Перед глазами безжизненность начала дня и очередной лист бумаги. Что на этот раз с ним делать? Я ведь знаю, что расстояние моей памяти до него растянется сегодня до пределов невозможного и преодоление его станет для меня таким долгим, что обязательно превратится в муку или в нечто похожее на неё. Тогда зачем всё это?
И чей-то голос мне говорит из ниоткуда - только для того, чтобы там в своем страшном далеке, те, о ком ты сейчас вспомнишь, не были одиноки, хотя бы раз, чтобы кто-то обернулся после тебя и посмотрел на них, как на живых, ещё живых в своем печальном уединении, которое так похоже на вечную тюрьму для них.
...внезапно пространство перед глазами кто-то смял и выбросил, как конфетную обёртку и передо мной появилось здание старого цирка.
Где, в какой стране, в какой части мира это было? Неизвестно. Но было утро. По всей видимости, рабочий день, потому что все куда-то спешили. Вокруг осень. Снова она, как знак, как символ ухода. Ухода куда? В какую сторону...
За спиной послышался негромкий шелест опавших листьев. Я не стал оборачиваться. Во-первых, ему не надо было видеть мое лицо раньше времени, во-вторых, я уже знал кто проходит за моей спиной. Он. Мальчику было лет шесть-семь. В пластмассовых смешных очках с аккуратно причесанной головкой, чистенько одетый. В общем, домашний ребёнок, наивный и трогательный в своей беззащитности, если бы не одно но...при всем при этом, как ни странно, в нем мало чего было детского.
Нет, он выглядел со стороны классическим ботаником, но как только он к Вам приближался это первое впечатление от него тут же исчезало, пропадало, как сгоревший кусочек бумаги с вашей ладони, унесенный порывом ветра и перед вами представало маленькое суровое существо, чьи пытливые умные глаза смотрели на Вас усталостью самого времени, от его вряд ли радостного, скорее страшного опыта...
Рядом с ним шла не очень опрятная женщина, как-то по наивному, по-детски обшарпаная. Так в школу приходят толстые девочки, давно махнувшие на себя рукой. Заспанные, рассеянные, кроме своего сокровенного не думающие больше ни о чем.
Но теперь она вела своего мальчика в цирк, куда совсем недавно устроилась уборщицей. Он попросил её об этом. Он! Так она его всегда называла про себя с самого рождения. Не сын, сынок, маленький мой, нет, только он. Он! Этот мальчик был для неё с самого начала если не Богом, то где-то рядом с ним. Главным! Самым главным человеком на этом свете для неё.
Этот хрупкий аккуратный чистенький ребенок каким-то непостижимым образом сжал для неё весь мир до своих размеров, такого молчаливого всегда непонятного ей, таинственно-необъяснимого для неё маленького мира.
Когда они прошли мимо меня, я обернулся и посмотрел им вслед. Они поднимались по ступенькам, занесенные листьями, туда наверх, где были двери обещанного ему цирка. Она что-то с трогательной поспешностью ему рассказывала, словно боялась куда-то опоздать. Я вдруг поймал себя на мысли, что это он, этот мальчик, на самом деле ведёт эту женщину, свою мать в цирк, словно отец свою дочь на новое представление, это она - всегда маленькая девочка, наивная глупышка, постоянно требующая к себе внимания, сейчас взята им в это осеннее утро к себе на работу, чтобы не сидела дома одна, не грустила в своем одиночестве.
Звери в клетках, их грубые едкие запахи неубранного кала, не вытертой ещё мочи, сначала его очень испугали, но он быстро к ним привык и вскоре они начали даже его как-то непонятно возбуждать. Наблюдая, как звери бешено мечутся в своих клетках, в своих пожизненных тюрьмах, как он это называл, ему по началу в голове не укладывалось, что на арене, там, за старым пыльным бархатом занавеса, они из яростных, всегда чем-то взволнованных диких существ вдруг, как по мановению волшебной палочки, превращаются в послушных старательных артистов, которых совсем не боятся, а обожают зрители.
Увидев однажды эту волшебную подмену перед своими глазами, он сразу и бесповоротно понял для себя, кем хочет быть в этой жизни в своем будущем. В тот первый раз его словно кто-то невидимый и великий посвятил в свою древнюю тайну. Но удивительное дело, сразу после этого, после всего увиденного, он тут же потерял всякий интерес ко всем животным, которые были тогда вокруг него. Его стали интересовать только эти люди - дрессировщики, те, кто каждый день сотворял это чудо перед ним на старой цирковой арене, превращая диких зверей в послушных марионеток перед собой. Только они теперь волновали его своим уменьем в чьей власти было безраздельно повелевать ими. Всегда и везде, где они хотят, где они пожелают...
Эти загадочные могущественные существа в человеческих обличьях, которые по своему желанию в любое время для себя могли усмирить и заставить слушаться себе любого зверя за пару секунд ему показались тогда самими богами. И пристально вглядываясь, жадно наблюдая из зо дня в день, когда у него была такая возможность за работой дрессировщиком за их репетициями с животными он решил для себя навсегда, что тоже станет похожим на них, тоже станет дрессировщиком, но в сто раз ещё лучше их. Таким, которого будет знать и уважать весь мир. Но со временем он уже не хотел становиться повелителем и богом над всеми этими животными, он теперь хотел быть богом для них. Над ними! Этими людьми...
...свою религиозную карьеру он начал простым проповедником в маленьком провинциальном городке, где местная община потеряла своего старого пастыря.
Его молодость и необычный внешний вид, который невольно наводил на мысль, глядя на него, что его одевают каждый раз на проповеди какие-то клоуны, которые почему-то устроились работать в похоронное бюро, но по старой привычке не забывают и о цирке. Помнят о нём! Лицо и причёска этого молодого человека также наводила на мысль, что одни и те же люди его и причесывают, и гримируют. Причем в особенно торжественные дни для всех верующих это впечатление настолько усиливалось, что, казалось, перед особенно важными проповедями нашего героя эти клоуны просто клали в один из гробов для экономии времени и одновременно работали и над ним, и над своими мёртвыми клиентами, над их внешним видом, чтобы они как можно лучше сильнее по натуральнее напоминали живых. Живой их образ.
Но не смотря на свой, прямо скажем экстравагантный диковинный вид, во всех смыслах неоднозначный, этого молодого человека полюбили и он быстро завоевал авторитет и уважение у людей из этой общины, настолько пламенными были его проповеди, что устоять перед его страшным, во многом загадочным обаянии, они не могли, а он всегда любил работать с огоньком, чтобы было по жарче во всех отношениях, но это, к сожалению, никогда не касалось его матери.
Она давно была прикована к постели, долгие годы тяжелой работы в грязи и на холодных сквозняках в конце концов дали о себе знать.
Мама неделями лежала одна дома в одном и том же белье, но к запаху мочи и плохо вытертого кала он давно привык со времен цирка и спокойно к ним относился, совсем не обращая внимания на то, что те же самые запахи теперь исходят от его матери. Ну и что? Он загружен работой, он много чего делает и у него очень мало личного времени. Мама все равно его любит, она поймет, она потерпит. И она терпела, ведь она его действительно любила, просто безумно его любила всегда и терпела даже тогда, когда терпеть уже не было никаких сил, когда давно немытое тело причиняло ей почти невыносимую постоянную боль, а он в это время читал ей с каким-то тёмным вдохновением очередную яркую проповедь, которая по своему красноречию и силе убеждения могла поднять из могилы любого, если бы кто-то мог её там услышать, но его мать она почему-то не поднимала хотя бы для того, чтобы самостоятельно пойти в ванную и помыться, и мыться там до тех пор, чтобы стереть с себя без следа всю эту такую мучительную для неё кожу, желательно вместе со всем своим медленно разрушающемся обреченным телом. Но он, этот давно повзрослевший её любимый мальчик, всего этого не замечал и даже об этом не думал. Ему просто надо было в очередной раз проверить на ней свою новую речь, новое обращение к пастве, которое они должны будут услышать от него завтра, и она, его мать, отдать ей должное, выдержала довольно долго свою любовь к нему и его к себе, и тихо, почти незаметно для него, ушла из жизни, когда ему было далеко за сорок. Ушла, до последнего ни разу не закричав от боли во всем своем уже до конца, к её счастью, разрушенном теле. Она молчала до последнего, чтобы не отвлекать его ни на минуту от любимой работы.
Всё это время я был рядом с ними. Наблюдал за ними, но вмешаться не мог. Есть люди, отдельные личности, которые с самого раннего детства охраняются, старательно берегутся целыми легионами падших созданий всех мастей и рангов, которых они никогда не видят благодаря невидимой толще льда холодного безжизненного пространства, которое окружает их с самого раннего детства, благодаря усилиям этих пришельцев из бездны и всё, что происходит вокруг них в это время на самом деле есть большая тайна для непосвященных.
Иногда само количество падших созданий, которые постоянно бродят вокруг своих подопечных говорит о том, какая на них будет возложена миссия в будущем. Ужасная миссия о тёмном трагическом смысле которой многие годы, если не десятилетия, можно будет только догадываться. И когда она, наконец, откроется миру то что-либо изменить в ней будет уже поздно, как правило поздно.
От этих людей всегда при жизни исходит особое сияние, свет, как от святых, но не от небесных святых, а от святых бездны, чей свет, чей нимб никогда не поднимается к небу, они всегда направлены в пропасть, в его бездонную глубину.
В реальности этот свет, исходящий от них все время, просто уходит в землю в буквальном смысле слова и чем дальше он идёт от них вниз, тем сильнее они становятся, и тем больше людей подпадает с течением времени в круг их влияния, их интересов, в ряды их сторонников и всё благодаря их необъяснимому тёмному обаянию, и тем все глубже и глубже свет их души снова уходит в ночь их земли. И каждый раз, когда я приближался к этому пастырю, я наблюдал эту картину. Но сделать ничего не мог. Он ведь физически никого не убивал, он только обманывал этих людей. Обманывал их души, но за это он смерти ещё не заслуживал.
Шло время, я уходил от него и возвращался снова, внимательно наблюдая за теми изменениями, которые происходили каждый раз в его не самой светлой душе. После смерти матери он переехал в большой город, где начался новый этап его религиозной деятельности.
Через десять лет он был епископом в своей церкви, авторитет его был велик и непререкаем, не смотря на то, что его по-прежнему одевали и причесывали, и вообще следили за его внешним видом, вероятно, всё те же клоуны из той давней похоронной конторы, потому что он был все так же экстравагантен своим видом.
Прошло ещё некоторое время, страна, в которой он жил, была готова уже получить нового национального героя. Лидера нации. Отца народа. Подвижника веры. Почти святого. Но никто не видел, никто не замечал, что его внутренний свет, тёмные лучи которого давно блуждали где-то там внизу под землей, без труда пробивая каждый раз своей невесомостью, когда ему это было нужно, её твердь, наконец-то достали своей глубиной проникновения то, что искали - безбрежно сумрачное и страшное своим опытом, которое никогда не имело ничего общего с созиданием и настоящим светом. Но было насквозь тёмным, насквозь дьявольским, цель обеих сторон была достигнута. Они объединились и соединились своими устремлениями. И теперь им оставалось только получить безграничную власть для своей дальнейшей работы, и чёрной деятельности. Но вскоре произошло событие, которое свело на нет все их многолетние усилия его зловещих клоунов и остальных его потусторонних помощников и друзей из мира тьмы.
Было какое-то религиозное собрание, которое было похоже на многолюдный предвыборный митинг. В это время он уже участвовал в национальной президентской гонке, которая в ближайшие месяцы должна была дать стране нового лидера. Отца нации. И вот, когда, закончив свою очередную пламенную речь, он спускался с трибуны, где почти час с искренним убеждением и с привычным для себя огнём в голосе вещал о простых человеческих добродетелях: терпению, взаимной помощи друг другу, доброте и любви к ближнему своему, произошло то, что никто не мог ожидать.
Дело в том, что именно для этой проповеди, для этой речи, которая по сути уже была, повторяю, частью его предвыборной агитации, где он неприкрыто продавал себя как самого достойного для роли президента страны, организаторам его будущей президентской команды удалось снять эту огромную арену какого-то спортивного комплекса, которая к началу его речи была полностью заполнена людьми, его сторонниками и вот когда, под звуки их ликующих голосов, он оказался среди них где-то в середине этой толпы раздались выстрелы, хотя на самом деле, как выяснилось намного позже, это просто лопнули несколько воздушных шариков в руках какого-то ребёнка, которые ему взяли у какой-то не очень опрятного вида старухи у самого входа в это здание. Она раздавала их вместе с другими сувенирами с предвыборной символикой, включая воздушные шары с его портретами и логотипом его партии. Но кто это тогда знал, кто это тогда понял...
Тут же среди людей началась паника, обезумевшие от слепого страха, ведомые инстинктами самосохранения они бросились все к ближайшим от себя выходам, не думая больше ни о чем, кроме как о спасении своих жизней. Одним из первых в их рядах был наш пастырь, которого охватил, как и всех в эту минуту, панический страх за свою жизнь. Такую ценную и дорогую, как никогда, для него. Ведь сейчас он был так близок к своей детской мечте.
С лихорадочной жестокостью, отшвыривая от себя женщин и детей, которым ещё минуту назад рассказывал о любви к ближнему своему, он рвался к ближайшему выходу, как бешенный зверь, попавший в смертельную ловушку, в гибельный капкан. Он был уже рядом с выходом, когда на его пути, у самого его порога, появилась, как будто из неоткуда, странного вида женщина, которая своей мешковатой фигурой была одновременна похожа на старуху и на девочку-переростка, которая на мгновение ему напомнила давно забытую им женщину. Она как-то жалко и растеряно улыбнулась ему и протянула руки, в которых она держала воздушные шары с его портретами, которые она так и не успела раздать. Эта женщина словно пыталась обнять, спасти его...
На секунду оцепенев от растерянности, не зная, что с ней делать, пастырь вдруг в следующее мгновение с размаху ударил её в лицо, безжалостно отшвырнул в сторону и добрался, наконец, к спасительному выходу. Но к своему несчастью, он не заметил, что какой-то журналист, освещающий его выступление в этот день, успел случайно сфотографировать этот момент. Когда пастырь, через некоторое время, это узнал, то начал его тут же разыскивать со своими людьми, но было уже поздно, я уже оберегал этого человека, спасал его до тех пор, пока эти снимки, которые всех шокировали своей жестокостью, не попали во все газеты, на все национальные каналы, пока они не похоронили окончательно этого пастыря, не только как будущего лидера этой страны, но и как лидера своей церкви, и просто как добропорядочного человека.
Говорят, спустя много лет, его видели в каком-то бродячем цирке, он работал там уборщиком клеток, опустившийся, спившийся...Но не этим я запомнил ту давнюю историю...
...я стоял тогда на холодном перроне городского вокзала, чтобы с него отправится, уйти в свое время, когда ко мне подошла чья-то тёмная фигура и что-то мне подсказала, что это был один из бывших кураторов этого пастыря, этого так и не состоящего отца народа. Одетый по моде американской мафии времен сухого закона, он остановился рядом со мной, словно кого-то ждал. После некоторого молчания, он посмотрел на меня и с улыбкой тихо спросил:
- Часто её вспоминаешь?
Эта была угроза, значит, пастырь был для них очень важен, иначе они не пришли бы сюда и не спрашивали меня о той, которая была для них, скорее всего, последним рубежом, который мог защитить их от меня. Последним рубежом...но о ней я расскажу не сейчас. Когда-нибудь...
02.03.2021
(время не установлено)
Как рассказать об этом? О той истории, которая произойдет когда-то. Когда-то в прошлом или когда-то в будущем.
Кем он был тогда, кем будет? С самого начала...
Кем должен был стать? Посланцем апокалипсиса или его хозяином? Я до сих пор этого не знаю.
Почему они его пустили на землю? Почему сразу не убили? Но ангелы разве убивают? Нет...
Это было давным-давно, хотя, возможно, я ошибаюсь. Только будет. Будет когда-то в каком-то будущем...
Это произойдет рядом с каким-то маленьким селением, затерянном среди гор. Бедные люди, бедные дома...
В латинской Америке или где-то в Европе? Этого не скажу, даже сейчас не знаю, но это точно будет ранним-ранним утром, почти ночью. Перед этим событием в это бедное селение войдут Воины Неба. Их несказанной красоты и мощи одухотворенные лики будут освещать сам воздух вокруг них, само пространство рядом с ними, необъяснимо превращая его в саму любовь. И тут произойдет невозможное, как только последний из них войдет в границы этого селения, они тут же свое будущее здесь превратят в свое прошлое. Неуловимо, незримо...Но это все равно никто из людей, спящих вокруг них, не заметил бы, даже если бы они проснулись и увидели их рядом с собой. Тем временем Воины Неба медленно и осторожно подходили к некоему месту в этом селении и чем ближе они к нему подходили, тем печальнее и горестнее становились. Они были напряжены и усталы, как будто уже давно с кем-то боролись, хотя почему как будто? Они действительно давно вели невидимою войну с кем-то, кто скрывался от них все это время под землей под их ногами, поэтому они давно не смотрели наверх, они давно всматривались в эту землю, словно самим присутствием своим не позволяли, не разрешали этому невидимому, явно тёмному созданию, появится перед ними сейчас в этом селении. Ни кем, как впрочем и всегда, не замеченные, в силу все той же своей любви к миру, им таки удалось отвести это тёмное, невидимое для большинства создания подальше от этой местности и остановить его, ограждая этот участок земли незримо от всего мира своим светлом кругом - оцеплением. В этот час я стоял позади этих воинов с восхищением глядя на их величественные, преисполненные несказанным благородством облики, на их могучие белоснежные крылья, которые огромными двойными щитами были сложены в покое за их спинами, а их мощные, сильные руки были вытянуты вдоль тел и, казалось, служили им мечами, но только милосердными мечами.
В этот предрассветный тихий час никто из них по-прежнему не смотрел на небо. Все они, как и прежде, смотрели только на землю, на то место, где должен был кто-то выйти, появится перед ними в скором времени. Они точно определили этот участок земли для этого неизвестного для тех, кто был сейчас внизу, и они не могли ошибиться в своих расчетах.
И вот этот момент настал. Земля на этом месте стала двигаться и осыпаться. Лики Небесных Воинов помрачнели ещё больше и наполнились ещё большей горечью и скорбью. Они ещё плотнее оцепили это место своим светлым магическим кругом. Земля под ними, тем временем, продолжала осыпаться и провалиться куда-то глубоко вниз, но точно у самих их ног, словно кому-то там, внизу, они запрещали трогать землю дальше за собой, только перед ними! Никто не имел права сейчас там внизу без их разрешения расширять и облегчать себе дорогу наверх. При этом ни одного звука, ни одного шелеста не было слышно вокруг, все замерло, как будто в каком-то непонятном, необъяснимом страхе, если не ужасе. Вся природа вокруг замолчала, все живое и неживое в ней.
Только один единственный звук был слышен, был позволен сейчас. Это звук осыпающейся куда-то вниз земли и её падением с тихим свистом куда-то в никуда, но вскоре земля перестала осыпаться, она просто начала обваливаться у их ног. Через минуту она падала уже в тёмные небеса, которые медленно, словно через силу, разверзались под ногами небесного воинства, при этом торжественно обнажая вершину какой-то чёрной, как уголь, горы, на которой стояла несколько зловещих высоких фигур. Они были похожи на людей, точнее напоминали их, если бы не их практические невыносимые для человеческих глаз безжизненность и невообразимая сгущенность концентрации зла в их естествах, в их фигурах, которая в них была такой плотности и такой силы излучения от них, что без боли не только душевной, но и простой физической, смотреть на это было невозможно. При этом, как ни удивительно это было и необъяснимо, лишенные давным-давно всякого рода добра и всякой добродетели, они, без сомнения, обладали неким эквивалентом тёмного злого обаяния, а так же каким-то странным дружелюбием и притягательностью из которых состояла харизма этих личностей, непонятная, непостижимая до конца никому. Насквозь демонические и бесовские их качества слабые духом могли с легкость принять за некою доброту, симпатию к ним, хотя на самом деле кроме жестокости и постоянной ярости, они к людям ничего не испытывали, хотя свое зло и никогда не угасающее бешенство, они с легкостью могли заставить любого поверить, что на самом деле это их добродетель, их милосерднее ко всему, где их чёрное, на самом деле их белое...Но хватит отступлений, вернемся к нашим событиям.
Так вот, одно из этих трех существ, которые сейчас появились перед Воинами Неба на своей горе, держало на руках младенца, который был завернут во что-то светлое и как бы чистое...Но это светлое и это чистое в действительности не имело ничего общего с настоящим светлым и настоящим чистым.
Пристально вглядываясь в печальные лики своих врагов, падшее существо протянуло этого младенца к ближайшему из них, но тот даже не пытался его взять. Он был против. Когда, не размыкая даже своих чёрных губ, это существо смиренно попросило, даже не голосом, а самой холодной безжизненностью, которая от него исходила невидимым пламенем, невидимым смертоносным пламенем. Возьми его! Он будет священником!!! Он будет с Богом!!! Но в этих словах слышалось совсем другое: он сам будет Богом для всех. И снова этот младенец был предложен небесным ангелам, и снова они его не взяли. Мальчик, а это был именно мальчик, в руках этих тёмных созданий, как будто что-то почувствовал и горько заплакал. И плач его был невыносимым, если бы его услышали люди, потому что этот плач был по ним, по их душам.
Когда он утих, падшие, в который раз, попытались отдать ребёнка, но ангелы опять отказались брать его, и вновь эти существа из бездны начали смиренно уговаривать все-таки взять его, но при этом даже не скрывали от них своих злых улыбок, свое бешенства в глазах. Услышав в очередной раз, отказ взять этого ребенка себе, один из трех падших, вероятно самых главный из них, яростно засмеялся и сделал какой-то знак тому, кто держал ребенка, видно, их терпение окончательно иссякло, и они поняли. что ребенка извечные враги не возьмут, сколько бы они об этом не просили, не уговаривали, но и дальше идти по земле с этим ребенком они не могли, даже если бы очень хотели, их все равно бы никто дальше не пустил, поэтому, увидев этот знак от своего старшего, падший не колебался больше ни секунды, и с нескрываемым облегчением с силой бросил мальчика в небо, и в этот момент он был самим ожесточением. Пролетев метров десять по направлению к небу, младенец вдруг застыл в воздухе, словно кто-то невидимый и сильный остановил его полет, не давая ему больше приближаться к своему сокровенному. Через несколько мгновений мальчик упал в руки одного из ангелов, они не могли дать ему разбиться не при каких условиях, ведь они были сама любовь. Оказавшись в ангельских руках, ребенок с облегчением заплакал с тёмной благодарностью, глядя на своего спасителя, и в тот же самый момент гора с падшими стала погружаться обратно в землю. Они больше не могли и не хотели находиться рядом с воинами Света, слишком сильно они их ненавидели, чтобы находиться дальше с ними рядом, слишком невыносимо было для них такое соседство.
Через некоторое время земля под ногами ангелов приобрела былую твердость, неуловимо вернув себе все свои прежние свойства, всю свою плотность.
Образовав некое подобие коридора, небесные воины понесли этого младенца обратно в селение, в один из его домов. Их светлые лики по-прежнему были темны от печали, от неизъяснимого горя, от небывалой скорби. Но что-либо сделать теперь они уже не могли, что-то исправить или что-то вернуть. Что-то им запрещало, останавливало противиться всему произошедшему. Некий загадочный, непонятный до конца закон, которому они следовали, подчинялись тут, на земле вместе с людьми, был для них сейчас непреложным и святым, и не давал возможности сопротивляться дальше такому положению вещей, такому исходу событий. Это касалось и тех, кто был со светом на этот раз, и тех, кто выбрал, как и прежде для себя, тьму. Я так же был бессилен теперь им помочь. Пришло время неизбежности и мне оставалось только уйти...