До обеда оставалось часа два. В кабинете раздавались шуршание бумаг, щебетанье Аллочки по телефону, бульканье кипятильника в стакане, звук передвигаемых по доске шахматных фигур и изредка "Ваш ход, Сергей Михайлович".
И тут неожиданно эту рабочую обстановку нарушил громкий чих. Как говорил великий Антон Павлович "чихать никому и нигде не возбраняется". И это был всем чихам чих: с придыханием, с оттяжечкой, оглушительный, с легким матерком в конце.
Судя по красному лицу и легкому беспорядку на столе виновником был Виталий Иванович, старейший работник отдела, почти пенсионер. Только мы собрались пожелать ему доброго здоровья, как в кабинете раздался громкий, истерический смех. Хохотала наша Аллочка, даже не хохотала, а билась в истерике, захлебывалась, набирала в грудь воздуха, чтобы что-то сказать, но тут же новый приступ опрокидывал ее. Она трепыхалась за столом, как рыба, выброшенная на берег.
Наконец, приступ сошел на нет. Аллочка в последний раз глубоко вздохнула, вытерла слезы и виновато оглянулась.
-- Вы бы видели его глаза, когда он чихал. Во-от такие, -- она показала "какие", не удержалась и снова залилась смехом.
Мы с ожиданием во взорах посмотрели на Виталия Ивановича.
-- Понимаете, -- начал оправдываться тот. -- Я тут в одном журнале прочел, что чихнуть с открытыми глазами невозможно. Не приспособлен, дескать, к этому человеческий организм.
-- Ну и?..
-- Ну, в общем... это... Или там опечатка, или я феномен. Так то.