По пути в культурхус мы не могли не столкнуться с жителями двадцатого подъезда: они вышли разом, всем числом, задолго заранее и выглядели настоящей процессией. Заранее вышли в основном из-за лидера подъезда, Орастого Флеминга, которому не так давно заменили изношенное правое колено на стальное; всего лишь месяц назад он передвигался исключительно с помощью костылей; затем начал ходить свободнее, опираясь на один, облегченный, костыль; теперь же обходился аккуратной тростью, которую брал с собой сугубо из предосторожности (если уходил на дальние расстояния), а по большей части обходился и вовсе без всего. До операции все расстояния он преодолевал исключительно на велосипеде, теперь это навсегда осталось в его прошлом: для велосипедных поездок у него слишком плохо сгибалась нога.
В процессии он выступал не в первом ряду, но в любом случае шел в начале колонны; за ним едва поспевала его жена: с ее ногами тоже не все было в порядке, они плохо гнулись в коленях; потому она припрыгивала при ходьбе, выкидывая вперед сначала одну почти прямую ногу, вслед за ней такую же прямую другую; а чтобы не терять равновесия, широко размахивала руками. Рассказывая об этом, я нимало не насмехаюсь над несчастной женщиной, хотя в свое время, когда находился в неприятельских отношениях с этой семьей, втайне забавлялся ее походкой.
Колонну возглавлял Уле с мансардного этажа; его, как обычно, сопровождала супруга. По каким-то, давно уже забытым, причинам мы с Наташей порешили, что он зарабатывает на жизнь ренгорингом, то есть уборкой помещений; так и стали называть его между собой, ренгорингом; продолжали так звать, даже и узнав, что уборщиком он никогда не был, а вместо того работал вице-вэртом в другом, схожим с нашим, жилищном хозяйстве. В его обязанности входило начальствовать над двумя-тремя, так называемыми, зелеными человечками, разнорабочими, по сути, людьми, ("зелеными" их прозывали по цвету форменной одежды); занимались они, большей частью, стрижкой травы, кустов, общей уборкой территории, кое-какими техническими, посильными их способностям, делами. Про Уле же следует добавить, что он всегда являлся одним из многих щупалец гигантского спрута в лице Рене; все самое интересное, что происходило в наших домах и достигало его ушей, непременно передавалось им в контору.
На одном с ним мансардном этаже, дверь в дверь, проживала примечательная уже хотя бы своим крошечным ростом одинокая женщина: вряд ли в ней было сколько-нибудь больше метра сорока. Звали ее старинным именем Сольвейг; всем своим необычным видом она походила на лесную женщину-гнома из скандинавских легенд. Я почти не знал ее, поскольку въехала она в наш дом меньше года назад, образ жизни вела никому не непонятный, уединенный, неприметный; была, впрочем, приветлива, намеренно никого не избегала, но предпочитала держаться в стороне ото всех.
При взгляде на нее, кроме малого роста, бросались в глаза ее волосы: светлые, вьющиеся, распущенные, длиною намного ниже плеч. Одета она всегда была в нечто тяжелое и бесформенное: в дорогущее, например, пальто с меховой накидкой, способное выдержать полярные температуры; подбитые мехом зимние сапоги; она была готова к любой, самой суровой погоде. Издали она ничуть не казалась старой, да и вблизи не производила такого впечатления; и только приглядевшись можно было обнаружить, что ее лицо изрезано частыми мелкими морщинами, точно ей было, по меньшей мере, сто лет. Все говорило за, что до того, как получить квартиру в нашем доме, она проводила свою жизнь исключительно в лесу, в окружении суровой, но хорошо знакомой ей природы.
Время от времени к ней наезжал родной брат, такой же с виду гном, на огромном белом Харлее; он был, по всей видимости, серьезным рокером, если мог позволить себе такого зверя. Волосы у него, как и у Сольвейг, были светлыми, вьющимися, длинными; он дополнял свой необычный вид закрученными кверху (почти) мушкетерскими усами и короткой курчавой острой бородкой.
Из-за своего небольшого роста Сольвейг уже в самые первые минуты пути очутилась в самом конце процессии; она как могла поторапливалась, и все равно едва поспевала за всеми.
Ханна (я уже рассказывал о ней) с двумя своими девочками и страшненьким (на мой взгляд) реинкарнированным спаниэлем шла чуть в сторонке от всех остальных, потому что девочки то и дело интересовались у нее то одним, то другим, и ей приходилось на все отвечать. Муж Ханны, мрачный длинноволосый верзила (волосы он обычно забирал на макушке то в конский хвост, то в китайский пучок) в процессии не участвовал; он жил теперь с другой женщиной из нашего же района; хотя, я считаю, чисто формально он мог бы и поприсутствовать на собрании, тем более, что одна из девочек Ханны была его дочерью - та самая, что много уже лет оставалась по-прежнему десятилетней.
Рядом с Флеммингом поспешали его соседи по подъезду, супружеская пара, что жилa этажом ниже; мы с Наташей в свое время беспощадно окрестили их гитлеровцами, отчасти из-за внешнего вида, но основной частью за недостойное поведение. Оба были раннего пенсионного возраста, худые, и из-за худобы своей обманчиво казавшиеся чрезвычайно высокими; всегда строго, чуть ли не по-военному одетые; такого же строгого неулыбчивого поведения; за спиной всегда небольшие малозаметные рюкзачки; на головах летом кепки с крепкими длинными козырьками, зимой с вязанными наушниками. В моем не таком уж и давнем конфликте с Флеммингом они (нужно ли как-то это разъяснять?) безоговорочно приняли его сторону; открыто мне все же не смели противостоять, предпочитали гадить моей семье исподтишка. Как только мои отношения с Флеммингом чуть выровнялись, переменилиись к лучшему и наши с гитлеровцами отношения.
Ни слова пока еще не упомянул о модном старичке с первого этажа. Так мы его прозвали вовсе не за старость (полагаю, что он был мне почти ровесником), но за упорное, невзирая на возраст, следование молодежной моде; жена его тоже пыталась рядиться в подростковое, но с малым успехом: разноцветные шаровары, заправленные в резиновые сапоги, курткa дико фиолетового цвета с широкими черными полосами на груди и спине, вязанная шапочка с глупыми бубенчиками; не удавалось ей одеваться со вкусом. Наташа всегда замечала, что они друг другу не пара, но, в любом случае, их умение или неумение одеваться мало что значили в сложившейся ситуации.
Волей обстоятельств (которые они не пожелали выдать) модный старичок с женой оказались единственными представителями подъезда, кто, несмотря на возможные для них последствия, не принял участия в процессии. В отличие от большинства жителей дома да и вообще наших мест, они находились еще в предпенсионном возрасте, потому и пропадали вечно на различных работах; страх потерять работу был для них сильнее всех других страхов; предполагалось, что они подъедут к культурхусу, как только освободятся. Передвигались они много, почти постоянно, на очередном своем Фиате Пунто, в настоящий момент белом; это был уже третий Фиат Пунто, который они сменили на моих глазах (подобно тому, как Ханна меняла одну страшненькую собаку на такую же другую); не исключено, что столь сильная привязанность к определенной автомобильной марке указывала на то, что в жилах модного старичка текла итальянская кровь (лишь мои скромные предположения).
Проезжая мимо процессии, мы с Наташей чуть сбавили скорость и помахали всем, и кое-кто даже не побоялся помахать нам в ответ.