!
   - Ничего, ты к ним успеешь. Но сначала зайдем ко мне, я же что-то вкусное приготовил. А потом я тебя провожу к ним.
   - Ну, хорошо, - согласилась, наконец, Лера, - я забегу на пять минут, поздравлю их и вернусь.
   - Да ты не волнуйся, - сказал он, смеясь и умиляясь в душе. - Я покажу тебе расположение нашей квартиры.
   И почти силой провел ее мимо спасительного подъезда.
   В Лёниной комнате ее снова ждали пирожные и очень вкусное вино мускат. Не успела Лера расправиться с первым пирожным, как в дверь постучали, и появилась квартирная хозяйка.
   - Леонид Исаакович, - сказала хозяйка, - а вам письмо из дома. - Она бросила быстрый, но внимательный взгляд на Леру и добавила: - С Новым годом вас!
   Когда по радио прозвучали куранты, они выпили по рюмке муската, а Лера съела еще пирожное. Потом они вместе дошли до дома ее родных. Она отправилась продолжать праздник. И он пошел продолжать праздник, к Гале.
   Утром ему снова нанесла визит квартирная хозяйка.
   - Леонид Исаакович, мы с вами договаривались...- начала она и смолкла, с разочарованием заметив, что девушки в комнате нет.
   - Да вы посмотрите, вон же она лежит, - жестоко сказал он, показывая рукой на заправленную кровать.
  
   * * *
   Еще весной Ксана сдала государственные экзамены и с осени работала в школе. Осенью же у нее объявился поклонник, еще довоенный.
   Ее не было дома, когда долговязый мужчина пришел впервые. Долго выяснял - учится ли она или уже работает, замужем ли она или нет, а, выяснив все, попросил разрешения написать записку. Долго думал, прежде чем его вечное перо заскрипело листу бумаги. Закончив писать, долго изучал свое творение. Наконец разорвал его на четыре части и положил в пепельницу. Второе творение он тоже долго изучал, но рвать не стал и положил на стол. А то, что уже покоилось в пепельнице, забрал оттуда, разорвал на тысячу мелких кусочков и все их сложил в портфель. Когда он ушел, Лера не удержалась и прочла не ей адресованную записку: "Ксения Борисовна, разрешите уверить вас в моем глубочайшем почтении".
   Василий Никонович преподавал где-то марксизм-ленинизм и при более коротком знакомстве уже не казался академическим представителем девятнадцатого века. В силу своей привычки давать всем прозвища, Ксана за глаза называла его не иначе, как "Никоныч". Никоныч был женат и постоянно жаловался на тещу, с которой постоянно же воевал. Однажды даже сообщил, что побил тещу валенком. Поскольку проверить правдивость этого заявления возможности не представлялось, ему поверили на слово.
   Первого января, после встречи Нового года, сестры спохватились: у них в комнате нет елки! Но это упущение можно было легко поправить: елки, не распроданные вовремя, еще продавались около жилмассива. И стоили они не так уж и дорого. Девушки купили елку, украсили ее кусочками ваты, изображавшей снег а также блестками и тонкими разноцветными елочными свечками, благо и то и другое в городе уже продавалось. К вечернему чаю они сделали первую покупку без карточек, отмененных с этого дня. Правда, купить пока что они смогли только пару французских булочек, почему-то называвшихся с недавнего времени городскими, и конфет-подушечек. Но все равно - пришли, постояли в очереди, и купили. А, имей они побольше денег, могли бы купить и шоколадных конфет. Это было непривычно и похоже на сказку.
   Вечером в гости пожаловал Никоныч. Покаялся, что нарушил строгий Ксанин запрет и совершил грех, принеся с собой две пол-литровые бутылки с разливным пивом, которые приобрел в ларьке на улице. Поколебавшись, Ксана отменила строгий запрет, и пиво решено было выпить. Девушки пили из чайных чашек, Никоныч же предпочел пить прямо из бутылки. Произнеся очередной, приличный для такого вечера, тост, он чокался с девушками бутылкой и делал несколько глотков из горлышка. Когда все было выпито, он заявил:
   - А вы, оказывается, настоящие алкоголики!
   После этого он покаялся и во втором своем грехе: он напоил девушек не просто пивом, но "ершом", пивом, смешанным с водкой. Но, то ли он позабыл налить водки в предназначенную девушкам бутылку, то ли просто решил не переводить доброе и налил всю водку в свою, девушки нисколько не опьянели. Чего никак нельзя было сказать о кавалере - его голос сделался решительным и громким, как на семинаре или даже на лекции. После очередной громко сказанной фразы раздался грохот за дверью, в комнате соседей. Ксана вскочила с дивана и распахнула дверь - на куче развалившегося соседского барахла, сложенного вблизи двери, сидела Дарья Акимовна, по-Ксаниному - Одарка. Одарка слишком согнулась, стараясь побольше разглядеть и расслышать в замочную скважину, и нечаянно толкнула задом ненадежно сложенный хлам. Теперь она сидела в неудобной позе и самостоятельно подняться не могла. "Сидит, как прекрасная бабочка на цветке" - почему-то подумала Лера, помогая старухе встать.
   - Паскудные у вас соседи! - громко произнес преподаватель марксизма-ленинизма. Немного посидел, подумал - и добавил:
   - И елка у вас паскудная!
   - Вот, и отправляйся к своей непаскудной теще! - сурово сказала Ксана. - Иди и побей ее валенком, если получится.
   На этом первый в новом году званный вечер и завершился.
  
   * * *
   В субботу после консультации Лена Беликова предложила девочкам пойти отдохнуть от напряженного экзаменационного труда в Мраморный или Текстильный. Согласилась только Лера. Лена заехала за ней, и мирно беседовала с Ксаной, пока Лера переодевалась. И тут раздался знакомый, несколько бесцеремонный стук в стенку. Явился Виктор. И на этот раз удивил всех присутствующих маникюром.
   - Розовый лак для мужчины - это довольно изящно, - заметила Ксана.
   - Не розовый, а белый, - поправил он. - И изящество здесь нипричем, это гигиена.
   Лере лак тоже показался бледно розовым. Может, из-за этого его маникюра она и не испытала ни малейшего соблазна отменить намеченный культпоход. Владелец розовых ногтей неохотно удалился. Лера вышла закрыть за ним дверь.
   - Что ты собираешься завтра делать? - спросил он на прощание.
   - Еще не знаю, послезавтра экзамен.
   - Сделай так, чтобы ни Ленки, ни сестренки не было, я хочу серьезно поговорить с тобой наедине.
   - Во-первых, я постараюсь, чтобы Ксана была дома. А во-вторых, скажи точно, когда ты придешь, потому что ждать тебя целый вечер я не собираюсь.
   Он обещал - пять-шесть. И, как всегда, ни в пять, ни в шесть его не было. В половине седьмого она оделась, забрала конспекты и поехала на Невский, в Публичку. Поскольку к экзаменам она всегда готовилась одна, в общежитии ей делать было нечего.
   Он пришел почти сразу же, они разминулись по дороге к трамваю. Он предстал перед Ксаной уже без лака на ногтях, но с маникюром, поскольку никакой, даже самый строгий, приказ начальства сделанный маникюр уже не отменит.
   - А у нас создан "Союз трех", - рассказал Ксане разочарованный кавалер. - Я, моя невеста из Бауманского, вы о ней, конечно, слышали от Леры, и еще мама. Цель этого союза - наша свадьба.
   - Почему же так сложно? - удивилась Ксана. - Твоя невеста тебя недостойна? Или ты ее недостоин?
   - Вы знаете, это не просто очень сложная, но и очень запутанная история...
   С тем и ушел. А когда снова пришел, в неурочный день, после экзамена, Лера сидела одна, обложившись учебниками и конспектами, и боролась с теорией поля. Теоретически она боролась бескомпромиссно. А практически бессмысленно смотрела на длинные ряды непонятных формул и думала о Викторе. Думала и даже произносила про себя монологи. И так сильно эти монологи в ней звучали, что ей казалось: он не может этого не слышать, не чувствовать. И ругала себя за такое легкомыслие в 21 год.
   - Все равно ты больше сегодня заниматься не будешь, - сказал он, закрывая блокнот с конспектом.
   Она не огорчилась тем, что не будет больше заниматься. Занимайся - не занимайся, теорию поля ей все равно не сдать.
   - Давай, зажжем свечи, - предложил он.
   - Опасно, елка уже позавчера загоралась.
   - Почему?
   - Не знаю, обиделась, наверное. Ксанин знакомый назвал ее паскудной - вот она и обиделась.
   Они сидели рядом у елки с зажженными свечами, ели шоколад, полплитки которого у него оказалось с собой, и говорили "о старом".
   - Давай, представим себе, что сейчас 46-й год. Помнишь, как тогда нам было хорошо?
   Он обнял ее, поцеловал, и ей и в самом деле на миг показалось, что двух лет как бы и не было.
   - Лерчик, я ведь все помню. Хочешь, расскажу, как все было в последний раз? Мы тогда просидели до шести часов... Помнишь, я тогда сказал, что ты, с открытой грудью, похожа на Зою Космодемьянскую?..
   - Витя, почему ты тогда так себя повел? Разве нельзя было просто сказать: "Все, расстаемся"? Без вранья? Ты же не думаешь, что я бегала бы за тобой, требовала объяснений? Почему?
   - Да, понимаешь, я же не хотел с тобой расставаться... У меня такой характер: тот человек, к которому я хорошо отношусь, может по моим поступкам составить противоположное мнение... А потом - у тебя то Слава, то Коля. То еще кто-нибудь...
   - А у тебя то Алла, то Ира, то еще кто-нибудь...
   Вернулась Ксана. Задули свечи на елке, зажгли электричество. Потом Лера проводила его до трамвайной остановки. На обратном пути она думала, что снова привязана к дому в дни его увольнений. Что снова предстоит ей пытка ожиданием: придет он, не придет, когда придет?
   Сессия закончилась. Лера благополучно преодолела теорию поля. Экзаменатор полистал ее зачетку, увидел им же самим поставленные два отлично по электротехнике, вздохнул - и написал "посредственно".
  
   * * *
   Сессия закончилась. Сдан последний экзамен, начиналось первое с чистой совестью увольнение. Виктор поехал домой. Ему хотелось скорее увидеть отца, который, как он знал, уже в Ленинграде. Поблагодарить за подарок ко дню рожденья, переданный, по его поручению, матерью - роскошную готовальню. Поговорить за чаем о мужских делах, о службе, о новостях в училище. Конечно, было бы хорошо, если бы дома оказалась и мать. Но это невозможно, она в Мурманске. Отец и мать никогда не бывают в Ленинграде одновременно, во всяком случае, подолгу. У него служба, у нее тоже свои дела. Приезжая в Ленинград летом, она живет на даче в Сестрорецке, в город приезжает, как правило, когда отца в городе нет. Он понимал, что они, возможно, в ссоре. Иногда ему даже казалось, что они собираются разводиться. Но ни отец, ни мать с ним об этом ни разу не говорили... Наверное, будет и брат Олег со своей Женькой. Зануда. На каких-то три года старше его, Виктора, а изображает старшую сестру. Важничает. Дает советы, будто ее просят...
   Марат звал на каток. Как и в прошлую зиму, он проводил там почти каждое увольнение. Наконец-то он познакомился со своей школьницей Наташей, и теперь провожает ее с катка до дома. Можно, конечно, было бы поехать и на каток. Но - в следующий раз. И к Лере в следующий раз. Сегодня он будет дома.
   Когда Виктор, раздевшись в прихожей, вошел в комнату, за большим круглым столом сидели и пили чай отец, Олег, его жена Женя и незнакомая брюнетка в красивом красном платье и с накрашенными красными губами. Она смотрела на Виктора и улыбалась. Отец встал и, несколько смущаясь, сказал:
   - Познакомься, Витя. Бела Львовна моя жена. Я очень надеюсь, что вы с ней подружитесь.
   Виктора словно ударили.
   - Подружимся? С этой? Да где ты такую выкопал?
   - Не дерзи! - сказал отец.
   Но ему было не остановиться
   - Швабра крашеная! Ничего мне больше от тебя не надо! Ты мне чужой человек!
   . Он и сам потом не мог вспомнить, что успел выкрикнуть прежде, чем выскочить в прихожую. За ним вышла Женя.
   - Витя, зря ты так, - говорила она, пока он поспешно одевался. - Твой папа еще молодой мужчина, а с мамой они развелись. Бела Львовна очень милая женщина, ты потом сам убедишься. Она, между прочим, очень хороший педагог.
   - Это мама - очень хороший педагог. А эта... Сказал бы я...
   - Твоя мама очень хороший педагог. И человек. Но ведь она старше папы...
   - А если старше, то надо жениться на крашеной дуре?
   В прихожую вышел Олег.
   - Послушай, Витек...
   - А ты все знал! Знал - и не сказал мне. Брат, называется!
   Виктор схватил коньки и выбежал из квартиры, изо всех сил хлопнув дверью. Выскочив из парадной, он быстро шел по Невскому. Он не знал, куда он торопится. И вдруг понял - к Лере. К кому же еще? Он бегом успел на отходившую от остановки "девятку".
   Лера и Ксана обе были дома и об то-то читали.
   Ксана поздоровалась, быстро оделась и куда-то ушла.
   А он немного помолчал, а потом заговорил - просто, безо всякой рисовки, как Лера давно от него не слышала.
   - Представляешь, прихожу к отцу, а там эта... Накрашенная... Отец говорит: "Это моя жена, познакомься". Я не знал про нее, и не слышал никогда. Я говорю: "Где ты, - говорю, - такую выкопал?". Сам не помню всего, что ему наговорил... Попрошу Марата отнести ему назад готовальню, он мне на день рожденья подарил.
   Ксаны не было долго. Когда она, наконец, пришла, он предложил:
   - Проводи меня до трамвая.
   Ему было неловко за недавнюю откровенность, и теперь он "подавал назад".
   - Знаешь, нам лучше перестать крутить друг другу голову.
   - Хорошо, давай перестанем.
   - Нет, ты послушай. Только ты не обижайся. Я закрутил тебе голову.
   - Ужасно, ну, прямо-таки резьба срывается. Где бы найти гаечный ключ?
   - Ну, не ужасно, а все-таки. И у меня немного закрутилась. Я боюсь, что случится что-нибудь нехорошее. Скажи, что ты сегодня не могла потерять голову.
   - Ну, как же не могла? Определенно, могла. Может, уже потеряла? Ты посмотри внимательно, она еще на месте? И шапка на месте?
   - Нет, правда. Все равно наши встречи ни к чему не приведут. Если бы ты не была меня старше...
   - Ну да, на целых долгих полгода! Между прочим - блокадных.
   - Ну, все-таки. Если бы тебе было хотя бы восемнадцать лет!
   - Надо же, какой у тебя брат рассудительный! Или это папа? На сколько же лет твоя мама старше твоего папы?
   - Хотя бы восемнадцать лет. Т.ч. давай перестанем крутить друг другу голову!
   Когда-то он уже проигрывал этот разговор про себя. В том мысленном разговоре Лера отвечала по-другому, расстраивалась.
   Она сказала:
   - Ну, давай перестанем. Конечно, я могу умереть от горя. Меня же никто замечает. Вот ты один нашелся, так и то на полгода меня моложе...
   - Я не о том...
   - А я о том. Все, договорились: с этой минуты перестаем крутить друг другу голову.
   Она повернулась и хотела уйти, но он задержал ее руку.
   - Нет, давай уж будем крутить друг другу голову!
   Она промолчала. Потом сказала:
   - Да, не зря соседка Одарка называет тебя налетчиком.
   - Это какая Одарка? Та, что подглядывает в замочную скважину? Интересно, почему это я налетчик?
   - А она жаловалась Ксане: она стоит у тебя на дороге, между прочим - в своей комнате, а ты идешь прямо на нее, как на пустое место. Как налетчик.
   - Ага, в следующий раз я покажу ей свой палаш! Чтобы не стояла на дороге.
   Садясь на трамвай, сказал:
   - В субботу постараюсь придти сразу после увольнения.
  
   * * *
   Он действительно пришел рано. Ксана еще не вернулась из школы, а Лера собиралась на институтский вечер. Она обрадовалась и предложила:
   - У нас в институте сегодня вечер, может, сходим?
   - Да нет, не получится.
   И объяснил: он не на долго, нужно еще успеть сделать какие-то важные дела. Но, как всегда, все откладывал и откладывал свой уход.
   Пришла Ксана и сразу прилегла, почему-то не сняв шляпу. Молодые люди сидели на столе у окна и разговаривали шепотом.
   - Как ты думаешь, товарищ преподаватель спит?
   - Не знаю, наверное.
   - Ну да, спит. Она каждое слово слышит. Ей бы еще перископ, чтобы видеть.
   - Витька, ты завтра увольняешься?- спросила Лера. - Я хочу, чтобы мы вместе сходили в Мраморный.
   - Терпеть не могу ходить в Мраморный. Были мы там недавно. Стоят вдоль стен корабельные швабры, противно смотреть - накрашены, юбки до этих пор...
   - Хорошо. Пойдем в другое место.
   - Если ты так хочешь пойти на танцы, я пришлю тебе завтра Борю.
   Она понимала, что нужно остановиться. Но упрямство, не свойственное ей обычно, но иногда проявляющееся, и остановиться не дающее вопреки здравому смыслу - упрямство заставило ее продолжать.
   - Спасибо, но я хочу пойти с тобой.
   - Нет, я не пойду.
   - Ну, как хочешь.
   Ей показалось, что она получила пощечину. И понимала, что заслуженную.
   - Ты надулась? Почему? Лерчик, Калерия Николаевна, что с вами? Неужели тебе так нужны эти дурацкие танцы?
   - Ты же понимаешь, что дело не в танцах.
   - Я понял. Ты думаешь, что я не хочу никуда ходить с тобой? Хорошо, если завтра будет увольнение, я прихожу сразу, и мы пойдем, куда ты захочешь.
   Тут, к счастью, мудро решила проснуться Ксана. Завязался общий разговор и вот, во время этого общего мирного разговора, гость вдруг выпалил:
   - Что вы всё не выбросите эту паскудную елку? Впрочем, в этом доме не только елка паскудная, но и одна из хозяек.
   - Что ты хочешь этим сказать? - спросила Ксана.
   Она приняла этот комплимент на свой счет. Лера как бы не сразу его услышала. А когда услышала, тоже приняла на вой счет. Он же, без улыбки, повторил:
   - Так же, как елку, можно назвать и одну из ее хозяек.
   Он начал одеваться и параллельно объяснять, что ему предстоит масса самых разных дел, и что поэтому в ближайшее время он никуда не сможет приходить. Ксана спросила:
   - И сюда?
   - И сюда.
   Затем он произнес: "Пока" и направился к выходу.
   Лера не сразу пошла запереть за ним входную дверь. А он остановился в прихожей, ожидая, и лишь когда открылась дверь комнаты, покинул квартиру и начал спускаться по лестнице. А Лера почему-то, вместо того, чтобы просто задвинуть засов, вышла на площадку. К тому времени он спустился уже на два марша. Он побежал вверх по лестнице, она вниз. Они встретились на площадке между этажами, у большого окна.
   - Лерчик, - говорил он, целуя ее. - Конечно, я сказал не про тебя. Я не хотел так говорить. Конечно, я буду выкраивать время. Конечно, мы будем видеться...
   Ксана спросила:
   - Почему ты не выгнала его сразу, как только он это сказал? И вообще, что с тобой делается? Почему ты это позволяешь? Ты что, согрешила с ним?
   И добавила:
   - По-моему, твой Витька сжигает корабли.
   Было еще не поздно. Лера оделась и поехала в институт. Но оказалось, что вечер отменили, и она отправилась домой. Шла пешком и плакала, благо было темно, и никто не мог этого увидеть. Она думала: как хорошо было бы простудиться, заболеть, умереть. И послать ему перед смертью фотографию с трогательной надписью, вроде того, что женщина - тоже человек. Шла, думала так - и вдруг остановилась. Да это же во всех детских книжках! Это мечта обиженного ребенка. А она, слава Богу... Она невесело рассмеялась и пошла дальше. Около кино "Титан" ее взяли под руку. Лёня.
   - Ты что, не заметила? Я от самого института за тобой иду.
   - Я задумалась.
   - Пойдем в кино?
   - Нет, я хочу домой.
   - Ты что, плакала? - спросил он подозрительно.
   - Что ты, мне просто нездоровится. Наверное, простудилась. Хочу домой.
   Он проводил ее до парадной.
   - Смотри, не разболейся. Выпей горячего чая.
   Ее и в самом деле познабливало. Она легла, укрывшись своим, недавно перешитым, модным и почти что новым пальто. А на следующий день, когда она вернулась из института, ее ждало письмо, доставленное местной почтой. "Лера, все, что я говорил в последний раз - правда. У меня на ближайшее время намечена масса дел, и мне будет к тебе не вырваться. А то, что я сказал о хозяйках дома и елке - это тоже правда. Не сердись".
   Лера прочла. Перечитала. А потом легла на диван и долго, не обращая внимания на присутствие Ксаны, плакала. Та взяла со стола письмо и, не спрашивая разрешения, прочла.
   - Я тебе говорила - он сжигает корабли. А ты? Ты и дальше будешь вот так же терпеть все его детские выходки?
   И Лера, сквозь слезы, ответила.
   - Все. Конец. Больше он для меня не существует.
   Она была уверена в том, что так и будет.
  
   * * *
   Из дневника Леры Свистуновой 3
   Господи, Боже мой, до чего же я докатилась! Все утешалась тем, что не показываю вида, что не унижаюсь. Ничего себе - не унижаюсь! Унижаюсь так, что сильнее и невозможно. Что же это со мной случилось, что я полностью потеряла самоконтроль. Стыдно...
  
   * * *
  
   После лекций Лёня встретил ее в вестибюле. Взял ее номерок, получил пальто, помог одеться.
   - Знаешь что, давай, перекусим, а потом в кино. Хорошо?
   В маленькой то ли столовой, то ли кафе на углу Невского Лера почувствовала пристальный взгляд. К их столику подходила официантка, красивая девушка с кружевной наколкой на черных волосах и с плотно сжатыми, ярко накрашенными губами.
   - Здравствуйте, - приветствовал ее смущенный Лёня. - Оказывается, вы в эту смену... - и заказал две порции щей, две порции котлет и два компота. И еще бутылку пива.
   - Ты что, я же пива не пью, - сказала Лера, когда он наполнил два стакана.
   - Почему?
   - Потому, что оно горькое.
   - Ага, знаешь, что горькое - значит пила.
   - Пила. Ксанин Никоныч угощал. - она засмеялась: - После того, как побил тещу валенком.
   - Ну ничего, я тебя научу.
   Лера пригубила стакан - и снова почувствовала, чей-то взгляд. Издали на нее неприязненно смотрела красивая официантка.
   - Что значит - быть холостяком. - разъяснил Лёня на улице. - Обедаешь каждый день в столовых, знаешь всех официанток. Так куда идем: в "Аврору" на "Золушку"?
   Они медленно, пешком, дошли до Лериного дома.
   - Так чего же ты тогда плакала? - спросил он.
   - С чего ты это взял? И не думала. Просто меня знобило. Наверное, немного простудилась. Пойдем к нам. Ксанин Боб обещал рассказать что-то интересное про войну.
   Ксанин новый поклонник, а, точнее, земляк, старый семейный знакомый, Борис Борисович, недавно демобилизовался и уже возглавил в Ленинграде какую-то небольшую строительную контору. Ксана, по своей неистребимой привычке подшучивать над людьми и давать им прозвища, за глаза называла его Бобом. Боб имел в отношении нее серьезные намерения. У него была большая комната в самом центре города, которую никто не занял в войну, т.к. там проживала его престарелая тетушка, бывшая бестужевка. Теперь тетушка, благополучно пережившая блокаду, уехала доживать на родину.
   После знакомства с Бобом и совместного чаепития Лёня поехал к Гале. Девушка встретила его сурово:
   - Зачем ты сюда пришел? Иди к своей студентке!
   - Галя, что ты такое придумала? Какая моя студентка? Как ты вообще можешь такое про меня думать? Ну, покормил девчонку обедом. Она же живет впроголодь, без отца-матери. А ты - твоя студентка! Как тебе не стыдно!
   И Галя ничего на это не сказала, хотя видела уже пару раз из окна столовой, как Лёня под руку с этой голодной девчонкой сворачивал с Мойки на Невский.
   * * *
   Год назад, выйдя замуж, Ада осуществила давнюю свою мечту - избавилась от фамилии отца, которую она носила и которой стеснялась - Бякина. Ее новая фамилия - Юсупова - как ей казалось, слегка отдавала аристократизмом. Теперь сбылась и другая ее мечта - она стала ленинградской. Ее муж Андрей Кузьмич до войны работал в одном ленинградском проектном институте на должности инженера, а по вечерам играл на трубе в небольшом музыкальном коллективе. Когда началась война, ему повезло - он не пошел вместе со своими коллегами в народное ополчение, а был зачислен рядовым в ансамбль военного округа. Демобилизовавшись, он на какое-то время застрял в Недрограде, в филиале института. Теперь его вызвали в Ленинград и даже обещали выделить комнату в доме близ Аничкова моста, который институт капитально ремонтировал для своих сотрудников. А пока они жили у его одинокой сестры, тоже в центре города, в районе Казанского собора. Родных Андрея Кузьмича весьма озаботил юный возраст Ады, тем более, что они продолжали поддерживать родственные отношения с его первой женой. Но Ада поставила своей целью завоевать их благосклонность - и методично своей цели добивалась. Еще из Недрограда, едва став Юсуповой, она с оказией передавала в Ленинград посылки, а в письмах приветы. Сестра сдалась первой, брат, генерал, так быстро сдаваться не стал, и задача завоевать его стала перед Адой уже в Ленинграде. Атаку на генерала она начала со взбалмошной генеральши. Судьба первой жены Андрея Кузьмича Аду не заботила. Увидев ее однажды, она поняла: та - сорокалетняя старуха и ей не соперница. И своим знакомым она уверенно повторяла слова мужа: "не надо было в блокаду ложиться под еврея".
   Для Ады замужество решало многие проблемы. Когда она вернулась после болезни в Недроград, ее родные, работавшие в снабжении соседнего промышленного городка, устроили ее секретарем к какому-то местному снабженцу. В ведении ее начальника были, в частности, и ордера на промтовары. Конечно, она была всего лишь секретарем, но начальник ей благоволил, доверял, и достать ордер для нее не было проблемой. Перед ней заискивали, это было приятно, и потому иногда она позволяла себе кого-нибудь осчастливить. Себя она осчастливливала регулярно и запаслась солидным запасом вожделенного для многих дефицита. Она быстро вжилась в новую среду и с удовольствием напевала иногда популярную в этой среде песенку:
   Получил зав. магазина
   Триста метров крепдешина.
   Был большой он жулик и прохвост.
   Двести метров отоварил,
   По знакомым разбазарил,
   Остальное все домой принес...
   Потом над ее начальником сгустились тучи, его арестовали, началось следствие. Конечно, прегрешения девушки были невелики, но были. А тут еще в городе поползли не украшающие девушку слухи. Она жила в страхе и растерянности. В этот-то тяжелый для нее момент Андрей Кузьмич и сделал ей предложение. Слухов в городе это не остановило, мезальянс их даже подогрел, но проводившие следствие оставили ее в покое, вместе с массой выкупленных по ордерам промтоваров.
   Вскоре после переезда Ада отправилась навестить Леру. Она надела новое, только что от портнихи, модное платье и почти новую, недавно перекупленную у одной из Недроградских дам, шубку из каракуля. Она представляла, как сразит Леру этим великолепием. И сразила бы, но Леры не оказалось дома. Ее встретила Ксана, знакомая ей заочно.
   - А Лера недавно ушла. В театр. Может быть, вы напишете ей записку?
   Ада сняла великолепную шубку, села за стол и принялась за послание. И в это время, постучав, но не дожидаясь слова "войдите", в комнату шагнул Виктор.
   - Кого я вижу! - воскликнул он, не обращая никакого внимания на Ксану, - Сама Аделаида Сергеевна! Вот так сюрприз! И надолго в Ленинград?
   Ада промолчала, а он, заметив, наконец, Ксану, спросил:
   - А где же Калерия Николаевна?
   - Лера в театре. С молодым человеком. А тебе, после твоего письма, вообще нечего здесь делать. Уходи и никогда больше не приходи.
   Он покраснел, но все же вымолвил:
   - Мадам права, в ЭТОМ доме мне, действительно, нечего делать.
   И вышел, зацепившись палашом за косяк двери.
   Ада закончила записку и тоже вышла. Он ожидал ее на улице, возле входа в парадную.
   - Послушай, Витька, за что это она тебя так?
   - А что с нее возьмешь - старая дева.
   - Какое-то письмо...
   - А, мелочи...
   Вот с этой девушкой, хорошенькой, в нарядной шубке, нарядной шапочке и модных ботиках - идти рядом с этой девушкой было приятно. Даже обида на Ксанину резкость, и даже разочарование оттого, что Леры не оказалось дома, - все это куда-то отступило. Он шел и чувствовал себя, по крайней мере, как старший брат, капитан-лейтенантом. На трамвайной остановке какой-то верзила сказал другому верзиле:
   - Посмотри, такая дама - и с таким...
   - Не скажи, - ответил второй верзила первому. - Не скажи, - курсант. Может, когда-нибудь станет адмиралом.
   По лицу Ады было непонятно, возмущена она бестактностью верзил, или же, наоборот, бестактность ей польстила. Виктор проводил ее до дома, и только потом, шагая по Невскому, вспомнил разговор с Ксаной. И почувствовал некоторое облегчение: ну да, он Леру обидел, но после такого приема на нем уже никакой вины нет. А, может, и не было. "В театре с молодым человеком"...
  
   * * *
   ДЛТ, куда девушки от безделья зашли между лекциями, Лера и Лиля застыли возле шляпного отдела, не в силах отвести глаз от прелестных сиреневато-серых то ли шляпок, то ли беретиков совершенно фантастической формы. Посмотрев на девушек, продавщица сказала:
   - Смотрите, девушки, эти шляпки как специально для вас сделаны. И стоят недорого. Примерьте.
   Девушки замялись, но она продолжила:
   - Примерьте, примерьте. За это денег не берут.
   И девушки примерили.
   - Покупайте! - тут же простодушно предложила бесцеремонная и добрая Рита Берлин. - Знаете, как вам идет! Честное слово.
   Девушки покраснели и вернули вожделенные шляпки продавщице. Но на последней лекции обсуждали и прикидывали: сколько же и у кого им следует занять денег, чтобы хватило на шляпки.
   - Девочки, - сказала Рита, заметив их мучения. - давайте, скинемся!
   Не успел отзвенеть звонок с конца лекции, как Лера и Лиля быстро, почти бегом, двинулись к ДЛТ. Шляпки были на своих местах. Девушки даже не стали примерять их еще раз, они сразу выписали чек. Потом сразу же водрузили эти очень похожие одна на другую, но все-таки разные, шляпки на головы. И как же хороши они оказались на хорошеньких головках! Спустя пару дней Лёня даже устроил нечто вроде фотоэкскурсии - целых два часа он ходил с девушками по центру города и на фоне самых знаменитых ленинградских достопримечательностей увековечивал их и их шляпки.
   В новой шляпке Лера и отправилась с Лёней в театр Комедии. Они смотрели пьесу Пристли "Опасный поворот". Как всегда, возвращались пешком. Он спросил:
   - И как тебе все это понравилось?
   - Никак не понравилось. Отвратительные герои. Так им всем и надо, ненавижу, когда врут.
   - А ты что же, всегда говоришь правду? Поворачиваешь на скорости 60 миль в час?
   - А я тебе хоть раз что-нибудь наврала?
   - Не знаю. Пока не знаю. Вот когда мы с тобой поженимся....
   - А с чего это ты взял, что мы с тобой поженимся?
   - Знаю. Вот, когда мы с тобой поженимся, мы поедем в Тбилиси. Увидишь, что такое настоящий юг. Говорят: белые ночи, белые очи. Увидишь, какие они - настоящие черные ночи.
   - А я не собираюсь ни выходить за тебя замуж, ни ехать с тобой в Тбилиси!
   - Ладно, не делай опасных поворотов. Еще неизвестно, собираешься или не собираешься. Ходишь же ты со мной в кино, гуляешь...
   - А я не прошу тебя ходить со мной в кино. И не жду тебя после занятий. Не набиваюсь.
   - Да не пугайся, я же пошутил.
   - Ну, и не шути так.
   Они продолжали вместе ходить по городу, заходить в кинотеатры, иногда в столовые пообедать. Заходили к Лере домой побеседовать с Ксаной и Бобом. Шутки возобновлялись и в их присутствии, и Лера не знала, как на эти шутки реагировать. Получалось как-то смешно. Он же не предлагал ей серьезно руку и сердце, он шутил. Что же, он будет шутить, а она на шутки отвечать серьезно? Как-то после очередной такой шутки Боб спросил:
   - Лерочка, так ты что, собираешься замуж?
   - Да никуда я не собираюсь. Он шутит.
   - Да нет, - улыбаясь, то ли шутя, то ли всерьез сказал Лёня: - Не шучу. Еще как собирается. Вот сдаст весеннюю сессию - и поедем в Тбилиси, познакомится с родными. А потом у нас будут мальчик и девочка. Или, наоборот, девочка и мальчик?
   - Да ну его, не слушайте, - отреагировала Лера, краснея и немного даже раздражаясь.
   Однажды, когда Ксана и Боб чаевничали, а Лера пришла из института и собиралась отбыть в общежитие, Боб, сузив маленькие серые глаза и растянув большой рот в улыбке, как показалось Лере - ехидной и неприятной, затянул песню "Об одной еврейской свадьбе". Он со смаком выговаривал: "молодые пляшут рядом, а мамаша вертит задом". Лера обиделась, покраснела и быстро ушла.
   Когда же в очередной раз ненадолго приехали в Ленинград по делам тетя и дядя, и, как всегда теперь, остановились у Леры, неугомонный Боб довел до их сведения:
   - А Лера собирается замуж. За Леона Исааковича.
   Как и со всеми Лериными поклонниками, тетя поговорила с Лёней любезно. Они обсудили и Ленинградскую погоду, и отмену карточек и многое другое, а когда он ушел и все укладывались спать, она спросила:
   - Это правда, Лера? Борис Борисович сказал правду?
   - Да не знаю. Предложения он мне не делал.
   - Ты что, влюбилась в него?
   - Ни в кого я не влюбилась. Но он добрый, внимательный.
   - Очень внимательный, - вмешалась в разговор Ксана. - Такой внимательный, что отвадил от нее всех кавалеров.
   - Никого он не отвадил. Вот Ворич придет завтра в увольнение, и мы пойдем на вечер, уже договорились.
   - Это что фамилия - Ворич? - спросила тетя.
   - Да нет, это Ксана придумывает. Он Ваня Воронов.
   - Вот за Ворича и нужно выходить, - снова подала голос Ксана. - Заканчивает училище. Высокий. Интересный. И на коньках катается, и танцует. К тому же - умный. Единственный умный изо всех ее кавалеров.
   - Ну да, - засмеялась Лера - наизусть знает "Капитал", особенно второй том.
   - Вот что, Лера, - сказала тетя. - Это знакомство с Лёней нужно прекратить. Ему много лет. Наверняка дома у него, если и не жена, то дети. И вообще русской девушке нужно выходить за русского. То, что некоторые слова он говорит неправильно - мелочь. Но у другого народа все по-другому. Другие понятия. Другие привычки. Тебе будет очень сложно с его родней. Да и он сам после свадьбы поведет себя по-другому. И еще - у тебя будут нерусские дети. Их будут воспитывать так, что ты перестанешь их понимать. Знакомство, пока не поздно, нужно прекратить. А теперь - спать.
   Через пару дней тетя сказала:
   - Лера, Лёня снова тебя провожает. Мы же говорили...
   - Ну, я же не прошу, чтобы он меня провожал! Что же я скажу - "отойди"?
   - Ну, как-нибудь по-другому, деликатно.
   Деликатно не получилось.
   -Лёня, - сказала Лера, подавая на прощание руку... - Давай, закончим на этом наше знакомство.
   - Ты что, называешь это знакомством?
   - Ну, дружбу... Закончим нашу дружбу. Ну, что делать, я тебя не люблю.
   - Я не понравился твоей тете?
   - Не то, что не понравился. Просто она думает... - Лера замялась
   - Что она думает? А может, у тебя кто-то есть?
   - Ну... В общем, мне один человек нравится...
   - Это что, тот Ворич, о котором все вспоминает твоя сестра? Что это за Ворич?
   - Ну, какое это имеет значение?
   - Как знаешь, - сказал он, повернулся и пошел прочь.
  
   * * *
   Из дневника Леры Свистуновой
   Сегодня сказала Лёне, что наше знакомство закончилось. Он обиделся, повернулся и ушел. И мне стало его жаль. Я не хотела его обижать, так получилось. Но, в самом деле, не выходить же замуж без любви?... Вот, еще одно из массы не очень нужных мне знакомств, или "дружб", закончилось. Вроде, ничего плохого в нашей "дружбе" и не было, но мне почему-то кажется, что я стала чем-то хуже, чем до нее. Мне даже кажется, что после каждого из таких знакомств, после каждой из таких "дружб", я становлюсь немного хуже. Как будто после разрыва с каждым из моих поклонников отламывается и пропадает кусочек от моего сердца. Или души - и они, мое сердце или моя душа, становятся все меньше и меньше, а я становлюсь все хуже и хуже. Потому что я этот кусочек сердца вкладываю в каждую дружбу. Потому, что я никогда и никуда не пойду, ни в кино, ни на вечер, с человеком, которого считаю плохим, который мне не нравится. А потом я отхожу от него и оставляю у него этот кусочек сердца. Или он от меня отходит и забирает кусочек сердца с собой. Как-то так...
  
   * * *
   Зайдя перед консультацией в читальный зал, Лера и Лиля увидели, что возле одного из столов сгрудились девушки из их потока, а за столом сидит Нина Казакова и читает что-то вслух. Выяснилось, что она читает стихи из нового сборника поэта Степана Щипачева "Строки любви": "Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне"... "Смуглые, забрызганные морем, маленькие руки целовал"... Девушки слушали внимательно, им нравилось. Было удивительно: столько стихов - и все про любовь. Конечно, все они знали и любили стихи про любовь Константина Симонова, но его замечательные стихи были про любовь во время войны: "Что глаза у женщин голубые, принято считать издалека"". Или: "И все в тебя немного влюблены, и половина завтра уезжает". А тут любовь как бы сама по себе: "Ты со мной - и каждый миг мне дорог"...
   - Тебе нравится? - тихо спросила Лиля.
   - Нравится. Даже очень, - ответила Лера искренне. Но про себя подумала: "Все-таки не так хорошо, как у Есенина".
   Конечно, Есенина она почти не знала. Но все-таки некоторые его стихи, слышанные в детстве от взрослых, крепко сидели в ее памяти: "иду я разросшимся садом, в лицо ударяет сирень"...
   Нина между тем читала: "И не оторвался бы часами от твоей библейской красоты".
   "Значит, Щипачев любил еврейку? Даже женат..." - подумала Лера.
   Тут к группе девушек подошел Лёня и тронул ее за плечо:
   - Выйди на минуту.
   - Знаешь что, - сказал он в коридоре - Сходим сегодня в кино. В последний раз.
   И они сходили в кино, потом пешком дошли до ее дома. Прощаясь, он сказал:
   - Пусть будет по-старому. Я не могу без тебя. Пусть даже тебе кто-то нравится... И пусть я даже не нравлюсь твоей тете. В конце концов, ты же взрослая.
   Но не удержался и добавил:
   - Ты все равно не будешь с ним встречаться!
   - С кем это?
   - Да с ним, с этим твоим Воричем с пятого курса.
   А еще через пару дней произошла совершенно ужасная сцена. Тетя и дядя вышли из большой юридической консультации в начале Невского и ступили на мост через Мойку как раз в том момент, когда с набережной на мост повернули под руку Лера и Лёня. Но встреча с родными оказалась еще не самым страшным. Самым страшным оказалось то, что, едва они все вместе остановились, из углового кафе вышла официантка Галя и подошла к ним.
   - Вы, наверное, мама этой девушки? - обратилась она к тете. - Лёня - мой муж. Конечно, мы еще не записались, но скоро запишемся. Ваша дочка, наверное, этого еще не знает. Так вот, пускай знает. Незачем ей отбивать чужих мужей. Молодая, найдет еще и своего.
   - Что ты говоришь? Какой я тебе муж?
   - А вот что есть, то и говорю! - Галя переходила на крик.
   В дверях кафе стояли две фигуры официанток. Кое-кто из студентов, идущих по набережной Мойки, замедлил ход. Лёня отпустил Лерину руку, ухватил под руку Галю и потащил прочь. Лере было нестерпимо стыдно, а тетя сказала:
   - Все оказалось еще хуже, чем я думала вначале.
  
   * * *
   Лёня сидел в кресле, предоставив свою голову в распоряжение умелой мастерицы, и вспоминал неприятное происшествие у кафе. Что это Галя вообразила? Ну да, он бывал у нее более двух лет и даже несколько привык, но сказать о нем "мой муж"... Тогда он сурово ее отчитал, она даже плакала. Он сказал на прощание:
   - Если ты еще раз посмеешь... - и ушел, хлопнув дверью.
   Его самого удивляло, что он так привязался к Лере, этой наивной и глупой девочке. Наивная и глупая. В ее 21 год можно быть намного серьезнее и умнее. А она - танцы, каток, мальчишки. Ходит с ним в кино, но в любое время готова променять его на первого попавшегося курсанта в нарядной морской форме. Девчонка. Девушка. И он представлял себе, как именно с ним она, глупая девчонка, станет женщиной. Он прикрыл глаза, а, открыв, увидел, что мастерица выкладывает на его голове фестоны из вьющихся от природы волос.
   - Что вы, что вы! Распрямите.
   Конечно, и с прямыми волосами он не был похож на русского. Наверное, именно из-за того, что он не русский, тетя и настояла на их разрыве. Думать об этом было особенно неприятно. Была бы она взрослее... И еще этот Ворич...
   После неприятной сцены у кафе он не подходил к Лере, но несколько вечеров понаблюдал за нее парадной. Он видел, как сестры ушли вместе с тетей и дядей, держа в руках дорожные сумки и чемодан, и возвратились одни. Он видел, как высокий курсант проводил Леру до парадной, отдал ей завернутый в газету пакет с туфлями, пожал ее руку - и лихо зашагал прочь. Он решил, что это и есть тот самый Ворич и проследовал за ним. Теперь, выйдя из парикмахерской и имея продуманный план действий, он, не спеша, направился к училищу.
   Дежурный курсант сидел за барьером, а рядом с ним стояли еще двое и явно точили лясы.
   - Я хотел бы поговорить с курсантом Воричем, - обратился Лёня к дежурному.
   - Ворич, - произнес тот явно никогда не слышанную им фамилию. - С какого курса?
   - С пятого.
   - Нет, у нас такого нет.
   - Ну, может быть, я немного путаю. Но очень похожая фамилия. Ворич, Волин, Ворон...
   - Слушай, может, это Ванька Воронов? - подал голос один из двух, стоявших рядом.
   - Может, Воронов?
   - Да, наверное, Воронов.
   - А зачем он вам нужен.
   - Да мы обсуждали "Капитал"...
   - Точно, Воронов. Сейчас позовем.
   - Отойдем, есть разговор, - сказал Лёня удивленно глядящему на него парню. И начал: - Знаешь Леру Свистунову?
   Через десять минут, уходя, еще раз напомнил:
   - Приду в субботу, расскажу подробнее.
   И пошел, было, к институту пешком, но спохватился, что может опоздать, и проехал пару остановок троллейбусом. Он увидел ее издали, когда она только свернула с Невского. Экзамены в этом году проходили у Леры раньше обычного, поскольку в июне намечалась производственная практика, но на улице было почти по-летнему тепло. Она шла в осеннем пальтишке, в котором было уже жарковато, в неважных туфельках.
   -- Лерочка, я тебя жду. Пойдем, погуляем.
   - Ты же знаешь, у меня экзамен.
   - Хорошо, я тебя подожду, погуляем после экзамена.
   - Нет уж, гуляй со своей официанткой. А я после экзамена занята.
   - С кем ты будешь? Где встречаешься? Когда?- выскочило из него помимо его воли.
   - Пропусти, мне же пора.
   Через пару часов после начала экзамена преподавателя куда-то вызвали - и его не было долго. Стоя возле двери аудитории, Лёня слышал, как одна из девушек забеспокоилась:
   - Девочки, я же иду в театр. Я не успею переодеться и навести красоту!
   - Подумаешь, навести красоту. У меня в семь свидание, я и то молчу - отозвался на этот крик души голос Леры.
   - Это что, тот денди в коверкотовом плаще?
   - Девочки, - вмешался еще один голос, - вы знаете, а этот денди, оказывается, журналист.
   - Ой, Лерка, где же ты с ним познакомилась?
   Денди в коверкотовом плаще действительно существовал, и действительно был журналистом, даже международником, и действительно с ним у Леры в семь часов было назначено свидание. А познакомили их родственники. Озабоченные угрозой того, что Лера выйдет замуж за Лёню, они мобилизовались и выискали его среди неблизких знакомых. Кто-то из девочек увидел их во время их первой встречи и, сраженный коверкотовым плащом, принес эту новость в группу. Журналист был на несколько лет старше Леры и много умнее. Легкомысленная хорошенькая девушка особого впечатления на него не произвела, но он обещал Лериным родным поухаживать за ней - и держал слово.
   Когда, сдав, наконец, экзамен, Лера вышла из аудитории, Лёня маршировал по коридору. Он взял ее под руку:
   - Ни на какое свидание, ни с каким журналистом ты не пойдешь!
   - Ты что, подслушивал у двери?
   - Лерочка, ну, зачем тебе какой-то журналист? Я же тебя люблю, я же тебе не безразличен, я вижу. Поженимся, сдадим экзамены и поедем к моим родным! А он пусть занимается журналистикой без тебя.
   - Вот сдавай экзамены и поезжай к родным со своей официанткой!
   Пока они долго шли на Выборгскую сторону к ее дому, он крепко держал ее под руку, как будто она могла вырваться и убежать.
   - Завтра мы с тобой поедем на острова!
   - Никуда мы не поедем, завтра я занята!
   - С кем ты будешь?
   - Это мое дело.
   - Нет, ты скажешь!- и он так крепко сжал ее руку, что она чуть не закричала. - Ты все равно не будешь встречаться со своим Воричем. Я тебя потерял, но и с ним ты не будешь! А твоего журналиста мы где-нибудь подкараулим и изобьем!
   - Тебе остается только, как дону Хозе, меня зарезать.
   - Ты и до этого доведешь. Тебе все равно, с кем быть. А я больше не хочу тебя видеть - От оттолкнул ее руку, но тут же схватил ее снова: - Лерочка, родная. Не мучь меня!
   Когда они дошли до Лериного дома, и мучительный разговор закончился, а она поднималась на свой четвертый этаж, возмущение в ее голове перемежалось с жалостью. Она думала: зачем он так унижается? И еще подумалось: а ведь и она так же вот унижалась перед Витькой. Почти так же. А потом пришло в голову: он измучил этой сценой ее, измучился сам, а теперь пошел к официантке.
   А он и в самом деле пошел к Гале.
  
   * * *
   Ваня Воронов не сразу согласился на план Лёни. Конечно, услышать, что Лера никакая не девушка, что она жила и с Лёней, и с кем-то еще, было неприятно. Что Лёня врет, он понял не сразу. Но, хоть он и поверил Лёне, что-то в самом плане ему с самого начала не нравилось. Ему, в прошлом деревенскому мальчишке, человеку простодушному, претила излишняя хитроумность предстоящего. Но Лёня убедительно доказывал, уговаривал - и уговорил.
   Они вдвоем вошли в комнату, когда Лера и Ксана, удобно расположившись за столом, приготовились есть картошку в мундирах.
   - Ну, вот и мы, - уверенно заговорил Лёня. - Не ожидали увидеть нас вдвоем? Мы и сами удивляемся. Правильно говорят - мир тесен. Если бы не случайность, мы бы и не встретились.
   И он рассказал занимательную повесть. Они же старые друзья. Они так много пережили вместе, еще в войну и даже в детстве. Они были такими друзьями, не разлей вода. Их пути разошлись, и вдруг, какое счастье! - они случайно встретились в трамвае. Конечно, поехали к Лёне домой, стали вспоминать "за жизнь", рассматривать фотографии. А среди других фотографий Ваня увидел Лерину. Он спросил: "Кто это?", а Лёня ответил: "А это хорошая девушка. Я собираюсь на ней жениться". А Ваня ему на это: "Так ведь и я тоже подумывал на ней жениться, я ведь заканчиваю училище". Вот тут-то они обо всем друг другу рассказали и оба поняли, какая она, Лера, есть на самом деле.
   - Они все говорят: Ворич, Ворич, мне даже и в голову не могло придти, что это ты, - вдохновенно врал Лёня, как-то не думая о том, что "Ворич" моложе его чуть ли не на десять лет.
   Лёня врал так вдохновенно, что даже любительница шуток и розыгрышей Ксана ему вначале поверила. Даже она не сразу сопоставила разницу в возрасте "друзей не разлей вода". Ваня молчал, краснел, но кивал головой. Да, да, все именно так и было. Да, да, он и не подозревал, что Лера такая.
   - Лерочка, моя девочка, ведь ты же собиралась выйти за меня замуж? - спрашивал Лёня елейным голосом. - Не отпирайся. Но я же не знал, какая ты на самом деле. Я-то думал, что ты совсем другая, что ты хорошая девушка. Ты не меня не обижайся, Лерочка, но теперь я на тебе жениться не смогу. Думаешь, Ваня? И Ваня не сможет, правда, Ваня?
   Ваня продолжал краснеть и кивать головой. Ему сейчас хотелось, если и не провалиться сквозь землю, то, во всяком случае, быть как можно дальше от этой комнаты.
   - Лерочка, тебе придется вернуть все карточки. После того, как я узнал, какая ты, я не хочу, чтобы мои работы были у тебя.
   Лера от неожиданности происходящего какое-то время не могла вымолвить слова, но постепенно пришла в себя. Возмущение пересилило неловкость и смущение.
   - Перешлю твои гениальные работы по почте.
   - Нет, ты отдай мне их сейчас, я не могу, чтобы они оставались здесь.
   - Сейчас мне некогда, я ухожу. А вам, Ваня, может быть, вернуть ваше письмо? Про второй том "Капитала"?
   - Лерочка, ты хранишь его письма? - обеспокоившись, но все-таки тем же елейным голосом спросил Лёня.
   - Не храню, просто еще не успела выбросить.
   Лера, прихватив черное платье, вышла из комнаты и переоделась на кухне, а вернувшись, демонстративно стала прикалывать к нему когда-то давно подаренный Виктором позолоченный якорек с голубыми стеклышками.
   - Ах, какой прелестный якорек! Это ты, конечно, ей подарил? Лерочка, это тебе Ваня подарил? Пока не знал, какая ты...
   - Нет, не Ваня, - и Лера, как бы случайно, нарочно вытащила из ящика стола и тут же положила обратно в ящик еще с первого курса завалявшийся Витькин погон с вышитым золотым якорем.
   - Лерочка, это, конечно, подарки лейтенанта? Знаешь, Ваня, у нее еще был лейтенант, я узнавал. Вот видишь, какова наша Лерочка. А ты знаешь, у нее есть еще и журналист. Ходит в коверкотовом плаще... И куда же наша Лерочка пойдет, такая нарядная?
   - Вот куда найдет нужным, туда и пойдет.
   Лера не собиралась никуда уходить. Хотелось поспать перед завтрашним экзаменом. Теперь она ехала к девочкам в общежитие. Было неприятно чувствовать, что ее выжили из собственного дома. И было жаль, что не удалось поесть картошки в мундирах.
  
   * * *
   Утром Лерина группа сдавала телефонию. Когда экзамен уже шел, Лёня заглянул в аудиторию. Не обнаружив там Леры, отправился ее искать и нашел в читальном зале. Она сидела, уткнув нос в большой альбом. Телефония - предмет несложный, и она была почти готова к экзамену. Но хотелось досмотреть кое-какие схемы.
   Было еще рано, и в зале они оказались одни.
   - Лерочка, здравствуй, - сказал он, как ни в чем не бывало, и сел напротив. - Что же ты, трусишка, убежала вчера из дома?
   Она молчала, и он начал снова:
   - Я хочу спросить тебя только об одном...
   - Я не хочу с тобой разговаривать. Ни о чем.
   - Нет, ты меня все-таки выслушаешь! - он почувствовал, что снова не может себя сдержать и срывается. - Ты меня выслушаешь!
   Она встала, вырвала из его рук свою сумку, которую он машинально держал в руках, и пошла прочь из зала. Он следом. Она шла очень быстро и, уже в пустом коридоре, он почти прокричал ей вслед:
   - Ты такая же шлюха, как все! - и бросился вдогонку, ускоряя шаг. - Я сделаю тебе такое, что ты всю жизнь не забудешь!
   Он почти нагнал ее, когда она открыла дверь в аудиторию.
   - Разрешите войти.
   Она села на свободное место рядом с Любой. У нее перехватывало дыхание, и тряслись руки.
   Позже он видел, как она вышла из института вместе с несколькими девушками из их группы, и не стал к ней подходить. Девушки сели в трамвай и поехали в общежитие. Он поехал туда же следующим трамваем. Через час он увидел ее одну на трамвайной остановке. Она читала книгу.
   - Лерочка, - сказал он, подходя, я был неправ. Послушай...
   Она повернулась к нему спиной и сделала несколько шагов в сторону. Он двигался следом, продолжая говорить что-то миролюбивое. Трамвая не было долго, но, в конце концов, он все же пришел. Она сидела в полупустом вагоне, уткнувшись в книгу, он стоял рядом.
   - Я поеду с тобой и объяснюсь с твоей тетей. Она еще в Ленинграде?
   Он говорил и говорил, а она молчала и молчала. Тогда он сказал:
   - Ну, хочешь, я сделаю так, что он будет с тобой?
   Лера в первый раз подняла глаза от книги:
   - После вчерашнего он мне нужен точно так же, как и ты, - и снова уткнулась в книгу.
   Он вышел на половине пути.
   Когда она сдавала следующий экзамен, он к институту не подходил. У него самого к этому времени началась сессия. Потом он уехал в Тбилиси, и Галя проводила его до поезда.
  
   * * *
   Практику по телефонии Лера проходила на АТС своего района. Большинство девочек из их потока разъехались по домам, потому что какая-никакая телефонная станция имелась в любом городе или городке. Отличницы Нина и Катя получили нечто вроде премии за отличную учебу и отправились изучать телефонизацию Риги
   Перед началом практики Леру встретил в коридоре Борис Ампер.
   - Я же говорил, - заявил он, - если захочешь, сможешь нормально учиться. Держи премию. А на будущий год давай в отличницы.
   Премией оказались два билета на вечер в консерваторию. Идти было не с кем, и Лера вспомнила о двоюродной сестре Вике. Та после возвращения из эвакуации училась именно там, в консерватории. Из Ленинграда она эвакуировалась поздно, летом 42-го года. В Свердловске, где тогда находилось в эвакуации хореографическое училище, окончила его и немного потанцевала в одном из ленинградских театров, эвакуированном туда же. Но зима, проведенная в блокадном городе, дала о себе знать - сердце не стало выдерживать нагрузок. А тут, очень кстати, в консерватории открылся хореографический факультет.
   Вика ничего не слышала о предстоящем вечере и, немного удивившись, что приглашает ее на этот вечер будущий инженер, согласилась составить Лере компанию. А там к ним почти сразу подошли два молодых человека, высоких, интересных, модно одетых и в себе уверенных
   - Оказывается, вы тоже посещаете вечера, - сказал Вике один из них.
   - Это, представьте себе, меня пригласила сестра.
   - Эмил, - представился молодой человек, знакомясь с Лерой.
   - Эмиль? - переспросила Лера.
   - Нет, Эмил, - ответил он и засмеялся: - Этот Мальчик Имени Ленина.
   На чужом вечере было интересно. Кавалеры оказались не просто уверенными в себе, но и остроумными. И, как ей показалось, еще и умными. Умнее ее. Умнее тех молодых людей, с которыми она встречалась. Она весь вечер чувствовала, что недотягивает. Домой их отвезли на такси. Сначала Вику, которая жила на полдороге к Выборгской стороне, потом Леру на Выборгскую. Для Леры такси было в новинку.
   - Вы смотрите, не завезите мою сестру! - шутя сказала Вика Эмилу, который вышел из машины сам и галантно подал ей руку, помогая выйти.
   - Что вы, - ответил тот столь же галантно, - я бы с удовольствием завез вас...
   Так же галантно и Леру высадили из машины возле ее дома. Но не было даже и намека на то, что с нею хотели бы встретиться еще. Для Леры это было необычно и задевало ее самолюбие. Но она понимала - она недотягивает. Недотягивает ее ум. Недотягивает ее черное креп-жоржетовое платье...
   Практика на районной АТС прошла блекло. Вместе с Лерой ее проходила девочка из параллельной группы, которую Лера почти не знала, и две девочки из техникума связи. Ничего конкретного они, все четверо, не делали, благо и самим работникам чаще всего делать было нечего. Практикантки приходили к началу утренней смены и, проболтав положенные восемь часов, уходили. Девочки из техникума были девочками честолюбивыми и доказывали, что их образование в техникуме ничуть не хуже институтского: они изучали и физику, и математику и все остальное. По тому, что все они четверо делали на этой практике, самоуверенные девушки были совершенно правы. Их образования хватало с лихвой. Заумные дисциплины, которые изучала и сдавала Лера, здесь были совершенно неуместны.
   Начавшиеся в июле каникулы тоже проходили блекло. В начале лета Ксана вышла замуж за Боба и уехала жить к нему, но зато с этого лета все больше времени стали проводить в Ленинграде тетя и дядя. Иногда вместе, чаще одна тетя. Они долго пытались отсудить свою маленькую квартирку на Пушкарской улице, которую в блокаду заняли предприимчивые люди, а когда это не удалось, начали оформлять земельный участок в пригороде, чтобы построить дом. Это оформление требовало неимоверных усилий, массы времени и массы денег.
   Лера болталась в городе. Иногда, за неимением другого общества, Лера и Вика, которая тоже никуда на каникулы не уезжала, ходили куда-нибудь вместе. Как-то раз были в Эрмитаже. Вика, прослушавшая курс живописи, что-то немного знала и объясняла. У картин Ватто к ним присоединились, было, посторонние слушатели, но Вика работать экскурсоводом не захотела. Лера, знавшая еще меньше, чем сестра, заинтересовалась, было, живописью, Но в библиотеке их жилмассива подходящих книг не нашлось, ехать в Публичку она поленилась. Она скучала и была рада, когда, оформив, наконец, демобилизацию, проездом в Недроград появился старый знакомый Анатолий. Он пригласил ее в "Аврору" на трофейный фильм "Не забывай меня". Не спеша, они шли от Летнего сада по Садовой. Возле рекламной афиши кинотеатра "Молодежный" стояли два курсанта. У Леры екнуло сердце:
   - Боря!
   Секунду он смотрел на нее, затем широко улыбнулся и сделал шаг к ней.
   - Боря, какой ты стал!
   - Какой?
   Он вытянулся, стал взрослее, интереснее.
   - Не знаю. Взрослым. Красивым. Ты в отпуске?
   -Да, завтра еду в Мурманск. Витька уже там, а нас задержали на практике.
   К приятелю подошли две девушки, и теперь они втроем ждали Борю.
   - Ну, счастливо отдохнуть. Передавай Вите привет.
   Совсем немного нужно было для того, чтобы лишить ее душевного равновесия. На экране происходили банальные сентиментальные события, прочувствованно пел великий Беньямино Джилья. Лера не отводила глаз от экрана, а в памяти проносились праздничная толпа на набережной, бескозырка в белом чехле рядом с золотистыми локонами нарядной девушки у Зимней Канавки, Любин день рожденья, ужасное письмо...
   Каникулы шли своим чередом.
   Лёня, как будто ничего не случилось, присылал из Тбилиси письма, и даже телеграммы. Лера не отвечала.
   Пришло письмо с извинением от Вани Воронова. Лера тоже не ответила.
   После большого перерыва из Талина стал писать Коля. Его письма были пустыми, и ним о чем. Лера подумала, что у него там, в Талине, конечно, есть девушка. А ей он пишет от скуки, по привычке, как бы старому товарищу. Также от скуки она на них отвечала. Ее письма были тоже пустым и ни о чем.
   В конце августа пришло письмо от романтика Славы: "Я только недавно узнал, что сделал Юра. А я считал его старым и добрым другом. Скоро приеду в отпуск, расскажу все подробно. А ты прости меня, я никогда не написал бы тебе того, что написал. Я ничего не знал и не понимал".
   Неинтересные каникулы, в конце концов, закончились.
  
   * * *
   В институте за лето произошли некоторые преобразования. Был создан третий, непонятно какой и непонятно зачем, факультет, и две их девичьих группы реформировали, определив на разные факультеты. Лера и Лиля, наконец-то, оказались в одной группе, причем в той, которая считалась лучшей то ли в институте, то ли на факультете, Лере было совершенно непонятно, почему ее удостоили такой чести. Впрочем, такой же чести удостоили и Лену Беликову. Эта их группа и остались на старом факультете. А на новый перешли Люба, Рита Берлин и еще некоторые девочки, с которыми Лера и Лиля дружили. Обещали, правда, что лекции обе группы будут слушать вместе. Кроме того, четвертый и пятый курсы начинали учиться во вторую смену, с четырех часов. Последнее обстоятельство девушек огорчило: получалось, что им не попасть ни на танцы, ни, даже, на каток. Если, конечно, не уходить с занятий.
   Группу, где учился Лёня, к Лериной радости, в полном составе перевели в другой институт.
   А в их институте усилили спортивную работу. Создавались новые секции, и среди них секция художественной гимнастики. Новый вид спорта, чисто советский, только-только сформировавшийся в Ленинграде.
   Сентябрьским вечером Лера пришла в спортзал.
   Там уже находилось около двадцати девушек с разных курсов, а также высокая, полная, на вид нескладная, немолодая уже, женщина, Татьяна Федоровна. По ее команде девушки построились, как на обычном уроке физкультуры, и она всех внимательно оглядела. Попросила пройтись, пробежаться. Затем началась вводная беседа.
   - Девушки, что вы знаете об Айседоре Дункан?
   Девушки не знали почти ничего. Лере помнилось что-то туманное: у Сергея Есенина был роман с иностранной танцовщицей Дункан, и ей он посвятил красивое стихотворение "Помните? Вы все, конечно, помните". И еще, в каком-то его стихотворении, посвященном Дункан. есть совершенно удивительные слова: "И с плечей ее льющийся шелк..."
   - А ведь именно на основе ее учения и выросла художественная гимнастика. Конечно, не только на ее учении, но, в основном, на нем.
   И Татьяна Федоровна, воодушевляясь и становясь от того моложе, красивее и даже, как будто, изящнее, начала рассказывать о "гениальной босоножке". О том, как когда-то девочка-подросток из бедной семьи бродила по берегу Тихого океана, и стихия океана подсказала ей стихию ее будущего танца, танца свободного, без пачки, трико и пуантов, которых требовал балет. О том, как трудно было ей добиться признания. Какие лишения ей пришлось перенести в юности. Рассказала трогательный случай: ее, уже приобретавшую известность, пригласили танцевать в какой-то богатый дом. Она была очень голодна, но никто не мог об этом даже подумать, а потому ее после выступления угостили, вместо ужина, земляникой со сливками. Рассказала о том, как Дункан, уже богатая и знаменитая, впервые приехала на гастроли в Россию. И в Петербурге не могла проехать от Московского вокзала до Европейской гостиницы, потому что дорогу перекрыла огромная траурная процессия - хоронили жертв Кровавого воскресенья. И перед этой трагедией она поклялась отдать всю себя, все свои силы униженным, народу. Как вскоре после Октябрьской революции советское правительство пригласило ее в революционную Россию. Она давала в Москве концерты. А потом, по разрешению Луначарского, ей выделили особняк в центре Москвы, и там она открыла детскую школу-студию, где и стала обучать своему искусству русских девочек. И одной из этих счастливых девочек была она, Татьяна Федоровна.
   - Она умерла за границей в 27-м году, - закончила Татьяна Федоровна свой рассказ. - А студия просуществовала в Москве еще два года. В 29-м году ее ликвидировали. Работали другие студии. Ими руководили ее ученицы. Но и их закрыли. Конечно, в Москве существует еще Концертная студия Дункан, но от Дункан там уже ничего не осталось... Теперь ее великое искусство забывается и его нужно возрождать. Это будет нашей с вами задачей. Это очень трудно. Вам придется много работать. Но поверьте, все эти трудности окупятся. Та из вас, которая не испугается трудностей, потом не узнает себя. И другие ее не узнают. Потому что то, что делала Айседора Дункан, ее танец, - это начало пути к женщине будущего, к женщине с самым возвышенным разумом в самом свободном теле.
   Начались тренировки по два раза в неделю. На разминку девушки цепочкой бегали по кругу. Их задачей было бежать легко и грациозно. Они взмахивали руками. Но не просто взмахивали, а выписывали руками сложные траектории. Глядя на их, не всегда успешные, старания, Татьяна Федоровна приговаривала:
   - Легче, легче! Естественнее! Руки - пара лебедей!
   И сама взмахивала руками. И у нее, несмотря на отяжелевшую фигуру, действительно получалось легко, естественно и изящно. Действительно: руки - пара лебедей.
   А потом девушки долго делали немыслимо тяжелые гимнастические упражнения. Лера никогда не поверила бы раньше, что ее тело может стать таким гибким. Вскоре все они, шутя, делали мостик, а позже даже и шпагат. После них в зале занималась секция спортивной гимнастики. Гимнастки, пришедшие заранее и наблюдавшие за ними, говорили:
   - Девочки, как она вас нагружает! Как вы выдерживаете?
   Они выдерживали, потому что все это уже доставляло им радость. Правда, половина отсеялись. На пятое или шестое занятие пришла Люба. Но догонять было невозможно. Замыкая цепочку бегущих девушек, она выглядела нелепой и косолапой. Она почувствовала это и больше не пришла.
   На одну из тренировок Татьяна Федоровна явилась с женщиной аккомпаниатором и сказала:
   - С сегодняшнего дня начинаем готовить выступление. Будем готовить вальс Шуберта и тарантеллу. Но сначала давайте, подвигаемся под музыку, почувствуем музыку. Слушайте музыку - и двигайтесь так, как вы ее чувствуете, как вам подсказывает ваш внутренний голос.
   Судя по выражению лица Татьяны Федоровны, внутренний голос девушек ничего особо удачного им не подсказал...
   Под вальс Шуберта секция художественной гимнастики должна была изображать античные статуи. Статуям предстояло ожить, прожить несколько минут на земле, т.е. исполнить сложный комплекс упражнений, и вновь застыть, уже навеки. Аккомпаниаторша отчаянно барабанила по клавишам. Когда, спустя годы, Лера услышала этот вальс в концерте, в виртуозном исполнении, она не могла поверить, что это тот самый вальс. А пока они по два раза в неделю разучивали сложный номер. Вот они стоят, босиком, на правой ноге, перенеся на нее всю тяжесть тела. Их руки бессильно повисли. Чуть набок поникшая голова. Их глаза закрыты. Многовековой сон холодного мрамора. Но вот под громкие ритмические звуки концертного вальса руки статуй с бессильно опущенными кистями начинают медленно отходить от туловища, медленно поднимаются вверх, становятся вертикально. Медленно вытягиваются вверх кисти рук, вытягиваются пальцы. Медленно поднимается опущенная голова. Открываются и устремляются вверх глаза. Ожившее существо тянется к свету, к небу, к солнцу, тянется к любви и счастью... Потом, словно ветви дерева, колеблемые ветром, начинают раскачиваться руки, а вместе с ними и все туловище - медленно, направо, налево, снова направо...
   Это был очень сложный комплекс упражнений. Тарантелла не была столь сложной, но требовала еще большей выносливости. В неимоверно быстром темпе девушки прыгали, били в бубны, и колени их согнутых ног доставали почти до подбородка.
   Все это было очень трудно, но, когда получалось, доставляло наслаждение.
  
   * * *
   Когда Лера и Лиля приехали после занятий в общежитие, был уже десятый час. Они собирались выпить чаю, а потом посмотреть лекцию к завтрашней лабораторной работе. Лекции, правда, у них не было, Они прогуляли ее, соблазнившись то ли походом в театр, то ли чем-то еще. Но им обещала дать ее на пару часов прилежная Валя Чибис. К ней-то Лера и отправилась, пока Лиля организовывала чай. То, что она увидела в Валиной комнате, заставило ее поморщиться. Как-то, еще давно, Лёня к слову сказал: "Половина общежития живет друг с другом". Она не поверила. В той комнате, где обитали ее подруги, никто ни с кем не жил. И было даже невозможно представить себе, чтобы кто-то с кем-то жил. Да и она сама полгода провела в общежитии и ничего такого не видела... Войдя в Валину комнату, Лера застала такую картину: на одной из кроватей, по-домашнему укрыв ноги одеялом, лежал парень. На других кроватях в очень непринужденных позах сидело, ело и разговаривало несколько не совсем строго одетых парочек. Валя грустно лежала поверх одеяла, не в состоянии заниматься при таком шуме, и не имея возможности раздеться и лечь спать, поскольку в комнате столько мужчин.
   - Валя, пошли со мной к Лиле пить чай, - сказала Лера, взяв нужную тетрадку.
   Та в ответ только грустно улыбнулась и раскрыла книгу.
   Лера вышла в коридор - и столкнулась с Лёней.
   - Мне сказали, что ты здесь, и я решил на тебя посмотреть.
   Разговор получился неприятный. Снова и снова Лёня объяснял ей, какая она ужасная и непорядочная. Она могла встречаться с ним и с Воричем. И еще с журналистом. И все лето не отвечала на его письма. И что теперь он, конечно, на ней уже не женится, но все-таки...
   - Послушай, - сказала, наконец, Лера, - ну, сколько можно одно и то же! Какое, все-таки, счастье, что ты - не мой муж!
   - Ты очень много на себя берешь. Ты знаешь, что о тебе говорят? О тебе говорят, что ты пустая девушка.
   - Ну и хорошо. И оставь меня в покое. Ухаживай за содержательной Идой Марголиной.
   И в этот момент, как бы случайно, как бы просто зачем-то проходя по коридору, к ним подошла сама Ида Марголина вместе с Капой, бывшей близкой Лериной подругой. Давно, когда Лера училась еще на первом курсе, Капу отчислили за хвосты. Теперь она училась где-то в другом месте, но, как и Лера, продолжала часто бывать в общежитии. За прошедшее время она превратилась в "фифу", затмевающую туалетами почти всех знакомых студенток. Недавно она сказала Лере, что не может выйти из дома, если на ней не заграничные чулки. Продолжала жить в общежитии и умная Ида, поступившая в аспирантуру.
   - Лёня, привет, - сказали они почти одновременно и почти одновременно протянули ему руки. При этом Капа скользнула взглядом по Лериному лицу, как по пустой стене, а Ида, как всегда, посмотрела на Леру с насмешливой полуулыбкой.
   Подошедшие девушки говорили что-то наперебой, острили и смеялись. Леры как бы не было. Простояв пару минут в этом неловком вакууме, она повернулась и пошла к Лиле.
   - Ну что, все не можешь расстаться? - сразу же насмешливо спросила Ида. - Никого, кроме этой пустой девчонки, в Ленинграде не нашлось? На весь Ленинград одна-единственная комната?
   Лёня проглотил обиду.
   - Ладно, девчата, рад был побеседовать, - сказал он и отошел.
   - Видишь, как бывает, - резюмировала Ида. - Что, пойдешь извиняться перед красавицей Лерочкой?
   - А мне не за что перед ней извиняться, - сказала Капа, но все-таки направилась в 528-ю комнату.
   Лера и Лиля сидели за столом и готовились пить чай.
   - Представляешь, - с обидой и возмущением рассказывала Лера, - подходят и начинают разговор, как будто меня нет. Как будто стоит Лёнька, а рядом пустое место. Только что не толкнули.
   И тут в комнату вошла Капа. Она направилась, было, к Лере, но Лерина обида выплеснулась ей навстречу:
   - Знаешь, Капа, по-моему, это просто хамство.
   - Я тебя не заметила.
   - Т.е., как это не заметила?
   - А мне вообще не очень-то нужно тебя видеть! - неожиданно не только для Леры, но и для самой себя, сказала Капа, повернулась и направилась к двери. - Подумаешь!
   - Что же это, Лиля? - говорила Лера с обидой и недоумением. - Стоит увидеть мужчину, любого, лишь бы был мужчиной, и уже ничего вокруг не существует? Ни друзей, ни знакомых...
   Тут открылась дверь, и вломились подруги, Люба и Рита.
   - Привет, старые девы! - жизнерадостно приветствовала всех Рита.
  
   * * *
   Из дневника Леры Свистуновой.
   В этом году в нашем потоке мода, чуть ли не поветрие: замужество. Некоторые уже вышли или выходят замуж, остальные мечтают. На младших курсах этого не было. Ритка Берлин козыряет словами "старая дева", потому что себя-то, ни теперь, ни в будущем, к таковым не причисляет. Есть какой-то семейный знакомый, за которого ее уже давно сосватали родные. Староста Валя Федорова в хорошую минуту говорит: "Надо, надо, девчата, выходить замуж. Вот за кого только?". Ритка как-то сказала мне: "Ты, Лерка, обязательно будешь изменять мужу". Такое вот обо мне мнение - я легкомысленная. Легкомысленная и пустая. Легкомысленная-то я легкомысленная, только вот при всем своем легкомыслии я - "честная старая дева". А вот некоторые абсолютно скромные и нелегкомысленные... Их никто не осуждает, говорят: "раз она его любит...". Получается, если я люблю Витьку, мне и сам Бог велел? А насчет моей легкомысленности... Мне очень хотелось бы не быть легкомысленной... Сейчас стоят ясные дни и тихие теплые вечера. Выйдешь из института, идешь к трамваю и кажется, что вокруг все счастливы. Все, кроме тебя. Смешно сказать - я ни разу не гуляла по городу с любимым. Гуляю с поклонниками, то с одним, то с другим. Но не с любимым...
   * * *
   В октябре отмечался день рожденья двоюродной сестры Лялечки. Жизнь налаживалась, и день рожденья отмечался довольно широко. В дом возле почтамта собрались родные и близкие знакомые, те, кто пережил войну и сумел вернуться в Ленинград. Лера должна была придти отдельно от тети, которая тоже в эти дни была в Ленинграде, прямо с занятий, пропустив для этого часть лекций. Тетя Лизочка сказала:
   - Надеюсь, ты не очень устанешь и будешь хорошо выглядеть!
   Дело в том, что среди родных не было единого мнения: кто же из двоюродных сестер интереснее, Лера или Вика. Большинство родных симпатизировало Лере, но признавало, что интереснее все-таки Вика. Тетя на это говорила:
   - Их обеих нужно поставить под душ, хорошенько отмыть, а уж потом сравнивать.
   Как артистка, Вика умело пользовалась косметикой, Лера же, по простодушию, не пользовалась ею вовсе.
   Когда Лера, пришедшая позже других, снимала в прихожей пальто, она слышала доносившийся из комнаты громкий уверенный голос Вики и ее смех, перекрывавший голоса других гостей. Едва Лера вошла в комнату, как все внимание сестры переключилось на нее:
   - Ты что, перешила это платье? - речь шла все о том же ее парадном черном креп-жоржетовом платье, которое Лера, конечно же, не перешивала.
   - Ой, да ты вся в бриллиантах! - это о сережках с прозрачными стеклышками, которые Лера недавно купила.
   - А брови-то можно бы и подправить! Выщипывать нужно брови!
   - Ой, а подбородок-то у тебя цветет! - это о маленьком прыщике, который, и в самом деле, раздумывал, вскочить ему не Лерином подбородке или не стоит.
   У себя в институте или в общежитии, Лера нашлась бы, что сказать насмешнице. Но здесь она растерялась, покраснела и промолчала. К счастью, кавалеров еще не было. В качестве кавалеров для Леры, Вики, и еще одной приглашенной на праздник девушки, должны были прибыть "денди в коверкотовом плаще", и сын живших по соседству близких знакомых Кирилл Волгин с товарищем. Кирилла Волгина, как музыканта, родные замыслили в качестве кавалера для Вики. Он и его товарищ играли в джаз-оркестре в близлежащем Доме культуры. "Денди" так и не появился, а вот джазисты появились, отыграв дивертисмент перед вечерним сеансом, оба в черных костюмах и при галстуках-бабочках. Кирилл, которого Лера и Вика видели еще до войны долговязым и худым, но очень серьезным, мальчиком предстал перед ними теперь красивым и самоуверенным молодым человеком. Второй джазист ростом был на полголовы ниже Кирилла, но казался тоже весьма самоуверенным.
   - Так которая же из вас Вика? - деликатно произнес товарищ Кирилла, войдя в комнату.
   Но через стол с закусками Лера видела заинтересованный взгляд Кирилла на себе. Это несмотря на непеределанное платье, дешевые сережки, невыщипанные брови, а также прыщик на подбородке, который, впрочем, вылезать на свет божий отдумал.
   Когда настало время концерта перед следующим киносеансом, на него получили приглашение все три присутствующие девушки.
   . В Доме культуры выяснилось, что у джаз-оркестра есть свои горячие поклонницы.
   - Балерины, - презрительно фыркнула одна из этих модных девушек, когда Кирилл подвел своих гостий к креслам в фойе.
   Но, видимо, поклонницы были расколоты на партии, т.к. вторая девушка, тоже очень модного вида, подошла к ним и завязала беседу:
   - Она вас так назвала, балеринами, а я ей говорю: "Ты еще мелко плаваешь, чтобы судить об этих девочках".
   Тут друг Кирилла подошел к краю эстрады и объявил:
   - Выступает джаз-оркестр под художественным руководством Кирилла Волгина. Исполняется марш, музыка Кирилла Волгина.
   Потом последовали шуточная полька Кирилла Волгина, шуточная песня Кирилла Волгина, соло на аккордеоне Кирилла Волгина - и еще четыре его же, Кирилла Волгина, произведения. Ради гостий концерт включил в себя восемь номеров вместо полагавшихся шести.
   По дороге из Дома культуры молодая компания зашла к Кириллу домой и прихватила патефон. Гости, кто мог, танцевали, и у Леры было прекрасное настроение. Вика стушевалась, громко не говорила, и сидела в уголке со старшими гостями. Родные решили, к удовольствию тети Лизочки, что Лера, все-таки, интереснее. Тетя Лизочка была удовлетворена успехом Леры, но тетя Дина озаботилась:
   - Лера, имей в виду, что у него в Омске жена с ребенком, он женился, когда служил в армии. А здесь у него были уже Оля, Катя и еще кто-то.
   У него была еще и чопорная Маман, которая не захотела видеть в Ленинграде омскую жену, поскольку та в письме сообщила ей, Маман, что внук передает привет бабушке. Маман Кирилла, молодая интересная женщина, не могла быть бабушкой! К Лере Маман отнеслась благосклонно.
  
   * * *
   На второй, назначенной у кино "Баррикада" встрече, Кирилл предложил:
   - Зайдем к нам, Маман обещала что-то вкусное, потом погуляем.
   Маман волновалась. Зачем-то Кирилла вызывали к начальству.
   - Кира, а вдруг тебя вызывают из-за того, что ты не имел права организовывать свой джаз?
   - Не говори глупостей.
   - Кира, не груби маме. Мама беспокоится.
   - Нечего беспокоиться. Я дурак, что тебе рассказал.
   - Я беспокоюсь, потому что ты мой сын. А тебя не смогут за это судить?
   - Я знаю, что делаю! Я еще не идиот, хоть и твой сын!
   Он кричал злым голосом, и Лере было неловко. Однако, стоило Маман выйти из комнаты, как сын стал тихим и вежливым. Перед выходом из дома он надел плащ и шляпу, и стал казаться взрослее, несмотря на то, что шляпа закрыла уже начинающие, в 23 года, лысеть виски.
   В скверике у Казанского собора они долго ждали "двадцатку".
   - Маман напрасно беспокоится. Там знают, чего я стою... Я составил фантазию на "Сильву", теперь все в Ленинграде ее играют, но мне ее перед кино играть не разрешили... Я хочу сделать первоклассный джаз. Я могу. Но это очень трудно... Если я сорвусь сейчас, снова в Ленинграде начинать будет нельзя...
   Когда они проехали пару остановок, и к ним двинулась кондукторша, Кирилл сказал ей, весьма смутив тем Леру:
   - Получите за эту гражданку, а я выхожу, - после чего и покинул трамвай на ходу.
   Вскоре из командировки вернулся отец Кирилла, и Маман по этому случаю пригласила в гости Лериных родных и, заодно, Леру. Лера снова ушла с последней лекции, и Кирилл снова встретил ее у "Баррикады".
   - Принимайте вашу родственницу! - объявил он, входя в комнату, усадил ее за стол, сел рядом, наложил в ее тарелку массу какой-то еды и сказал:
   - Лопай.
   В двенадцатом часу, когда Кирилл и Лера распрощались с родными возле арки почтамта, он предложил:
   - Идем в Александровский сад.
   - Чего ради, он же не по дороге.
   - Ну, полюбезничаем.
   - Подумаешь, удовольствие с тобой любезничать!
   Они шли по пустынной набережной. Накрапывал мелкий дождь. На спусках вода залила нижние ступеньки и черными волнами накатывала на те, что выше. Кирилл схватил Леру на руки и раскачал, делая вид, что собирается бросить в Неву.
   - Между прочим, я вешу шестьдесят килограмм...
   - И всего-то. Послушай, а где твоя шляпа "фик-фок на один бок"? - спросил он.
   С тех пор, как была приобретена знаменитая шляпа, Лера без нее на улице не появлялась. Но в тот день, перед походом в гости, она сидела на лекциях с накрученными на бигуди волосами, а потому у нее на голове была косынка.
   - Мы, джазисты, любим стиль. У нас оригинальная музыка, и наши девушки должны быть оригинальными. В тебе мне нравится курносый нос и пьяные глаза.
   - Курносый нос - что же здесь оригинального?
   - В сочетании с пьяными глазами - оригинально...
   Третья их встреча сорвалась.
   Они снова должны были встретиться у входа в кинотеатр "Баррикада" и идти слушать джаз под управлением "очень знаменитого Борика Киянова". От института до "Баррикады" пять минут хода. Но Лера не хотела являться на свидание вовремя, и потому подождала немного в институтском холле. И опоздала ровно на приличные в таком случае пятнадцать минут. Кавалера не было. Возмущенная Лера направилась к родным. На разведку была послана Лялечка, которая, вернувшись, и сообщила, что никого нет дома.
   На следующий вечер Кирилл встретил ее у института и сообщил:
   - Имей в виду, что больше десяти минут я никого не жду. Опаздывать больше, чем на десять минут - определенное свинство.
   А по дороге к Казанскому собору сказал:
   - Это время у меня будут дела, а на праздник я тебе позвоню и приглашу домой в гости. Пойдешь на праздник к нам в гости?
   - Там будет видно, - ответила Лера.
   Она и сама не знала, огорчена ли она, что все так случилось.
  
   * * *
   На перемене в аудиторию заглянул Генка Гусев:
   - Лера, спустись на вахту, тебя спрашивает какой-то моряк.
   - Лера, это, наверное, Витька, - встрепенулась Люба. - можно, я спущусь с тобой?
   Но она спускалась напрасно. В вестибюле стоял романтик Слава, когда-то написавший ей ужасные злые письма, а этим летом, тоже в письме, за них извинившийся.
   - Узнаешь? - спросил он смущенно. - Пойдем к нам, мама приглашает тебя на чай. Познакомишься с моим другом Левой и его девушкой.
   - У меня же еще два часа занятий.
   - Может, отпросишься? Мама очень хочет тебя видеть.
   .Предстоящими двумя часами занятий была лекция по дальней связи - самому трудному на их курсе предмету, который читал, к тому же, доцент Гаврилов. Доцент славился на весь институт тем, что, получив диплом и начав трудовую деятельность в одном из ленинградских НИИ, он с первой же получки, не имея приличных брюк, купил велосипед. А также тем, что валил на экзаменах не только тех, кто не знал материала, но и тех, кому не симпатизировал, даже если те что-то и знали. Юдька Коган безуспешно сдавала ему пять раз, а потом пересдала другому преподавателю на четверку. Тем не менее, легкомысленная Лера решилась принять приглашение. Кое-как запихнув в сумку блокнот и "вечное перо", она выскочила из аудитории, едва не столкнувшись с грозным доцентом.
   В квартире на улице Жуковского Леру встретила соседка Инна Владимировна, знакомая ей еще с тех, давних времен. А вот Киры Васильевны в квартире не оказалось. Снова смущаясь, Слава объяснил:
   - Она в больнице. Извини меня. Я боялся, что ты не придешь. Ты не думай, она знает. И про сегодня. И про мой завтрашний день рожденья. Придешь завтра?
   Лева и его девушка пришли почти сразу. Лева, как и Слава, высокий, интересный, тоже в мичманке и тоже с нашивкой за ранение. В разговоре стало ясно, что за ним, как и за Славой, стоит образованная ленинградская семья. Услышав, что они оба скоро демобилизуются и будут поступать в Мореходку, Лера сразу же решила, что это будущие капитаны дальнего плавания. Но Левина девушка Дина казалась не соответствующей своему спутнику. Высокая и полноватая. Не то, чтобы неуклюжая, но и не стройная. И лицо неинтересное, невыразительное. А прическа и одежда излишне простые. Как показалось Лере, простые не от бедности, а принципиально. Как-то нарочито простые. И большие руки без маникюра.
   Соседка Инна Владимировна принесла из кухни чайник и даже выпила с молодежью чашечку чая, потом ушла к себе. И сразу же оказалось, что простая и неинтересна на вид Дина человек отнюдь не простой, а начитанный, эрудированный и энергичный. В начале, пока разговор был еще общим, на какое-то Лерино упоминание о студенческом вечере она категорически заявила, что не видит в этих вечерах абсолютно ничего хорошего. Лера про себя подумала: не удивительно. Однако очень быстро Дина безраздельно завладела и разговором и всеобщим вниманием. Она говорила обо всем. О том, что при массе людских достоинств, но притом и массе пороков и недостатков, иногда в жизни очень полезны розовые очки. О блокаде, о том, что не пожар на Бадаевских складах привел к голоду. О достижениях в науке. О лженауке генетике и о языкознании, о том, что по новому учению академика Марра русский язык гораздо ближе к грузинскому, чем к украинскому. О воспитании девушек, о том, что девушка должна носить декольте, но смущаться и опускать глаза перед мужчинами. О театре и еще Бог знает о чем. Темы переливались одна в другую. Иногда Лере казалось: то, что говорит Дина, очень умно. Иногда - что не очень, что суждения ее вкривь и вкось, банальны, хаотичны и тем похожи на стихи Ляли Запольской. Но факт оставался фактом - так, как Дина, Лера держать беседу не смогла бы.
   - Подумайте, как это несправедливо, - говорила между тем Дина. - Считается, что девушка не должна объясняться в любви первой.
   - Но сами-то вы, все-таки, не стали бы объясняться первой,- подала, наконец, голос Лера.
   - Почему же? Стала бы! - не задумываясь, ответила Дина и тут же, в самом деле, начала объясняться:
   - Я лишь недавно поняла, - говорила она, взглядывая то на Леву, то на Славу, - что значит любить по-настоящему. Это значит не бояться ждать. Не скучать вдвоем, даже, когда молчишь. Не думать о себе, о своих интересах. Даже о своей гордости...
   Дина жила в Студенческом городке, всего на одну трамвайную остановку дальше Леры от центра. Поэтому сначала все втроем проводили Леру. Прощаясь у Лериной парадной, Слава напомнил про завтрашний день рожденья. А Дина на прощание назвала Леру Лерочкой, звала заходить к себе в общежитие и даже поцеловала, чего та терпеть не могла. Среди ее подруг поцелуи были не приняты.
  
   Из дневника Леры Свистуновой.
   Сегодня вечером я познакомилась с девушкой, и это знакомство меня смутило. Она - студентка, но среди многочисленных знакомых мне студенток другой такой нет. И у меня не хватает то ли жизненного опыта, толи чего-то еще, чтобы понять: действительно ли она умна и этим отличается от меня и моих подруг, или, наоборот, весьма неумна? Во всяком случае, она необычна.
   Вчера, как снег на голову, свалился мой старый-старый знакомый Славик. Вот у него-то на "чашке чая" я и познакомилась с Диной. А сейчас, вспоминая чаепитие, раздумываю и не могу придти к выводу: особенная она, "настоящая", в отличие от меня, легкомысленной, или... Например, она публично объяснялась Славкиному другу Леве в любви. И мне кажется, что для таких публичных объяснений нужно мужество. Я бы так не смогла. Но, с другой стороны, такие объяснения, по-моему, нужно делать наедине. Ни мне, ни Славке она не была обязана докладывать о своих чувствах к Леве... И еще меня смущает ее утверждение, что не следует думать о себе и своей гордости. Почему же не думать?.. Так или иначе, эта Дина меня заинтриговала.
  
   * * *
   - Лиля, - рассказывала на следующий день Лера подруге. Я встретилась вчера с удивительной девушкой. Мне кажется, она не такая, как все мы. Она настоящая. Сегодня я встречусь с ней еще раз.
   Прежде, чем придти на улицу Жуковского, Лера зашла в недавно открытый табачный магазин на Невском. Она еще не успела полностью растратить всю стипендию, и у нее хватило денег, чтобы купить маленький подарок. Из многих трубок, разложенных в витрине, она выбрала ту, что показалась ей самой красивой.
   Она немного опоздала и застала всю компанию уже довольно веселой. Кроме Дины и Левы присутствовали еще друг детства Элеонора, и один сослуживец Славы по имени Веня, милый и скромный, явно деревенский, паренек. Угощение выглядело хорошо, помогла Инна Владимировна. Но водки было припасено много больше, чем Лера привыкла видеть, и Слава пил много больше, чем она от него ожидала. Дина тоже пила много больше, чем, по мнению Леры, полагалось бы столь интеллектуальной девушке... Пел под гитару Слава, один и вместе с Левой. Пели хором. Моряки курили трубки, Слава ту, что подарила Лера, и ей это было лестно. Начали танцевать. Слава танцевал с Диной, может быть, излишне крепко ее обнимая. Пригласив на танец Леру и наблюдая за своей девушкой и своим другом, Лева сказал:
   - Это они просто так, я Дине верю.
   Лере тоже взаимная симпатия ее поклонника и необыкновенной девушки не казалась чем-то особенным. Как и Лева, она ошибалась...
   Потом Дина, пьяная, уже неспособная танцевать, лежала на софе и дерзила Леве, когда тот пытался к ней приблизиться. Под утро все устали и прикорнули, кто на стульях, кто на уголке софы или кровати. В восемь "сделали побудку". Не убирая со стола, попили чаю. Лера ушла - в девять начиналось занятие в лаборатории, в отличие от лекций и семинаров, утреннее..
   - Ты извини, я не могу оставить гостей и тебя проводить, - говорил Слава. - Ты же понимаешь, что они могут обидеться. А вечером приходи, хорошо? Обязательно приходи, я буду ждать. Придешь?
   - Хорошо, приду.
   К институту ее проводил Веня.
   - Лера, дай мне адрес хорошей девушки, я буду с ней переписываться.
   - Конечно, с удовольствием, - ответила она и тут же на вырванном из блокнота листе бумаги написала адрес общежития и фамилию: Вера Копейкина.
   Вечером на улице Жуковского Леру ожидал сюрприз. В прибранной уже комнате за столом, по-домашнему, в халате Киры Васильевны, сидела Дина и на швейной машинке шила из шелкового белого лоскута шарф для Славы.
   - Лерочка, - сказала она. - Как хорошо, что ты пришла. Мы со Славой собираемся в кино на "Подвиг разведчика". Идем с нами!
   - Спасибо. Но я забежала на минутку, раз уж обещала, - отвечала обескураженная Лера. - Из Недрограда приехала тетя и очень просила меня сегодня не задерживаться.
   В прихожей, когда в комнате замешкался Слава, а Лера перед зеркалом надевала шляпу, подошла Инна Владимировна.
   - Лерочка, зачем же вы уходите? Вы должны принципиально пойти в кино, чтобы она поняла. Смотрите, как она себя ведет! И поймите его, не сердитесь на него - они же полтора года не видели женщин.
   Инна Владимировна о происходящем в своей квартире была осведомлена ничуть не хуже, чем Лерина соседка Одарка в своей.
   - Да нет, мне и в самом деле нужно домой, приехала тетя.
   Она говорила правду - тетя Лизочка действительно приехала накануне. И неправду - торопиться домой ей не требовалось.
   Из своей комнаты вышел Слава, помог ей надеть пальто и просил заходить. Просил как-то неуверенно. Потом вместе с ней вышел из квартиры.
   - Можно, я зайду к тебе завтра? У меня билеты на "Травиату"... Ты будешь дома?
   - Скорее всего - нет. А разве тебе не с кем пойти?
  
   * * *
   Через неделю приехал Веня за потерянным им адресом Веры Копейкиной и сообщил новости: Дина влюбилась в Славу, объяснилась ему в любви и живет у него. А Веня живет у Левы. Лева два дня очень переживал, но теперь смеется. Он нашел другую девушку, и сегодня они идут в кино все вчетвером. А сам Веня сегодня вечером уезжает продолжать отпуск у себя на родине.
   Еще чрез неделю, в субботу вечером, Лере позвонила по телефону сама Кира Васильевна:
   - Лерочка, пожалуйста, приезжай завтра ко мне. Я выписалась из больницы, скучаю...
   Она лежала в постели и чувствовала себя неважно, поскольку выписалась досрочно. Узнала от соседки "что здесь делается" - и выписалась.
   - Я очень обижаюсь на Славку. Он так редко приходил в больницу. А, придя, спешил поскорее уйти. Оказывается к этой Дине.
   - Кира Васильевна, вы ее видели?
   - Нет, и не хочу видеть. Видела вот в книжке фотографию. Инна говорит - фотография стояла на столе, а к моему приходу Слава ее убрал. Смотри, что написано: "Тому, чье имя всех дороже. Тому, кто мне всегда поможет". Вот-вот, говорю ему, помогай, высылай деньги. Еще, говорю, пропиши в комнате, а то своих таких в Ленинграде недостаточно.
   К возвращению хозяйки из больницы самой Дины в квартире уже не было. "Ветер переменился", по сведениям Инны Владимировны несколько раньше. Был даже случай, когда Слава куда-то ушел, а Дина сидела в комнате одна до двенадцати часов, но так и не дождалась хозяина. Еще соседка подслушала, как Слава по телефону говорил Леве: "пора все это кончать".
   С возвращением Киры Васильевны совпали регулярные звонки по телефону. Звонок - и молчание в трубке.
   - Я и выругала ее и за молчание в трубку и за все остальное.
   Прощаясь, она говорила:
   - Лерочка, не забывай меня. В то воскресенье у меня день рожденья, я тебя приглашаю. А на неделе обязательно позвони. Хорошо?
   Через пару дней, Лера в перерыве между занятиями прошла к кинотеатру "Баррикада" и из вестибюля позвонила.
   - Я просила Киру Владимировну, - сказала она подошедшему Славе.
   - Ах, ее! Пожалуйста.
   Послышался голос Киры Васильевны:
   - Ага, так тебе и надо. Здравствуй, Лерочка. Здравствуй, мой дорогой.
   В конце разговора она спросила:
   - Что же ты с ним не поговорила? Поругала бы.
   - Ну, за что же. Рыба ищет, где глубже, а человек - где лучше.
   - Ну, насчет глубже и лучше мы еще поговорим. Не по телефону. А ты не забыла про день рожденья? Не забудь, в воскресенье.
   В ДЛТ Лере и Лиле приглянулся фаянсовый кувшин в виде большой пестрой утки. Сложив свои финансовые возможности, они его купили, и днем в воскресенье Лера поехала поздравлять.
   - Ненадолго заеду, поздравлю - и к тебе, часам к четырем, наверное, приеду.
   Прошла уже половина семестра, пора было начинать заниматься.
   На улицу Жуковского она прибыла немного раньше назначенного срока, гости еще не собрались и даже сам Слава куда-то вышел. Однако поздравить и уйти не получилось.
   - Видела Дину, - сообщила Кира Васильевна. - выставила ее из квартиры.
   Тут вернулся Слава и интересный разговор оборвался.
   Стали собираться гости, многих из которых Лера не знала. Пришел и Лева со своей новой девушкой Надей. Лера чувствовала себя не в своей тарелке. Ей казалось, что ситуация с Диной известна всем, и она, Лера, в глупом положении.
   А Слава говорил:
   - Ты думаешь, если бы я хотел, Дина не была бы здесь? Все было для того, чтобы отомстить за Леву.
   - Я до сих пор считала тебя человеком правдивым, думала, у тебя достаточно мужества, чтобы называть вещи своими именами. И вообще, я обещала приехать к Лиле в четыре. А сейчас уже почти шесть.
   По дороге в общежитие она порвала новый, подаренный тетей, чулок.
  
   * * *
   После ухода гостей, когда остались только Лева и его новая девушка Надя, сели играть в карты.
   В прихожей зазвонил телефон, и Инна Владимировна позвала Славу.
   - Нет. Нет, Я же тебе сказал, что я занят, - Слава говорил грубо и отрывисто.
   Через несколько минут звонок в дверь:
   - Кира Васильевна, можно мне видеть Славу?
   - Он занят.
   - Кира Васильевна, хоть на одну минуточку!
   Ей показалось, что на глазах девушки слезы. Она вошла в комнату:
   - Слава, тебя зовут.
   Он вышел на лестничную площадку, и жестко сказал в заплаканное лицо:
   - Это тебе за Левку, за Димку, за Сашку!
   Повернулся и пошел в комнату. Но не закрыл дверь, и она, в слезах, пошла следом. Сама, без его помощи, разделась и повесила пальто. И села вместо Киры Васильевны играть в карты. Хозяйка убирала со стола.
   - Кира Васильевна, какая у вас интересная утка!
   - Это мне Лера сейчас подарила на день рожденья.
   - А у вас день рожденья? Я и не знала.
   - А вам и знать незачем.
   Минут через десять Дина встала и, никем не остановленная, оделась и ушла.
   На следующий день Слава оформил в комендатуре документы и купил билет. Но с вокзала отправился не на улицу Жуковского, а на Мойку, в Лерин институт. Он оставил на вахте заранее заготовленную записку, а выходя, в дверях, столкнулся с Лерой.
   - Завтра уезжаю. Прошу тебя, пойдем, погуляем по набережной. Мне очень нужно с тобой поговорить.
   Они дошли до лодочной станции возле Аничкова моста и взяли лодку. На этот раз они прошли по Неве только от Фонтанки и до Лебяжьей канавки. Слава назвал это прощанием с Невой. Наверное, они смешно выглядели со стороны: он на веслах в тельняшке и с трубкой в зубах, она на корме, уже в зимнем пальто, потому что приближался ноябрь.
   В день отъезда в квартире на улице Жуковской снова был гости. Уже все собрались и сидели за столом, когда Инна Владимировна сказала:
   - Славик, тебя зовут.
   Он вышел, и через минуту в комнату вошла заплаканная Дина.
   - Ах, Лерочка! - как бы споткнулась она. - Здравствуй.
   Выдержав для приличия несколько минут, Лера вышла в прихожую и начала одеваться.
   - Ты что, с ума сошла! - вышла вслед за ней Кира Васильевна. - Не мог же он ее выгнать, раз она пришла.
   Лера неохотно сняла шляпу и вернулась.
   - Садись сюда, - сказала ей Кира Васильевна, указывая на место рядом с собой. Получилось демонстративно.
   На вокзал собирались ехать Лера и моложавая сестра Киры Васильевны Люся. Когда Лера, немного задержавшись, вышла в прихожую, Слава стоял и, ожидая ее, держал в руках ее пальто. Дина одевалась сама. Слава помог надеть пальто Лере, Люсе и оделся сам. А Дина встала рядом с Кирой Васильевной и даже обняла ее за талию. Та от объятия освободилась, потом поцеловала Леру и Люсю. На вокзал поехали вчетвером.
   - Славик, может, я все-таки не поеду? - тихо спросила Лера в трамвае.
   - Что ты, что ты! - он почти замахал руками.
   Дина скорее догадалась, чем услышала.
   - Удивительно, почему некоторые люди считают других глупее себя? - сказала она.
   - Меня это тоже удивляет.
   Несмотря на отпущенную шпильку, Дина, выйдя из трамвая, крепко взяла Леру под руку.
   У вагона было многолюдно. Уезжало шестеро моряков и всех, кроме иногороднего Вени, провожали. Все знакомились, пожимали друг другу руки, улыбались. Около Левы стояли Надя и пожилая дама, его мать. Дину он не видел. Лишь достав пачку папирос и угощая всех присутствующих, ей, единственной из женщин, он предложил закурить. И ухмыльнулся, когда она отказалась. А Дина долго трясла руку Славы, улыбалась, делая хорошую мину при плохой игре, и ушла за пять минут до отхода поезда.
   Дали сигнал к отправлению. Слава поцеловал Люсю, потом Леру.
   - Ты простила меня? Мы друзья?
   - Да, Славик, мы друзья.
   Черные фигуры матросов на ходу прыгали в вагон.
   С вокзала Лера, как и обещала, поехала к Кире Васильевне.
   - Ты знаешь, она ведь приходила раньше. Я ей говорю: "Его нет. Уехал", а она плачет: "Кира Васильевна, хоть на одну минутку". Я снова: "Нет его", а она осталась ждать на лестнице, и увидела, как пришла Люся.
   - Кира Васильевна, я ее не понимаю. Зачем она так унижается? Даже если он встречался с ней не как с девушкой...
   - А ты об этом не думай. Если она позволила больше, то сама виновата.
   - И Слава так сурово себя вел. Прямо жестоко. А ведь она ему нравится.
   - Если бы нравилась, то он побежал бы в последний день к ней, а не к тебе в институт... И еще нужно разобраться, где у нее влюбленность, а где ...
  
   Из дневника Лерв Свистуновой.
   Я-то, по наивности, думала: что Славка все-таки в меня влюблен. А на самом деле... У тети Лизочки для таких ситуаций есть немного обидное, но точное определение: "щелчок по носу", который я и получила. Щелчок не особенно болезненный, поскольку я в Славку не влюблена. Однако два-три дня после того, как увидела идиллию с пошивом белого шарфа, т.е. получила тот самый щелчок по носу, чувствовала себя довольно кисло. Обиженной.
   Но главное не в этом. Главное в Дине. И даже не в самой Дине, а в расхождении слов и фактов. Она столько наговорила умного в день знакомства, что я готова была поверить: да, очень умный человек, самоуверенный, не нуждающийся в чужом мнении. Такие люди не часто попадается на моем пути (может, потому, что я этого не заслуживаю?). И вот - такое примитивное бегание за молодым человеком. Примитивнейшая шпилька в трамвае. Может, она так же вульгарно ругается в общежитии с подругами, как Люба с Ритой?
   И даже дело не в Дине, а в моем понимании Дины, и не только Дины, но и чего-то еще, может - жизни? Своими разговорами Дина как бы надела на меня те самые розовые очки, о которых говорила в день знакомства. Потом очки разбились, или преобразовались из розовых в зеленые или даже черные, и я увидела, что никакой умной, необыкновенной, "настоящей" Дины нет. А что есть? Конечно, мое простодушие, не умение анализировать. Если без красивых терминов - глупость.
   И еще о гордости. Она принципиально не гордая, теоретически. Ее первый тезис - никакой гордости. Из первого тезиса исходит второй - девушка может объясниться в любви первой. Вот она и объяснялась первой - Леве, Славе. Может, еще кому-то. Действительно, какая уж тут гордость. Но, если бы у нее была другая внешность и она имела бы успех у молодых людей? Может, тогда бы она первой не объяснялась? Но, с другой стороны, Люба же никому не объясняется. Люба гордая. А Дина нет. Вот и получается - ее выгоняют и выгоняют, а она приходит и приходит. Есть поговорка про муху: ее гонят в дверь, а она летит в окно. Но человек же - не муха. Обняла за талию Киру Васильевну. Это после всего, после такого к ней неуважения. Знала же отлично, что дружеского объятия не получится, а обняла. Может, это такое проявление гордости - во что бы то ни стало настоять на своем? Она плачет - и ее жалко. Конечно, она попала в ужасное положение. Даже страшно себе представить, в какое ужасное. Славка, как я теперь поняла, поступил с ней очень некрасиво. Я не верю, что он за кого-то там мстил. Не сдержался и завел "дружбу" с девушкой, ему не нужной. А вину свалил на нее одну. "Святая мужская дружба"... Конечно, Дину жалко. Но вызывать в людях жалость - тоже оскорбительно. А вдруг отсутствие гордости - игра? Могла же она на вокзале не плакать и даже улыбаться. И ушла за пять минут до отхода поезда. Просто, она не давала своей гордости воли по принципу: "цель оправдывает средства"? Или она и в самом деле простодушная, глупая и беспомощная, только играет иногда умную и волевую? Мне очень жаль, что Дина оказалась не такой, какой я увидела ее в розовые очки. А в людях я разбираться не умею. Люди для меня, как электрические машины.
   Я рассуждаю как бы с высоты, как бы меня это не касается, как бы у меня только теоретический интерес. А ведь касается. Ведь унизилась же я в прошлом году перед Витькой. Еще как унизилась! Что же получается - у нее отсутствие гордости теоретическое, а у меня практическое?
  
   * * *
   Перед праздником Лере, как и обещал, позвонил Кирилл Волгин и пригласил ее в гости.
   - Маман тоже тебя приглашает, - сообщил он.
   А шестого ноября позвонил еще раз:
   - Послушай, ты можешь привести с собой подругу?
   - Конечно.
   Конечно, она собиралась пригласить Лилю. Но Лиля собралась куда-то идти с Сережей, и потому Лера пригласила Любу. Как потом выяснилось, это оказалось ошибкой.
   Слушатель артиллерийской академии в чине лейтенанта, довольно интересный, но, к сожалению, невысокого роста молодой человек, как и большинство молодых людей невысокого роста, самоутверждался - важничал и умничал. Замучил всех карточными фокусами и разъяснил, что на одного мужчину в СССР приходится пятьдесят женщин. Затем под аккомпанемент Кирилла спел песенку собственного сочинения, правда, на мотив песни из "Девушки моей мечты". О том, как женщины охотятся за мужчинами. Что-то вроде, "яркий шелковый чулок оттеняет форму ног". Кирилл старался от него не отстать. Исполнял на аккордеоне свои сочинения и философствовал. Конечно, о женщинах. Он, Кирилл, видит их насквозь: все они стремятся подчинить себе мужчину и выжать из него все возможное. "Присутствующие, естественно, исключаются".
   Важный лейтенант один раз снизошел и пригласил Леру на танец, после чего Маман сказала, что им следует танцевать на приз. На Любу он демонстративно не обращал никакого внимания, и, когда в большой комнате старшие сели играть в домино, лейтенант сел играть с ними. Люба играть в домино отказалась, но и присоединиться к разговору Леры и Кирилла в маленькой комнате тоже не захотела. Кирилл же рассказывал:
   - В армии я наделал много глупостей... Ты знаешь, я к тебе отношусь не так, как к другим. Это потому, что я знал тебя маленькой. Если бы я относился к тебе по-другому, ты была бы обо мне худшего мнения, чем сейчас, но относилась бы ко мне лучше.
   Еще он говорил о джазе, о том, какое это серьезное и сложное искусство.
   - А играть настоящий джаз нельзя. Ты что думаешь, мне хочется писать одни марши и польки? И еще попурри из массовых песен? И только все это и играть? Вот Цфасман, еще до войны...
   Вошла Люба и сказала:
   - Лера, пойдем домой.
   У нее был такой вид, что Лера немедленно начала собираться.
   - У тебя вот столько воли, - сказал Кирилл и показал свой мизинец. - Вообще и того нет.
   Стали собираться и Лерины родные.
   В прихожей, когда девушки уже оделись и ожидали остальных, Люба прищурилась и заявила:
   - Если тебе поставить на лицо мушку, то ты будешь такой же красивой, как Зита из "Индийской гробницы".
   Это была не первая шпилька, которую Люба в последнее время отпустила в ее адрес. Лера промолчала.
   На улице родные распрощались и пошли домой, под арку почтамта. Молодежь через площадь вышла на Мойку и повернула в сторону Невского. Кирилл взял Леру под руку.
   - Вы идите вперед,- сказал он Любе и лейтенанту, - а мы за вами.
   - Я могу и вообще уйти, - отрезала Люба.
   Она прошла вперед, а гордый лейтенант даже из вежливости за ней не последовал.
   - Идем быстрее, догоним! - сказала Лера. Но Люба убыстряла шаги, а Кирилл, наоборот, тормозил.
   Так они и свернули на Невский - Люба, а в паре шагов за ней Лера, Кирилл и важный лейтенант. И нос к носу столкнулись с Виктором.
   - Витька, это ты? - сказала Люба и остановилась.
   Лера сделала вид, что не знает встретившегося курсанта, и они прошли мимо.
   - Это что, Любин знакомый? - поинтересовался Кирилл.
   - Наверное.
  
   * * *
  
   Из дневника Леры Свистуновой
   Ну вот, снова это наваждение - Витька. Днем и ночью. Казалось бы, все так просто: встретились на повороте к Невскому и прошли мимо. Даже не поздоровались. Прошли мимо, а мне снова трудно жить. Очередная экстремальная точка. Максимум. Я так и считаю: мое к нему отношение течет по синусоиде. Я написала - отношение. А что на самом деле? Как можно назвать это мое чувство? Ну, не любовь же в самом деле! Любовь должна нести в себе хоть что-то радостное, что-то светлое. А тут...
  
   * * *
   Было ли Лерино чувство любовью или не было, но очередную экстремальную точку его она преодолеть не смогла. При встрече с Адой, она подала мысль, что неплохо бы, пока у всех еще далеко до сессии, организовать встречу земляков. Так получилось, что в городе оказалось много знакомых по Недрограду. И девочки из класса, где учились Лера, Люба и Ада. И те, кто окончил школу немного раньше или позже, и даже знакомые по танцплощадке. Больше всех загорелась идеей Минна, уже больше года скучавшая в Ленинграде. Она когда-то, вместе с Адой, поступила в московский институт. Вместе с Адой завалила сессию и вернулась в Недроград. Теперь она, раздумывала, в какой из ленинградских вузов определиться. А пока не работала и не училась, благо на Староневском жили ее родственники, у которых после блокадных смертей оказалось две квартиры, а ее отец в Недрограде не скупился на переводы. Началась подготовка к встрече. Кого-то разыскали, кому-то бросили письма. В последнюю субботу ноября встреча состоялась,
   С утра Лера была у Минны и помогала. Сделали винегрет, модный салат под названием "оливье" и даже фрикадельки. И еще купили дешевого и вкусного разливного вина. Затем она поехала домой, переоделась и прибыла обратно около восьми часов, когда собрались уже почти все гости. В прихожей она застала Виктора, еще не успевшего снять шинель. Они сказали друг другу "привет", небрежно спросили "как живешь?". Потом, помогая ей снять пальто, он заявил:
   - А ты знаешь, меня в прошлом году сильно порезали.
   - Ты что, бываешь в таких компаниях, где могут порезать?
   - Да нет, меня в больнице порезали. А Марат послал тебе письмо. Я его не просил, а он послал.
   - Так, может, его и написал Марат?
   - Да нет, написал я, но не хотел отправлять. А Марат увидел и отправил.
   Тут из комнаты вышла Люба, а Лера наоборот, вошла в комнату. А в комнате ею сразу же завладела Ада. Она поступила на курсы чертежников, и вот у них по арифметике оказался какой-то совершенно нерешаемый пример.
   - Спорим, ты тоже его не решишь!
   - Адка, я же четыре семестра сдавала высшую математику.
   - А это тебе не высшая математика!
   Пример, естественно, оказался пустяковым. А вечер для Леры счастливым. У нее, как почти и всегда, был успех. Когда вставали из-за стола и танцевали, ее все время приглашали первой. Виктор пару раз направлялся, было, к ней "морской походкой вразвалочку", но пригласить не успевал. А потом выбрал время, когда она подошла к патефону, собираясь его завести.
   - Говорят, товарищ педагог вышла замуж?
   - Правильно говорят.
   - А ты, говорят, теперь интересуешься джазистами?
   - Тоже правильно говорят.
   - Да? А почему же ты не уехала в Тбилиси?
   - Ты и это знаешь. Так, тетя очень не рекомендует. Может, еще и уеду, посмотрим.
   Тут подошел Анатолий, когда-то интересный морячок и первый парень по недроградской танцплощадке, а теперь ленинградский студент, и на правах самого старинного ее поклонника заявил:
   - Лерочка, хватит разговоров. Будем танцевать.
   Он завел патефон и хотел отвести Леру прямо за руку.
   - Подожди, дай поговорить, - сказал Виктор, сбрасывая его руку с Лериной.
   Потом они, впервые в жизни, танцевали вместе.
   - Я вот тоже сомневаюсь, - говорил Виктор. - Хочется найти человека, чтобы полюбить по-настоящему...
   В конце вечеринки, когда пили чай, он сел рядом с ней на краешек дивана и сделал глоток из ее чашки.
   - Витька, вон же твоя чашка!
   Но он продолжал отхлебывать из чужой.
   - А помнишь, как в прошлом году: товарищ педагог спала, а мы сидели на столе, ели шоколад и целовались...
   По Невскому возвращались большой компанией. Виктор шел впереди и держал под руки Аду и Любу. Ада была в ударе и на малолюдном Староневском танцевала канкан. Лера держала под руку Анатолия и кого-то еще, и оба они, и Лера и Виктор, делали вид, что не обращают друг на друга никакого внимания. У Литейного все остановились и подождали Лерину "девятку".
   - Можно, я завтра к тебе приду?
   Она сделала вид, что не услышала.
   Подошел трамвай, и она уехала. Всем остальным было по пути, и они двинулись по Невскому дальше.
   Лера сделала вид, что не услышала, но, конечно, в воскресенье сидела дома и ждала. И, конечно, напрасно. Как уже много, много раз. В среду Виктор позвонил:
   - Извини меня, не смог приехать в воскресенье. Приехала мама.
   - Чего ты извиняешься, мы же не договаривались.
   - Но в эту субботу буду обязательно. Тогда поговорим.
   В субботу его не было и новая пауза затянулась надолго.
  
   * * *
   В декабре начались звонки по телефону. Она старалась не приходить домой рано. Возвращаясь, с удовлетворением слышала от соседей: звонил... Однажды все-таки дозвонился. Она взяла трубку, протянутую ей через дверь, отделявшую ее комнату от проходной соседской.
   - Где же вы пропадаете, Калерия Николаевна? Я уже три раза звонил, а вас нет и нет.
   - Работаю, Виктор Алексеевич, выбиваюсь в отличницы.
   - Уважаю. А почему вздыхаете?
   - Вздыхаю, потому что сейчас еще переводить пятнадцать тысяч.
   - Ну, мне тоже сейчас еще считать и считать. Так что не обманывайте, пятнадцать тысяч ни при чем. Это вы вздохнули о прошлом... Хотите, начнем все сначала?
   - Ну да, я только об этом и мечтаю!
   - Нет, ты мне ответь серьезно: да или нет?
   - Ты заставил меня этим вопросом так же растеряться, как вчера мы растерялись с Лилей. Представляешь, удрали с лекции в кино и во время сеанса от волнения съели Любин завтрак, поскольку Люба по ошибке положила его утром в Лилину сумку. А потом - догадываешься, какой нам был устроен разнос.
   - Что же ты мне ответишь?
   - Н такой вопрос нужно отвечать в соответствующем...
   - В соответствующей обстановке?
   - В соответствующем настроении.
   - Ну, хорошо. Что ты делаешь завтра вечером?
   - Не знаю. Вообще-то, нужно бы закончить немецкий. Но Толя приглашает на каток, а Лиля на танцы в общежитие. Еще не решила. - И храбро добавила: - Спасибо, что позвонил. Счастливо.
   И снова он пропал надолго ...
  
   * * *
   В апреле Татьяна Федоровна объявила: через неделю они выступят на институтском вечере. Это будет их отчетом за проделанную работу. Они снова и снова повторяли уже, казалось, вполне подготовленные вальс Шуберта и тарантеллу.
   Ко дню выступления из костюмерной Мариинского театра для них были взяты напрокат серые туники, украшенные розовыми цветами. Они очень шли к молодым личикам. Лера достала зеркальце, долго рассматривала себя в образе античной статуи - и осталась довольна.
   Но выступление, подготовленное с таким трудом и с такой тщательностью, должного впечатления на зрителей не произвело. Номер их в концерте был последним, а перед ними выступил танцевальный коллектив гостей - Мореходного училища. А там руководитель был не меньшим профессионалом и фанатиком, чем Татьяна Федоровна. После яблочка и прочего военно-морского хождения на голове, два курсанта исполнили классическое па-де-де. Их движения были отточены и изящны, как у настоящих артистов балета, но при этом партнерша возвышалась над партнером на целую голову. Зал наслаждался и умирал от хохота. Едва смолкли бурные овации, на сцену дали тусклый зеленый свет и объявили через мощные динамики, что сейчас все увидят ожившие античные статуи. Еще не остывшие от смеха зрители "грохнули" еще раз и смеялись до тех пор, пока античные статуи, исполнив все им положенное, не застыли снова. После неудачного выступления девушки расстроились, и только начавшиеся танцы вернули Лере хорошее настроение.
   На вечере присутствовал Лёня, и не один - впервые на институтский вечер им была приглашена Галя. Они не танцевали. То ли из ревности, то ли от недостатка сообразительности он не познакомил ее с друзьями, не позаботился, чтобы у нее в незнакомом месте нашлись кавалеры. Выбрав момент, когда Лера находилась поблизости, он вдруг резко запрокинул Галину голову и долгим поцелуем впился в ее губы. Лера заметила. От нарочитости этого поступка она почувствовала некоторую неловкость, но ей это было не интересно.
   Выступление секции на вечере получилось неудачным не только в эмоциональном плане, но и в организационном. Ни ожившие статуи, ни тарантелла не удовлетворяли требованиям третьего спортивного разряда по художественной гимнастике, который должна была подготовить с девушками Татьяна Федоровна. Готовить смену Айседоре Дункан за счет института не позволили, и секция перестала существовать. Это особенно огорчило студенток первого и второго курсов. Лера же хоть и огорчилась, но не так сильно - на пятом курсе ей было бы все равно не до секции.
  
   * * *
   Виктор пришел без предварительного звонка - и застал ее дома. Вел себя обычно, но Леру впервые не оставляло подсознательное чувство - он ее любит. Любит - и борется с собой. Где-то подспудно она чувствовала это всегда. Но в тот вечер особенно остро. Однако говорил он то, что слушать ей было неприятно. Впрочем, и то, что говорила ему Лера, вряд ли было приятно ему.
   - Все дело в том, что ты меня старше. Если бы не это, все было бы по-другому. Я не могу повторять ошибок моего отца.
   Он и сам не знал, что хотел услышать в ответ. Может, она должна была обреченно сказать: "Что же делать, раз так случилось?" Или просто ей следовало заплакать? И тогда он стал бы целовать ее и говорить между поцелуями: "Вот видишь, как получается, мы с тобой не виноваты".
   Она сказала с усмешкой:
   - Послушай, я не совсем понимаю, зачем ты пришел. Чтобы сообщить, что ты не мне не женишься? А я что, прошу тебя на мне жениться? Или еще о чем-нибудь подобном? Может, я плачу вечерами оттого, что мне не с кем сходить в кино? Или на каток? Или в театр, поскольку у меня нет панбархатного платья?
   - Да нет... А ты знаешь, что Адка сделала мне выговор? Говорит: "Девочка страдает, а ты не приходишь".
   - Надо же, какое одолжение с ее стороны! Ты думаешь, что я просила Адку с тобой поговорить?
   - Нет, не думаю, но...
   - И ты уверен, что она ничего не выдумала?
   - Нет, но...
   - Но. Ты что, со школы не помнишь, что такое Адка? Сидит на своих конструкторских курсах, скучает, сыплется на арифметических примерах и сплетничает. Кстати, имей в виду, у нее два панбархатных платья, черное и вишневое.
   - Да ладно Калерия Николаевна. Что нам с вами Адка, пусть себе сплетничает. - Он взглянул на наручные часы - Мне пора. Москва вызывает на переговорный. Если получится, на той неделе зайду. А нет - в следующем году. Он направился к двери, но остановился.
   - Знаешь что, запиши наш телефон. Вдруг понадобится мне позвонить.
   - Не волнуйся. Не понадобится.
   - Ну, мало ли что. - Он вернулся к столу и на обороте одного из ее блокнотов сам записал номер. - Мало ли что.
   И ушел. Она взглянула на часы. Было девять. Всего девять часов. Он мог бы пробыть с ней еще два часа...
   Назавтра она сдавала первый экзамен. В связи с предстоящей практикой, сессия, как и в прошлом году, была в мае.
  
   * * *
   И дневника Леры Свистуновой
   В корпусе напротив два франтоватого вида юноши заводят радиолу, а динамик, для культурного развития населения, выставили на подоконник. Вот и разносится по всему жилмассиву:
   Жду от тебя хоть слова.
   Жду от тебя привета.
   Молчание снова и снова.
   Где ты?
   Под эти звуки я вижу: он стоит, облокотившись на подоконник, в "нашей" комнате в общежитии и курит. Его лицо обращено в белую ночь, и мысли, видимо, далеко. Но вот заводят эту пластинку, он тушит папиросу и говорит:
   - Лерочка, наше танго...
   Будет ли он, слыша эту мелодию вспоминать, что в Ленинграде живет хорошенькая и легкомысленная девушка Лера? Буду ли я и дальше вспоминать о нем, слыша это танго? Наверное, какое-то, недолгое, время буду. А, может, и не буду...
   С вокзала девочки поехали в общежитие. А я домой. Я что-то устала. Сессия, практика. Роман. Зачем мне этот бурный роман потребовался? Вчера вечером герой моего романа спросил, буду ли я ему писать. Мы стояли у открытого окна в дальнем конце коридора. В общежитии принято "стоять" - парочки стоят у открытых окон, на площадках лестниц, в проемах дверей. Стоят подолгу, иногда всю белую ночь напролет. Он спросил, буду ли я ему писать. Я ответила: "Зачем? Завтра вы все уедете - и всё, больше мы никогда не встретимся. Ни мы с тобой, ни Рита с Модестом. Когда-нибудь вспомнится, будет приятно". Он спросил: "Все так просто?" - "Но согласись, мы же очень хорошо провели этот месяц. Было очень весело". И правда, мы провели этот месяц очень шумно и весело. Если бы не мы Лилей и Риткой, разве прожили бы этот месяц так весело мальчики, приехавшие на практику из Тмутаракани? У нас была очень веселая компания этот месяц. К сожалению, только один месяц. А роман... Он спросил: "Скажи, а почему ты выбрала меня, а не Модеста. Он красивее, он лучше одет, он остроумнее. Он свободен" - "А я думала, что это ты выбрал меня" - "Ты же знаешь, мы выбрали тебя оба" - "Значит, в тебе есть что-то такое, чего нет в Модесте". Он сказал: "Мы весело провели этот месяц. Но я через три дня буду дома. А дома жена. И она ничего не знает. Она ждет, а я приеду и буду думать о тебе" - "Ты хочешь сказать, что я в чем-то виновата?" - "Нет. Но все равно: я приеду - и буду чувствовать себя виноватым перед ней" - "Ну, что же делать, за свои поступки нужно отвечать. К тому же, ты ей и не изменил, у нас с тобой ничего не было. Кстати, не по твоей вине. Ведь это ты говорил, что нельзя все время читать "Бежин луг", пора переходить к "Анне Карениной". - "Ну да, формально ничего не было. Разве в этом дело?" Формально он жене не изменил. А мне и изменять было некому. Но я целый месяц не думала о Витьке. Почти не думала. Распрощавшись с нами на перроне два часа назад, они едут в свою Тмутаракань. В его мыслях я и жена, которую он обманул. А я сейчас в первый раз в жизни подумала, что сделала из человека что-то вроде обезболивающей таблетки...
   * * *
   Во время практики на Центральном телеграфе Лере предложили там поработать. На отладке реле. На неполный рабочий день. Деньги полагались за эту работу небольшие, но и они были очень нужны. Родные добились, наконец, что им отвели небольшой земельный участок в пригороде. Они жили во времянке и строили деревянный дом. Денег, скопленных в Недрограде, не хватало, тетя закладывала и перезакладывала вещи в ломбарде. Лера снова оказалась одна в своей комнате и снова почти все время хотела есть. Но это не сделало ее отношение к деньгам серьезнее, и почти всю стипендию, выданную за каникулы авансом, она потратила в комиссионном магазине на лаковые туфельки. Со своей драгоценной покупкой она приехала домой. Еще раз примерила. Туфельки были хорошего качества и по ноге. Их не хотелось снимать.
   Девочки уже разъехались на каникулы, работа на телеграфе начиналась с завтрашнего дня. Она машинально раскрыла какую-то книжку. И вдруг ей захотелось позвонить по телефону, звонить по которому она не собиралась, и звонить по которому, как она отлично знала, не следовало. Ей захотелось услышать голос Виктора. Прямо сейчас. Хоть несколько слов. Она придумала какой-то неуклюжий предлог и вышла из дома. По дороге до трамвайной остановки, где имелся телефон-автомат, она была почти уверена, что звонить не будет. Но шла и шла дальше. Набрав номер, она повесила трубку еще до того, как автоматика соединила ее с нужным абонентом. Потом набрала еще раз. Ей ответил женский голос:
   - Его нет дома. А кто его спрашивает?
   - Лера. Скажите, он сегодня вообще не увольнялся?
   - Нет, он заходил домой. Вы договорились с ним встретиться? Это говорит его мама Анастасия Петровна.
   - Нет, не договаривались... Видите ли, я его соученица... - Лера сбилась и от растерянности даже не заметила, что вместо нормального слова "одноклассница" сказала откуда-то пришедшее на язык нелепое слово "соученица".
   - Это из Недрограда? Лерочка, приезжайте сейчас ко мне. Попьем чая, поговорим. Вы знаете, где мы живем?
   - Где-то в районе Московского вокзала?
   Витькина мама назвала адрес, который Лера пропустила мимо ушей. Она не собиралась туда ехать.
   - Спасибо, у меня сейчас одно очень важное дело... До свиданья.
   Она вернулась в телефонную будку с полдороги.
   - Анастасия Петровна, выяснилось, что я смогу приехать сейчас. Пожалуйста, повторите адрес.
   Маленькая полная женщина усадила ее за стол, налила чаю. Лера не могла пить чай. Почти не могла говорить. С ней случился один из тех приступов застенчивости, что мучили ее в отрочестве, но иногда случались и потом. Витькина мама была педагогом. Она сделала вид, что ничего не заметила, и много говорила сама. "Тысячу слов в минуту".
   - Представляешь, Лера, вчера приходит и говорит: "Мама, я тут зашел в ДЛТ, померил летнее пальто и выписал чек. На всякий случай." - "Что ж, -говорю, - выписал, так иди выкупай" - "Да я так, - говорит, - на всякий случай".
   А потом разговорилась и Лера. Ни к чему не обязывающий разговор на общие темы. Настоящий светский визит. Уже дома, вспоминая все ими сказанное, Лера поняла: педагог устроила ей нечто вроде собеседования
   - А где ты собираешься отдыхать?
   - Я завтра выхожу на работу... Почти по специальности - на телеграф... Нет, всего на полдня... До диплома, только на полгода.
   - Бедная девочка! А мы завтра уезжаем отдыхать на юг, у Вити отпуск.
   Провожая Леру до двери, Витькина мама заметила:
   - У тебя очень красивые туфельки.
   Лера снова покраснела:
   - Я сейчас еду в наше общежитие, там вечер.
   - Да, Витя говорил, что ты любишь танцевать.
   Вот, оказывается, как много Витькина мама о ней знала!
   Ночь Лера не спала.
   А утром у нее был первый рабочий день на телеграфе.
  
   * * *
   Солнечным летним днем хоронили Мусю Иванову. Возле больничного морга толпилось довольно много людей, в основном - женщины, в основном - немолодые, похожие на Мусину маму, в платочках. Чуть в стороне от них в черном костюме стоял молодой вдовец Валера. А рядом с ним молодой офицер - Коля.
   - Вот видишь, как встретились.
   - Ты специально приехал из Талина?
   - Да нет, еду в отпуск. Просто выехал на два дня раньше. Между прочим, собирался зайти к тебе. Ты не против?
   На кладбище Мусина мама подошла с кастрюлькой.
   - На вот, помяни подругу, - и насыпала прямо в горсть ложку вареного риса с изюмом. И снова Лере показалось, что Мусина мама упрекает ее, Леру, за то, что та жива. Уехала из Ленинграда и осталась жива. Нет, Мусина мама была нипричем: она сама чувствовала себя как бы виноватой... Все же, съесть кутью Лера не смогла. Не смогла бы, если бы даже она и не была насыпана в ладонь, Почему-то было противно. Немного поотстав от остальных, она незаметно выбросила рис на чужую могилу.
   У открытой ямы что-то не совсем ловко произнесла преподавательница техникума. Что-то сказала Мусина сестра Аня. Женщины громко причитали:
   - Такая молодая, жить бы да жить!
   Беззвучно плакал Валерий. У Леры по щекам тоже в три ручья текли слезы.
   Когда проводившие Мусю, уже переставшие быть единым целым, тянулись к трамваю, Коля предложил:
   - Сходим вечером, потанцуем.
   Вечером Лера стояла на Литейном проспекте возле входа в Дом офицеров. Коля ушел за билетами. Прямо напротив нее бесцеремонно остановились довольно молодые еще мужчина и женщина.
   - Вот смотри, - сказал мужчина, показывая на Леру, как на неодушевленный экспонат. - Смотри, они так стоят и ждут, когда к ним подойдет какой-нибудь офицер. И это у нас, в Ленинграде!
   Женщина смотрела на Леру с добродетельным любопытством. К счастью, офицер с билетами в руках подошел сразу же
   - Все в порядке - сказал Коля, - идем.
   В огромном зрительном зале шел неинтересный концерт. В подвале, оборудованном под танцевальный зал, было душно, массивные колонны занимали слишком много места, а в маленькие, расположенные под потолком, окошки виднелся кусочек тротуара.
   - Ты приедешь ко мне в Талин? - спросил Коля, когда они пешком возвращались на Выборгскую сторону.
   - Ты меня об этом уже спрашивал. На втором курсе.
   - Тогда было не серьезно. Т.е. я-то спрашивал серьезно, но тогда было рано. Так как?
   - Мне же год учиться...
   - Конечно, через год. Я поеду в отпуск и тогда...
   - Не знаю, может быть. Решим через год...
   Но решили раньше. Коля почти весь отпуск провел в Ленинграде. Перед тем, как съездить на неделю домой, он сказал:
   - Я не думал, что можно так увлечься. Я не верил в существование любви, но я тебя люблю.
   Лера слушала с некоторым удивлением. Таких слов от Коли она почему-то не ожидала.
   Когда он уезжал в Талин, на вокзал она провожала его как бы официальной невестой. Она думала: Стерпится - слюбится".
  
   * * *
   В конце лета отремонтированный дом на Фонтанке сдали, наконец, в эксплоотацию, и Ада с мужем переехали в собственную комнату. В квартире имелась ванна. И еще имелись соседи. Одну из комнат занимали сослуживец Андрея Кузьмича с красавицей женой Надей. Надя, всего на несколько лет старше Ады и Леры, когда-то считалась самой красивой девушкой в Недрограде. Ее судьба перекликалась с судьбой Ады. Как позже Ада, она работала в системе снабжения. Но, в отличие от Ады, при аресте непосредственного начальника ей не удалось отделаться легким испугом. Ее арестовали, и сколько-то времени она провела в тюрьме. Но отрезы и прочий дефицит удалось сохранить. Потом, как Ада, она вышла замуж за инженера Недроградского филиала института и, как Ада, стала ленинградкой. Точеная фигурка, очаровательное личико и первоклассная портниха. Когда днем она появлялась на Невском, она сияла, как звезда, и затмевала всех прохожих женщин. Да и Ада отставала от нее не на много. Две "фифы". Ада от безделья несколько располнела, но это ее не портило. Курсы чертежников для нее, почти год успевшей проучиться в московском техническом институте, не были сложными. Свободного времени хватало. Надя не работала. Приготовив мужьям обед, они уютно усаживались в одной из комнат. Часто к ним заходили знакомые молодые дамы, тоже не очень обремененные делами. О чем только они тогда не рассуждали, чьи косточки не перемывали! Ада подружилась с невесткой, генеральшей Валентиной. Сколько интересных тем общение с этой взбалмошной и энергичной дамой привнесло в беседы дамского клуба на Фонтанке! Но деятельной натуре Ады этого было мало. И она нашла применение своей энергии. Она включилась в заботу о судьбе генеральской дочери. Та училась в университете, и генеральша чуть ли не с первого курса подыскивала для дочери подходящую партию. Теперь Стелла была уже на четвертом курсе, время поджимало, и события в генеральской квартире делались все более интригующими и динамичными. Иногда Лера, зайдя, одна или с Лилей, на Фонтанку, присутствовала в качестве гостя на заседаниях клуба и была в курсе всех обсуждаемых событий. Усилия генеральши не пропали даром, она нашла то, что искала. Потенциальный жених подавал большие надежды в смысле карьеры, и ему предстояли командировки за границу. Дамский клуб заинтересованно обсуждал все "за" и "против". Но потом стало известно, что "Валька просчиталась" и жених почему-то не захотел становиться генеральским зятем. Ада подозревала, что Валентина перестаралась. Он познакомился со Стеллой как раз ради того, чтобы жениться перед командировкой. Но "чтобы он ревновал и не вздумал смыться", мать учила дочь кокетничать с другими кавалерами, которые, ее стараниями, наполняли генеральскую квартиру. Однако отработанный универсальный метод сработал как-то неправильно, как-то наоборот. А может, все сорвалось и не потому. Может, жених тоже был человеком практичным, тоже выбирал и вот, нашел кого-то более подходящего.
   - И чего ему не хватает, - удивлялась Ада. - Хорошенькая девчонка. Отец генерал. Ты бы, Лерка, посмотрела, какие ей Валька заказала туфли! Ты таких и в глаза не видела.
   - А ты сама видела?
   - Вот у нее только и видела. А пальто осеннее сшила! Вот сейчас будет заказывать зимнее.
   В очередной визит Леры на Фонтанку Ада рассказала:
   - Представляешь, Валька мне говорит: "У тебя же знакомый учится в Дзержинке". Я ей говорю: "Так он же еще мальчишка". А она: "Ну, какой же мальчишка, если через год заканчивает?". Говорит, надо их познакомить. Как ты считаешь?
   Она слегка улыбалась и смотрела на подругу, как на подопытное животное. Надя и еще одна присутствующая молодая дама тоже смотрели на Леру с нескрываемым интересом. В дамский клуб пришла новая тема.
   - Так как ты считаешь, нужно их познакомить или нет?
   - Откуда я знаю. Тебе виднее.
   - Нет, правда, ты не возражаешь? Он же тебе нравился. Так возражаешь или нет?
   - Нет, не возражаю, - ответила Лера и вспомнила недавно прочитанные слова у Теккерея: "Женщина не может жить не притворяясь, к этому ее принуждает сама жизнь, и поэтому игра получается у нее естественной".
  
   * * *
   Последний студенческий день рождения, в сентябре, Лере хотелось отметить весело.
   Как-то весной, еще во время практики на телеграфе, тетя Дина встретила Леру с Лилей, как раз между своим домом и телеграфом. Тогда она отчитала Леру за то, что редко к ним заходит, а потом, наедине, как-то сказала:
   - Не дружи с этой девочкой, она красивее тебя.
   Лера тогда посмеялась. Во-первых, она Лилю любила, и ей было приятно, что у нее красивая подруга. Во-вторых, у Лили были свои поклонники, и она не кидалась отбивать Лериных. Но как раз во время практики, незадолго до приезда гостей из Тмутаракани, с главным своим поклонником Сережей Лиля рассорилась, а потом и рассталась. Она долго мучилась. Мучилась не столько самой ссорой и самим расставанием, сколько своей нерасторопностью. Сережа по какому-то поводу однажды сказал: "Я бы на тебе женился, если бы...", а она не сообразила сразу ответить "Это если бы я за тебя пошла". Как бы то ни было, на день рождения ее приглашать было не с кем. Мало того, ни у Любы, ни у Риты Берлин, ни даже у сестры Вики не было молодых людей, с которыми их можно было бы пригласить на торжество. И Лера "открыла записную книжку", "начала шарить по сусекам". Она не могла допустить "диспропорций", чтобы на празднике были одни только девушки. Тогда она и вспомнила о Кирилле Волгине.
   Она зашла к Волгиным домой, поговорила с Маман и оставила записку с приглашением. Маман успела рассказать много интересного о Кирилле. О том, что в последнее время она лично посылает каждый месяц его жене в Омск по сто рублей, т.к. он теперь учится в консерватории и официально денег не зарабатывает. И еще очень колоритную историю про самозваную "невестку". В консерватории Кирилл влюбился в студентку вокального факультета, да так, что захотел жениться. Избранница не возражала и, пользуясь отсутствием Маман, "переехала", с чемоданом и туфлями, которые и поставила под кровать. Затем, на правах "невестки", стала подавать чай "свекру". Но тут явилась Маман и выпроводила ее, со скандалом, чемоданом, туфлями, причем при поддержке "свекра". Кирилл плакал, рвал на себе волосы и делал что-то еще, столь же радикальное и полезное. Но потом успокоился. Лера решила, что для приглашения на праздник все это не имеет никакого значения.
   В день торжества Лера отпросилась с телеграфа и, конечно, не собиралась посещать занятий. С утра ей помогла Лиля, но потом Лиля уехала в институт, где собиралась поприсутствовать на первой лекции, и Лера самолично свернула горы разных дел. К семи часам все было готово. Было приготовлено угощение, стол накрыт позаимствованной у соседей посудой, а сама она успела умыться и переодеться. Гости могли приезжать. Она присела - и вдруг ей страшно захотелось, чтобы о дне ее рождения вспомнил Виктор. Он знал этот день, но после первого курса ни разу ее не поздравил. Она подумала, что его телеграмма с юга, где он отдыхал, была бы ей самым дорогим и желанным подарком. "Ну, вспомни, вспомни! - говорила она мысленно. - Пришли мне телеграмму! Пожалуйста!" И ей казалось: она вкладывала в эти слова столько силы, что он не может не почувствовать и не откликнуться...
   Гости начали собираться к половине восьмого. Первыми появились Лиля, Рита и Люба, вместе с однокурсником Генкой Гусевым, который торжественно нес радиолу. Почти сразу же пришли и остальные. Компания подобралась веселая и дружная. Даже насмешница Вика - и та не позволила себе ни одной обидной шпильки в адрес новорожненой. Дружно сели за стол, дружно выслушали первый тост, прочувствованно и весело произнесенный тем же Генкой Гусевым, дружно чокнулись и дружно осушили разнокалиберные рюмки. И тут раздался деликатный стук в дверь. Кирилл остановился в дверях, как бы давая всем возможность собой полюбоваться. В модном сером костюме, с галстуком, элегантный, самоуверенный, он протягивал коробку с пирожными. Лера усадила его рядом с собой, и он сидел, подобно Онегину на именинах Татьяны Лариной - загадочный и несколько отрешенный от действительности.
   Отодвинули к окну стол, запустили танцевальную пластинку. Но молодые люди не стали приглашать на танцы девушек. Они дружно удалились, а девушки начали дружно пудрить носы. Но вот в комнату вошел элегантный Кирилл и доверительно обратился к хозяйке:
   - Лера, одолжи мне до завтра десять рублей.
   Затем начали появляться остальные кавалеры и столь же доверительно обращаться к остальным дамам. Генка Гусев взял на себя смелость обратиться к Вике. Дело кончилось тем, что стол вновь придвинули к дивану, и застолье продолжилось, теперь еще более непринужденное, чем раньше. Кирилл перестал быть Онегиным и легко нашел общий язык со всеми. Говорил о джазе и ухаживал за хозяйкой. Генка исполнил свою коронную песню:
   Холостою жизнью я извелся.
   Жалок мне мужчина холостой...
   .....................................................
   Все дружно подхватывали припев:
   ...У меня для этой самой штуки
   Есть своя законная жена.
   Спели хором "Нам электричество сделать все сумеет". И "Если выгонят тебя из института". Кирилл дирижировал. Потом Вика с Генкой колдовали над разрезанием арбуза.
   В первом часу гости собрались домой. Лера вышла со всеми вместе. После нескольких, достаточно уже холодных, дней, на этот раз выдался исключительно теплый и мягкий вечер. Густой туман придавал жилмассиву, застроенному скучными железобетонными коробками, таинственный вид. На трамвайной остановке веселая группа обращала на себя внимание. Подошла "девятка" и все шумной толпой вломились в дверь вагона. Кирилл остался.
   - А ты?
   - А я на "двадцатке".
   Двадцатки долго не было. Но, когда из-за поворота показались ее белый и зеленый огоньки, он сказал:
   - Знаешь, поговорим еще немного. А потом я тебя провожу.
   - А как же "двадцатка"?
   - Ничего, уеду на следующей.
   Стоя у изгороди из акации в ожидании трамвая, который, наверное, придти уже не мог, они непринужденно болтали, и о знакомстве в детстве, и о телеграфе, где у него оказались две знакомые девушки, Неля и Тамара.
   Лера этих девушек тоже знала, случайно именно этих двух девушек из сотен других. В соответствии со сложным графиком телеграфисток, в какие-то дни они работали не в огромных аппаратных залах, а там, где Лера отлаживала реле, в абонентском отделе. За время работы на телеграфе Лера не то, чтобы подружилась с Нелей и Тамарой, но с ними у нее сложились неплохие товарищеские отношения.
   Кирилл рассказывал:
   - Тамару-то я давно знаю. Летом она бегала за нашим ударником. А с Нелей познакомился недавно. Один из наших говорит: "Одна девушка хочет с тобой познакомиться". "Не очень, - спрашиваю, - страшная?". "Не очень". "А ты, - спрашиваю, - что стараешься? Твоя хорошая знакомая?". "Нет, - отвечает, - хочу заработать на двести грамм".
   - Не выдумывай. Неля девушка хорошенькая, у нее и так хватает кавалеров.
   Наконец, возлагая надежды на какую-то новую "двадцатку" в будущем, Кирилл пошел проводить хозяйку вечера домой.
   - А ведь тебе придется идти пешком.
   - Ничего. Дойду и пешком.
   Из под арки возле Лериной парадной виднелась электрическая лампочка, висящая на натянутой между корпусами проволоке.
   - Представь себе, что это луна...
   И пока она пыталась представить себе, что сквозь туман им светит не лампочка под жестяным колпаком, а луна, он ее поцеловал.
   - Что можно один раз, можно и всегда.
   Они целовались до самого утра. Уже прошел первый трамвай. Лера устала от поцелуев, от объятий сильных рук. Она думала: "Я же его не люблю". И не имела сил, чтобы прекратить эти объятия, уйти. "Я же его не люблю" - думала она - и не уходила. Потом он сказал:
   - Я голоден. Накорми меня.
   На неприбранном столе, среди грязных тарелок и рюмок стояла миска с салатом, лежал хлеб.
   - Садись, ешь.
   - Не хочу.
   Он повалился на диван и лежал с закрытыми глазами. Она долго мыла посуду. Потом с трудом его растолкала - ей пора было ехать на телеграф. У него были синяки под глазами и красные белки. Растрепались жидкие волосы. Он выглядел никак не на свои двадцать четыре года. В трамвае она не могла заставить себя сидеть, не отвернувшись к окну.
   - Да, твое рожденье вышло неожиданным.
   - Великий человек сказал: умен не тот, кто не делает ошибок, потому что таких людей нет...
   На телеграфе она почти сразу же увидела Нелю. Неля и в самом деле была очень хорошенькой девушкой. И к тому же очень модно одетой. Не богато, а модно. Так же, как и Тамара.
   - Неля, а у нас с тобой, оказывается, есть общий знакомый.
   - Да? А откуда ты его знаешь? А, семейный знакомый. А с кем он живет? А, с мамой и папой...
   И рассказала:
   - Мы с ним познакомились позавчера и прогуляли до трех часов ночи. Да я не собиралась с ним знакомиться. Просто спросила у одного джазиста, кто этот мальчик, что не спускает с меня глаз. Нас и познакомили.
   - Нелька, что ты врешь? - вмешалась в разговор Тамара. - Ты же сама просила вас познакомить. Ты же десятку этому джазисту дала.
   Неля не стала ни опровергать подругу, ни соглашаться с ней. Просто продолжила:
   - Он интересный. Конечно, у него редкие волосы, как у мужчины, а не как у парня. Но он со вкусом одевается. Я очень люблю одежду и всегда смотрю на нее. Этот серый костюм очень ему идет. И он учится в консерватории и играет на многих инструментах. Я больше всего люблю, когда играют на аккордеоне.
   И снова вмешалась подруга Тамара:
   - Ты расскажи, как просила его сыграть арию Каварадосси, прямо на аккордеоне. А он отказался.
   - Ну и что, что просила. Я эту арию больше всего люблю. Он же сам после второго отделения спросил, что исполнить. Между прочим, у меня лично. И лично для меня исполнил польку, прямо с эстрады..
   На лице Нели не было местечка, свободного от краски. Пушистые ресницы, казалось, вот-вот начнут осыпаться. Но ни эти ресницы, ни нарисованные прямо по коже дуги бровей не могли испортить ее хорошенького личика. Лера заметила, что сквозь толстый слой красной помады на Нелиных губах проступают темные пятна.
   - Лихорадка, - сказала та небрежно, перехватив Лерин взгляд. - Между прочим, он очень приглашал меня встретиться с ним и вчера, но его опередили.
   ...Вечером Лера вытащила из почтового ящика поздравительную телеграмму, пришедшую утром. Телеграмму от Виктора.
  
   * * *
   Из дневника Леры Свистуновой
   Как жаль, что телеграмма от Витьки не пришла накануне. Тогда не случилось бы того, о чем мне стыдно вспоминать. Сегодня я смотрела на так называемую лихорадку на Нелиных губах и думала, что такой же лихорадки чисто случайно нет на моих. Я в глубине души считала, что чем-то лучше этих типичных "девушек из Мраморного". А оказалось, нет, я ничем не лучше.
   Утром в трамвае я с умным видом изрекла:
   - Великий человек сказал: умен не тот, кто не делает ошибок, потому что таких людей нет...
   Конечно, красивые слова можно придумать на любой случай жизни. Тем болен, если их уже придумал кто-то другой.
   А факт остается фактом: я всю ночь целовалась со случайным человеком, и это не было неприятно. Наоборот. Я чувствовала, как он терял самообладание. А я... Как говорит Витька - и мне он закрутил голову. А ведь ни один из нас другого не любит. Значит, любовь - это так, досужие вымыслы? Противно и стыдно. А если бы случилось что-то большее, чем поцелуи, как стыдно и противно было бы тогда... За эту ночь Кирилл изменил мнение обо мне, перестал меня уважать. Но мнение чужого случайного человека мне не так важно. Мне стыдно перед собой... .
   Но лезут в голову и другие мысли: мне кажется противным и стыдным то, что, в конце концов, должно быть. А молодость проходит. Мне двадцать три года. А старая дева - не герой, а предмет насмешек. Со скольки лет человека можно назвать старой девой?.. И еще: а не было ли какой-то ошибки в моем воспитании?
   * * *
   Виктор позвонил под вечер.
   - Я приехал позавчера. И позавчера звонил, и вчера. Я же знаю, что ты звонила мне перед отпуском. Даже больше, чем звонила. Будешь дома в воскресенье? Тогда поговорим, а то здесь шумно и поговорить не дают.
   - Буду весь день считать курсовой, т.ч. звони, если хочешь.
   А вскоре позвонила Ада.
   - Ты не знаешь, Витька приехал?
   - Приехал.
   - Ну точно, у него отпуск должен уже закончиться, Валька узнавала. Как думаешь, он тебе позвонит?
   - Не знаю. Обещал позвонить в воскресенье.
   - Если он позвонит тебе или придет, скажи ему, чтобы он позвонил мне. Обязательно. Телефон он знает. Скажешь?
   - Почему же нет? Скажу.
   - Валька настаивает, чтобы я познакомила его со Стеллкой. Ты не возражаешь?
   - Я тебе уже говорила, что не возражаю.
   - Ну ладно, целую.
   В воскресенье он и в самом деле позвонил.
   - Считаешь? Ну, считай. Я сейчас приеду.
   - Ада очень просила тебя позвонить. У нее к тебе какое-то дело.
   - Ладно. Сейчас позвоню и приеду.
   "Сейчас" растянулось на три часа. Три часа Лера нервничала и притворялась перед собой, что занята курсовым проектом. Три часа внушала себе, что ей нет никакого дела, познакомится Витька с генеральской дочкой или нет. Когда она решила, что он, как всегда, обманул и не придет, раздался стук в стенку.
   - Извини, что опоздал.
   Лере казалось, что он никогда не был таким внимательным, таким мягким, таким нежным. "Как будто и не собирается знакомиться с генеральской дочкой" - подумала она.
   - У нас уже скоро распределение. У вас тоже? Какие перспективы?
   - Надеюсь, что оставят в Ленинграде. А если нет, поеду куда-нибудь далеко. Почему-то хочется на Камчатку. Или еще куда-нибудь далеко. А может быть, выйду замуж.
   - Конечно, за Колю?
   - Конечно, за Колю.
   - Вот, напьюсь на твоей свадьбе!
   - Нет, тебя на ней не будет. И вообще я тебя прошу: уйди из моей жизни. Не напоминай о себе, не заходи, не звони.
   - Нет, буду и звонить и заходить.
   - Из принципа. В этом случае можно бы и отложить принципы.
   - Это не принципы. Это слишком давняя привычка, чтобы можно было ее бросить.
   - Ну да, как в песне: "Я теперь слишком старый твой друг..." Глупости. Какая это привычка встречаться раз в полгода.
   - Теперь мы будем встречаться часто.
   - Мы не будем встречаться.
   - Нет, будем!
   И тут случилось то, чего она никак не хотела, чего не должна была допустить. Она заплакала. Первый раз при нем. Мысли о генеральской дочке в невообразимых туфельках. Усталость от курсового, который она считала поздними вечерами и где никак не сходилась арифметика. Очередное долгое ожидание...
   - Лерочка, Лерчик, Калерия Николаевна! - он целовал ее руки, глаза. Казалось, что он не радовался столь лестному для его самолюбия эффекту. - Нет, не нужно запудривать глаза, ты все равно Лерчик! Я же все эти годы думал о тебе. Если мне кто-нибудь нравился, то вспоминалась Калерия Николаевна, и все проходило. Я шел пешком шесть километров до телеграфа, чтобы поздравить тебя с днем рожденья! Давай, чокнемся за твой день рожденья, за окончание четвертого курса, за распределение. За нас с тобой.
   ... Всего лишь пара рюмок двадцатиградусной наливки, и его не стало. Появился развязный юнец, доказывающий что-то другим и себе самому.
   - Ты определенно решила выйти замуж? А до замужества?
   - Что до замужества?
   - А до замужества ты будешь моей!
   - Наверное, если бы у меня был папа генерал, ты не посмел бы мне это сказать!
   И она снова заплакала, а он снова ее утешал. Но теперь утешения уже не утешали. Ее носовой платок промок до основания.
   - Смотри, Лерчик, я сейчас достану свой грязный платок.
   - С меня хватит. Уходи.
   Но он не уходил. Он крепко обнял ее и его рука начала подниматься по ее чулку, под юбку, выше и выше. Она попробовала оттолкнуть руку, но это не получилось. Рука лезла цинично, нагло, уверенная в своей безнаказанности. С Лерой никто и никогда не позволял себе такого. Неожиданно для себя самой она ударила. По лицу. Изо всей силы. В этом ударе слились все обиды четырех лет, все унижения, все часы напрасного ожидания. Сохраняя хорошую мину при плохой игре, он улыбнулся и сказал:
   - Спасибо.
   = Пожалуйста, - ответила она. Она уже не плакала, негодование высушило слезы на ее лице.
   - Может быть ты, для симметрии, ударишь и по другой щеке?
   И она ударила по другой. Он встал, направился к двери. Взял в руки мичманку.
   - У тебя крепкая рука.
   - Да, не жалуюсь.
   - Чувствуется, что не зря занималась гимнастикой.
   - Безусловно.
   - Ты потренируйся, чтобы с одного удара выбивать зубы.
   - Постараюсь.
   С каменным лицом, но как-то неуверенно, он застегивал пуговицы бушлата. Лера наблюдала за ним молча. Вот все пуговицы застегнуты, мичманка установлена на голове под нужным углом. Не останавливаясь, он миновал проходную комнату соседей, прихожую, открыл дверь, подчеркнуто холодным тоном сказал "до свидания" - и закрыл дверь за собою. Лера передвинула задвижку. С лестницы слышались тяжелые поспешные шаги. "Вот и все, - думала Лера. - Вот теперь он и в самом деле не придет и не позвонит". Она не чувствовала раскаяния. Она ударила его только один раз. А сколько раз он...
  
   * * *
   Любопытство подруги Ады выдержало лишь до вторника. Она позвонила вечером, когда Лера с Лилей только что приехали из института.
   - Как ты живешь? - спросила она.
   - Как всегда, хорошо.
   - Даже хорошо. Ну-ну! А что делаешь?
   - Варим с Лилей картошку и собираемся готовиться к зачету.
   - А мне ты ничего сказать не хочешь?
   - Подготовься к зачету за меня.
   - Ладно тебе шутить. Послушай, зачем же ты Витьке сказала, чтобы он мне позвонил?
   - То есть как зачем? Ты же просила.
   - Я сказала сгоряча. А потом поняла, что знакомить его со Стеллкой нельзя. Из-за тебя, между прочим. Тебе это будет неприятно.
   - Знаешь, это ваши дела. Знакомить, не знакомить - меня это не касается.
   - Но ведь тебе-то он не безразличен. Ведь ты же была влюблена. Ведь еще не все прошло. Скажи, что я не права.
   -Ты не права. И, между прочим, у меня, как ты знаешь, есть жених.
   - Нет, права. Еще как права. А жених - не пойдешь ты за своего жениха.
   - Это почему же?
   - А потому. Не пойдешь.
   - Ну, если ты знаешь обо мне больше, чем я сама, то о чем и говорить.
   - Ну ладно. А когда ты ко мне зайдешь?
   - Как только выберу время. Я же, между прочим, еще работаю. И зачеты. И курсовые. Один сдала, теперь приходится считать второй. Знаешь, сколько там арифметики! Уже на линейку смотреть не могу.
   - Мы с Миннкой зайдем к тебе в воскресенье.
   - Нет, в воскресенье я буду заниматься в общежитии. Лучше я сама зайду, когда выкроится время.
   - Приходи, мне очень хочется тебя видеть. Можешь вместе с Лилей.
   - Лиль, - сказала Лера, повесив трубку на аппарат, находящийся в смежной комнате и закрывая дверь в свою. - А ведь Адка ставит надо мной психологические опыты. Развлекается. Это же нечестно... Приглашает нас с тобой зайти.
   - Мне что-то пока не хочется.
  
   * * *
   Из дневника Леры Свистуновой
   Недавно мы с Лилей прочли модную книжку - роман "товарищ Анна". Лиля говорит, что поступила бы так же, как Анна. Да, писательница Коптяева изобразила Анну как совершенство, которым следует восхищаться. Я и восхищаюсь, но понимаю больше Валентину. Лиля видит в ней только красавицу, ворвавшуюся в чужую счастливую жизнь, из одного только каприза покушавшуюся на чужое благополучие. Но это неправда. Она просто глубоко несчастна. Может быть, ее поступки и не укладываются в рамки привычной морали, но она - живая, любящая, страдающая женщина, а не схема, состоящая из сплошных добродетелей. Она ненадолго омрачила счастье Анны, но какой же ценой достался ей крошечный кусочек своего счастья. Понятно, почему она так долго не могла выйти замуж за Ветлугина. Разве это так легко - выйти за нелюбимого, на всю жизнь отказаться даже от самой надежды быть счастливой с любимым. Как я все-таки ее понимаю, как искренно она сказала: "Ох, и какая же я несчастная!"
   Вот и я собираюсь замуж, а ведь совсем-совсем не люблю Колю. Не уверена, что и он меня любит. Ну, поженимся. А что же дальше? Конечно, нужно выйти замуж, чтобы иметь ребенка. Ну, должна же быть у меня хоть какая-то цель в жизни. Ну, не техника же, которую я терпеть не могу! А разве ему нужна жена, которая его не любит?.. Но что же делать то? Какая-то безысходность. И разве я не могу сказать словами Валентины: "Ох, да какая же я несчастная!".
  
   * * *
   А Виктор все-таки позвонил.
   Ада и Минна затеяли после Нового года еще одну вечеринку. Даже обещали внести за Леру деньги, и подождать с ними, пока та не получит расчет на телеграфе. Виктор внес деньги сразу, но за пару часов до "съезда гостей" нашел нужным позвонить Лере. Решил говорить так, словно ничего не произошло.
   - Хочу посоветоваться, куда сегодня идти, К Минне или на свадьбу Бори.
   - Боря женится? Как хорошо. На ком?
   - Да, нашел одну в Мраморном. Здорово линдачит. Так куда мне идти?
   - Тебе виднее. Если пойдешь к Боре, передай мои поздравления. Скажи, что я очень за него рада.
   - Ну ладно, - не совсем логично отреагировал он, - встретимся вечером у Минны.
   Вечеринка, как всегда, удалась. Как всегда было дешевое разливное вино, винегрет и селедка с картошкой. Ада собственноручно приготовила котлеты. Как всегда, Леру наперебой приглашали танцевать. Как всегда она каждую секунду видела Виктора, даже если находилась к нему спиной. Только на этот раз она чувствовала, как от него к ней идут волны доброты и любви. Даже, когда Ада через стол сообщила:
   - Витька, а тебе большой привет от Стеллы, - даже тогда ей почему-то не стало больно.
   А он чувствовал себя благородным героем. Он захочет - и сделает ее счастливой. Как Золушку. Сказала же Ада: "Девочка страдает". Да он и сам это видит, как бы она ни старалась скрывать.
   - Нам надо поговорить, - сказал он Лере в конце вечера. - Завтра приду сразу после увольнения.
   Как будто так и надо - не "можно я приду", а "я приду".
   И пришел сразу после увольнения. Еще не было восьми.
   - Что бы ты ответила, если бы я предложил тебе стать моей женой?
   - Не знаю. Наверное, упала бы в обморок от счастья.
   - А я серьезно. Я предлагаю тебе стать моей женой.
   - А если серьезно... Ты доставил мне столько неприятностей... Если серьезно, то мне надо подумать.
   - Ладно. Даю тебе сроку ровно неделю. До следующей субботы.
   А когда он в субботу забежал домой, там, кроме мамы, был еще и брат Олег.
   - Садись. Поужинаем.
   - Да нет, я поужинал в училище. Пойду.
   - Да ты не торопись. Мать рассказала - ты уже и так поторопился. Уже сделал предложение. Может, боишься, что она скажет "нет"? Не скажет. Она теперь подождет. Понимаешь - сколько надо, столько и подождет.
   - Все-таки...
   - И помни - только после защиты диплома. Она будет настаивать, чтобы поскорее, а ты не сдавайся. Только после защиты. Сейчас договоритесь, что после защиты, а там будет видно
   - Зачем ты так, Олег, - вмешалась в разговор Анастасия Петровна. - Лера - хорошая девушка.
   - Приличные девушки не целуются в парадных.
   Виктор позвонил Лере около десяти. К этому времени Лера, пережила целую гамму эмоций - нетерпение, сомнение, беспокойство, а потом привычную боль: снова обманул... Она думала: значит то, что он говорил, было несерьезно, было очередной шуткой. Но разве так шутят... Какое счастье, что неделю назад она опрометчиво не сказала роковое "да"... Как бы она в таком случае чувствовала себя сейчас? Впрочем, чувствовать себя хуже, чем сейчас, кажется, было тоже трудно. И вот около десяти он позвонил.
   - Так я сейчас приеду, - бодро сказала трубка.
   - Нет, уже поздно.
   - Скажи просто: ты не хочешь, чтобы я приезжал?
   - Очень хочу. Но не в одиннадцать часов.
   - Ты понимаешь, раньше я никак не мог.
   - Нет, этого я не понимаю.
   - Ну, как хочешь. До свиданья.
   -До свиданья, - она положила трубку, закрыла дверь в свою комнату и долго сидела за столом, уставившись в раскрытый блокнот с лекциями и ничего в нем не видя.
   А в одной из квартир большого дома недалеко от Московского вокзала молодой, но опытный, уже не капитан-лейтенант, а капитан третьего ранга говорил растерянному курсанту:
   - Еще и куражится. Радуйся, что тебя спас Бог. И не вздумай ей этого прощать. Подожди, полюбит тебя восемнадцатилетняя, красивая, из настоящей семьи.
   Коварный Виктор был послушным домашним мальчиком!
  
   * * *
   Незадолго до сессии у Любы появился серьезный поклонник.
   В начале нового учебного года она пристрастилась заниматься в читальном зале. Она и раньше замечала, что поток молодежи, идущей к Дворцу культуры, не весь двигается к Мраморному залу. Небольшой ручеек отделялся от основного потока и направлялся к другому подъезду, в библиотеку. В одно из первых воскресений Люба надела костюмчик, служивший ей для посещений театра, новые туфли, тщательно уложила свои вьющиеся от природы волосы, положила в новую сумочку студенческий билет, пару тетрадок - и отправилась. В начале - на разведку. А потом стала приходить по всем субботам, воскресеньям, а часто и в будние дни. Девочки удивлялись ее рвению, но составлять ей компанию не стали. Она приходила одна и устраивалась в том углу читального зала, который, как она заметила, облюбовало несколько курсантов-мореходов. Она отметила одного из них, самого усидчивого и прилежного. И он, и Люба не один вечер сидели над тетрадями и учебниками, как будто не поднимая головы, но Люба украдкой часто взглядывала в его сторону. Конечно, он не был сколько-нибудь красивым, или даже интересным. Но было видно, как говорят - на лбу написано, что он умен. И вот, наконец, в один из вечеров ближе к сессии, когда в читальном зале набралось особенно много посетителей, она услышала:
   - Скажите, здесь свободно?
   Постепенно они начали здороваться. Потом как-то естественно познакомились. А потом настал день, когда Алексей предложил:
   - Давайте, закончим сегодня пораньше, у меня есть билеты в "Форум".
   Так в первый раз в жизни Люба оказалась приглашенной в кино молодым человеком. Она не знала, что и он пригласил девушку в кино впервые в жизни.
   Алексей не танцевал, но Любу это не очень огорчило. Даже скорее наоборот. На танцах слишком много разных Лерочек и Лилечек. Зато он играл в шахматы и понемногу и ее начал приобщать к этой умной игре. А однажды, уже на зимних каникулах, пригласил ее придти и поболеть за него на шахматный турнир училища, где занял второе место.
   Распределение прошло уже в январе. Любу распределили в распоряжение Мурманского управления связи, т.ч. была надежда снова оказаться в Недрограде, что ее вовсе не радовало. Лиле повезло: ей предстояло начать трудовую деятельность в Куйбышеве, где, эвакуировавшись в начале войны из Ленинграда, застряли навсегда ее родители. Она выбрала тему дипломной работы "Допустимые шумы" и увлеченно собирала материалы. Леру, как коренную ленинградку, имеющую свою жилплощадь, распределили в один из ленинградских оборонных институтов. Там ее оформили и.о. инженера в одну из лабораторий, где она получила и тему диплома и руководителя. В начале последнего, дипломного, семестра, как и в начале каждого семестра, девушки раскачивались. Свободными теперь уже вечерами бывали в кино, иногда в театрах и не пропускали институтских вечеров.
   На одном из таких вечеров девушки и познакомились с Димой и Павликом. Они учились в том же самом училище, которое закончил Ворич. Увы, Ворич учился на два курса старше девушек, а эти высокие и статные молодые люди были на два курса моложе. "Птенчики", как определили их дипломницы. На институтских вечерах дипломниц усиленно приглашали танцевать и "птенчики" из их собственного института. Что-то в этом было неправильное...
   Однажды Лера с Лилей зашли на Фонтанку к Аде. Сильно располневший Андрей Кузьмич встретил их в пижаме, а Ада провела в дамский клуб к Наде, муж которой, по обыкновению, пребывал в командировке. Вот там, в непринужденной дамской беседе, Ада и сообщила: знакомство Виктора с генеральской дочки Стеллой состоялось. Генеральша Валька, разузнав подробности о семье Виктора, нашла его подходящим женихом.
   - Лерка, тебе, наверное, неприятно это слышать? - спросила Ада, внимательно и испытующе глядя в глаза подруги.
   - Ну, почему же неприятно. Даже интересно.
   И Ада рассказала: они уже были вместе в театре, два раза в кино и два раза на катке. И Ада один раз была с ними на катке, правда, сама не каталась. Но больше не пойдет.
   - Нечего мешать. А ты знаешь, какой ей Валька купила костюм для катка? Зашибись! Видела, в магазинах продают: из байки с белой вышивкой? Так вот у нее такой же, но лучше. Валька специально заказывала в "Смерть мужьям".
   Лера видела у некоторых девочек на катках эти байковые костюмы с белой вышивкой, синие и вишневые. Такой костюм стоил как раз двух стипендий.
   - Вредная твоя Адка, - сказала Лиля, когда они направлялись к трамвайной остановке на Литейном, чтобы ехать к Лере.
  
   * * *
   Весна подошла незаметно. Близилась защита диплома. Близились выпуск из училища, расставание с Ленинградом. Близилось время подачи заявления в загс.
   В городе рано установилась жаркая летняя погода, и уже в июне в ЦПКО прошумел первый карнавал. Они поехали на острова вчетвером - Виктор со Стеллой и Марат с Наташей. Наташа была уже студенткой, но ее мама считала, что замуж ей рано. Марат, распределенный, как очень перспективный молодой специалист, в знаменитое КБ в Ленинграде, безропотно был согласен на продолжение юношеской дружбы.
   По случаю карнавала входные билеты в парк подорожали, и вместо обычного рубля стоили пятнадцать. Молодые люди с часок побродили среди карнавальных удовольствий и фокусов, а потом устроились за одним из столиков развернутого прямо на газоне кафе "Лето". Оттуда было видно, как от небольшого яхт-клуба на другом берегу Невки отошел швертбот, наискось пересек реку и подошел к берегу, совсем недалеко от того места, где они сидели. На берег ловко выскочили два парня, помогли сойти двум девушкам, и швертбот ушел.
   - Экономные ребята, - заметил Марат. - пятнадцать на четыре - шестьдесят рублей.
   - Это не наши, - заметил тогда Виктор. - Это мореходы. Торгаши. Наши так мелочиться не будут.
   А потом вся четверка, смеясь, прошла по аллее совсем близко от их столика. Парни по бокам, девушки в центре, с накинутыми на плечи спортивными мужскими куртками. Ближайшей к ним шла Лера. С нею рядом Лиля. Марат выразительно взглянул на товарища, но промолчал. А Виктора неприятно кольнуло: парень, шедший рядом с Лерой был и рослым и красивым. Впрочем, никто из них никого не держал под руку, никто никому не положил руку на плечо. Может просто так, компания друзей? На Лере были дешевые туфли без каблука, "спортсменки", из под куртки виднелась расклешенная черная юбка. Лера показалась ему еще более красивой, чем всегда. Но главное было не в этом - она казалась другой, в ней было что-то незнакомое. Он не понял в чем дело, а дело было в том, что на ее лице не было того налета напряжения, который невольно появлялся при нем: ожидание удара и готовность его отразить.
   - Красивые девушки, - снисходительно заметила Стелла, - им бы еще немного вкуса.
   - Или денег, - уточнил Марат.
   Стелла усмехнулась, а Виктор промолчал и заставил себя отвести взгляд от удалявшейся компании. Назавтра он позвонил Лере по телефону, но ее не оказалось дома. Больше он звонить не стал.
  
   * * *
   Весна подошла незаметно. Близилась защита диплома. Прямо в лаборатории Лера писала пояснительную записку и чертила схемы, сдавая в конце рабочего дня все написанное и начерченное в Первый отдел - она писала диплом, опираясь на секретную разработку лаборатории. Под конец приходилось часто задерживаться, но это не приносило никому никаких неудобств, потому что и их лаборатория и весь институт никогда не прекращали работу в положенное время. Уходить вовремя считалось недопустимым и неприличным.
   - Когда же ты зайдешь? - спрашивала по телефону Ада.
   - Не знаю, Адочка, зашиваюсь. Вот и Лилю уже неделю не видела.
   Потом была успешная защита, а через несколько дней намечался банкет в просторной институтской столовой. Многие однокурсницы собирались придти с мужьями. Чтобы не придти в одиночестве, Лера и Лиля решились пригласить милых "птенчиков", Диму и Павлика.
   Ада сказала по телефону:
   - Приходи. Знаешь, какая у меня новость!
   - Вообще-то у меня в субботу банкет. Но если дашь мне надеть на банкет твои белые бусы, в пятницу зайду.
   Она зашла вместе с "птенчиком" Павликом, у которого в кармане уже лежали билеты в кинотеатр "Титан" на "Сказание о земле Сибирской".
   - А новость у меня такая, - сказала Ада, передавая подруге изящные белые бусы, выточенные из слоновой кости, - У Витьки завтра свадьба. Гуляем в Валькиной квартире. Мы с Юсупом купили такой подарок! Показать?
   И она показала две серебряные ложки в красивой коробочке.
   - Нравится?
   - Нравится.
   - По-моему, тоже неплохо. Знаешь, сколько они стоят? - и добавила: - Так передать Витьке твои поздравления?
   - Передай, конечно.
   - Так и скажу: приходила Лера с интересным молодым человеком и просила передать тебе поздравления. Между прочим, его распределили на Северный флот. Они сначала поедут в отпуск на юг, потом заедут в Ленинград - а уж потом к месту службы. А ты на юг не собираешься?
   - Конечно. Только еще не решила, куда именно. Скорее всего в Ниццу.
   - Что это она так на тебя смотрела? - подозрительно спросил на улице Павлик. - Кто это такой - Витька?
   - Витька - это наш с Адой одноклассник...
   И она подумала, что снова, ради своего покоя и еще самолюбия, превратила хорошего мальчика во что-то вроде обезболивающей таблетки. И думала о предстоящем объяснении. О том, что нужно постараться и не обидеть. И что вряд ли это получится.
  
   * * *
   Потому ли, что день выпускного банкета совпал с днем свадьбы Виктора, или по чему-либо другому, но выпитое вино подействовало на Леру так, как еще никогда не действовало. Да и выпила она нерасчетливо много. Она вела себя шумно и глупо. Сначала она - впрочем, без причины - обиделась на Ппавлика и поэтому за столом жестоко кокетничала со старичком-преподавателем с другого факультета, сидевшим от нее справа. Она так кокетничала, что старичок испугался и на всякий случай довел до ее сведения, что у его двое внуков. Потом напропалую чуть ли не целый час танцевала с молодым мужем Лены Беликовой, который за что-то обиделся на молодую жену и мстил ей. Потом совершала еще какие-то глупости. Лена, было, на нее обиделась, но в ходе танцев все несколько протрезвели, и всё стало на свои места. В "дамской комнате" возник импровизированный "дамский клуб", и там Люба посетовала на жизнь: она замужем уже целую неделю, но до сих пор девушка, потому что встретиться негде.
   - Понимаете, девочки, негде!
   - А ты, Лерка, что, не можешь их оставить в своей комнате? - спросила Лена Беликова.
   - Не могу, девочки. Вы не знаете моих соседей. Они и за моим-то каждым шагом следят, в замочную скважину смотрят. Вот и замок на моей двери недавно сломали.
   Тогда Лена поделилась своим опытом и дала Любе совет:
   - Нам с Женькой тоже негде. Но как же это, если не попробовать? Мы были в гостях, там отдельная квартира. Вот мы и зашли в ванную, заперлись изнутри - и попробовали. А тебе, Любка, и думать нечего - найдите аудиторию подальше от столовой, на другом этаже. Сейчас же в институте уже никого нет.
   И Лена и Люба, оставались в Ленинграде. Лена ненадолго, пока муж не устроится как следует на месте службы. А Люба - потому, что ее умного мужа оставили в Ленинграде. Им обеим предстояло снимать комнату.
   Полная романтических иллюзий Лиля посоветовала:
   - Люба, ты потерпи, снимете комнату, тогда...
   Люба наморщила лоб в раздумье. Она решала шахматную задачу.
   Подошла Нина Казакова.
   - Послушай, Лера, это правда, что ты защитила диплом на отлично?
   - Правда. Ты, конечно, тоже?
   - Ну, я то...
   Лиля предположила:
   - Ну, ты-то, наверное, на пять с двумя плюсами!
   В час ночи банкет закончился. Молодые инженеры покидали здание, которое пять лет было им почти родным домом. Дипломы были уже у них на руках, больше в этом огромном доме в самом центре города им делать было нечего. Может, через год, два или пять соберутся они на вечер встречи. Они вышли все вместе, но уже на Невском кто-то повернул налево, кто-то направо. Группа молодежи становилась все меньше и, наконец, Лера и Павлик остались вдвоем. Было немного грустно...
  
   * * *
   Через пару дней позвонила Ада.
   - Ну как выпускной? Хорошо?
   - Хорошо.
   - А бусы когда мне отдашь? Они в воскресенье будут нужны.
   - Когда хочешь, тогда и отдам. Хоть завтра.
   - Послушай, - рассказывала Ада назавтра. - Встретила вчера на Невском Любку. Идет такая гордая, деловая, говорит: "Ищу самый дорогой драп на пальто". А сама одета чуть ли не как в школе, помнишь ее красные рейтузы?
   - Помнить то помню. Но ты посмотри: Любка, самая страшненькая в школе, да и у нас в потоке, замужем за умным, перспективным молодым человеком. А мы с тобой, самые хорошенькие: я вообще не замужем, а ты... Ты, конечно, замужем, но...
   - И не говори, подруга. Ну ладно, я, может, поторопилась. А ты-то сколько раз могла выйти...
   - Могла, не могла, а факт-то налицо. Она ищет что-то там самое дорогое, а я... - и Лера показала на заменявшую ей жакетку вязанную вручную шерстяную кофточку, одну их тех, производство которых освоили предприимчивые бабушки и которые выручали тогда множество небогатых ленинградок.
   - А я вижу, ты не очень из-за этого страдаешь.
   - Ну почему же не страдаю? Страдаю. Хотя, конечно, конкретный Любкин муж, со всеми его перспективами... Впрочем, я, как известно, пустая девушка.
   - Точно, несерьезная ты девушка. Знаешь, как Юсуп назвал твоего кавалера? Сосунком он его назвал.
   - А ты знаешь, как мой кавалер назвал Юсупа? Пижамой.
   - Ну ладно. А почему ты не спрашиваешь про Витькину свадьбу?
   - А что спрашивать? И так ясно: платье из Парижа, бриллиантовые подвески. ананасы в шампанском... Может, кто-нибудь вызвал жениха на дуэль?
   - Болтушка ты. Ну, слушай: не было никакой Витькиной свадьбы.
   - Невеста сбежала из под венца?
   - Не было венца. Они даже заявления е подавали. Что-то не сложилось, не знаю что. Валька темнит, не рассказывает.
   -Так что же ты...
   - Ну, не сердись. Пошутила. Думала, вместе посмеемся.
   - Очень смешно. И, главное, остроумно.
  
   * * *
   Соседи позвали Калерию к телефону, едва она вернулась с работы.
   - Какой Виктор?
   - Тот, который когда-то в Недрограде сидел с тобой за одной партой. Ты уже перестала узнавать.
   - Извини, никак не ожидала.
   - Ты не имеешь желания сходить в театр?
   - Почему же? Имею.
   - Подъезжай на Театральную. Буду ждать у памятника Глинке.
   Уже поздоровавшись, он достал бумажник.
   - Подожди, нужно не перепутать билеты. Это на сегодня, на "Лебединое озеро", а это на "Пламя Парижа".
   Пропуская ее перед собой в ложу, он заметил
   - Выше ложи бенуара мы не ходим.
   "Я первый раз с ним в театре" - подумала Калерия, опускаясь на голубой бархатный стул.
   Стоя во весь рост в ложе, он демонстративно рассматривал зрительный зал. Она подумала: "Как гвардеец времен Николая первого".
   - Витька, сядь. Сядьте, господин поручик. Не нужно смотреть на меня сверху вниз, я, в конце концов, тоже лейтенант, хоть и запаса. Тем более, что вы и так пять лет смотрели на меня сверху вниз.
   - Нет, это не так, - ответил он серьезно и сел рядом.
   В антракте, в фойе, он указал на остановившуюся недалеко от них пару - капитан третьего ранга с блестящими галунами на парадном кителе и стройная молодая дама в бархатном платье с чернобуркой.
   - Ты видишь, как на них смотрят? Так и должны выглядеть офицер с женой...
   Потом, сидя на голубом бархатном диване в аванложе, он спросил:
   - Лера, а сейчас ты вышла бы за меня замуж?
   - Не будем разыгрывать эту комедию во второй раз, - ответила она.
   - Нет, правда, вышла бы?
   - Я не люблю обсуждать праздные вопросы.
   - Ну вот, другие сами делают мне предложение...
   Начался второй акт, и они вошли в уже темную ложу. Она отметила, как умело он подставил ей стул. Он умеет ухаживать. Только когда ей это было так нужно, он ухаживал не за ней. Почему он не захотел жениться на ней на третьем или четвертом курсе? Почему не настаивал на пятом? Теперь ей и это не нужно. И теперь он был бы у нее не первым...
   - Лерчик, мы знакомы уже девять лет, ты приехала в Недроград в декабре 43-го...
   И вдруг:
   - Ведь все зависело от тебя. Почему ты позволяла мне так много? Если бы ты вела себя со мной по-другому, мы давно были бы вместе!
   - Не лукавьте, товарищ старший лейтенант. Мне еще требовались нарядные тряпки, которых у меня не было. А потом - ты уверен, что нам было бы хорошо вместе?
   Стояла первая в этом году настоящая теплая белая ночь. Они долго шли по набережной. Исаакиевский собор, Адмиралтейство, Летний сад. На набережной оживленно, как днем. Вот, и по набережной они впервые гуляют вместе...
   Вдруг Виктор остановился и посмотрел вслед быстро идущему курсанту:
   - Если бы я был один, я остановил бы этого типа... Впрочем, я и сам когда-то так делал: если офицер идет с девушкой, я его не приветствовал...
   - Не будь солдафоном. Какое тебе до него дело. Он, наверное, опаздывает из увольнения.
   - Хотя, - продолжил Виктор свою мысль, - это лейтенант может идти с девушкой, старший лейтенант уже обычно с женой. Лера, последний раз спрашиваю тебя: ты стала бы моей женой?
   - Посмотри, Витька, какая красивая ночь...
   Они проходили по ее жилмассиву.
   - Чувствуешь, как пахнет сирень? Она цветет так каждую весну, а ведь ее посадили здесь еще до войны.
   Они подошли к ее парадной. Виктор накинул на нее свой плащ, привлек ее к себе. Она позволила себя поцеловать. С грустью отметила про себя: ей и это не нужно.
   - Ты разучилась целоваться...
   Он сказал:
   - Если вечером что-нибудь придумаешь, позвони. Меня вчера одна дурочка просила пойти куда-нибудь с ней, но я не пойду.
   - Нужно держать слово. Тем более офицеру. Т.ч. иди куда-нибудь с дурочкой, А я уже в этой роли побывала.
   Виктор пробыл в Ленинграде еще три дня, и ни один из них не позвонил другому.
   * * *
   Она успела уже заснуть, когда в дверь постучала Нина Павловна:
   - Лера, вас вызывает междугородная!
   Трубка шумела, шипела, и разобрать что-либо было совершенно невозможно. После многочисленных "алло" трубку пришлось положить. Но междугородная позвонила снова. На этот раз говорила телефонистка. Даже скорее выговаривала.
   - Абонент говорит с корабля. Постарайтесь слушать внимательнее.
   А затем донесся далекий, едва различимый на фоне шумов, голос Виктора.
   -Зайди к маме. Обязательно зайди к маме. Она в Сестрорецке. Запомни адрес...
   На следующий день после обеда Калерия отпросилась с работы.
   - Позвонили по междугородной, попросили зайти к одной женщине. Кажется, у нее что-то случилось.
   Она долго шла мимо множества маленьких деревянных домов, тянущихся вдоль берега озера. В одном из них она и нашла Анастасию Петровну. Та отдыхала на даче и теперь мирно пила чай.
   - Лерочка, ты с работы и, наверное, хочешь есть - спросила Витькина мама.
   На этот раз Лера совершенно не стеснялась этой приятной немолодой женщины и потому с удовольствием съела тарелку чего-то вкусного, приготовленного из дефицитной курицы.
   И только потом, когда они уже пили чай, Анастасия Петровна сказала:
   - Витя на днях позвонил мне и просил поговорить с тобой серьезно. Официально. Конечно, вам нужно было пожениться раньше. Но раз уж все так случилось... Он официально делает тебе предложение.
   Калерии захотелось заплакать.
   - Тебе нужно подумать?
   - Нет, Анастасия Петровна, мне не нужно думать. Уже поздно. Я, наверное, все-таки выхожу замуж. Мы уже подали заявления.
   - Ты выходишь замуж за Колю?
   - А вы знаете и про Колю?.. Нет, не за Колю... Но и без этого я сказала бы "нет". Не удивляйтесь. Вы, наверное, многое обо мне, о нас с Витей, знали, я поняла это еще тогда... Подумайте, Анастасия Петровна, пять лучших лет моей жизни... Обиды... Неуважение... Унижения... Наконец, эта история с генеральской дочкой...
   - Но ведь он же делал тебе предложение незадолго до выпуска.
   - До генеральской дочки? Делал. Только я до сих пор не знаю, было это предложение или игра в предложение. Ведь, если хочешь что-то подарить или отдать, нужно делать это так, чтобы человек мог принять подарок...
   - Ты гордая, Лерочка, - сказала Витькина мама, помолчав. - И красивая. Пожалуй, еще красивее, чем была тогда. У вас были бы красивые дети...
   - Вы видите, Анастасия Петровна, до сих пор это не очень помогало мне в жизни. Главное не в красоте, а в чем-то другом, чего у меня нет...
   - Я тебя понимаю. Но и ты пойми - он поздно повзрослел. Я его баловала, потому что он редко видел отца, отец баловал, потому что чувствовал перед ним вину. Старший брат тоже баловал. И вырос у нас такой капризный ребенок...
   - Конечно, он был ребенком. Сейчас я это понимаю. Но и я тоже была ребенком. До войны - избалованным единственным ребенком. А потом ребенком без папы и мамы... Он стеснялся моей бедности... Нет, этого не забыть... И самое главное: он заставил меня поверить, что со мною так поступать можно. Что я хуже других. Я всегда понимала, что это не так. Не хуже, а в чем-то и лучше. Но до сих пор ничего не могу с собой поделать. Понимаю одно, а чувствую другое... Я ни с кем и никогда так откровенно об этом не говорила... Но вы, мне кажется, относитесь ко мне по-доброму. И еще - мы с вами никогда больше не встретимся... Знаете, в поезде так откровенно говорят со случайным попутчиком....
   Августовский вечер был очень теплым. Калерия медленно дошла до Сестрорецкого вокзала, долго ждала поезда, долго шла пешком от Финляндского вокзала до дома. Она не чувствовала торжества победительницы. Она чувствовала себя сломанной игрушкой. Она воспринимала его всерьез. А он ее- как игрушку. Капризный ребенок был и жестоким ребенком. Капризный ребенок забросил сломанную игрушку в дальний угол, а потом вспомнил, попросил маму достать, решил поиграть снова... Он мог бы и сам сделать ей официальное предложение. Он мог бы написать ей большое письмо и постараться все объяснить. Может быть, попросить прощенья. Но письма с объяснениями пишут тем, к кому относятся серьезно. Сломанным игрушкам писем не пишут. Она шла и все говорила и говорила мысленно с Витькиной мамой. О том, что, если бы она жила с родителями, ни ему, ни его брату и в голову не пришло бы думать о ней плохо, как бы они с Витькой не целовались, и скольких бы поклонников он около нее не видел. Что, если бы у нее были родители, она не ходила бы все пять лет на все вечера в одном и том же платье из черного креп-жоржета, и ему не было бы стыдно за нее перед своими, "светскими" товарищами. Все говорила и говорила, все об одном и том же, по кругу.
  
  
  
  
   ЭПИЛОГ
  
   Калерия Николаевна проснулась как от толчка: умер Витька Рябинин. Витька, беда ее юности. Вот сейчас, сию минуту он умер. Она поверила в это сразу. Она вспомнила слышанное на какой-то публичной лекции: перед смертью мозг человека работает на износ. За считанные секунды он прокручивает всю жизнь и посылает импульсы пока что не открытой энергии близкому человеку. Конечно, Витька должен был послать такой импульс именно ей. Потому что, хоть он и был бедой ее юности, она тоже была для него...
   Было пять часов утра. Было холодно под тонким казенным одеялом. Ее, хоть и недолгое, но утомительное пребывание в военном городке подходило к концу. Она устала от полного отсутствия удобств и комфорта, от однообразной и невкусной пищи в офицерской столовой. Она хотела домой, в Ленинград. Остаток дня в городке, пока она заканчивала дела, и потом, в поезде, в трамвае - она думала об одном: он умер. В пять утра. В пятницу.
   Из дома она позвонила Аде.
   - Ада, ты знаешь - умер Витька Рябинин.
   - А откуда это тебе известно?
   - Не знаю, откуда. Но известно.
   ...Виктор объявился через полгода. Телефон зазвонил, едва она вошла в свою комнату.
   - Калерия Николаевна, - знакомый голос гудел в трубке так, точно они разговаривали если на сегодня утром, то уж наверняка вчера вечером. - Что же это вас никак не застанешь дома?
   - Работаем, Виктор Алексеевич, - ответила она так, как будто и она разговаривала с хозяином уверенного голоса не позже, как вчера вечером. - Укрепляем оборону нашей Родины.
   - Может быть вы, Калерия Николаевна, согласитесь посетить вечером театр оперетты?
   - Соглашусь, Виктор Алексеевич.
   - И никто не будет этому препятствовать?
   - Никто не будет.
   - Тогда в 7-45 у входа.
   - Хорошо, 7-45 у входа.
   Она тщательнее, чем обычно, накрасила губы и ресницы. Обновила лак на ногтях. Надела самое нарядное из своих платьев. Только что полученное из ателье новое пальто. Замшевые туфельки на тонком каблуке, недавно вошедшем в моду.
   Она подошла к театру в 7-35 и сразу увидела его, стоявшего у входа. Капитан третьего ранга. Стоял прямо, уверенно. Прекрасно подогнанная форма, холеное лицо.
   Оставив в гардеробе ее пальто и его щегольской плащ, они подошли к большому зеркалу в вестибюле. На нем был парадный китель со всеми причитающимися золотыми галунами. На ней облегающее открытое платье из светло-серой шерсти. На красиво отогнутом большом воротнике розовый крепдешиновый цветок, на шее нитка белых бус из слоновой кости. Модная короткая стрижка.
   - Мы хорошо смотримся рядом, - сказал он.
   Он был прав: они хорошо смотрелись рядом, и на них смотрели.
   - Между прочим, у тебя хорошая портниха.
   -Знаю. Ее зовут Калерия Николаевна.
   Они опять сидели в ложе бенуара. Очаровательная Сильва Бореску пела:
   Можно часто увлекаться,
   Но лишь только раз любить...
   В знаменитом гроте, переоборудованном под буфет, заказывая официантке мороженое, он спросил:
   - Бокал шампанского?
   - Если хочешь.
   Он смотрел, как она машинально вращает тонкую ножку бокала.
   - Калерия Николаевна, а сколько же вам лет?
   - Ровно на полгода больше чем вам, Виктор Алексеевич.
   - А ты знаешь, Лерчик, что на вид тебе на пять лет меньше?
   - Наслышана.
   - Скажи, почему ты так нравилась моей маме?
   - А я всем мамам нравилась. Я была хорошей девочкой. Безобидной. Глуповатой, конечно. Многого не понимала...
   - Чего, например?
   - Например, что ты - избалованный ребенок. Кстати, это твой брат объяснил тебе, а заодно и Анастасии Петровне, что я старше тебя и к тому же испорченная?
   - Преувеличиваешь... Сейчас-то я понимаю, какой я был дурак.
   -Тоже преувеличиваешь. Просто не взрослый. Я, впрочем, тоже.
   - Ты сейчас не замужем?
   - Адка сказала?
   - Ага.
   - Нет, но какое это имеет значение?
   - И у меня снова все разладилось.
   - Ничего. Найдется волевая женщина, лет на двадцать тебя моложе. Будет командовать тобой, как Адка своим Юсупом... А как Боря?
   - А что Боря? Служит. Давно его не видел
   Очаровательная Сильва Бореску пела:
   Помнишь ли ты
   , Счастье мелькнувшее мимо....
   В сквере, где недавно установили памятник Пушкину, и на Инженерной аллее опавшие листья нанизывались на тонкий каблук...
   - Витя, полгода назад мне почему-то показалось, что тебя нет в живых.
   - Пять утра, пятница, восемнадцатое число?
   -Да.
   - Мы лежали на дне и думали, что не всплывем. Уже не хватало воздуха...
   Он хотел привлечь ее к себе.
   - Не нужно.
   - А помнишь, как тогда?
   - Тогда все было по-другому. И мы были другими. А теперь мы чужие люди. Бывшие одноклассники.
   Он остановил такси, усадил ее на заднее сидение, дал шоферу деньги и назвал адрес.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 4.00*2  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"