- А как мы теперь назад? - тревожно спросила я у Яринки, но она поглядела на меня совершенно безмятежно.
- Да так же. Дождёмся, когда поезд остановится, и спрыгнем. А потом по рельсам обратно, времени у нас полно.
И я успокоилась. Действительно, впереди ещё почти трое суток, по крайней мере, будет чем их занять, вместо того чтобы бесцельно ходить кругами по лесу.
Мы устроились у бортика, положив на него руки, и любовались проносящимися мимо пейзажами. Когда попадался переезд или жилые дома, приходилось снова ложиться на дно платформы, но это случалось не часто. Вдобавок ко всем радостям, тучи, обложившие небо со вчерашней грозы, начали быстро рассеиваться, показалось солнце, и под его лучами и встречным ветром наша сырая одежда начала стремительно сохнуть.
Так прошёл час. За ним другой. А поезд и не думал останавливаться. Я всё чаще косилась на Яринку и видела, как постепенно безмятежность на её лице уступает место сомнениям, а на лбу всё яснее обозначается знакомая тревожная складочка.
Когда солнце на уже совершенно безоблачном небе минуло зенит и начало склоняться к западу, я придвинулась к подруге и прокричала сквозь грохот колёс:
- Ярин, когда он остановится?
Она замешкалась с ответом, что само по себе было очень дурным признаком, а потом призналась, избегая моего взгляда:
- Я раньше только на электричках ездила! Они останавливались очень часто! А этот... не знаю...
Я помолчала, пытаясь осознать серьёзность этого заявления. Вот же Яринка... электрички у неё! Но обвинять подругу не было ни желания, ни смысла, всё равно она молодец, что придумала запрыгнуть на этот поезд, ведь тогда иного выхода у нас не было. Если бы не это, сейчас, скорее всего, быть нам уже пойманными.
В течение дальнейших нескольких часов мы не разговаривали. Не потому, что трудно было каждый раз перекрикивать грохот мчащегося в неизвестность состава, а просто - о чём теперь говорить? Поезд не останавливался, он, равнодушно стуча колёсами, увозил нас всё дальше от приюта, от нашего леса, от встречи с другими. Я не знала его скорости и никак не могла её измерить, но уже понимала, что позади осталось такое расстояние, которое нам не пройти пешком и за две недели, не то что за три дня. Сначала я тешила себя мыслью, что мы сможем так же запрыгнуть на другой поезд, идущий в обратном направлении, и вернуться. Но, чем дальше мы ехали, тем больше я видела стрелок и поворотов, рельсы то разветвлялись, убегая в разные стороны, то снова собирались в одно полотно. И не было никаких гарантий, что, даже если нам удастся запрыгнуть в другой поезд, он не увезёт нас в совершенно чужом направлении.
Глаза уже устали от мельтешения деревьев и столбов, солнце пекло нестерпимо, и мы легли у переднего края платформы, который хоть как-то мог защитить нас от встречного ветра. Прикрыли головы полами пальто, создавая искусственную тень. От бесконечных тряски и грохота я впала в некое потустороннее состояние, где время совсем не ощущалось. Может быть, даже задремала, не помню, знаю лишь, что в себя меня привёл сбой в равномерном стуке колёс. Теперь он стал реже. Мы замедляли ход.
Настороженно высунув голову из-под пальто, я зажмурилась от яркого света и не сразу разглядела, что Яринка уже не лежит рядом, а осторожно выглядывает за бортик. Я последовала её примеру, но тут же испуганно пригнулась. Мы ехали сквозь какой-то город, мимо проплывали высотные дома и оживлённые улицы. Снова пришлось распластаться на полу, чтобы не быть кем-то случайно замеченными. Теперь наш поезд двигался медленнее, несколько раз сипло вскрикнул, навстречу проезжали другие составы, как товарные, так и пассажирские. Из их окон нас наверняка было видно как на ладони, и оставалось только надеяться, что у пассажиров хватает своих забот, чтобы уделить своё внимание двум чокнутым, катающимся на открытой платформе товарняка.
Яринка придвинулась ко мне, оживлённо прокричала:
- Вот теперь он точно остановится!
Но я не разделяла её энтузиазма. Ну остановится, и что? Куда мы денемся посреди незнакомого города? Да нас опознает первый же полицейский, а может, и просто любой прохожий, у которого дома есть телевизор. Я и сама не раз видела в приюте, как прерывали трансляцию кино или передачи, чтобы показать фотографии пропавших людей.
Но поезд не остановился. То медленнее, то быстрее он миновал город, оказавшийся не таким уж большим, и, набирая скорость, устремился дальше по своему неизвестному нам маршруту. Ещё какое-то время я сидела у бортика, непонятно на что надеясь, потом вновь улеглась на дно платформы, где уже лежала Яринка.
Вот было бы здорово, начала я мечтать, двигайся наш товарняк на восток, в сторону Сибири. Мы бы доехали до тайги, выскочили там, где нет людей, и отправились на поиски деревни вроде Маслят. И обязательно нашли бы её, и нас бы приняли там как родных, узнав, откуда мы и через что прошли. А потом кто-нибудь из местных жителей пригляделся бы ко мне повнимательней и спросил: "А твою маму случайно не Аля зовут?" И я бы закричала: "Да, да, Аля, Алина!". И все бы радостно засмеялись, потому что всё так замечательно складывается, ведь Аля и Марк, сбежавшие из тюрьмы, тоже пришли сюда и скоро вернутся с охоты...
Из мечтаний, которые уже почти перешли в тяжёлый сон, меня выдернул гудок тепловоза впереди. И я свернулась комочком, пытаясь спрятаться сама в себя от чёрной безнадёжности. Наш поезд ехал не на восток, а на юг. Всё время строго на юг. И я впервые пожалела о том, что умею безошибочно определять по солнцу стороны света. Лучше бы погода осталась пасмурной, тогда у меня, по крайней мере, была бы какая-то надежда...
Пейзаж вокруг изменился. Больше не было корабельных сосен, не было и елей. Сначала лес стал лиственным, а потом вообще исчез, уступив место полям вперемешку с небольшими рощицами. Однажды мы пронеслись над широкой рекой, и у меня даже мелькнула шальная мысль прыгнуть в воду, но я вовремя вспомнила, что Яринка не умеет плавать.
Вид синей водной глади вновь разбудил в нас жажду, и я с тоской вспомнила оставшуюся далеко позади бочку, наполненную сладкой дождевой водой. Где она сейчас, эта бочка? Где гостеприимная веранда пустующего дачного домика? Необъятные просторы уносились назад, и не было им ни конца, ни края...
Один раз поезд всё-таки остановился, но вокруг оказалась шумная станция со снующими людьми, а деловитые дядьки в оранжевых жилетах шли вдоль состава, громко стуча по колёсам и перекрикиваясь друг с другом. Так что даже поднять голову над бортиком, не говоря уже о том, чтобы спрыгнуть с платформы, не представлялось возможным. Да и остановка оказалась совсем недолгой, уже скоро впереди снова загудел тепловоз, по составу прошёл грохот и наше невольное путешествие продолжилось.
Закат солнца мы встретили с радостью. Он обещал скорую прохладу, а вместе с ней, возможно, хоть частичное избавление от мук жажды, которая на этот момент уже заглушила голод. Но вышло совсем не так. Да, жара спала, но на смену ей вместе с сумерками пришёл холод. Резкий встречный ветер не давал никакой возможности согреться. Прижавшись друг к другу у переднего бортика, мы как могли завернулись в пальто, но это не помогало - холод шёл в том числе и снизу, от железного дна платформы.
Эта ночь тянулась бесконечно. Поезд мчался сквозь тьму, и назад убегали близкие и далёкие фонари, встречные составы, тёмные груды деревьев. А ещё окна. Чьи-то уютно светящиеся окна, за которыми счастливые люди нежились в своих тёплых постелях. Той ночью я впервые почувствовала ненависть к тем, чья судьба сложилась удачнее моей. Чем они лучше меня, эти холёные горожане, которые не знали и никогда не узнают, как это - быть оторванной от родителей, от всего того, что ты знала и любила? Какое право они имеют наслаждаться домашним уютом, когда я замерзаю здесь, под резким ветром, когда губы мои потрескались от жажды, а живот свело от голода? В чём моя вина и в чём их заслуга?
Яринка не разговаривала со мной. Она лежала, подтянув колени к животу, и даже сквозь тряску товарняка я ощущала бьющую её крупную дрожь. Но помочь подруге ничем не могла, лишь теснее прижималась к ней, пытаясь хоть чуть-чуть поделиться своим теплом, которого впрочем, и сама уже не ощущала. Во всей этой ситуации радовало, пожалуй, только одно - безвыходность нашего положения и полное отсутствие надежды хоть на что-то хорошее исчезли перед лицом физических страданий. Я больше не думала о том, что мы не попадём на встречу с другими, о том, что я больше не увижу Дэна, о том, что, даже если мы, в конце концов, покинем чёртов поезд, идти нам будет совершенно некуда. Всё, к чему свёлся смысл моего существования - это желание согреться, попить и поесть. Великие цели, затмевающие по значимости всё остальное. И оно, это остальное, сейчас казалось ничего не значащей ерундой, недостойной внимания.
Рассвет, забрезживший на востоке спустя вечность, не принёс облегчения, но принёс надежду. Мы увидели, что небо чистое, а значит - скоро будет солнце. Солнце, от чьих лучей вчера мы не знали, куда деваться, и приветствовать которое сейчас были готовы, как древние язычники, хоть танцем в неглиже.
В разгорающемся свете нового дня я посмотрела на свою подругу, которая поднялась с пола и теперь сидела, обхватив себя за плечи, неотрывно глядя на зарумянившийся горизонт. Посмотрела и испугалась. Никогда не думала, что человек за какие-то пару дней может так повзрослеть. С Яринкиного лица исчезла детская округлость, скулы болезненно заострились, губы потрескались, а на шее проступили синие венки. Но разительнее всего изменились глаза. Запавшие, обведённые тёмными кругами, они приобрели совершенно несвойственное Яринке выражение смиренной обречённости.
Отстранённо я пожалела, что с собой у нас нет зеркала, хотелось бы посмотреть, не произошли ли и со мной подобные перемены? Во всяком случае, то, что я похудела, было уже понятно по обвисшему, ставшему свободным в талии платью. Да и волосы, висящие спутанными сосульками, оставляли желать лучшего. Ох, видела бы нас сейчас Агафья...
Агафьи здесь не было. Не было ничего, хоть чем-то напоминающего прежнюю жизнь. Было грохочущее чудовище, уносившее нас на своей бесконечной железной спине в неведомые дали, были пролетающие мимо чужие места, уже ничем не напоминавшие окружающие приют уютные сосновые леса. Казалось, даже небо стало другим, более глубоким, и уже не ласково-голубым, а ярко-синим даже на рассвете.
- Дайка, надо прыгать! - хрипло прокричала-просипела Яринка и закашлялась.
Я непонимающе уставилась на неё.
Подруга мотнула головой в сторону восходящего солнца.
- Сегодня будет жарко! Очень жарко! Я пить хочу!
Я тоже хотела пить. Голод давно забылся, перестал существовать, холод тоже почти отступил, но жажда никуда не делась, она была тут, с нами, горячей сухой рукой сжимала горло. И уходить не собиралась. "Плоть слаба", - говорил батюшка Афанасий на службах, но только теперь я поняла горький смысл этих слов. Если бы можно было сейчас отмотать время на три дня назад и отказаться от всей это авантюры, отказаться от Дэна, от знакомства с другими, от шанса на новую жизнь, в обмен на стакан обычной воды, я бы это сделала. Я бы выпила этот стакан и осталась жить, как жила, выбросила бы из головы всё, кроме желания ежедневно получать необходимый для жизни минимум. Воду. Еду. Тепло. И катись оно всё...
Взявшись ослабевшими руками за бортик, я посмотрела вниз, на несущуюся под нами землю. Потом на Яринку. И отрицательно покачала головой. Прыжок с платформы сейчас означал если не смерть, то тяжёлые травмы точно. А в нашем положении даже растянутая лодыжка - конец всему. Не сможем идти, не сможем найти воду. Яринка поняла, застонала и легла ничком на трясущееся дно платформы.
Так мы встретили новый день.
Солнце быстро карабкалось вверх, держа курс на зенит, оно согрело нас, больше не было необходимости сжиматься в комочек, и мы смогли вытянуться во весь рост. Сидеть, как вчера у бортика, любуясь проносящимися мимо пейзажами, уже не было ни сил, ни желания. Но, время от времени поднимая голову, чтобы осмотреться, я замечала, как изменились эти пейзажи. Теперь исчезли и рощицы, а по обеим сторонам нашего вагона тянулись бескрайние поля, то беспорядочно заросшие сорной травой, то тщательно вскопанные и казавшиеся чёрными от вывернутой наизнанку земли. Иногда попадались мелкие речушки и болотца: от них я торопливо отводила глаза, чтобы не дать возможности мукам жажды стать совсем уж нестерпимыми. Но это мало помогало. Ближе к полудню, когда наше пребывание на платформе сравнялось одним суткам, я впервые подумала, что здесь мы можем умереть. Ведь если без еды человек способен протянуть месяц и дольше, то жажда куда более сурова. Три дня, четыре? Добавить сюда невыносимый солнцепёк днём и холод ночью, вот и получатся очень благоприятные факторы для неизбежной гибели. Но ещё раньше мы ослабеем настолько, что не сможем покинуть злополучный поезд, даже если он остановится.
А значит, что-то решать нужно сегодня.
Перекатившись поближе к Яринке, я прокричала, чтобы она была готова прыгать. Подруга посмотрела на меня непонимающими мутными глазами.
- Прыгать?
- Да! Я сейчас сяду и буду смотреть, где лучше. Как только скажу, сначала выбрасывай сумку, а потом прыгай сама.
Яринка подумала, безразлично кивнула и снова уронила голову на руки.
И, устроившись у бортика, я стала ждать.
Судьба улыбнулась нам, по моим прикидкам, после обеда, когда солнце висело в зените и муки жажды стали настолько чудовищны, что я уже готова была покинуть поезд на полном ходу, как только увижу впереди очередную реку или озерцо. Да чего там озерцо, хоть лужу. И пусть при этом мы переломаем кости, но даже с переломами обязательно доползём до этой лужи. Напьёмся, а там можно и помирать с чистой совестью: мы сделали, что могли.
Но прыгать на скорости не пришлось. Впереди вдруг снова затрубил тепловоз, а затем сила инерции швырнула меня вперёд, на дно платформы. Под ней завизжали колёса, по составу от носа к хвосту снова прошёл грохот, и поезд начал тормозить, сотрясаясь всем своим многотонным телом.
При падении я ударилась о бортик плечом и щекой, да так, что из глаз полетели искры, но даже не почувствовала боли. Сразу снова села, цепляясь пальцами за неровности в полу. Поезд тормозил с трудом, со скрежетом, в борьбе с самим собой, но тормозил, и куда быстрее, чем это было раньше. Я обернулась к Яринке, крикнула хрипло:
- Прыгаем! Сейчас!
Но она уже и сама подобралась, схватила в охапку вещи. Преодолевая силу инерции, по-прежнему тащившую нас к переднему бортику, мы изловчились и вышвырнули вон свои сумки и пальто. И, если сумки упали на соседнее полотно между рельсами, то пальто, отчаянно замахав рукавами, унеслись по воздуху куда-то назад, скрылись из виду. Поезд продолжал снижать скорость, и я ухватила за плечо Яринку, уже готовую перевалиться через бортик.
- Подожди! Он остановится!
- А если нет?! - она пыталась вырваться, мне пришлось вцепиться в паникующую подругу двумя руками и удерживать, пока состав снова не завизжал колёсами и не остановился, дёрнувшись так резко, что мы опять оказались лежащими на боку. Но вскочили сразу. Даже вскакивать не пришлось, просто дотянуться до бортика, ухватиться за него, подтянуться на руках, перекинуть одну ногу...
Следующее, что я увидела - могучие, пышущие жаром, словно разгорячённые кони, колёса прямо у себя перед лицом. Правый локоть, на который я упала, мучительно ныл, в ушах всё ещё стояли шум и скрежет.
Что-то придавило мне ногу. Неловко перекатившись на спину и скосив глаза, я увидела упавшую рядом Яринку. Она зачем-то подтянула колени к груди и замерла, зажмурившись. Ушиблась? Я завозилась, пытаясь сесть и перебраться поближе к подруге, но тут прямо над головой опять громыхнуло, колесо, находившееся в каких-то двадцати сантиметрах от моей головы, пришло в движение. Поезд, непонятно по какой причине так резко затормозивший посреди бескрайних полей, двинулся дальше. Без нас.
Я принялась судорожно отползать, испуганно таращась на всё быстрее катящиеся мимо стальные пары колёс. Но сил хватило лишь отодвинуться до соседнего рельса и прижаться нему спиной. Вагоны неслись над нами, вздрагивала земля, горячий ветер бил в лицо... а потом очень внезапно всё кончилось. В глаза ударило солнце, которое больше не загораживало бесконечное тело поезда, и его грохот стал откатываться прочь, уступая место тишине, нарушаемой лишь пением птиц и стрёкотом кузнечиков.
Мы пролежали без движения и без звука несколько невыразимо прекрасных минут. За прошедшие сутки я так привыкла к тряске и шуму, что нынешнее состояние покоя и тишины показалось чем-то нереальным. Словно мы вдруг попали в иное измерение.
Яринка оклемалась первой. Завозилась у меня в ногах, что-то неразборчиво бормотнула.
- Мммм? - вопросительно простонала я, не открывая глаз.
- Надо убираться с рельсов, - подруга подёргала меня за ступню. - А то другой поезд пойдёт и размажет нас...
Мы поднялись, охая и потирая ушибленные при падении места. Пройдясь чуть назад, нашли свои сумки, а вот пальто в пределах видимости не наблюдалось.
Я вспомнила бесконечную ночь с её пронизывающим ветром и поёжилась.
- А если опять дождь? Или похолодает? Их, наверное, отнесло в сторону, давай вон там поищем.
Вдоль рельсового полотна тянулись заросли низких кустов, за которыми простирались вспаханные поля, и нашим пальто, по сути, некуда было больше деться, кроме как застрять в этих кустах.
Медленно, через силу, мы поплелись мимо них, всматриваясь в заросли. Ноги были подобны переваренным макаронинам, подгибались при каждом шаге и норовили разъехаться в стороны под тяжестью тела. Сначала я подумала, что виной тому долгие часы сидения на тряской платформе, но слабость не проходила, и пришлось списать её на голод и жажду.
Одно пальто мы нашли быстро, оно покачивалось на упругих ветках кустов метрах в двадцати от места нашей аварийной высадки. А вот второго видно не было.
- Может, оно зацепилось за один из вагонов и уехало? - уныло предположила Яринка после нескольких минут бесплотных поисков.
Я уже хотела попросить её смотреть получше, но замолчала на полуслове и насторожилась. До ушей долетел звук, ставший мне ненавистным за последние сутки. Приближающийся стук колёс.
- Прячемся!
Прятаться здесь, кроме тех же кустов, было больше негде, и мы вломились в них, как два снаряда, столько неприязни у нас теперь вызывал не только вид, но и шум поездов. И, как выяснилось, вломились очень удачно, потому что здесь, под низкой насыпью, обнаружилась неглубокая канавка, наполовину заполненная мутной водой.
Да, знаю, очень неразумно пить воду, набежавшую из-под колёс снующих туда-сюда составов, но об этом можно задуматься, сидя дома с водопроводом под боком. А мы сейчас, едва увидев влажный блеск среди травы, кинулись туда и, упав на четвереньки, опустили лица в спасительную канавку. И пили, захлёбываясь, под грохот проносящегося вверху пассажирского поезда, не думая о том, как выглядит эта картина из его окон.
Вместе с водой, поступающей в наши измученные и истощённые тела, возвращались краски мира. И, когда я подняла от канавки мокрое лицо, то словно заново увидела и синеву неба, и свет солнца, и бескрайние просторы полей. Последнее меня поразило больше всего. Никогда раньше мне не доводилось наблюдать столько открытого пространства сразу. В Маслятах вокруг всегда были деревья, бескрайняя тайга, карабкающаяся вверх-вниз по убегающим вдаль сопкам. В приюте здания и лес тоже никогда не давали увидеть горизонт. А здесь небо нависало надо мной во всей своей пугающей бездонности, исполинским синим куполом.
Отвалившись от канавки, я распласталась на спине, заворожённо глядя в эту синеву и ни о чём не думая. Рядом с шелестящим вздохом легла и затихла Яринка. Так мы и лежали, не двигаясь, чувствуя, как долгожданная влага разбегается вместе с кровью по всему телу, питая его и восстанавливая. Мимо проносились поезда, солнце двигалось по небу, травы качались вокруг, и снова я была счастлива. Примитивным, почти животным счастьем, просто от факта своего существования.
А потом мы шли вдоль путей, под прикрытием кустов. Шли без цели и направления, почти не разговаривая. Вода придала нам сил, слабость в ногах не прошла, но больше не было боязни упасть на ровном месте. Да и торопиться не приходилось, поэтому брели мы кое-как, при желании присаживаясь на землю и отдыхая. И одновременно с наступлением красивейшего заката, раскинувшегося на полнеба, выбрели к домам.
- Отсюда я не уйду, пока чего-нибудь не поем, - решительно заявила Яринка, глядя на утопающие в зелени огороды за деревянными изгородями.
Я лишь кивнула. Теперь, когда жажда была утолена, главным вопросом на повестке дня стал голод. И вопрос этот требовал незамедлительного решения.
- Мы ехали на юг, - принялась я размышлять вслух. - Сутки без остановок на юг. Сейчас мы должны быть там, где всё начинает расти раньше. Тут уже должна быть еда в огородах.
Яринка с сомнением кивнула.
- Да, но это не сады, это какой-то посёлок. Люди здесь живут постоянно. Могут поймать.
Я лишь дёрнула плечом. Как будто у нас есть выбор! Глупо загибаться от голода в двух шагах от еды, рискнуть всё равно придётся. Вот только...
- Дождёмся темноты, - решила я. - Пусть все лягут спать, тогда и пошарим по огородам.
Ожидание нас не утомило, потому что мы сами уснули сразу же, как только нашли укромное местечко в тени сиротливой группы деревьев, в стороне от железной дороги. Прошлой ночью, проведённой на тряской платформе под пронизывающим ветром, спать почти не пришлось, так что теперь, в тепле и тишине, сон сморил нас мгновенно.
Когда я открыла глаза, уже в темноте, ночью, то какое-то время не могла вспомнить последних событий. В голове была абсолютная пустота, в теле слабость. И слабость уже не пугающая, не вызывающая протеста, а почти уютная, убаюкивающая, такая, какую не хочется прогонять. Но внутреннее знание, голос-без-слов, ставший громче и отчётливее за последние дни, подсказал мне, что такой слабости нельзя поддаваться и что дарованный ею покой обманчив. Поэтому я с трудом села, чувствуя сильное головокружение и цепляясь пальцами за траву, словно боясь, что земля выскользнет из-под меня. Огляделась.
Ночь вокруг стояла чудесная. Ветки каких-то больших и раскидистых деревьев, у корней которых мы устроились, едва слышно шептались под тёплым ветерком. Только сейчас я поняла, что мы спали не укрываясь, потому что второе пальто так и не нашли, но ничуть не замёрзли. Юг... В траве стрекотали сверчки, со стороны посёлка светили уютные огоньки. А подняв голову, я увидела звёзды и тихонько охнула.
Небо, отличавшееся от привычного мне даже днём, ночью выглядело совсем фантастично. Бездонное, бархатно-чёрное, раскинувшееся во все стороны до далёких горизонтов, оно было так густо усеяно звёздами, что казалось колючим от их острых лучей. Зрелище оказалось таким невыразимо прекрасным, что я принялась трясти за плечо спящую Яринку, боясь, что она не увидит этой красоты.
Подруга с трудом, как я недавно, села и посмотрела вокруг непонимающим взглядом. Я дала ей несколько секунд, чтобы вспомнить где мы, и указала пальцем вверх.
- Смотри!
Яринка посмотрела, но особых восторгов не выразила. Пожала плечами.
- Тут, наверное, больших городов поблизости нет, вот и видно звёзды так хорошо, свет не мешает.
Я подумала о том, что и в Маслятах не было поблизости больших городов и никакого света, однако звёзд таких тоже не было. Но... где Маслята и где мы сейчас? Наверняка же на разных широтах и небо выглядит по-разному.
Яринка была настроена куда более прагматично.
- Ну что, идём искать еду?
- Идём, - я поднялась на ноги, постояла, закрыв глаза, пережидая очередной приступ головокружения.
И мы побрели к светящимся окнам посёлка.
При ближайшем рассмотрении он оказался вовсе не таким тихим и маленьким, каким выглядел издали. Несмотря на то, что домики были в основном одноэтажными, чувствовалось, что люди здесь не бедствуют. Ухоженные газоны и цветущие клумбы, кованые ворота, дорогие машины на подъездных дорожках говорили о благосостоянии и хозяйственности местных жителей. И эта хозяйственность вкупе с некоторой беспечностью спасли нас. В первом же огороде, в который мы проникли сквозь металлическую ограду, между прутьями которой сумели легко протиснуть свои похудевшие тельца, обнаружилось настоящее пиршество. Незапертая теплица, полная крупных наливных помидоров.
Есть мы начали прямо там, не было сил заставить себя потерпеть ещё немного. Вгрызались зубами в сочные, брызжущие соком плоды, давились, урчали, как сердитые котята, боящиеся, что у них отнимут лакомый кусок. Не знаю, сколько помидоров я сумела запихнуть в себя, но в итоге живот раздулся до такой степени, что вызывал серьёзные опасения: а сможем ли мы уйти обратно тем же путём, каким пришли?
Смогли, хоть и с трудом. И унесли с собой столько помидоров, сколько оставалось в разорённой нами теплице. Кроме этого, прихватили несколько пучков зелёного лука с грядки. А вернувшись под гостеприимные деревья, снова уснули, на этот раз не тревожным болезненным сном, больше похожим на обморок, а по-настоящему, как спали в своих приютских постелях после сытного ужина.
Возле этого посёлка, название которого так и осталось нам неизвестным, мы провели пять дней и четыре ночи, наполненные сытостью и ничегонеделанием. Воду брали из небольшого ручейка, найденного к востоку от железной дороги, а еды в изобилии хватало в огородах, куда мы наведывались еженощно. Правда, еда эта была всего лишь помидорами и огурцами вприкуску с зеленью, но после дней голода нам и они казалось невероятно вкусными и сытными.
По ночам мы добывали пропитание и устраивали радостный пир под своими деревьями, утром и днём отсыпались, а вечером, на закате, гуляли по полям, уже без прежней неприязни глядя на проносящиеся мимо поезда, кое-как ополаскивались в ручейке, там же пытались стирать одежду. Теперь я уже не жалела о том, что поезд увёз нас на юг, а не куда-нибудь ещё. Холодно больше не было. В посёлке мы раздобыли большую картонную коробку, которую разогнули и постелили под деревьями, соорудив лежбище. Укрывались одним оставшимся у нас пальто. Я даже подумывала соорудить шалаш, но боялась, что его кто-нибудь заметит и заинтересуется.
О будущем мы по молчаливому согласию не говорили. Какой смысл говорить о том, чего нет? И я, и Яринка прекрасно понимали, что рано или поздно будем пойманы и возвращены в коррекционный приют (наш или какой-нибудь другой, уже неважно) до четырнадцати лет, после чего отправимся в колонию. Поджог церкви - это вам не тот поступок, который можно списать на детское озорство. Да и детьми мы уже не были. О сроке в колонии, который мы получим, думать тоже не хотелось. Какая разница, если даже после освобождения наша жизнь мало будет отличаться от жизни заключенного? Яринка припомнила, что судимые женщины направляются не на обычное производство, а на вредные работы, на строго охраняемые объекты, куда добровольно не пойдёт ни один законопослушный гражданин.
Так что мы не строили никаких планов и ничего не желали, просто наслаждались бытиём. Эти поля, эти закаты, эти звёзды принадлежали нам, пока мы были здесь. Нам принадлежали жаркие солнечные дни и бархатные травяные ночи, шум проезжающих поездов и уютный свет посёлковских окон. Мы ели и пили вдоволь, мы спали сколько хотели, нам никто не мог что-то запретить, нас никто не мог в чём-то ограничить. Мы были богаты и свободны, а разве это не та жизнь, о которой только можно мечтать?
Я даже подумывала, что, когда нам надоест это место, можно попробовать снова попасть на поезд (на этот раз, разумеется, взяв с собой еду и воду) и уехать в другие края, умчаться за горизонт к иным просторам.
Из общего безмятежного состояния выбилась только ночь с пятницы на субботу. Та самая ночь, в течение которой где-то далеко к северу отсюда ждала нас на перекрёстке машина с другими. Ждала и не могла дождаться. А когда над горизонтом забрезжил рассвет и в кронах деревьев запели первые птицы, я тихонько заплакала, отвернувшись от спящей рядом Яринки. Заплакала, потому что ясно увидела внутренним взором, как машина с поднятыми дворниками заводится, разворачивается и уезжает в сером свете занимающегося утра. Уезжает в туман, стелющийся над дорогой, растворяется в нём, чтобы никогда не вернуться.
Но даже над этим я не думала долго. Возможно, проявила циничность, не став жалеть о том, чего всё равно не исправить. А может, дала о себе знать защитная реакция психики, но уже через несколько минут после непрошеных слёз я крепко спала. А днём, как ни в чём не бывало, нежилась на берегу ручья, полоща в нём босые ступни, и лениво болтала с Яринкой о всяких пустяках.
Постепенно мы осмеливались уходить всё дальше и дальше от своего временного пристанища, углублялись в бескрайние поля, где не было ничего, кроме трав и ветра, где вдали от людей свобода ощущалась особенно безгранично. Наши лица покрылись загаром, волосы, которые мы больше не заплетали в косы, выгорели на солнце, тела окрепли. Не знаю, как у меня, но у Яринки изменился даже взгляд. Теперь она смотрела на окружающий мир не настороженно, как в приюте, а безмятежно и слегка отрешённо, словно мыслями всегда была где-то в другом месте. Мы часто и много смеялись, а время от времени начинали хором орать песни, среди которыхх были и весьма неприличные частушки, какие Яринка слышала в городской школе. Благодаря свежему воздуху и постоянному движению наш сон на картонке, под кронами деревьев, стал таким крепким, каким никогда не был в тёплых и мягких постелях приюта.
И, несмотря на всю безысходность нашего положения, эти южные дни полной свободы стали одним из самых счастливых и последних моих воспоминаний детства.
Всё кончилось на пятую ночь. Уже привычно мы пробрались в тёмный уснувший посёлок и, пригнувшись, двинулись по улице вдоль заборов, высматривая дом, на участке которого можно будет чем-нибудь поживиться. Выбор пал на расписной коттедж с мансардой, построенный в удивительном стиле - он напоминал пряничный домик со своими закруглёнными углами, резными ставнями, покатой крышей и декоративными башенками, на которых светились уютные жёлтые фонари.
Мы невольно залюбовались этим чудом, глядя сквозь прутья такой же узорчатой и украшенной завитками ограды.
- Это же сколько денег надо было вбухать в такую красоту? - мечтательно спросила Яринка, и от напоминания о деньгах мои мысли вернулись к насущным проблемам.
- Ну, если тут водятся деньги, огород тоже должен быть хорошим. Лезем?
Яринка решительно кивнула, и мы перемахнули по ту сторону ограды, благодаря изгибам и украшениям которой это было очень легко сделать. На четвереньках пробрались между грядок к большой теплице, такой же вычурной и разукрашенной, как и всё остальное здесь. Отодвинули засов, скользнули внутрь, в тепло и запах влажной земли.
- Ух ты! - восхитилась Яринка, потянув к себе ближайший помидор, - Смотри, какие! Наверное, это какой-то особый сорт...
Понять, что именно удивило Яринку в здешних томатах, я не успела. Неожиданно вокруг вспыхнул яркий свет, и пришлось зажмуриться. Одновременно с этим снаружи хлопнула дверь и сердитый мужской голос крикнул:
- Кто здесь?!
Я приоткрыла глаза и увидела, что под потолком теплицы горит лампа, освещая её изнутри как аквариум.
- Бежим! - пискнула Яринка, бросаясь к выходу, в спасительную темноту. Я поспешила за ней. После того, как внезапно вспыхнувший свет ослепил нас, перед глазами плавали пятна, я плохо виделая куда бегу, и через несколько шагов растянулась посреди морковной ботвы.
- Стоять! - заревело от дома, а Яринка подхватила меня под локоть и потащила за собой прямо по грядкам. Судя по раздавшимся сзади нечленораздельным воплям, хозяина огорода это взбесило донельзя. Вопли быстро приближались, и я, нащупав перед собой прутья ограды, принялась карабкаться по ним с резвостью взлетающей на дерево белки.
Мы успели. Спрыгнув на улицу, я не удержала равновесия и опрокинулась на спину так, что прямо над собой увидела взбешённое, толстощёкое мужское лицо, исказившееся от ярости. К счастью, от него нас уже отделяли металлические прутья ограды, и всё, что мог преследователь - ругаться страшными словами. Я даже подумала, что он как-то уж слишком разозлился из-за нескольких помидоров, которых мы могли его лишить.
Яринка снова помогла мне встать, и мы кинулись вдоль по улице, стараясь как можно быстрее оставить позади слишком впечатлительного владельца теплицы.
- Во придурок, - выдохнула Яринка на бегу, когда мы почти оставили позади спящий посёлок. - А ещё в таком красивом доме живёт...
Я же удручённо подумала, что теперь придётся уходить в другое место. Оставаться там, где мы столь шумно засветились, опасно, и тем более опасно будет пробовать снова поживиться в местных огородах.
За нашими спинами всё не смолкали вопли и ругань, а, оглянувшись, я увидела, как распахивается калитка ограды, через которую мы только что так лихо перелетели, и на улицу выскакивает наш грузный преследователь в компании ещё одного мужчины, потоньше. А с ними...
Яринка издала сдавленный крик ужаса и рванулась вперёд так, что разом оставила меня позади. И я её понимала, потому что помнила признание подруги, которое она сделала несколько дней назад, перед забором коллективных садов. "Я боюсь собак".
Наши преследователи держали на поводках двух псов. В темноте и на расстоянии было трудно разглядеть, какие это собаки, но по раздавшемуся нам вслед лаю, густому, низкому, стало ясно: огромные...