Аннотация: Черный юмор, посвящённый последнему дню Фёдора Крюкова. В жизнь умирающего от тифа внезапно вторгается женщина из 21 века, которая похищает рукопись и убивает смертельно больного.
Плохо спать в Новокорсунской с начинающимся тифом. Ещё вчера утром я почувствовал недомогание, да всё гнал от себя дурные подозрения и не обращал внимания на испарину, головокружение и разгорающийся жар до тех пор, пока земля не начала уходить из-под ног. На что я надеялся? Что это всего лишь легкая простуда, вызванная промозглым предвесенним воздухом? Сколько человек за последний месяц свалилось при мне с "простудой"? Старый дуб у осыпающейся монастырской стены смеялся мне в лицо, словно бес, своим чёрным кривым дуплом и делал недвусмысленные жесты, как девка в Апраксином переулке. Я вытащил револьвер и расстрелял весь заряд в дерево, как мальчишка. Бывший секретарь Казачьего Круга. Бывший депутат Государственной думы. Бывший человек. Монастырская стена поехала вправо, над бесом взвились с карканьем черные птицы, земля качнулась и я, не удержавшись на ногах, повалился набок на ноздреватый крупчатый снег. Где-то за спиной послышались крики и захрустели шаги. Бегут . Да, Федор Дмитрич, конечно же, братцы, это я... сейчас... кованый сундучок - вот и вся моя жизнь... всё, что осталось... меня подхватили сильные руки и дерево поехало в сторону, в последний момент оказавшись подстреленным оленем.
Комнатушка в одном из монастырских зданий то уменьшалась до размера коробки, то превращалась в огромный зал, по которому беспрепятственно гулял ледяной ветер, трепавший гобелены, в свою очередь превращающиеся в крошечные - чуть не с носовой платок размером - занавесочки с незатейливыми цветами по краям. Иногда мне казалось, что у моей постели стоит целая толпа в чекменях и гимнастёрках, с непокрытыми чубатыми головами; некоторых я узнавал и мне очень хотелось их подбодрить, но, сколько я не силился, не смог сказать ни слова и только виновато улыбался. Когда же жар чуть отступал - я открывал глаза и обнаруживал полное своё одиночество, если не считать сундучка, стоявшего у стола, да пары сумок из хромовой кожи, в которых тоже лежали бумаги. Да ещё стояла на столе керосиновая лампа, прикрученная до крошечного огонька, благодаря которой комната не погружалась в кромешный мрак.
Ближе к утру болезнь ослабила свою свою удавку и я забылся неверным сном, мало отличавшимся от горячечного бреда. Я опять прятался на Литейном в подворотню, пытаясь укрыться от пуль, опять убегал с малолетними племянниками в степь от красных, а вслед летели пули и непечатная брань.
Когда кошмар стал невыносим, я открыл глаза. За окном завывала метель, быть может, последняя в этом году, да где-то неподалёку, как бы нехотя, лаяла собака, то ли просто так, то ли от тоски и безнадёжности - во всяком случае, мне сейчас казалось невероятным, совершенно невозможным делом присутствие снаружи достойной облаивания персоны, будь то человек или сам чёрт. Вихри ..враждебные..реют ..над нами.. темные силы нас злобно гнетут... Как странно, совершенно по-другому воспринимаются этой ночью слова варшавянки!... кажется, что сейчас вот в эту некрашеную досчатую дверь войдёт порождение тёмных сил, глумившееся надо мной в обличье старого дерева ... Дверь скрипит и в комнату входит человек в ярком полушубке, вязаной шапке, похожей на горшок и странных, словно игрушечных сапогах. Воротник и плечи его засыпаны снегом.
Лицо незваного визитёра, чисто выбритое, производит неприятное бабское впечатление - широкое личико с курносым носом и бесформенными губами, из-под шапки выбивается курчавый волос непонятного цвета; вошедший быстро подходит к столу, напряжённо вглядываясь в моё лицо, потом достаёт из кармана электрический фонарик и мне в глаза ударяет яркий свет. Я невольно отворачиваюсь.
- Федор Крюков? - совершенно неожиданно раздаётся сдавленный женский голос. Видимо, я продолжаю галлюцинировать. Обметавшиеся пересохшие губы силятся издать членораздельный звук, но выходит какой-то вздох, даже не угу. Я с трудом сглатываю пересохшим горлом и скорее утвердительно хлопаю глазами, чем киваю.
Незваный гость в моём восприятии сразу волшебным образом преображается, лицо оказывается чуть ли не привлекательным, а наглая самоуверенность вперемешку с напряженностью становится забавной. Судя по лицу, она из местных, однако это не какая-нибудь обычная баба, я готов поспорить, что она образована и даже занимает какую-нибудь должность вроде школьного инспектора или секретаря в отделе банка.
Взгляд её нашаривает сундучок с бумагами, она протягивает к нему руку и как бы между прочим говорит:
- Можно? - собственно, это даже не вопрос.
Э-э-м.. - снова я насилую своё горло, но понимаю, что запоздалое разрешение будет выглядеть совершенно по-дурацки и оставляю свои попытки поучаствовать в происходящем. Женские руки уже вовсю шуруют в столь дорогом мне сундучке и вскоре выуживают оттуда "мраморную" папку, раздувшуюся от бумаги. Гостья развязывает верёвочки и начинает быстро пролистывать исписанные листы, время от времени впиваясь взглядом в мои каракули. Так проходит минут десять или пятнадцать, в течение которых я пытаюсь рассматривать побелку на стенах, никелированные шарики на спинке кровати и маленькую пыльную паутинку в углу, но взгляд сам собою всё время возвращается к полному бедру, затянутому черной тканью наподобие чёртовой кожи. Но вот особа , сидящая за столом, машинально подносит к губам стакан с питьём (который был скрыт от меня краем подушки) и делает глоток, после чего прижимает руку ко рту, издав сдавленный хрип. Лицо её краснеет, на глазах выступают слёзы. Мне всё равно, что в этом стакане, пусть там хоть сок цикуты , я желаю промочить горло, превратившееся в наждак, и протягиваю руку к стакану. Галлюцинация в первый момент отшатывается, но потом понимает в чём дело и протягивает мне пойло, в её взгляде мелькает что-то вроде жалости. Руки её совсем ледяные.
В стакане оказалась горилка с добавлением мёда. Градусов около семидесяти.
- мну... и.. кхах? -наконец выдавливаю я из себя. В ответ опять абсолютно непонятный мне бешеный взгляд, сменяющийся столь же абсолютным непониманием происходящего, словно это я ввалился среди ночи к ней в комнату и роюсь в бумагах, а не наоборот.
- Ядрёно, градусов семьдесят. - Гостья не поняла вопроса.
- Рукхопись...
Зря я это сказал.
Как только я произнёс злополучное слово, Галлюцинация снова стрельнула сверкающими глазами и протянула руку к моему изголовью. Я с интересом наблюдал за её рукой. Рука сдёрнула со спинки кровати кобуру с револьвером, которую, очевидно, туда повесили казаки, принесшие меня и мои вещи в эту монастырскую комнатушку. Моя странная гостья не без труда расстегнула кобуру и вытащила наган.
ЩЁЛК!
Я невольно дёрнулся.
- омн.. разряжемн...
Гостья судорожно осматривала револьвер, наконец отогнула замок вбок и попыталась выбить гильзу, стуча рукой по револьверу. Через полминуты она попробовала несильно ударить рукояткой по столу. Раздался гулкий удар, мы оба вздрогнули и где-то за пределами комнаты послышался шорох.
- мне такх.. под стволом... шомпол фперёмд ... вбокх ... выдаалиааете...
Очередной дикий взгляд, я к ним начинаю привыкать. Я подношу стакан ко рту и, допивая залпом горилку, обнаруживаю на крае стакана губную помаду. Гильзы ложатся на стол одна за другой, патроны из кобуры перекочёвывают в барабан. Амазонка.
Всё закончено, она взводит курок и револьвер снова глядит на меня своим недобрым чёрным глазом.
- кхакх Вас зо... - выстрел обрывает мой вопрос, от страшного удара в грудь я вскрикиваю, кровать качнулась. Из темноты, в которую я проваливаюсь, доносится - Ирина - затем грохот разбиваемого окна и удаляющиеся шаги. Ворвавшаяся метель на миг возвращает меня в грешный мир, в Россию, рассыпающуюся под ударами гражданской войны, в монастырскую комнатушку, в которую вбегает какой-то заспанный монашек с непокрытой головой, смотрит на меня расширенными глазами и убегает. Я заваливаюсь набок, приподнимаюсь и смотрю на стол. Папки на столе нет. Тьма опять окутывает меня и на этот раз я погружаюсь в неё без сопротивления, даже с каким-то чувством удовлетворения. Мне кажется, что из тьмы доносится "Михаил". Какой Михаил? Архистратиг, предводитель небесного воинства? В последний момент мне вдруг открылась нелепая картинка - белоснежный дом в мавританском стиле, а в нём розовые звери наподобие енотов сидят перед белыми ящиками со светящейся стеклянной стенкой, сытые и круглые, с высунутыми от удовольствия языками.
Потом - ничего.