В темноту, непроглядную, бесконечную, бездонную...
Темнота без лучика света, без единого всполоха, без надежды.
Просто холодная, черная бездна, в которой нет жизни.
Такая же холодная и черная бездна, как и Голод у сердца. То же ощущение липкого, животного ужаса и жажды пожирать.
- Нуар...
Чья-то рука сомкнулась на ее локте. Едва теплая, но сильная, и такая знакомая - она выдернула аасимарку из потока темноты, встряхнула и придержала, чтобы Нуар устояла на ногах.
Соленый ветер ударил в лицо, откинул слипшиеся волосы со лба и шеи. Пахло рыбой, морем, высоким небом, и осенью. А еще - печеными яблоками с медом, которые всегда делал Дункан для нее.
- Ты в порядке?
Нуар открыла глаза. Мягко светили городские фонари, отбрасывая на дороги мягкие
желтые круги света. Сияли на небе крупные, как ягоды, звезды - знакомые созвездия, привычные и милые сердцу. Окна "Утонувшей Фляги" приветливо светились в ночной темноте, со скрипом покачивалась потертая вывеска.
И шумело море. Мягко, ритмично, сонно, набегая белогривыми вершинами о пропитавшийся солью причал.
Нуар снова была дома.
- Мне показалось, что ты заснула. - Касавир покачал головой, так и не отпустив руку Нуар из своей ладони. - У тебя усталый вид.
Нуар несколько раз моргнула, сощурилась на рассеянный свет фонарей.
- Почему я здесь?
Касавир кашлянул.
- Мы здесь уже давно. Ты не помнишь?
Нуар нахмурилась. Смутные воспоминания - Сущность у сердца, безволосая волшебница, белокрылая жрица, зеленоглазый шаман... образы были нечеткими, смазанными, больше похожими на обрывки дурного сна.
А вокруг нее сонно дышал улицами и небесами любимый всем сердцем Невервинтер. Мирный, размеренный, спокойный. Как будто и не было войны.
Войны...
- Мне казалось, что ты погиб.
Рука Касавира слегка дрогнула.
- Может, ты и права.
Голос звучал отчего-то очень печально. Нуар посмотрела на паладина, но не увидела его лица - лишь впалые щеки и небольшую щетину на подбородке. На глаза падала тень. Мозолистые пальцы мягко, но твердо держали ее руку - и было в этом что-то до боли знакомое, родное, близкое.
То, что Нуар, казалось, забыла - и наконец-то вспомнила.
- Прогуляешься со мной? - предложил Касавир, немного помолчав. - Мне нравится бродить по улицам, когда город спит.
Нуар слегка сжала его ладонь, и они неторопливо зашагали по улице, вдоль причала, потом направо - к опустевшему рынку и к узеньким кварталам. Дышалось легко и спокойно. Озябшим пальцам было приятно тепло руки Касавира. Тепло и уверенность.
Раньше они так никогда не ходили. Обычно Касавир вел ее, брав под руку, но сегодня Нуар вела его, бережно придерживая за левую ладонь. Паладин шел отчего-то несколько неуверенно, точно слепец.
Всему виной усталость. Конечно, это усталость. Касавир уже не мальчик. Ему нужно больше отдыхать. Вот и все.
Было радостно идти вот так - вместе, не утруждая себя будничными словами. Они шли молча, сжимая друг другу пальцы и поглаживая ладони - просто два человека в полумраке, переходящие от света к тени.
Было уютно. И спокойно. Как не было уже давно.
А еще почему-то грустно. Грусть навевал и соленый ветер, и шорох оставшегося позади моря, и в свете фонарей и звезд.
Осень в Невервинтере полна грусти и горечи. Тихой и светлой.
Они снова свернули, вышли на темную улицу, уходящую вниз, к мосту, а за ним - в парк. Фонари и свет остались позади. Стало совсем темно.
- Куда мы идем? - спросила Нуар негромко.
- Вперед, - коротко ответил Касавир. - Дальше.
Нуар остановилась на середине моста. Под мостом медленно текла черная вода, отражающая свет далеких звезд.
- Там темно. Мне туда совсем не хочется. Давай лучше вернемся назад, к свету.
- Я не вижу света, Нуар.
Аасимарка обернулась, пристально посмотрела в бесконечно родное, знакомое лицо.
И не узнала его.
Не было больше голубых, как зимний лед, глаз. Вместо них - два зияющих окровавленных провала. Правый рукав рубашки колыхал ветер, а под тканью не было плоти.
Мгновение назад у Нуар на языке были тысячи вопросов - но сейчас остался только один. Сглотнув подступающие слезы, она прошептала:
- Что там меня ждет?
- Я не знаю. Но ты всегда идешь вперед. А мы только следуем за тобой. Так ведь было, помнишь?
Темнота подступала к середине моста, затемняя и свет звезд, и отблески фонарей.
- Ты пойдешь со мной?
- Еще немного. Дальше мне нельзя.
- Почему?
- Потому что я умер. Тебе придется идти одной.
Он снова сжал ее руку - пальцы были ледяными и жесткими. Слабое дыхание коснулось щеки Нуар, сухие губы дотронулись до пылающего лба.
- Не бойся темноты. Темнота внутри и снаружи, но всегда помни, что даже темноту можно рассеять светом.
Он отступил, скользнув в последний раз кончиками пальцев по ее ладони. Плечи его укутала тьма, непроглядная и ледяная.
И Нуар снова почувствовала его - боль, голод, жажду, проклятие.
Там, где сердце. Там, где раньше была душа.
Темнота снова стала непроницаемой.
Сколько прошло времени? Секунда, час, день, столетие? Нуар не помнила. Она барахталась в собственном сознании, полном мрака и чудовищных видений, не в силах освободиться.
Изредка, через нагромождения лиц и забытых фраз, до нее доносились смутно знакомые голоса - едва слышные, словно доносимые эхом.
- Отпусти ее! Отпусти, слышишь?
- Он вцепился в нее, словно паразит. И Нуар не просыпается.
- Помоги, Каэлин! Оттащи его!
- Я не могу ударить ребенка, Ганн.
- Сделай что-нибудь! Она не приходит в себя.
- Что он с ней делает, Ганн?
- Не знаю.
Нуар почувствовала железную хватку на своей руке - хватка была холодной, словно ее стискивали мраморные ладони. Она попыталась открыть глаза - но на веки давила вся тяжесть мира, и сопротивляться больше не хватало сил.
Капает вода с потолка пещеры, шевелится осколок возле сердца, манимый чужой, сильной и злобной волей. Боль - острая, резкая, невыносимая - она сводила с ума, застилала глаза белоснежной пеленой с проблесками багрянца.
- Тьма идет за тобой, Калак-Ча. Ты ничего не можешь сделать.
Уверенный, сильный толчок - и видения померкли, стали темнее, сузились до крохотной точки в черном бездонном провале. Холодная хватка сменилась теплым объятием, и Нуар окружил всполох цветов и запахов.
- Возвращайся. - Ганн покачал головой и поднялся. Он выглядел странно здесь, на границе между сном и реальностью. Знакомый - и все же чужой. В жизни он выглядел... иначе. - Держись за меня. За руку.
И она ухватилась, как утопающий за сброшенную за борт веревку. Задыхаясь и едва держась на ногах, она прижалась к Ганну, точно ребенок, и закрыла глаза.
Снова капала вода.
Было тихо и темно. Ледяная вода пропитала сапоги и неприятно хлюпала под подошвами. Было очень холодно. Изо рта шел пар.
Кто-то тихо хныкал в углу - надрывно и жалостливо, точно ребенок. Это и был ребенок - Кебоп сидел, обняв колени, забившись подальше от остальных, и тихонечко плакал, размазывая ладонями слезы по грязному лицу.
- С возвращением, - прошептал Ганн, придерживая Нуар за голову. Аасимарка вдруг осознала, что лежит прямо на полу, и тяжело дышит, словно ее только что вытащили из воды и откачали.
Перед глазами плыло. Желудок скручивало узлом.
- Где мы?
- В Скейне. Говори потише.
Нуар осторожно села, потерла ладони друг о друга. Кожа была сухой и неприятно шершавила.
Внутри, у сердца, свернулся тугой петлей Голод. Он шевелился, словно ребенок в чреве матери, и каждое его движение причиняло невыносимую боль.
Сущность была голодна. Она плавилась от голода.
Тишина давила на барабанные перепонки. Было настолько тихо, что дыхание спутников отдавалось эхом от холодных стен, и замирало в черной вышине выщербленного потолка.
Над навершием посоха Сафии горел белый магический огонек - слабый, едва-едва разгоняющий подступающую темноту - но это был свет, слабый огонек тепла и надежды - а потому при взгляде на него Нуар стало немного легче.
Она поднялась на ноги, медленно и осторожно. Все тело била крупная дрожь, глаза застилал пот. Аасимарку лихорадило, и ничего сейчас не могло показаться ей прохладным.
Осторожно сделав несколько шагов, Нуар встретилась глазами с Каэлин. В черных глазах Голубки затаился тщательно скрываемый ужас. То же самое Нуар увидела и в лице Сафии. И Окку. Они боялись - боялись не того места, где оказались, а боялись ту, с кем находились рядом.
Они боялись ее.
Нет ничего отвратительнее и ужаснее, чем страх. Страх отравляет душу, сердце и разум, сводит с ума, ввергает в пучину безумия.
Страх плескался в глазах спутников Проклятой.
Страх был частым гостем Скейна - места для отверженных, плененных и забытых людьми и богами.
Страх - и бесплотные вопли из темноты, усиленные эхом и мертвой тишиной после.
Нуар потеряла счет времени. Да оно ничего и не значило в месте, где нет солнца и лунного света, помогающего определить ход дней и недель.
Аасимарке казалось, что они в Скейне уже целую вечность. Один на один с собственным Голодом и безумием, которое по пятам следует за отчаянием и завладевает тем сердцем, в котором уже не осталось надежды.
Путники переходили из одного коридора в другой, сбивались с пути, плутали по лабиринту, снова выходя на изначальную тропу. В это месте, где каждый коридор был зеркальным отражением остальных, а озера воды под лестницами не пропускали никакого света, легко было сойти с ума от постоянного возвращения к началу, от безумных воплей Гулк"ауш, от рассеянного света магических огоньков, и шепота пленных, таившихся в глубине теней.
Путники шли цепочкой, прикрывая друг друга, действовали как один, ночевали в полузатопленных залах, и лежали на полу, не в силах сомкнуть глаз. Потолки и стены, казалось, неумолимо надвигались на них, желая обхватить, сломать и поглотить.
И темнота надвигалась из углов и провалов, притягивала взгляд - неестественная, а оттого - пугающая и опасная. Что-то подсказывало путникам - если останешься в темноте, уже не вернешься. Ни у кого не было желания проверять эту догадку на себе.
Всех вела Нуар - побледневшая и отощавшая, словно Сущность начала пожирать своего носителя изнутри. Но женщина ступала уверенно и спокойно - ей удалось на время насытить Голод стайкой крыс-телторов, которые были заключены здесь, - и лишь глаза выдавали приближение подступающего безумия.
Нуар боялась засыпать, боялась остаться одна - ее мучали безумные сны во время привала, и жестокие видения сейчас. Может быть, это сам Скейн медленно отравлял ее разум, а может, Голод внутри нее, окрепнув, пустил в разум черные щупальца, вытаскивая и пожирая все воспоминания, все то, что раньше было дорого, отдавая взамен лишь пустоту и фрагменты чужой жизни, давно угаснувшей и забытой.
- Держись своего сознания, - сказал Ганн на очередном привале. - Это место полно магии грез, и в ней не стоит тонуть.
- А что будет, если я поддамся?
- Ты больше не вернешься.
Тяжело было не одной Нуар. Сафия хваталась за голову, словно страдая от невыносимой боли. У Каэлин тряслись руки, и прежнее спокойствие сменилось излишней нервозностью. Она постоянно оглядывалась, и черные глаза полунебесной источали подлинный ужас. Нуар хотелось спросить, что видит белокрылая жрица своими небесными глазами, но потом подумала о том, что, возможно, ей лучше не знать.
Один Окку выглядел спокойным и невозмутимым - как и положено богу.
Они все должны были выжить - все те, кто дал ей слово, решил помочь, не отвернулся - и поэтому Нуар вела их каждый день, без устали и жалоб, как делала еще в Невервинтере.
Ничто не имеет значения кроме тех жизней, которые тебе доверили, - так когда-то сказал Нуар Касавир.
Поэтому Нуар не имела права сдаваться. Не в этот раз.
Она пыталась найти в Скейне безопасные пути, держась подальше от источника безумных воплей Гулк"ауш, но воистину Скейн был полон магии - куда бы она не вела свою команду, крики и смех преследовали их по-прежнему часто и так же громко. Казалось, что эти крики издавало не живое горло - но сами стены, потолок и черная вода.
- Мы ходим кругами, - устало выдохнула Сафия, когда Нуар в очередной раз свернула в уже знакомый коридор, полы которого были покрыты липкой кровью. - Здесь мы уже проходили.
Нуар выглядела мрачной и подавленной. А еще - испуганной. Ей казалось, что они плутают по огромной ловушке, которая вот-вот захлопнется - и они погибнут.
Смерть и так маячила за их спиной - от голода, от других пленников, от безумия, от Проклятья.
- Долго нам еще здесь блуждать? - Окку оскалился. - Я хочу добраться до существа, издающего эти мерзкие вопли, и сломать ему горло.
Нуар ссутулилась, затравленно огляделась по сторонам.
- Я не знаю, куда идти, - сказала она медленно. - И я не знаю, что делать.
Остальные только молча посмотрели на нее. Нуар видела в их глазах все: ужас, недоверие, гнев, слабость, и бесконечная обреченность.
- Вы идете не туда.
Нуар резко обернулась на Марка, застывшего за ее спиной. Он смотрел на нее пустым, отсутствующим взглядом, который, казалось, видел сквозь кожу, плоть и кости. Недетский взгляд.
Марк говорил. И голос его был такой же пустой, как и его взгляд:
- Вы идете от голоса, но нужно идти к нему. Голос в центре лабиринта, и там же спасение. Вам нужно идти на голос.
- Откуда ты знаешь? - язвительно спросил Ганн. - Ты ведь раньше никогда здесь не был.
Мальчик спокойно посмотрел на него. Потрескавшиеся, сухие губы беззвучно шевелились:
- Вы идете не туда.
- Оставим его здесь, - бросил с отвращением Ганн. - Он безумен, и говорит безумные вещи. Незачем тащить его за собой.
Нуар взглянула в полыхающие злобой глаза ведьмака, на некрасиво искривившиеся губы, прислушалась к источающему ненависть голосу.
"А ведь и правда - ведьмино отродье".
- Он идет с нами. Мы это уже обсуждали, - ровным голосом парировала Нуар, спокойно встретив разъяренный взгляд Ганна.
Он выглядел безумно. Белки глаз стали красными от усталости и вечного страха. Он сходил с ума, они все сходили с ума, медленно и неотвратимо.
Еще немного - и они превратятся в таких же чудовищ, как и остальные заключенные.
Без разума, без мечтаний, без воли. Движимые одним лишь желанием - убивать ради выживания.
- Мальчишка опасен! Он что-то сделал с тобой, когда мы попали сюда. Он ненормальный! Как мы можем вести его за собой? Он слаб. Он бесполезен!
- Он ребенок!
- Я не собираюсь подыхать из-за него!
Нуар почувствовала вспышку неконтролируемого гнева. Чужого, неподвластного ей. Она приблизилась к Ганну, чувствуя, как где-то в глубине подсознания рождается желание разорвать, убить, подчинить себе, своей воле.
Убить, разрезать на куски, утопить руки в горячей крови...
Она уже замахнулась на Ганна рукой, сжатой в кулак, как между ними встала Каэлин. Она уверено остановила Нуар, положив руку на плечо аасимарки, и заглянула в глаза - сначала Нуар, а потом Ганну.
Бешенство улеглось, как зверь, по чьему хребту прошлись плетью. Взгляд Каэлин был подобен омуту холодного спокойствия и жалости. Он отрезвлял не хуже ушата воды, вылитой на голову.
Ганн отступил первый - сжав челюсти так сильно, что впадинки на щеках обозначились резче, чем обычно. Покачав головой, он невидяще посмотрел на мальчика, держащегося в тени Нуар, и едва уловимо поджал губы.
- Мы должны держаться вместе, - мягко напомнила Каэлин, однако слова ее звучали твердо, несмотря на интонацию. - Мы одна команда. Так?
Ганн гневно взглянул на полунебесную, после - на Нуар.
- Так.
- Тогда оставим ссоры и сомнения для других времен. - Каэлин провела ладонью по голове и прикрыла глаза. - Нам нужно двигаться дальше.
- И мы пойдем в центр лабиринта, - добавила Нуар резко. - У нас нет другого выбора.
Она взглянула на мальчика - тот ответил ей все тем же пустым, бессмысленным взглядом ожившего мертвеца - и медленно поплелся следом за аасимаркой.
Ганн и Окку остались позади.
- Осторожнее со словами, отродье, - оскалил клыки Окку, исподлобья глядя на Ганна. - Твой язык не доведет тебя до добра.
***
Ганн никогда не знал своих родителей - ни мать, ни отца. Его воспитали духи Рашемена, он выжил благодаря им, и за это он любил их, как свою родную семью.
Ганн всегда был уверен, что его родители мертвы, убеждал себя в том, что ему неинтересно, неважно, ненужно. Но если кого-то можно обмануть, то себя - никогда, и иногда Ганн мечтал увидеть своих родных - настоящих, родственников по крови и плоти.
Он верил, он чувствовал - когда-нибудь жизнь столкнет его с прошлым, и, быть может, тогда он найдет свое счастье - снова обретет семью.
Он часто представлял себе эту встречу - полную светлой горечи и прощения, ласковых слов и объятий.
Когда же тайные воспоминания выплыли наружу, извратились до отвращения, стали причинять столько боли, воплотившись в жизнь?
Ганн не знал. И не хотел знать. Только подумал о том, что если боги и вправду существуют, то, даруя людям желаемое, причиняют этим невыносимые страдания, превращая радость встречи в пролитую кровь и новое расставание.
Ганн никогда не испытывал ничего подобного. Вглядываясь в уродливое лицо матери, вслушиваясь в ее голос, в ее слова, он не чувствовал радости - лишь жуткий холод в груди, и медленно закипающую ярость на Шабаш, на судьбу, на всю свою жизнь.
Тогда, в подземелье Скейна, обнимая раненую, обезумевшую Гулк"ауш, свою мать, прижимая ее некрасивое тело к груди, он поклялся убить их всех - Шабаш, обрекший его мать на страдания, отца - на смерть, а его самого - на жизнь сироты.
Гулк"ауш обнимала его, судорожно сжимая крепкие плечи сына, разделяя короткий миг украденного счастья, странного и безумного, но принадлежащего только им двоим.
Глаза жгло, словно в них насыпали песка - но вот Гулк"ауш уже отстранилась, искривив тонкий рот в горькой улыбке, заглянула в глаза сына, провела ладонями по грязным щекам, пытаясь этим нехитрым прикосновением передать всю ту любовь, что она не успела ему подарить.
- Как жаль, что мы больше не встретимся с тобой, мой мальчик, - прохрипела Гулк"ауш, отступая в темноту. - Как жаль...Уходи, Ганн, найди выход, и оставь меня в темноте.
И она исчезла, растворилась во мраке, с жутким воплем подступающего безумия умчалась прочь, унося свою боль и горе в бесконечный лабиринт.
Ганн остался и беспомощно смотрел ей вслед, впервые в жизни особенно остро ощутив свое одиночество. Раньше он жил мечтой об этой встрече, но теперь - он знал - он никогда больше не увидит мать, обреченную на вечное безумие.
Было тихо. Никто не проронил ни слова. Молчала Каэлин, молчала Сафия, тихо дышал Окку, опустила глаза Нуар. Никто не шевелился, не делал попытки заговорить.
Наверное, им и нечего было говорить. Слишком личной была эта встреча - не для чужих глаз.
Он не знал, сколько время простоял спиной к спутникам, беспомощно опустив ослабшие руки, пытаясь придать лицу прежнюю нахальную невозмутимость. Когда он, наконец, нашел в себе силы обернуться, он горячо понадеялся, что его лицо сейчас не выражает ничего, что могло выдать его боль.
Первое, что он увидел в глазах остальных - жалость и сострадание. Оно было настолько явным, что казалось ощутимым, и это было хуже всего. Нет ничего хуже сострадания и жалости, уж лучше бы холодное безразличие.
- Нам лучше уйти отсюда, - сказал Ганн холодным, мертвым голосом. - Выход должен быть уже близко.
Остальные переглянулись, словно решая, что сказать в утешение, но Ганну не нужны были слова. Ему вообще ничего не было нужно. Ему казалось, что в груди у него - бездна пустоты и боли, и ему хотелось остаться с ней наедине, потонуть в собственных ощущениях, опустить руки и остаться здесь, вместе с матерью.
Но он не мог себе этого позволить. Это было бы слабостью.
Нуар коротко кивнула Каэлин и Окку - и они двинулись вперед, в полумрак, к длинной лестнице наверх, через множество коридоров, к сияющим дверям - к центру лабиринта, к свободе, к свету.
Ганн плелся позади, невидящим взглядом глядя перед собой. Он вообще ничего не чувствовал.
- Ганн! Подожди.
Он обернулся. Нуар стояла за его спиной, вся тонкая и бледная, точно утопленница. Какое-то время она стояла, вглядываясь в лицо Ганна. Он не знал, что она увидела в его глазах, в жестком изгибе губ - но она резко шагнула вперед, и обняла его - порывисто и горячо, прижимая к себе и покачиваясь, точно успокаивала ребенка.
Понимание, сочувствие, желание разделить чужую боль - иногда объятие говорит больше, чем слова.
Ганн замер, ощущая ее дыхание на своей шее - и так и стоял, точно истукан, не делая попытки обнять Нуар в ответ, или просто коснуться. Он просто закрыл глаза, впитывая тепло чужого тела, чувствуя, как оно проникает в грудь, туда, где заторможено билось сердце.
- Она тебя любила, - прошептала Нуар ему на ухо. - Это все, что важно.
Ганн порывисто кивнул. Его бесила собственная слабость, собственная уязвимость, но он ничего не мог с этим поделать.
Нуар отступила, расцепив объятия, неуверенно сжала свои руки за спиной, словно засомневалась в правильности своего порыва.
Гулко капала вода с высоких потолков.
- Я убью их всех, - прошептал Ганн тихо. - Каждую ведьму, любого, кто попадется мне на пути.
Он посмотрел в глаза Нуар - глаза, ярко горящие в темноте - и увидел в них отражение собственной боли и мрачной решимости.
- Да будет так, - так же тихо отозвалась Нуар.
***
Они зависали над полом - девять ведьм, огромных и уродливых, заключенных в мягко мерцающие лиловым лучи света. Руки скрещены на груди, глаза закрыты, головы опущены на грудь, и в зале Шабаша царила тишина - тишина и мерное дыхание дюжины спящих.
Воздух здесь колебался, словно полупрозрачное полотно - тонкая грань между реальностью и грезами - плетение ведьм Шабаша, нити которого - сны.
- До них нельзя дотронуться, - заметила Каэлин, проводя рукой по сияющему снопу света, в котором плавала ведьма. Рука ее замерла в волоске от сестры Шабаша, не в силах продвинуться дальше.
- Верно, так - нельзя. - Ганн швырнул свои вещи на каменные плиты пола и с мрачным удовольствием посмотрел на ведьм. - Они спят, и поговорить с ними можно лишь попав в их сон.
- Ловушка, - проворчал Окку злобно.
- Похоже на то. - Ганн пожал плечами и обернулся на Нуар. - Другого выхода нет.
Женщина ответила ему долгим, прямым взглядом, и отняла свою руку из ладоней Марка. Мальчик пошатнулся, после чего обессилено опустился на пол, прикрыв глаза бледными веками.
- Если ты хочешь поговорить с ними - тебе нужно идти со мной, - добавил Ганн.
Нуар несколько раз моргнула.
- А остальным с нами нельзя?
- Я смогу провести только тебя. Остальным придется ждать.
Нуар смотрела на него, не мигая, точно змея - а потом кивнула, выступив вперед, взяв протянутую ладонь Ганна.
Парень вздрогнул, когда ее рука соприкоснулась с его собственной - она была ледяной, точно кровь совсем не грела бледную кожу, но ничего не сказал.
- Ты готова?
Аасимарка кивнула, закрыв глаза.
- Держись за меня. - Ганн успокаивающе пожал ее пальцы.
А потом их обоих накрыла разноцветная волна.
Нуар потянуло вниз, по сияющему потоку образов и голосов. Знакомые и незнакомые лица, бледные и смуглые, счастливые и искаженные гримасой боли, крики, стоны, звон мечей и свист стрел - она тонула в грезах, захлебывалась ими, точно она осталась одна посреди бушуюшего штормом океана.
Холодный блеск серебра в лунном свете, армия нежити, штурмующая ворота - они предстали перед глазами Нуар на одно короткое мгновение - после чего и это смыло волной незнакомых образов.
Ее волокло, швыряло, бросало из стороны в сторону, точно куклу, а сердце захлестывал безумный страх.
Вот она бежит по длинному серому залу, к черным воротам, словно влитым в каменную стену с белыми черепами, а по сторонам - каменные саркофаги с нестлевшими мертвецами, лица которых Нуар помнила - и в то же время забыла их имена.
Ворота тянули ее к себе, черные руны на их поверхности растекались по полу, словно разлитые чернила, являя чудовищные картины прошлого.
- Ворота Предателя, - негромко сказал безволосый человек в красном, словно обращаясь к самому себе. - Туда ушел мой брат, чтобы не вернуться. Теперь они снова закрыты.
Черные руны стелились под его ногами, пропитывали алую ткань мантии, разъедали белую плоть.
- Никто не возвращается из мира мертвых. Все это было бессмысленно.
Нуар сжала голову руками, зажмурилась, силясь вернуться назад - но вот только она не знала, как.
Черные потоки захлестнули и ее саму, а потом пришла боль.
Боль в старом шраме, где возле неровно бьющегося сердца раньше находился осколок легендарного клинка.
... - Тир, благослови и даруй мне прощение. Тир, защити и направь мою руку, держащую клинок правосудия и справедливости. Тир, услышь мои молитвы, и если мне суждено будет умереть - пусть моя смерть будет не напрасной...
Запах ладана, свет свечей, одинокая фигура у алтаря. Бело-синие плиты под ногами, суровое мраморное изваяние Искалеченного бога - в храме было холодно.
Молящийся склонил голову, прижав правую руку к сердцу. Он выглядел утомленным, под ясными глазами залегли круги, сухие губы беззвучно шевелились, что-то нашептывая безучастному мраморному истукану у стены.
На алтаре лежал клинок - Нуар узнала его. Длинное, острое лезвие, удобная рукоять, синий сапфир в навершии. Клинок, сразивший много орков в роднике Старого Филина.
- Касавир?
Паладин обернулся. Губы его тронула слабая тень улыбки.
- Я думал, здесь никого нет. Почему ты еще не ушла в таверну?
- В таверну?
- Завтра бой с Лорном. - Касавир поднялся с колен и потер лоб, словно пытался стереть пролегшие между бровями морщины. - Тебе было бы полезно выспаться.
- С Лорном? Разве он не погиб?
- Нет. На самом деле я рад, что выйду на арену вместо тебя. Лорн - настоящий зверь.
Нуар тряхнула головой. Все происходящее казалось ей ненастоящим. Она уже произносила эти слова, она уже была здесь, она знала, что будет дальше - мутное, грязно-розовое утро, запах крови на арене, яростные вопли двух мужчин, скрестивших клинки.
А, быть может, это реальность? Быть может, никто не погиб в битве против Короля Теней, может, боги даровали ей еще один шанс, чтобы прожить этот отрезок жизни сначала, и исправить все те ошибки, что она совершила?
Красивая мысль. Очень похожая на правду, и в нее так хотелось поверить...
- Ты в порядке?
Нуар отступила на несколько шагов. Касавир смотрел на нее удивленным взглядом - аасимарка никогда не вела себя так.
- Это все ненастоящее. Ты мертв, Касавир. И Лорн тоже мертв.
Паладин ничего не сказал. Просто смотрел и печально улыбался.
- Это все уже было, - прошептала Нуар, борясь с подступающими слезами.
Ей хотелось поверить в это ложное воспоминание, снова порывисто обнять паладина, спрятать лицо на его груди, позволить почувствовать себя слабой и защищенной, осознать, что она не одна, что все снова по-прежнему. Что она вернулась домой.
Но она не могла. Не имела права.
Она отступила снова, взялась ладонью за дверь. Касавир опустил голову.
- Мой меч всегда к твоим услугам.
- Не в этот раз. Прости.
... - Нуар!
Храм растаял, словно мираж. Руку сдавила чья-то крепкая ладонь и потянула за собой - уверенно и резко.
- Я же сказал - держись за меня! - раздраженно пробормотал Ганн. - О чем ты вообще думаешь?
Нуар покачала головой, обняла себя руками и затравленно оглянулась.
Под ней - мертвая серая земля, без капли зелени, без жизни - только серые камни, пыль и песок. Над головой - грязно-желтое, болезненное небо, мутное, не освещенное солнцем. И самый воздух был мертвым - он пах пеплом и тленом.
А потом воздух пронзили вопли и крики.
Нуар знала их. Она помнила.
- Что за..., - воскликнул Ганн и осекся.
Мерзостно-зеленая Стена, каждым кирпичиком которой был живой человек. Нуар видела изломанные, покореженные тела, разинутые в гримасе боли рты, руки, пытающиеся прорвать желеобразную жижу, покрывающую их лица, тянущиеся наружу, к грязным небесам и пыльной земле.
Нуар была здесь. Когда-то давно. В другой жизни.
Камни-души снова звали ее. Воздух содрогался от их криков и причитаний.
Стена сотряслась, и крики стали громче, перешли в тонкий визг, резанувший по ушам - и тела втянулись глубже в зеленую поверхность. Жуткий хруст перемалываемых костей и сухожилий наполнил пустой воздух.