"Снег посерел, сугробы просели, небо низкое, ватное. Хорошо... Как-то уютно всегда в конце марта. Похоже делается на душе, когда, завершая что-то трудное - долгий путь, например, или тяжелую работу, - начинаешь предвкушать тепло дома, близкий отдых... А разве не малый путь у всех за плечами? - с морозами (градус их ниже нуля!), с промозглыми ветрами и надоевшей тяжестью зимних одежд. Ничего, недолго уж, скоро лето! Потому что то, что начинается в наших широтах после стаивания снега, необходимо считать летом. Таков единственный способ улучшить климат.
И еще хорошо, что сегодня пятница. Вот только голова болит... Зато какие воспоминания!"
А ведь четверг с утра обещал быть обыденно-тусклым. Сначала томление в отделе, потом обед, затем - мука мученическая! - конференция молодых специалистов. Черт возьми, как же там всегда хочется спать!
Первые ряды в актовом зале по обыкновению заполнялись лишь начальством, да докладчиками. Но и, как всегда, за несколько минут до начала мероприятия последние ряды дружно перекочевали вперед, подчиняясь мягко повелевающему взмаху руки Василия Леонидовича Камышева, заместителя директора по общим вопросам.
Вилен же сразу сел посередине зала (и на что эти, с галерки, всякий раз рассчитывают?!), приготовился дремать. Впрочем, для приличия все же послушал первого выступающего. Был это председатель научно - технического совета, который объявил Генку Воротникова из 18 отдела победителем какого-то конкурса за изобретение прибора с дурацким названием "Ариэль".
- Мы этот прибор, между прочим, уже взяли на вооружение, - загадочно улыбаясь, сообщил председатель, - и в его эффективности вы сможете убедиться в самое ближайшее время.
Потом он пригласил Генку на сцену и вручил ему грамоту, к которой полагалась еще и премия.
Все. Теперь можно было отключаться.
Когда наступил перерыв, Вилен едва сдержал себя от сладкого потягивания. Выйдя в фойе, присоединился к курящим.
Лица у всех угрюмые, глаза в пол, чтоб не щуриться от света.
- Пора просыпаться! - возник рядом с компанией Ершов, как всегда, бодрый, веселый, шумный.
Впрочем, эта его энергичность не раздражала, поскольку естественно сочеталась с обликом русского молодца, голубоглазого, белокурого, налитого силой.
- Вот что: а не свалить нам отсюда? - предложил он. - В "Пни" на Обручева.
- Ну, ты даешь! Заметят же...
- Нас тут сколько? Пятеро! Генка шестой. А в зале народу под сотню будет! Ну и как заметят, есть мы или нет?!
- А Генка-то тут при чем?
- Так ему ж проставиться положено. С премии.
Вилен усмехнулся:
- Сам-то он в курсе?
- Не бойся, сейчас озадачу... Вы давайте по одному на выход - и в "Пни", а я за Генкой. Куда он денется!..
Вообще-то "Пни" именовались "Чайкой", и нарекли в народе это кафе именно так, потому что рядом с ним и в самом деле возвышались три пня - память о спиленных когда-то липах. А заведение было вполне приличное. Более того, по многим показателям оно выделялось из общего ряда московских кафе с их пластиковыми столами, дюралевыми стульями, выщербленными солонками и неспешным обслуживанием. В "Пнях", то есть в "Чайке", даже выступал вокально-инструментальный ансамбль.
Но до его появления еще было далеко.
Вилен подошел к автомату с пластинками, достал пятачок.
- Джо Дассена давай!
- Даю! - опустил Вилен пятачок в автомат.
А вскоре пришли Ершов и Генка.
- Эх, сейчас гульнем! - потер руки Ершов. - Только мне через час убегать надо - дело срочное.
- И чего тогда всех взбаламутил?
- Вам-то никуда не нужно! Ешьте, пейте, плохо что ли? Да, Ген?
- Ясное дело. Мне же все равно проставляться. Так уж лучше сейчас, пока деньги есть.
- Мы вообще-то решили по рублю скинуться, тебе на подмогу...
Сделали заказ, и уже через пять минут принесли холодную водку.
- Вот всегда так, - взялся разливать бутылку Ершов, - водку принесут, а закусывать нечем. Тут хорошо еще на столе хлебушек есть. Передайте-ка мне горбушку. Ну что, Ген, за тебя?
Выпили, закусили посоленным хлебом.
- Ген, а что за прибор?
- Да долго рассказывать. На улавливании молекул основан, самое широкое применение...
- Ну да, вам же сказали, что начальство уже взяло прибор на вооружение. Ген, это как?
- Понятия не имею.
-Ох, не нравится мне это их "вооружение", - сказал Ершов, наливая по второй. - Чувствую, устроят они какую-нибудь пакость.
- Илья, а не любишь ты начальство!
- Да, не люблю. А еще не люблю все эти их парткомы, профкомы...
- Потише, еще услышит кто-нибудь.
- Ладно... Ну, Ген, еще раз за тебя!
Через час Ершов ушел, а застолье покатилось дальше, благо и выпивки, и закуски хватало.
Народа в кафе все прибавлялось. Уже играл вокально-инструментальный ансамбль, сокращенно именуемый ВИА. Танцевали пары.
Вилен взглянул на одну из них. И сразу понял, почему именно на эту пару: с плотным мужчиной танцевала... Вика. Он почувствовал ее еще не увидев, а увидя, сразу узнал. Сколько же лет прошло?! Вилен всматривался в Викино лицо. Вдруг - словно опрокинулось время, и он ощутил себя... в детстве.
2
Да, Вилену было двенадцать лет, когда Вика появилась в их дачном поселке. Ее младший брат Колька жил у бабушки каждое лето, как и сам Вилен у тетки, а Вика приехала тогда впервые (наверно, потому что после развода родителей Колка остался с мамой, а Вика с отцом).
Все мальчишки сразу же повлюблялись в Вику, пробудив в ее братце неожиданную склонность к шантажу:
- А вот возьму и расскажу Вике, что вы меня Фурункулом зовете, - с тихой улыбкой говорил Колька, страдавший ячменями. - Или про то, как вы у меня одежду на озере сперли...
Радостно наглея день ото дня, братец в конце концов взялся всех поучать:
- Дурачье вы, зря перед Викой воображаете, все ваши старания для нее - пустой звук!
И был прав. Шансы на взаимность даже у самого старшего из компании - заводилы Лешки, который к своим тринадцати с половиной годам имел, по его уверению, всевозможный житейский опыт, - равнялись нулю. Потому что Вике шел...девятнадцатый год.
Вилен, как и остальные ребята, не задавался вопросом, красива она или нет? Просто все обреченно понимали: в таких вот и влюбляются.
У нее был вздернутый носик, круглые щеки с ямочками и необычайные глаза. " Ишь, какая косуля!" - сказал как-то ей вслед дед Матвей Дмитрич, почти круглосуточно восседавший на складном стульчике перед своей калиткой. Это он о ее глазах - больших, влажных и с тем же разрезом, что у косуль. Но, в отличие от них, Вика смотрела совсем без робости, ясно и прямо. Такая вот смелая косуля получалась.
А ведь, и в самом деле, Вика не боялась ни в футбол с мальчишками сыграть, ни речку переплыть. А с каким азартом удила она рыбу! Так уж получилось, что вокруг не было никого, кто оказался бы близок ей по возрасту, но, проводя время в мальчишеской компании, она явно этим не тяготилась. Стоит ли говорить, как притягательно было ее общество для ребят.
Хоть еще и мальчишки, они находились в той поре, когда темная сила влечения к Женщине уже распахивает свои объятья, и вдруг узнаешь, что сердце сладко замирает не только на качелях, но и от увиденного девичьего профиля, очерченного и аккуратно, и легко, от светлого взгляда из-под челки, брошенного блондинкой на эскалаторе, или от того, например, как у кассирши с озорными глазами темнеет ложбинка в вырезе платья или как лежат одна на другой загорелые женские ноги.
Хорошо понимая происходящее с ребятами, Вика относилась со снисхождением к их глупым выходкам. Дело в том, что с каждым Викиным появлением круг ее поклонников сразу же превращался в ярмарку тщеславия. Или в птичий двор, где каждый индюк пушил хвост на собственный лад. В результате, будто бы сами собой начинали происходить такие вещи, как покорение вершины самой высокой сосны, полеты с "тарзанки" на дальность, езда на велосипеде без рук, хождение "колесом" и многое другое. Вика, конечно, пыталась сдерживать ребят, но этим лишь раззадоривала их.
И только Вилен ничем не привлекал к себе внимания: он просто терялся в присутствии Вики. Но все же и он выкинул номер! Да какой!
А началось все, как водится, с пустяка: Вике понадобилось позвонить в Москву. Сделать это можно было с единственного в округе телефона-автомата, располагавшегося на площади возле продуктового магазина. Пока Вика звонила, ее заприметили трое оболтусов из местных, которые решили немедленно познакомиться с симпатичной дачницей. А чтобы у нее не оставалось выбора, знакомиться или нет, один из них подпер плечом дверь телефонной будки. Конечно же, эта сцена не могла обойтись еще без одного персонажа - благородного героя. И он, понятное дело, появился. Волей случая им оказался Вилен, возвращавшийся с банкой сметаны из магазина. Справедливости ради нужно отметить, что по воле случая Вилен лишь оказался на сцене, а вот какую роль ему сыграть, зависело только от него самого.
Вилен долго не раздумывал. С разбегу он ударил головой в живот лоботряса, подпиравшего дверь телефонной будки. От неожиданности тот упал, и тут же два глухих разрыва обрушили покой, висевший над поселковой площадью. Это разбились два стеклянных сосуда: бутылка портвейна (вывалилась из кармана балбеса) и банка сметаны (выпала из рук Вилена). Не совладав после удара с силой инерции, Вилен последовал за своим противником. Проехавшись руками вперед по ковру из осколков, он приобрел ужасающий вид.
Обидчики Вики, лишь взглянув на него и собирающуюся толпу, быстро сообразили: нужно удирать. Что они и сделали, не проронив ни слова. Только тот, которого Вилен сбил с ног, выкрикнул, отбежав на приличное расстояние: " Псих! Лечиться надо!"
А Вика уже стояла перед Виленом, промокая его сочившуюся кровь и утирая собственные слезы одним и тем же носовым платочком. Из толпы выплыл еще один носовой платок, и кто-то сказал:
- Ему на станцию, к фельдшеру надо.
Вика, спохватившись, повела Вилена в медпункт, где его раны обработали и смазали зеленкой.
По пути домой она сказала ему с мягким блеском в глазах:
- А ты смелый...
И поцеловала. Да не в щеку, а почти в губы!
Настал его звездный час! Особенно Вилен гордился порезом на щеке (вот почему Вика приложила свой поцелуй в другое место). Но также приятно было и оттого, например, что теперь только за ним могла Вика зайти, направляясь в магазин, и только его она могла позвать к себе смотреть телевизор (который был большой редкостью для дачного быта тех лет). Да, Вика выделяла его из всех.
Ребята же, увидев это, сразу успокоились. Безумства закончились, началась прежняя жизнь. Из которой "счастливчик" Вилен оказался выключен. Потому-то и становилось ему иногда тоскливо. Впрочем, лишь иногда.
Сейчас Вилен не помнил о той тоске. Зато хорошо помнил Студента, приехавшего к родственникам в самом конце лета (решил набраться сил перед последним курсом). Долговязый, важный, скучный - ничего мало-мальски привлекательного.
А Вика стала вдруг растерянной и похорошела необыкновенно, словно что-то в ней подтаяло, и женственность проступила с какой-то истомной полнотой - ярко, волнующе. По вечерам Студент степенно сидел у костра напротив Вики и смотрел на нее блеклыми, круглыми глазами. Остальных же он не замечал. Неприятнейший был тип. Но Вика, очевидно, так не считала, и, когда все ребята расходились по домам, они вдвоем оставались сидеть у догоравшего костра.
Ну а потом Вика исчезла: уехала, ни с кем не попрощавшись. Исчез и Студент. Вилен слышал, как Викина бабушка жаловалась его тете: "Это ж надо?! Я, говорит, замуж выхожу. Я ей: Викуся, тебе же только восемнадцать лет! Да и он что такое? Ни кола, ни двора, в общежитии живет, стипендия одна, да и ту, может, еще не получает. Нет, говорит, все уже решено, и ничего не изменить. Собралась в пять минут и уехала..."
С тех пор Вилен не видел Вику и ничего о ней не слышал.
3
Удивительная вещь - память! Иной раз бессильна она перед вчерашним днем, а иногда унесет, не спросясь, человека в его давнее прошлое - даже запахи вернет, вмиг перелистает годы, а случается - и целую жизнь. Секунды, минуты или всю ночь напролет - память сама решает, сколько длиться этим путешествиям. Для Вилена все завершилось с последними звуками танца.
Он взглядом проводил Вику в конец зала, где за сдвинутыми столами сидели человек десять - мужчины и женщины разных возрастов, наверно, сослуживцы.
И будто кто-то подтолкнул его встать, чтобы направиться к Вике. Вилен, конечно, понимал, что она, скорее всего, его не узнает, но стало не до размышлений. А ведь прежде, чем приглашать Вику на танец, не мешало бы подумать о возможной реакции усатого Викиного кавалера. Поэтому для Вилена было неожиданностью, когда тот вскочил с места и грозно надвинулся на него.
- Все нормально, Аркадий, - остановила усатого Вика и негромко добавила: Что это ты себе возомнил?!
"Значит, между ними ничего серьезного", - улыбнулась у Вилена душа.
Начался медленный танец. Без слов, одной мелодией звучала какая-то очень знакомая песня-грусть, и так оказалось хорошо плыть в этой музыке, глядя на Вику и думая о ней.
То, как были подведены ее глаза, несколько изменило их форму, но все равно это были те же Викины косульи глаза. Да и во всем она, будто бы изменившись, осталась прежней. Фигурка, хоть и утратила девичью легкость, но не потеряла стройности, только приосанилась, а походка и жесты принадлежали теперь уверенной в себе женщине, и потому в ее движениях стало еще больше изящества, которое всегда - порождение внутренней свободы.
Вика улыбнулась, и от ямочек на щеках лицо ее сделалось до боли знакомым.
- Что это вы так смело разглядываете меня?
И, не дав ему ответить, сказала:
- Раньше я знала одного такого же смелого молодого человека. А звали его ...
Она потянулась к его уху и, нахлынув ароматом волос, прошептала:
- Вилен...
- Не может быть! - изумился он.
- Не может быть чего?
- Чтобы ты... вы меня узнали!..
- Но узнала же! И что это ты со мной на "вы"? Очень постарела?
- Нет. Ты и сама знаешь, что прекрасно выглядишь.
- Ну знаю. А тебе трудно комплимент сделать?
- Так ведь я же говорю: ты прекрасно выглядишь. Ты всегда красивой была. И мне очень нравилась. Да и не мне одному. Помнишь?
- Помню, конечно... Ты мне тоже симпатичен был...Ты же мой спаситель! Сколько лет тебе тогда было?
- Двенадцать. А жаль.
- Что жаль?
- Что симпатичен был только потому, что спаситель.
Вика рассмеялась.
- Да я для вас тетей была, а вы для меня дети!
- Все так. Хотя и не совсем так.
У Вики заиграли смешинки в глазах.
- К чему ты, Вилен, клонишь?
- К тому, что я вырос и мне двадцать два года.
- Молодец! И все равно я для тебя взрослая женщина, - строго сказала она, но глаза ее по-прежнему весело блестели. - Ну, расскажи о себе.
- Биография короткая: школа, институт, сейчас в НИИ работаю, младшим научным сотрудником. Сегодня конференция молодых специалистов была. Мы оттуда с ребятами удрали, чтобы премию обмыть. Вон наш столик.
- Ты премию получил?
- Нет, вон тот в красном свитере.
- Ты женат?
- Что ты, я же только институт закончил.
- Ну и что? Некоторые еще студентами семьей обзаводятся...
Вика смолкла, опустив лицо.
- Я все помню, - сказал Вилен. - Не сложилось с ним?
Она кивнула.
- А брат твой как?
- В МГИМО учится, спасибо нашему папе. На последнем курсе. Все у него хорошо.
- А у тебя?
- И у меня тоже. Я вечерний закончила. Работаю тут недалеко. Экономистом. Теперь уже старшим, - поправилась она. - Пришли вот с коллегами мое повышение отметить.
- Ты замужем?
- Нет, но я не одна, - она улыбнулась, - у меня дочь. Ей девять лет.
Танец закончился.
- Если я тебя еще раз приглашу, меня тот усатый, наверно, зарежет.
- Ну, во-первых не зарежет: он все-таки зав. сектором, а не уголовник, и, во-вторых, мне уже пора домой, к дочке.
- Тогда я тебя провожу. Не будешь возражать?
- Не буду.
- А зав. сектором?
- И он тоже. Жди меня у выхода, я скоро.
Вилен кинулся к своему столику:
- Все, мужики, я испаряюсь. Генка, спасибо за угощение.
- Погоди, как тебе удалось с такой женщиной познакомиться?
- Завтра, все завтра... Пока!
Был десятый час вечера, когда вышли они из кафе. К этому времени заложенное облаками небо прояснилось и теперь, глядя на землю желтой луной, лежало в белесых росчерках, словно в следах пороши. И было душно от исхода в открывшуюся высь тепла, накопленного за день. И было чудесно оттого, что это напоминало лето.
Они пешком, неторопливо продвигались к Викиному дому, который находился в паре автобусных остановок; шли расстегнутые, с непокрытой головой, и какой-то славный разговор ни о чем лился сам собою, как тихая течь.
Когда они вошли в подъезд, все оборвалось: Вилен привлек Вику к себе, а она уперлась руками в его грудь и покачала головой.
- Зачем? Так хорошо было...
Вилен отпустил ее. И с обидой спросил:
- Я всегда буду для тебя мальчиком?
- Ну нет, конечно... Не сердись. Ты... очень милый...
Она вдруг обняла его и поцеловала в губы. Не пресно - по-дружески, - а влажно, сладко. Но коротко. Словно только подразнила юрким язычком.
- Ничего не понимаю, - прошептал изумленный Вилен.
- Я пока тоже... - отозвалась Вика и предложила:
- Хочешь, чаем напою. Только вести себя прилично! Странно, почему-то в подобных обстоятельствах всегда предлагают кофе. От него же не спят, а тут ночь на носу.
- Вот за тем и предлагают, чтобы не спать.
- Тогда это точно не наш случай.
Они поднялись в Викину квартиру. Дочка уже спала.
- Она у меня самостоятельная, - сказала Вика, - сама ложится, сама встает.
- А комнат у тебя две? - не постеснялся спросить Вилен.
- Две, но нам на кухню.
Чаю Вилену не хотелось... Осилив две чашки чаю, Вилен понял, что пора уходить. Уже стоя в дверях, он попытался снова обнять Вику, и она - о, чудо! - вдруг не стала сопротивляться. В этот раз поцелуй был долгим. Вика спохватилась только, когда руки Вилена сделались чересчур смелыми, и забилась, как птица, у него в объятьях.
- Вилен, ты слишком торопишься!
- Тороплюсь? Значит, есть надежда?
- Ну почему же нет? - улыбнулась она. - А теперь иди. Спать пора.
- Я позвоню завтра!
4
"А голова-то, кажется, уже не болит", - заметил Вилен, подходя к зданию института. Но тут же от этой приятной мысли отвлекся, увидев через стеклянные стены аквариума-вестибюля небывалое скопление народа.
Обычно каждый сотрудник шел через свой турникет, обменивая у вохровца (стрелка военизированной охраны) жетон на пропуск - и никакой толчеи. Сегодня же все проходили через один-единственный турникет, миновав который надлежало еще проследовать мимо какого-то экрана. На выходе из процесса стоял с ручкой и блокнотом вальяжный, крупный, улыбающийся Василий Леонидович Камышев, именуемый, между прочим, в народе Веселинычем.
Вилен пристроился к концу очереди.
Вскоре он увидел Ершова, который, находясь за Камышевым так, что тот не мог его видеть, делал Вилену энергичные жесты. Смысл их угадывался однозначно: не надо, не ходи! " Да как же это? Прогулять что ли?" Вилен покачал головой. Ершов в отчаянии махнул рукой: мол, воля твоя, я тебя предупреждал, но не ушел, а остался ждать.
Когда Вилен проходил мимо матового экрана, тот вспыхнул красным цветом. Веселиныч заулыбался шире прежнего.
- Представьтесь, - сказал он.
Вилен назвал себя.
- Что же это вы, Вилен Игоревич, нетрезвый на работу приходите?
- Я? - изумился Вилен. - Да я абсолютно трезв!
- А вот прибор, - Камышев кивнул на экран, - сигнализирует об обратном. И ошибиться он не может. Между прочим, его ваш же коллега изобрел, молодой специалист. "Стало быть это Генкин прибор... И вот каким образом начальство взяло его на вооружение! Но все это похоже на бред! Какая-то чушь несусветная!"
- Я сейчас объясню... Ну да, вчера вечером я был в кафе, выпивал, но вчера же!
- Объясняться вы будете не здесь. А сейчас проследуйте на свое рабочее место. Вас, когда потребуется, вызовут.
- Ну что, не послушал меня? - протянул, здороваясь, руку Ершов. - Дождался бы, когда они свою ловушку унесут, да прошел бы себе спокойненько.
- Откуда ж я знал?.. Конечно, лучше было опоздать...
И вдруг Вилен рассмеялся:
- А изобретатель наш хренов небось тоже попался?
- Зря надеешься: Генка сегодня в отгуле.
- Ну а ты, у тебя-то должно быть все в порядке: ушел рано, пил немного.
- Ага... Счас... У этого чертового прибора такая чувствительность, что ему и одной молекулы достаточно! Я тоже в списке... А ведь интуиция меня не обманула: получите, дорогие товарищи, сухой закон в отдельно взятом институте.
- Да они там что? Рехнулись?
Ершов оставил реплику Вилена в стороне.
- И будут потом радостно рапортовать наверх... А дальше, сам знаешь, - начнется распространение передового опыта в масштабах города, республики, всей страны!
- Да ладно тебе! Не сгущай краски!
- Ну и наивный же ты человек! Это ж любимое их занятие - порядок наводить... Ладно, пора по рабочим местам, а то еще опоздание до кучи припишут.
Вилен пришел в отдел, сел за свой стол и, уткнувшись в первые попавшиеся под руку бумаги, сделал вид, будто работает. Но все прекрасно понимали, что занят он только одним - ожиданием вызова к начальству, а потому не трогали, оставляя, как перед свершением казни, наедине с самим с собой.
В обед он увиделся с Ершовым и остальными ребятами из вчерашней компании. Те нервничали:
- Еще не вызывали?
- Нет...
Только Ершов не нервничал. Он был угрюм и решителен.
- А послать их к чертовой матери!
- Ты что? Беды потом не оберешься!
- А что, лучше смолчать?
Вдруг Ершов зло улыбнулся:
- Не знаете, почему у нас в маршрутных такси все платят, а билеты никто не берет? Хотим широту души показать? Или продемонстрировать доверие водителю? Мол, и так знаем, что все деньги в кассу сдаст. Но и в том, и в другом случае врем. Во-первых, мы мелочны, а, во-вторых, убеждены: шоферюга обязательно запустит свои лапы в выручку. Выходит, нам стыдно не дать водителю красть! А вот это уже из области извращений. Мне иногда кажется, что жить по здравому смыслу нам не дано. Вот, например, не любим, когда кто-то поступает не так, как все, даже если эти все законченные идиоты!..
- Что-то тебя не туда занесло...
- Занесло? - перебил Ершов. - Точно! Опять в ту же маршрутку! Ты там рискни попросить билетик. Я тебе гарантирую всеобщее презрение пассажиров до конца поездки. А безропотность перед начальством? Тут же дело просто до маразма доходит! Как в том анекдоте, если скажут, что завтра на площади всех вешать будут, то все и придут, да еще со своими веревками... Ну вот какого рожна они целому институту этот рентген устроили? По какому праву? И почему они заключение делают по показаниям какого-то прибора?
- Но ведь он же и в самом деле... улавливает.
- Улавливает. А известно вам, что состояние опьянения определяется только по результатам медицинского освидетельствования?
- Ну ладно, ладно, - вмешался Вилен. - Наверно, ты прав. Но нам-то что делать? Предлагай!..
- Я уже предложил: послать их к чертовой матери! Всем вместе.
- Ты думаешь, нас всех вместе вызовут?
- Ну, если нет, то послать их каждому в отдельности!
Вскоре после обеда вызвали всех сразу, но приглашать на "ковер" стали поодиночке.
До Вилена в кабинете Камышева побывали трое. Судя по тому, что они там не задержались, никто из них к чертовой матери никого не посылал. Вилен тоже решил не будить лиха.
Кроме Камышева, в кабинете присутствовали три секретаря: партийный, комсомольский и профсоюзный.
- Что же вы, молодой человек, такое имя черните? - со скорбью, надрывающей голос, начал партийный секретарь Никанор Алексеевич Порватов, а секретарь профсоюзный Петр Петрович Широкоряд уточнил:
- Вилен - это же от Владимира Ильича Ленина!
- Я в курсе, - негромко, но, как показалось обоим секретарям, дерзко ответил Вилен.
- Значит, вы понимаете, что с вас спрашивается вдвойне? - вступил в разговор Веселиныч, расплываясь в улыбке.
"Что он все улыбается? - раздраженно подумал Вилен. - Сколько живу, впервые слышу про особый спрос".
И ничего не ответил.
- Тогда скажите, - продолжил Камышев, приняв его молчание за согласие, - какого наказания заслуживает ваш проступок?
- А я никакого проступка не совершал, - негромко опять, но твердо ответил Вилен.
И это, в понимании собравшихся, было уже наглостью.
- Не совершал?! - покраснел от возбуждения партийный секретарь Порватов, а секретарь профсоюзный Широкоряд взвился:
- По-вашему, ходить на работу пьяным - это в порядке вещей?!
- Я трезвый был. Я же объяснил все заместителю директора сегодня утром.
Багровый Порватов и гневно дышащий Широкоряд повернулись к Камышеву.
- Ну и что вы мне объяснили? - перестал (невероятно!) улыбаться тот.
- Что я был в кафе. Но вчера, вечером. Разве это запрещено?
Наступило молчание.
- Ну, а вы что скажете? - зловеще, через очки-лупы посмотрел Порватов на комсомольского вожака.
От такого взгляда коммуниста, малого ростом и тщедушного телосложением, впору было содрогнуться. Леша Буруздин и содрогнулся (Вилен знал этого инженера из 11 отдела). А еще поперхнулся и начал было что-то лепетать, но старший товарищ его перебил:
- Да у вас комсомольцы, понимаешь, вечерами по кафе шатаются, а вам и дела нет! Где воспитательная, где культмассовая работа?!
Профсоюзный лидер, до того внезапно успокоившийся, опять занервничал, уловив отклонение от главной темы. Широкоряд вынул из нагрудного кармана пиджака ярко-желтую расческу и частыми взмахами стал зачесывать волосы, упавшие на лоб. Делая так, он все время посверкивал и косил глазками на партийного секретаря. За этим занятием Широкоряд напоминал зверька, совершающего какой-то диковинный ритуал. В конце концов, он не выдержал:
- Значит, никакой вины вы за собой не признаете?
- Нет.
- А как же показания прибора?
- А кто этот прибор тестировал, проверял?
- Да вы издеваетесь над нами?
- Знаете что? - вмешался Веселиныч - улыбка вновь плыла по его лицу. - Чтобы не было ни у кого сомнений, мы в понедельник сами, вчетвером, пройдем испытание прибором на глазах у всех. И уж если прибор ничего не покажет, а он ничего не покажет, то не обессудьте, отвечать вам придется по всей, как говорится, строгости закона.
- Какого закона? - опешил Вилен.
- Полагаю, решать ваш вопрос мы поручим комсомолу. А у него свой Устав, который что? Закон!
Вилена отпустили. Получалось, до очередного суда, который, конечно же, ничем хорошим закончиться не мог.
Следующим и последним шел Илья, который, как и намеревался, послал всех к чертовой матери. "Да, вот теперь у кого настоящие проблемы! - подумал Вилен. - А у меня так - неприятности..."
Ершов просто кипел.
- Ты сейчас только ничего не говори, - сказал ему Вилен. - Пойдем, покурим, помолчим.
С каждой затяжкой Ершов все больше успокаивался, пока не остыл совсем:
- Как бы там ни было, а покурить порой особенно приятно... Думаю, очередной их целью станет именно курение. И не потому что никотин - яд, а потому что не могут они спокойно смотреть на то, отчего человеку кайф! Для них Генкин прибор просто подарок! Дело лишь в богатстве фантазии. Можно, например, выявлять сотрудников, у которых ночью был секс. Излучает же человек после этого какие-нибудь флюиды. Настроить прибор на их улавливание, и - нате, получите порицание: что это вы, уважаемый, энергию преступно расходуете накануне трудового дня?! Я тебе точно говорю, они ни перед чем не остановятся!
- Вот что, - решил Вилен. - Надо к Генке ехать. Он этот прибор породил, пусть его... Они знаешь, чего придумали? Самим в понедельник утром, на глазах у всех пройти проверку. Чтоб никто не сомневался ...
- Ну да, решили пожертвовать своими выходными. - Ершов отбросил окурок в урну. - Думаешь, они не пьют? Еще как! Только им можно. Потому что они - это они! А народ глуп, и его нужно систематически воспитывать...
- Ладно, Илья, - перебил Вилен, - что тут много говорить! Мы едем к Генке или нет?
- Естественно. Встречаемся после работы на остановке.
В начале седьмого вечера Ершов нашел Вилена в очереди на автобус.
- И охота тебе? Я, например, до метро пешком хожу. Или на маршрутке добираюсь. Вон, кстати, наша едет. Авось, не обеднеем.
Маршрутки, как известно, плавностью хода не отличаются. К свободным местам, оставшимся только в конце салона, пробирались через качку, приседая и разбрасывая руки. Наконец, плюхнулись на сиденья.
"Каждый раз такие пируэты выделывать, да еще за кровный гривенник?! Нет! Лучше уж пешком!" - решил на будущее Вилен и полез за деньгами. Но Ершов уже протянул руку впередисидящему пассажиру:
- Передайте, пожалуйста, на два билета.
"Начинается..." - тоскливо подумал Вилен.
Убедившись, что монетки добрались до водителя, Ершов немного выждал, а потом громко сказал:
- Товарищ Пиковер, а где билеты?
Вилен не сразу сообразил, что садясь в маршрутку, Илья успел узнать фамилию водителя из таблички, всегда размещаемой на "торпеде" такси. Не сразу сообразили и все остальные, включая водителя, плечистого парня с рыжей головой, который, услышав свою фамилию, резко затормозил. Пассажиры посъезжали со своих мест. И все, как один, повернули недобрые лица к Ершову. Ну и к Вилену, конечно. Который невольно отодвинулся в сторону.
Прежде чем оторвать от толстой катушки билеты, Пиковер направил зеркало заднего вида на Ершова, чтобы рассмотреть лицо этого уникального человека. Наконец, он вложил два билета в руку пассажира за своей спиной:
- Передайте тому вон... в конце салона.
И билеты поплыли по цепочке в сопровождении тяжелых взглядов. Как раньше и утверждал Ершов, всеобщее презрение было обеспечено им с Виленом до конца поездки. Удивительно, но это презрение передавалось и новым пассажирам, которые, едва усевшись, начинали с неприязнью на них посматривать.
В конце концов, приехали. На укоризненное молчание Вилена Илья ответил: