Ганн проснулся от того, что левую ногу свело судорогой. Выругавшись сквозь стиснутые зубы, он рывком сел на жалобно скрипнувшей постели и начал растирать пронзенную болью лодыжку, разгоняя по ней тепло. В комнате было холодно и сыро. Не спасало даже шерстяное одеяло и теплая рубашка.
На соседней кровати заворочалась Сафия. Смуглая рука выскользнула из-под одеяла и свесилась над полом. В неверных, серых утренних сумерках волшебница выглядела старше. И утомленнее, чем обычно.
Ганн прищурился и окинул взглядом комнату. Каэлин еще спала, аккуратно сложив крылья за спиной. В отличие от вечно дрожащей Сафии, полунебесная спала без одеяла, полностью одетая, словно в любой момент пробуждения была готова сорваться с места и уйти, не задерживаясь.
Уже не в первый раз ведьмак задался вопросом - удобно ли Каэлин спать на своих крыльях?
Зевнув, парень спустил ноги с кровати и потянулся негибким ото сна телом. Тишину в комнате нарушало лишь тихое дыхание спящих. Звук отчего-то успокаивал.
Ганн несколько раз сонно моргнул и обернулся на кровать Нуар.
Она была нетронута. И пуста.
Нуар он увидел прежде, чем она заметила его. Аасимарка стояла далеко от стен Мулсантира, покачиваясь, и смотрела на запад. Она была боса, потускневшие черные волосы полоскал ветер, руки что-то теребили, а губы беззвучно шевелились. Бледные лучи солнца освещали ее белое, болезненное лицо.
Заслышав шаги Ганна, она обернулась. Слегка дернула уголками губ и подошла на пару шагов ближе. Ноги у нее были мокрые от росы.
- Редкий цветок в моей стране, - сказала она просто, словно продолжала недавно прерванный диалог. - Лунная лаванда. Когда ее срываешь, то из стебелька вытекает красный сок.
Нуар вытянула руку. И вправду - кончики белых пальцев были перепачканы кроваво-красным. Таким же цветом были перемазаны ее шея, губы и щеки. Эти пятна придавали Нуар до дрожи безумный и пугающий вид.
Ганн промолчал. Просто смотрел.
- Знаешь, этот цветок напоминает мне тебя. Его лепестки такого же цвета, как и твоя кожа.
Со стебелька цветка снова капнул сок, и Нуар медленно размазала его по щеке. После чего поднесла влажные пальцы к губам и медленно облизнула.
Ганн на мгновение представил, что сок на ее губах - его кровь.
Его передернуло.
- Ты ради этого здесь? - выдавил он, уже жалея, что пришел искать ее.
- Нет. - Нуар покачала головой, после чего вплела цветочек лунной лаванды в волосы за ухом. - Я разговаривала с Окку.
- А почему босиком?
- В детстве я любила бегать без обуви.
Ганн не смог сдержать дрожи отвращения, глядя на ее отсутствующее, полное безмятежности лицо. Янтарные глаза Нуар встретились с его собственными. Уголки бледных губ слегка опустились книзу.
- Я тебе неприятна, да?
Ганн не ответил. Она казалась ему безумной - женщина, которая ходит босиком, пьет сок из стеблей лунной лаванды и держит возле сердца Пожирателя Духов.
Поняв, что Ганн не собирается отвечать, Нуар даже не обиделась. Подошла еще ближе, сорвала несколько цветов и присоединила к охапке, которую уже успела нарвать.
- Как думаешь, Магде понравятся эти цветы?
Ганн мельком взглянул на букет в перепачканных красным соком руках.
- Она будет в восторге.
Нуар светло улыбнулась и убрала прядь волос, упавшую на лицо.
- Хочется встретиться и поговорить с ней. Она, наверное, напугана.
"Тобой будет еще больше".
- Я рада, что Шева разрешила ей и остальным вернуться.
"Их нужно было держать подальше от тебя".
Внезапно женщина коснулась запястья Ганна и слегка сжала его. На коже парня выступили мурашки - пальцы Нуар были ледяными.
- Я рада, что ты со мной, - просто сказала аасимарка. - Я благодарна за то, что ты согласился помочь.
- Не за что благодарить. - Как можно более вежливо, Ганн высвободился и вымученно улыбнулся. Видят духи, как ему хотелось оказаться подальше от этой женщины и от этого города. Но ему хватило такта не сказать этого вслух. - Тебе лучше вернуться в театр. Когда я уходил, Магда уже вернулась. Ей есть о чем рассказать тебе.
Нуар кивнула.
- Я скоро приду. Соберу еще несколько цветов.
Ганн кивнул, отвернулся и быстро зашагал к воротам. А Нуар еще долго стояла на поляне, под шелестящим травами ветром, и смотрела ему вслед.
***
- Ты чем-то встревожен, Ганн?
Парень обернулся. За его спиной застыла Каэлин - само спокойствие и сочувствие. Взглянув в ее черные, почти без белков, глаза, Ганн понял, почему решил не встречаться с ней взглядом - невозможно было смотреть в эти черные провалы на белом, как снег, лице, и не видеть ничего, кроме своего отражения.
- Немного не по себе, когда рядом с тобой живет монстр, - ответил он медленно, снова отвернувшись и сложив руки на груди.
Каэлин посмотрела вперед, на центр сцены - там Нуар разговаривала с Магдой. Гномка явно нервничала, дергала деревянные бусы на своей шее, и бросала неуверенные взгляды на остальную труппу. Те предпочитали отмалчиваться, и Магде не оставалось ничего, как сбивчиво отвечать на вопросы Пожирательницы. Нуар по-прежнему сжимала в руках свой злосчастный букет. Выглядело это немного по-идиотски.
- Девочка не виновата, что на нее пало проклятье, - мягко возразила Каэлин. - Это был не ее выбор.
- Знаю. И все же мне тревожно рядом с ней.
- Не только тебе.
Ганн коротко взглянул на лицо Каэлин. Что-то изменилось - вместо обычной сдержанной и вежливой маски на нем отразилось волнение.
- Тебя тоже все это тревожит?
Какое-то время Каэлин молчала.
- Она слабая, Ганн-из-Грез. И я... плохо вижу ее. И не совсем понимаю. Смотреть на нее - все равно, что смотреть в мутное, разбитое зеркало. Отражение искажается и исчезает.
- Она ненормальная, - буркнул Ганн.
- Ты несправедлив к ней.
- Я говорю то, что думаю. Она убегает утром собрать цветы лунной лаванды и пьет их сок, она улыбается так, словно ничего вообще не происходит. Словно не она - воплощение кошмарных легенд рашеми!
- Цветы - это всего лишь цветы, Ганн. - Лицо Каэлин слегка посуровело. - Ничего больше.
Они немного помолчали, прислушиваясь к беседе Нуар и Магды. За плечами аасимарки застыла изваянием Сафия, неловко переступая с ноги на ногу - выглядело это так, словно ей не терпелось уйти, но что-то держало ее на месте.
- Почему ты осталась с ней? - негромко спросил Ганн. - После битвы и даже сейчас?
- Моя вера и мои убеждения говорят мне, что так правильно. Эта девочка потерялась в тенях, и ей не справиться в одиночку.
- Звучит очень мило, но я никогда не верил в бескорыстную помощь.
- Ты вообще далек от веры, Ганн. От веры в богов, от веры в людей. Даже от веры в самого себя.
Ганн поежился. Вот еще одна не самая прекрасная черта Каэлин - она прекрасно видит души. Хуже всего в этом то, что иногда она говорит до неприятия чистую правду.
- И Нуар такая же, как и ты, - почти шепотом добавила Каэлин. - Потерявшаяся.
- Не сравнивай меня с ней!
Нуар и Магда резко обернулись - кажется, последние слова Ганн выпалил слишком громко.
- А почему ты остаешься с ней? - спросила Каэлин, когда Нуар и Магда снова заговорили.
Парень нахмурился. По правде сказать, он и сам не знал, почему он все еще здесь, рядом с чудовищем в человеческом теле, а не где-нибудь далеко от Мулсантира, этого города с двойным дном. Ему хотелось уйти. Он не раз думал об этом. Но каждый раз он откладывал свой уход еще на один день. А за ним - на следующий.
- Я остаюсь здесь потому, что она - чудовище, - медленно произнес Ганн, не отрывая взгляда от белого лица Нуар, на котором единственное, что казалось живым - были глаза. - Она Пожирательница Духов. А я - проводник. Я не смогу защитить духов этой страны, если буду далеко от того, кто их пожирает.
- Что ты хочешь этим сказать, Ганн?
- Если у нее не получиться... избавиться от проклятия - кто-то должен будет ее убить. Чтобы она не уничтожила все, что дорого мне и остальным рашеми.
- Она справится. - Каэлин покачала головой. - Не знаю как, но я верю в это.
- Она умрет. Как все Пожиратели до нее и все, что будут после. Голод убивает быстро.
***
Пожалуй, Ганн уже ненавидел Теневой План. За последние несколько дней путешествий по нему было слишком много.
Ганну тяжело было находиться в этом мире, где существовало только черное и серое. Казалось, что чем больше времени проводишь на Плане, где все меняется и теряет смысл, то очень скоро можешь потерять самого себя в подступающих тенях.
"Вуаль" с изнанки казалась Ганну очень жутким местом. Маски на стенах перешептывались, скалили безгубые рты в восковых улыбках и провожали путешественников пустыми провалами глаз. Ганн старался не вслушиваться в их шепот. Что-то подсказывало ему - заслушаешься - потеряешься.
Нуар ступала спокойно и уверенно - она уже была здесь вместе с Сафией, и уже начинала привыкать к тому, что у мира есть искаженное, уродливое отражение - Теневой План.
И совсем не удивилась, когда во мраке потайной комнаты Лиенны к ней выскользнули три длинные, уродливые тени.
Нуар узнала их - красноглазых, напуганных горгулий, вспомнила их когтистые лапы, высвободившие ее из-под завала руин Мерделэйна, вспомнила их хриплый, леденящий кровь шепот.
Затравленные, напуганные создания, рабы чужой воли, они не были ее врагами.
Горгульи шептались с ней, просили о помощи, касались попеременно ее лица, волос и бледной кожи рук. Прикосновения были ледяными.
- Темная, темная, - всхлипывали они в ужасе. - Мы оставили тебя в Кургане с тем, и ты стала темной, как и он сам.
Они говорили - про Лиенну, про Нефрис, про Шабаш Ведьм. А Нуар слушала. Голоса горгулий отдавались эхом в ее голове, сливались с другими - голосами из прошлого, обрывками видений - и вместе это был многоголосый, чудовищный хор, затопляющий сознание подобно черной воде, проникающей в пробитое дно лодки на середине быстрой реки...
- Дремлющий Шабаш?
Ганн, нахмурившись, сделал шаг ближе. Нуар медленно посмотрела на него - на надменное, напряженное лицо, на криво изогнутые в презрительной гримасе губы, а потом - в глаза. В самую глубину черных зрачков.
Мельтешение образов, хаотичные движения мыслей и оттенков чувств. Нуар не видела лица - она смотрела только в глаза.
На мгновение ей стало интересно - а что видит Ганн в ее собственных глазах? Отражение собственного безумия?
- Ты знаешь, о чем они говорят.
Нуар не спрашивала.
И тут же ощутила всплеск раздражения - почему-то Ганн ненавидел, когда она обращалась лично к нему.
- Кажется, знаю. Они говорят про Дремлющий Шабаш. Про таких, как я.
- Зачем Лиенне и Нефрис нужно было идти к ним? - слабо подала голос Сафия.
- Мы не знаем, - застонали горгульи. - Отпусти нас, Темная. Мы хотим уйти.
Нуар кивнула, коснулась каждого уродливого лица ладонями. Ганна передернуло от того, с какой легкостью она трогает этих тварей - так, словно они лучшие друзья.
Отвратительное зрелище.
После твари исчезли - поклонившись, они снова скрылись в тенях.
- Моя мать и Лиенна зачем-то обращались к Дремлющему Шабашу, - взволнованно произнесла Сафия. - И наверняка что-то узнали. Что-то очень-очень важное.
Нуар посмотрела на волшебницу отсутствующим взглядом. Словно была не здесь, а где-то далеко - парила в своих мыслях, погрузившись в глубины своего разума - или той сущности, что жила около сердца.
- Мы знаем, как туда попасть?
- Мы не знаем, - перебил ее Ганн. - Лично я только догадываюсь, где искать город под водой.
- Ты покажешь мне?
Ганн обжег Нуар мрачным взглядом и поджал губы.
- Разве у меня есть выбор?
- Разумеется. - Больше Нуар не проронила ни слова.
Мысли о Дремлющем Шабаше занимали Ганна еще долгое время спустя. Несмотря ни на что, при одном воспоминании о городе под водой его охватывала нервная дрожь. Город, где по камням течет холодная вода, город, где спят карги, город, где он получил жизнь и сделал свой первый вдох. Его всегда тянуло туда. Просто сейчас - сильнее, чем когда-либо.
Много раз он искал его, и один раз был близок к тому, чтобы найти. Тогда он стоял на берегу озера, мутного, пахнущего разложением озера, и смотрел, как извиваются над его поверхностью длинные, розовато-серые щупальца. Тогда он понимал - он рядом. Но не мог найти входа в собственный дом.
Он парил в собственных мыслях до полуночи, когда понял, что глаза уже слипаются. Сафия на верхней кровати уже спала, свесив руку вниз - тонкая ладонь слегка покачивалась, и Ганн какое-то время заворожено следил за ней. Потом ему надоело.
Каэлин ушла - она иногда уходила, но всегда неизменно возвращалась. Никто не смел спрашивать, где она может пропадать.
Нуар сидела на своей кровати, прислонившись спиной к стене, и смотрела широко открытыми глазами в открытое настежь окно. Белый лунный свет сиял на ее лице, добавлял блеска и без того безумным глазам. Они светились, точно глаза лесного хищного зверя. Жуткое зрелище.
Словно почувствовав на себе взгляд, Нуар медленно повернула голову и уставилась на Ганна своими безумными, желтыми глазами, ярко горящими на белом лице. Ганн притворился спящим, но от ее взгляда ему стало совсем не по себе. Не должно быть у человека таких глаз.
Взгляд Каэлин и то переносить легче. В черных глазах Голубки - красивое отражение и бездонная глубина сострадания.
Взгляд Нуар - водоворот чувств, мыслей и бешеного Голода, которого она никогда не научится скрывать. Глаза чудовища в ночи.
Нуар смотрела на Ганна долго. Скользила взглядом по внешне спокойному лицу и расслабленным рукам. Из-под полуопущенных ресниц Ганн наблюдал за самой Нуар, гадая, сколько она сможет так просидеть. Час? Два? Всю ночь?
А еще ему было интересно - голодна ли она?
Нуар зашевелилась, осторожно спустилась с кровати - движения женщины были бесшумными. Босые ноги прошлепали по деревянному полу.
Ганн едва подавил дрожь, когда Нуар опустилась рядом с ним на колени и заглянула в лицо. Ее дыхание коснулось его лица. Аасимарка замерла, прищурившись, и стала покачиваться, обняв себя руками.
"На что ты смотришь?" - хотелось спросить Ганну, но он не решился. Почему-то ему стало невыносимо жутко под этим прямым взглядом Пожирательницы. Казалось, она силится заглянуть ему в душу этими странными глазами. Неприятное чувство. Словно тебя раздевают на глазах толпы.
Интересно, она каждую ночь поступала так же?
Она сидела так, кажется, целую вечность - безумная Беренника Нуар - а потом резко поднялась, словно увидела все, что хотела.
Ганн вдруг со всей четкостью осознал, что она знала, что он не спит.
Мысль была неприятной.
Нуар еще какое-то время стояла неподвижно, переступая босыми ногами, после чего как-то судорожно вздохнула и вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.
Ганн понял, что все это время его сердце билось гулко и быстро, заходясь от ужаса.
Он боялся ее. О духи, он боялся эту женщину!
Повернувшись на спину, он прислушался к тому, как тихо звучат шаги Нуар по деревянным половицам, как почти неслышно скрипнула дверь театра. Потом шаги перестали звучать.
Она ушла.
Ганн не совсем понимал, зачем снова идет за ней - одинокой фигуркой под лунным светом, бредущей по улицам, словно лунатик, ведомый своей болезнью. Снова женщина скользнула за ворота Мулсантира, и пошла быстрее - по густой траве и мягкой земле, вниз по холму, к медленно бегущей реке. Было холодно. Ночи Рашемена всегда холодны.
Ганн задавался вопросом, куда она уходит каждую ночь, но потом заметил, как навстречу Нуар поднял голову дремлющий Окку, и поневоле восхитился.
Была бы воля Ганна - он ни за что не подошел бы к старику-медведю в одиночку.
Но Нуар шла спокойно и без страха, касаясь ладонями стеблей ночных цветов, и улыбалась. Немного безумно, как все, что она делала, но тепло и счастливо. Словно шла на встречу не опаснейшему существу, а к лучшему другу.
- Опять не спишь, малыш? - прорычал Окку, встречаясь с Нуар взглядом.
Аасимарка покачала головой и села рядом с богом-медведем, спиной к Ганну, лицом к реке, любуясь лунными бликами на ее спокойной поверхности.
Ганн замер неподалеку. Наверное, нужно было уйти, но он остался. Спроси его кто-нибудь сейчас - зачем - он бы не смог ответить.
- Мне не спится в этом театре, - призналась женщина, сцепив руки на коленях. - Там странные голоса из темноты, и маски. Они как живые. Что-то шепчут друг другу, плачут и смеются. От них у меня голова болит.
Окку глухо заворчал и лег, положив голову на скрещенные лапы. Ганн поневоле содрогнулся, увидев его длинные, загнутые когти. Почему Нуар не боится? Да, бог-медведь принес клятву, но находиться рядом с таким существом - все равно страшно.
Или нет?
- Почему ты приходишь именно сюда? - спросил Окку.
- Здесь лучше видно небо, - просто ответила Нуар. - В Рашемене совсем другие звезды. Не такие, как в Невервинтере. Но вот Слезы Селун видны лучше, и светят они ярче. И кажется, что небо здесь ближе - не такое далекое.
Ганна удивила та легкость, с которой она и старый Окку разговаривали. В театре Нуар почти ни с кем не разговаривала, чаще отмалчивалась. А теперь она казалась нормальной. Обычным человеком, в котором нет ни капли безумия. Не было привычной зажатости и странного взгляда исподлобья.
- Тебе хочется вернуться домой, малыш?
- Иногда мне кажется, что да. Хочется.
- Иногда?
- Просто там меня никто не ждет.
Ганн уловил горечь, сквозившую в ее словах.
- А родные?
- У меня никого нет.
Это она сказала просто - кажется, привыкла к самой мысли о том, что она действительно одна.
Окку странно заворчал.
- И дома у тебя нет?
- Раньше был. Но его уничтожили. На войне.
- И поэтому ты здесь?
Нуар странно улыбнулась, а потом коснулась плеча Окку озябшей рукой. Ганна вверг в ужас этот жест - Окку ведь не терпит такого отношения - но старик-медведь лишь прикрыл глаза и позволил аасимарке привалиться к своему мохнатому, разноцветному плечу.
Они заговорили тише. Их голоса - рычащий - Окку, и мягкий - Нуар сливались с шорохом ветра в траве и шелестом речной воды, накатывающей на каменистый берег. Где-то громко ухнула сова.
А потом Нуар начала петь.
Голос у нее оказался очень чистый, негромкий, немного дрожащий, но слушать его было приятно. Ганн не узнавал слов - песня была западной. Чужой.
Парень подошел немного ближе, стараясь держаться в тени, и закрыл глаза. Мысли и чувства Нуар ударили цветным потоком, и не в словах песни - в интонации и ощущениях - Ганн увидел все.
Деревушку в болотах, крепость под ярким солнечным светом, долину с медленно бьющимся хрустальным сердцем.
Окку тоже это чувствовал. Слушал. И видел.
Внезапно песня прервалась, и поток мыслей и грез - тоже. Сначала Ганн был напуган этой переменой - казалось, Нуар поняла, что она и Окку не одни.
А потом она мучительно, горько, беззвучно разрыдалась - и в этом плаче было столько боли, что Ганну стало неловко. Он не должен слушать, все это - от начала до конца - не для его ушей. Слышать такое - все равно, что отдернуть полог на женской кровати без разрешения. Слишком личное. Слишком чужое.
Но он слушал.
И в первый раз он усомнился в одном - а чудовище ли она?
Ведь по легендам, твари не проливают слез.
И сразу же пришло понимание. Нуар была здесь совсем одна, в чужой стране, без друзей и родных, лицом к лицу с медленно убивающим ее проклятием. У нее никого не было, и она, чудаковатая женщина, пережившая войну, чувствовала себя брошенной.
Ганну стало мучительно стыдно от того, что раньше он этого не понимал. Не понимала Сафия, привязанная к Нуар только чувством долга. Не понимала Каэлин, которая преследовала свои цели.